ие глазки стали задумчивы, а раскатистый голос зазвучал серьезнее и строже. - Это она мне раскрыла глаза! - выразительно продекламировал он. - Да, - сказал Уолшингем, воспользовавшись этой многозначительной паузой, - мужчина должен знать женщин. И единственно разумный путь познания - это путь эксперимента. - Если вас привлекает эксперимент, мой мальчик, могу сообщить вам... - снова заговорил Читтерлоу. Так они беседовали. И когда поздней ночью Киппс отправился спать, в голове у него шумело от речей и от выпитого виски, и он долго, непозволительно долго сидел на краю постели и горестно размышлял о своей постыдной, недостойной мужчины моногамии и все чаще, все определеннее возвращался к мысли, что, пожалуй, можно бы и не порывать с Энн. Несколько дней Киппс упорно противился желанию снова удрать в Нью-Ромней... Не знаю, можно ли этим в какой-то мере оправдать его поступок. Настоящий мужчина, волевой, сильный, с твердым характером, остался бы глух к болтовне легкомысленных приятелей, но я никогда и не пытался ставить Киппса столь высоко. Так или иначе, вторую половину следующего дня он провел с Энн и без зазрения совести вел себя так, словно готов влюбиться без памяти. Он повстречался с ней на Главной улице, остановил ее и, еще ни о чем не успев подумать, храбро предложил прогуляться "в память о прежних временах". - Я-то не против, - ответила Энн. Ее согласие, пожалуй, даже испугало Киппса. В своем воображении он не заходил так далеко. - Вот будет весело, - сказал он и огляделся по сторонам. - Пошли прямо сейчас. - Я с удовольствием, Арти. Я как раз вышла прогуляться, дай, думаю, пройду к святой Марии. - Что ж, пошли той дорогой, что за церковью, - сказал Киппс. И вот они уже идут к берегу моря и в отличном настроении беседуют о том, о сем. Сперва поговорили о Сиде. И поначалу Киппс совершенно забыл, что ведь и Энн тоже "девчонка", как выражался Читтерлоу, он помнил только, что она - Энн. Но некоторое время спустя он словно ощутил отрыжку того ночного разговора и стал смотреть на свою спутницу какими-то другими глазами. Они вышли к морю и сели на берегу, выбрав усыпанное галькой местечко, где среди камней пробивалась худосочная травка и даже морские маки; Киппс оперся на локоть и подбрасывал и ловил камешки, а Энн тихонько сидела рядом, освещенная солнцем, и не сводила с него глаз. Изредка они перекидывались словечком-другим. Они уже переговорили обо всех делах Сида и об Энн, но Киппс старательно умалчивал о свалившемся на него богатстве. И теперь Киппс начал слегка заигрывать с Энн. - А я еще берегу ту монетку, - сказал он. - Право слово? С этой минуты беседа потекла по новому руслу. - А я свою всегда хранила... - сказала Энн и умолкла. Они говорили о том, как часто вспоминали друг друга все эти годы. Тут Киппс, пожалуй, немножко приврал, но Энн, вероятно, говорила правду. - Я встречала разных людей, Арти, - сказала она. - Да только такого, как ты, ни одного не видала. - А хорошо, что мы опять повстречались, - сказал Киппс. - Гляди, пароход. Уже совсем близко... Киппс задумался, запечалился было, но скоро попробовал перейти в наступление. Он стал подкидывать камешки, чтобы они, будто случайно, попадали на руки Энн. И тогда он в раскаянии гладил ушибленное местечко. Будь на месте Энн другая девушка, ну, к примеру, Фло Бейтс, уж она бы не упустила случая пококетничать, но поведение Энн смутило и даже остановило Киппса: она не уклонялась, не отодвигалась от него, она лишь мило улыбалась, полузакрыв глаза (ее слепило солнце). Она словно считала, что так и должно быть. Киппс снова заговорил - наставления Читтерлоу опять зазвучали у него в ушах, - и он сказал, что никогда-никогда ее не забывал. - И я не забывала тебя, Арти, - сказала Энн. - ЧуднО, правда? Киппсу тоже это показалось чуднО. Он унесся мыслями в прошлое и вдруг вспомнил далекий теплый летний вечер. - Слышь, Энн, а помнишь майских жуков? Но вспомнился ему тот вечер вовсе не из-за жуков. Самое главное, о чем они оба тотчас подумали, - что он так ни разу ее и не поцеловал. Киппс поднял глаза и увидел губы Энн. И опять ему нестерпимо захотелось поцеловать ее. Словно не было долгих лет разлуки. И вот он снова, как прежде, одержим этим желанием, а все иные желания и решения вылетели у него из головы. И ведь с той мальчишеской поры он кое-чему научился. На этот раз он не стал спрашивать позволения. Он как ни в чем не бывало продолжал болтать, но каждый нерв его трепетал, как струна, а мысль работала быстро и четко. Он огляделся по сторонам и, убедившись, что вокруг никого нет, подсел к Энн поближе и сказал - какой прозрачный сегодня воздух; кажется, до Дандженесского маяка рукой подать. И снова они оба замолчали. Проходили минуты. - Энн, - прошептал Киппс и обнял ее дрожащей рукой. Она не произнесла ни слова, не противилась, и (ему суждено было потом об этом вспомнить) лицо у нее стало очень серьезное. Он повернул это лицо к