то надевала ее. Когда она опускала ее на лицо, то становилась почти неузнаваемой. Но теперь она шла по улицам и хутунам Пекина с непокрытой головой и не испытывая стыда. Когда она покидала Малый рынок, какой-то мужчина злобно посмотрел на нее. -- Берегись революционного суда, -- прошипела она. Парень смущенно шарахнулся назад. Лю Хань пошла дальше. Одну из своих машин, воспроизводящих изображение, маленькие чешуйчатые дьяволы установили на углу. В воздухе огромная Лю Хань скакала верхом на Бобби Фьоре, их кожа блестела от пота. Главное, что поразило ее, когда она смотрела на себя чуть более молодую, было то, какой сытой и спокойной она казалась. Она пожала плечами. Тогда она еще не принадлежала революции. Один из зрителей посмотрел на нее. Он указал пальцем. Лю Хань нацелила на него палец, словно он был дулом пистолета. Мужчина решил, что надо заняться чем-то другим -- причем как можно скорее. Лю Хань пошла дальше. Маленькие дьяволы по-прежнему изо всех сил старались дискредитировать ее, но одновременно собирались вернуться к столу переговоров и обсудить все вопросы. Для нее, возможно, это означало победу. Год назад маленькие чешуйчатые дьяволы не испытывали желания вести переговоры. Еще год назад они вообще не вели никаких переговоров, а только сметали все на своем пути. Теперь жизнь для них стала труднее, и они начинали подозревать, что она может стать еще тяжелее. Она улыбнулась. Она надеялась, что так и будет. * * * Новички поступали в лагерь в крайнем замешательстве и страшно запуганными. Это забавляло Давида Нуссбойма, который, сумев выжить в течение первых нескольких недель, стал не новичком, а зэком среди зэков. Он по-прежнему считался политическим заключенным, а не вором, но охранники и сотрудники НКВД перестали цепляться к нему, как ко многим коммунистам, попавшим в сети гулага. -- Вы по-прежнему стремитесь помогать партии и советскому государству, так ведь? Тогда вы, конечно, будете лгать, будете шпионить, будете делать все, что мы вам прикажем. Это все говорилось другими, более мягкими выражениями, но смысл не менялся. Для польского еврея партия и советское государство не намного привлекательнее, чем гитлеровский рейх. Нуссбойм говорил со своими товарищами по несчастью на ломаном русском и на идиш, а охранникам отвечал по-польски, причем быстрыми фразами на сленге, чтобы они не могли понять его. -- Это хорошо, -- восхищенно сказал Антон Михайлов, когда охранник только почесал лоб, услышав ответ Нуссбойма. -- Делай так и дальше, и через некоторое время они оставят тебя в покое, когда поймут, что нет смысла к тебе лезть, раз ты такой непонятливый. -- Смысла? -- Нуссбойм закатил глаза к небу. -- Если бы вы, безумные русские, хотели искать смысл, то никогда бы не начали с этих лагерей. -- Ты думаешь? -- спросил другой зэк. -- Попробуй построить социализм без угля и леса, который дают лагеря, без железных дорог, которые строят зэки, и без каналов, которые мы роем. Без лагерей вся проклятая страна просто развалилась бы. Он говорил так, словно испытывал какую-то извращенную гордость за то, что был частью такого жизненно важного и социально необходимого предприятия. -- Может, и развалилась бы, -- согласился Нуссбойм. -- Эти ублюдки из НКВД отделывают зэков, как нацисты евреев. Я повидал и тех и других, и выбирать из них трудно. -- Он на мгновение задумался. -- Нет, беру свои слова обратно. Здесь все-таки лишь трудовые лагеря. У вас нет конвейера уничтожения, который нацисты запустили перед нашествием ящеров. -- Зачем убивать человека, когда его можно до смерти замучить работой? -- спросил Михайлов. -- Это... как бы получше сказать... неэффективно, вот что. -- Как? То есть то, что мы делаем здесь, ты считаешь эффективным?! -- воскликнул Нуссбойм. -- Можно ведь обучить шимпанзе делать такую работу. Русский вор покачал головой. -- Шимпанзе будут умирать, Нуссбойм. Их нельзя заставить выдержать лагерь. Сердца у них разорвутся, и они погибнут. Их считают глупыми животными, но они достаточно сообразительны, чтобы понять, когда дело безнадежно. И это больше, чем можно сказать о людях. -- Я о другом, -- сказал Нуссбойм. -- Посмотри, что они заставляют нас делать сейчас, на бараки, которые мы строим. -- Напрасно ты жалуешься на эту работу, -- сказал Михайлов. -- Рудзутаку чертовски повезло, что он получил ее для нашей бригады: это намного легче, чем рубить деревья и снегу по пояс. И после такой работы возвращаешься на пары не совершенно мертвым, а только наполовину. -- Я и не спорю об этом, -- с нетерпением сказал Нуссбойм: иногда он чувствовал себя единственным одноглазым зрячим в стране слепых. -- Но ты хоть задумывался, что мы строим? Михайлов посмотрел кругом и пожал плечами. -- Бараки. Строим по плану. Охранники не ругаются. Раз их это устраивает, то до остального мне дела нет. Если меня