глядел как человек, готовый палить из автомата в окружающих, что он частенько проделывал. Он приказал Нуссбойму вернуться в свой лагерь. По дороге он увидел Ивана Федорова, который шел, хромая, в лагерь в сопровождении охранника. Правая штанина у Федорова была в крови. Федоров посмотрел на него, пожал плечами, затем отвернулся У Нуссбойма запылали щеки. Это был не первый случай. С тех пор как он стал переводчиком у ящеров, он почувствовал холодок в отношении к нему людей из его бывшей бригады. Они слишком явственно указывали ему, что он больше не из их числа. Его не просили предать или доносить на них, но они обращались с ним с тем же подозрительным вниманием, которым удостаивали любого зэка, перешедшего из их рядов на работу с администрацией лагеря. "Я просто остаюсь реалистом", -- сказал он себе. В Польше сила была в лапах ящеров, и он сотрудничал с ними. Только дурак мог подумать, что немцы лучше. Что же, Господь никогда не стеснялся превращать дураков в удобрение. Вот почему он в конце концов оказался здесь. Где бы ни находился человек, он должен крепко стоять на ногах. Он даже служил человечеству, помогая НКВД выжать из ящеров как можно больше. Он доложил полковнику Скрябину, чего хотят бастующие. Скрябин только проворчал. Нуссбойм задумался: почему он чувствует себя таким одиноким? * * * Впервые с тех пор, как Джордж Бэгнолл познакомился с Георгом Шульцем, тот явился в полной германской форме вместо пестрой смеси нацистских и большевистских предметов одежды, в которой обычно щеголял. Стоя в дверях дома, в котором проживали Бэгнолл, Кен Эмбри и Джером Джоунз, он выглядел внушительно, важно и угрожающе. Угрожающе звучали и его слова: -- Вам, проклятым англичанам, лучше убраться прочь из Плескау, пока у вас есть такая возможность. -- Он использовал немецкий вариант названия русского города. -- Если вы не уберетесь сейчас, не поручусь, что вас выпустят на следующей неделе. Вы поняли, что я сказал? Эмбри и Джоунз встали сзади Бэгнолла. Словно случайно в руках у пилота оказался "маузер", а специалист по радарам прихватил советский автомат "ППШ". -- Мы поняли вас, -- сказал Бэгнолл, -- а вы нас понимаете? Шульц плюнул на пол. -- Сделаешь людям любезность -- и получишь такую вот благодарность. Бэгнолл посмотрел на Эмбри, Эмбри посмотрел на Джоунза, Джоунз посмотрел на Бэгнолла. Они расхохотались. -- Какого дьявола вы хотите оказать нам любезность? -- потребовал ответа Бэгнолл. -- Насколько я понимаю, вы предпочли бы видеть нас мертвыми. -- В особенности меня, -- добавил Джоунз. -- Хотя я не несу ответственности за любовные пристрастия прекрасной Татьяны или за их изменения. Он сказал это таким тоном, словно речь шла о буране, или землетрясении, или каком-то еще стихийном бедствии. -- Если вы будете мертвыми, она не сможет стягивать с вас штаны -- это да, -- сказал Шульц. -- И если вы уйдете, она тоже не сможет стягивать с вас штаны. Так или иначе, не особенно тяните. Я уже сказал. Можете убраться отсюда или умереть -- побыстрее выбирайте, что вам больше нравится. -- Кто собирается убить нас? -- спросил Бэгнолл. -- Вы? -- Он бросил взгляд на своих товарищей. -- Удачи вам. -- Не будьте дураком, -- посоветовал Шульц, -- если дело дойдет до настоящего боя, то вы трое будете -- как это говорят? -- второстепенными потерями, вот чем. Никто и не узнает, что вы мертвы, пока вы не начнете вонять. И будьте уверены, настоящие бои будут. Мы собираемся навести порядок в городе, вот что мы собираемся сделать. -- Полковник Шиндлер сказал... -- начал было Бэгнолл и остановился. Этот следующий по рангу после генерал-лейтенанта Шилла полковник много и правильно шумел о сохранении советско-германского сотрудничества, но у Бэгнолла сложилось впечатление, что это был только шум. Шилл считал, что сотрудничество с русскими -- лучший способ защитить Псков от ящеров. Если Шиндлер не... -- А, вижу, вы не так уж глупы, -- сказал Шульц, сардонически кивнув в знак одобрения. -- Если кто-нибудь нарисует вам картинку, вы сразу скажете, что на ней. Очень хорошо. Он щелкнул каблуками, словно перед офицером своей армии. -- Почему бы нам не пойти к командиру Герману с этой новостью? -- спросил Кен Эмбри. -- Вы нас не остановите. Он притворился, что целится в Шульца. -- Вы что, думаете, русские слепы, глухи и немы, как вы? -- Шульц откинул назад голову. -- Мы здорово надули их в сорок первом году. Второй раз они этого не допустят. Но это не имеет значения. -- Он качнулся назад, демонстрируя наглую уверенность. -- Если не придут ящеры, мы выметем их вон, в том числе и из Плескау. Первую часть этого заявления проверить было невозможно. Но вторая точно была близка к истине. Советские вооруженные силы в Пскове и вокруг него состояли из бывших партизан. У них были винтовки, пулеметы, гранаты и несколько минометов. У нацистов имелось все то