им средств, которые можно было использовать для борьбы с большевиками. Анелевич сказал: -- Ну хорошо, предположим, вы изгоните ящеров из Лодзи и Варшавы. Что тогда будет с нами, евреями? Скорцени развел своими большими руками и пожал плечами. -- Я не занимаюсь политикой. Я только убиваю людей. -- Удивительно, его улыбка осталась обезоруживающей даже после того, как он произнес эти слова. -- Вы не хотите быть с нами, а мы не хотим, чтобы вы были с нами, так что, может быть, мы вышлем вас куда-нибудь. Кто знает? Может быть, на Мадагаскар: была такая идея перед нашествием ящеров, но мы тогда не владели морями. -- Его кривая улыбка стала злобной. -- А может быть, даже и в Палестину. Черт его знает -- как я обычно говорю. Он был многословен. Он был убедителен. Своими рассуждениями он все больше пугал. -- Зачем использовать эту штуку в Лодзи? -- спросил Мордехай. -- Почему не на фронте? -- По двум причинам, -- отвечал Скорцени. -- Во-первых, в тылу в одном месте сконцентрировано гораздо больше врагов. А во-вторых, у большинства ящеров на фронте имеются защитные средства против газовых атак, которые могут уберечь и от имбиря. -- Он хмыкнул. -- Имбирь -- это газовая война, газ счастья, но все равно газ. Анелевич повернулся к Генриху Ягеру. -- А что вы думаете об этом? Она будет действовать? Если бы вам потребовалось, вы применили бы ее? На лице Ягера ничего не отражалось. Впрочем, Мордехай помнил, оно вообще мало что показывало. Он уже почти пожалел о том, что сделал, -- он задал самый жгучий в данный момент вопрос своему другу и союзнику в вермахте. Ягер кашлянул и заговорил: -- Я участвовал в стольких операциях с полковником Скорцени, что все и не упомню. Скорцени громко расхохотался. Не обращая на это внимания, Ягер продолжил: -- И я никогда не видел, чтобы он потерпел неудачу после того, как поставил перед собой цель. Если он говорит, что это сработает, то лучше прислушаться к нему. -- О, я слушаю, -- сказал Анелевич. Он снова обратился к Отто Скорцени. -- Итак, герр штандартенфюрер, что вы будете делать, если я скажу, что мы не хотим иметь ничего общего с этим? Вы все равно попытаетесь доставить ее в Лодзь? -- Абер натюрлих! [Ну естественно! (нем.) -- Прим. перев.] -- Австрийский акцент Скорцени придавал его голосу аристократическую нотку, уместную скорее для жителя Вены конца прошлого столетия, чем для нацистского головореза. -- Мы так легко от своих планов не отказываемся Мы это сделаем, с вами или без вас. С вашим участием, может быть, будет проще, и вы, евреи, заслужите нашу благодарность. А поскольку мы собираемся выиграть войну и править в Польше, мое предложение не кажется вам неплохой идеей? "Вперед. Сотрудничайте с нами". Скорцени говорил напрямую. Мордехай удивился, если бы обнаружил в нем утонченность. Он вздохнул. -- Раз уж вы все представили таким образом, то... Скорцени хлопнул его по спине, и достаточно сильно -- тот покачнулся. -- Ха! Я знал, что вы -- умный еврей. Я... Шум в лесу заставил его прерваться. Анелевич быстро сообразил, что это. -- Значит, на нашу встречу вы захватили с собой друзей? Они должны были устранить меня? -- Я же сказал, что вы -- умный еврей, не так ли? -- ответил Скорцени. -- Как скоро мы начнем? Я не люблю ждать попусту. -- Дайте мне вернуться в Лодзь и подготовиться к доставке нашей небольшой поклажи, -- сказал Мордехай. -- Я знаю, как связаться с полковником Ягером, а он, вероятно, знает, как войти в контакт с вами. -- Вероятно, да, -- сухо подтвердил Ягер. -- Уже неплохо, -- сказал Скорцени, -- только не тяните черт знает сколько, это все, что я хочу вам сказать. Помните, с вами или без вас, это произойдет. И ящеры еще пожалеют о дне, когда выползли из своих яиц. -- Вы вскоре услышите обо мне, -- пообещал Мордехай. Он не хотел, чтобы Скорцени делал все один, что бы он там ни замышлял. Эсэсовец способен достичь успеха. Он действительно сможет доставить ящерам неприятности, но Анелевич не стал бы биться об заклад, что и евреи при этом не пострадают. Он громко свистнул, давая знак своим людям направиться вперед в Лодзь, кивнул Ягеру и Скорцени и покинул поляну. В течение всего пути он был очень задумчив. -- Насколько все-таки мы доверяем немцам? -- задал он вопрос в помещении пожарной команды на Лутомирской улице. -- Насколько мы можем доверять немцам, в особенности после того, как один из них предупредил нас о том, чтобы мы не доверяли? -- Timeo Danaos et donas ferentes [Бойтесь данайцев, дары приносящих (лат.). -- Прим. ред.], -- ответила Берта Флейшман. Мордехай кивнул: он получил светское образование, и латынь успела ему надоесть. Для тех, кто не знал Вергилия, Берта Флейшман перевела: "Я боюсь греков, даже приносящих подарки". -- Это точно, -- сказал Соломон Грувер. Этот пожарный с резкими чертами обветренного лица выглядел борцом-призером, хотя в 1939 году он был сержантом польской армии. Ему удалось утаить это от нацистов, которые иначе его могли бы ликвидировать. И это же сделало его чрезвычайно полезным для еврейского подполья: в отличие от большинства соратников ему не надо было учиться военному делу с азов. Он подергал себя за густую с проседью бороду: -- Я временами думаю, что Нуссбойм был в конечном счете прав: лучше жить под ящерами, чем с этими нацистскими, хлопающими бичом, mamzrim [Надсмотрщиками (ивр.). -- Прим. пер.]