ответил штандартенфюрер СС Отто Скорцени, заключая Ягера в медвежьи объятия, сокрушающие ребра. Скорцени возвышался над Ягером сантиметров на пятнадцать, но доминировал над большинством людей за счет не роста, а чисто физического присутствия. Если вы подпадали под его чары, вы соглашались выполнить все, чего он добивался, независимо от того, насколько невозможным казалось это вашему разуму. Ягер участвовал в нескольких операциях вместе со Скорцени: в России, в Хорватии, во Франции. Он удивлялся, как ему удалось уцелеть. Еще больше он удивлялся тому, что уцелел Скорцени. Он изо всех сил старался противиться уговорам Скорцени в каждом таком случае. Когда смотришь на эсэсовца снизу вверх, тебя уважают, если нет -- тебя просто переедут. Скорцени хлопнул себя по животу. Шрам на левой щеке искривил угол его рта, когда он спросил: -- В этих местах имеется какая-нибудь еда, или вы собираетесь уморить меня голодом? -- Ты не очень-то бедствуешь, -- сказал Ягер, бросив на него критический взгляд. -- У нас есть немного свинины, брюква и эрзац-кофе. Устроит это ваше величество? -- Как, фазана с трюфелями нет? Ладно, сойдет и свинина. Но к черту эрзац-кофе и дохлую лошадь, которая им пописала. -- Скорцени вытащил из-за пояса фляжку, отвинтил пробку и передал фляжку Ягеру. -- Глотни. Ягер отпил с настороженностью. С учетом чувства юмора, которым обладал Скорцени, предосторожность была не лишней. -- Иисус, -- прошептал он. -- Откуда это у тебя? -- Неплохой коньяк, а? -- самодовольно ответил Скорцени. -- "Courvoisier VSOP" ["Very Superior Old Pale" -- коньяк "Курвуазье" с выдержкой от 18 до 25 лет. -- Прим. перев.], пять звездочек, нежнее, чем девственница внутри. Ягер сделал еще один глоток, на этот раз с уважением, затем отдал обтянутую фетром алюминиевую фляжку Скорцени. -- Я передумал. Я не хочу знать, где ты его добыл. Если ты признаешься, я дезертирую и побегу туда. Где бы оно ни было, там все равно лучше, чем здесь. -- В аду тоже лучше -- пока ты туда не попал, -- сказал Скорцени. -- Ну, где же это мясо? Наполнив металлическую крышку своего котелка, он быстро проглотил еду и запил коньяком. -- Стыдно перебирать, но этот напиток обидится, если я его не выпью, а? -- И он ткнул локтем Ягера под ребра. -- Как скажешь, -- ответил Ягер. Позволь эсэсовцу подавить тебя -- и окажешься в трудном положении: он об этом никогда не забудет. Конечно, раз уж Скорцени оказался здесь, вскоре должны последовать неприятности: Скорцени принес их с собой вместе с божественным коньяком. Какие именно неприятности будут -- неизвестно, в разных операциях они не повторялись. Ягер поднялся на ноги и потянулся как можно более лениво, затем предложил: -- Не прогуляться ли нам? -- О, ты просто хочешь побыть со мной наедине, -- пропищат Скорцени пронзительным лукавым фальцетом. Танкисты, которые еще ужинали, радостно заржали. Гюнтер Грилльпарцер подавился едой и стал задыхаться -- кто-то колотил его по спине, пока он не пришел в себя. -- Если бы я опустился до такого большого уродливого болвана, как ты. то, думаю, прежде застрелился бы, -- парировал Ягер. Танкисты снова засмеялись. И Скорцени тоже. Он мог заварить кашу, но мог и проглотить. Они с Ягером отошли от лагеря -- не слишком далеко, чтобы не заблудиться, но подальше от солдатских ушей. Их сапоги чавкали по грязи. Весенняя распутица замедлила немецкое наступление в той же степени, что и ответные меры ящеров. В луже неподалеку громко и печально квакнула первая лягушка. -- Она еще пожалеет, -- тревожно сказал Скорцени. -- Сова или цапля схватят ее. Ягеру не было никакого дела до лягушек. -- Ты сказал -- дьявольская работа. Какую чертовщину ты имел в виду и что я должен с этим делать? -- Даже не знаю, понадобишься ты или нет, -- ответил Скорцени. -- Надо посмотреть, как пойдут дела. Просто я был по соседству, подумал, брошу все, приду и скажу -- привет. -- Он поклонился в пояс. -- Привет. -- Ты невозможен, -- фыркнув, сказал Ягер. Скорцени засиял, он принял это за комплимент. Призвав все свое терпение, Ягер начал снова: -- Попробуем еще раз. Чего ради ты появился тут по соседству? -- Я собираюсь доставить подарок, как только найду наилучший способ сделать это, -- сказал эсэсовец. -- Зная, какие именно подарки ты доставляешь, уверен, что ящеры обрадуются, получив его, -- сказал ему Ягер. -- Если я могу завязать бант на упаковке, только скажи. Вот так. Он сам сказал это. Чему быть, того не миновать. Он ожидал, что штандартенфюрер СС пустится описывать экстравагантные, вероятно, даже непристойные подробности своего плана. Скорцени, как ребенок, радовался своим кошмарным придумкам. Ягеру он вдруг представился ребенком лет шести, в коротких штанишках, открывающим коробку с оловянными солдатиками: почему-то Скорцени и в образе ребенка тоже имел шрам на лице. Но тут, прежде чем ответить, он бросил