ись аэронавты и инженеры с моделями новейших машин. Грэхэм с увлечением рассматривал чудеса техники - арифмометры, счетчики, машины строительные, ткацкие, двигатели внутреннего сгорания, элеваторы для воды и хлеба, жатвенные машины и приспособления для боен. Это было гораздо интереснее, чем баядерки. - Мы были дикарями, сущими дикарями, - то и дело повторял он. - Наш век - каменный век в сравнении с настоящим... Что у вас еще нового? Затем явились психологи-практики, которые произвели ряд любопытных гипнотических опытов. К своему удивлению, Грэхэм узнал, что Милн Бремуэл, Фехнер, Лило, Уильям Джемс, Майерс и Гарней теперь в большом почете. Психологическое воздействие, оказывается, заменило в медицине многие лекарства, антисептические и анестезирующие средства; оно необходимо при умственной работе. Только благодаря ему так развились человеческие способности. Сложные вычисления в уме, которые раньше делали только "люди-арифмометры", все чудеса гипноза стали теперь доступны каждому, кто пользовался услугами опытного гипнотизера. Прежняя экзаменационная система в обучении уже давно заменена внушением. Вместо долголетнего обучения - несколько недель гипнотических сеансов, во время которых ученикам внушаются нужные знания, после чего они в состоянии давать правильные ответы; познания прочно закреплялись в памяти. Метод этот оказался особенно успешным в математике, шахматной игре, а также в других головоломных и требующих физической ловкости играх. Все механические операции и работы совершаются теперь единообразно с идеальной аккуратностью, на исполнение их не оказывают никакого влияния настроения и воображение. Рабочие с детства посредством внушения превращаются в безукоризненно точные машины, свободные от всяких мыслей и увлечений. Ученики аэронавтов, подверженные головокружению, благодаря внушению избавляются от страха. На каждой улице любой гипнотизер готов помочь человеческой памяти. При помощи гипноза легко запомнить любое имя, любые числа, песню, речи, а также забыть, когда минет надобность. Можно забыть обиды и унижения, заставить неутешных вдов позабыть умерших мужей и исцелить несчастных влюбленных. Можно изменить привычки и желания - все это делает психическая медицина. Однако внушать желания пока еще не удается, и передача мыслей на расстоянии покамест еще находится в стадии опытов. Свои сообщения психологи иллюстрировали поразительными мнемоническими опытами над целой толпой бледнолицых детей, одетых в синий холст. Грэхэм, подобно большинству людей прежнего Бремени, не доверял гипнозу и не соглашался освободить свой мозг от многих мучительных пережитков. Несмотря на доводы Линкольна, он упорно стоял на своем; по его понятиям, согласиться на гипнотизацию - значило подчинить свою личность чужому влиянию и отказаться от свободы воли. А в этом новом чудесном мире он хотел остаться самим собой. Три дня провел Грэхэм в этих занятиях. Ежедневно по нескольку часов он обучался летать. На третий день он пролетел над Центральной Францией и видел снеговые вершины Альп. Благодаря полетам он превосходно спал и быстро окреп; от его анемии не осталось и следа. Линкольн доставлял ему все новые и новые развлечения. Грэхэм ознакомился с новейшими изобретениями, пока наконец любопытство его не притупилось. В целой дюжине томов не уместить того, что было ему показано. Каждый день после полудня Грэхэм делал приемы и начал живо интересоваться окружающими людьми. Сначала они казались ему чуждыми и странными; ему не нравились их роскошные одеяния, он находил манеры их вульгарными, но вскоре он был сам поражен, заметив, с какой быстротой исчезло в нем это враждебное чувство, как быстро освоился он со своим новым положением и позабыл про прежнюю жизнь. Ему нравилась рыжеволосая дочь управляющего свинобойнями. На следующий день после обеда он познакомился с одной балериной новейшего времени и был в восторге от ее танцев. А тут еще эти чудеса гипноза. Когда на третий день Линкольн предложил поездку в Город Наслаждений, Грэхэм отказался и отклонил