. -- В любом случае мы вытащили короткую соломинку, -- сказал Мордехай. Сидящие за столом согласно закивали. -- При нацистах короткая соломинка достанется только нам, но она будет покрыта кровью. При ящерах ее получат все, но, возможно, дело обернется не так плохо, как при немцах. -- Он печально вздохнул. -- Значит, нужна сделка? -- Так что же нам делать? -- не выдержал Грувер. Это не было военным вопросом или, скажем, не совсем невоенным. Он предоставлял руководство другим -- иногда даже заставлял других руководить -- в политических решениях, затем имел железное собственное мнение, но почему-то стеснялся руководить сам. Все смотрели на Анелевича. Частично потому, что он встречался с немцами, частично потому, что люди привыкли смотреть на него. Он сказал: -- Я не думаю, что у нас есть выбор. Мы должны взять эту штуку у Скорцени. В таком случае у нас будет какой-то контроль над ней, неважно, чем это кончится. -- Троянский конь? -- предположила Берта Флейшман. Мордехай кивнул. -- Верно. То, что задумано. Но Скорцени сказал, что сделает это с нами или без нас. И я верю ему. Мы совершим серьезную ошибку, если не будем воспринимать этого человека со всей серьезностью. Мы возьмем это, постараемся разобраться, что это такое, и уйти отсюда. В противном случае он найдет какой-нибудь способ доставить бомбу в Лодзь тайно, не оповещая нас... -- Вы в самом деле думаете, что он справится? -- спросил Грувер. -- Я говорил с этим человеком. Он способен на все, -- ответил Мордехай. -- Единственный способ уберечься -- это изображать кучку доверчивых shlemiels, которые верят всему, что он говорит. Может быть, тогда он доверит нам выполнить для него грязную работу, не заглядывая внутрь этого троянского коня. -- А если это действительно самая большая в мире имбирная бомба, как он говорит? -- спросил кто-то. -- Тогда ящеры окажутся втянутыми в крупномасштабные беспорядки прямо в центре Лодзи, -- ответил Мордехай. -- Alevai omayn -- вот все, что мы получим. * * * -- Т-т-тома, -- ликующе произнес тосевитский детеныш и посмотрел прямо на Томалсса. Его подвижное лицо изобразило гримасу удовольствия. -- Да, я -- Томалсс, -- согласился психолог. Детеныш не умел контролировать собственные выделения, но уже учился говорить. Насколько мог себе представить Томалсс, Большие Уроды были весьма своеобразным видом. -- Т-т-тома, -- повторил детеныш, добавив для большей точности усиливающее покашливание. Томалсс задумался, на самом ли деле он выделяет его имя или просто воспроизводит другой, похожий на слово, звук, уже известный ему. -- Да, я -- Томалсс, -- снова сказал он. Если Большие Уроды обучаются языку способом, похожим на тот, который используют детеныши Расы, то многократное прослушивание слов поможет ему выучить их. В освоении речи он уже показал себя более зрелым, чем детеныши Расы: и если он изучал слова, то усваивал их быстро. Но в координации он уступал даже детенышам, еще сырым от жидкости собственного яйца. Он повторил имя еще раз, но тут его внимания потребовал коммуникатор. Психолог подошел к экрану и увидел Плевела. -- Благородный господин, -- сказал он, включив свою видеокамеру, чтобы Ппевел тоже мог его видеть. -- Чем могу служить вам, благородный господин? Помощник администратора восточной части основной континентальной массы не тратил времени на вежливость. Он сказал: -- Подготовьте детеныша, который вышел из тела тосевитки по имени Лю Хань, для немедленного возвращения на поверхность Тосев-3. Томалсс давно знал, что этот удар близок. Он не смог удержаться от шипения, выражающего боль. -- Благородный господин, я должен обратиться к вам, -- сказал он. -- Детеныш находится в начале освоения языка. Отказаться от проекта означает отринуть знания, которые невозможно получить другим способом, и нарушить принципы научных исследований, которые Раса традиционно использует независимо от обстоятельств. Более веского аргумента он не нашел. -- Традиции и Тосев-3 все в большей мере доказывают свою несовместимость, -- ответил Ппевел. -- Я повторяю: подготовьте детеныша к немедленной отправке на Тосев-3. -- Благородный господин, будет исполнено, -- печально ответил Томалсс. Послушание было нерушимым принципом Расы, незыблемой _традицией_. Несмотря на это, он сделал еще одну попытку: -- Я протестую против вашего решения и прошу, -- он не мог требовать, поскольку Ппевел был