ывание девиц из конторы Лизхолдс, особенно после того, как Молли дала ему отставку. Разговаривая с ними, он не мог удержаться от прерывистого нервного смешка, словно намекающего на какие-то задние мысли. Он не смел и мечтать о поцелуе, объятии или о чем-нибудь подобном, не зная, как они к этому отнесутся, но говорил им самые рискованные вещи. Гораздо худшие, чем все, что ему случалось говорить девицам из "Норс-Лондон Лизхолдс", которые готовы были разобидеться по самому невинному поводу. Начали они. Безусловно, они. Им хотелось пробудить его неопытную любовь, добиться его покорности, вызвать его преклонение, превратить его в раба, услышать его робкие признания, заставить его быть на побегушках - словом, получить от него все, к чему предназначены подростки, с которыми не так интересно, как со взрослыми мужчинами, но зато не так опасно. И, конечно, любая из них могла добиться этого, но только не обе сразу. Одна из них была эффектная молодая брюнетка; она провела несколько месяцев во Франции и благодаря этому обстоятельству слегка офранцузилась. Ее звали Эванджелина Биркенхэд; она, видимо, имела какое-то отношение к перчаточному делу, но какое именно, не было в точности известно. Ей суждено был сыграть гораздо более важную роль в жизни Эдварда-Альберта, чем он предполагал, и нам придется уделить ей много внимания. Она говорила по-французски, казалось, как настоящая француженка, во всяком случае, быстрей бельгийцев, но как-то вспышками, и мисс Пулэй, тоже говорившая по-французски, но не так лихо, слушала ее сперва недоверчиво и растерянно, а потом с плохо скрываемым наслаждением. Эдвард-Альберт отметил, что она всегда старается незаметно сесть так, чтобы слышать, что говорит Эванджелина. Соперницей Эванджелины была мисс Блэйм, крашеная блондинка, не очень разговорчивая, но с чрезвычайно выразительными алчущими глазами. Она не отрываясь слушала Эдварда-Альберта и глядела на него. У нее была особая манера дотрагиваться до него, класть ему руку на плечо или даже на руку, лежащую на подлокотнике кресла. У нее были чрезвычайно мягкие ладони. Разговаривала она шепотом, склоняясь к нему и обдавая его щеку теплым дуновением. Она старалась выведать его подноготную, спрашивала, какие у него стремления. - Прежде всего - всегда смотреть на вас, - галантно отвечал Эдвард-Альберт. - Нет, вы расскажите мне о себе. Как вы находите мисс Биркенхэд? Она страшно умная, правда? - Постольку поскольку, - уклончиво ответил Эдвард-Альберт. - Вы немножко влюблены в нее? - Как же это может быть? Вопросительное мурлыканье... - Ведь мои мечты принадлежат другой, - пояснил коварный сердцеед и, чтоб избежать дальнейших разговоров на эту тему, томно шепнул: - Вам. А когда Эванджелина упрекала его за то, что он сидит все с этой Блэйм, и спрашивала, о чем он может говорить с ней, молодой хитрец отвечал: - Я просто не замечаю, где сижу, когда вижу вас. Просто не замечаю. А разговор! Сами понимаете... Чудная забава! Все это казалось ему безопасной, невинной игрой. Он и не подозревал, в каком беспомощном положении он скоро окажется. Но, возвращаясь в роскошном вагоне первого класса из Эдинбурга в Лондон, он подумывал о женитьбе. Он понимал, что перед ним теперь открылась возможность облегчить угнетавшее его бремя страхов и желаний. Он поищет и найдет себе славную женку. При мысли об этом его охватывал радостный трепет. Конечно, необходима осторожность. Надо выбрать славную, здоровую, простодушную, сердечную девушку. Есть ведь много таких, на которых просто немыслимо жениться, - интриганок и потаскушек... распутниц, которые будут тебя надувать, только отвернись... И Это будет всегда рядом, дома - в любой момент, когда ни вздумается. И не будет опасности запутаться. Не будет страха схватить какую-нибудь из тех ужасных болезней. Не будет мучительных минут неудовлетворенной похоти и стыда. Рядом - женушка, улыбающаяся, уступчивая. Желательно англиканского вероисповедания. Она должна быть религиозна, иначе нельзя быть уверенным... Он сидел, погруженный в мечтания, тихонько насвистывая на свой манер. Они не станут заводить кучу детей, от которых только одно беспокойство, да и фигура у нее может испортиться. Милый Берт просветил его на этот счет. И только представить себе! Вот он идет с женой, разодетой, как картинка, и встречается с тем же Бертом или Нэтсом. "Позволь познакомить тебя с миссис Тьюлер!" - говорит он товарищу. Он будет покупать ей подарки. Делать разные сюрпризы. А она будет радоваться. "Посмотри, что я тебе принес", - будет он говорить ей всякий раз. Юные грезы любви. Все это он рисовал себе, не принимая в расчет Эванджелину Биркенхэд. Он и не помышлял о ней до того момента, когда сошел в этот день к обеду. - Вы вернулись! - воскликнула она. И прибавила: - Садитесь поближе и рассказывайте. Он поспешил повиноваться, полуиронически, полупочтительно. Он не станет никого посвящать в цели и результаты своей поездки. Он сохранит свой таинственный ореол и будет приятно проводить время с обеими молодыми особами. Но м-сс Дубер уже успела рассказать. Дело в том, что прежде чем обратиться к м-ру Уиттэкеру, он сразу, как только пришло письмо из Эдинбурга, попросил совета у м-ра Дубера. 