себе и поцеловал ее в губы, и она ответила ему поцелуем - бесхитростным и нежным, как поцелуй ребенка. Как ни странно, но, вспоминая об этом поцелуе, Киппс не испытывал ни малейшего удовлетворения от своей, как он полагал, измены. Конечно, это разврат, да, да, разврат, достойный Читтерлоу, - заигрывать с "девчонкой" в Литтлстоуне, сидеть с нею на берегу, даже добиться от нее поцелуя, когда помолвлен с другой "девчонкой" в Фолкстоне; но почему-то для Киппса они были не "девчонки", они были для него Энн и Элен. К Элен в особенности не шло понятие "девчонка". И в тихом дружелюбном взгляде Энн, в ее бесхитростной улыбке, в том, как наивно, не таясь, она сжимала его руку, была какая-то беззащитность и доброта, которая сообщила этому приключению совсем неожиданную прелесть. Это она мне раскрыла глаза... Строчка эта кружилась у него в голове и не давала думать ни о чем другом, но на самом деле он узнал только самого себя. Непременно надо еще раз повидать Энн и объяснить ей... Но что ж тут объяснишь? Этого он и сам толком не знал. Ничего он теперь толком не знал. Осмыслить всю свою жизнь, все душевные движения и поступки как нечто единое и закономерное, когда одно неизбежно вытекает из другого, - это может далеко не всякий, это - высшее, на что способен человеческий разум, а Киппс просто жил, как живется, бездумно и безотчетно - как трава растет. Его жизнь была просто сменой настроений: то найдет стих, то сойдет, то вновь нахлынет. Когда он думал об Элен, или об Энн, или о ком-либо из своих друзей, он видел их то в одном, то в другом свете, не понимая, какие они на самом деле, не замечая, что его представления о людях нелогичны и противоречивы. Он любил Элен, боготворил ее. И вместе с тем уже начинал ее люто ненавидеть. Когда он вспоминал поездку к Димпнскому замку, его охватывали глубокие, смутные и прекрасные чувства; но стоило ему подумать о неизбежных визитах, которые придется проделать вместе с нею, или о ее последнем замечании по поводу его манер, - и в душе закипал гнев и на язык просились разные колкости, облеченные в отнюдь не изысканную форму. Но об Энн, которую он видел так недолго, вспоминать было гораздо проще. Она такая милая, такая на удивление женственная; о ней можно думать так, как никогда не подумаешь об Элен. Быть может, всего милее в Энн, что она так его уважает, каждый ее взгляд - словно бальзам для его самолюбия, которое ранят все, кому не лень. Направление его мыслей определили случайные подсказки и намеки приятелей, немалую роль тут сыграло и то, что он был здоров, молод и жил теперь в довольстве и достатке, не зная нужды. И все же одно ему было ясно: ездить вторично в Нью-Ромней нарочно, чтобы повидаться с Энн, дать ей понять, будто все это время он думал только о ней, а главное, поцеловать ее, было дурно и подло с его стороны. Но, к сожалению, он понял это на несколько часов позже, чем следовало. На пятый день после поездки в Нью-Ромней Киппс поднялся позднее обычного; во время бритья он порезал подбородок, когда умывался, зашвырнул шлепанец в таз и в сердцах выругался. Вам, дорогой читатель, наверно, знакомы эти невыносимые утра, когда, кажется, нет ни сил, ни охоты встать с постели, и нервы напряжены, и все валится из рук, и весь белый свет ненавистен. В такое утро кажется, что ни на что не годен. Обычно такое утро наступает после бессонной ночи и означает, что вы не выспались, так как с вечера слишком плотно поужинали, а может быть, ваше душевное равновесие нарушилось оттого, что вы, по выражению Киппса-старшего, хлебнули шипучего сверх меры, а может быть, вас одолела какая-то тревога. И хотя накануне вечером у Киппса опять побывал в гостях Читтерлоу, больше всего на сей раз виновата была тревога. В последние дни заботы обступали его со всех сторон, а накануне вечером эти враги мидийские просто одолели его, и в хмурые предрассветные часы Киппс делал им смотр. Главная неприятность надвигалась на него вот под каким флагом: "Мистеру Киппсу. Миссис Биндон Боттинг будет рада видеть Вас у себя в четверг, 16 сентября. От 4 до 6:30 имеют быть анаграммы R.S.V.P." [Repondez s'il vous plait - соблаговолите ответить (франц.)] Это вражеское знамя во образе пригласительного билета было засунуто за зеркало в гостиной. И из-за сего чрезвычайной важности документа они с Элен серьезно поговорили, а, точнее сказать, по мнению Киппса, поругались. Давно уже стало ясно, что Киппс вовсе и не жаждет пользоваться теми возможностями привыкать к обществу, какие ему предоставлялись, и уж, конечно, не ищет новых возможностей - из-за этого они с Элен были постоянно недовольны друг другом и между ними назревал разлад. Киппса явно приводило в ужас это общепринятое развлечение - послеобеденные визиты, - и Элен недвусмысленно дала ему понять, что его страх - просто глупость и его надо побороть. Впервые Киппс проявил столь недостойную мужчины слабость в гостях у Филина накануне того дня, когда