на Ягера короткий взгляд. -- Ящеры тут ни при чем. -- Нет? -- Ягер поднял бровь. -- Хорошо, выходит дело во мне? Почему же ты честно меня предупреждаешь? Он вдруг протрезвел: было известно, что офицеры, которыми недовольно высшее командование, исчезали с лица земли, словно и не существовали вовсе. Чем же он не угодил кому-то, исключая противника? -- Если у тебя пистолет с одной пулей, скажите хотя бы -- за что? -- Ну ты додумался! Богом на небесах клянусь, ты ошибаешься! -- Скорцени поднял вверх правую руку. -- Ничего подобного, клянусь. Ни ты, и никто из твоих подчиненных или командиров -- вообще никто из немцев. -- Хорошо, -- сказал Ягер с огромным облегчением. -- Что же ты тогда так скромничаешь? Враги рейха остаются врагами рейха. Мы сметем их и двинемся дальше. Лицо Скорцени снова стало непроницаемым. -- Ты говоришь это теперь, но ты не всегда поешь эту песню. Евреи -- враги рейха, не правда ли? -- Если они и не были ими раньше, мы определенно сделали все, чтобы они ими стали, -- сказал Ягер. -- Но все равно мы хорошо сотрудничали с евреями Лодзи, которые не позволили ящерам использовать город в качестве опорного пункта против нас. Если разобраться, они вполне человеческие существа, так ведь? -- Мы сотрудничали с ними? -- сказал Скорцени, не отвечая на вопрос Ягера. -- Я скажу тебе, с кем они сотрудничали: с ящерами, вот с кем. Если бы евреи не наносили нам ударов в спину, мы захватили бы гораздо большую часть Польши, чем имеем сейчас. Ягер сделал усталый жест. -- Зачем нам это? Ты знаешь, что мы делали с евреями в Польше и в России. Разве удивительно, что они не любят нас за то, что мы такие хорошие христиане? -- Вероятно, неудивительно, -- сказал Скорцени, и -- как услышал Ягер -- без всякой злобы. -- Но если они хотят играть с нами в эти игры, они должны заплатить за это. А теперь -- хочешь, чтобы я продолжил то, что должен сказать, или предпочтешь не слышать -- и не знать, о чем идет речь? -- Продолжай, -- сказал Ягер. -- Я не страус, чтобы прятать голову в песок. Скорцени улыбнулся. Шрам на щеке стянул половину лица в гримасу, которая могла бы принадлежать горгулье, сидящей высоко на средневековом соборе, -- а может быть, сработало воображение Ягера, ощутившего ужас, слушая слова эсэсовца. -- Я собираюсь взорвать самую большую бомбу с нервно-паралитическим газом, которую только видел мир, и сделать это в самом центре лодзинского гетто. Что ты думаешь об этом? Ты -- полковник или лидер скаутов во взрослом мундире? -- ...твою мать, Скорцени, -- спокойно сказал Ягер. Едва эти слова слетели с его губ, он вспомнил партизана еврея, который использовал это выражение в каждом втором предложении. Эсэсовцы расстреляли еврея -- Макса, так его звали -- в местности под названием Бабий Яр, неподалеку от Киева. Они плохо сделали свою работу, иначе Макс не смог бы рассказать свою историю. Один бог знает, со сколькими они эту работу сделали хорошо. -- Это не ответ, -- сказал Скорцени, такой же неуязвимый для оскорблений, как танк ящеров для пулемета. -- Скажите мне, что ты думаешь. -- Я думаю, это глупо, -- ответил Ягер. -- Евреи в Лодзи помогали нам. Если вы начнете убивать людей, которые делают это, вы быстро останетесь без друзей. -- А-ай, эти ублюдки играют с обоих краев в середину, и ты это знаешь так же хорошо, как и я, -- сказал Скорцени. -- Я получил приказ, и я намерен выполнить его. Ягер выпрямился по стойке смирно и выбросил вперед правую руку. -- Хайль Гитлер! -- сказал он. Он отдал должное Скорцени: забияка увидел в этом жесте сарказм, а не молчаливое согласие. Более того, реакция Ягера даже показалась ему забавной. -- Ладно, не надо портить мне настроение, -- сказал он, -- мы ведь не раз были вместе. И на этот раз ты можешь оказать мне большую помощь. -- Да, я смог бы сделать для тебя прекрасного еврея, -- невозмутимо сказал Ягер. -- Как ты думаешь, сколько времени надо, чтобы оправиться после обрезания? -- Тебе не к лицу непристойности, -- сказал Скорцени, качаясь на каблуках и сунув большие пальцы в карманы брюк -- это придавало ему вид молодого бездельника на углу улицы. -- Должно быть, старость приходит, а? -- Ты так думаешь? И чем, интересно, я могу помочь? Я никогда не был в Лодзи. Наступление далеко обошло город, так что мы не увязли в уличных боях. Мы не можем позволить себе терять танки от "коктейля Молотова" и тому подобного: мы и так потеряли слишком много машин в боях с ящерами. -- Да, именно такое сообщение ты послал в дивизию, дивизия -- в штаб армии, и высшее командование купилось, -- кивнув, сказал Скорцени. -- Браво. Может быть, ты получишь красные лампасы на брюки как офицер генерального штаба. -- И ведь это сработало, -- сказал Ягер. -- Я видел в России уличных боев больше, чем мне хотелось бы. Ничто в мире не перемалывает людей и машины так, как эти бои, а мы не должны были нести