8. ЭВАНДЖЕЛИНА БИРКЕНХЭД Пора теперь поговорить подробней о мисс Эванджелине Биркенхэд. Есть во мне, должно быть, какая-то бухмановская черта: не знаю другого писателя, который испытывал бы такую потребность делиться с читателем своими трудностями и тревогами. Вот, например, сейчас я стою перед большим затруднением. Сомневаюсь, могу ли я, автор английского романа, рассчитывать, что я сам или мои читатели знаем французский язык, как его знают французы. Между тем мисс Биркенхэд на данном этапе своего жизненного пути отличалась своеобразной склонностью прибегать к французскому языку по самым неожиданным поводам, и мне кажется, что ни я, ни читатель не вправе судить о том, что это был за французский язык, и пытаться переводить то, что она говорила. Так что самое лучшее - передать ее слова как можно точнее, отметить те случаи, когда они произвели не тот эффект, на который она рассчитывала, и этим ограничиться. И если слова ее в большинстве случаев будут непонятны, то впечатление читателя, по существу, не будет ничем отличаться от впечатления Эдварда-Альберта, а ведь на нем-то, в конце концов, и сосредоточен интерес нашего повествования. В момент вступления Эванджелины в дуберовский кружок особой формой ее самоутверждения служили восторженные разговоры о милом Пари. Она только что вернулась в Лондон после шестимесячного пребывания в Париже и всеми силами души стремилась обратно. Но она понимала, что это едва ли возможно до отпуска, и Лондон казался ей еще мрачнее по контрасту с сиянием облаков над материком, где витали ее мысли. В пансионе она появилась почти одновременно с мисс Блэйм, искавшей самоутверждения не столько в словах, сколько в действиях. Эванджелина была брюнетка с желтоватым цветом лица, тонкими изогнутыми бровями и смелым, ищущим взглядом карих глаз, а костюм ее был отмечен тем каше, которое приобретается только в знаменитых заведениях Лувра и Больших Бульваров. Никогда за столом м-сс Дубер не появлялось ничего более французского. Мисс Биркенхэд рассказывала о Великом Событии своей жизни маленькой группе на том конце стола, где она сидела: Эдварду-Альберту и мисс Блэйм, что-то сочувственно бормотавшим в ответ; молодому голландцу из комнаты напротив Эдварда-Альберта, который хотел выучиться английскому языку и слушал внимательно, с неопределенной любезной улыбкой, видимо, ничего не понимая; вдовушке в митенках, готовой слушать, одобрительно кивая, что угодно, лишь бы это не противоречило требованиям нравственности; мисс Пулэй, которая сперва была немножко рассеянна, но потом стала слушать чуть не с восторгом; Гоупи, в чьи обязанности входило интересоваться каждым, и м-сс Дубер, которая по большей части сидела так далеко, что слышать ничего не могла, но тем не менее слушала, если можно так выразиться, приветливым взглядом и улыбалась, когда видно было, что Эванджелина рассказывает что-то забавное. Но м-р Чэмбл Пьютер не находил в Эванджелине ничего такого, что могло бы дать пишу его склонности к юмору, и осторожно проходил за спиной м-ра Дубера к своему месту за столом, чтобы там пожаловаться на распущенность нравов одному пожилому и глуховатому вегетарианцу, специалисту переплетного дела, высказывавшему довольно резкие суждения о консервах и раковых опухолях, но вообще державшемуся очень замкнуто... - Меня всегда тянуло в Париж, - изливалась Эванджелина, - еще когда я была в школе. Я любила уроки французского. Мне пришлось заниматься им только год, под самый конец, но я получила награду. Это была книжка о милом _Пари_ с хорошенькими цветными картинками. Я всегда говорила, что если выйду замуж, то потребую, чтобы медовый месяц мы провели в Пари. И вдруг, подумайте, совершенно неожиданно в начале этого года с изумлением узнаю, что меня хотят послать на полгода во Францию, совершенно даром и бесплатно - gratuitement [бесплатно (франц.)]. Согласна ли я? Конечно. Que voulezvous? [Что поделаешь? (франц.)] - Кто бы отказался! - вставила Гоупи, явно разделяя энтузиазм рассказчицы. - Laissez-faires sont laissez-faires [ехать так ехать - таков смысл того, что хочет сказать Эванджелина, но выражается она совершенно неправильно; в дальнейшем французская речь ее пестрит нелепыми искажениями и двусмысленностями], - продолжала Эванджелина. - Речь шла не об увеселительной поездке, разумеется, и не об усовершенствовании во французском языке. Просто война запутала все дела нашей фирмы, понадобился там еще человек - и выбрали меня. Сегодня предупредили, а через неделю - всего через какую-нибудь неделю! - я уже на борту парохода, прощаюсь с белыми скалами Альбиона. И не успела оглянуться - уже спускаюсь по трапу, а вокруг меня вое кричат и тараторят по-французски. А я на первых порах забыла и то немногое, что знала. Эдвард-Альберт сочувственно кивнул. - Это такой веселый язык. В нем нет ни одного слова, которое не имело бы двойной entente [смысл (франц.)]