вои трубочки? Целый духовой оркестр! Только теперь они трубят свой гимн другим влюбленным. Что ж, пусть им больше повезет. Мы помолчали. Где-то в глубине моего сознания бледным, но требовательным видением возникла Милли, стол, уставленный чайной посудой. Голос Милли: "Ты опоздал..." - Где ты живешь, Хетти? Какой у тебя адрес? Она на секунду задумалась и покачала головой. - Лучше тебе не знать. - Но, может, я бы все же чем-то помог?.. - Это всех нас только взбудоражит, и больше ничего. Я уж как-нибудь допью свою чашу... грязной воды. Сама заварила, самой и расхлебывать. Чем ты можешь помочь? - Хорошо, - сказал я. - Но мой адрес, во всяком случае, запомнить нетрудно. Все тот же, что и тогда... Что и в те дни, когда мы жили... Ну, словом, Сандерстоун-Хаус. Вдруг - мало ли что... - Спасибо, Гарри. Мы поднялись. Мы стояли лицом к лицу, и тысячи обстоятельств, разделяющих нас, растаяли, словно дым. Остались только она и я - два израненных, потрясенных человека. - До свидания, Хетти. Всего тебе хорошего. - И тебе. - Она протянула мне руку. - Я рада, что мы так встретились, Гарри, пусть это и ничего не меняет. И что ты наконец хоть чуточку простил меня. Встреча с Хетти произвела на меня огромное впечатление. Она рассеяла ленивый рой моих праздных грез, распахнула дверь темницы, откуда хлынул в мое сознание целый поток запретных мыслей, томившихся прежде взаперти. Я думал о Хетти неотступно. Мысли о ней, расплывчатые и несбыточные, являлись ко мне по ночам, днем, по дороге на службу и даже в минуты коротких передышек в рабочее время. Воображение рисовало мне подробности волнующих встреч, объяснений, чудесные и внезапные повороты событий, которые возвращали нам с нею наш утраченный мир. Я прогонял эти туманные видения, но тщетно; они теснились перед моим умственным взором помимо моей воли. Мне трудно даже сосчитать, сколько раз я заходил в тот скверик рядом с Риджент-парком, - с того дня я всегда шел от станции к дому этим окольным путем. А завидев где-нибудь меж цветочных клумб одинокую женскую фигуру, мелькающую за ветвями деревьев, я сворачивал на боковую дорожку, делая еще круг в сторону. Но Хетти больше не приходила. Вместе с неотвязными мечтами о Хетти меня все больше мучили ревность и ненависть к Самнеру. Я, кажется, не хотел обладать Хетти сам; я только горел желанием отнять ее у Самнера. Это враждебное чувство уродливой тенью росло бок о бок с моим раскаянием и вновь пробудившейся любовью. Самнер стал теперь воплощением злой силы, разлучившей меня с Хетти. Мне ни на секунду не приходило в голову, что это я, я сам швырнул ее в лапы Самнера, когда с тупым упорством добивался развода. Все эти думы, и мечты, и фантастические планы, рожденные желанием, чтоб между мною и Хетти произошло что-то еще, - все это я переживал в полном одиночестве: я и слова не проронил о них ни одной живой душе. Меня одолевали угрызения совести; я чувствовал, что совершаю предательство по отношению к Милли. Я даже как-то предпринял несмелую попытку рассказать ей, что встретил Хетти и был потрясен ее бедственным положением. Мне хотелось, чтоб Милли передалось мое душевное состояние, чтобы она разделила мои чувства. И вот однажды, когда мы вышли вечерком пройтись по Хемпстед-Хит, я как бы невзначай сказал, что во время последнего приезда в отпуск с фронта гулял вдоль гряды холмов у Круглого пруда вместе с Хетти. - Интересно, как она сейчас поживает, - добавил я. Милли молчала. Я взглянул на нее: лицо ее застыло, на щеках выступили багровые пятна. - Я надеялась, что ты ее забыл, - глухо проговорила она. - Забыл, а здесь вот вспомнил. - Я стараюсь о ней вообще не думать. Ты не знаешь, что меня заставила вынести эта женщина, какое унижение. И не только за себя. За тебя тоже. Она ничего больше не сказала, но и без слов было ясно, как страшно расстроило ее одно лишь упоминание о Хетти... - Бедняги вы, бедняги! - вскричала Файрфлай. - Вы были все просто одержимы ревностью! Не пошел я тогда и к Фанни, чтобы поделиться своею новостью. Ведь в свое время я представил ей факты в ложном свете, изобразив Хетти самой заурядной распутницей. Теперь это было не так-то просто исправить. Кстати, в последнее время я виделся с сестрою далеко не так часто, как прежде. Мы с Фанни теперь жили в разных концах города. Ее отношения с Ньюберри стали гораздо более открытыми, и у нее появился свой круг знакомых, в котором ее очень любили. А Милли из-за этой гласности стала относиться к ней еще холоднее: боялась, как бы не разразился скандал оттого, что брат Фанни занимает такое видное положение в фирме "Крейн и Ньюберри"! Ньюберри снял дачу под Пангборном, и Фанни жила там по целым неделям, совершенно вне нашего поля зрения. Однако очень скоро произошли события, заставившие меня опрометью ринуться к Фанни за помощью и советом. Нежданно-негаданно, в июле, когда я начинал уже думать, что никогда не увижусь с Хетти вновь, она обратилась ко мне с просьбой помочь ей. Нельзя ли нам встретиться в один из ближайших вечеров, писала она, у фонтана в парке возле зоологического сада? Там можно взять шезлонги и посидеть. Она должна кое о чем поговорить со мной. Только не надо писать ей домой: Самнер за последнее время стал очень ревнив. Лучше поместить объявление в "Дейли экспресс" под буквами А.