он поцеловал Энн. Они все сидели в гостиной и мило болтали, и вдруг вошла маленькая служанка в огромной наколке и возвестила о приходе мисс Уэйс-младшей. На лице Киппса изобразилось отчаяние, он привстал со стула и пробормотал: - Вот напасть! Можно, я пойду наверх? И тут же снова опустился на стул, так как было уже поздно. Вполне вероятно даже, что, входя, мисс Уэйс-младшая слышала его слова. Элен промолчала, хотя и не скрыла своего удивления, а потом сказала Киппсу, что он должен привыкать к обществу. Ей с матерью предстоит целый ряд визитов, так вот пусть он их сопровождает, Киппс нехотя согласился, но потом с неожиданной для Элен изобретательностью всячески от этого уклонялся. Наконец ей удалось заполучить его для визита к мисс Панчефер - визита весьма несложного: мисс Панчефер была глуха и при ней можно было говорить что вздумается; однако у самых дверей дома подле Рэднор-парка Киппс снова увильнул. - Я не могу войти, - сказал он упавшим голосом. - Вы должны. - Прекрасное лицо Элен стало суровым и непреклонным. - Не могу. Киппс торопливо вытащил носовой платок, прижал его к лицу и глядел на Элен поверх платка круглыми враждебными глазами. - У меня... э-э... у меня кровь из носу, - хриплым чужим голосом пробормотал он сквозь платок. Тем и кончилась его попытка взбунтоваться, и когда настал день чая с анаграммами, Элен безжалостно отмела все его протесты. Она настаивала. - Я намерена как следует вас пробрать, - честно сказала она. И пробрала... Филин, как мог, растолковал Киппсу, что такое анаграммы и каковы правила игры. Анаграмма, объяснял Филин, - это слово, состоящее из тех же букв, что и какое-нибудь другое слово, только порядок букв другой. Ну, вот, например, анаграмма к слову в-и-н-о - в-о-и-н. - Воин, - старательно повторил Киппс. - Или о-в-и-н, - сказал Филин. - Или о-в-и-н, - повторил Киппс, при каждой букве помогая себе кивком своей бедной головушки. Он изо всех сил пытался постичь эту мудрость. Когда Киппс усвоил, что такое анаграмма. Филин стал объяснять, что значит чай с анаграммами. Киппс наконец усвоил: собирается человек тридцать, а то и шестьдесят, и у каждого к платью пристегнута анаграмма. - Вам дают карточку, ну, вроде той, куда на танцевальных вечерах записывают танцы, и вы ходите, смотрите и записываете на нее все свои догадки, - говорит Филин. - Это очень забавно. - Еще как забавно! - с притворным увлечением отозвался Киппс. - Такое поднимается непринужденное веселье, - сказал Филин. Киппс улыбнулся и понимающе кивнул... Среди ночи все его страхи воплотились в грозное видение чая с анаграммами; этот чай царил над всеми его неприятностями: тридцать, а то и шестьдесят человек, по преимуществу дамы и кавалеры, и великое множество букв, в особенности в-и-н-о и о-в-и-н, появлялись, и исчезали, и маршировали взад и вперед, и Киппс тщетно пытался составить хоть одно какое-нибудь слово из этой нескончаемой процессии... И слово это, которое он наконец с чувством произнес в ночной тиши, было "Проклятье". Вся эта буквенная вереница сплеталась вокруг Элен, и она была такая, как в ту минуту, когда они побранились: лицо строгое, немного раздраженное и разочарованное. И Киппс вдруг представил, как он ходит по комнате от гостя к гостю и строит догадки, а она не сводит с него строгих глаз... Он пробовал подумать о чем-нибудь другом, избегая, однако, еще более тягостных раздумий, от которых неотделимы были золотистые морские маки, и тогда в ночи перед ним возникли хорошо знакомые лица - Баггинс. Пирс и Каршот - три погубленные дружбы, и под их укоризненными взглядами ужасные предчувствия сменились жесточайшими угрызениями совести. Вчера был четверг, в этот день они обычно собирались и распевали под банджо, и Киппс с робкой надеждой выставил на стол старика Мафусаила в окружении стаканов и открыл ящик отборных сигар. Напрасно старался. Теперь, видно, уже они не нуждались в его обществе. А вместо них заявился Читтерлоу - ему не терпелось узнать, не передумал ли Киппс вступать с ним в долю. Он не пожелал пить ничего, кроме самого слабого виски с содовой, "просто чтобы промочить горло", во всяком случае, пока они не обсудят дело, и он изложил Киппсу четко и ясно свои планы. Вскоре он ненароком налил себе еще виски, и могучий ткацкий станок у него а голове заработал быстрее, щедро окутывая Киппса прихотливой тканью слов. В этот узор вплетался рассказ о коренных изменениях, которые предстоит внести в "Загнанную бабочку" - жук опять заползет герою за шиворот, - и повесть о серьезном и затяжном споре с миссис Читтерлоу о том, где и как они заживут после шумного успеха пьесы; и мысли о том, почему достопочтенный Томас Норгейт никогда не финансировал ни одно товарищество, я всевозможные соображения о товариществе, которое они теперь основывают. Но хоть разговор был сумбурный, сразу обо всем, вывод из него был ясен я прост. Столпом товарищества будет Киппс, и его взнос