. Английская речь, тяжеловесная, насквозь мещанская, плетется шагом. А французская скачет, как настоящая pierreuse [Эванджелина хочет сказать: Pierrette (Пьеретта), а вместо этого по ошибке говорит pierreuse (каменистая)]. - Язык живой и немножко всегда непослушный. В нем столько esprit и je ne sais quoi... [остроумия и чего-то неопределенного] ах, как это у них говорится?.. Да, elan vital [жизненного порыва]. Все звучит так вежливо, так изящно! Говоришь обыкновенному шоферу такси: "Cocher! Pouvez-vous me prencire?" А он смеется и говорит: "May volontier mam'selle, toujours a votre service" [точное значение этих двух реплик представляет собой двусмысленность: "Кучер, вы не возьмете меня?" "Как же, с удовольствием, мадемуазель, к вашим услугам"]. Ну когда услышишь что-нибудь подобное от лондонских извозчиков? - Там был один господин, с которым у фирмы дела. Он был очень внимателен ко мне и многому научив меня. Нет, нет, не подумайте чего! Он совсем старый и наполовину англичанин, но все равно ничуть не смущался, что его увидят с девушкой, которая ему во внучки годится. Comprenez? Pas de tout... Pas de deux... [Понимаете? Ничуть. - Исковеркав французское выражение pas du tout (ничуть) и превратив его в бессмысленное pas de tout, Эванджелина смешивает его с названием танца pas-de-deux (па-де-де)]. Как это? Позабыла. Мы отлично проводили время. Я называла его своим "faux pa" [двусмысленность: Эванджелина коверкает выражение faux papa (подставной папаша) и заставляет его звучать как faux pas (ложный шаг)], и он просто был в восторге от этого. Повторял всем и каждому. - У него была квартира au bordel riviera [опять двусмысленность: Эванджелина хочет сказать: au bord de la riviere (на берегу реки), но коверкает слова так, что получается au bordel Riviera (в борделе Ривьера)], на берегу Сены, - знаете? Прямо над пристанями mouche [пристани для речных трамваев], где останавливаются пароходы. Там у него была и контора, где мы с ним работали, и он приглашал меня завтракать, и заставлял говорить по-французски, и очень хвалил. Всегда, бывало, смеялся и говорил: "Ничего, ничего. Единственный способ научиться французскому языку - это говорить на нем". Я его спрашивала: "А я говорю по-французски?" А он мне: "Не совсем еще по-французски, черри" [Эванджелина хочет сказать "cherie" (дорогая), но путает французское шери с английским черри (вишня)]. Он по большей части называл меня "черри", то есть "милочка", - так это, по-отечески. "Не совсем еще по-французски, но это очень хорошая Entente Cordiale [сердечное согласие ("Антанта" - союз Франции, Англии и Америки в период первой мировой войны); тут намек на то, что французский язык Эванджелины представляет смесь французского с английским] - самая лучшая Entente Cordiale, какую мне приходилось встречать. Мне было бы жаль пропустить хоть слово". Он называл это Entente Cordiale, потому что уверял, что просто молодеет, слушая, как я говорю. Ах! Мы так веселились... Таким образом, Эванджелина с первых дней показала себя во всей красе и при этом по достоинству оценила ту оценку, которую прочла в восхищенных глазах Эдварда-Альберта. Я уже говорил, что он больше всех в пансионе имел шансы котироваться как мужчина, ибо изучавший английский язык молодой голландец скоро пришел к убеждению, что понимать Эванджелину - задача совершенно непосильная. Она изо всех сил старалась вовлечь его в разговор, но что можно сделать, когда человек на самые остроумные ваши замечания отвечает с находчивостью глухого. Как-то раз Эдвард-Альберт нашел на полу возле письменного стола в гостиной листок почтовой бумаги. Почерк был мисс Пулэй, но Эдвард-Альберт не знал этого и без всякой задней мысли подал бумагу Эванджелине со словами: - Не ваше ли? Как будто по-французски. Текст был озаглавлен "Menu Malaprop" и гласил следующее: Potage Torture Maquerau (Vent blank) Agneau au sale bougre Или на выбор: a Gigolo (vent rouge) Petits pois sacree, Вкусный горячий chauffeur Demitasse а l'Americaine Champagne fin du monde Fumier, s.v.p. [Шуточный текст озаглавлен: "Menu malaprop (вместо mal-a-propos), что можно перевести: "Список блюд невпопад". Примерный перевод названий: Potage torture (вм. tortue) - суп-пытка (вм. черепаховый). Maquerau Vent blank (вм. vin blanc) - макрель с пустым ветром (вм. с белым вином). Agneau au sale bougre - барашек под негодяя. Или на выбор: Gigolo (вм. Gigot) vent rouge (вм. vin rouge) - молодчик (вм. бараньей ноги) с красным ветром (вм. вином). Petits pois sacree (вм. sucre) - проклятый (вм. сладкий) горошек. Chauffeur (вм. chou-fleurs) - шофер (вм. цветная капуста). Demitasse a l'Americaine - чашка кофе по-американски. Champagne fin du monde (вм. Fine champagne) - шампанское конец света (вм. высшего сорта). Fumier (вм. Fumez) s.v.