же самое плюс настоящая артиллерия и кое-какая бронетехника, хотя Бэгнолл не был уверен, есть у них достаточно топлива. Если дело дойдет до открытой войны, вермахт победит. Бэгнолл ничего не сказал. Спросил только: -- Вы думаете, что у вас будет возможность содержать прекрасную Татьяну, -- "прекрасную Татьяну" было сказано по-немецки, -- как ручное животное? Я бы не хотел уснуть возле нее после того самого. Шульц нахмурился, как дождевая туча. Очевидно, он далеко не задумывался. В бою он, вероятно, предоставляет своим офицерам думать за него. Через мгновение туча рассеялась. -- Она, Татьяна, понимает силу. Когда силы рейха показали себя сильнее, чем большевистские, когда я показал себя сильнее, чем она... -- Он выпятил вперед грудь, изображая мужественность и значительность. Английские летчики снова посмотрели друг на друга. Татьяна Пирогова била немцев с самого начала войны и очень неохотно перешла на стрельбу по ящерам. Если Шульц думает, что победа нацистов в Пскове вызовет у нее благоговение перед немецкими сверхчеловеками, то очень разочаруется -- вероятно, очень болезненно, а может быть, и летально. Но стоит ли говорить ему об этом? Лучше не надо. Пока Бэгнолл соображал, как это сказать, Шульц заговорил сам: -- Предупреждение вы получили. Поступайте, как хотите. Всего хорошего. Он сделал поворот кругом и, топая, вышел. Теперь, когда наступила настоящая весна, на нем были форменные германские пехотные сапоги вместо русских фетровых валенок, которыми зимой пользовались все, независимо от политических воззрений. Бэгнолл закрыл дверь, затем обратился к товарищам: -- Так, и что же, черт возьми, мы должны делать со всем этим? -- Думаю, для начала, независимо от того, что сказал Шульц, мы нанесем визит Александру Герману, -- сказал Джером Джоунз. -- Одно дело -- знать, что вас не любят немцы, и совсем другое -- узнать, что они собираются в один из ближайших дней дать вам по шарам. -- Да, но что потом? -- спросил Кен Эмбри. -- Я не слишком рвусь удрать отсюда, но будь я проклят, если буду воевать за нацистов, и вовсе не стремлюсь положить свою жизнь за большевиков. Бэгнолл просто кивнул, чтобы не повторяться: -- Джоунз прав. Мы узнаем, что известно Герману о том, что собираются делать немцы. Прежде чем выйти на улицу Пскова, он взял винтовку. Эмбри и Джоунз тоже захватили оружие. Оно имелось у большинства мужчин и у многих женщин: нацисты и красные русские напоминали ему ковбоев и краснокожих индейцев. Но игра здесь может быть более кровавой. Они прошли через рыночную площадь восточнее развалин Крома. То, что увидел Бэгнолл, ему не понравилось. Лишь несколько "бабушек" сидели за столами, не было ни болтовни, ни шуток, которые звучали на площади даже зимой. Товары, которыми торговали эти пожилые женщины, были совсем убогие, словно они не желали показывать что-то получше из опасения кражи. Александр Герман разместил свою штаб-квартиру напротив церкви Святых Петра и Павла, на улице Воровского, к северу от Крома. Солдаты Красной Армии, охранявшие здание, с подозрением посмотрели на англичан, но пропустили их к командиру. Неистовые рыжие усы, которые носил Герман, придавали ему облик пирата. Теперь, когда лицо его стало худым, бледным и усталым, усы казались приклеенными, словно неудачный театральный грим. Огромная повязка по-прежнему охватывала его размозженную руку. Бэгнолл удивился, почему хирурги ее просто не ампутировали: он не мог себе представить, чтобы от изуродованной руки было больше пользы, чем от простого крючка вместо нее. Он с Джеромом Джоунзом стал рассказывать Герману о предупреждении Георга Шульца. Но партизанский командир отмахнулся здоровой рукой. -- Да, я знаю, -- сказал он на идиш, что для него казалось более естественным, чем русский. -- Нацист, вероятно, прав -- фашисты и мы вскоре снова начнем воевать. -- От этого никому не будет лучше, кроме ящеров, -- заметил Бэгнолл. Александр Герман пожал плечами. -- Им от этого тоже хорошего немного, -- сказал он. -- Они не собираются двигаться на север, чтобы захватить Псков. Большую часть своих сил они переправили в Польшу для войны с немцами. Мы воевали с немцами до нашествия ящеров и будем воевать после их ухода. Нет причин, чтобы не воевать с ними и сейчас, пока ящеры еще здесь. -- Не думаю, что вы победите. Герман еще раз пожал плечами. -- Тогда мы снова уйдем в леса и снова станем лесной республикой. Мы можем не удержать город, но нацисты не смогут удержать сельскую местность. Это прозвучало с абсолютной уверенностью. -- Не означает ли эго, что нам здесь места уже нет? -- спросил по-русски Джером Джоунз. Благодаря университетскому образованию он предпочитал этот язык немецкому; с Бэгноллом было иначе. -- Вам здесь действительно места нет, -- согласился Александр Герман. Он вздохнул. -- Я думал о том, чтобы отправить вас отсюда. Теперь у