составит две тысячи фунтов. Киппс застонал, перевернулся на другой бок, и тут перед ним снова предстала Элен. "Обещайте мне, - говорила она, - что вы ничего не станете предпринимать, не посоветовавшись со мной". Киппс опять перевернулся на другой бок и некоторое время лежал не шевелясь. Он чувствовал себя желторотым птенцом, угодившим в силки. И вдруг всем своим существом он отчаянно затосковал по Энн и увидел ее на берегу моря, среди желтых морских маков, и солнечный луч играл на ее лице. И он воззвал к ней из самой глубины души, как взывают о спасении. Он понял - и ему уже казалось, будто он всегда это понимал, - что Элен он уже не любит. Энн - вот кто ему нужен! Обнять Энн, и пусть она обнимает его, и целовать ее снова и снова, а до всего остального ему нет дела... Он поднялся поздно, но наваждение не сгинуло и при свете дня. Руки у него дрожали, и, бреясь, он порезал подбородок. Наконец он спустился в столовую, где, как всегда, ждал обильный и разнообразный завтрак, и позвонил, чтобы принесли горячие блюда. Потом стал просматривать почту. Среди неизбежных рекламных листков - электрического звонка, лотереи и расписания скачек - были и два настоящих письма. Одно - в довольно мрачном конверте, надписанное незнакомым почерком. Киппс тотчас распечатал его и вытащил записочку. "Миссис Реймонд Уэйс имеет честь пригласить мистера Киппса отобедать в четверг, 21 сентября, в 8 часов. R.S.V.P." Киппс схватился за второе письмо, как за якорь спасения. Оно было от дяди, непривычно длинное. "Дорогой мой племянник, - писал Киппс-старший. - Прочитали мы твое письмо и сильно напугались, хотя и ждали чего-нибудь а этом роде, да только все уповали на лучшее. Ежели твоя нареченная и впрямь в родстве с графом Бопре, очень прекрасно, только гляди, как бы тебя не провели, а теперь, при твоем-то богатстве, на тебя всякая позарится. Я в прежнее время служил у графа Бопре, он был очень уж скупой на чаевые и маялся мозолями. Гневливый был хозяин, никак ему бывало не угодишь... Он уже меня, небось, забыл... да и чего старое ворошить. Завтра как раз будет омнибус в Фолкстон, а ты говоришь, девица живет поблизости, вот мы и порешили закрыть на денек лавку, все равно настоящей торговли нынче нет, нынешние гости все привозят с собой, даже детские ведерки, и приедем повидаем твою нареченную, и, коли она нам приглянется, поцелуем и скажем, чтоб ничего не боялась... Ей удовольствие будет поглядеть на твоего старика дядю. Надо бы нам, известное дело, поглядеть на нее пораньше, но ничего, беды нет. Остаюсь в надежде, что все обернется хорошо. Твой любящий дядя, Эдвард Джордж Киппс. Меня все донимает изжога. Я прихвачу с собой ревеню, я его сам собрал, в Фолкстоне такого нет, и если сыщу - хороший букет для твоей нареченной". - Нынче и приедут, - растерянно произнес Киппс, все еще держа в руке письмо. - Да пропади оно все пропадом! Как же это мне теперь... Нет, не могу я. "Поцелуем ее"! Он ясно представил себе это сборище несочетаемых людей и похолодел от ужаса, от предчувствия неминучей катастрофы. - Нет, у меня и язык не повернется ей сказать! В голосе его зазвучало настоящее отчаяние. И уже поздно посылать им телеграмму, чтоб не ехали! А минут через двадцать к носильщику с тележкой на Касл-хилл-авеню подошел бледный, чрезвычайно расстроенный молодой человек с щегольски свернутым зонтиком и тяжелым кожаным саквояжем. - Свезите, пожалуйста, саквояж на станцию, - сказал молодой человек. - Мне надо поспеть на лондонский поезд... Да поторапливайтесь, как бы не опоздать. 7. ЛОНДОН Лондон был третьим миром, в котором очутился Киппс. Бесспорно, на свете существуют и другие миры, но Киппс знал только три: прежде всего Нью-Ромней и торговое заведение - они составляли его первый мир, тот, где он родился и в котором жила Энн; затем мир людей, образованных и утонченных - здесь его наставником был Филин и здесь после женитьбы ему предстояло прочно обосноваться, но этот мир (Киппс с каждым часом понимал это ясней) совершенно несовместим с тем, первым, и, наконец, мир, еще почти совсем не изведанный, - Лондон. Лондон предстал перед Киппсом точно неоглядный лес серого камня и несчетных людских толп, причем все это сосредоточено вокруг вокзала Черинг-кросс и Королевского гранд-отеля, и повсюду, в самых неожиданных местах рассыпаны удивительнейшие магазины, памятники, площади, рестораны (ловкие люди вроде молодого Уолшингема ухитряются спокойно и не торопясь заказать там обед, блюдо за блюдом, и официанты взирают на них почтительно и понимающе), выставки самых невероятных вещей (Уолшингемы водили его на выставку Искусств и Ремесел и в картинную галерею) и театры. В Лондоне можно жить только благодаря извозчикам. Молодой Уолшингем был мастер их нанимать; он человек ловкий, все умеет и за те два дня, что они прожили в Лондоне, возил Киппса в кэбе раз десять, так что Киппс на диво быстро к ним привык и ничуть не боялся. В самом