лишние потери. -- Да, да, да, -- сказал Скорцени с преувеличенным терпением. Он наклонился вперед и посмотрел на Ягера. -- А я вот узнал, что мы обошли Лодзь двумя потоками потому, что ты заключил сделку с местными еврейскими партизанами. Что вы скажете на это, господин офицер генерального штаба? Несмотря на мороз, Ягер чувствовал, как горит его лицо. Если знает Скорцени, значит, это есть где-то в эсэсовских досье... что не сулит ничего хорошего в его дальнейшей жизни, не говоря уже о карьере. Тем не менее он ответил таким холодным тоном, как только смог: -- На это я скажу, что была военная необходимость. Таким образом мы привлекли партизан на свою сторону и довели до бешенства ящеров вместо очередной схватки. Сработало это чертовски хорошо, а потому твое "я вот узнал" -- в ватерклозет. -- Ты должен понять, вообще-то я тебя не осуждаю. Но это означает, что у тебя есть связи с евреями. Ты обязан использовать их, чтобы помочь мне доставить мою маленькую игрушку в центр города. Ягер уставился на него. -- И впоследствии ты заплатишь мне тридцать сребреников, не так ли? Я не разрываю такие связи. И я не убиваю. Почему ты просишь меня о предательстве? -- Тридцать сребреников? Неплохо. Но помни, Христос был проклятым жидом. И это не принесло ему ничего хорошего. Вот так. -- Скорцени изучающе смотрел на Ягера. -- Чем больше помощи мы получим от этих ребятишек, тем легче будет работа, а я предпочитаю более легкую работу, если это возможно. Мне платят за то, что я рискую своей шеей, но мне не платят за то, чтобы я высовывал ее лишний раз. Это сказал человек, который взорвал танк ящеров, вспрыгнув на него и забросив сумку со взрывчаткой между башней и корпусом. Может быть, Скорцени считал это необходимым видом риска -- Ягер не знал. -- Ты взорвешь там бомбу с нервно-паралитическим газом, ты собираешься убить множество людей, которые не имеют отношения к войне. -- Ты воевал в России, как и я. И что же? -- На этот раз Скорцени отрывисто рассмеялся. Он ткнул Ягера в грудь указательным пальцем. -- Слушай, причем внимательно. Я сделаю это, с тобой или без тебя. Мне будет легче, если и буду с тобой. Но моя жизнь была трудной и раньше. Если она будет трудной и в дальнейшем, я все равно справлюсь, поверь мне. Так что скажешь? -- Прямо сейчас я не скажу ничего, -- ответил Ягер. -- Я подумаю. -- Ладно, валяй. -- Большая голова Скорцени закачалась вверх и вниз, пародируя вежливый жест. -- Думай, что хочешь, только недолго. * * * Охранник направил автомат в живот Мойше Русецкому. -- Вперед, двигайся, -- сказал он грубым безжалостным голосом. Русецкий поднялся с койки. -- Нацисты загнали меня в гетто, ящеры посадили в тюрьму, -- сказал он. -- Никогда не думал, что и евреи будут обращаться со мной таким же образом. Если он надеялся задеть охранника, его постигло разочарование. -- Жизнь везде тяжела, -- ответил тот безразлично и сделал жест автоматом. -- А теперь вперед. Он вполне мог быть эсэсовцем. Мойше подумал, не обучался ли он своим повадкам по первоисточникам. Так получилось в Польше, после того как евреи и поляки помогли ящерам выгнать немцев. Некоторые евреи, неожиданно став солдатами, подделывались под самых внушительных, самых жестоких человеческих воинов, каких могли себе представить. Сделай им замечание, и рискуешь быть убитым. Мойше осмотрительно хранил молчание. Он не знал точно, где находится. Конечно, где-то в Палестине, но его с семьей доставили сюда в путах, с повязками на глазах и спрятали под соломенным навесом. Внешние стены двора были слишком высокими, чтобы можно было заглянуть через них. По звукам, которые доносились сквозь золотой песчаник, он определил, что находится в городе: кузнецы ударяли по металлу, стучали повозки, слышался отдаленный шум базара. Где бы он ни был, он наверняка ходил по земле, о которой говорилось в Торе. Каждый раз, когда он вспоминал это, его охватывало благоговение. Большую часть времени голова его была занята другими заботами. Главным образом -- как удержать ящеров от проникновения в эту святую землю. Он цитировал Библию еврейским подпольным лидерам: "Ты полагаешься на посох из этого сломанного тростника". Исайя говорил о египтянах, а теперь в Египте были ящеры. Русецкий не хотел, чтобы они последовали путем Моисея -- через Синай в Палестину. Самое печальное, что очень немногие люди беспокоились о том же. Местные евреи, настоящие глупцы, считали британцев такими же угнетателями, как нацистов в Польше, -- или, по крайней мере, они так говорили. Те из них. кто бежал из Польши после захвата ее нацистами, должны были бы соображать лучше. -- Поворот, -- сказал охранник. Необходимости в подсказках не было -- Мойше знал путь в комнату допросов так же хорошо, как крыса в знакомом лабиринте. Однако за то, что он бежал правильно, он никогда не получал кусочек сыра: возможно, его похитители