заставят делать бочки для селедки, то жаловаться не буду. Буду делать бочки. Нуссбойм от раздражения швырнул свой молоток. -- Ты будешь делать бочки для сельди, в которых ее не будет? -- Поосторожнее, -- предупредил его партнер. -- Сломаешь инструмент -- охранники тебя отметелят, и неважно, могут они с тобой говорить или нет. Они считают, что пинок в ребра может понять любой, и в этом они почти правы. Буду ли я делать бочки, зная, что в них не будут держать селедку? Буду, если они мне прикажут. Ты думаешь, я из тех, кто скажет им, что они ошибаются? Я что, сумасшедший? Такое поведение типа "нагни-голову-и-делай-что-гово-рят" Нуссбойм видел и в лодзинском гетто. В гулагах оно не просто существовало, оно доминировало. Нуссбойму хотелось кричать: "А король-то голый!" Вместо этого он подобрал молоток и стал забивать гвозди в остов нар, которые делали они с Михайловым. Он колотил по гвоздям изо всех сил, стараясь улучшить упавшее настроение. Однако это не помогло. Протянув руку в ведро за очередным гвоздем, он спросил: -- Ты мог бы спать на нарах, которые мы делаем? -- Я не люблю спать на тех нарах, которые у нас, -- ответил Михайлов. -- Дай мне бабу, которая согласна, и мне будет все равно, где ты меня положишь. Я здорово управлюсь. И он забил гвоздь. -- Бабу? -- застеснялся Нуссбойм. -- Об этом я не подумал. Товарищ зэк с жалостью посмотрел на него. -- Тогда ты просто дурак. Они носятся с этими бараками, как с писаной торбой. А сколько колючей проволоки накрутили между этими бараками и нашими -- хватит на заграждение против нацистов, чтобы не смогли границу перейти. Я слышал, скоро должен прийти эшелон с "особыми пленниками". Ну, как, приятель, изобразил я тебе картину? -- Я не слышал о поступлении "особых пленников", -- сказал Нуссбойм. Он знал, что многое из лагерной болтовни на блатном языке проходит мимо ушей из-за не очень хорошего владения русским. -- Да, они будут, -- сказал Михайлов. -- Нам повезет, если мы хотя бы глазком глянем на них. Но охранники, конечно, будут трахаться, пока не попадают, вонючие сукины сыны. Ну, еще повара, клерки -- все блатные. А ты, обычный зэк, забудь и мечтать. Нуссбойм, с тех пор как попал в лапы Советов, о женщинах и не помышлял. Нет, неверно: он просто думал, что не увидит ни одной долго, очень долго, а значит, они превратились в абстракцию. Теперь... Теперь он сказал: -- Даже для женщин эти нары слишком маты и очень близко друг от друга. -- Значит, охранники будут пристраиваться сбоку, а не сверху, -- сказал Михайлов. -- Им безразлично, что будут думать эти шлюхи, а ты просто глупый жид, ты понял? -- Я знаю, -- ответил Нуссбойм: по тону товарища можно было принять его слова чуть ли не за комплимент. -- Ладно, сделаем все так, как нам сказано. И если здесь будут женщины, нам не стоит говорить, что эту дрянь строили мы. -- Это другой разговор, -- согласился Михайлов. Бригада выполнила дневную норму. Это означало, что их накормят -- без изысков, но почти достаточно для того, чтобы душа не рассталась с телом. После супа и хлеба желудок некоторое время не беспокоил Нуссбойма. Вскоре в животе снова взвоют тревожные сирены, но еще в Лодзи он научился лелеять эти краткие моменты сытости. Многие зэки испытывали то же чувство. Они сидели на парах, ожидая приказа погасить лампы. В темноте они погружались в глубокий мучительный сон. А пока они болтали или читали пропагандистские листовки, которые временами раздавали лагерные уборщики (после чего возникали новые анекдоты, большей частью сардонические или непристойные). Многие чинили штаны и фуфайки, низко наклонясь над работой, чтобы что-то разглядеть в тусклом свете. Где-то вдали раздался гудок паровоза, низкий и печальный. Нуссбойм его едва расслышал. Через несколько минут гудок повторился, на этот раз заметно ближе. Антон Михайлов вскочил на ноги. Все с удивлением смотрели на непривычный всплеск энергии. -- Особые пленники! -- воскликнул зэк. Мгновенно весь барак пришел в волнение. Многие заключенные не видели женщин годами, не говоря уже о физической близости. Надежд на нее не было, зато им могли напомнить, что они мужчины. Выходить наружу в промежутке от ужина до отбоя не запрещалось, хотя из-за холодной погоды на улицу мало кто стремился. Теперь же десятки зэков вышли наружу: Нуссбойм был среди них. Другие бараки тоже опустели. Охранники кричали, пытаясь навести среди заключенных хоть какой-то порядок. Но у них не очень-то получалось. Словно притянутые магнитом железные опилки, люди распределились вдоль колючей проволоки, отделяющей их бараки от новых. Бараки были готовы лишь наполовину, Нуссбойм знал об этом лучше других, получалось, что это типичный пример советской неэффективности. -- Смотрите! -- сказал кто-то с уважительным вздохом. -- Поставили навес, чтобы бедняжки не обгорели на солнце. -- И поэтому привезли