Б.В.Г. и указать день и час. Я назначил свой ближайший свободный вечер. Вместо угасшей, равнодушной Хетти, которую я видел весной, я встретил Хетти возбужденную и энергичную. - Я хочу найти такое место, где нас никто не увидит, - сказала она, едва я подошел к ней. Она взяла меня за руку, повернула и повела к двум зеленым шезлонгам, стоявшим немного поодаль, в стороне от главной аллеи. Я заметил, что на ней то же поношенное платьице, что и в прошлый раз. Однако держалась она теперь совершенно иначе. Теперь в ее манерах и голосе сквозило нечто интимное и доверительное, словно она за это время тысячу раз мысленно встречалась со мною, - так оно, разумеется, и было. - Скажи, Гарри, в тот раз ты все говорил серьезно? - начала она. - Совершенно. - Ты правда готов мне помочь? - Чем только могу. - Даже если б я попросила денег? - Естественно. - Я хочу уйти от Самнера. Сейчас есть такая возможность. Это осуществимо. - Расскажи, Хетти. Я сделаю все, что в моих силах. - Многое переменилось, Гарри, с той нашей встречи. Я ведь тогда совсем дошла до точки. Что на меня ни свалится - пусть, все равно. Пока не увидела тебя. Не знаю отчего, но это всю меня перевернуло. Быть может, рано или поздно это произошло бы и так. Короче говоря, я не могу больше с Самнером. И вот как раз представился случай. Только понадобится много денег - фунтов шестьдесят, а то и семьдесят. Я подумал. - Это вполне возможно, Хетти. Если бы ты могла немного подождать - неделю, скажем, или дней десять. - Понимаешь, у меня есть подруга, которая вышла замуж за одного канадца. Когда ему нужно было вернуться на родину, она осталась здесь, потому что вот-вот ждала ребенка. Теперь подруга едет к мужу. Она недавно болела и не совсем еще поправилась, так что ей неприятно пускаться одной в такую дальнюю дорогу. Мне было бы совсем нетрудно уехать с ней под видом двоюродной сестры - как будто я ее сопровождаю. Если б только привести себя в приличный вид... Мы уже с ней все обсудили. У нее есть один знакомый, он мог бы выправить мне паспорт на девичью фамилию. Вот такой у нас план. А вещи и все прочее можно оставить у нее. И я бы сбежала потихоньку. - Ты хочешь сменить фамилию? Начать там все сначала? - Да... Я задумался. Что ж, хороший план. - С деньгами затруднений быть не должно, - сказал я. - Я не могу больше жить с Самнером. Ты никогда его не видел. Ты не знаешь, что это такое. - Красивый, говорят. - Я ли не изучила это лицо, воспаленное, слабое! Враль и мошенник. Хвастает, будто ему ничего не стоит провести кого хочешь. И ко всему стал пить. Бог его знает, зачем только я вышла за Самнера. Как-то казалось естественно: ты со мною развелся, а ребенку нужен отец. Но он мне противен, Гарри. Омерзителен. Я больше так не могу. Я не вынесу. Ты не представляешь себе: тесная каморка, да еще в такую духоту... Чего это стоит - не подпускать его к себе, раскисшего, пьяного... Если бы не этот спасительный выход, добром бы не кончилось. - Почему тебе не уйти прямо сейчас? - спросил я. - Зачем вообще к нему возвращаться? - Нет. Уйти надо так, чтобы сжечь все мосты. Иначе быть беде. И так, чтобы ты не был замешан. Он сразу же заподозрит тебя, если дать хоть малейший повод. Это как раз самое главное - чтобы все шло через кого-то другого: деньги, письма и все остальное. А ты будь в стороне. Нельзя давать мне чеки - только деньги. Нельзя, чтобы кто-то видел, что мы встречаемся. Даже здесь, сейчас, и то опасно. Он уже давно увязает все глубже. Сейчас связался с одной темной шайкой. Они шантажируют букмекеров на скачках. Ходят с оружием. Что где узнают - передают друг другу. Началось с пари на ипподроме, а теперь хотят вернуть свое кровное - это у них так называется... Если они пронюхают, что ты замешан, тебе не уйти. - Траншейная война в Лондоне! Ничего, рискнем... - Рисковать ни к чему, надо только действовать осторожно. Вот если бы найти, через кого держать связь... Я сразу подумал о Фанни. - Да, это надежно, - сказала Хетти. - Надежнее не придумаешь. Мне бы так приятно было ее увидеть снова. Она мне понравилась с первого взгляда... И до чего же ты хороший, Гарри. Такая доброта... Я не заслужила. - Вздор, Хетти. Не я ли тебя столкнул в грязь? - Я сама прыгнула. - Нет, упала. Не ахти какая доблесть помочь тебе выбраться. На другой же день я отправился к сестре, чтобы подготовить ее к встрече с Хетти. Я выложил ей все начистоту, сознался, что в свое время очернил Хетти, раздув ее вину, и попросил Фанни выручить ее теперь. Фанни сидела в кресле и слушала, не сводя с меня глаз. - Надо мне было