выше его рангом, -- чтобы вы сказали мне, почему вы приняли такое решение. -- Я объясню вам причины -- или, скорее, причину, -- ответил помощник администратора. -- Она очень проста: Народно-освободительная армия делает жизнь в Китае невыносимой для Расы. Их недавняя акция, которая была проведена день назад, включила в себя взрыв нескольких артиллерийских снарядов крупного калибра, что привело к потерям большим, чем мы можем допустить. Самцы из Народно-освободительной армии -- и одна обозленная самка, детеныш которой находится у вас, -- пообещали сократить подобные действия в обмен на возвращение этого детеныша. Такая сделка показалась мне вполне стоящей. -- Самка Лю Хань по-прежнему занимает высокий ранг в совете этой бандитской группировки? -- хмуро спросил Томалсс. Он был так уверен, что сумеет опозорить ее. Его план так хорошо соответствовал психологии Больших Уродов. Но Ппевел ответил: -- Да, она на своем посту и по-прежнему настаивает на возвращении детеныша. Это стало нашим политическим долгом. Возвращение детеныша к тосевитской самке Лю Хань может превратить этот долг в пропагандистскую победу, которая приведет к уменьшению военного давления на наши силы в Пекине. А поэтому в третий раз повторяю -- подготовьте детеныша для немедленного возвращения на Тосев-3. -- Будет исполнено, -- с досадой сказал Томалсс. Ппевел этого не слышал: он уже отключился, без сомнения, затем, чтобы не слышать дальнейших возражений Томалсса. Получилось грубо. Томалсс, к сожалению для него, находился в таком положении, когда ему оставалось только возмущаться. Он должен был обдумать, что имел в виду Ппевел, говоря "немедленно". Он должен позаботиться о том, чтобы тосевитский детеныш был обеспечен сухими обертками, закрывающими его выделительные отверстия; эти обертки должны также плотно охватывать ноги и среднюю часть тела детеныша. Спуск на поверхность будет проходить в состоянии невесомости, и меньше всего он хотел бы, чтобы извержения тела тосевита плавали вокруг него в корабле-челноке. Если такое случится, то и пилот этому не обрадуется. Он подумал, что следовало бы сделать что-то и со ртом детеныша. Было известно, что Большие Уроды в невесомости страдают обратной перистальтикой, как будто они извергают случайно проглоченный яд. Раса ничем подобным не страдает. Томалсс приготовил несколько пакетов чистой ткани для обтирки, на всякий случай. Детеныш тем временем весело болтал. Звуки, которые он издавал теперь, уже походили на те, которые использовались Расой, с учетом того, что формировались несколько иным речевым аппаратом. Томалсс издал еще один шипящий вздох. Теперь ему придется начать все заново с новым детенышем, и пройдут годы, прежде чем он узнает все, что ему требуется в познании тосевитского языка. В открытой двери остановился Тессрек. Он не стал снимать решетку, которую Томалсс установил, чтобы не допустить выхода детеныша в коридор, а просто принялся насмехаться. -- Я слышал, вы наконец-то избавляетесь от этой ужасной штуки. Я не буду сожалеть, что наконец-то перестану видеть его -- и нюхать -- позвольте мне сказать это. Вряд ли Тессрек узнал новость от Ппевела. Но Ппевел мог обратиться к самцу, который надзирал над Тессреком и Томалссом, чтобы убедиться в исполнении приказа. И этого было достаточно, чтобы слух распространился повсюду. Томалсс сказал: -- Идите заниматься собственными исследованиями, и пусть с ними обойдутся так же бесцеремонно, как и с моими. У Тессрека открылся рот от иронического смеха. -- Мои исследования в отличие от ваших продуктивны, поэтому я не боюсь, что они будут урезаны. После этого он ушел, и вовремя, потому что Томалсс вполне мог швырнуть в него чем-нибудь. Немного спустя самец в красной с серебром раскраске пилота челнока с сомнением -- одним глазом -- посмотрел через решетку в двери. Второй он направил на Томалсса, сказав: -- Готов ли Большой Урод к переезду, исследователь? В тоне его голоса предостерегающе звучало "лучше, чтобы он был готов". -- Он готов, -- недовольно сказал Томалсс. Изучив раскраску тела этого самца еще раз, он добавил еще более недоброжелательным тоном: -- Благородный господин. -- Хорошо, -- сказал пилот челнока. -- Между прочим, я -- Хеддош. Он назвал Томалссу свое имя так, словно был убежден, что исследователь должен знать его. Томалсс поднял тосевитского детеныша. Это было не так легко, как тогда, когда существо только вышло из тела самки Лю Хань: оно стало гораздо больше и тяжелее. Томалссу пришлось поставить мешок с запасами, который он взял с собой, чтобы открыть решетку, и при этом детеныш едва не выскользнул из его рук. Хеддош насмешливо фыркнул. Томалсс посмотрел на него: тот явно не представлял трудностей, связанных с содержанием детеныша другого вида, чтобы тот был жив и здоров. Переход в челнок восхитил детеныша. Несколько раз он замечал что-то