ничего не слышали о Павлове. Когда он дошел до нужной двери, охранник встал позади и дал ему знак открыть замок. Подумать только: похитители считали его опасным человеком, который при малейшем шансе может выхватить оружие у сопровождающего и учинить разгром. "Если бы только так было", -- ехидно подумал он. Дайте ему полотенце, и он станет опасным для мух. А потом... на "потом" у подпольщиков не хватало воображения. Он открыл дверь, шагнул в комнату и застыл в ужасе. За столом вместе с Бегином, Штерном и другими известными следователями сидел ящер. Чужак повернул в его сторону один глаз. -- Это он? Я не очень уверен, -- сказал он на отличном немецком. Мойше вгляделся. Раскраска тела была более бледной, чем та, которую помнил Мойше, но голос, несомненно, был знакомым. -- Золрааг! -- Он знает меня, -- сказал бывший губернатор Польши. -- Или вы его хорошо натренировали, или же он в самом деле тот самец, из-за которого у Расы были такие трудные времена в Польше. -- Это -- Русецкий, на самом деле, -- сказав Штерн. Это был крупный темноволосый мужчина, скорее боец, чем мыслитель, если внешний вид не обманывал. -- Он говорит, что мы должны держаться подальше от вас, не важно в чем. Он тоже говорил по-немецки, но с польским акцентом. -- А я говорю, что мы много дадим за то, чтобы он снова попал в наши когти, -- ответил Золрааг. -- Он предал нас, предал меня, и он заплатит за свое предательство. У ящеров немногое отражается на лице, но Мойше не понравилось, как выглядел и говорил Золрааг. Он и не думал, что Раса способна беспокоиться о таких вещах, как месть. Если он ошибался, лучше ему об этом и не знать. -- Никто не говорил о возвращении его вам, -- сказал Менахем Бегин на идиш. -- И не для этого мы доставили вас сюда. -- Он был невысоким и щуплым, ненамного выше ящера, просто не на что смотреть. Но когда он говорил, его поневоле воспринимали серьезно. Он погрозил пальцем Золраагу. -- Мы послушаем, что скажете вы, послушаем, что есть сказать у него, и только потом решим, что делать. -- Вам следовало бы посоветовать воспринимать Расу и ее желания более серьезно, -- ответил Золрааг ледяным тоном. В Польше он полагал, что его мнение важнее мнения людей просто потому, что это было его собственное мнение. Будь он блондином с голубыми глазами, а не зелено-бурым чешуйчатым существом, из него получился бы неплохой эсэсовец: Раса определенно оценила бы теорию "нации господ". Но произвести впечатление на Бегина он не сумел. -- Я посоветовал бы вам помнить, где вы находитесь, -- невозмутимо ответил лидер подпольщиков. -- Мы всегда можем продать вас англичанам и, возможно, получим за вас больше, чем ваши заплатят за Русецкого. -- Я шел на риск, когда согласился, чтобы вы доставили меня в эту часть континентальной массы, -- сказал Золрааг: он был, несомненно, смелым существом. -- Впрочем, я по-прежнему питаю надежду, что смогу убедить вас найти общий язык с Расой, неминуемым победителем в этом конфликте, что в дальнейшем сослужит вам большую пользу. Мойше впервые подал голос: -- На самом деле он надеется вернуть свой прежний ранг. Раскраска тела у него ныне крайне скромная. -- Да, и это по вашей вине, -- проговорил Золрааг с сердитым шипением, словно ядовитый змей. -- Это ведь благодаря вам провинция Польша из мирной превратилась в сопротивляющуюся, а вы повернулись против нас и стали поносить нас за политику, которую прежде превозносили. -- Разбомбить Вашингтон -- это не то же самое, что разбомбить Берлин, -- ответил Мойше, использовав старый аргумент. -- И теперь вы уже не можете под дулом винтовки заставить меня возносить вам хвалу, а в случае моего отказа извратить мои слова. Я был готов умереть, чтобы сказать правду, и вы не дали мне сказать ее. И конечно, как только у меня появилась возможность, я рассказал всем, что случилось. -- Готов умереть, чтобы сказать правду. -- эхом отозвался Золрааг. Он повернул свои глаза в сторону евреев, которые могли привести Палестину к мятежу против англичан во имя своего народа, -- Вы понятливы, рациональные тосевиты. Вы должны видеть фанатизм и бессмысленность такого поведения. Мойше засмеялся. Он не хотел, но не смог удержаться. Просто дух захватывало от того, насколько Золрааг не понимал людей вообще и евреев в особенности. Народ, который дал миру Масада [Легендарный гарнизон, воины которого перебили друг друга, вместо того чтобы сдаться римлянам. -- Прим. перев.], который упрямо хранил веру, когда его уничтожали из развлечения или за отказ обратиться в христианство... и ящер ожидал, что этот народ выберет путь целесообразности? Нет, Русецкий не мог удержаться от смеха. Затем засмеялся Менахем Бегин, к нему присоединились Штерн, а затем и остальные лидеры подполья. Даже мрачный охранник с автоматом и тот подхихикнул вместе со всеми. Мысль о еврее, предпочитающем разумность