повидать ее, Гарри, а не полагаться сразу на твои слова, - сказала она. - Хотя у меня и сейчас не укладывается в сознании, как это можно вынести, чтобы тебя кто-то целовал, когда любишь другого. Правда, ты сам говоришь, что она до этого выпила вина. Мы ведь, женщины, не все устроены одинаково. Каких только не встретишь - мир велик. Есть и такие, что теряют голову от первого поцелуя. Мы с тобой, Гарри, - другое дело. Вот ты сидел, говорил, а я думала: до чего же мы оба, в сущности, похожи на покойницу маму, хоть она и воевала со мной! Нам надо следить за собой хорошенько - не то в два счета станем сухарями. А Хетти твоя была молода - много ли она понимала? Один только раз оступилась, а разбита целая жизнь... Я и не подозревала, Гарри, как все было на самом деле. И Фанни стала вспоминать, какое впечатление произвела на нее когда-то Хетти, какая она живая, темпераментная, какая тонкая, интересная собеседница. - Я еще, помню, сказала себе, когда вы ушли: вот в ком есть изюминка! Первая остроумная женщина на моем веку. В ней какая-то особенная поэзия: что ни скажет - все получается немножко иначе, чем у других. Каждая фраза - как цветок в живой изгороди. Правда. Она и сейчас такая? - Х-мм... Я до сих пор не задумывался. Да, пожалуй, действительно есть своеобразная поэзия. Я, кстати, только на днях вспоминал - что это она тогда сказала, когда мы встретились в первый раз? Что-то такое... - Стоит ли повторять ее слова, Гарри. Остроумие - оно цветет только на корню. Если сорвешь - увянет. Взять хотя бы нас с тобой, Гарри: смекалкой бог не обидел и разумом, но такой блеск - это нам не дано. - Я тоже всегда любил ее слушать... Я подробно изложил Фанни план действий и объяснил, что требуется от нее. Сам я Хетти больше не увижу. Те сто фунтов, что мы сумели набрать, ей передаст Фанни. Она же свяжется с приятельницей, которую Хетти будет сопровождать, и посадит Хетти на пароход. Фанни слушала меня серьезно и соглашалась. Когда я кончил, она задумалась. - Отчего бы тебе самому не отвезти ее в Канаду, Гарри? - внезапно спросила она. Я отозвался не вдруг. - Не хочу. - Ты ведь по-прежнему любишь Хетти, я вижу. - Любишь... Не надо мне этого. - Не надо? Быть с ней вместе? - Исключено. Зачем только задавать такие мучительные вопросы? Все умерло. - А воскресить нельзя? И почему исключено? Из гордости? - Нет. - Почему же? - Милли. - Ты не любишь Милли. - Этого я тебе не разрешаю касаться, Фанни. И потом, я ее люблю. - Не так, как Хетти. - Совсем иначе. Но Милли мне верит. Полагается ка меня. Предать Милли - все равно, что вытащить деньги из детской копилки... - Это ужас, до чего благородно мужчины относятся к нелюбимым женам, - с горечью заметила Фанни. - Ньюберри - другое дело, - сказал я. - У меня сынишка. Работа. И - хоть ты не желаешь этого признать - я все-таки люблю Милли. - В известном смысле. Интересно тебе с нею? Весело? - Я ей верю, и я привязан к ней. А насчет Хетти... Ты не совсем понимаешь. Я ее люблю. Больше всего в мире люблю. Но наша встреча - свидание скорбных призраков в лунную ночь. Мы умерли друг для друга. Ты нас не сравнивай с собой, это совсем не то. Я вижу, что Хетти в аду, и сделаю, кажется, все на свете, чтобы ее вызволить. Но мне с ней даже встречаться незачем. Только бы вытащить ее из этой идиотской помойной ямы, чтобы она могла начать все сызнова. Мне больше ничего не надо. Ей - тоже. Быть снова вместе? Обменяться поцелуем любви? После того, как мы сами осквернили и ограбили себя? А сколько зла я ей принес!.. Куда нам! Ты, видно, путаешь нас с кем-то, Фанни. Ты, видно, судишь о нас с Хетти по кому-то еще. - Может быть. Да, наверное. Ну что ж, значит, она едет в Канаду и начинает все сначала. Отойдет, поправится, воспрянет духом... С ее темпераментом, Гарри, нельзя жить в одиночестве, без мужчины, который любил бы ее. - Пусть себе живет, пусть любит. Возьмет другую фамилию. И друзья будут рядом, не дадут в обиду... Пусть забудет. Пусть для нее начнется новая жизнь. - С другим? - Может, и так. - И тебе ничего? Это было очень больно, но я сдержался. - Какое я теперь имею право думать об этом? - Будешь, все равно. И останешься жить со своей супругой, которую ценишь и уважаешь. И которая до того скучна и пресна, что впору повеситься. - Нет. С матерью моего ребенка. С верной подругой, которая связала со мной свою судьбу. И потом у меня есть работа. Быть может, для тебя все это ничто. А с меня и этого довольно. Мне есть чему посвятить жизнь. Да, я люблю Хетти. Я хочу помочь ей вырваться из западни, в которую она попала. Но разве это значит, что я обязан добиваться невозможного? - Серые будни, - сказала Фанни. - А вся наша жизнь - не серые будни?.. - И тут, - сказал Сарнак, - я произнес пророческие слова. Я произнес их... Когда? Две тысячи лет назад или две недели? Здесь, в маленькой гостиной Фанни, этом уголке старого мира, я, плоть от плоти этого мира, предсказал, что не вечно