меня такой возможности не будет. Но я призываю вас уйти, пока мы и нацисты не начали воевать друг против друга. До настоящего времени вы делали все, чтобы такого не случилось, но полковник Шиндлер кажется менее разумным, чем его предшественник, -- и, как я сказал, опасность со стороны ящеров теперь меньше, так что у нас нет теперь общего врата, объединявшего нас. Двигайтесь в сторону Балтики, пока это возможно. -- Вы дадите нам пропуск для свободного прохода? -- спросил Кен Эмбри. -- Да, конечно, -- сразу же ответил партизанский командир -- Вам следует получить его и у Шиндлера. -- Лицо его скривилось. -- В конце концов, вы -- англичане, и поэтому заслуживаете достойного обращения по законам ведения войны. Вот если бы вы были русскими... -- Он покачал головой. -- Вам также следует помнить, как невелика ценность этого пропуска -- хоть моего, хоть от Шиндлера. Если кто-нибудь пальнет в вас с пяти сотен метров, вы его предъявить не сможете. Александр Герман нашел листок бумаги, обмакнул ручку в пузырек с жидкостью, которая пахла скорее ягодным соком, чем чернилами, и принялся быстро писать. Он вручил документ Бэгноллу, который кириллицу разбирал с большим трудом. Бэгнолл передал его Джерому Джоунзу. Тот пробежал его глазами и кивнул. -- Удачи вам, -- сказал Александр Герман. -- Хотелось бы предложить что-нибудь более существенное, чем это, но теперь всего не хватает. Трое англичан вышли от партизанского командира с угрюмым видом. -- Считаете, что нам надо получить пропуск от Шиндлера? -- спросил Эмбри. -- Полагаю, не стоит беспокоиться, -- ответил Бэгнолл. -- Немцы вокруг -- сплошь солдаты, и все они знают, кто мы. Но это ни в коем случае не относится к русским. Клочок бумаги сможет удержать некоторых крестьян от того, чтобы перерезать нам горло как-нибудь ночью, когда мы уснем в стогу. -- Или как раз наоборот, -- сказал Эмбри, не желая, чтобы пострадала его репутация циника. -- Тем не менее, полагаю, с бумагой нам будет лучше. -- Жаль, что мы не взяли с собой продовольствие и боеприпасы, -- сказал Бэгнолл. -- Мы смогли бы тронуться в путь прямо сейчас, не заходя домой. -- Это же недалеко, -- сказал Джоунз, -- и после того, как мы все соберем, предлагаю не праздновать наш уход. Если обе стороны предупреждают, что лучше умотать отсюда, будем дураками, если не послушаемся. Исключая ту сферу, которая касается прекрасной Татьяны, -- он печально улыбнулся, -- миссис Джоунз дураков не воспитывала. -- Наконец-то ты от нее избавишься, -- напомнил ему Бэгнолл. -- Это правда, -- сказал он, -- черт побери. * * * Капитан с набором медалей не менее внушительным, чем у Бэзила Раундбуша, постучал в дверь лаборатории Дэвида Гольдфарба в Дуврском колледже. -- Привет, -- сказал он, -- у меня для вас подарочек, парни. Он обернулся и издал несколько бормотаний и шипений, словно он старательно пытался задохнуться до смерти. В ответ прозвучало еще несколько забавных звуков. Затем в комнату вошел ящер, обшаривая выступающими глазами все вокруг. Первой реакцией Гольдфарба было -- схватиться за пистолет. К сожалению, оружия у него не оказалось. А Раундбуш прицелился, причем с похвальной быстротой. -- В этом нет необходимости, -- сказал украшенный наградами капитан. -- Мцеппс -- совершенно ручной, а я, Дональд Мэзер, к вашим услугам. Бэзил Раундбуш присмотрелся к форме Мэзера. Пистолет вернулся обратно в кобуру. -- Он из секретной службы, Дэвид. Полагаю, что он сможет защитить нас от ящера или двух... дюжин. В его устах это прозвучало не похоже на шутку. Гольдфарб еще раз взглянул на Мэзера и понял, что Раундбуш говорил вполне серьезно. Капитан был красивым светловолосым парнем с точеными чертами лица, довольно любезным, но что-то в его глазах предупреждало, что неправильное отношение к нему будет ошибкой -- причем фатальной. И свои медали он явно получил не за чистоту и порядок в казарме. -- Сэр, что мы будем делать с... Мцеппсом, так вы сказали? -- спросил он. -- Да, это Мцеппс, -- ответил Мэзер, произнося каждое "п" по отдельности. -- Полагаю, он будет полезен вам: видите ли, он техник по радарам. Я буду находиться при нем, чтобы переводить, пока вы не начнете понимать друг друга достаточно хорошо, что меня лично осчастливит. Он немного говорит по-английски, но еще далек до совершенства. -- Техник по радарам? -- тихо протянул Бэзил Раундбуш. -- О, Дэвид, как же тебе везет. Ты хоть знаешь это, а? Сначала красавица-девушка, теперь собственный ящер, чтобы играть с ним. -- Он повернулся к Мэзеру. -- А специалист по реактивным двигателям у вас случайно не припрятан? У нас есть прекрасные видеоблюдца о том, как их обслуживать, и если узнать, что означают слова, это помогло бы нам понять картинки. Капитан Мэзер заглянул к себе в рукав: -- Боюсь, что нет. Бесстрастность ответа сделала его еще более абсурдным. Мцеппс заговорил на