деле, куда бы ты ни попал, едва почувствуешь, что заблудился, стоит крикнуть "Эй!" первому встречному кэбу, и, пожалуйста, вот он перед тобой - Королевский гранд-отель. В любое время дня и ночи эти надежные экипажи возвращают заблудившегося лондонца куда надо, а если б не они, все население города в два счета запуталось бы в хитром лабиринте улиц и закоулков. Во всяком случае, так представлялось Киппсу, и примерно то же самое говорили мне приезжавшие в Лондон американцы. Поезд, в который попал Киппс, состоял из вагонов с крытыми тамбурами, и, восхищенный этим прогрессом техники, Киппс на время забыл все свои беды. Он перешел из вагона для некурящих в вагон для курящих и выкурил сигарету, потом прошелся из своего вагона второго класса в первый класс и обратно. Но вскоре в поезд вошла злая забота и уселась рядом с Киппсом, Радости от того, что ему удалось сбежать, как не бывало, и воображение живо нарисовало Киппсу чудовищную картину: тетя с дядей приходят к нему домой, а его и след простыл. Правда, он наспех черкнул им записку - его, мол, срочно вызвали по делу, по очень важному делу, - и велел прислуге угостить их по-царски. Удрал он не подумавши, с перепугу, лишь бы не видеть, как превосходные, но отнюдь не обученные тонкому обхождению старики встретились с Уолшингемами, - а теперь, когда бояться уже нечего, ему так ясно представляются их гнев и обида. - Как перед ними оправдаться? И зачем только он им писал и сообщил о помолвке! Надо было сперва жениться, а тогда уж им сообщить. Надо было посоветоваться с Элен. "Обещайте мне", - сказала она. - Тьфу, пропасть! - воскликнул Киппс. Потом встал, прошел в вагон для курящих и принялся курить одну сигарету за другой. А вдруг старики разузнают адрес Уолшингемов и пойдут к ним! Однако, прибыв на Черинг-кросс, Киппс опять отвлекся от своих забот. Он, совсем как молодой Уолшингем, подозвал кэб, велел ехать в Королевский гранд-отель и с удовольствием заметил, что извозчик сразу проникся к нему уважением. Он говорил и делал все в точности, как Уолшингем в их прошлый приезд, - и все шло гладко. В конторе отеля с ним были отменно любезны и отвели отличнейший номер - четырнадцать шиллингов в сутки. Он поднялся наверх и долго разглядывал обстановку своей комнаты, потом изучал себя самого в многочисленных зеркалах, потом сидел на краешке постели и насвистывал. Комната первый сорт - большая, шикарная, за такую не жалко отдать четырнадцать шиллингов. Но тут Киппс почувствовал, что его мыслями вот-вот завладеет Энн, вышел из комнаты, потоптался у лифта и отправился вниз пешком. Хорошо бы перекусить. С этой мыслью он вошел в огромную гостиную и стал изучать список европейских отелей, и вдруг его взяло сомнение: а можно ли сидеть в этой роскошной зале без особой платы? Теперь аппетит разыгрался вовсю, но слишком велик был привычный с детства страх перед накрытым столом. Наконец Киппс набрался храбрости и отправился мимо важного швейцара в галунах прямо к ресторану, но, увидав еще с порога множество официантов и столики с бесчисленными ножами и бокалами, в ужасе попятился к двери и пробормотал подскочившему официанту, что ошибся дверью. Он праздно слонялся по вестибюлю, пока ему не показалось, что главный портье поглядывает на него подозрительно, тогда он поднялся к себе в номер - опять по лестнице, не в лифте, - взял шляпу и зонтик и храбро пересек двор. Можно пойти и пообедать в каком-нибудь другом ресторане. В воротах он приостановился гордый и довольный, - уж, конечно, весь многолюдный Стрэнд глядит, как он выходит из этого роскошного отеля. "Вон важная шишка, - говорят, наверно, прохожие. - Умеют жить эти богатые франты!" Извозчик, поджидавший седока, прикоснулся рукой к шляпе. - Не беспокойтесь, - любезно улыбнулся ему Киппс. Тут голод снова напомнил о себе. Однако вопреки требованиям желудка он решил, что нечего спешить с обедом, повернул к востоку и не спеша зашагал по Стрэнду. Уж, верно, подвернется какое-нибудь подходящее местечко. Вот только хорошо бы вспомнить, что заказывал Уолшингем. Не очень-то приятно сидеть в ресторане и смотреть на названия блюд, как баран на новые ворота. Есть такие заведения, - там тебя бессовестно обдерут да еще над тобой же и посмеются. Неподалеку от Эссекс-стрит внимание Киппса привлекла яркая витрина, где красовались очень аппетитные помидоры, салат и отбивные. Он постоял перед нею в раздумье, потом сообразил: видно, все это продается в сыром виде, а готовить надо дома. Нет, лучше пройти мимо. Скоро он заметил витрину поскромнее - тут были выставлены бутылки шампанского, тарелка спаржи и в рамке - меню обеда за два шиллинга. Он уже совсем было собрался зайти, да, по счастью, успел заметить за стеклом двух официантов, которые насмешливо на него поглядывали, и поспешно отступил. Посреди Флит-стрит его вдруг обдало восхитительным ароматом жаркого - перед ним был очень приятный на вид ресторанчик с несколькими дверями, но непонятно было, в какую же дверь следует войти. Самообладание начало ему изменять. У поворота на Фаррингдон-стрит Киппс помедлил, потом свернул к собору св.