лыбаясь и волнуясь, протягивала каждому по спелому яблоку... Однажды они долго-долго шли вдоль берега, пока не пришли в Фишбурн, восточный пригород Брейлинга и Хэмпстеда-он-де-си. В тот день Фишбурн показался мистеру Полли уютным, веселым местечком. Здесь был чистый песчаный пляж, не то что грязное каменистое побережье Порт-Бэрдока - с шестью кабинами, где можно было переодеться, и тентом на набережной, под который друзья сели отдохнуть после сытного, но довольно дорогого завтрака, приправленного сельдереем. Вдоль берега тянулся ряд аккуратных домиков с верандами, в которых сдавались комнаты. Пообедали они в гостинице с выкрашенным белой краской крыльцом и веселой геранью на окнах. Хай-стрит со старинной церковью в конце улицы была полна безмятежного полуденного покоя. - Какое славное местечко! Вот где было бы хорошо завести свой магазинчик, - глубокомысленно заметил Плэтт, поглядывая на друзей из-за своей огромной трубки. Эти слова запомнились мистеру Полли. Мистер Полли не был такой живописной фигурой, как Парсонс. Он не обладал столь проникновенным басом и ходил в те дни, засунув руки в карманы и напустив на себя сосредоточенно-задумчивый вид. Он слыл знатоком сленга и любил коверкать слова, чем особенно нравился Парсонсу. Он испытывал странное влечение к словам, особенно к тем, что дают пищу воображению; он любил также неожиданные, необычные словосочетания. В школе ему не удалось овладеть тайной произношения английских слов, поэтому он никогда не был уверен, что произносит слова правильно. Его школьный учитель был и косноязычен и многоречив. Новые слова повергали мистера Полли в ужас и одновременно очаровывали его. Он не умел их выговаривать, но они властно манили его, и он, зажмурив глаза, выпаливал их. Он взял себе за правило не обращать внимания на правописание слов. Он старался только не перепутать их значения. Но и это было дело нелегкое. Он старался избегать широко известных фраз и почти все слова произносил, коверкая, дабы его заподозрили не в невежестве, а единственно в стремлении к остроумию. Вот, например, один разговор мистера Полли с Плэттом. - Ораториус многословиус! - говорит мистер Полли. - Чего? - спрашивает Плэтт. - Красноречивый рапсодиус! - Где? - опять спрашивает Плэтт. - На складе, конечно. Среди скатертей и одеял. Произносит речь. Карлейль! Какой пыл! Какое красноречие! Битва с ветряными мельницами. Зрелище, достойное богов. Он отобьет когда-нибудь костяшки своих драгоценных пальцев. Так стучать о прилавок! Мистер Полли держит в одной руке воображаемую книгу, другой яростно размахивает. - Итак, всякий герой, несмотря ни на что и вопреки всему, непременно, обязательно, неизбежно возвращается назад к жизни, - передразнивает он восторженный голос Парсонса, - вследствие этого он управляет вещами, а не они им. - Веселая будет история, если его застукает управляющий, - замечает Плэтт. - Парсонс в такие минуты ничего не слышит. - Как пьяный, совсем как пьяный, - говорит Полли. - Со мной такого не бывает. Это, пожалуй, пострашнее, чем Рабулюз. 2. УВОЛЬНЕНИЕ ПАРСОНСА И вдруг Парсонса уволили. Его уволили при чрезвычайно удивительных и даже оскорбительных обстоятельствах, что произвело сильное впечатление на мистера Полли. Многие годы он не переставал размышлять над этой историей, пытаясь уяснить, как все-таки она могла случиться. Ученичество Парсонса подошло к концу. Он получил должность младшего приказчика, и ему поручили убрать витрину в отделе товаров манчестерской мануфактуры. Он был уверен, что справится с поручением блестяще. - Видишь ли, старина, - говорил он друзьям, - у меня есть одно преимущество: я умею убирать витрины. Когда случалась какая-нибудь неприятность, Парсонс утверждал, что Пушок - так прозвали ученики мистера Гэрвайса, старшего партнера фирмы и главного управляющего, - должен будет хорошенько подумать, прежде чем расстаться с единственным человеком в его заведении, способным сделать из витрины произведение искусства. Парсонс, как и должно было случиться с человеком гуманитарных наклонностей, пал жертвой своей любви к рассуждениям. - Искусство украшения витрин находится в пеленках, старина, оно переживает цветущую пору младенчества. Куда ни глянь, симметрия, плоскость, как на картинах благословенных времен древнего Египта. Никакой радости, никакой! Одни условности. Витрина же должна приковывать к себе человека, должна, когда он идет мимо, хватать его мертвой хваткой. Мертвой хваткой! Его голос понижался до бархатного рокота: - А где сейчас эта мертвая хватка? Минутная пауза, потом дикий вопль: - Не-ету! - Парсонс сел на своего конька, - замечает мистер Полли. - Давай, старина, давай, расскажи-ка нам еще чего-нибудь. - Взгляните, как убраны витрины у старика Моррисона. Аккуратно, со вкусом, все по правилам, уверяю вас. Но нет изюминки! - Повторяя последние слова, Парсонс переходит на крик. - Нет изюминки, говорю