мужчинам и женщинам страдать, как страдаем мы. Я говорил, что мы пока только жалкие дикари, а наше время - лишь хмурая заря цивилизации. Мы страдаем оттого, что дурно обучены, дурно воспитаны, ужасающе невежественны во всем, что касается нас самих. Однако, - говорил я, - мы уже сознаем, как мы несчастны, и в этом залог того, что настанут лучшие дни, когда добро и разум взойдут над миром и люди перестанут мучать себя и других, как мучают сегодня повсюду и везде, во всех концах нашей земли, при всех законах и ограничениях, в ревности и злобе... - Сейчас еще слишком темно вокруг, - говорил я, - и нам не видно, куда идти. Каждый бредет наугад и спотыкается, каждый сбивается с пути. Напрасно стал бы я сейчас гадать, что правильно, а что нет. Как я сейчас ни поступлю, все будет скверно. Мне надо бы по-настоящему уехать с Хетти и снова стать ее возлюбленным. Я и рад бы, что скрывать? Но я обязан остаться верным Милли, верным делу, которое нашел себе в жизни. Направо повернешь или налево - обе дороги сулят лишь раскаяние да печаль. И вряд ли во всем нашем сумрачном мире, Фанни, найдется хоть одна душа, которая не оказалась бы, рано или поздно, перед таким же тяжким выбором. Я не обрушу свод небесный на голову Милли. Я не могу: она доверилась мне. А ты... Ты моя милая сестра, и я тебя люблю. Мы ведь с тобой всегда любили друг друга. Помнишь, как ты, бывало, водила меня в школу? Как крепко держала за руку, когда мы шли через дорогу? Вот и теперь: не делай так, чтобы мне стало еще тяжелей. Только помоги мне вызволить Хетти. И не терзай меня. Она полна жизни, молода, и она - Хетти. Там, далеко, она по крайней мере сможет все начать заново... И все-таки я еще раз увиделся с Хетти, прежде чем она оставила Англию. Она написала мне в Сандерстоун-Хаус и предложила встретиться. "Ты так добр ко мне, - писала она. - Это почти так же хорошо, как если б ты не ушел от меня тогда. Ты благородная душа, ты вернул мне счастье. У меня столько надежд! Я уже сейчас в радостном волнении при одной мысли об океане, об огромном корабле. Нам дали проспект с изображением парохода - ни дать ни взять роскошный отель; и на плане точно обозначено, в каком месте наша каюта. Канада, королева снегов, - как чудесно! А по пути - Нью-Йорк. Нью-Йорк, фантастический, неповторимый - утесы, громады окон, уходящие в самое небо. А мои новые вещи - какой восторг! Я иногда тайком забегаю к Фанни, чтоб хоть потрогать их. Да, я взволнована, благодарна, да, я исполнена надежд. Но, Гарри, Гарри, сердце мое болит и болит. Я хочу тебя видеть. Знаю, что я не заслужила, но хочу тебя увидеть еще раз. У нас все началось с прогулки - так отчего бы нам и не кончить прогулкой? В четверг и пятницу вся шайка будет в Лидсе. В любой из этих дней я могла бы отлучиться из дому хоть до вечера, и будет просто чудо, если кто-нибудь узнает. Жаль, что нельзя повторить ту нашу первую прогулку. Наверное, это слишком далеко и трудно. Что ж, мы ее отложим, Гарри, до тех времен, когда умрем и станем двумя дуновениями ветерка в траве или пушинками, летящими бок о бок. Но ведь у нас с тобой была и другая прогулка - помнишь, когда мы отправились в Шир и прямо через северные холмы дошли до Летерхеда? Под нами раскинулся Вилд, а на горизонте, далеко-далеко, были видны и наши холмы, южные. Сосны и вереск, холмы, холмы... И запах дыма - внизу жгли сухие листья..." Ответ я должен был написать на адрес Фанни. Конечно же, мы совершили эту прогулку - влюбленные, которые воскресили лишь тень своей любви. Мы даже не вели себя, как влюбленные, хотя поцеловались при встрече и само собою подразумевалось, что поцелуемся на прощание. И разговаривали мы, наверное, как усопшие души, что вспоминают мир, в котором жили некогда. О чем мы только не говорили тогда - даже о Самнере! Сейчас, на пороге избавления, весь ужас Хетти перед ним и вся былая ненависть исчезли. Самнер, рассказывала она, полон страсти к ней, она ему по-настоящему нужна; это несправедливо, более того, губительно для него, что она его презирает. Это ранит его чувство собственного достоинства, приводит в исступление, толкает на отчаянные поступки. Другая, любящая женщина не пожалела бы труда, чтобы смотреть за ним, заботиться, как подобает настоящей жене, и, глядишь, сделала бы из него человека. - Но я, Гарри, никогда не любила его, хоть и старалась. Правда, я вижу, когда и отчего ему бывает больно. Я знаю, что порой он страшно мучается. Он творит подлые дела, но ведь от этого ему не легче... Самнер, как выяснилось, еще и тщеславен. Ему стыдно, что он неспособен прилично заработать. Он очень быстро катится на преступную дорожку, а у нее нет власти удержать его. Как сейчас, слышу голос Хетти, вижу ее на широкой верховой тропе меж пышных кустов рододендронов. Серьезно, ровно, доброжелательно рассказывала она про этого прохвоста, который обманул, сломил ее, надругался над нею. В тот день я увидал ее с какой-то