Павла, обошел его, миновал магазины, где выставлены были все больше венки да гробы, и вышел на Чипсайд. Но теперь он уже совсем пал духом, и каждая новая закусочная казалась ему все более недоступной. Неизвестно, как войти, куда девать шляпу, неизвестно, что сказать официанту, и совершенно непонятно, какое кушанье как называется, и он наверняка начнет "мямлить", как говаривал Шелфорд, и будет выглядеть дурак дураком. И его, чего доброго, еще поднимут на смех! Чем сильней терзал Киппса голод, тем нестерпимей становилась мысль, что его поднимут на смех. А что, если схитрить и ловко воспользоваться своим невежеством? Войти и притвориться иностранцем - будто он не знает по-английски... А вдруг все откроется? Наконец он забрел в такие кварталы, где вовсе не видно было ни ресторанов, ни закусочных. - Ах, чтоб тебе провалиться! - воскликнул Киппс, замученный собственной нерешительностью. - Теперь, как попадется что-нибудь подходящее, сразу возьму и войду. Скоро ему попалась на боковой улочке лавчонка, где торговали жареной рыбой и прямо при покупателе поджаривали сосиски. Киппс совсем уже собрался войти, но тут его опять взяло сомнение: уж слишком он хорошо одет, куда лучше всех посетителей, которых можно разглядеть за клубами пара и табачного дыма. Они сидят у стойки и наскоро, без всяких церемоний поглощают рыбу и сосиски. Киппс уже решил было подозвать кэб, вернуться в Гранд-отель и, набравшись храбрости, пообедать в ресторане - ведь там никому не известно, куда и зачем он ходил, - как вдруг появился единственный человек, которого он знал в Лондоне, и хлопнул его по плечу (так всегда бывает: если во всем Лондоне у вас есть только один знакомый, вы непременно столкнетесь с ним на улице). Не в силах ни уйти от закусочной, ни войти в нее, Киппс топтался перед соседней витриной, с притворным интересом изучая необыкновенно дешевые розовые распашонки. - Привет, Киппс! - окликнул его Сид. - Соришь своими миллионами? Киппс обернулся и с радостью заметил, что у Сида не осталось и следа от досады, которая так огорчила его тогда в Нью-Ромней. Сид был серьезный, важный, одет довольно просто, кал подобает социалисту, но на голове - новенький шелковый цилиндр, как подобает владельцу мастерской. В первое мгновение Киппс безмерно обрадовался: перед ним друг, он выручит! Но сразу пришла другая мысль: ведь это же брат Энн... И он забормотал какие-то дружеские приветствия. - А я тут ходил по соседству, - объяснил Сид, - торговал подержанную сушилку для эмали. Буду свои велосипеды сам красить. - Ух ты! - сказал Киппс. - Ну да. Очень выгодная штука. Пускай заказчик выбирает, какой хочет цвет. Ясно? А тебя чего сюда принесло? Перед глазами Киппса промелькнули озадаченные лица дядюшки с тетушкой, и он ответил. - Да так, охота проветриться. - Пошли ко мне в мастерскую, - не раздумывая, предложил Сид. - Там у меня есть один человек, тебе не вредно с ним поговорить. И опять Киппс не подумал об Энн. - Понимаешь, - промямлил он, подыскивая предлог, чтобы отказаться. - Я... я вот ищу, где бы позавтракать. - У нас в это время уже обедают, - сказал Сид. - Да это все едино. В этом квартале не пообедаешь. А если ты не больно задрал нос и не откажешься зайти в трущобы, там у меня уже, небось, жарится баранинка... У Киппса потекли слюнки. - Отсюда до меня полчаса, и того не будет, - сказал Сид, и тут Киппс уже не мог устоять. Теперь он познакомился с другим средством передвижения по Лондону - с метрополитеном и, с любопытством разглядывая его, понемногу пришел в себя. - Поедем третьим классом, ладно? - спросил Сид. - А чего ж, - с готовностью Отозвался Киппс. В вагоне они сперва молчали: слишком много вокруг было чужого народу, - но вскоре Сид принялся объяснять, с кем он хочет познакомить Киппса. - Отличный малый, звать Мастермен... его, знаешь, как полезно послушать. Он снимает у нас залу на втором этаже. Да я не для выгоды сдаю, а для компании. Нам целый дом без надобности, это раз, а потом я этого парня еще раньше знал. Познакомился с ним на собрании, а в скором времени он и сказал: мол, ему не больно удобно на квартире, где он стоит. Ну вот, так оно и получилось. Он парень первый сорт... да... Ученый! Поглядел бы ты, какие у него книжки! Вообще-то он вроде газетчика. У него много чего понаписано, да только он сильно болел, так что теперь ему нельзя налегать на писание. Стихи сочиняет какие хочешь. Дает статейки для "Всеобщего блага", а бывает, и отзывы на книжки пишет. Книг у него - горы, ну, прямо горы. А продал сколько... Знает он всех и все на свете. Был и дантистом, и аптекарем, и читает немецкие да французские книжки, я своими глазами видел. Это он сам научился. Три года проторчал вон там... (Сид кивнул за окно - в это время как раз проезжали