жертвенности, была полна скрытого абсурда. Теперь лидеры подполья посмотрели друг на друга. Как объяснить Золраагу эту непреднамеренную иронию? Никто и не пытался. Вряд ли он смог бы понять. Разве это не доказывает существенное различие ящеров и людей? Мойше так и подумал. Прежде чем вернуться к теме, Штерн сказал: -- Мы не вернем вам Русецкого, Золрааг. Свыкнитесь с этой мыслью. Мы позаботимся о себе сами. -- Очень хорошо, -- ответил ящер. -- Мы тоже. Я считаю, что вы ведете себя упрямее, чем следовало бы, но я понимаю это. Хотя ваша радость находится за пределами моего понимания. -- Вам следовало бы лучше ознакомиться с нашей историей, чтобы вы смогли понять причину нашей радости. Золрааг снова издал звук кипящего чайника. Русецкий скрыл улыбку. У ящеров история уходила далеко в глубины времени, когда люди еще жили в пещерах, а огонь был величайшим открытием. И с их точки зрения у человечества не было истории, о которой стоило бы говорить. Мысль о том, что им следует считаться и с человеческой мимолетностью, действовала им на нервы. Менахем Бегин обратился к Золраагу. -- Предположим, мы поднимем восстание против англичан. Предположим, вы поможете нам в борьбе. Предположим, это поможет вам впоследствии прийти в Палестину. Что мы получим, кроме нового хозяина, который захватит ее и будет властвовать над нами после хозяина, которого мы имеем сегодня? -- Вы теперь так же свободны, как остальные тосевиты на этой планете? -- спросил Золрааг, добавив вопросительное покашливание в конце предложения. -- Если бы было так, англичане не были бы нашими хозяевами, -- ответил Штерн. -- Именно так, -- ответил ящер. -- Но когда завершится завоевание Тосев-3, вы подниметесь до равного статуса с любой другой нацией под нашей властью. Вы получите высшую степень -- как это называется? -- да, автономии. -- Это не так много, -- вмешался Мойше. -- Помолчите! -- сказал Золрааг с усиливающим покашливанием. -- Почему? -- насмешливо спросил Мойше, поскольку никто из лидеров подполья не выступил в поддержку сказанного ящером. -- Просто я правдив, что разумно и рационально, не так ли? Между прочим, кто знает, когда завершится завоевание Тосев-3? Пока что вы нас не победили, а мы нанесли вам порядочный ущерб. -- Истинно так, -- отметил Золрааг, и Мойше на мгновение смутился. Ящер продолжал говорить. -- Среди тосевитских не-империй, которые нанесли нам наибольший ущерб, есть Германия, которая наносит наибольший ущерб и вам, евреям. Вы теперь приветствуете Германию, с которой боролись прежде? Мойше постарался не поморщиться. Золрааг мог не иметь представления об истории евреев, но он знал, что упоминание о нацистах для евреев было подобно размахиванию красным флагом перед быком. Он хотел, чтобы они утратили способность к рациональному мышлению. Счесть дураком его никак нельзя. -- Сейчас мы говорим не о немцах, -- сказал Мойше, -- с одной стороны, мы говорим об англичанах, которые, в общем, обращались с евреями неплохо, а с другой -- о ваших шансах завоевать мир, которые выглядят не так уж хорошо. -- Конечно, Тосев-3 мы завоюем, -- сказал Золрааг. -- Так приказал Император, -- он на мгновение склонил голову, -- и это будет исполнено. Эти его слова не показались разумными или рациональными. Они звучали так, словно их произнес сверхнабожный еврей, почерпнувший все свои знания из Торы и Талмуда и отвергающий любую светскую науку: вера отрицала любые препятствия. Временами это позволяло пережить плохие времена. Временами ослепляло. Мойше изучал тех, кто захватил его в плен. Видят они ошибку Золраага или ослеплены? Он пустил в ход другой аргумент: -- Если вы выберете сделку с ящерами, то всегда будете для них мелкой рыбешкой. Вы можете думать, что сейчас мы им полезны, но что случится после того, как они захватят Палестину и вы им больше не будете нужны? Менахем Бегин оскалил зубы, хотя и не в веселой улыбке. -- Тогда мы начнем устраивать им трудную жизнь, такую же, какую устраиваем англичанам теперь. -- В это я верю, -- сказал Золрааг, -- это будет примерно соответствовать польскому образцу. Говорил ли он с горечью? Об эмоциях ящеров трудно судить. -- Но если Раса завоюет весь мир, кто будет поддерживать вас в борьбе с нами? -- спросил он Бегина. -- Чего вы надеетесь достичь? Теперь начал смеяться Бегин. -- Мы -- евреи. Нас поддерживать не будет никто. И ничего мы не достигнем. И тем не менее будем бороться. Вы сомневаетесь? -- Ни в малейшей степени, -- ответил Мойше. Захватчики и пленный отлично поняли друг друга. Мойше был пленником и у Золраага, но тогда между ними лежала полоса непонимания, широкая, словно черное пространство космоса, отделявшее мир ящеров от Земли. Золрааг не вполне понял, что происходит. Он спросил: -- Каков же ваш ответ, тосевиты? Если вам так надо, если в вас есть сочувствие к нему из-за того, что он -- из той же кладки