р. - навоз (вм. курите), пожалуйста] Эванджелина прочла и густо покраснела. - Гадина! - воскликнула она с резкостью, которой Эдвард-Альберт в ней и не подозревал. - Она изъясняется по-французски, как школьная грамматика. Так я ведь училась на слух, а она зубрила своей лобастой башкой... И, наверно, воображает, что остроумно. Она помедлила минуту, потом скомкала листок в кулаке. - Я не нахожу тут ничего остроумного, - верноподданнически заявил Эдвард-Альберт. - Правда, я не знаю языка... Бросить это в камин? 9. ПОПАЛСЯ - Вас не было целую неделю. Чем вы занимались в Шотландии? Тут все делают из этого страшную тайну. Такими словами встретила она его в тот роковой вечер, когда он вернулся. Она произнесла их интимно, понизив голос. Мисс Блэйм уже пообедала и ушла наверх; мисс Пулэй не было дома. Голландец был поглощен раздумьем о сослагательном наклонении в английском языке и не обращал никакого внимания на разговор, который явно его не касался. - Е-е-если б ты был, - вновь и вновь шепотом повторял он, - е-е-если бы он был... Да... Она с нетерпением поджидала Эдварда-Альберта и вот теперь, в этом уголке, наконец завладела им. - Да все дела, - ответил Эдвард-Альберт. - Штука, видите, в том, что... совершенно неожиданно... я получил наследство в Шотландии. - Наследство? - Ну да, то есть в общем кое-какую недвижимость. Я и понятия не имел, что у меня там родственники. Просто с неба свалилось. Мне о самом себе многое неизвестно. Меня, знаете, в детстве похитили. Я давно об этом догадывался - чувствовал какую-то тайну. Ну, пришлось иметь дело с юристами, агентами и всякое такое. - И большое наследство, Тэдди? Я надеюсь, оно не заставит вас уехать отсюда? Мне без вас будет очень скучно. - Да, теперь я все-таки обеспечен. Конечно, я еще не знаю, как устроюсь. Все это так неожиданно. Но мне не хочется уезжать отсюда, от вас... от всех, - поправился он, испугавшись, что кто-нибудь может услышать. - Во всяком случае, пока мне некуда ехать. Она кивнула. - Сколько же это составляет? Его осторожность отступила перед желанием произвести впечатление. - Да несколько тысяч, - ответил он. - Независимость обеспечена. - Уж это конечно. - Какой вы счастливый, Тэдди. Можете поехать куда угодно. Делать что угодно. - Я хочу сперва немножко осмотреться. Знаете, я решил не бросать свою... свои занятия. Пока, во всяком случае. Буду продолжать, просто чтобы что-нибудь делать. А то скучно как-то. И потом - необходима осторожность. Эти деньги - просто как сон какой-то. Вдруг я завтра проснусь, и окажется, что это действительно сон? - Да, - ответила она. - Мне это очень понятно. Но вы увидите, что это действительность. Увидите, что вам открыты все пути. - Наверно, на моем месте вы сейчас же поехали бы в свой ненаглядный Париж. - Не знаю, Тэдди. Может быть, и нет, потому что тогда мне это было бы доступно в любое время. Может быть, мне захотелось бы пожить здесь. Как вот вам. Может быть, я почувствовала бы, что мне трудно оторваться от чего-то... от чего-то такого, о чем я все время думаю и без чего не могу обойтись. Ведь у нас с вами очень много общего, Тэдди. - Я никогда не замечал. - Но это так, уверяю вас. - Может быть, и так. Только вы немножко поумней... Она так углубилась в выяснение интересовавшего их обоих вопроса, что забыла о своем увлечении французским. Она была прежней, допарижской Эванджелиной, и с ее губ не слетело ни одного слова на наречии Entente Cordiale. Когда они встали, чтобы идти наверх, она взяла его под руку, чего прежде никогда не делала. - Отойдем в уголок, - сказала она. - Я хочу еще потолковать с вами обо всем этом. Там, внизу, за столом, все следят и слушают, так что и не поговоришь как следует. А я должна, должна поговорить с вами, Тэдди, милый. Я так счастлива, что вы счастливы, и так боюсь за вас, боюсь, как бы с вами чего-нибудь не случилось. Как замечательно, что вы теперь можете отсюда уехать. Делать что вздумается. Устроить свою жизнь, как хочется. И это так страшно. Я завидую вам, мой мальчик, просто завидую. Я готова заплакать, так я волнуюсь. Ее задушевная искренность вызвала в нем ответное доверие. Он заговорил с ней так откровенно, как редко был откровенен даже с самим собой. Они сидели рядом, совсем близко, так что их жаркое дыхание смешивалось. Она принарядилась, и сквозь легкую ткань платья он чувствовал плечом ее теплое плечо и видел ее руку, легко опиравшуюся на его колено. - Я ведь, знаете, не особенно, что называется, образованный. Я часто думаю, как хорошо бы, если бы у меня был кто-нибудь, кто бы мне немножко помог... А теперь... особенно. - Может быть, я могла бы... помочь