их ночью, -- добавил кто-то еще. -- Ничего себе! Что ж это такое творится? Спустя несколько минут поезд остановился, проскрипев колесами по рельсам. Охранники с автоматами и фонарями поспешили к столыпинским вагонам. Когда двери открылись, то из вагонов первыми вышли охранники. -- Ну их к черту! -- сказал Михайлов. -- Не хотим видеть эти уродливые хари. Надоели уже. Где бабы? Охранники орали и вопили, торопя пленников, чтобы те поскорее выходили, и это вызвало у зэков смех, охвативший всю толпу. -- Будьте осторожнее, дорогие, а то они пошлют вас на фронт, там будет хуже, -- воскликнул кто-то пронзительным фальцетом. В дверях одного из вагонов показалась голова. Дыхание толпы заключенных вырвалось единым выдохом ожидания. Затем из легких вырвался остаток воздуха -- теперь уже от удивления. Из вагона выпрыгнул ящер. Затем еще один, и еще, и еще. Давид Нуссбойм смотрел на них с не меньшей жадностью, чем на женщин. Он говорил на их языке. Интересно, говорит ли на нем кто-нибудь еще во всем лагере? Глава 9 Остолоп Дэниелс смотрел на лодку без всякого энтузиазма. -- Проклятье! -- с чувством сказал он. -- Когда нам сказали, что не отправят нас из Элджина обратно в Чикаго, я прикинул, что самое плохое уже позади. Показывает, как чертовски много я знаю, не так ли? -- Вы правы, лейтенант, -- сказал сержант Генри Малдун. -- Когда они говорят об этой операции, похоже на телеграмму с выражением глубокого соболезнования. Я имею в виду, что вот-вот придет такая телеграмма. Я имею в виду, возможно, придет, если, конечно, еще посылают такие телеграммы. -- Хватит об этом, джентльмены, -- сказал капитан Стэн Шимански. -- Нам доверили эту работу, и мы собираемся ее выполнить. -- Да, сэр, -- ответил Остолоп. Невысказанный хвостик фразы Шимански мог звучать только так: "...или умереть, выполняя". Вполне вероятная перспектива -- что неприятно поразило Остолопа. Понимал ли это Шимански, он не показал. Может быть, он был хорошим актером -- а это свойство хорошего офицера, точно так же, как и хорошего хозяина. Или, может быть, Шимански по-настоящему не верил в глубине души, что его собственное личное "я" перестанет существовать. Стэну Шимански было всего-навсего тридцать. Рядом с ним Остолоп чувствовал себя чуть ли не королем Англии. Сам Остолоп приближался к шестидесяти. Близость собственной гибели он чувствовал весьма реально. Еще до нашествия ящеров слишком многие его друзья, с которыми он познакомился в начале столетия и даже раньше, умерли у него на руках от болезней сердца, от рака или туберкулеза. Добавить к этому набору пули и осколки снарядов -- и поневоле придет в голову мысль, что он живет на взятое взаймы время. -- У нас будет преимущество в неожиданности, -- сказал Шимански. "Конечно, будет, -- подумал Остолоп. -- Ящеры чертовски удивятся, просто обалдеют от того, какими глупыми мы можем быть". Вслух он ничего не сказал, чтобы не накликать беду. Капитан Шимански вытащил из кармана многократно сложенный лист бумаги. -- Посмотрим на карту, -- сказал он. Дэниелс и Малдун подошли поближе. Карта была произведением армейского корпуса инженеров. Остолоп узнал ее сразу: скопирована из дорожного атласа Рэнда Мак-Нелли, того самого, которым пользовались водители автобусов, когда перевозили провинциальные команды из одного городка в другой. Он и сам пользовался этой картой, когда водителям случалось заблудиться, что происходило с угнетающей регулярностью. Шимански показал: -- Ящеры удерживают территорию вот здесь, на восточном берегу реки Иллинойс. Гавана -- на восточном берегу, где Ложка втекает в Иллинойс, -- ключ к их позициям вдоль этого участка реки, здесь они устроили лагерь для военнопленных, сразу за пределами города. Наша цель -- прорваться туда и освободить кое-кого. Если мы собираемся выиграть эту войну, то должны разорвать их удушающие объятия на Миссисипи. -- Сэр, давайте займемся пока нашей маленькой задачкой, -- сказал Остолоп. -- Если мы справимся с ней, тогда наши начальники смогут подумать о более масштабных делах. Герман Малдун энергично кивнул. Через мгновение тот же жест повторил и Шимански. -- Разумно, -- сказал он. -- Мне обещали, что проведут чертовски сильный отвлекающий удар, когда вечером мы отравимся работать. В этой поддержке будет использовано нечто особое. Хотя мне и не сказали, что именно. -- Поддержка с воздуха? -- нетерпеливо спросил Малдун. -- Они не любят сообщать о ней на тот случай, если кого-нибудь схватят и он проговорится. -- Я не знаю. А чего не знаю -- того не могу рассказать и нам, -- ответил Шимански. -- Если вы хотите воодушевить ребят, валяйте. Но не говорите солдатам ничего конкретного, потому что если на деле что-то обернется не так, как вы расписывали, пострадает их моральный дух. Усвоили? -- Да, сэр, -- сказал Малдун. Остолоп молча кивнул. Если не будет поддержки