яиц, что и вы, оставьте себе этого Русецкого. Но что вы скажете в отношении куда более важного вопроса? Вы будете бороться бок о бок с нами, когда мы двинемся сюда и накажем англичан? -- Разве вы, ящеры, принимаете решения с ходу? -- спросил Штерн. -- Нет, но ведь мы и не тосевиты, -- ответил Золрааг с явным удовольствием. -- А вы все делаете быстро, не так ли? -- Не всегда, -- ответил, хмыкнув, Штерн. -- Об этом мы еще должны поговорить. Мы отправим вас обратно в целости и сохранности... -- Я надеялся вернуться с ответом, -- сказал Золрааг. -- Это не только помогло бы Расе, но и улучшило бы мой статус. -- Нас не волнует ни то ни другое, если только это не поможет нам, -- сказал Штерн. Он подозвал охранника Русецкого. -- Отведи его обратно в его комнату. -- Он не назвал ее "камерой": даже евреи использовали напыщенные выражения, чтобы подсластить пилюлю. -- Можешь разрешить ему навестить жену и сына или только жену, если он захочет. Никуда их не выпускать. -- Ясно. Вперед, -- скомандовал охранник, как обычно подкрепляя приказ движением ствола автомата. Когда они шли по коридору к камере, охранник проговорился: -- Нет, вам никуда выходить нельзя -- живому. -- Большое вам спасибо. Вы меня убедили, -- ответил Мойше. И впервые с тех пор, как еврейское подполье выкрало его у англичан, он услышал, как громко рассмеялся его грубый охранник. * * * По Москве-реке все еще плыл лед. Большая льдина ткнулась в нос гребной лодки, в которой сидел Вячеслав Молотов, и оттолкнула ее в сторону. -- Извините, товарищ народный комиссар иностранных дел, -- сказал гребец, выправляя лодку против течения. -- Ничего, -- рассеянно ответил Молотов. Конечно, гребец был из НКВД. Он говорил с заметным "оканьем" -- акцент местности вокруг города Горького, превращавший "а" в "о". Казалось, он только что вернулся с пастбища, его невозможно было воспринимать серьезно. Неплохая маскировка, что и говорить. Через пару минут еще одна льдина натолкнулась на лодку. Телохранитель хмыкнул. -- Бьюсь об заклад, вы захотите доехать до колхоза в "панской" повозке, а, товарищ? -- Нет, -- холодно ответил Молотов. Рукой в перчатке он показал в сторону берега. "Панская" повозка, запряженная тройкой лошадей, медленно пробиралась вдоль берега. Даже русские телеги с их большими колесами и дном, как у лодки, с трудом преодолевали грязь весенней распутицы. Осенью продолжительность сезона грязи определялась силой дождей. Весной же, когда таял снег и лед, грязь всегда была настолько глубокой, что казалась бездонной. Ничуть не смутившись резкостью ответа, гребец хмыкнул снова. Он демонстрировал искусство управляться с лодкой, уклоняясь от плывущих льдин почти с ловкостью балерины. (Тут Молотов вспомнил о Микояне, который, будучи на вечеринке, собрался выйти под дождь. Когда хозяйка испугалась, что он промокнет, он только улыбнулся и сказал: "О нет, я буду танцевать между каплями дождя". Если кто и мог такое сделать, то именно Микоян.) Как и большинство расположенных у реки коллективных хозяйств, "колхоз No 118" имел свой шаткий причал -- мостки, выступающие от берега к середине мутной коричневой реки. Охранник привязал лодку к мосткам, затем вскарабкался на них, чтобы помочь Молотову выйти из лодки. Когда Молотов направился к зданиям колхоза, гребец остался на месте. Народный комиссар удивился бы, если тот бы последовал за ним. Он мог быть работником НКВД, но наверняка не имел секретного допуска к атомному проекту. Мычали коровы, заставляя Молотова вспомнить интонации гребца. Хрюкали свиньи: их грязь не беспокоила -- наоборот, была приятна. Куры передвигались, вытаскивая из навоза одну ногу, затем другую, смотрели вниз бусинками черных глаз, словно удивляясь, чего это земля пытается хватать их. Молотов наморщил нос. У колхоза был запах скотного двора, вне всякого сомнения. Его строения были типичны для коллективных хозяйств -- деревянные, некрашеные или плохо окрашенные, они выглядели на десятки лет старше, чем были на самом деле. Здесь и там расхаживали люди в матерчатых шапках, рубахах без воротников и мешковатых штанах. Одни с вилами, другие с лопатами. Все это была маскировка, выполненная со всей русской тщательностью. Молотов постучал в дверь коровника, и она тут же открылась. -- Здравствуйте, товарищ народный комиссар иностранных дел, -- сказал встречающий его человек и закрыл за ним дверь. На мгновение нарком оказался в полной темноте. Затем встречающий открыл другую дверь -- возможно, шлюзовой камеры, -- и яркий электрический свет наполнил помещение изнутри. Молотов оставил здесь пальто и сапоги. Игорь Курчатов кивнул одобрительно. Ядерному физику было около сорока, на подбородке его резко очерченного красивого лица торчала остроконечная борода, придававшая ему почти сатанинское выражение. -- Приветствую вас, -- поздоровался он еще раз с интонацией, промежуточной