шипящем языке ящеров. Мэзер послушал его, затем сказал: -- Он говорит, что встречался с парой специалистов по двигателям в... Впрочем, вам об этом знать не требуется. Там, где он был раньше. Им нравилось быть там. А почему, Мцеппс? -- Он повторил вопрос на языке ящеров, выслушал ответ, рассмеялся и сообщил: -- Потому что парень, с которым они работали, не выше их самих... Эй! Что это на вас нашло? Гольдфарб и Раундбуш радостно взвизгнули. Гольдфарб объяснил: -- Это должен быть полковник Хиппл. Мы оба считали, что он расстался с жизнью, когда ящеры навалились на Брантингторп. И это первая весть о том, что он жив. -- А, неплохое шоу, -- сказал Мэзер. Он пощелкал пальцами и указал на Гольдфарба. -- Я чуть не забыл кое-что сообщить вам. -- Он, казалось, рассердился на себя: ему ничего забывать не полагалось. -- Вы ведь кузен этому парню Мойше Русецки, не так ли? -- Не ожидая кивка пораженного Гольдфарба, он продолжил: -- Да, конечно, это вы. Я должен поставить вас в известность, что не так давно я посадил его с семьей на пароход, идущий в Палестину, по приказу начальства. -- В самом деле? -- бесцветным голосом спросил Гольдфарб. -- Благодарю вас, сэр, за то, что вы рассказали. Другое дело... -- Он покачал головой. -- Я вывез его из Польши, чтобы ящеры не смогли совершить над ним самое худшее, и теперь он снова в стране, которую они захватили. Вы что-нибудь получали от него, после того как он прибыл туда? -- Боюсь, что нет, -- ответил Мэзер. -- Я даже не слышал, добрался ли он туда вообще. Вы же знаете, как сейчас с безопасностью. -- Он казался несколько смущенным. -- Наверное, мне не следовало говорить вам, но ведь кровь все же гуще воды, так? -- Да. -- Гольдфарб закусил губу. -- Полагаю, что все же лучше знать. Он не был уверен в том, что хотел этим сказать. Он почувствовал себя беспомощным. Но ведь Мэзер вполне мог принести весть, что, например, Мойше, Ривка и Рейвен погибли во время воздушного налета ящеров на Лондон. Но здесь все же оставалась надежда. Уцепившись за нее, он сказал: -- Что ж, у нас не из чего особенно выбирать. Мы можем только надеяться, правда? -- Вы совершенно правы, -- сказал Мэзер, и Гольдфарб понял, что произвел приятное впечатление. -- Единственный способ не сойти с ума -- продолжать дело. "Как это по-британски", -- подумал Гольдфарб, с печалью и восхищением одновременно. -- Посмотрим, что знает Мцеппс о радарах и что он сможет рассказать об установках, которые мы захватили у его товарищей. Еще до окончания работы в первый день общения с ящером он узнал больше, чем за несколько месяцев терпеливой -- а иногда и не очень -- деятельности методом проб и ошибок. Мцеппс дал ему ключ к системе цветной кодировки, которую ящеры использовали для обозначения деталей и проводов, гораздо более сложной и информативной, чем та, к которой привык Гольдфарб. Ящер показал себя и искусным техником, продемонстрировав специалисту королевских ВВС с десяток быстрых приемов, с помощью которых сборка, разборка и отыскание неисправностей в блоках радара выполнялись легче. Но когда дело дошло непосредственно до ремонта, тут от него пользы было меньше. Гольдфарб спросил его через Мэзера: -- Что вы будете делать, если этот блок окажется неисправным? И он показал на устройство, управляющее длиной волны радара. Он не знал, как это делается, хотя его изыскания убедили его, что это возможно. -- Вы вынимаете модуль и заменяете его исправным. -- Мцеппс потянулся к радару. -- Смотрите, он вставляется и вынимается вот так. Очень просто. Это было очень просто. С точки зрения легкости разборки и доступа к деталям приборы ящеров значительно превосходили все, что имелось у королевских ВВС. Ящеры сконструировали их так, что они были не только эффективными, но и удобными в обслуживании. В них было вложено немало инженерного ума. Британские же инженеры пока достигли лишь уровня, при котором радары хотя бы работали. Каждый раз, когда Гольдфарб смотрел на мешанину проводов, резисторов и конденсаторов, составлявших внутренности радара королевских ВВС, он понимал, что об удобстве обслуживания еще никто не задумывался. Мцеппс, однако, не вполне понял вопрос. -- Я понял, как вы заменили его, да. Но представьте себе, что у вас нет замены всего блока. Предположим, вам надо отремонтировать часть, которая стала неисправной. Как вы отыщете ее и как отремонтируете? Капитан Мэзер перевел уточненный вопрос ящеру. -- Ничего нельзя сделать, -- сказал тот по-английски. Затем продолжил на своем языке. Мэзеру пришлось дважды останавливать его и задавать дополнительные вопросы. Наконец он изложил Гольдфарбу суть: -- Он говорит, старик, что ничего сделать нельзя. Сборка -- блочная. Если какая-то часть неисправна, выбрасывается весь блок. -- Мцеппс добавил что-то еще. Мэзер перевел: -- Идея в том, чтобы ничего не ломалось и выбрасывать ничего не