новой стороны, но это была, конечно, все та же Хетти - прежняя, милая Хетти, которую я любил, которую я оттолкнул и потерял, умная, быстрая и больше наделенная чуткостью, чем волей... Долго сидели мы на самом гребне над Широм, откуда открывался особенно привольный и красивый вид. Мы вспоминали прежние счастливые дни в Кенте, говорили о просторах, раскинувшихся перед нами, и о пути через океан, о Франции - обо всем на свете. - У меня такое чувство, - сказала Хетти, - как, бывало, в детстве, в конце школьной четверти. Я уезжаю, передо мной мир нового. Надень платьице, Хетти, надень шляпку, тебя ждет большой корабль. Мне и жутко и все-таки радостно... Жаль только... Ну, да что там! - Жаль только?.. - О чем же мне еще жалеть! - Ты хочешь... - Что пользы? Праздные мечты. - Я связан, Хетти. И работа. Я начал и должен довести до конца. Но если хочешь знать, я мечтаю о том же. О господи, если б желания могли избавить нас от оков! - Ты нужен здесь. Будь даже моя воля, Гарри, я все равно не взяла бы тебя с собой. Ты сильный человек, ты выдержишь. Будешь заниматься делом, для которого ты создан. А я положусь на судьбу. Там, вдали отсюда, многое, пожалуй, забудется - и Самнер и это безвременье. Зато я буду часто думать о тебе, о наших южных холмах и о том, как мы с тобой сидели рядом... Быть может, - продолжала Хетти, - рай - это такое место, как здесь. Высокий склон, куда ты добрался наконец. Твои труды, твои усилия, надежды, разочарования, маята, несбыточные желания, горькая ревность, зависть - все это позади, с этим покончено раз и навсегда. Ты здесь. Ты сел и отдыхаешь. И ты не один. С тобою твой любимый, он рядом, он легонько касается тебя плечом, вы сидите близко, очень тихо, и все грехи прощаются тебе; твои ошибки, заблуждения - их словно не бывало. Тебя захватывает красота, ты растворился в ней, вы растворились в красоте вдвоем, вы все забыли вместе, вы растаяли; все горести исчезли, все обиды и печали, и ничего уж не осталось больше, лишь ветерок на склоне, да солнце, да вечный покой... И все это, - Хетти проворно вскочила на ноги и выпрямилась, - все это пустой звук, и только! Ах, Гарри! Вот чувствуешь что-то, а попытаешься сказать - и получается одна шелуха. До Летерхеда нам с тобой еще идти и идти, а ведь к семи тебе надо домой. Так что вставай, Гарри. Вставай, дружище, и пошли. Ты самый хороший на свете, ты просто прелесть, что пошел со мной сегодня. Я, честно говоря, побаивалась, что ты скажешь: неблагоразумно... Уже под вечер мы добрались до деревушки Литтл-Букхэм и здесь выпили чаю. До станции оставалось еще около мили. Едва мы поднялись на платформу, как показался лондонский поезд. Пока все шло хорошо. И тут грянул первый гром. В Летерхеде, когда мы с Хетти сидели у окошка, глядя на перрон, мимо нас к соседнему купе просеменил низенький и румяный человечек; судя по виду - конюх или что-нибудь в этом роде. Простоватый, приземистый, с еврейским носом, из-под которого торчал кончик сигары. Уже садясь в вагон, он случайно бросил взгляд в нашу сторону. Миг сомнения - и в глазах его блеснула уверенность. Хетти отшатнулась от окна. - По вагонам! - объявил кондуктор, давая свисток. Поднялась толчея, и человечек скрылся из виду. Хетти была бледна, как полотно. - Я знаю этого типа. И он меня. Это Барнадо. Что теперь делать? - Ничего. Он с тобой близко знаком? - Заходил к нам домой раза три... - Может быть, он тебя как следует и не узнал... - Нет, думаю, узнал. Что, если пожалует на той остановке, чтобы окончательно удостовериться... Как быть - притвориться, что это не я? Не узнавать? Или ответить... - Притвориться... А ну как все равно узнает? Почует неладное - и сразу к твоему супругу! Наоборот: если ты будешь держаться как ни в чем не бывало, он, возможно, и не подумает ничего особенного. Скажи, что я твой двоюродный брат или, там, зять. Нельзя давать ему повод для подозрений - он тут же доложит Самнеру. А так, может, и не додумается... Но, Хетти, так или иначе, ты завтра едешь в Ливерпуль. Какое это имеет значение - узнал или нет? - Я о тебе беспокоюсь. - Так он ведь не знает меня. Насколько я могу судить, никто из этой компании меня в глаза не видел... Поезд сбавил ход у следующей станции, и мистер Барнадо был уже тут как тут: сигара, все честь честью, глаза блестят от любопытства. - Точно: Хетти Самнер, а я что говорю? И кого только, бывало, не повстречаешь - чудеса! - Мистер Дайсон, мой зять, - представила меня Хетти. - Ездили с ним проведать его дочурку. - А мне и невдомек, миссис Самнер, что у вас есть сестра. - У меня нет сестры, - с грустной ноткой в голосе возразила Хетти. - Мистер Дайсон - вдовец... - Ах, извиняюсь. Не сообразил, - сказал мистер Барнадо. - И который годок дочурке, мистер Дайсон? Что сделаешь? Пришлось тут же на месте изобретать сиротку, описывать и обсуждать ее. У мистера Барнадо оказалось целых три дочери, и - боже, до чего он был знаток по части