новое и говорил "это" -- иногда с вопросительным покашливанием, иногда нет. -- Он говорит? -- спросил Хеддош с удивлением. -- Да, -- холодно ответил Томалсс. -- Он научился бы говорить еще лучше, если бы мне дали продолжить мой эксперимент. Теперь же детеныш должен будет освоить ужасные звуки китайского языка вместо элегантного, точного и -- по мнению Томалсса -- прекрасного языка Расы. Лязгающий шум дверей шлюзов челнока напугал детеныша, и он плотно прильнул к Томалссу. Тот успокаивал его, как мог, все еще стараясь увидеть в случившемся светлую сторону. Единственное, что пришло ему в голову: до тех пор, пока он не получит другого только что появившегося детеныша Больших Уродов, он некоторое время может позволить себе вволю поспать. Новые лязгающие звуки показали, что челнок отделился от звездного корабля, к которому он был пришвартован. В отсутствие центробежной силы, которая имитирует гравитацию, челнок перешел в состояние невесомости. Томалсс с облегчением заметил, что детеныш не испытывал заметного дискомфорта. Казалось, что новые ощущения он находит интересными, может быть, даже приятными. Данные показывали, что у самки Лю Хань были точно такие же реакции. Томалсс подумал, не передались ли они по наследству. Это был долгосрочный исследовательский проект, думал он. Может быть, кто-нибудь другой сможет начать его в безопасных условиях после окончания завоевания. Он задумался: наступит ли когда-нибудь день, когда завоевание закончится и воцарится безопасность. Произошло немыслимое -- Раса пошла на уступки тосевитам в переговорах. Это сделал Ппевел, согласившись на передачу им детеныша. Если вы начали делать уступки, то где же вы остановитесь? Мысль была леденящей. Раздался рев ракетного двигателя челнока. Ускорение швырнуло Томалсса на сиденье и прижало к нему детеныша. Тот испуганно заплакал. Он снова его успокоил, хотя вес детеныша привел его в состояние, далекое от комфорта. Детеныш замолк до окончания ускорения и радостно завопил, когда вернулась невесомость. Томалсс задумался, смогла бы самка Больших Уродов Лю Хань так хорошо обращаться с детенышем, даже если бы он находился при ней после того, как вышел из ее тела? Он сомневался. * * * Когда Отто Скорцени вернулся к месту расположения танкового полка, он улыбался от уха до уха. -- Счисти с подбородка перья канарейки, которую ты сожрал, -- сказал ему Генрих Ягер. Эсэсовец сделал вид, что и в самом деле вытирает лицо. Ягер не выдержал и расхохотался. Все-таки у Скорцени был стиль. Проблема состояла в том, что было слишком много всего остального. -- Свершилось, -- прогудел Скорцени. -- Евреи клюнули на эту историю, как простодушная красотка, бедные проклятые дураки. Они прикатили телегу, чтобы перевезти подарок, и пообещали, что проскользнут с ним мимо ящеров. Я рассчитываю, что они управятся лучше, чем я сам. А как только они это проделают... Ягер откинул назад голову и провел указательным пальцем по горлу. Скорцени кивнул, хмыкнув при этом. -- На какое время поставлен таймер? -- спросил Ягер. -- На послезавтра, -- ответил Скорцени. -- То есть у них будет достаточно времени, чтобы доставить бомбу в Лодзь. Бедные глупые ублюдки. -- Он покачал головой, возможно, даже выражая искреннюю симпатию. -- Я удивлюсь, если узнаю, что кто-нибудь когда-то в прошлом проделал такую большую работу для самоубийства. -- Масада, -- ответил Ягер, выкопав название из давно прошедших времен -- еще до Первой мировой войны, -- когда он хотел стать археологом и изучать Библию. Он понял, что для Скорцени это ничего не значит, и объяснил: -- Это целый гарнизон, в котором воины перебили друг друга, вместо того чтобы сдаться римлянам. -- На этот раз их будет больше, -- сказал эсэсовец. -- Гораздо больше. -- Да, -- рассеянно ответил Ягер. Он не мог понять: Скорцени ненавидит евреев по убеждению или потому, что получил приказ ненавидеть их? В конце концов, какое это имеет значение? Он в любом случае проявлял бы по отношению к ним такую же гениальную жестокость. Дошло ли его послание до Анелевича? Ягер не переставал думать об этом после встречи в лесу. Анелевич тогда не подал ему руки. Значит, он получил послание и не поверил ему? Или он получил его, поверил, но не смог убедить своих товарищей, что оно правдиво? Способа проверить нет, тем более -- отсюда. Ягер покачал головой. Скоро он все узнает. Если евреи в Лодзи послезавтра погаснут, как множество свечей, значит, его послание было сочтено лживым. Скорцени обладал звериной настороженностью. -- В чем дело? -- спросил он, видя, как Ягер качает головой. -- Да так, ничего. -- Полковник-танкист надеялся, что его голос прозвучал обычно. -- Думаю о сюрпризе, который они получат в Лодзи -- так, немного. -- Если немного, то хорошо, -- сказал Скорцени. -- Глупые бараны. Они ведь знают, что лучше не доверять немцам, но нет -- они идут прямо