требовалось. -- Если нельзя починить то, что сломалось, что хорошего в таком подходе? -- спросил Гольдфарб. Насколько он знал, заниматься электроникой без теоретических знаний о действии техники бесполезно -- а если вы разбираетесь в теории, то вы уже на полпути к умению починить неисправность. Временами они случаются. Через мгновение он решил, что несправедлив к ящеру. Множество людей управляют автомобилем и знают о том, как он действует, ровно столько, чтобы залить бензин да залатать проколотую камеру. Тем не менее он не стал бы включать такого человека в команду, если бы водил гоночный автомобиль. Мцеппс, похоже, придерживался своего мнения. Через капитана Мэзера ящер пояснил: -- Задача техника состоит в том, чтобы сказать, какая из частей больна. В любом случае мы не можем производить компоненты для нашей аппаратуры на этой планете. Ваша технология слишком примитивна. Мы должны использовать то, что привезли с собой. Гольдфарбу тут же представился экспедиционный корпус викторианских времен в черной Африке, попавший в стесненные обстоятельства. Британские солдаты побили множество туземцев -- пока хватало патронов, пока в пулемете "максим" не сломалась какая-то деталь, пока лошади не начали гибнуть от сонной болезни и пока сами они не стали гибнуть от малярии, оттого что заблудились... Да мало ли что может случиться в черной Африке! Если эта викторианская армия застряла без надежды спастись... Он повернулся к Дональду Мэзеру. -- Знаете, сэр, я впервые почувствовал некоторую симпатию к ящерам. -- Не спешите, -- посоветовал Мэзер. -- Они полезны вам, и это истинная правда. Но они опасные противники, а значит, мы должны стать еще опаснее. Газы, эти вот бомбы... если мы не хотим утонуть, надо хвататься за все, за что сможем. Это было бесспорно правильно. Но Мэзер тоже не понял, что имел в виду Гольдфарб. Дэвид посмотрел на разведчика. Нет, Мэзер явно не относится к тем, кто одобряет споры на основе исторических аналогий, даже если он знает смысл этого слова. -- Спросите Мцеппса, что он и его чешуйчатые друзья будут делать, когда у них закончатся запасные части. -- К тому времени мы уже будем разгромлены, -- сказал Мэзер после того, как ящер дал ответ. -- Он до сих пор верит их пропаганде, несмотря на потрясение. -- Полагаю, вряд ли можно ожидать от них высказываний о том, что они обречены, -- допустил Гольдфарб. -- Но если наш очаровательный пленник считает, что мы будем побеждены, почему он сотрудничает с нами? Он ведь помогает воевать со своим собственным народом. Почему не ограничиться сообщением своего имени, ранга и номера в ведомости на жалование? -- Интересный вопрос. Мэзер воспроизвел несколько звуков паровой машины, обращаясь к Мцеппсу. Гольдфарб засомневался, следует ли задавать вопросы, интересные сами по себе, в дополнение к текущим вопросам по делу. Ящер ответил столь же пространно и даже с некоторой живостью. Мэзер изложил Гольдфарбу суть сказанного: -- Он говорит, что мы -- его захватчики и, следовательно, его начальники Ящеры подчиняются начальникам так, как паписты подчиняются папе, но в гораздо большей степени. Гольдфарб не знал, как католики подчиняются папе. Свое невежество он Мэзеру показывать не стал. Возможно, разведчик неприязненно относится к другим религиям, включая еврейскую. Нельзя, чтобы это мешало выполнению ею работы. -- Как с ними обращаются? -- спросил он Мэзера, указывая на Мцеппса. -- После того как мы закончим, куда он денется? Как он проводит время? -- Мы привезли несколько ящеров в Дувр для работы с вами, военными исследователями, -- ответил Мэзер. Местоимение "вы" удивило Гольдфарба, который привык считать военными исследователями людей вроде Фреда Хиппла, не относя это название к себе. Он предположил, что для боевого солдата вроде Мэзера любой, кто участвует в войне со счетной линейкой и с паяльником вместо автомата "стэн" и ручных гранат, считается интеллектуалом. Его удивление привело к тому, что он упустил часть фразы, сказанной разведчиком: -- ...разместили их в здании кинотеатра, бесполезном при таком недостатке электроэнергии в городе. Они получают тот же паек, что и наши войска, но... -- Бедные дьяволы, -- с глубоким сочувствием сказал Гольдфарб. -- Это не противоречит Женевской конвенции? Я имею в виду умышленную жестокость. Мэзер хмыкнул. -- Я не удивился бы. Вообще-то они получают больше мяса и рыбы, чем мы. Есть признаки, что они нуждаются в такой диете. -- И я тоже, -- мечтательно произнес Бэзил Раундбуш. -- О, как я нуждаюсь. Видите, как я страдаю по филею? Капитан Мэзер вытаращил глаза и попытался продолжить: -- Тем, кто хочет, мы даем имбирь. У Мцеппса к нему привычки нет. Разговаривают между собой. Некоторые играют в карты, в кости и даже в шахматы. -- Это, наверное, не те игры, к которым они привыкли? -- решил Гольдфарб. -- Мцеппс рассказал