услуги гипнотизеров для своих полетов. Лондон казался ему более близким и знакомым, чем другие города. Ему доставляло невыразимое удовольствие узнавать те или иные места, связанные с его прежней жизнью, - а это было бы невозможно за границей. - Здесь или, вернее, там, футов на сто пониже, - говорил он, - я обычно завтракал во времена своей студенческой жизни. Вот тут, глубоко внизу, некогда находился вокзал Ватерлоо с его вечной суматохой. Часто стоял и я там с чемоданом в руке и сквозь море сигнальных огней смотрел вверх, на небо, даже не помышляя о том, что настанет день, когда я буду расхаживать над этим самым местом на высоте нескольких сот ярдов. А теперь под тем же самым небом, которое выглядело тогда дымной завесой, я кружусь на аэропиле. Все эти три дня Грэхэм был всецело поглощен полетами; политические новости его почти не интересовали. Окружающие его лица также не затрагивали эту тему. Ежедневно приходил Острог - Вождь, как его называли в народе, - этот великий визирь Грэхэма, начальник его дворца, и в самых неопределенных выражениях отдавал ему отчет о положении дел: "незначительные затруднения", "небольшие беспорядки", "все скоро уладится". Пение революционного гимна прекратилось. Грэхэм не знал, что гимн запрещен в пределах города. Он позабыл, о чем думал в то утро, стоя в Вороньем Гнезде. На второй или на третий день, несмотря на свое увлечение дочерью управляющего свинобойнями, он случайно вспомнил об Элен Уоттон и о странном разговоре с ней в зале Управления Ветряных Двигателей. Она произвела на него сильное впечатление, хотя у него и не было времени подумать о ней. Но теперь ее облик властно всплыл в его сознании. Он недоумевал, что означали ее намеки. По мере того как проходил у него интерес к механике, он все яснее вспоминал ее глаза и задумчивое лицо. Образ этой девушки удерживал его от низменных страстей и дешевых увлечений. Прошло, однако, три дня, прежде чем он снова увидел ее. 18. ГРЭХЭМ ВСПОМИНАЕТ Он встретился с ней в маленькой галерее, соединяющей Управление Ветряных Двигателей с его апартаментами. Галерея была длинная и узкая, с глубокими нишами, окна которых выходили во двор, засаженный пальмами. Он увидел ее сидящей в одной из этих ниш. Услыхав его шаги, она взглянула на него и вздрогнула. Лицо ее побледнело. Она поднялась, хотела подойти к нему и что-то сказать, но, видимо, не решалась. Он остановился и ждал. Потом, заметив ее колебания и думая, что она, быть может, поджидала его и хочет с ним говорить, он решил великодушно прийти ей на помощь. - Я давно хотел видеть вас, - сказал он. - Несколько дней назад вы хотели что-то сказать мне о народе. Что же вы хотели сообщить? Она грустно посмотрела на него. - Вы говорили, что народ несчастен? Девушка медлила с ответом. - Это показалось вам странным? - спросила она наконец. - Вот именно. И кроме того... - Это был внезапный порыв. - Да? - Только и всего. Видно было, что она колеблется. Казалось, ей трудно было говорить. - Вы забыли... - проговорила она, глубоко вздохнув. - Что именно? - Про народ... - Вы так думаете? - Вы забыли про народ. Он поглядел на нее вопросительно. - Да, я знаю, что вы удивлены. Вы не понимаете, кто вы такой. Вы не знаете всего, что происходит. - В чем же дело? - Значит, вы ничего не знаете? - Может быть. Но скажите: в чем дело? Внезапно решившись, девушка повернулась к нему. - Мне трудно говорить. Я часто думала об этом, собиралась, но не могу начать. Мне не хватает слов. Ваш сон, ваше пробуждение - все это так необычайно. Так чудесно. Для меня по крайней мере и для всего народа. Вы жили столько лет назад, страдали и умерли, были простым гражданином и вдруг, проснувшись, стали правителем чуть ли не всей земли! - Правитель Земли, - повторил он. - Так они все говорят. Но подумайте, как мало я знаю. - Городов, трестов, рабочих компаний... - Верховная власть, могущество, сила, слава... Да, я слышал, как кричала толпа. Я знаю. Я Правитель, король, если угодно. А Острог - Вождь. Он замолчал. Девушка с любопытством смотрела на него. - Ну