между вежливой и льстивой. Молотов проталкивал этот проект и удерживал Сталина от репрессий, когда результаты появлялись медленнее, чем он того желал. Курчатов и все остальные физики знали, что Молотов -- это единственный барьер между ними и гулагом. Они были его людьми. -- Добрый день, -- ответил он, как всегда не радуясь напрасной трате времени на вежливость. -- Как дела? -- Мы работаем, как бригада сверхстахановцев, Вячеслав Михайлович, -- отвечал Курчатов, -- наступаем на всех фронтах. Мы... -- Вы уже производите металл плутоний, который будет обеспечивать мощные взрывы, в которых так отчаянно нуждается Советский Союз? -- прервал его Молотов. Дьявольские черты лица Курчатова словно увяли. -- Пока нет, -- отметил он. Его голос зазвучал громко и пронзительно. -- Я предупреждал вас, когда проект только начинался, что на это уйдут годы. Капиталисты и фашисты к моменту нашествия ящеров уже были впереди нас в технике, они и теперь остаются впереди. Мы пытались, и у нас не получилось выделить уран-235 из урана-238 [Интересно, а выделять золото из серебра они не пробовали? Результат должен быть примерно тот же. -- Прим. ред.]. Лучшее сырье -- шестифтористый уран, который ядовит, как горчичный газ, и вдобавок ужасно едкий. У нас нет опыта, который требуется для реализации процесса разделения. Нам пришлось искать другой способ производства плутония, который также оказался трудным. -- Уверяю вас, что с болью отдаю себе в этом отчет, -- сказал Молотов. -- И Иосиф Виссарионович тоже с болью воспринимает это. Если американцы добиваются успеха, если гитлеровцы добиваются успеха, то почему же у вас продолжаются срывы? -- Одна из задач -- создание необходимого реактора, -- ответил Курчатов. -- В этом нам уже помогло прибытие американца. Работая один в полную силу, Максим Лазаревич дал нам много ценных указаний. -- Я на это надеялся, -- сказал Молотов. Именно сообщение о прибытии Макса Кагана в колхоз No 118 привело его сюда. Он пока не сказал Сталину, что американцы выбрали для посылки сюда умного еврея. Сталин не был русским, но совершенно по-русски не переносил тех, кого называл "безродными космополитами". Сам женатый на умной еврейке, Молотов не разделял его чувств. -- Это лишь одна проблема. Какие еще? -- Самая худшая, товарищ нарком, это получение окиси урана и графита для ядерного котла без примесей, -- сказал Курчатов. -- В этом Каган, хотя он опытный специалист в своей области, помочь нам не может, как бы я этого ни желал. -- Вы знаете, какие меры должны предпринять производители, чтобы поставить вам материалы требуемой чистоты? -- спросил Молотов. Когда Курчатов кивнул, Молотов задал другой вопрос. -- Знают ли производители, что подвергнутся высшей мере наказания, если не обеспечат выполнение ваших требований? Ему доводилось писать "ВМН" -- что означало "высшая мера наказания" -- против имен множества врагов революции и советского государства, и вскоре после этого их расстреливали. Что заслужили, то и получайте -- без снисхождения. Но Курчатов сказал: -- Товарищ комиссар иностранных дел, если вы ликвидируете этих людей, их менее опытные преемники не смогут поставить улучшенные материалы. Вы знаете, требуемая чистота находится на самом пределе того, чего достигли советская химия и промышленность. Мы делаем все, что можем для борьбы против ящеров. Временами того, что мы делаем, недостаточно. Ничего тут не поможет. -- Я отказываюсь принять "ничего" от академика в кризисные моменты точно так, как и от крестьянина, -- сердито сказал Молотов. Курчатов пожал плечами. -- Тогда вернитесь и скажите генеральному секретарю, чтобы он заменил нас, и пожелаем большой удачи вам и родине с шарлатанами, которые займут эту лабораторию. Он и его люди были во власти Молотова, потому что только Молотов изо всех сил сдерживал гнев Сталина. Но если Молотов лишит их своей защиты, он нанесет вред не только физикам, но и советской родине. Это создавало интересный и неприятный баланс между ним и личным составом лаборатории. Он сердито выдохнул. -- Есть у вас еще проблемы в создании этих бомб? -- Да, одна небольшая имеется, -- ответил Курчатов с иронией в глазах. -- Как только часть урана в атомном котле превратится в плутоний, мы должны извлечь его и переработать в материал для бомбы -- и это надо сделать, не допустив утечки радиоактивности в воздух или в реку. Мы это уже знали, но Максим Лазаревич особенно настаивает на этом. -- В чем тут трудность? -- спросил Молотов. -- Признаю, я не физик, чтобы понять тонкие материи без объяснений. Улыбка Курчатова стала совсем неприятной. -- Этот вопрос не такой уж тонкий. Утечку радиоактивности можно обнаружить. Если ее обнаружат, и это сделают ящеры, то вся эта местность станет гораздо более радиоактивной. Молотову понадобилось некоторое время, чтобы усвоить, что именно имел в виду