я вам! - Нет изюминки, - как эхо, вторит мистер Полли. - Образцы тканей, разложенные по порядку, аккуратно взбитые буфы, один какой-нибудь рулон чуть-чуть распущен, а рекламные плакаты просто нагоняют сон. - Как в церкви, - вставляет мистер Полли. - Витрина должна волновать, - продолжает Парсонс. - Увидев витрину, вы должны воскликнуть: "Вот это да!" Парсонс на минуту умолкает, Плэтт, попыхивая трубкой, поглядывает на него. - Рококо! - говорит мистер Полли. - Нужно создать новую школу украшения витрин, - говорит Парсонс, пропуская мимо ушей замечание мистера Полли. - Новую школу! Порт-бэрдокскую! Послезавтра вы увидите, как изменится облик Фитзелен-стрит. Это будет нечто из ряда вон выходящее! Я соберу толпу. Меня еще долго будут помнить! Он и в самом деле собрал толпу. И его еще долго будут помнить в порт-бэрдокском Пассаже. Потом Парсонс начал упрекать себя: - Я был слишком скромен, старина! Я сдерживал себя, недооценивал свои возможности. Во мне кипели, бурлили, кишели идеи, а я не давал им ходу. Все это позади! - Позади, - вторил мистер Полли. - Позади окончательно и бесповоротно, старина! Плэтт пришел в отделение к мистеру Полли. - Старина создает произведение искусства. - Какое? - Про которое он говорил. Мистер Полли сразу сообразил, в чем дело. Продолжая сортировать коробки с воротничками, он то и дело поглядывал на своего заведующего Мэнсфилда. Скоро того позвали в контору, и Полли стремглав бросился на улицу, помчался мимо манчестерской витрины и нырнул в дверь отделения шелковых тканей. Он пробыл на улице всего один миг, но, увидев спину Парсонса, не замечавшего ничего вокруг, пришел в восторг, и сердце его замерло в сладком ужасе. Парсонс был без сюртука и работал с необычайным воодушевлением. Он имел обыкновение затягивать постромки жилета до предела, и все приятные задатки его будущей дородности были выставлены на обозрение. Он то и дело отдувался, засовывал пальцы в шевелюру, и действовал с той порывистой стремительностью, которая свойственна людям в минуту вдохновения. У его ног вздымались пунцовые одеяла, они не были сложены или раскинуты во всю длину, а если уже говорить точно, просто валялись на полу витрины. Справа от висящих на роликах полотенец через всю витрину тянулся широкий плакат, на котором жирными буквами было выведено: "СМОТРИТЕ!". Влетев в отделение шелковых тканей и натолкнувшись на Плэтта, Полли понял, что слишком поторопился вернуться в магазин. - Ты заметил драпировку в глубине витрины? - спросил его Плэтт. Мистер Полли этого не заметил. - Великий магиус творит! - сказал он и помчался кружным путем в свое отделение. Вскоре открылась ведущая на улицу дверь, и с сугубо деловым видом, дабы его внезапное появление с улицы ни у кого не вызвало подозрений, появился Плэтт. Он направился к лестнице, ведущей вниз, в складские помещения, и, проходя мимо Полли, закатил глаза, произнес "О господи!" и исчез. Нестерпимое любопытство обуяло мистера Полли. Что лучше: пойти в манчестерское отделение через весь магазин или рискнуть еще одной вылазкой на улицу? Ноги понесли его к входной двери. - Вы куда, Полли? - спросил его Мэнсфилд. - Вон бежит собака, - сказал Полли с таким видом, будто слова его полны смысла, и оставил удивленного заведующего размышлять над услышанным. Парсонс, бесспорно, сделал все, чтобы обрушить на свою голову последующее несчастья. Он обладал поистине могучим воображением. На этот раз Полли хорошенько рассмотрел витрину. Парсонс соорудил огромную асимметричную гору из толстых белых и красных одеял, скрученных и скатанных таким образом, чтобы явственнее ощущалась теплая, пушистая шерсть; в витрине царил уютный беспорядок и висели плакаты, написанные ярко-красными буквами: "Сладок сон под одеялом, купленным по сниженной цене", "Хорошо то, что хорошо и дешево". Хотя был день, Парсонс зажег свет в том углу витрины, где высилась гора одеял, чтобы придать теплый оттенок красному и белому цвету. Контрастным фоном этой горе служили длинные полосы подкладочной материи и полотна холодного, серого цвета, которые он как раз сейчас развешивал. Это производило впечатление, но... Мистер Полли решил, что пора возвращаться. В дверях он столкнулся с Плэттом, который готовился предпринять очередную экспедицию во внешний мир. - "Хорошо то, что хорошо и дешево", - сказал он. - Прием аллитерации приходит на помощь! Он не отважился в третий раз улизнуть На улицу и нетерпеливо маячил у окна, как вдруг увидел Пушка, то бишь главного управляющего Пассажа, самого мистера Гэрвайса, который шествовал по тротуару, обозревая начальственным оком свои владения. Мистер Гэрвайс был коротенький и круглый человечек с тем выражением скромной гордости на лице, которое так часто встречается у полных людей; у него были решительные манеры, желчный нрав, пухлые, торчащие в стороны пальцы рук, рыжие волосы, красное лицо, а на кончике носа, как и