мне, у них есть игра в кости. Другие игры, я полагаю, позволяют им проводить время. Их собственных игр мы им не даем. Не можем. Большинство из них электрические, нет, вы бы сказали, электронные, так? Кто знает, не смогут ли они соорудить из них что-то вроде радиостанции. -- M-м, пожалуй, так. -- Гольдфарб посмотрел на Мцеппса. -- Он доволен? -- Я спрошу его, -- сказал Мэзер, выслушал ответ и рассмеялся. -- "Вы что, сошли с ума?" -- перевел он. Мцеппс сказал что-то еще. Мэзер продолжил: -- Он говорит, что он жив, его кормят и не подвергают мучениям, и это гораздо больше, чем он ожидал, когда попал в плен. Он не пляшет на ромашках, но и не получает пинков. -- Довольно честно сказано, -- заключил Гольдфарб и вернулся к работе. * * * Сержант Герман Малдун смотрел сквозь разбитые окна второго этажа Вуд-Хауза в Квинси, штат Иллинойс, вниз по течению Миссисипи, на основание крутого утеса. -- Речной ад, -- объявил он. -- Это еще и местный ад, -- сказал Остолоп Дэниелс. -- Да, окна разбиты вдребезги, но сам дом вряд ли изменился по сравнению с тем, каким он был, когда я последний раз приезжал в этот город, в промежутке между седьмым и девятнадцатым годами. -- Переплеты сделаны на совесть, точно, -- согласился Малдун. -- И каменные блоки с прокладками из свинца, их где попало не применяют. -- Он сделал паузу. -- А что вы делали здесь в девятьсот седьмом году, лейтенант, осмелюсь спросить? -- Играл в мяч -- что еще? -- ответил Остолоп. -- Я начал вторым кэтчером за "Квинси Джем" в лиге штата Айова. В первый раз я оказался в стране янки, и -- боже! -- как я был одинок. Первый кэтчер -- его имя Раддок, Чарли Рад-док -- сломал большой палец на второй неделе мая. После этого я выбил 360 в месяц, и "Грейс Харбор Грей" из штата Вашингтон купили мой контракт. Северо-Западная лига была класса Б, на два зубчика выше "Квинси", но я все равно жалел, что ухожу. -- Как это вышло? -- спросил Малдун. -- Вы ведь не из тех, кто пренебрегает движением вверх, лейтенант, и, бьюсь об заклад, никогда таким не были. Дэниелс тихо рассмеялся. Он тоже смотрел на Миссисипи. Здесь это была большая река, но -- ничто по сравнению с тем, какой она втекает в свой родной штат. Пока что в нее еще не влились ни Миссури, ни Огайо, ни Красная, ни множество других рек. На самом деле он смотрел не столько на реку, сколько на собственную жизнь. Скорее себе, чем Герману Малдуну, он сказал: -- Здесь была хорошенькая маленькая девочка с курчавыми волосами цвета спелой кукурузы Ее имя было Адди Страсхейм, я и сейчас вижу ямочку у нее на щеке, как будто это было вчера. Она была такая конфетка, эта Адди. Если бы я остался здесь на весь сезон, я, наверное, женился б на ней, если бы уговорил ее отца -- Значит, у вас есть шанс найти ее, -- сказал Малдун. -- За город шли не такие уж сильные бои, и вряд ли все люди ушли отсюда, чтобы сложить головы за другой большой город. -- Вы знаете, Малдун, при таких замечательных мозгах вы иногда выглядите круглым дураком, -- сказал Остолоп. Сержант улыбнулся ему. Медленно, снова скорее для самого себя, Дэниелс продолжил: -- Мне было тогда двадцать один, ей -- наверное, восемнадцать. Не думаю, что был первым мальчиком, который когда-либо целовал ее, но по моим расчетам передо мной их вряд ли было больше двух. Она еще жива, она стала старой, такой же, как я, как вы, как все. Раньше я думал о ней, какая она -- такая сладкая, словно сливовый пирог. -- Он вздохнул. -- Черт побери, я раньше думал о себе, каким я был... Мальчишка, веривший, что поцелуй -- это нечто особенное! И не стоял в очереди, чтобы быстренько перепихнуться... -- Мир -- поганое место, -- сказал Малдун. -- Поживешь в нем, и через некоторое время он тебя истреплет. Война делает это быстрее, но и без нее -- тоже плохо. -- Не в этом ли досадная и печальная правда? -- сказал Остолоп. -- Вот. -- Малдун вытащил из-за пояса фляжку и протянул лейтенанту. -- Это вас подлечит. -- Да? -- Никто еще не предлагал Остолопу воды с такими словами. Он отвернул крышку, поднес фляжку к губам и сделал глоток. Внутри было нечто прозрачное, как вода, но пинающееся, как мул. Несколько раз он пробовал сырой пшеничный ликер, но этот напиток в отличие от многих видов самогона, которые он вливал в себя, заставлял его чувствовать себя не просто Дэниелсом, а настоящим крепким мужчиной. Он проглотил, пару раз кашлянул и вернул фляжку Малдуну. -- Хорошо, что у меня нет сигарет Если я зажег бы спичку и вдохнул, наверное, взорвался бы. -- Я бы не удивился, -- хмыкнув, сказал сержант. Он посмотрел на часы. -- Лучше воспользуемся временем увольнения, пока можно. В полночь мы снова начнем отрабатывать жалованье. Дэниелс вздохнул. -- Да, я знаю. И если все пойдет, как надо, мы оттесним ящеров на четверть мили вниз по Миссисипи. С такой скоростью мы освободим эту проклятую реку за три недели до