детей! Как разбирался в особенностях каждого возраста! Просто беда. Он, несомненно, был образцовый отец. Я старался как мог, поощряя изъявления отцовской гордости со стороны мистера Барнадо и скромно отказывая в них себе. И все-таки с каким огромным облегчением услышал я наконец: - Ух ты! Никак уж Эпсом! Приятно было познакомиться, мистер... А черт! Я забыл. - Диксон, - поспешно подсказала Хетти, и мистер Барнадо, рассыпавшись в прощальных любезностях, удалился из вагона. - Слава тебе, господи, что ему не в Лондон! - вздохнула Хетти. - В жизни не встречала человека, чтоб так не умел лгать, как ты, Гарри. Ну, кажется, сошло благополучно. - Сошло, - согласился я. И все же, пока мы доехали до Лондона, где нам с ней предстояло расстаться навсегда, мы раза три возвращались к этой неожиданной встрече, вновь и вновь успокаивая себя этим "все сошло благополучно". Простились мы на вокзале Виктория - довольно сдержанно. Мистер Барнадо вернул нас, так сказать, в будничную и прозаическую атмосферу. Мы даже не поцеловались напоследок. Теперь для нас весь мир был полон чужих и внимательных глаз. - Все хорошо, - бросил я Хетти на прощание деловым, бодрым тоном - то были последние мои слова, обращенные к ней. На другой день, потихоньку выскользнув из дому, Хетти уехала в Ливерпуль, где ее встретили друзья, и навсегда скрылась из моей жизни. Первые три-четыре дня я не особенно ощущал тяжесть этой второй разлуки с Хетти. Я был еще слишком поглощен подробностями ее отъезда. На третий день она прислала мне в Сандерстоун-Хаус телеграмму (так назывались в наши дни сообщения, передаваемые по беспроволочному телеграфу). "Отъездом благополучно. Погода дивная. Бесконечно благодарю, люблю". Шли дни, и постепенно чувство утраты овладело мною; сознание безграничного одиночества росло и ширилось, пока, подобно ненастной туче, не затянуло мой духовный горизонт. Отныне я был совершенно убежден, что ни одно живое существо, кроме Хетти, не может дать мне истинного счастья. А я второй раз отвергаю возможность быть с ней вместе... Мне, видно, нужна была любовь без жертв, а в старом мире, как представляется мне теперь, любовь доставалась человеку лишь неслыханно дорогой ценой: ценою чести, любимой работы, ценою унижений и мук. Я уклонился, не уплатил этой цены за Хетти, и вот она уходит, унося из моей жизни все трогательное и непередаваемое, что составляет сущность любви: нежные и смешные прозвища, привычные маленькие ласки, грациозные движения души и тела, минуты веселья и гордости и полного понимания. С каждым днем моя любовь уплывала от меня все дальше на запад. Днем и ночью все неотступнее преследовало меня навязчивое видение: содрогаясь от мерного биения машин, рассекая крутые и пенистые валы, движется по неспокойным водам Атлантики огромный пароход. Клубы черного дыма вырываются из высоких труб и вьются на ветру. Я видел эту океанскую махину то под лучами солнца, то под ночными звездами, залитую светом от носа до кормы. Меня томило горчайшее раскаяние, я предавался бесконечным фантазиям. Вот я лечу за океан вдогонку за Хетти и внезапно появляюсь перед ней: "Хетти, я не могу так. Я пришел к тебе..." А между тем все это время я ни на шаг не отступал от избранного мною пути. Я допоздна засиживался за работой в Сандерстоун-Хаусе. Я делал все, чтобы направить свое воображение по другому руслу: задумал два новых псевдонаучных издания, добросовестно водил Милли по ресторанам, театрам и интересным выставкам. И где-нибудь в разгар осмотра я вдруг ловил себя на непрошеной мысли: а что сказала бы о той или иной картине Хетти, окажись она сейчас рядом?.. Однажды в Элпайн-Гэллери была устроена небольшая выставка пейзажей, среди которых было несколько картин с ландшафтами холмов. Одна из них изображала залитый солнцем склон под сонными барашками облачков. Почти как свидание с самою Хетти... Ровно через неделю после того, как Хетти прибыла в Нью-Йорк, мне было суждено впервые столкнуться с Самнером. Произошло это в тот час, когда я обыкновенно приходил на работу. Я как раз только что свернул с Тоттенхэм Корт-роуд в переулочек, ведущий к воротам Сандерстоун-Хауса. Здесь же, в переулочке, ютилась плохонькая пивная, а у ее дверей на тротуаре в выжидательной позе торчали два субъекта. Один, низенький и румяный, с еврейским лицом, шагнул мне навстречу. В первый момент я его совершенно не узнал. - Мистер Смит? - Он ощупал меня настороженным, цепким взглядом. - К вашим услугам, - отозвался я. - Часом, не мистер Дайсон, э? Или Диксон? - злорадно ухмыльнулся он. "Барнадо!" - вспыхнуло в моей памяти. Я узнал. Наверное, меня выдало выражение лица: наши глаза встретились, и между ними не было тайн. - Нет, мистер Барнадо. (Боже! Какой я идиот!) Моя фамилия - просто Смит... - Ничего, мистер Смит, ничего, - с изысканной вежливостью успокоил меня Барнадо. - Мне только померещилось, что я вас - словно бы - уже где-то встречал. - Он