полагается людям такого колера, торчали рыжие волоски. Когда он желал продемонстрировать перед своими подчиненными силу человеческого взгляда, он выпячивал грудь, хмурил брови и прищуривал левый глаз. Мистер Полли встрепенулся. Во что бы то ни стало он должен все видеть. - Мне надо поговорить с Парсонсом, сэр, - сказал он мистеру Мэнсфилду и, поспешно покинув свой пост, бросился через весь магазин в манчестерское отделение. Когда начальство появилось в дверях, он уже был возле стенда с болтонскими простынями. - Что это вы делаете с витриной, Парсонс? - изумился мистер Гэрвайс. Присутствующим в отделении были видны только ноги Парсонса, узкая полоска рубашки между брюками и жилеткой и нижняя часть жилетки. Он стоял внутри витрины на лестнице, вешая последний кусок драпировки на медный прут, идущий под потолком. Витрина отделялась от остального помещения магазина легкой стенкой, напоминавшей стенки, которыми отделяются в старинных английских церквах места, предназначенные для чистой публики. Эта стенка была отделана панелью, и в ней имелась дверца, тоже наподобие церковной. В этой дверце и появилась физиономия Парсонса, у которого при виде главного управляющего глаза как-то странно округлились. Мистер Гэрвайс повторил вопрос. - Убираю витрину, сэр, по-новому. - Выходите оттуда, - приказал ему мистер Гэрвайс. Парсонс глядел на него, не понимая, и Гэрвайс был вынужден повторить приказание. С растерянным лицом Парсонс стал медленно спускаться с лестницы. Мистер Гэрвайс обернулся. - Где Моррисон? - спросил он. - Моррисон! Явился Моррисон. - Займитесь этой витриной вместо него, - сказал Гэрвайс, указывая своими растопыренными пальцами на Парсонса. - Уберите все это безобразие и приведите витрину в надлежащий вид. Моррисон сделал было шаг к витрине, но ему пришлось остановиться. - Прошу прощения, сэр, - с бесподобной вежливостью проговорил Парсонс, - но это _мое_ окно! - Уберите немедленно все это безобразие! - повторил мистер Гэрвайс и повернулся, чтобы уйти. Моррисон подошел к витрине. Парсонс захлопнул перед его носом дверцу, и это привлекло внимание главного управляющего. - Выходите оттуда, - сказал он. - Вы не умеете убирать витрины. Если вам нравится валять дурака... - Витрина убрана отлично, сэр, - убежденно произнес новоявленный гений украшения витрин. На минуту воцарилась тишина. - Откройте дверь и войдите к нему, - приказал мистер Гэрвайс Моррисону. - Не троньте дверь, Моррисон! - сказал Парсонс. Полли уже больше не прятался за болтонскими простынями. Он понял: события принимают такой оборот, что его присутствия просто не заметят. - Да извлеките же его оттуда наконец! - потребовал мистер Гэрвайс. Моррисона, казалось, несколько смущала этическая сторона дела. Но верность работодателю взяла верх. Он положил руку на дверь и толкнул ее. Парсонс стал отдирать его руку. Мистер Гэрвайс пришел Моррисону на помощь. Сердце мистера Полли запрыгало, мир в его глазах завертелся и засверкал. Парсонс на миг исчез за перегородкой и появился вновь с зажатым в руке рулоном льняного полотна. Этим оружием он ударил Моррисона по голове. Голова Моррисона мотнулась от удара, но он не оставил двери. Не сдавал своих позиций и мистер Гэрвайс. Вдруг дверь широко распахнулась, и в ту же секунду мистер Гэрвайс отпрянул от нее, пошатываясь, и схватился за голову: на его самодержавную, священную плешь обрушился коварный удар. Парсонс перестал быть Парсонсом. Он превратился в грозного мстителя. Одному небу известно, какая титаническая борьба велась до сих пор в его артистической душе, чтобы сдерживать этот необузданный темперамент. - Ты, старый глупец, смеешь говорить, что я не умею убирать витрины? - с гневом вскричал Парсонс и метнул в хозяина рулон. За рулоном последовали одеяло, кусок подкладочной ткани и, наконец, витринная подставка. В голове мистера Полли промелькнуло, что Парсонс сам ненавидит свое творение и с наслаждением уничтожает его. Какую-то секунду мистер Полли, кроме Парсонса, никого и ничего больше не видел. Весь в движении, охваченный яростью, без сюртука, швыряя все, что попадалось под руку, Парсонс олицетворял собой аллегорическую фигуру землетрясения. Затем мистер Полли увидел спину мистера Гэрвайса и услышал его повелительный голос. - Извлеките его из витрины! Он сошел с ума! Он опасен! Извлеките его оттуда! - приказывал, возвысив голос, мистер Гэрвайс, обращаясь не к кому-нибудь одному из присутствующих, а ко всем. На какой-то миг голову мистера Гэрвайса окутало пунцовое одеяло; и его речь, на секунду приглушенная, закончилась вдруг непривычной ушам подчиненных бранью. В манчестерское отделение собрался народ со всего Пассажа. Лак, клерк из конторы, наткнувшись на Полли, заорал: "На помощь!" Соммервил из отделения шелковых тканей перескочил через прилавок и вооружился стулом. Полли почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Он ухватился за