вам? - Вы - помочь мне? - Я бы с радостью. - Мне? Вы, которая были во Франции, и столько читали, и так хорошо говорите по-французски? Да рядом с вами я... Она пристально посмотрела на него. - Вы самый милый и скромный человек, какого я только встречала, мой дорогой. Женщина полна жертвенности. Говорю вам, я готова для вас... на все. Готова посвятить вам всю себя. Хотите? Он забыл всякую рисовку. - Вы знаете, я всегда говорил, что люблю вас. Всегда. И я говорил правду. - Вы любите меня? Наступило многозначительное молчание. Она была так близка, что он слышал, как бьется ее сердце. Глаза ее горели. Он задрожал. Ему хотелось поцеловать ее. Но здесь было не место для поцелуев. Может, кто-нибудь подглядывает за ними, заслонясь газетой или укрывшись где-нибудь в углу. В этом пансионе никогда нельзя быть спокойным. Никогда. - Я люблю вас, - прошептал он. - Любимый, - ответила она. Опять несколько мгновений напряженного молчания. - Это правда? - Клянусь жизнью. Новая, еще более продолжительная пауза. Потом она взглянула на свои ручные часики. - Мне давно пора спать. Завтра в девять снова на работу, мой милый. Тянуть обычную лямку. - Ненадолго, - ответил он. - Теперь уж ненадолго. И этим как будто было все сказано. Она встала и улыбнулась. Он встал и улыбнулся в ответ. Он пошел за ней по лестнице, уже не думая о том, смотрят на них или нет. Потому что теперь она принадлежит ему. И на этот раз без всяких "переста-а-ань". Что же еще нужно? Мисс Блэйм сидела в дальнем конце комнаты и делала вид, что читает. Около своей двери Эванджелина резко остановилась и кинула взгляд вверх и вниз. Ни там, ни тут - ни души, и никто не слушает. Она взяла обе его руки в свои и подержала их, глядя на него взглядом собственницы. Потом выпустила и, медленно, осторожно притянув его голову к себе, поцеловала его. Это был долгий, жадный поцелуй, поцелуй неглупой молодой женщины, которая ждала этого момента не один день. Ее губы блуждали некоторое время, потом прижались к его губам, и после этого всякое воспоминание о поцелуях Молли исчезло из памяти Эдварда-Альберта. - А теперь, - прошептала Эванджелина еле слышно, - покойной ночи, мои любимый. Je t'aime, j'e t'adore [люблю тебя, обожаю (франц.)]. Он был в нерешительности. - Покойной ночи, - ответил он тоном, в котором явственно звучал вопрос. Он пошел наверх, к себе в комнату. По дороге оглянулся через перила, но она уже тихонько закрыла за собой дверь... Он долго лежал, не в силах заснуть от страшного возбуждения. Мечты и желания плясали дикий танец в его голове. Он встал с постели и принялся в пижаме расхаживать по комнате. Подошел к двери и долго прислушивался, потом тихонько открыл ее и выглянул на лестницу. - Эванджелина, - прошептал он почти беззвучно, но, услышав храп молодого голландца из-за двери напротив, юркнул к себе. Там он разделся и стал внимательно рассматривать себя в каминное зеркало. Нашел, что впадины над ключицами не такие глубокие, как раньше. Он задумался. Кончилось тем, что он кинулся на постель и со страстной нежностью стиснул в объятиях подушку. - Эванджелина, - шептал он ей. - Моя дорогая Эванджелина. Скажи, что ты меня любишь. Говори, говори, что ты любишь меня. Повтори еще раз. Так наконец он получил возможность заснуть. 10. ПОМОЛВЛЕН - Но, дорогой, свадьба невозможна, пока мы живем в одном доме. Это просто немыслимо. Надо же считаться с окружающими. С моими родными, во всяком случае. Сперва Эдвард-Альберт о таких вещах вовсе не думал. Все его желания были направлены на Эванджелину и Это, а посторонние обстоятельства, которые-предшествуют осуществлению этих желания, совершенно не интересовали его - пока она не заставила его интересоваться ими. Он не мог понять, почему бы им не вкусить супружеских радостей, не дожидаясь свадьбы, еще здесь, в пансионе, и ему представлялось, что можно немедленно пойти в ближайшую регистратуру и оформить там брак. До своего возвращения из Эдинбурга он меньше всего задумывался об этом. - Но когда люди влюблены, они друг друга желают. Я желаю тебя, Эванджелина. Страшно. Просто не могу передать как. Я не в силах сдерживаться. - Сама жду не дождусь, милый. Может быть, даже больше, чем ты. Но нельзя допускать, скандала. Нельзя. Ну подумай, как это будет выглядеть в брачной хронике "Таймса" - у жениха и невесты один и тот же адрес! Pas possible, cheri. Je m'en fiche de tout cela [Это невозможно, милый. Плевать я хотела на все это. (Эванджелина хочет сказать: "Это невозможно, милый. Я не могу допустить этого")]. Она поглядела на него. - Ну что ты губы надул, мой миленький? Будь паинькой, потерпи немного. Так бы тебя и расцеловала. И расцелую, погоди только. - Ах, не мучая меня! - воскликнул Эдвард-Альберт и тихонько отодвинулся от нее. Вот уже три дня, как они были помолвлены. Теперь они сидели в одном из прелестных уголков Риджент-парка. О помолвке было сообщено м-сс