с воздуха или какого-то другого серьезного отвлекающего маневра, пострадает не только моральный дух. Он не стал говорить об этом. Шимански все еще оставался мальчишкой, хотя и не был глупцом. Он мог разобраться и сам. -- Вопросы есть? -- спросил Шимански. Остолоп и Малдун промолчали. Капитан снова сложил карту и сунул в карман. -- Тогда все. Дождемся наступления ночи и двинемся. Он встал и отправился давать указания другому отделению. -- У него это прозвучало так легко... -- сказал Остолоп. Он смотрел сквозь завесу ивовых ветвей, свисавших до воды. Возможно -- ему хотелось в это верить, -- они не позволили ящерам на другой стороне Иллинойса разобраться, что здесь появились американцы. На дальнем берегу реки крякали утки. Здешние болота были национальным заказником. Остолоп предпочел бы бродить с охотничьим ружьем вместо имевшегося у него сейчас автомата "томпсон". В свое время здесь находился наблюдательный пост -- на верхушке стальной башни высотой в сотню футов. Он обеспечивал егерям прекрасный вид на браконьеров. В эти дни он обеспечивал бы прекрасный обзор ящерам, но башня была взорвана в одном из боев за центральный Иллинойс. Солдаты рассредоточились вдоль реки, чтобы по возможности не выдать себя, а если уж кого-то заметят, то примут за обычные патрули. Остолоп и Малдун собрали людей, рассказав им то, что сообщил Шимански. Это не было свежей новостью, они уже некоторое время готовились к операции. Хотя сказать им еще раз о том, что предстоит делать, тоже не помешает. Множество -- не сосчитать -- раз Остолоп видел, как игрок втихаря пытается нарушить правила и сжульничать. Остолоп уже давно перестал искать лучшее в людях и в их планах. Наступили сумерки, затем темнота. Из воды выпрыгивали рыбы и с плеском падали обратно. Когда-то Остолоп побывал в этих местах, тогда они выловили из Иллинойса куда больше рыбы, чем из любой другой реки, кроме Колумбии. Эх, сейчас бы в руки спиннинг или просто палку с ниткой и крючком. Остолоп посмотрел на часы. Мягко светящиеся цифры и стрелки показали ему: без четверти десять. -- Лодки, -- прошептал он. -- И тише, ради бога, или мы станем мертвым мясом, не успев отплыть. Точно в десять по его часам он со своим отрядом начал грести вниз по течению Иллинойса в сторону Гаваны. Весла, казалось, создавали страшный шум, погружаясь в воду и выходя из нее снова, но ни один пулемет ящеров не начал бить по дальнему берегу реки. Остолоп вздохнул с облегчением. Он боялся, что они попадут в ловушку прямо на старте. В 10.02 артиллерия, минометы и пулеметы открыли огонь по Гаване с запада и юга. -- Точно вовремя, -- сказал Остолоп: перекрытый неожиданным хаосом, шум от движения лодок беспокоил его намного меньше. Ящеры отреагировали быстро -- огнем артиллерии и стрелковым оружием. Дэниелс старался определить, перемещают ли они войска из лагеря, который находился севернее Гаваны, навстречу очевидной шумной угрозе, которую создали американцы. Он надеялся -- его это устраивало больше, -- что так и будет. Горячее желтое свечение вспыхнуло на юго-западе и быстро распространилось в сторону Гаваны. Остолопу хотелось ликующе завопить, но здравый смысл продиктовал ему сказать спокойно: -- Они на самом деле сделали это, парни. Они зажгли Ложку. -- Сколько галлонов бензина и масла они в нее вылили перед тем, как чиркнуть спичкой? -- спросил кто-то в лодке. -- И насколько хватило бы этого топлива для танка или самолета? -- Не знаю, -- ответил Остолоп. -- Я полагаю, раз они решили использовать его против врага таким образом, они знали, что делали. И если в результате ящеры забудут в меня стрелять, то я жаловаться не буду. А теперь, парни, мы должны грести, как проклятые, и пересечь Иллинойс прежде, чем сюда втечет огненная река. Не справимся, -- он шутливо хмыкнул, -- гусь сварится. Высокие языки пламени, мечущиеся по воде, уже достигли места слияния рек и начинали плыть по Иллинойсу. Языков пламени все прибавлялось. Ящеры не использовали катера или другие плавучие средства, поэтому огонь не мог создать для них настоящей опасности, но он заставлял их сосредоточиться на Ложке и территории к западу от нее -- и отвлекал их внимание от лодок, подплывающих к Гаване по Иллинойсу с севера. -- Давайте, гребите сильнее, вперед, вперед... Не договорив, Остолоп кувырнулся со своего сиденья -- лодка села на грунт. Он рассмеялся. Если показал себя дураком перед подчиненными, смейся первым. Он выскочил на берег. Грязь чмокнула под сапогами. -- Сделаем перерыв в гребле. Он отвел взгляд от горящей Ложки, чтобы глаза привыкли к темноте. Черный силуэт впереди не был лесом -- лес вокруг давно спилили. Он взмахнул рукой, дав людям знак следовать за ним, и направился к лагерю военнопленных, устроенному ящерами. Неподалеку послышался голос сержанта Малдуна: -- Эй вы, глупые ублюдки, рассредоточьтесь! Хотите, чтобы