стенд, если бы сейчас ему удалось выломать из стенда доску, он пошел бы крушить всех и вся. Стенд качнулся и повалился на пол, мистеру Полли почудилось, что с другой стороны кто-то вскрикнул от боли, но он не придал этому значения. Падение стенда было толчком, образумившим мистера Полли; ему уже расхотелось бить кого попало, и он стал во все глаза следить за борьбой в витрине. Секунду Парсонс победоносно возвышался над толкающимися у витринной дверцы спинами. Это был не Парсонс, это был яростный вихрь, срывающий предметы и швыряющий их на пол. Потом он вдруг исчез. Отчаянная возня, удар, затем еще удар, звон разбитого стекла. И вдруг все стихло, только кто-то тяжело дышал. Парсонс был повергнут... Мистер Полли, перешагнув через валяющиеся на полу болтонские простыни, увидел поникшую фигуру друга со ссадиной на лбу, уже, правда, не кровоточащей; за одну руку его держал Соммервил, за другую Моррисон. - Вы... вы... вы... вы мне надоели! - сказал Парсонс, задыхаясь от подступивших к горлу рыданий. Есть события, которые стоят особняком среди других происшествий в жизни и которые в какой-то степени открывают на многое глаза. Такова была история с Парсонсом. Она началась как фарс, а закончилась катастрофой. Верхний покров с жизни был содран, и под ногами мистера Полли разверзлась бездна. Он понял, что жизнь отнюдь не развлечение. Появление полицейского, который был вызван на место происшествия, в первую минуту показалось еще одной комической деталью. Но когда стало ясно, что мистер Гэрвайс объят жаждой мести, дело приняло иную окраску. То, как полицейский вел дознание, не упуская ни малейшей детали и не произнося лишних слов, особенно поразило чувствительную душу мистера Полли. Разглаживая галстуки, он услыхал заключение, сделанное полицейским: "Он, значит, крепко саданул вас по голове". В этот вечер в спальне Парсонс был героем дня. Он сидел на краю кровати с забинтованной головой, не спеша укладывал вещи и ежесекундно повторял: - Почему он не оставил меня в покое? Он не имел права прикасаться к моей витрине! На следующее утро Полли должен был предстать перед полицейским судом в качестве свидетеля. Ужас перед этой пыткой почти заслонил собой тот трагический факт, что Парсонса не только обвинили в оскорблении действием, но выгнали, и он уже укладывает свой чемодан. Полли слишком хорошо знал себя, чтобы обольщаться насчет своих способностей быть достойным свидетелем. Он ясно помнил только один факт, нашедший отражение в словах полицейского: "Он, значит, крепко саданул вас по голове". В отношении всего прочего в мыслях у него был полный сумбур. Как все произойдет завтра, было известно одному богу. Состоится ли очная ставка? Будет ли считаться лжесвидетельством, если он нечаянно ошибется? За дачу ложных показаний тоже судят. Это - серьезное преступление. Плэтт из кожи лез, желая помочь Парсонсу и настроить общественное мнение против Моррисона. Но Парсонс вдруг стал за него заступаться. - Он вел себя правильно - в меру своих возможностей, - заявил Парсонс. - Что еще ему оставалось делать? На него я не в обиде. - Мне, наверное, придется платить штраф, - рассуждал он по поводу предстоящего суда. - Без последствий дело, конечно, не оставят. Я действительно его ударил. Я ударил его... - Он на секунду задумался, как бы подыскивая слова поточнее, и окончил доверительным шепотом: - ...по голове, вот сюда. На остроумное предложение, исходившее от младшего ученика с кровати в углу, он ответил: - Какой может быть встречный иск, когда на скамье присяжных сидят аптекарь Корке и агент нашей фирмы Моттишед? Завтра вы будете свидетелями моего унижения. Унижения, старина! Некоторое время Парсонс молча укладывал вещи. - О господи! Что это за жизнь? - вдруг загремел он своим глубоким басом. - В десять тридцать пять человек честно выполняет свой долг, пусть ошибается, но с самыми лучшими намерениями. В десять сорок с ним покончено. Покончено раз и навсегда! - И, повысив голос, воскликнул: - Как после землетрясения! - Вулканиус катаклизмус, - сказал Полли. - Как после отличного землетрясения! - повторил Парсонс, подражая завыванию ветра. Затем он стал развивать вслух довольно мрачные мысли о своем будущем, и по спине мистера Полли пробежал холодок. - Придется искать новое место. А в рекомендации будет сказано, что я побил управляющего. Хотя, впрочем, мне, наверное, никаких рекомендаций не дадут. И в лучшие-то времена нелегко найти место без рекомендаций. А уж сейчас... - Когда будешь искать работу, не подавай виду, что тебя выгнали, - заметил мистер Полли. В полицейском суде все оказалось не так страшно, как представлял себе мистер Полли. Его посадили у стены вместе с другими свидетелями, и после интересного дела о краже у судейского стола, а вовсе не на скамье подсудимых, появился Парсонс. К этому времени ноги мистера Полли, которые он сначала засунул из уважения к суду подальше