Курчатов. После этого он кивнул -- резко и коротко дернул головой. -- Смысл вопроса ясен, Игорь Иванович. Вы можете пригласить Кагана сюда или провести меня к нему? Я хочу выразить ему благодарность советских рабочих и крестьян за его помощь нам. -- Подождите, пожалуйста, здесь, товарищ народный комиссар иностранных дел. Я приведу его. Вы говорите по-английски или по-немецки? Нет? Не важно, я буду переводить. Он поспешил по белому коридору, который так не вязался с топорным внешним видом здания лаборатории. Через пару минут Курчатов вернулся, ведя с собой парня в белом лабораторном халате. Молотов удивился тому, как молодо выглядел Макс Каган: на вид ему было чуть больше тридцати. Он был среднего роста, с вьющимися темно-каштановыми волосами и умным еврейским лицом. Курчатов заговорил с Каганом по-английски, затем обратился к Молотову. -- Товарищ нарком, я представлю вам Максима Лазаревича Кагана, физика, присланного на время из Металлургической лаборатории Соединенных Штатов. Каган энергично пожал руку Молотова и пространно сказал что-то по-английски. Курчатов взял на себя честь перевода. -- Он говорит, что рад познакомиться с вами и что его цель -- загнать ящеров в ад и уехать. Это -- идиома, и он интересуется тем, что вы думаете по этому поводу? -- Скажите ему, что разделяю его желания и надеюсь, что они будут реализованы. Он принялся изучать Кагана и изумился, увидев, что тот делает то же самое. Советские ученые с почтением относились к человеку, который по рангу был в СССР вторым после генерального секретаря ВКП(б). Если судить по поведению Кагана, тот счел Молотова лишь очередным бюрократом, с которым приходится иметь дело. В небольших дозах такое поведение забавляло. Каган заговорил по-английски со скоростью пулемета. Молотов не мог понять, о чем он говорит, но интонации чувствовались безапелляционные. Курчатов неуверенно ответил на том же языке. Каган заговорил снова, ударив кулаком по ладони для большей убедительности. И снова ответ Курчатова прозвучал настороженно. Каган вскинул руки, выражая явное отвращение. -- Переведите, -- велел Молотов. -- Он жалуется на качество нашего оборудования, он жалуется на пищу, он жалуется на сотрудника НКВД, который постоянно сопровождает его, когда он выходит наружу. Он приписывает сотруднику нездоровые сексуальные привычки. -- Во всяком случае, у него сложившееся мнение, -- заметил Молотов, скрывая усмешку. -- Вы можете сделать что-нибудь с оборудованием, на которое он жалуется? -- Нет, товарищ нарком, -- ответил Курчатов, -- это самое лучшее, что есть в СССР. -- Тогда ему придется пользоваться им и получать максимум возможного, -- сказал Молотов. -- Что касается остального, то "колхоз" и так имеет лучшее снабжение продовольствием, чем большинство остальных, но мы посмотрим, как можно его улучшить. И если он не хочет, чтобы сотрудник НКВД сопровождал его, больше этого не будет. Курчатов передал все это Кагану. В ответ американец разразился довольно длинной речью. -- Он постарается наилучшим образом использовать наше оборудование и говорит, что может сконструировать получше, -- перевел Курчатов, -- и что он в целом доволен вашими ответами. -- И это все? -- спросил Молотов. -- Он сказал гораздо больше. Скажите, что именно? -- Пожалуйста, товарищ народный комиссар иностранных дел. -- Игорь Курчатов заговорил с некоторым сардоническим удовольствием. -- Он сказал, что, поскольку я ответствен за этот проект, я должен иметь возможность решать эти вопросы сам. Он сказал, что я должен иметь достаточно власти, чтобы подтирать свой зад без разрешения какого-то партийного функционера. Он сказал, что шпионство НКВД в отношении ученых, как будто они вредители и враги народа, может и на самом деле превратить их во вредителей и врагов народа. И еще сказал, что угрожать ученым высшей мерой наказания за то, что они не выполняют нормы, которые невозможно выполнить, -- это наибольшая глупость, о которой он когда-либо слышал. Вот его точные слова, товарищ нарком. Молотов вперил ледяной взгляд в Кагана. Американец, и свою очередь, смотрел на него, совершенно не понимая, что речь идет о его судьбе. Немножко агрессии -- это ободряет. А вот если ее в Советском Союзе будет слишком много, случится катастрофа. Курчатов ведь тоже согласен с Каганом. Молотов это понял. Что ж, в данное время государство и партия нуждаются и опыте ученых. Но может наступить день, когда он не потребуется. Молотов это предвидит. * * * Если вы не собираетесь раздеваться, вряд ли можно получить большее удовольствие, чем скачка на лошади по извилистой дороге через лес, покрывшийся весенней листвой. Свежая, вселяющая надежду зелень пела для Сэма Игера. Воздух был наполнен магическим пряным ароматом, который нельзя ощутить ни в каком другом времени года: запахом живого и растущего. Птицы пели так, словно завтра не будет.