Южный Кенсингтон [район колледжей и библиотек].) Изучал науку. Да вот погоди, сам увидишь. Уж коли он разговорится, сразу видать, какой он образованный. Киппс одобрительно покивал, опираясь обеими руками на ручку зонтика. - Он еще себя покажет! - пообещал Сид. - Он уже написал ученую книгу. Называется Фи-зи-о-гра-фия. Начальная физиография. Стало быть, для школьников. А потом еще напишет для студентов... когда у него будет время. Сид помолчал, чтобы дать Киппсу время как следует оценить услышанное. - Конечно, я не могу познакомить тебя со всякими лордами да франтами, - снова заговорил он, - зато знаменитого человека тебе покажу... который непременно станет знаменитым. Это я могу. Вот только... понимаешь... - Сид замялся, потом докончил: - Он больно кашляет. - Так он, верно, и не захочет со мной говорить, - рассудил Киппс. - Да нет, если ты не против, он-то с удовольствием. Говорить-то он любит. Он с кем хочешь станет говорить, - заверил Сид и в заключение ошеломил Киппса латинской цитатой, переправленной на лондонский манер: - Он не pute ничего alienum [искаженное латинское выражение "ничто человеческое ему не чуждо"]. Ясно? - Ясно, - с понимающим видом ответил Киппс, хотя на самом деле, разумеется, ровно ничего не понял. На взгляд Киппса, мастерская Сида выглядела очень внушительно - он еще никогда в жизни не видел столько всяких велосипедов и велосипедных частей. - Это я даю напрокат, - Сид обвел рукой всю эту кучу металла, - а вот это самая лучшая из дешевых машин во всем Лондоне. Марка - Красный флаг, я сам ее сделал. Вон гляди. - И он показал на стройный серо-коричневый велосипед, что красовался в витрине. - А вот это разные запасные части по оптовой цене. Страсть люблю моторы да рули, - прибавил Сид. - Рулеты? - переспросил Киппс, не расслышав. - Я говорю, рули... А рулеты не по моей части, это вон где. И Сид показал на дверь, в верхней половине которой было прорезано окошко, затянутое шторкой; он отдернул шторку, и Киппс увидел маленькую веселую комнатку - на стенах красные обои, мебель обита зеленой материей, а стол накрыт белой скатертью и заставлен всякой всячиной. - Фанни! - крикнул Сид. - Познакомься, это Арт Киппс. Появилась женщина лет двадцати пяти, в розовом ситцевом платье и сама вся розовая - видно, только что от плиты; она вытерла руку фартуком, поздоровалась с гостем и, улыбаясь, попросила подождать еще только одну минуточку. И еще она сказала, что много слышала про Киппса и про то, какое ему счастье привалило, а тем временем Сид вышел нацедить пива и сейчас же возвратился, неся два полных стакана - для себя и для Киппса. - Выпей-ка, - сказал он. Киппс выпил и сразу почувствовал себя куда лучше. - А мистеру Мастермену я уж час как снесла, - сказала миссис Порник. - Ему не годится так долго ждать обеда. Каждый быстро и споро совершил все, что требовалось, и вот они уже все четверо сидят за столом - четвертым был Уолт Уитмен Порник, веселый джентльмен полутора лет от роду; ему вручили ложку, и он забавлялся, колотя ею по столу, он сразу же выучился говорить "Киппс" и весь обед повторял это имя с разными прибавлениями. "Какой важный Киппс!" - говорил Уолт, и все громко хохотали, а потом он повторял: "Еще баранинки, Киппс!" - Мы прямо диву даемся, - сказала миссис Порник. - Только скажешь какое слово, - глядь, он уже подхватил! В этом доме не в ходу были салфетки и всякие церемонии, и Киппсу казалось, он никогда еще не ел с таким удовольствием. Все были слегка взбудоражены встречей, и болтали, и смеялись всякому пустяку, и с самого начала чувствовали себя легко и непринужденно. Стоило взрослым на мгновение замолчать, и тут же подавал голос юный Уолт Уитмен. Супруга Сида явно восхищалась и умом, и социализмом, и деловой хваткой мужа, но восхищение это умерялось чисто материнской снисходительностью - ведь она была женщина и притом немного старше его; а потому она и мужа и сына называла "мальчики" и в те минуты, когда не уговаривала Киппса съесть еще немножко одного блюда и еще капельку другого, рассуждала все больше об этой самой разнице в годах. - Нипочем бы не поверил, что вы его хоть на год старше, - сказал Киппс. - Вы с ним друг дружке как раз под пару. - Уж я-то ему верно под пару, - объявила миссис Порник, и, кажется, ни одну остроту молодого Уолшингема не встречали с таким восторгом. - Пара, - подхватил Уолт, он понял, что это слово всех насмешило, и сам хотел их еще раз повеселить. Киппс давно забыл о своем богатстве и высоком положении и почтительно глядел на хозяев дома. Да, Сид и впрямь замечательный парень; ведь ему всего двадцать два, а он хозяин дома, глава семьи, вот он как важно сидит за столом и режет на куски баранину. Он прекрасно обходится безо всякого наследства! И жена у него такая добрая, веселая, душевная! А малыш-то, малыш! Да, старина Сид и сыном обзавелся и вообще изрядно его, Киппса, обскакал. И если бы не сознание своего