под стул, были вытянуты во всю длину, а руки засунуты в карманы брюк. Он занимался тем, что придумывал прозвища для четырех заседателей, и дошел до "почтенного и важного синьора с величественной осанкой", когда услыхал свое имя и тотчас опустился с небес на землю. Он поспешно вскочил на ноги, и опытный полицейский едва удержал его от попытки занять место на пустующей скамье подсудимых. Секретарь суда с невероятной быстротой в который раз прочитал клятву. - Точно! - невпопад, но почтительным тоном произнес мистер Полли и поцеловал библию. После того как старший полицейский велел говорить ему более внятно, его показания стали ясными и членораздельными. Он попытался было замолвить словечко за Парсонса, сказав, что у Парсонса "от природы холерный темперамент", но, заметив, как вздрогнул "почтенный и важный синьор с величественной осанкой" и как поползла по его лицу усмешка, понял, что выбрал не совсем удачное выражение. Остальные заседатели были явно озадачены, и между ними произошел краткий обмен мнениями. - Вы хотели сказать, что у него вспыльчивый характер? - спросил председатель суда. - Да, именно это я и хотел сказать, - ответил мистер Полли. - Вы не имели в виду, что он болен холерой? - Я имел в виду только, что его легко вывести из себя. - Тогда почему вы не сказали это прямо? - донимал его председатель суда. Парсонс был признан виновным. Он пришел в спальню за вещами, когда все ученики были в Пассаже, куда ему по распоряжению мистера Гэрвайса доступа не было. И он уехал, не попрощавшись. Когда в обеденный перерыв мистер Полли забежал в общежитие выпить чашку чаю и съесть хлеба с маргарином, он сразу же устремился в спальню, посмотреть, что делает Парсонс. Но Парсонса и след простыл. В его углу было подметено и убрано. Первый раз в жизни мистер Полли испытал чувство невозвратимой утраты. Минуты через две-три в спальню влетел Плэтт. - Фу, черт! - отдуваясь, произнес он и увидел Полли. Полли высунулся из окна и не обернулся на слова приятеля. Плэтт подошел к нему. - Уже уехал, - сказал он. - А мог бы зайти, попрощаться с друзьями! Полли ответил не сразу. Он засунул в рот палец и всхлипнул. - Проклятый зуб, не дает покоя! - сказал он, все еще не глядя на Плэтта. - Слезы так сами и льются, а можно подумать, что я разнюнился. 3. В ПОИСКАХ МЕСТА После того как Парсонс уехал, Порт-Бэрдок потерял для мистера Полли всю свою прелесть. В редких письмах Парсонса не сквозила "радость жизни", тщетно Полли искал в них хоть одно теплое слово. Парсонс писал, что поселился в Лондоне и нашел место кладовщика в магазине дешевой галантереи недалеко от собора святого Павла, там не требовали рекомендаций. Чувствовалось, что у него появились новые интересы. Он писал о социализме, о правах человека - словом, о вещах, не имевших никакой привлекательности для мистера Полли, который понимал, что чужие люди завладели его Парсонсом, влияют на него, превращают его в кого-то другого и он утрачивает свою оригинальность. Мистеру Полли стало невыносимо в Порт-Бэрдоке, полном уже блекнущими воспоминаниями о Парсонсе; его стала грызть тоска. И Плэтт вдруг сделался скучнейшей личностью, начиненной романтической чепухой, вроде интриг и связей с "дамами из общества". Уныние, овладевшее мистером Полли, проявлялось в его апатии ко всему. Вспыльчивость мистера Гэрвайса стала действовать ему на нервы. Отношения с людьми становились натянутыми. Чтобы проверить, насколько им дорожат, он потребовал увеличить жалованье и, получив отказ, тут же взял расчет. Два месяца он искал новое место. За это время он пережил немало горьких минут, испытав унижение, разочарование, тревогу и одиночество. Сначала он поселился в Исвуде у одного своего родственника. Незадолго перед тем отец мистера Полли, продав магазинчик музыкальных инструментов и велосипедов, который давал ему средства к существованию, и оставив место органиста в приходской церкви, перебрался жить к этому родственнику и стал жить на ренту. Характер его с годами начал портиться вследствие какого-то странного недуга, называемого местным доктором "манией воображения". Он старел на глазах и с каждым днем становился все раздражительнее. Но жена кузена была хорошей хозяйкой и умела поддерживать в доме мир. Мистер Полли жил в этом доме на скромном положении гостя; но после двух недель бьющего через край гостеприимства, в течение которых он написал не менее сотни писем, начинающихся словами: "Уважаемый сэр! Прочитав Ваше объявление в "Крисчен уорлд" о том, что Вам требуется приказчик в отдел галантереи, осмеливаюсь предложить Вам свои услуги. Имею шестилетний стаж...", - и опрокинул пузырек с чернилами на туалетный столик и ковер в спальне, кузен пригласил его погулять и в разговоре между прочим заметил, что меблированные комнаты в Лондоне - более подходящий плацдарм для наступления на хозяев галантерейных магазинов. - И в самом деле, старина! - согласился