Страшного Суда. Он завернулся в одеяло и через полторы минуты заснул. Засыпал он в ожидании, что капитан Шимански разбудит его пинком. Но проснулся в должное время без помощи сапога командира отряда. Об этом позаботились москиты. Они влетали в разбитые окна Вуд-Хауза, жужжа громче, чем звено истребителей. Он принялся хлопать по лицу и рукам. Все остальное было закрыто одеждой, но москиты радовались любому открытому участку кожи. Наступит утро, и он будет выглядеть, как сырое мясо. Затем он вспомнил об операции. Наступит утро, и он сам может оказаться сырым мясом. Малдун тоже проснулся. Они вместе спустились по лестнице, пара стариков, все еще стойко державшихся в мире молодых и участвовавших в их игре. Когда он был мальчишкой и пробивался в большую игру, пусть ненадолго, он презирал -- почти ненавидел -- старикашек, которые так вот стойко держались и держались, не желая уйти, чтобы дать шанс новым парням. Теперь он старикашкой стал сам. Но если "уйти" означает скопытиться, это куда хуже, чем потерять работу. Капитан Шимански был уже внизу в большом холле и раздавал указания пехотинцам. Считалось, что они должны все знать и так, но, само собой разумеется, мозги и тому подобное есть не у всех. Шимански закончил свою речь словами: -- Слушайтесь вашего лейтенанта и сержанта. Они поведут вас. Остолоп развеселился. Снаружи москитов было еще больше. Трещали сверчки. Квакало несколько весенних лягушек, хотя для большинства сезон уже кончался. Ночь была теплой и влажной. Взвод топал на юг, к позициям ящеров. Сапоги громко стучали по мостовой, затем -- по земле и траве -- шум шагов стал тише. Двое разведчиков остановили наступавших американцев к северу от Марблхеда, деревушки, расположенной по реке ниже Квинси. -- Окопаться, -- шепотом приказал Остолоп в липкую темноту. Шанцевый инструмент уже врезался в землю. Дэниелс избегал строительства сложных окопных систем, применявшихся в Первую мировую войну, потому что современный бой предполагал слишком быстрое перемещение и для большинства случаев такие окопы были непрактичны. Но даже наскоро вырытые норы временами оказывались очень полезными. Он отодвинул рукав, чтобы посмотреть на часы. Четверть двенадцатого, показали светящиеся стрелки. Он поднес часы к уху. Да, тикают. Ему казалось, что прошло уже часа два лишних и с атакой что-то неладно. -- Когда забавляешься, время летит быстро, -- пробормотал он. Едва он опустил руку, как артиллерия открыла огонь -- к востоку от Квинси. Снаряды ударили по Марблхеду, некоторые взрывались в каких-то двух сотнях ярдов южнее от места, где он лежал. Значит, все в порядке и как надо, просто он слишком заработался и потерял ощущение времени. -- Вперед, -- закричал он, когда часы показали назначенное время. Сектор обстрела тут же переместился с северной на южную часть Марблхеда. Артиллерия ящеров тоже вступила в дело, но занималась в основном артиллерийской дуэлью. Остолоп радовался, что ящерам не до него. -- Сюда, -- закричал разведчик. -- Мы сделали проходы в проволоке. Вместо колючей проволоки ящеры использовали нечто вроде длиннейшего тонкого обоюдоострого бритвенного лезвия. Эта режущая проволока была еще противнее колючей. По плану проходы действительно предусматривались, но не всегда планы соответствуют действительности. Ящеры открыли из Марблхеда огонь по наступающим американцам, двигавшимся через проволочное заграждение. Сколько ни ставь ловушек, всех крыс все равно не поймаешь. Сколько ни обстреливай пехоту артиллерией, всех бойцов все равно не перебьешь. Остолопу приходилось бывать под навесным огнем и похуже этого. Он ожидал сопротивления, и его не обманули. Он пострелял из своего "томпсона", затем бросился на землю за перевернутым кузовом старой машины. Майк Уилер, стрелок из его взвода, палил из автоматической винтовки по городку. Дэниелсу хотелось бы, чтобы на его месте был Дракула Сабо из его прежнего взвода. Дракула всегда упреждал противника, когда сталкивался с ящером носом к морде. Атака его взвода обозначила позиции ящеров. Другой взвод вошел в городок с востока через несколько минут. Теперь они знали, где прячется противник, и выбивали чужаков поочередно из каждого дома. Некоторые ящеры сдались, некоторые сбежали, некоторые умерли. Один из их медиков и двое людей-солдат бок о бок перевязывали пострадавших. "Небольшой бой", -- устало подумал Остолоп. Людей погибло немного, ящеров даже меньше, если уж говорить честно. В Марблхеде сильного гарнизона не было. Местные жители стали выглядывать из убежищ, которые они соорудили для защиты от кусков металла, летавших повсюду. -- Не так уж плохо, -- сказал Герман Малдун. Он показал на запад, в сторону Миссисипи. -- Еще часть реки освободили. Мы вычистим ящеров гораздо быстрее, чем за три недели до Судного дня. -- Да, -- согласился Дэниелс. -- Может, за шесть недель. Малдун