и что же? Он улыбнулся. - Он управляет всем. - Вот этого-то я и боялась. Несколько мгновений она молчала. - Нет, - проговорила она тихо, - управлять должны вы сами. Да, сами. Народ надеется на вас. - Она понизила голос. - Послушайте! В течение стольких лет, поколения за поколениями ждали, что вы проснетесь... Народ молился об этом, да, молился... Грэхэм хотел что-то ответить, но промолчал. Девушка, по-видимому, колебалась. На щеках у нее вспыхнул румянец. - Знаете ли вы, что в глазах мириадов людей вы являетесь избавителем? Вы для них то же самое, что король Артур или Барбаросса. - Я думаю, что воображение народа... - Разве вы не слыхали поговорки: "Когда Спящий проснется"? Когда вы лежали бесчувственный и неподвижный, к вам приходили тысячи людей. Тысячи... В первый день каждого месяца вас одевали в белое платье, и тысячи людей проходили мимо, чтобы взглянуть на вас. Еще маленькой девочкой я видела вас, у вас было такое бледное и спокойное лицо... Она отвернулась и принялась разглядывать панно. Голос ее оборвался. - Когда я была маленькой девочкой, я часто смотрела на ваше лицо... Оно казалось мне олицетворением божественного долготерпения. Вот что мы думали о вас. Вот как мы смотрели на вас... Она обернулась и подняла на него свои сверкающие глаза, голос ее зазвенел. - В городе, по всей земле мириады мужчин и женщин надеются на вас и ждут. - Неужели? - Острог не может вас заменить... Никто не может. Грэхэм удивленно смотрел на нее, пораженный ее волнением. Сначала она говорила с усилием, потом собственная речь воодушевила ее. - Неужели вы думаете, - продолжала девушка, - что вам суждено было прожить ту первую жизнь в далеком прошлом, потом заснуть и после стольких надежд и ожиданий пробудиться от вашего чудесного сна только затем, чтобы бесполезно прожить еще одну жизнь? Неужели же исчезнут надежды чуть ли не всего мира? Разве вы можете снять с себя эту ответственность и передать ее другому человеку? - Я знаю, что власть моя велика, - ответил Грэхэм, запинаясь. - Вернее, кажется, что велика... Но так ли это в действительности? Все это похоже на сон. Реальна ли моя власть или же это только великое заблуждение? - Да, реальна, - подтвердила девушка, - если только вы решитесь... - Но ведь моя власть, как и всякая другая, - только иллюзия. Она реальна, пока люди верят в нее. - Если только вы решитесь, - повторила девушка. - Но... - Массы верят в вас и пойдут за вами... - Но я ничего не знаю. Решительно ничего... Все эти советники. Острог. Они умнее, хладнокровнее, предусмотрительнее меня, они так много знают. О каких несчастных вы говорите? Думаете ли вы... Он замолчал, словно не решаясь говорить. - Я еще так молода, - ответила девушка. - Но я знаю, что в мире много неправды и угнетения. Разумеется, мир изменился с ваших времен, сильно изменился. Я молилась о том, чтобы мне увидеть вас и рассказать обо всем. Да, мир изменился. Но внутренняя болезнь, вроде рака, разъедает его и отравляет жизнь. - Она повернула к нему свое пылающее лицо. - Я много об этом думала. Я не могла не думать: моя жизнь сложилась несчастливо. Люди теперь не свободны, они не стали лучше людей вашего времени. Но это еще не все. Город - это тюрьма. Каждый город теперь - тюрьма. А ключи у Маммоны. Мириады, несчастные мириады людей мучатся от колыбели до могилы. Разве это справедливо? Неужели так и будет всегда? Хуже, чем в ваше время. Повсюду мучения и заботы. Вас окружает мишурный блеск, а тут же рядом - нищета и рабство. Да, бедные понимают все это, они знают, что плохо. Те самые люди, которые несколько дней назад шли на смерть из-за вас... Вы обязаны им жизнью. - Да, - тихо повторил Грэхэм. - Да, я обязан им жизнью. - В ваше время, - продолжала девушка, - тирания капитала только начиналась. Да, это тирания, настоящая тирания. Феодальную тиранию лордов сменила тирания богатства. В ваши дни половина населения земного шара жила в деревне. Теперь же города поглотили все население. Я читала старые книги - сколько в них благородства! В них говорится о любви и