мистер Полли. - А то я мог бы еще год здесь прожить. - И приступил к сборам. Он снял комнату в дешевой гостинице, где находили пристанище молодые люди в его обстоятельствах и где был ресторанчик - очень строгое заведение, в котором можно было в воскресенье приятно провести время за чашкой кофе. И первое же воскресенье мистер Полли не без приятности провел в дальнем углу, составляя фразы, вроде следующей: "Высоко чувствительный вместитель ларгениального отростка", имея в виду адамово яблоко. Молодой священник с приятным лицом, увидев его серьезный вид и шевелившиеся губы и решив, что новый жилец скучает в одиночестве, подсел к нему и завел разговор. Минуту-другую они обменивались неловкими, отрывистыми фразами, как вдруг мистера Полли обуяли воспоминания о порт-бэрдокском Пассаже, и, шепнув озадаченному священнику: "Вон бежит собака", - он дружески кивнул ему и выбежал вон, чтобы с легким сердцем и жаждущим впечатлений умом побродить по улицам Лондона. Люди, собравшиеся в ожидании приема в торговых конторах по оптовой продаже, расположенных на Вуд-стрит и возле собора святого Павла (в этих конторах обслуживали оптовых покупателей из провинции), показались ему интересными и занимательными. И не будь он так сильно озабочен собственной судьбой, его от души позабавило бы это зрелище. Здесь были мужчины всякого сорта: самоуверенные и окончательно потерявшие веру в себя, образчики самого расточительного фатовства и опустившиеся до последней степени. Он видел жизнерадостных молодых людей, полных энергии и стремления пробиться, которые вселяли в его душу страх и ненависть. "Ловкачи, - думал про них мистер Полли, - ловкачи, служители торгового культа!" Видел и субъектов лет примерно тридцати пяти с изголодавшимися лицами, про которых решил, что это "пролетарии". Он давно мечтал увидеть кого-нибудь, кто подходил бы под это, звучавшее для него привлекательно, определение. В приемной несколько мужчин средних лет, "совсем старики в свои сорок", обсуждали состояние дел в торговле; по их мнению, никогда еще не было так плохо, как теперь. Мистер Полли слушал их краем уха, а сам тем временем размышлял, подходит ли к ним выражение "выжатые, как лимон". Были здесь и такие, что прохаживались с высокомерным видом, сознавая свое превосходство и негодуя на то, что оказались выброшенными за борт, - они угадывали в этом чьи-то происки. Несколько человек, казалось, вот-вот упадут в обморок, и страшно было представить, что с ними случится, когда их вызовут для переговоров. Один молодой человек с невыразительным розовощеким лицом, по-видимому, считал, что, надев непомерно высокий воротничок, можно вступить в единоборство со всем миром, на другом был чересчур веселый костюм: фланелевая рубашка и клетчатый пиджак ядовито-яркого цвета. Каждый день, оглядываясь вокруг, мистер Полли отмечал, сколько знакомых лиц исчезло, как растет беспокойство (отражая и его собственное) на лицах оставшихся и сколько прибавилось новичков. Видя эту алчущую свору конкурентов, он понял, как ничтожны были шансы на успех его жалких посланий из Исвуда. Мистер Полли смотрел вокруг себя, и порой ему казалось, что он в приемной дантиста. В любую минуту могут выкрикнуть его имя, и он предстанет перед очередным представителем мира хозяев и будет в который раз доказывать свою горячую любовь к торговле, свои необыкновенные прилежность и усердие ради того, кто готов платить ему в год двадцать шесть фунтов стерлингов. И вот будущий хозяин разглагольствует по поводу того, каким, по его мнению, должен быть идеальный приказчик. - Мне нужен сметливый, расторопный молодой человек, по-настоящему расторопный, который не боится работы. Лодырь, которого надо без конца подгонять, мне ни к чему. Такому у меня делать нечего. А в это время независимо от самого мистера Полли сидящий в нем бес сочинительства упражняется на все лады: "Толстые щеки", "щекастый толстяк" - и тому подобное, столь же подходящее для джентльмена, сколь и для продавца шляп. - Я уверен, сэр, что не окажусь большим лодырем; - бодро отвечает мистер Полли, стараясь не заглядывать в себя поглубже. - Мне нужен молодой человек, который намерен преуспевать. - Вот именно, сэр! Эксельсиор! - Простите? - Я сказал "Эксельсиор", сэр. Это мой девиз. Из Лонгфелло. Вам нужен приказчик на долгий срок? Толстощекий господин объясняет и продолжает излагать свои взгляды, теперь уже поглядывая на мистера Полли с сомнением. - Вы намерены преуспевать? - Надеюсь на это, сэр. - Преуспевать или не успевать? Мистер Полли издает какое-то восторженное восклицание, понимающе кивает и несколько невнятно бормочет: - Совершенно мой стиль. - Кое-кто из моих людей служит у меня уже по двадцать лет, - продолжает хозяин. - Один из Манчестера впервые пришел ко мне, когда ему было всего двенадцать лет. Вы христианин? - Принадлежу к англиканской церкви. - Гм, - несколько неодобрительно