Дубер для тактичного оповещения жильцов, и если не считать полной юмора гримасы м-ра Чэмбла Пьютера да довольно едкого замечания мисс Блэйм, сделанного в беседе со вдовой в митенках и племянницей м-сс Дубер, насчет всяких интриганок и охотниц за женихами - замечания, которое, может быть, предназначалось, а может быть, и не предназначалось для ушей Эдварда-Альберта, - общество реагировало на эту новость довольно слабо. М-сс Дубер проявила отменное великодушие, несмотря на то, что теряла двух постоянных и вполне платежеспособных жильцов; она по собственной инициативе дала Эдварду-Альберту превосходную характеристику: - Такой тихий, благовоспитанный. Гоупи объявила Эванджелине, что она страшно счастливая девушка, а Эдварду-Альберту - что он страшно счастливый мужчина, и призналась им, что сама все ждет, когда наконец явится ее рыцарь и похитит ее из очарованного замка. После некоторого колебания Эдвард-Альберт ушел из конторы "Норс-Лондон Лизхолдс", но Эванджелина при попытке прервать свою деловую карьеру встретила лестные для себя затруднения. - Без меня там просто не знают, где что лежит, - сообщила она. С ней договорились, что она останется на половинном рабочем дне, пока не подготовит себе преемницу. Подготовка сильно затруднялась неутолимой жаждой Эванджелины делиться с последней своими мечтами о близком супружеском счастье. С самого начала их новых отношений она обнаружила огромную уверенность в своих организаторских талантах. Неопытность Эдварда-Альберта в делах света и его крайняя рассеянность пробудили в ней скрытое чувство материнства. Все ее женские инстинкты ожили. Она решила, что надо снять удобную квартиру на Блумсбери-сквер, по крайней мере один этаж ("наше собственное гнездышко, мой любимый"). - Мы начнем наши поиски послезавтра днем. Это будет так интересно! - Да уж, верно, без этого не обойтись, - ответил он. Она повела дело очень ловко. Говорила с управляющими и домохозяевами. Сама вела все переговоры. Он старался держаться солидно, с достоинством, но в душе чувствовал досаду на то, что она руководит им. Однако влечение к ней одерживало верх. Он испытывал нечто похожее на выжидательную покорность влюбленной собаки. Они нашли, что ей было нужно, близ Торрингтон-сквер - не просто квартиру, а целый верх: две гостиные, две хорошие спальни и еще две комнаты, в которых можно было устроить спальни или что угодно, затем кухня-буфетная, кладовая, гардеробная и ванная! Он был втайне испуган перспективой занимать сразу такое множество комнат, но она пришла в восторг. Плата была очень умеренная, а она и не мечтала так шикарно устроиться. Плата была небольшая, потому что милая, но непрактичная владелица дома, занимавшая нижнюю часть его, долгое время сдавала верх без меблировки. Но вдруг ее одолел дух предприимчивости, и она решила обставить комнаты, приобретя мебель в рассрочку, и сдавать их с услугами. К ней въехал художник с женой, множеством очаровательных картин и купленным в рассрочку пианино. Несколько дней все как будто шло хорошо. А потом сразу разладилось. Пошли неприятности с прислугой из-за лишних людей, которых надо обслуживать, - пояснила домовладелица с выражением тихого негодования. Кухарка объявила, что уходит; глядя на нее, забастовала и горничная; кухарка и сейчас еще здесь, но ведет себя очень нахально, а художник звонил, звонил до тех пор, пока в батарее был ток, а потом уехал на такси с женой я картинами, оставив пианино и не заплатив по счетам. - Уехал как ни в чем не бывало, таком здоровенный, длинный... Я его опрашиваю: что же мне теперь делать? А он заявил: "Можете требовать через суд", - и поглядел на меня такими страшными глазами. И даже не подумал оставить адрес, куда уехал, так что как же я могу обратиться в суд? Ввиду этих обстоятельств Эванджелина и решилась пустить в ход свою деловую сметку. Она еще раз осмотрела не слишком богато обставленные комнаты. - Пианино нет, - заметила она. - Вчера увезли. Оттого и штукатурка осыпалась на лестнице, видели? Если бы нам удалось договориться! Я была бы так рада. Но услуги взять на себя не могу, просто не могу. С теперешней прислугой... Все - война. Прислуга теперь не прежняя. Подавай ей выходные дни да воскресенья вторую половину. А так все тут очень удобно. Вы могли бы взять себе хорошую, солидную женщину для услуг. И не было бы никаких недоразумений. Эванджелина быстро сообразила, какие преимущества сулит наличие служанки. Своей собственной, повинующейся твоим приказаниям. Настоящей служанки - в чепце и фартуке, которая будет открывать дверь гостям. И ей пришла в голову еще более блестящая идея: в случае званого обеда можно будет приглашать кухарку снизу и платить ей сколько-нибудь там дополнительно. - Не слишком много, - добавила Эванджелина, - но столько, чтобы она была довольна. А если придется немножко самой повозиться с готовкой, так мне не впервой faire la cuisine [стряпать (франц.)]