обернулся к своему приятелю и слегка повысил голос. - Точно, Самнер, он самый. Как дважды два. Самнер! Я взглянул на этого человека, сыгравшего столь зловещую роль в моей судьбе. Он был примерно моего роста и сложения; угреватый блондин в клетчатом сером костюме и серой, видавшей виды фетровой шляпе. Он мог бы сойти за моего сводного брата, которому не повезло в жизни. Мы обменялись враждебными, любопытными взглядами. - Боюсь, я не тот, кто вам нужен, - бросил я Барнадо и пошел дальше. Я не видел смысла в том, чтобы вступать с ними в переговоры тут же, на улице. Если уж встреча так или иначе неминуема, пусть она хотя бы произойдет в тех условиях, которые я сам сочту удобными, и не сейчас, а немного погодя, когда я успею продумать обстановку. Я услышал за спиной какую-то возню. - Заткнись ты, дурень! - раздался голос Барнадо. - Ты же узнал, что требуется. Минуя комнаты и коридоры Сандерстоун-Хауса, поднялся я к себе в кабинет и тут, оставшись наедине с собой, сел в кресло и крепко выругался. С каждым днем после отъезда Хетти во мне росла уверенность, что хоть это по крайней мере не случится. Я рассчитывал, что Самнер легко, надежно и окончательно выведен из игры. Я взял блокнот и стал набрасывать примерную схему ситуации. "Основные условия", - написал я. - "1. Чтобы не напали на след Хетти. 2. Милли не должна ничего знать. 3. Никакого шантажа". Я подумал. "Но если солидный куш..." - начал я и тут же зачеркнул. Так. Теперь - выделить наиболее существенные моменты. "Что известно С.? Есть ли улики? Какие? Не ведет ли нить к Фанни? Нет. Только вместе в поезде. У него будет внутренняя уверенность, но кого еще это убедит?" Я написал новый заголовок: "Какой тактики держаться с ними?" Я обдумывал план действий, а рука моя выводила на бумаге причудливые виньетки и фигурки... Кончилось тем, что я разорвал исписанную страницу на мелкие кусочки и выбросил в корзину для бумаг. В дверь легонько постучали. Вошла курьерша и подала мне анкетный бланк, на котором значились два имени: Фред Самнер и Артур Барнадо. - Почему не указано, по какому делу? - Они говорят, вы знаете, сэр. - Это не отговорка. Я требую, чтобы каждый посетитель заполнял бланк. Извольте передать им, что мне некогда принимать без дела посторонних людей. Я слишком занят. Попросите указать все, что требуется. Вот бланк снова на моем столе. Ага: "По вопросу о пропавшей без вести жене мистера Самнера". Я невозмутимо сощурил глаза. - Не помню, чтобы мы получали такую рукопись... Скажите, что до половины первого я занят. Потом мог бы уделить минут десять только одному мистеру Самнеру. Подчеркните: одному. При чем тут мистер Барнадо, не ясно. Дайте им понять, что я не принимаю каждого встречного. Курьерша больше не появлялась. Я вернулся к своим размышлениям. Ничего, до половины первого их воинственный пыл поостынет. Оба скорее всего явились откуда-нибудь с окраины, так что деться им некуда, будут ждать на улице или в пивной. К тому же мистера Барнадо собственные дела, возможно, призовут обратно в Эпсом. Он меня опознал, стало быть, его миссия выполнена. Во всяком случае, я не намерен вести переговоры с Самнером при свидетеле. Если появится вместе с Барнадо, не приму. Для Барнадо у меня один план, для Самнера - другой. Обоим вместе не подойдет. Моя тактика отсрочек оказалась удачной. В половине первого Самнер пришел уже один. Его провели ко мне. - Садитесь, - коротко бросил я и, откинувшись на спинку кресла, смерил его глазами. Я молчал. Я ждал, чтобы он начал первый. Несколько мгновений Самнер медлил. Он, видимо, рассчитывал, что я для начала задам ему вопрос и тут-то он мне ответит! Вместо этого его заставляют плюхнуться на стул и разглядывают как ни в чем не бывало. Это сразу смешало его карты. Он попытался было смутить меня свирепым взглядом, но я продолжал изучать его физиономию бесстрастно, словно географическую карту. И, вглядываясь в него, я чувствовал, как стихает, гаснет моя ненависть. Его нельзя было ненавидеть: это был не тот случай. Такое жалкое и посредственное лицо увидел я, такое глупое, безвольное, кое-как слепленное, смазливенькое... Оно то и дело подергивалось от нервного тика. Соломенные усики были подстрижены неровно: с одной стороны короче. Узел потрепанного галстука распустился и съехал вниз, открыв запонку и несвежий воротничок. Пытаясь придать своей физиономии грозное выражение, он скривил рот, вытянул шею и что было сил вытаращил на меня свои голубенькие, довольно водянистые глазки. - Где моя жена, Смит? - произнес он наконец. - Далеко, мистер Самнер, не достать. Ни мне, ни вам. - Куда вы ее спрятали? - Она уехала. Я тут ни при чем. - Она вернулась к вам. Я покачал головой. - Где она, вы знаете? - Ее нет и не будет, Самнер. Вы ее выпустили из рук. - Я? Это вы ее выпустили, я и не подумаю! Не на такого напал. Берет, понимаешь, девчонку, женится, балуется с ней, а когда попался человек, который чуть больше