хмыкает хозяин. - Я предпочел бы баптиста. Но... Он оглядывает галстук мистера Полли, безукоризненно повязанный и скромный, как и подобает галстуку будущего приказчика. Намекая на позу и выражение лица мистера Полли, неугомонный внутренний голос суется опять: "Скорбная почтительность, как на похоронах". - Я хотел бы посмотреть ваши рекомендации, - замечает в заключение будущий хозяин. Мистер Полли тотчас же вскакивает. - Благодарю вас, - говорит хозяин, давая понять, что разговор окончен. "Головастый толстяк! Как тебе нравится головастый толстяк?" - в порыве вдохновения восклицает внутренний голос. - Смею надеяться, сэр? - с отменной учтивостью приказчика спрашивает мистер Полли. - Если рекомендации окажутся в порядке, - отвечает будущий хозяин. Человек, чей ум занят тем, чтобы составлять диковинные фразы и прозвища из непонятных слов, кому жизнь представляется золотоносной породой, чью ценность определяют редкие прожилки свободных от работы дней, кто запоем читает Боккаччо, Рабле и Шекспира, - такой человек вряд ли может достичь в наше время успеха на поприще торговли. Мистер Полли любил помечтать об интересных предметах, испытывая инстинктивную ненависть к суровому образу жизни. Его не увлекал пример экс-президента Рузвельта, генерала Баден-Пауэлла, мистера Питера Кери или покойного доктора Самюэла Смайлса. Вряд ли могла вдохновить его жизнь мистера Лоу Стрэчи. Он любил Фальстафа и Гудибраса, здоровый смех, старую Англию Вашингтона Ирвинга и галантное правление Карла Второго. И в жизни он, естественно, продвигался черепашьим шагом; не получал повышений, часто терял место. Что-то в его глазах не нравилось хозяевам; и было бы еще хуже, если бы время от времени в нем вдруг не просыпался исключительно толковый и на редкость аккуратный продавец, способный к тому же хоть и медленно, но очень искусно убирать витрины. Он переходил с места на место, придумывая сотни прозвищ, познал вражду, заводил приятелей, но ни с кем не сходился так близко, как с Парсонсом. Он несколько раз влюблялся, но несильно и ненадолго и часто вспоминал ту девушку, которая однажды угостила его яблоком. Он не сомневался, чья именно юношеская свежесть пленила ее до того, что она позабыла обо всем на свете. Порой в его памяти всплывал нежащийся в лучах полуденного солнца Фишбурн. А иногда он чувствовал себя особенно усталым, одиноким и неприкаянным, и причиной этому было начинавшееся расстройство пищеварения. Он поддавался различным влияниям и настроениям и на более или менее долгий срок оказывался в их власти. Одно время он жил в Кентербери, и готическая архитектура завладела его воображением. Между готикой и мистером Полли существовала кровная близость; в средние века он, несомненно, занимался бы тем, что сидел на лесах и высекал на капителях портреты церковных деятелей, ничего не приукрашая и глубоко проникая в человеческую душу. Когда он бродил, заложив руки за спину, по крытой аркаде позади собора и любовался лужайкой, поросшей сочной, зеленой травой, у него появлялось странное чувство, что он наконец-то дома, чувство, которого он никогда не испытывал под родной крышей. "Жирные каплуны!" - шептал он, воображая, что дает исчерпывающую характеристику средневековым монахам. Он любил сидеть в нефе во время службы, и глядеть сквозь громадные ворота на горящие свечи и хористов, и слушать их пение, сопровождаемое органом, но в трансепт он не пытался проникнуть, ибо это было запрещено. Музыка и уходящие ввысь своды в лепных украшениях наполняли его душу таинственным, смутным блаженством, которое он не мог описать даже искаженными словами. Правда, строгие скульптуры исторгли из него целый поток звучных эпитетов вроде: "архиепическая урна", "погребальный вопль", "печальное ангелоподобие". Он бродил по окрестностям и размышлял о людях, живших в теснившихся возле собора старинных, уютных домах из серого камня. Сквозь зеленые калитки в высоких серых стенах он видел изумрудные газоны и пылающие клумбы; за окнами в частых переплетах горели настольные лампы под абажурами и тянулись полки с книгами в коричневых переплетах. Иногда мимо шествовало духовное лицо в гетрах (жирный каплун) или в какой-нибудь отдаленной аркаде появлялась стайка мальчиков-хористов в белом, или мелькало, как бабочка, то розовое, то кремовое платье девушки, такое нежное и легкое в этих суровых, холодных хоромах. Особенный отклик в его душе находили развалины больницы бенедиктинцев и вид на колокольню, открывавшийся из окна школы. Он даже взялся было читать "Кентерберийские рассказы", но не мог совладать со старинным языком Чосера, уставал от него и охотно отдал бы все эти истории за несколько дорожных приключений. Ему хотелось, чтобы эти милые люди поменьше тратили времени на всякие побасенки и больше на самую жизнь. Ему очень понравилась жена Бата, он был бы счастлив познакомиться с такой женщиной. В Кентербери он