в пасть. -- И он сардонически заблеял. -- И кровь агнца будет на дверях всех домов. Ягер смотрел с удивлением: он не мог представить Скорцени знатоком Священного Писания. Штандартенфюрер СС хмыкнул. -- Фюрер мстит евреям, но кто знает? Мы ведь убьем и сколько-то ящеров. -- Все будет еще лучше, -- ответил Ягер. -- Ты вырвешь сердце из заселенного людьми района Лодзи, и после этого ничто уже не удержит чешуйчатых сукиных сынов от выхода из города. Они смогут ударить по нашим базам севернее и южнее Лодзи и разрезать нас пополам Вот это слишком высокая цена за месть фюрера, если хочешь знать мое мнение. -- Твое мнение никого не интересует. В отличие от мнения фюрера, -- сказал Скорцени. -- Он сказал мне это сам -- он хочет, чтобы эти евреи были мертвыми евреями. -- Могу ли я спорить? -- сказал Ягер. Ответ был простым: он не мог. Поэтому он сделал попытку обойти личный приказ фюрера, так ведь? Что ж, если кто-нибудь когда-нибудь обнаружит, что он сделал, он в любом случае будет мертвым. Мертвее мертвого он не станет. "Нет, но они могут сделать долгим процесс превращения живого в мертвого", -- подумал он, проникаясь тревогой. Он бросился на землю за мгновение до того, как подсознательно услышал свист снарядов, летящих с востока. Скорцени растянулся возле него, закрывая руками шею. Где-то неподалеку кричал раненый. Обстрел длился около пятнадцати минут, затем прекратился Ягер поднялся на ноги. -- Нам надо переместить лагерь! -- закричал он. -- Они знают, где мы находимся. Нам на этот раз повезло -- насколько я понял, это были обычные снаряды, а не эти их особые штуки, которые плюются минами по большой площади, так что и люди, и танки не осмеливаются высунуться из щелей. По всем признакам, этих маленьких красавиц у них теперь не хватает, но они их применят, если поймут, что выигрыш того стоит. Мы этого им не позволим. Едва он кончил говорить, как ожили первые двигатели танков. Он гордился своими людьми. Большинство были ветеранами, прошедшими сквозь все, что обрушили на них русские, британцы и ящеры. Они понимали, что делать и о чем побеспокоиться, и создавали минимум хлопот и неразберихи. Скорцени был гениальным разбойником, но управлять таким полком, как этот, не смог бы. У Ягера были свои таланты, которыми не следовало пренебрегать. Пока полк менял свое местоположение, у Ягера не было времени думать об ужасе, который должен произойти в Лодзи и который приближался с каждым тиканьем таймера. Скорцени прав: евреи дураки, раз доверились какому-то немцу. Теперь вопрос стоял так: в отношении какого именно немца они оказались дураками, поверив ему? И на следующий день он был слишком занят, чтобы беспокоиться об этом. Контратака ящеров заставила немцев отступить на запад на 6 или 8 километров. Танки полка один за другим превращались в обожженный и искореженный металлолом: два -- от огня танковых орудий, прочие -- от противотанковых ракет, которые использовала пехота ящеров. Единственный танк ящеров был подбит рядовым вермахта, который бросил с дерева бутылку "коктейля Молотова" прямо в башню через открытый люк, когда танк проезжал мимо. Это произошло перед заходом солнца и, похоже, само по себе остановило наступление противника. Ящерам не нравилось терять танки. -- Нам надо сделать кое-что получше, -- сказал он своим людям, когда ночью они ели черный хлеб и колбасу. -- Мы не можем больше допускать ошибок, если не хотим быть погребенными здесь. -- Но, герр оберст, -- сказал кто-то, -- когда они двигаются, то делают это чертовски быстро. -- Хорошо, что у нас глубокая защита, иначе они бы смели нас сразу, -- сказал кто-то еще. Ягер кивнул, радуясь тому, как люди сами анализируют ситуацию. Именно так германские солдаты и должны действовать. Они ведь не просто невежественные крестьяне, которые выполняют приказы, не думая о них, как красноармейцы. Они обладают мозгами и воображением -- и используют их. Он уже собирался развернуть походную постель под своей "пантерой", когда в лагере появился Скорцени. Эсэсовец притащил кувшин водки, которую он нашел бог знает где, и пустил его по кругу, чтобы каждый мог сделать глоток. Это была неважнецкая водка -- ее запах напомнил Ягеру выдохшийся керосин, -- но все равно лучше, чем вообще ничего. -- Размышляешь, не собираются ли они снова ударить по нам утром? -- спросил Скорцени. -- Пока это не произойдет, наверняка не знаю, -- ответил Ягер, -- но если тебя интересуют предположения, то скажу -- нет. Теперь они наступают, когда думают, что обнаружили слабое место, но сразу же ослабляют напор, как только мы показываем силу. -- Они не могут позволить себе такие потери, которые неизбежны при наступлении на сильное соединение, -- злобно сказал Скорцени. -- Думаю, ты прав. -- Ягер бросил взгляд на эсэсовца. -- Мы могли бы использовать этот нервно-паралитический газ здесь, на фронте. -- А, ты