богатства, которое все-таки не вовсе оставило Киппса, он почувствовал бы себя самым жалким человеком на свете. "При первом же удобном случае надо купить Уолту какую-нибудь неслыханную игрушку", - решил он. - Еще пивка, Арт? - Это можно. - Отрежь мистеру Киппсу хлебца, Сид. - Позволь и тебе кусочек?.. Да, старик Сид молодчина, тут уж ничего не скажешь! Теперь Киппс уже вспомнил, что Сид - брат Энн, но по очень веским причинам не обмолвился о ней ни словом. Ведь тогда, в Нью-Ромней, Сид говорил о ней очень сердито - видно, с сестрой он не больно дружит. Тогда они с Сидом мало о чем успели поговорить. И потом, кто его знает, ладит ли еще Энн с женой Сида. Да, а все-таки Сид - брат Энн. Обед за щедро накрытым столом проходил так весело, что Киппсу недосуг было разглядывать в подробностях, как обставлена комната, но он решил, что все выглядит очень мило. Здесь был посудный шкафчик с веселенькими тарелками и парой кружек, на стене висела афишка Дня труда, а за шторкой, что на стеклянной двери мастерской, виднелись яркие рекламы велосипедных фирм и на полке ящики с этикетками: звонок "Идеал", звонок "Берегись" и "Патентованный Гудок Оми". Неужто еще сегодня утром он был в Фолкстоне? Неужто в этот самый час дядя с тетей... Бр-р. Нет, о дяде с тетей лучше не думать. Наконец Сид предложил Киппсу пойти поговорить с Мастерменом, и Киппс, раскрасневшийся от пива и тушеной баранины с луком и картофелем, ответил: отчего ж, он с удовольствием; тогда Сид покричал, сверху раздался ответный крик и кашель - и два приятеля отправились наверх. - Такого человека поискать, - прошептал Сид, оглянувшись на Киппса через плечо. - Ты бы слышал, как он выступает на собрании... Ну, понятно, когда в ударе. Он постучал, и они вошли в большую неприбранную комнату. - Это Киппс, - сказал Сид. - Тот самый, я вам про него рассказывал. У которого тыща двести в год. Мастермен сидел у самого камина, как будто в камине пылал огонь и на дворе стояла зима, и посасывал пустую трубку. Киппс в первые минуты смотрел только на него и не сразу разглядел убогую обстановку комнаты: узкую кровать, наполовину скрытую шаткой ширмой (наверно, предполагалось, что кровать за нею вовсе не видна), плевательницу у каминной решетки, грязную посуду с остатками обеда на комоде и повсюду множество книг и бумаг. Мастермену на вид было лет сорок, а то и больше, виски запали, глаза ввалились, скулы торчат. Глаза лихорадочно блестят, на щеках горят красные пятна, жесткие черные усы под вздернутым красным носом неумело подстрижены щеточкой, видно, сам ножницами подстригал, зубы почерневшие, гнилые. Воротник куртки поднят, и за ним виден вязаный белый шарф, а вот манжет из-под рукавов пиджака не видать. Он не встал навстречу Киппсу, только протянул ему худую, костлявую руку, а другой рукой указал на стоявшее у постели кресло. - Рад с вами познакомиться, - сказал он. - Присаживайтесь, будьте как дома. Курить хотите? Киппс кивнул и достал портсигар. Совсем уже собрался взять сигарету, да вовремя спохватился и угостил прежде Мастермена и Сида. Мастермен сперва с притворным удивлением заметил, что его трубка пуста, и тогда только взял сигарету. Затем последовала интермедия со спичками. А потом Сид оттолкнул ширму, уселся на открывшуюся всем взорам постель и какой-то тихий и даже ублаготворенный приготовился наблюдать, как Мастермен обойдется с Киппсом. - Ну, и каково это иметь тысячу двести в год? - спросил Мастермен, смешно задрав сигарету к самому кончику носа. - Чудно, - подумавши, признался Киппс. - Не по себе как-то. - Никогда ничего подобного не испытывал, - сказал Мастермен. - Сперва никак не привыкнешь, - сказал Киппс. - Это я вам верно говорю. Мастермен курил и с любопытством разглядывал гостя. - Я так и думал, - сказал он не сразу. Потом спросил в упор: - И вы теперь совершенно счастливы? - Да, право, не знаю, - промямлил Киппс. Мастермен улыбнулся. - Нет, я не так спросил. Вы стали от этого много счастливее? - Спервоначалу да. - Вот-вот. А потом вы привыкли. Ну, и сколько же времени примерно вы на радостях ног под собой не чуяли? - А-а, это! Ну, может, неделю, - ответил Киппс. Мастермен кивнул. - Вот это и отбивает у меня охоту копить деньги, - сказал он Сиду. - Привыкаешь. Эта радость недолгая. Я всегда так и предполагал, но любопытно получить подтверждение. Да, видно, я еще посижу у вас на шее. - Ничего вы и не сидите, - возразил Сид. - Вот еще выдумали. - Двадцать четыре тысячи фунтов, - сказал Мастермен и выпустил облако дыма. - Господи! И у вас от них не прибавилось забот? - Да временами скверно. Случается всякое. - Собираетесь жениться? - Да! - Гм. И невеста, надо полагать, благородного происхождения? - Да, - подтвердил Киппс. - Родственница графа Бопре. Мастермен удовлетворенно потянулся всем своим длинным костлявым телом, видно, узнал все, что ему было нужно. Откинулся поудобнее на спинку кресла, подтянул повыше угловатые колени. - Я дума