первый раз в жизни увидел американцев. Его магазин - на сей раз первоклассное заведение - находился на Вестгейт-стрит, и он часто видел, как американские туристы проходят мимо, направляясь к кабачку Чосера, и возвращаются потом обратно по Мерсери-лейн, ведущей к воротам приора Толдстоуна. Он обратил внимание, что они всегда спешили, но без суеты и были гораздо серьезнее и деловитее всех его знакомых англичан. "Культурная прожорливость, - начинал изобретать внутренний голос. - Прожорливое потребление наследия". Он мимоходом рассказывал о них своим подчиненным. Однажды мистеру Полли удалось подслушать, как молоденькая американка у входа в церковь Христа делилась впечатлениями со своей спутницей. Произношение и интонация запали ему в память так, что он мог воспроизводить ее речь довольно точно. "Нет, послушай, в самом деле так ли уж важно посмотреть этот памятник Марлоу? - говорила американка. - У нас нет времени на второклассные достопримечательности, Мейми. Надо осмотреть в Кентербери все самое важное, известное и первосортное - это нам многое даст; выпить чашку чаю, где пил Чосер, и бежать на вокзал к поезду в четыре восемнадцать..." Он снова и снова произносил эти небрежные фразы, ощущая в них какой-то неизъяснимый аромат. "Надо осмотреть все самое важное и первосортное", - то и дело всплывало в его памяти. Он пытался вообразить себе, как бы Парсонс разговаривал с американцами. Самого себя он в этой роли не представлял... За все годы скитаний Кентербери было самым близким ему по духу местом, хотя и там друзей он не нашел. Именно после Кентербери вселенная стала окончательно невыносима мистеру Полли. Все чаще и чаще ему приходилось убеждаться - нельзя сказать, на вопиющих примерах, но достаточно суровых и настойчиво повторяющихся, - что он взялся не за свое дело; ему надо было бы выбрать какой-нибудь другой род занятий, но какой именно, он не представлял. Порой, правда, нерегулярно, на него вдруг нападали приступы бурной деятельности, приносившей плоды, но они, подобно дешевой краске, мгновенно выгорающей на солнце, быстро угасали. В моменты особенно острого безденежья в нем выработалась даже расчетливость. Но угнаться за энергичными юнцами, от природы наделенными деловой жилкой и чувствовавшими себя в торговле, как рыба в воде, он не мог. Покидал он Кентербери с сожалением. В одно из воскресений мистер Полли вместе с еще одним представителем славной профессии торговцев взяли в Старри-он-дестор лодку и, подгоняемые попутным западным ветром, поплыли вниз по реке. Они никогда прежде не занимались греблей, и этот вид спорта показался им наиприятнейшим в мире. Когда они повернули обратно, оказалось, что ветер дует им навстречу, а река вдруг стала слишком узкой, чтобы можно было идти галсами. К тому же начался отлив. Шесть часов (за первый час надо было платить шиллинг, за каждый следующий - полшиллинга) они боролись с течением, делая полмили в час. Спас их начавшийся прилив. Из Старри им пришлось идти пешком, так что в Кентербери они добрались только под утро. Но оказалось, что там им уже нечего делать: их безжалостно выставили за дверь. Кентерберийский хозяин был человеком незлым и очень религиозным, и, возможно, он не уволил бы мистера Полли, если бы не его несчастная страсть к острословию. - Отлив есть отлив, сэр, - сказал мистер Полли в свое оправдание, - а я не луна, то есть не лунатик, чтобы на него влиять. Не было никакой возможности убедить хозяина, что эта фраза была сказана в шутку, а не из неуважения и святотатства. - К тому же, - прибавил хозяин, - что от вас толку нынче, когда вы и пальцем шевельнуть не можете? Итак, мистер Полли опять возобновил свои наблюдения в конторе на Вуд-стрит, опять потянулись для него унылые дни. Косяк плотвы, охотящейся за крошками трудового пирога, заметно увеличился. Он стал задумываться о своем положении. Может, ему бросить торговлю галантереей? Уже сейчас он то и дело терпит поражение, а что будет, когда пройдет молодость, иссякнут силы? Что еще он умеет делать? Он ничего не мог придумать. Однажды вечером он побывал на представлении в мюзик-холле, после чего ему пришла в голову смутная мысль испробовать себя в амплуа клоуна. Актеры на сцене показались ему все грубыми, глупыми и насмешливыми. Но, вообразив себя наедине с зияющей чернотой огромного зала, он понял, что тонкая душевная организация не позволяет ему вступить на подмостки. В другой раз его привлекла продажа овощей с аукциона в одной из лавок неподалеку от Лондонского моста, но, присмотревшись, он увидел, что и здесь нужны специальные навыки и знание терминологии. Он стал наводить справки о возможности поехать в колонию, но оказалось, что нигде не нужны приказчики, не имеющие собственного капитала. И он продолжал ходить на Вуд-стрит. Он снизил свои притязания до пяти фунтов стерлингов в год и наконец нашел место в большом магазине готового платья в