вас запросто перестреляли? Лагерь для пленных был спроектирован для того, чтобы держать людей внутри, а не препятствовать постороннему проникновению. Ничто не помешало американцам подобраться к главным воротам, находившимся на северной стороне. Остолоп было подумал, что они так и войдут внутрь, но тут пара ящеров открыла по ним огонь из сторожевой будки. Гранаты и огонь из автоматов быстро подавили сопротивление. -- Вперед, быстрее, -- кричал Остолоп одно и то же, -- если у этих чешуйчатых сукиных сынов была радиосвязь, подмога заявится сразу же! Солдаты с ножницами набросились на острую, как бритва, проволоку у входных ворот. Заключенные, мужчины и женщины, разбуженные стрельбой (Остолоп надеялся, что никого из них не задели шальные пули), столпились у ворот. Как только проход был готов, они хлынули наружу. Капитан Шимански закричал: -- Кто хочет присоединиться к борьбе с ящерами, идите к нам. Бог знает, как мы вам будем рады. Остальные -- разбегайтесь, кто как может. Мы поддерживаем связь с партизанами, и многие люди вокруг будут давать кров и делиться тем, что имеют. Удачи вам всем. -- Благослови вас Господь, -- сказал один мужчина. К нему словно эхом присоединились многие другие. Часть людей окружала спасителей, остальные исчезали в темноте ночи. С юга донеслись выстрелы, звук их быстро приближался. -- Развернутым строем вперед! -- закричал Остолоп. -- Задержим их, сколько сможем, чтобы люди успели уйти. Едва эти слова слетели с его губ, как в землю врезалось нечто вроде большой бомбы и взорвалось прямо перед наступающими ящерами. Остолоп заозирался: шум моторов самолета ниоткуда не доносился. С неба слышался лишь долгий, постепенно затихающий гул рассекаемого воздуха: похоже, что взрывчатка, или что там, прилетела быстрее, чем сопровождавший его шум. -- Как будто американская реактивная бомба дальнего действия, -- сказал капитан Шимански. Что бы это ни было, но ящеры теперь уже не торопились вперед, как минуту назад. Вскоре взорвалась еще одна реактивная бомба, на этот раз -- судя по звуку -- в паре миль от поля боя в районе Гаваны. Эти бомбы точными никак не назовешь, они вполне могут упасть и на своих, не только на ящеров. "Попробуй-ка остановить их, -- подумал Дэниелс, -- валяй, пробуй". Он отыскал в темноте Шимански. -- Сэр, думаю, самое время убираться отсюда к черту. Иначе многие из нас погибнут. -- Возможно, вы правы, лейтенант, -- сказал командир отряда. -- Нет, вы определенно правы. -- Он возвысил голос: -- Обратно к реке, парни! Взобраться в лодку, набитую спасенными пленниками, Остолопу было очень приятно. Но возвращение через Иллинойс стоило ему хорошего пота. Если бы над головой сейчас появился, постукивая, вертолет, на воде остались бы только огонь да кровь. Все понимали это, а потому гребцы работали веслами, как бешеные, пока не добрались до западного берега реки. Выбравшись из лодки и запинаясь на ходу, Остолоп мельком подумал: знаком ли Сэм Игер с этими необыкновенными ракетами (и жив ли еще Сэм, встретятся ли они когда-нибудь). После забавных научно-фантастических журналов, которые он постоянно читал, он должен был лучше понимать этот безумный новый мир, оказавшийся так дьявольски близко. -- Ни в чем нет больше никакого смысла, -- проговорил Дэниелс и занялся размещением людей в укрытии. * * * В подвале Дуврского колледжа пыхтел работающий на угле генератор. Дэвид Гольдфарб чувствовал дрожь во всех костях. Он мог слышать это пыхтение, но только когда осознанно напрягал слух. И пока лампочки горели, радиоприемники работали, а радар действовал, он вполне мог утверждать, что мир остался таким же, как до нашествия ящеров. Когда он произнес эту сентенцию вслух, Бэзил Раундбуш сказал: -- По моему смиренному понятию... -- Ха! Он был таким же смиренным, как еврей мог быть римским папой, -- такие игры не особенно-то помогают. Как только мы покидаем лабораторию, реальный мир грубо подходит вплотную и дает нам в зубы. -- Это очень даже правильно, -- сказал Гольдфарб. -- Пусть на каждом квадратном дюйме острова растет пшеница, картофель и кормовая свекла, но лишь небесам ведомо, как мы собираемся прокормиться. -- О, несомненно. -- Усы Раундбуша встопорщились, словно он подул в них. -- Во время войны с немцами пайки и так были скучными. Теперь еще хуже -- и янки не посылают необходимые нам излишки. Я слышал, излишков у них больше нет. Гольдфарб поворчал и кивнул. Затем взял видеоблюдце -- это название, похоже, закрепилось за мерцающими дисками, на которых ящеры хранили изображения и звуки, -- и вставил его в захваченную машину для проигрывания дисков. -- Что на нем? -- спросил Раундбуш. -- Я не узнаю, пока не трону выключатель, который заставляет ее работать, -- ответил Гольдфарб. -- Думаю, что они просто бросают в корзину что попало и посылают нам сюда. У нас есть