. И еще прежде, чем она окончательно договорилась с непрактичной особой, комнаты были не то что сняты, а захвачены - и за более низкую плату, чем стоили все до сих пор виденные ими квартиры, даже без мебели. - Мой муж... - сказала Эванджелина. - Через несколько недель он станет моим мужем... и тогда я перееду сюда совсем и буду вести хозяйство. Он заключит с вами контракт на обстановку, и мы привезем еще свои вещи - картины и всякое такое, так что будет уютно. В общем - устроимся неплохо. Непрактичная особа залепетала какой-то вздор относительно сведений, но Эванджелина отклонила эту тему. - Но что-то записать я ведь должна. Так уж водится, ничего не поделаешь. Ваши фамилии и все такое, - настаивала непрактичная особа. Поискав вокруг перо и чернила, которых, по-видимому, никогда здесь и не было, она отправилась за ними в нижние апартаменты. Эванджелина, словно у себя дома, проводила ее на лестницу, посмотрела, как она спускается вниз, захлопнула дверь и проверила, плотно ли она закрыта, потом, совершенно преображенная, повернулась к своему возлюбленному. Она скинула деловое выражение, словно маску, и теперь вся сияла от радости: - Дорогой мой. Такой терпеливый. Ну разве здесь не мило? Не великолепно? Она всплеснула руками, закружилась по направлению к нему и кончила тем, что крепко его поцеловала. Он судорожно сжал ее в объятиях. - Погоди, - шепнула она, освобождаясь из его рук. - Она сейчас вернется. Они стояли, не спуская друг с друга глаз. - Ты ловко это устроила. - Радуюсь одобрению своего повелителя. Этот тон как раз подходил к обстоятельствам. - Ты ловко умеешь устраивать такие дела, - повторил он. Непрактичная особа вернулась; она записала их фамилии, предполагаемый день въезда и то, что она называла "сведениями". Эванджелина указала два адреса, которые Эдварду-Альберту были незнакомы; в одном из них - если он не ослышался - упоминался Скотланд-ярд. Скотланд-ярд? Тут наступило молчание. - Мы только еще раз немножко посмотрим, - сказала Эванджелина, давая понять хозяйке, что с ней разговор окончен. - Я хочу кое-что измерить. Непрактичная особа отбыла, поскольку было совершенно очевидно, что ей здесь решительно больше нечего делать, и Эванджелина снова преобразилась. - Мистер Эдвард-Альберт Тьюлер у себя дома, - произнесла она с поклоном. - Чудеса, да и только, - ответил Эдвард-Альберт и кинул на нее пламенный взгляд. Они помолчали. - Если б я только мог хорошенько тебя обнять. - А ты пока меня хорошенько поцелуй... - А-ах!.. Она оттолкнула его. - Ты делаешь успехи. Эдвард-Альберт становился все смелей. - Она ведь больше не придет сюда. - А вдруг. Тес... Что это? Оба прислушались. Его голос перешел в сдавленный шепот: - Знаешь, для меня это настоящая пытка. - Если б это от меня зависело, я бы ее прекратила. - Давай просто придем сюда завтра. - Тес... Снова молчание. Она предостерегающе положила ему руку на плечо. - Послушай, милый. Ты ведь знаешь, что есть такие периоды... Знаешь?.. - Я что-то слышал... - Ну, значит, тебе понятно. - Тогда через неделю. Обещай мне, что через неделю. - Обещаю это себе! - в упоении воскликнула Эванджелина и опять закружилась, на этот раз в сторону двери. - Приходится верить, раз ты так говоришь, - недовольно проворчал Эдвард-Альберт и вышел за ней из квартиры. В ожидании счастливого дня молодые люди под умелым руководством Эванджелины принялись изучать характеры друг друга. Эванджелина изучала внутренний облик Эдварда-Альберта очень подробно, а он, быстро подчинившись ей, видел ее только такой, какой она желала ему казаться. Она поступила так, как часто поступают влюбленные: придумала себе особое имя - специально для него. - Зови меня Эвадной. Эванджелина! Я это имя всегда терпеть не могла. Сразу напоминает викторианцев и лонгфелловское что-то. Оно ко мне не идет. А вот Эвадна... Милый, скажи "Эвадна". - Эвадна, - повторил Эдвард-Альберт. - Дорогая Эвадна. - Дорогая Эвадна, - опять послушно повторил он. - Теперь насчет нашей свадьбы. У нас будет настоящая, хорошая свадьба. Не какая-то там дурацкая регистрация. Нет, и "голос господа бога, ходящего в раю", и все как надо. Ты будешь так хорош в цилиндре и светло-серых брюках. А на жилете, представь себе, - белые отвороты. - Здорово! - воскликнул Эдвард-Альберт, заинтересованный и польщенный, но сильно испуганный. - А у меня флердоранж. - А во что это обойдется? - Боюсь, ты сочтешь меня старомодной! Но у меня ведь столько родных, с которыми я должна считаться. Как это странно, что ты до сих пор ничего не знаешь о моих родных, ну ровно ничего. Ты даже ни разу не спросил: У меня есть отец, крестный и куча родственников. - Я ведь не на них женюсь, - заметил будущий счастливый супруг. - Я не позволю им обижать тебя, Тэдди. Но они существуют. Придется нам приноравливаться. "Отец у меня полисмен - о, только не обыкновенный