бы сказал так, даже если бы все было спокойно, -- возразил Скорцени. -- Делается то, что должно произойти, и именно там, где надо, -- проворчал он. -- Я хочу, чтобы твои радисты были готовы к перехватам сообщений на эту тему. Если ящеры не сожгут все частоты, я съем свою шляпу. -- Прекрасно. -- Ягер демонстративно зевнул. -- В данный момент я собираюсь спать. Хочешь заползти сюда? Самое безопасное место, если они снова начнут обстрел. Я хорошо знаю, как ты храпишь, но думаю, что переживу. Скорцени рассмеялся. Гюнтер Грилльпарцер сказал: -- Он тут не единственный, кто храпит. Выданный собственным наводчиком, Ягер устроился на ночь. Пару раз он просыпался от звуков перестрелки. Наступление началось на рассвете, но -- как он и предсказывал -- ящеры были больше заинтересованы в закреплении того, что завоевали в предыдущий день, чем в преодолении усиливающегося сопротивления. Отто Скорцени не обманывал, когда говорил, что надеется на бдительность радистов. Для вящей надежности он болтался среди них и развлекал бесконечным потоком непристойностей. Большинство рассказов были неплохими, а некоторые оказались в новинку даже для Ягера, который считал, что слышал уже все когда-либо придуманное в этом жанре. Когда утро уступило место полдню, нервы Скорцени начали сдавать. Он метался по лагерю, пиная грязь и расшвыривая весенние цветы. -- Черт побери, мы уже должны были перехватить что-нибудь от евреев или ящеров Лодзи, -- бушевал он. -- Может быть, все они мертвы? -- предположил Ягер. Эта мысль ужаснула его, но могла успокоить Скорцени. Но большой эсэсовец только покачал головой. -- Надеяться на это не приходится. В таких обстоятельствах обязательно кто-то выживает по той или иной глупой случайности. Ягер вспомнил о сквернослове Максе, еврее, выжившем в Бабьем Яру. Скорцени был прав. -- Нет, что-то где-то ушло на юг. -- Думаешь, таймер не сработал, как надо? -- спросил Ягер. -- Считаю, что это возможно, -- согласился Скорцени, -- но зажарьте меня вместо шницеля, если я когда-нибудь слышал об отказе таймера. Они защищены не только от дурака, но и от идиота, а кроме того -- они продублированы. Рассылая товар вроде этого, мы хотим быть уверены, что он подействует, как указано в рекламе. -- Он хмыкнул. -- Это то самое качество, которое люди, не любящие нас, называют немецкой аккуратностью, а? Нет, единственно, от чего эта бомба могла не сработать... -- Что? -- спросил Ягер, хотя у него была своя идея. -- Раз в ней был и резервный таймер, то он должен был сработать. -- Единственно, от чего эта бомба могла не сработать... -- задумчиво повторил Скорцени. Его серые глаза широко раскрылись. -- Единственно, от чего эта бомба могла не сработать, так только из-за этого вонючего маленького жида, который отводил мне глаза, и суньте меня в дерьмо, если он своего не добился! -- Он хлопнул себя по лбу. -- Ублюдок! Дерьмо! Наглец! Если я еще раз встречусь с ним, отрежу ему шары, по одному. -- Затем, к удивлению Ягера, он засмеялся. -- Он обвел меня, как сосунка. Не думал, что кто-то из живых людей способен такое проделать. Я бы пожал ему руку, но после того, как кастрировал, не раньше. Говоришь "глупый жид" и считаешь это само собой разумеющимся, и вот на тебе. Иисус Христос! "Тоже ведь еврей", -- подумал Ягер, но вслух сказал: -- И что теперь? Если евреи в Лодзи узнают, что это такое, -- ("А если знают или предполагают, то это благодаря мне, и как я теперь должен себя чувствовать?"), -- то в их руках окажется нечто такое, что они смогут использовать против нас. -- И думать не хочу, -- с отвращением -- то ли к евреям, то ли к себе -- сказал Скорцени. Он не привык проигрывать. И вдруг просиял. На мгновение он снова проявил свою дьявольскую суть. -- А может, нам накрыть город ракетами или обстрелять из дальнобойной артиллерии, чтобы подорвать эту проклятую штуку, хотя бы затем, чтобы евреи не смогли использовать ее против нас? -- Он печально всхлипнул. -- Но результат будет слишком уж кровавый. -- Тоже верно, -- согласился Ягер, словно симпатизируя ему. -- Ракеты нанесут мощный удар, но ты не можешь быть уверен, что они вообще попадут в город, не говоря уже о нужной улице. -- Хотел бы я иметь несколько тех игрушек, которые умеют делать ящеры, -- сказал Скорцени, все еще обиженный на весь свет. -- Они могут попасть не только в нужную улицу. Они могут в качестве цели выбрать твою комнату. Черт возьми, они могут залететь даже в нужник, если пожелают. -- Он почесал подбородок. -- Ладно, так или иначе, евреи за это заплатят. И одним из тех, кто соберет эту плату, буду я. Он произнес это с большой уверенностью. * * * В одной из комнат главного госпиталя армии и флота в Хот-Спрингс было собрано столько автомобильных аккумуляторных батарей, что пришлось даже укрепить пол, чтобы он выдержал их вес. Среди оборудования, захваченного у ящеров и