несколько штук, которые действительно полезны для нас, а остальные видеоблюдца мы снабжаем ярлычками и отсылаем тем, кому они могут показаться полезными. -- Удивительно неэффективный способ работы, -- недовольно заметил Раундбуш, но поленился взглянуть, что покажет это видеоблюдце. Британцам их досталось немало во время изгнания ящеров с островов. Некоторые были развлекательными, другие, казалось, содержали ведомости на оплату или что-то подобное, некоторые служили эквивалентами инструкций к пользованию. Эти последние были настоящим сокровищем. Гольдфарб щелкнул выключателем: в отличие от ламповой электроники, использовавшейся человечеством, аппаратура ящеров не требовала прогрева в течение минуты или двух, а начинала работать сразу. На экране появилось изображение танка ящеров. Столкнувшись с этими чудовищами в реальности, Гольдфарб относился к ним весьма уважительно. Хотя, спрашивается, за что их уважать? Пару минут он смотрел на возникшее изображение, чтобы убедиться, что это действительно руководство по обслуживанию танка, затем остановил его и заставил проигрыватель выплюнуть блюдце. Сделав это, он завернул видеоблюдце в бумагу, на которой записал комментарий о сюжете. Он взял еще одно и вставил в машину. На нем оказались городские сцены на домашней планете ящеров -- но был это рассказ о путешествии или какая-то драма, Дэвид сказать не мог. -- Я слышал, некоторые из них были с порнофильмами, -- заметил Раундбуш, наблюдая, как Гольдфарб достает видеоблюдце и записывает на бумаге, которую использовал для завертывания, возможную классификацию сюжета. -- О, небо, кому это надо? -- сказал Гольдфарб. -- Зрелище совокупляющихся ящеров не доставит мне радости. -- Ты неверно понял, старик, -- возразил Раундбуш. -- Я имею в виду порнофильмы с людьми. Рассказывали, что в одном многое такое вытворяет китайская женщина, а на еще одном она рожает ребенка. -- Почему ящеров интересует это? -- сказал Гольдфарб. -- Ведь мы для них такие уродливые, как они для нас. Бьюсь об заклад, это слухи, пущенные начальством, чтобы мы тщательнее просеивали всю эту муть. Раундбуш рассмеялся. -- Я об этом не подумал. Не удивлюсь, если ты прав. Сколько этих блюдец ты собираешься проверить на этот раз. -- О, наверное, еще шесть или восемь, -- ответил Гольдфарб после секундного размышления. -- Отвлекусь на какое-то время и смогу опять ковыряться во внутренностях этого радара. Он показал на множество электронных компонентов, разложенных на его рабочем столе, как ему казалось, в логически разумном порядке. Первые три видеоблюдца не содержали ничего для него полезного -- и ничего полезного ни для кого, подумал он. В двух были бесчисленные колонки каракулей ящеров: скорее всего, механизированные эквиваленты платежных книжек дивизии. Третья показала космический корабль ящеров и каких-то странных существ, которые не были ящерами. Гольдфарб не понял, показаны там фактические события или же изображены чужаки из такой же фантастики, как у Бака Роджерса или Флэша Гордона. Может быть, кто-то из ученых сумеет определить точнее. Гольдфарб был не в состоянии. Он вынул блюдце и вставил новое. Как только включилась запись, Бэзил Раундбуш радостно завопил и хлопнул приятеля по спине. На экране стоял ящер со сравнительно скромной раскраской тела и разбирал реактивный двигатель, лежащий на большом столе. Моторы были специальностью Раундбуша, а не Дэвида, но он некоторое время смотрел сюжет вместе с летчиком. Даже без знания языка ящеров он многое понял по этой записи. Раундбуш с бешеной скоростью записывал. -- Если бы только капитан Хиппл мог увидеть это, -- несколько раз повторил он. -- Мы говорим так уже долгое время, -- печально ответил Гольдфарб. -- Не думаю, что это произойдет. Он продолжал смотреть видеоблюдце. Некоторые мультипликационные эпизоды и трюковые снимки, которые инструктор-ящер использовал при объяснениях, далеко превосходили все, что художники Диснея сделали в "Белоснежке" или "Фантазии". Как же им это удалось? Однако они это сделали, и сделали таким же само собой разумеющимся, как он щелкал выключателем на стене, чтобы в лампочке на потолке появился свет. Когда учебный фильм закончился, Раундбуш встряхнулся, как собака, выскочившая из холодного ручья. -- Это определенно надо сохранить, -- сказал он. -- Было бы совсем хорошо, если бы нам помогли пленные ящеры, тогда мы бы поняли, что именно рассказывал этот зануда. Например, вот то, что касалось турбинных лопаток, -- он говорил техникам, что их можно поправлять или, наоборот, не прикасаться к ним ни при каких обстоятельствах? -- Не знаю, -- сказал Гольдфарб. -- Но мы должны разобраться и не экспериментировать. -- Он заставил проигрыватель вернуть видеоблюдце, завернул в бумагу, надписал ее и положил в стопку отдельно от других. Сделав это, посмотрел на часы. -- Боже правый, неужели