полисмен. Он из Скотланд-ярда. Работает в уголовном розыске. Инспектор Биркенхэд. У него еще ни разу не было крупного дела, но он всегда говорит, что придет и его день. Он очень, очень проницательный. От него ничто не укроется. Он немножко жестковат, очень строгих правил. Дело в том, что моя мать его бросила и он никогда не мог с этим примириться. Если бы он узнал... если бы только вообразил, что мы решили не дожидаться... - А зачем кому-нибудь знать об этом? - Упаси боже, если он узнает... Так что видишь, все должно быть, как я говорю. Настоящая свадьба, и кто-то должен быть моим посаженым отцом, выдать меня... - Кто же это будет тебя выдавать? Кто смеет тобой распоряжаться? - Мне кажется, милый, нам бы следовало куда-нибудь пойти посмотреть настоящую свадьбу. Ты тогда будешь знать, как это делается. Нам необходим шафер, который похлопотал бы для нас и все устроил. Рис, и флердоранж, и все de Rigor [Эванджелина произносит де-Ригор; правильно было бы де-ригер (de rigueur), что по-французски значит "по всей строгости"]. Я уж об этом подумала. У меня есть родственники, Чезер по фамилии. Моя кузина Милли - мы с ней вместе ходили в школу. Она вышла замуж за молодого Чезера. Пипа Чезера. Это делец, как сказал бы Арнольд Беннет, настоящий делец. Ловкач. Он работает директором одного вест-эндского бюро похоронных процессий и может прислать кареты и лошадей за гроши - прямо из конюшни. Кареты, Тэдди! Но, конечно, ни черных перчаток, ни поминальных блюд нам не требуется. Старик Чезер - мой крестный. Он торгует шампанским - особым, без указания года: поставляет его для отелей, ночных клубов, свадеб и тому подобное. Это такое шампанское, которое делают специально для него. Оно дешевле, но тоже хорошее. Он считает - даже лучше. И он всегда говорил, что в торжественный день моей свадьбы заботы о парадном завтраке он возьмет на себя. Она задумалась. - Я не хочу звать никого из сослуживцев. Нет, нет. С ними покончено. Правда, они хорошо ко мне относились. Но как только я там разделаюсь, так прости-прощай. Я не хочу никого обижать, но... в таких случаях надо рвать раз и навсегда. И она снова задумалась. - Да, - произнесла она наконец, словно дверь за собой захлопнула. - Теперь насчет Дуберов. Миссис Дубер. Милая Гоупи. И все. Эта дурочка-племянница может прийти в церковь. Эдвард-Альберт созерцал картину того, что его ожидает, с торжествующим самодовольством. Ему бы очень хотелось, чтобы на свадьбе присутствовали Берт и Нэтс - смотрели бы и удивлялись! - да кое-какие молодые люди и девушки из "Норс-Лондон Лизхолдс" - смотрели бы и завидовали! И где-нибудь, как-нибудь он торжествующе шепнул бы Берту: - Я уже имел ее. Черт возьми - она недурна. "Hubris" [гордыня (греч.)] назвали бы это, вероятно, наши классики. Свадебные грезы продолжались. Он узнал, как невеста потихоньку скроется и наденет дорожное платье. Он тоже переоденется. Им вдогонку будут кидать старые туфли - на счастье. - И - в дорогу. Может быть, в веселый Париж? Я всегда мечтала. Когда-нибудь, когда ты тоже выучишься по-французски, мы устроим себе в Париже миленький маленький ventre a terre [Эванджелина хочет сказать "pied a terre", что значит "уголок", "квартирка"; "venire а terre" - буквально "брюхом по земле" - говорится о мчащейся карьером лошади]. Эдвард-Альберт встрепенулся. - Ну нет, в Париж мы не поедем. Ты там опять начнешь флиртовать с этим своим faux pa. Ни в коем случае. - Ты ревнуешь? Как это приятно, - сказала Эвадна-Эванджелина. - Но если б ты его видел! Он совсем старый. Милый, правда, но уже развалина. Ну, если ты не хочешь туда, так перед нами - весь мир. Поедем в Булонь, а то в очаровательный Торкэй или Борнмаус - снимем там комнату... Это будет наша комнатка, и солнце будет освещать ее для нас. Только представь себе это! Он представил. Они делали покупки. Эвадна принадлежала к числу самых придирчивых покупательниц. Джентльмены в черных пиджаках подобострастно склонялись перед ней, угодливо потирая руки. А она обращалась к Эдварду Тьюлеру и советовалась с ним. Они купили кое-что из мебели. Купили очаровательный мягкий коврик - "для наших босых ножек, - шепнула она, - a saute lit" [смысл: "для вставания с постели" - (au saut du lit)]. И картин - потому что ведь художник увез все свои картины. - Enfant saoul! [Эванджелииа хочет сказать: "Enfin seuls" - "Наконец одни"; вместо этого у нее получается "Enfant saoul" - "Пьяный ребенок"] - воскликнула Эванджелина при виде картины, которую она специально искала. Это была великолепная гравюра на стали, изображавшая высокого, стройного молодого человека, который держит в объятиях свою невесту и прижимает к губам ее руку в радостную первую минуту полного уединения. - Ах, это такая прелестная картина! - сказала Эвадна-Эванджелина, восторженно любуясь своей находкой. - Милый, - шепнула она, когда приказчик отошел так, что не мог ее