питавшегося от этих батарей, был и радиоприемник, снятый с челнока, на котором Страха спустился на землю, когда сбежал в Соединенные Штаты. Теперь они с Сэмом Игером сидели перед приемником, перебирая частоты одну за другой, стараясь определить, что собирается делать Раса. До настоящего времени им удалось поймать не так уж много. Страха не без удовольствия повернулся к Игеру и спросил: -- Сколько наших самцов вы используете в практике шпионажа и сбора сигналов? -- Сколько? Кто знает, -- ответил Сэм. Если бы он даже и знал, он не сказал бы это Страхе. Одно из правил, которое он усвоил, состояло в том, что не следует никому говорить, будь то человек или ящер, того, что тот не должен знать. -- Но много, порядочно. Немногие из нас, Больших Уродов, -- он непроизвольно воспользовался кличкой, которой ящеры одарили человечество, -- говорят на вашем языке настолько хорошо, чтобы понимать без помощи кого-то из нас. -- Вы, Сэм Игер, по моему мнению, можете добиться успеха, -- сказал Страха, и Сэм почувствовал себя чертовски польщенным. Он подумал, что овладел бы языком ящеров еще лучше, если бы ему не требовалось проводить время с Робертом Годдардом. С другой стороны, он узнал бы намного больше о ракетах, если бы ему не требовалось проводить время со Страхой и другими пленными ящерами. И он куда больше знал бы о своем маленьком сынишке, если бы он не служил в армии. Не говоря уже о Барбаре: он беспокоился о том, что мало видится с нею. Не хватало часов в сутках, в году, в жизни, чтобы сделать все, что ему хотелось. Это верно во все времена, но во время войны стараться охватить все означает где-то прищемить нос. Страха коснулся рычажка изменения частоты. Цифры ящеров на указателе говорили о том, что новая частота на одну десятую мегагерца выше прежней (точнее, примерно на одну восьмую мегагерца -- ящеры, естественно, использовали свою систему измерений, отличающуюся от человеческой). Из громкоговорителя раздался голос самца. Игер наклонился вперед и начал вслушиваться. Очевидно, ящер находился в тылу и жаловался на ракеты, которые падали неподалеку, нарушая снабжение войск, наступающих на Денвер. -- Это хорошая новость, -- сказал Сэм, делая запись. -- Истинно так, -- согласился Страха. -- Ваши рискованные шаги в неисследованные технологии приносят хороший выигрыш вашему роду. Если бы Раса была так же склонна к новшествам, Тосев-3 была бы давно завоевана -- при условии, конечно, что Раса не превратилась бы в новаторском раже в радиоактивную пыль. -- Вы думаете, что мы сотворили бы это и сами, если бы не ваше вторжение? -- спросил Сэм. -- Это весьма вероятно, -- ответил Страха, и Игер почти согласился с ним. Бывший командир переключил радио на другую частоту. На этот раз речь на языке ящеров звучала сердито. -- Он приказывает снять с должности, понизить в ранге и перевести местного командующего в регион под названием Иллинойс, -- сказал Страха. Игер кивнул. -- А где это место, Иллинойс? Сэм показал по карте. Он тоже вслушивался. -- Что-то о группе пленников, сбежавших или спасенных или что-то подобное. Парень, который ругается, в самом деле прав, не так ли? -- Если сказать какому-то самцу, что кто-то нагадил в его яйцо до того, как он вылупился, драка гарантирована, -- сказал Страха. -- Верю. -- Сэм еще некоторое время послушал сообщение. -- Они переводят этого некомпетентного офицера в штат Нью-Йорк. -- Он сделал запись. -- Это стоит запомнить. Если повезет, мы тоже сможем использовать его слабость. -- Истинно, -- снова сказал Страха задумчивым голосом, -- вы, Большие Уроды, активно используете разведывательные данные, которые собираете, а вы их собираете в огромных количествах. А в собственных конфликтах вы делаете то же самое? -- Не знаю, -- ответил Игер, -- раньше я никогда не был на войне, и на этой войне я тоже простой человек. Он вспомнил о временах игры в бейсбол и о значках, которые воровал он вместе со своими товарищами. В этом деле Остолоп Дэниелс показал себя настоящим гением. Он задумался, что сейчас с Остолопом -- если он вообще жив. Страха переключился на следующую частоту. Какой-то ящер возбужденным голосом читал длинное запутанное сообщение. -- А, вот это особенно интересно, -- сказал Страха, когда сообщение закончилось. -- Я не все понял, -- признался Сэм, смущенный похвалой Страхи за владение языком ящеров. -- Что-то об имбире и обмане калькулятора, вот что там было. -- Обман не калькулятора, а компьютера, -- сказал Страха. -- Я не осуждаю вас за то, что вы не все понимаете. Вы, Большие Уроды, хотя и имеете большие достижения в технике, пока что не осознаете реального потенциала вычислительных машин. -- Наверное, нет, -- сказал Игер. -- Мы к тому же не понимаем, как можно с их помощью совершать преступления. У Страхи открылся рот от изумления. -- Совершить преступление легко. Самцы в бухгалтерском