уже семь часов? -- Так и есть, -- ответил Раундбуш. -- Похоже, что мы здесь взаперти около тринадцати часов. Я бы сказал, что мы заслужили право встряхнуться. Что ты на это скажешь? -- Сначала я бы хотел посмотреть, что на оставшихся блюдцах, -- сказал Гольдфарб. -- А уж потом беспокоиться о таких вещах, как еда. -- Какая преданность делу, -- хмыкнул Раундбуш. -- Среди того, о чем стоит побеспокоиться, если я, конечно, не ошибаюсь, должна быть еще пинта или две в "Белой лошади". Гольдфарб испугался, что его уши раскалились настолько, что будут светиться, если он выключит свет. Он постарался ответить самым обычным тоном: -- Раз уж ты упомянул об этом, то да. -- Не смущайся, старик. -- И Раундбуш громко захохотал. -- Поверь, я тебе завидую. Эта твоя Наоми -- прекрасная девушка, и она уверена, что солнце восходит и заходит ради тебя. -- Он ткнул Гольдфарба в ребра. -- Мы ведь не будем разубеждать ее в этом, а? -- Э-э... нет, -- ответил Гольдфарб, все еще смущенный. Он по очереди вставлял оставшиеся видеоблюдца в проигрыватель. Надеялся, что ни в одном не окажется ничего об обслуживании и питании радара. И надеялся, что в них не будет порнофильмов с легендарной, в представлении Раундбуша, китаянкой. Ему везло. Пары минут просмотра было достаточно, чтобы убедиться: на оставшихся видеоблюдцах нет ничего, относящегося к его работе или к порнографии. Когда проигрыватель выкинул последнее из них, Бэзил Раундбуш легонько толкнул Гольдфарба в спину. -- Иди, старик. Я буду поддерживать огонь и постараюсь не спалить здание. Солнце все еще было в небе, когда Гольдфарб вышел на улицу. Он вскочил на велосипед и покатил на север, в сторону "Белой лошади". Как и многие другие заведения, паб содержал охранника, дежурившего снаружи, который следил за тем, чтобы двухколесный транспорт не укатился куда-нибудь, пока хозяева находились внутри. А внутри в стенных канделябрах горели факелы. Приятный огонь пылал в камине. Из-за того, что заведение было набито народом, его наполняли жар и дым. Факелы требовались для освещения. Над огнем в камине готовились два цыпленка. От аппетитного аромата у Гольдфарба потекли слюнки. Он направился к бару. -- Что желаешь, дорогой? -- спросила Сильвия. Наоми с полным подносом кружек и стаканов обходила столики: увидев сквозь толпу Гольдфарба, она помахала ему. Он махнул ей в ответ, затем сказал Сильвии: -- Пинту горького и еще -- эти птички уже заказаны целиком? -- И он показал в сторону камина. -- Нет, еще не все, -- ответила рыжеволосая барменша. -- Чем интересуешься -- ножками или грудкой? -- Что ж, думаю, что хотел бы нежное, нежное бедрышко, -- ответил он и смутился под внимательным взглядом. Сильвия расхохоталась. Налила ему пива. Он поспешно поднес кружку ко рту, чтобы скрыть смущение. -- Покраснел! -- ликующе воскликнула Сильвия. -- Да нет! -- с негодованием ответил он. -- И даже если так, только черт помог бы тебе увидеть это при свете камина. -- Может быть, может быть, -- согласилась Сильвия, продолжая смеяться. Она провела языком по верхней губе. Гольдфарб тут же вспомнил, что не так давно они были любовниками. Она словно говорила ему: "Видишь, что ты потерял?" -- Принесу тебе цыпленка. Направляясь к камину, она сильнее, чем прежде, раскачивала бедрами на ходу. Через минуту подошла Наоми. -- О чем вы так смеялись? -- спросила она. Гольдфарб почувствовал облегчение, услышав скорее любопытство, чем подозрение в ее голосе. Он рассказал ей всю правду: если бы он этого не сделал, она узнала бы все от Сильвии. Наоми рассмеялась тоже. -- Сильвия такая забавная, -- сказала она, а затем, понизив голос, добавила: -- Временами, может, даже и слишком забавная, ей во вред. -- Кому во вред? -- спросила Сильвия, вернувшись с дымящейся куриной ножкой на тарелке. -- Значит, мне. Я слишком много шучу, да? Клянусь Иисусом, скорее всего так. Но я не шучу, когда говорю, что этот цыпленок обойдется тебе в две гинеи. Гольдфарб полез в карман за банкнотами. Со времени нашествия ящеров цены головокружительно взмыли вверх, и жалование специалиста по радарам и близко не соответствовало им. Но даже теперь бывали времена, когда паек, который он получал, уже не лез в горло. -- Между прочим, -- спросил он, положив деньги на стойку, -- а на что получше я бы мог их истратить? -- На меня, -- ответила Наоми. Если бы такой ответ дала Сильвия, то он был бы откровенно корыстным. Наоми же не беспокоило, что у него нет доходов маршала авиации. Это -- как и многое другое -- и делало ее такой притягательной для Дэвида. Она спросила: -- У тебя есть новые сведения о твоем кузене, о том, который делал радиопередачи для ящеров? Он покачал головой. -- Моя семья выяснила, что он пережил нашествие, -- это все, что я знаю. Но вскоре он, его жена и сын исчезли. Никто не знает, что с ними стало. -- Никто не