расхохотался. Глава 13 Лю Хань обернулась и увидела, что Лю Мэй взяла штык, который Нью Хо-Т'инг беззаботно оставил на полу. -- Нет! -- закричала Лю Хань. -- Положи это! Она поспешила отнять опасный предмет у маленькой дочери. Прежде чем она успела подойти, Лю Мэй бросила штык и уставилась на мать широко открытыми глазами. Та начала было бранить ее, но вдруг замолкла. Ее дочь подчинилась ей, хотя она закричала по-китайски. Ей не понадобилось говорить на языке маленьких чешуйчатых дьяволов или использовать усиливающее покашливание, чтобы ребенок понял ее. Она подхватила Лю Мэй на руки и крепко прижала к себе. Лю Мэй не заплакала, не закричала пронзительно, она не вырывалась, как это было, когда Лю Хань в первый раз взяла ее у Томалсса. Ее дочь понемногу привыкала быть человеческим существом среди человеческих существ, а не игрушкой лгущих маленьких дьяволов. Лю Мэй показала на штык. -- Это? -- спросила она на языке маленьких дьяволов вместе с вопросительным покашливанием. -- Это штык, -- ответила Лю Хань по-китайски. -- Штык. Лю Мэй попыталась повторить, но у нее получился звук, похожий на тот, что мог бы воспроизвести чешуйчатый дьявол. Ребенок снова показал на штык и еще раз спросил: -- Это? Лю Хань потребовалось время, пусть даже очень короткое, чтобы понять: вопрос был задан на китайском. -- Это -- штык, -- снова сказала она. Она обняла Лю Мэй и горячо поцеловала ее в лоб. Лю Мэй не понимала, как относиться к поцелуям, которыми осыпала ее Лю Хань, получив ребенка обратно: тогда девочка воспринимала их с отчаянием или досадой. Теперь малышка поняла: поцелуй -- это что-то приятное. Она засмеялась в ответ. Вообще Лю Мэй умела смеяться, но улыбалась редко. Никто не улыбался ей, когда она была совсем крошкой: лица чешуйчатых дьяволов не приспособлены к улыбкам. Это тоже вызывало досаду у Лю Хань. Она беспокоилась, сможет ли когда-нибудь научить Лю Мэй улыбаться. Она принюхалась, затем, несмотря на протесты ребенка -- вопить Лю Мэй не стеснялась, вымыла ее и переодела. -- Из тебя кое-что вышло, -- сказала она дочери. -- Это все? Тебе хватает еды? Ребенок издал визжащий звук, который мог что-то значить -- или не значил ничего. Лю Мэй уже была достаточно большой, чтобы ее кормить грудью, да и груди Лю Хань давно не давали молока, потому что ребенка отняли у нее совсем маленьким. Но Лю Мэй не нравились ни рисовая пудра, ни вареная лапша, ни супы, ни кусочки свинины и курятины, которыми Лю Хань пыталась кормить ее. -- Томалсс, должно быть, кормил тебя консервами, -- рассерженно сказала Лю Хань. Она еще больше расстроилась, потому что Лю Мэй насторожилась и обрадовалась, услышав знакомое имя маленького чешуйчатого дьявола. Лю Хань тоже питалась консервами, когда маленькие дьяволы держали ее пленницей в самолете, который никогда не садится на землю. В основном эти консервы были захвачены в Америке Бобби Фьоре или в других странах, где употребляют подобную пишу. Она ненавидела эту еду. Они годились на то, чтобы уберечь от голодной смерти, но никак не заменяли настоящих продуктов. Но они были известны Лю Мэй, так же как и сама компания чешуйчатых дьяволов. Ребенок считал, что китайская пища, которая Лю Хань казалась единственно правильной, имеет неприятный вкус и запах, и ел ее с такой же неохотой, какую Лю Хань испытывала, питаясь мясными консервами и другой гадостью. Еду иностранных дьяволов можно было найти в Пекине и теперь, хотя, как правило, она имелась у богатых последователей гоминдановской контрреволюционной клики или тех, кто служил, как верная собака, чешуйчатым дьяволам, -- и эти две группы были почти неразделимы. Нье Хо-Т'инг предлагал раздобыть эту еду разными окольными способами, чтобы кормить Лю Мэй тем, к чему она привыкла. Лю Хань каждый раз отказывалась. Она подозревала -- да нет, была уверена, что им движет: он хотел помочь ей, чтобы ребенок вел себя по ночам тихо. Вполне понятное желание, и, конечно, ей очень хотелось высыпаться по ночам, но она была поглощена идеей превратить Лю Мэй в нормального китайского ребенка, и как можно скорее. Она много размышляла над этим с тех пор, как ей вернули ребенка. Но теперь она смотрела на Лю Мэй по-новому, словно прежде не видела ребенка вообще. Она добивалась полной противоположности тому, чего добивался Томалсс: он так активно стремился превратить Лю Мэй в чешуйчатого дьявола, как Лю Хань старалась теперь сделать из нее обычного достойного человека. Но и маленький дьявол, и сама Лю Хань обращались с Лю Мэй так, словно она была чистой страницей, на которой можно писать любые иероглифы по своему выбору. А чем еще мог бы быть ребенок? Для Нье все было просто. По его мнению, ребенок -- это сосуд, который надо наполнить революционным духом. Лю Хань фыркала. Нье, вероятно, раздражало, что Лю Мэй не могла пока устраивать взрывы и не носила красную звезду