него похож на мужчину и обращается с ней как положено, тогда он ее бросает, разводится, причем разводится, когда у нее не сегодня-завтра будет ребенок, и после всего начинает подбираться и подкапываться, чтоб увести ее от человека, которому она отдала свою любовь... Тут ему не хватило слов - может быть, и дыхания, - и он замолк. Ему, очевидно, хотелось вывести меня из терпения, вызвать на скандал. Я не проронил ни звука. - Мне нужна Хетти, - вновь заговорил он. - Она моя жена, и я требую ее назад. Она все равно моя, так что давайте кончайте эти дурацкие шутки, и чем скорей, тем лучше. Я подался вперед и положил локти на стол. - Вы не получите ее назад, - очень спокойно сказал я. - Что думаете предпринять по этому поводу? - Да черт же побери, я все равно ее верну! Пускай меня хоть вздернут за это... - Вот именно. Что ж вы все-таки намерены предпринять? - Ха - все! А что мне? Я муж. - Ну, а дальше? - Она у вас. - Увы, нет. - Факт тот, что у меня пропала жена. Я могу пойти в полицию. - Ради бога! И что будет? - Заявлю на вас, и вами займутся. - Не выйдет. Они меня не тронут. У вас пропала жена, вы идете в полицию. Прекрасно! Полиция начинает расследование и накрывает всю вашу шайку. Там, я думаю, только и ждут удобного момента. Беспокоить _меня_? С какой стати! Это у вас все подвалы перероют, чтоб найти труп, - и в этом доме и в том, где вы жили раньше. И обыск вам устроят и все обшарят сверху донизу. А что не сделает полиция, докончат ваши же дружки. Самнер наклонился вперед и скорчил невообразимую гримасу, чтобы придать своим словам больший вес. - Видели-то ее в последний раз с вами. - Попробуйте, докажите. Самнер смачно выругался. - Он вас своими глазами видел! - Буду категорически отрицать. Да и свидетель у вас с душком. Это, знаете, скользкое дело, когда исчезает женщина, а ты соглашаешься возвести поклеп на человека, которого невзлюбил ее муж. Я бы, Самнер, на вашем месте не становился на такой путь. Допустим даже, Барнадо вас поддержит, - что вы этим докажете? Знаете вы еще кого-нибудь, кто якобы видел меня с Хетти? Никого. И не узнаете... Мистер Самнер потянулся рукою к моему столу. Он сидел слишком далеко, и, чтоб ударить кулаком как следует, ему пришлось подвинуться вместе со стулом. Удар все же получился довольно неубедительный. - Слушайте, вы. - Он облизнул губы. - Мне нужна моя Хетти, и я ее получу. Вы тут сейчас сидите гоголем, и сам черт вам не брат. Но ничего. Вы у меня еще попляшете. Думает, увел жену, пугнул меня, и я отстану. Нет, ошибся, голубчик. Ну, скажем, я не пойду в полицию. Скажем, я буду действовать напрямик. Что, если я загляну к вам домой и подниму шум при вашей супруге? - Это будет скверно, - признался я. Самнер поспешил закрепиться на выгодных позициях: - Еще как скверно! Я задумчиво посмотрел на его театрально-злодейскую физиономию. - Что ж, скажу, что об исчезновении вашей жены мне ничего не известно, а вы лгун и шантажист. Люди мне поверят. Моя жена поверит мне безусловно. Она не позволила бы себе усомниться в моих словах, будь ваша версия даже в десять раз более правдоподобна. Тоже мне обвинители, вы и ваш друг Барнадо! Скажу, что вы просто полоумный ревнивый осел, а если вы все-таки не угомонитесь, то и в тюрьму посажу. Я, знаете, не очень буду плакать, если вы попадете за решетку. Мне в вас давно уж кое-что не нравится - так, пустячки... Совсем неплохо будет сквитаться. Моя взяла! Он был ошарашен и зол, но я уже ясно видел, что крыть ему нечем. - И вы знаете, где она? - спросил он. Меня слишком захватил этот поединок - я послал благоразумие к чертям. - Я знаю, где она. Только, что бы вы ни учинили, вам ее не видать. И - как я уже успел заметить - что вы можете предпринять по этому поводу? - О господи, что ж это, - пробормотал он. - Моя законная жена... Я откинулся в кресле и посмотрел на свои ручные часы, как бы говоря, что аудиенция окончена. Он встал. - Ну-с? - Я смерил его веселым взглядом. - Послушайте, - сбивчиво начал он. - Это у вас не пройдет. Ей-богу... Она мне нужна, говорю я вам! Мне нужна Хетти. Я желаю, чтобы она была со мной, и я с ней буду поступать, как мне вздумается. Вы что, вообразили, будто я это так и оставлю? Это я-то? Она моя, ты, ворюга поганый... Я взял со стола эскиз какой-то иллюстрации и, держа его в руке, устремил на Самнера взор, исполненный кротости и долготерпения. Видно, это его взбесило: - Разве я не женился на ней - а кто меня заставлял? Самому нужна? Так какого же дьявола не держался за нее, когда она была при тебе? Ну нет, не пройдет этот номер. Сказано - не пройдет! - Самнер, друг мой, я ведь уж вам говорил: что вы можете здесь поделать? Он перегнулся через стол и наставил на меня пистолетом свой палец. - Сквозняк сквозь тебя пропущу. - Он потряс пальцем у меня перед носом. - Сквознячок тебе устрою. - Ничего, я как-нибудь рискну. Он довольно обстоятельно изложил мне, что он обо мне думает. - Не берусь о