отделе превращали выплаты поставщикам имбиря в счета, о которых знали только они, поставщики имбиря и, конечно, компьютер. Поскольку больше никто не знал о существовании этих счетов, то непосвященный в их тайну не мог иметь к ним доступа. Компьютеры не объявляли об их наличии, так что, по существу, схема была идеальна. -- У нас есть поговорка: идеальных преступлений не бывает, -- заметил Игер. -- А что пошло неправильно у них? Страха рассмеялся снова. -- От случайностей ничто не защищено. Самец в бухгалтерском отделе, не участвовавший в преступном сговоре, проверял один законный счет и, набрав его номер, обнаружил, что видит один из скрытых счетов. Он сразу же понял, что это такое, и доложил вышестоящим, которые начали более широкую проверку. Многие самцы окажутся теперь в трудном положении. -- Надеюсь, вы не рассердитесь, если скажу вам, что услышанное меня не расстроило, -- сказал Сэм. -- Кто бы мог подумать, что Раса превратится в наркоманов? Вы становитесь почти такими же, как люди. Не обижайтесь. -- Я постараюсь, -- с достоинством сказал Страха. Игер сохранял невозмутимое выражение лица: Страха уже довольно точно истолковывал человеческие эмоции, и Игеру не хотелось, чтобы тот понял, насколько смешным он порой бывает. Игер сказал: -- Вряд ли мы как-нибудь сможем использовать эту новость, разве что она заставит некоторых из ваших соплеменников задуматься, кем в действительности являются самцы, не употребляющие имбиря. Что-то в этом духе. -- У вас злобно вывернутый разум, Сэм Игер, -- сказал Страха. -- Благодарю вас, -- ответил Игер. Страха в испуге резко повернул оба глаза в его сторону и рассмеялся, поняв, что это шутка. Игер предложил: -- Вы можете поговорить с нашими людьми, которые занимаются пропагандой, и спросить, не захотят ли они, чтобы вы выступили по радио по этому поводу. Кто знает, во что это выльется? -- С кем именно? -- спросил Страха. -- Я сделаю это. Это не было обычным "будет исполнено" -- употребляемым ящерами эквивалентом "есть, сэр!" -- но прозвучало более уважительно, чем обычно. Мало-помалу Игер завоевывал у Страхи уважение. Когда его смена закончилась, он направился к лестнице, чтобы подняться к Барбаре и Джонатану, но наткнулся в холле на Ристина и Ульхасса. Эти двое военнопленных-ящеров были его старыми друзьями, он взял их в плен еще летом 1942 года, когда нашествие ящеров только началось и казалось неудержимым. В данное время они стояли на верном пути превращения в американцев и с гордостью носили свою официальную раскраску, обозначавшую американских военнопленных, -- красно-белую с голубым. За прошедшее время они вполне прилично освоили английский язык. -- Эй, Сэм, -- сказал Ристин, -- как насчет бейсбола после полудня? -- Да, -- эхом отозвался Ульхасс. -- Бейсбола! -- И добавил усиливающее покашливание. -- Может, попозже, не сейчас, -- ответил Сэм, на что оба ящера ответили разочарованным шипением. Благодаря своим быстрым и точным движениям они стали удивительно способными игроками -- особенно в середине поля, -- и их охотно принимали в игру. Вдобавок малый рост и врожденный наклон вперед обеспечивали их зоной удара размером в почтовую марку, поэтому они хорошо подходили на роль игрока, начинающего игру, -- вернее, самца, начинающего игру, -- даже если сильный удар по мячу им удавалось нанести нечасто. -- Прекрасная погода для игры, -- сказал Ристин, стараясь уговорить Сэма. Многие солдаты в свободное время играли в мяч, но Ристин и Ульхасс были всего лишь ящерами, которые присоединялись к игре. А Игера зазывали все как профессионального игрока, набравшегося опыта за долгие годы. Но теперь Ристина и Ульхасса все чаще отличали не за их чешую, а за то, как они играли. -- Может быть, попозже, -- повторил Сэм. -- Сейчас я хочу увидеть жену и сына, если вы не очень возражаете. Ящеры покорно вздохнули. Они знали, что значит семья для тосевитов, но не ощущали реальности этого -- точно так же, как Игер не воспринимал нутром, как много значит для них их драгоценный Император. Он пошел к лестнице. А Ристин и Ульхасс стали отрабатывать подачу. Ристин, который большей частью играл вторым, чертовски быстро выполнял поворот. На четвертом этаже Джонатан жаловался на несовершенство мира. Слушая его вой, Сэм радовался тому, что живущих на этом же этаже ящеров нет дома и они не слышат шума, который и Сэма временами немного раздражал, а ведь он был человеческим существом. Плач прекратился внезапно. Сэм знал, что это значит: Барбара дача ребенку грудь. Сэм улыбнулся, открывая дверь в комнату. Он тоже любил груди жены. Барбара сидела на стуле и кормила Джонатана. Она уже не выглядела такой ужасно измученной, как сразу после родов, но до прежней бойкости было далеко. -- Привет, дорогой, -- сказала она, -- не закроешь ли дверь тихо? Он может уснуть. Он буйствовал так, что, должно быть, очень устал.