знает, -- повторила с осуждением Наоми, а Гольдфарб вцепился зубами в цыплячью ногу. -- Может быть, никто не говорит, но кто-то ведь знает. В этой стране люди беспричинно не исчезают. Иногда я думаю: вы не знаете, как вам повезло, что здесь все обстоит именно так. -- Я -- знаю, -- сказал Гольдфарб, и через мгновение Наоми кивнула, соглашаясь с ним. Он улыбнулся ей, хотя и кривовато. -- В чем же дело? Ты снова принимаешь меня за англичанина? Слегка волнуясь, она кивнула снова. Он перешел на идиш: -- Если мы выиграем войну и у меня будут дети, а может быть, и внуки, они будут принимать это как само собой разумеющееся. Мы... -- Он покачал головой. -- Если у тебя будут дети, а может быть, и внуки... -- начала Наоми и остановилась. Война ослабила моральные нормы всех, но они все же находились не на передовой. Гольдфарб иной раз об этом жалел. -- Не нальешь мне еще пинту, пожалуйста? -- попросил он. Временами тихий разговор -- или короткие реплики, которыми они обменивались в промежутках между обслуживанием других посетителей, -- был не хуже любого другого, а может, даже и лучше. О Сильвии он так думать не хотел. Сильвия вызывала у него одно-единственное желание: стянуть с нее лифчик и трусики и... Он почесал голову, раздумывая, в чем же разница между двумя девушками. Наоми подала ему горького. Он отпил глоток и поставил кружку. -- Должно быть, любовь, -- сказал он, но она не услышала. * * * Артиллерия изматывала Расу на базе Флориды огнем с севера. Большие Уроды действовали с умом, перемещая орудия с боевых позиций до того, как огонь контрбатарей нащупывал их, но против ударов с воздуха они мало что могли предпринять. У Теэрца было две емкости для ракет под крыльями истребителя. Ракеты относились к одному из простейших видов оружия в арсенале Расы: они даже не имели средств наведения, но если с избытком засыпать ими местность, они свое дело делали. Из-за простоты даже тосевитские заводы могли выпускать их в больших количествах. Оружейники теперь их любили, и не только потому, что их было в достатке. -- Я нашел заданную цель визуально, -- доложил Теэрц своим командирам, -- приступаю к пикированию. Ускорение вдавило его в сиденье. Большие Уроды знали, что он уже здесь. Зенитные снаряды стали рваться вокруг истребителя. Больше всего, как он заметил, разрывов было позади. Несмотря на все старания, тосевиты редко попадали в истребитель, когда палили по нему. Это помогало пилотам Расы оставаться в живых. Он опустошил всю первую емкость. Казалось, волна огня обрушилась от самолета на позиции артиллерии. Машина слегка качнулась в воздухе, затем выпрямилась. Автопилот вывел ее из пике. Теэрц сделал круг, чтобы осмотреть нанесенный урон. Если бы он оказался недостаточным, пришлось бы сделать еще один заход и опустошить вторую емкость. На этот раз второго захода не понадобилось. -- Цель уничтожена, -- сказал он с удовлетворением. Зенитки по-прежнему били по нему, но он не беспокоился. -- Запрашиваю новую цель. Голос, ответивший ему, не принадлежал руководителю полетов. Через мгновение он его все же узнал: с ним говорил Ааатос, самец из разведки. -- Командир полета Теэрц, у нас... возникла одна проблема. -- В чем же непорядок? -- потребовал ответа Теэрц. Вечность, которую он провел в японском плену -- не говоря уже о привычке к имбирю, которую он приобрел на Тосев-3, -- выработала в нем нетерпимость к напыщенному стилю речи. -- Я рад, что вы в воздухе, командир полета, -- сказал Ааатос, очевидно, не желая давать прямого ответа. -- Вы помните наш недавний разговор на травянистой поверхности недалеко от взлетно-посадочной полосы? Теэрц задумался. -- Помню, -- сказал он. Внезапное подозрение охватило его. -- Вы же не собираетесь сказать мне, что темнокожие Большие Уроды взбунтовались против нас, правда? -- Увы, -- печально сказал Ааатос. -- Вы были правы тогда в своем недоверии к ним. Я соглашаюсь с этим. -- Для самца из разведки согласиться с чем-либо было невероятной уступкой. -- Их отряд был развернут строем против американских Больших Уродов, и, изображая бой, они пропустили вражеских тосевитов к нам. -- Дайте мне координаты, -- сказал Теэрц. -- У меня еще достаточно боеприпасов и топлива. Могу я сделать вывод, что должен считать любых тосевитов в этом районе враждебными Расе? -- Это, несомненно, оперативное предположение, -- согласился Ааатос. Он сделал паузу. -- Командир полета, вы позволите вопрос? Можете не отвечать, но я был бы благодарен за ответ. Мы предположили, что темнокожие Большие Уроды будут нам хорошо и верно служить в месте, которое мы им отвели. Эти предположения были сделаны не случайно. Наши эксперты проиграли на компьютере много сценариев. Но все они оказались неточными, а ваше опасение -- правильным. Как бы вы могли это прокомментировать? -- У меня впечатление, что ваши так называемые эксперты ни