долге, о таких прекрасных вещах! А ведь вы человек того времени. - А разве теперь?.. - Прибыль и Города Наслаждений - или рабство, безысходное, вечное рабство. - Как рабство? - Да, рабство. - Неужели еще существуют рабы? - Хуже. Вот это-то я и хочу вам объяснить, хочу, чтобы вы знали. Я знаю, что вам это неизвестно. Они скрывают от вас, они хотят вас заманить в Город Наслаждений. Вы, конечно, замечали не раз мужчин, женщин и детей в синей холщовой одежде, с худыми желтыми лицами и усталыми глазами? - Конечно. - Говорящих на грубом жаргоне?.. - Да, я слышал этот жаргон. - Это рабы, ваши рабы. Они рабы вашей Рабочей Компании. - Рабочая Компания! Я что-то слышал о ней. Да, вспоминаю. Я видел ее, когда бродил по городу после того, как зажгли иллюминацию: громадные фасады зданий, окрашенных в синий цвет. Вы говорите о ней? - Да. Но как мне объяснить вам все? Конечно, эта синяя форма поразила вас. Почти треть всего населения носит ее, и с каждым днем число их все увеличивается: Рабочая Компания растет. - Но что такое эта Рабочая Компания? - В ваше время как поступали с умирающим от голода народом? - У нас были работные дома, которые содержались на средства прихожан. - Работные дома! Нам говорили о них на уроках истории. Рабочая Компания заменила работные дома. Возникла она - может быть, вы помните? - из религиозной организации, называвшейся Армией спасения и преобразовавшейся в коммерческое предприятие. Сперва у них были как будто благие цели - спасти народ от ужасов работных домов. Теперь я вспоминаю, это была чуть ли не первая организация, которую закупил ваш Опекунский Совет. Он купил Армию спасения и реорганизовал ее. Сначала там давали работу бездомным и голодным. - Вот как! - Теперь у нас нет работных домов, нет убежищ и благотворительных учреждений - ничего, кроме Рабочей Компании. Конторы ее раскинуты повсюду. Синий цвет - ее форма. Каждый мужчина, женщина или ребенок, если он голоден, не имеет ни дома, ни друзей, должен или умереть, или попасть в лапы Компании. Эвтаназия не для бедняков, им нечего надеяться на легкую смерть. В Компании найдется и пища, и приют, и синяя форма для каждого приходящего; форма - непременное условие при вступлении. Компания платит, но требует работы; когда рабочий день окончен, она возвращает рабочему одежду и выбрасывает его на улицу. - Неужели? - Разве это не кажется вам ужасным? В ваше время люди умирали с голоду на улицах. Не спорю, это было плохо. Но они умирали людьми. А эти люди в синем... У нас есть пословица: "Надел синее - до смерти не снять". Компания торгует их трудом и старается обеспечить себя рабочими руками. Человек является в Компанию голодный, умирающий, он ест и отсыпается в течение суток, потом работает день, а к вечеру его выбрасывают на улицу. Если он работал хорошо, он получает пенни, может пойти в театр, в дешевый танцевальный зал или кинематограф, пообедать или переночевать. Он бродит по городу, пока есть деньги. Нищенствовать не позволяет полиция. Да никто и не подает. На другой или на третий день он снова является в Компанию и продает себя. В конце концов его собственное платье истреплется или до того загрязнится, что он начинает стыдиться. Тогда он вынужден работать месяцы, чтобы заработать новое, если оно еще ему нужно. Множество детей родится в Компании. Матери должны отработать за это месяц, а дети, которых воспитывают и содержат до четырнадцати лет, - два года. Разумеется, дети воспитываются для синей формы. Так вот что такое Рабочая Компания. - Значит, в городе совсем нет свободных рабочих? - Ни одного. Они все или в тюрьме, или же носят синюю форму. - А если кто-нибудь не согласится работать на этих условиях? - Большинство соглашается. Компания всесильна: она может перевести на тяжелую работу, лишить еды и, наконец, заклеймить большой палец того, кто откажется работать, и его никуда не будут принимать. И потом, куда же деться? Поездка в Париж стоит два льва. Для непослушных, наконец, есть тюрьмы, темные, ужасные, где-то там, глубоко внизу. В тюрьму у нас ничего не стоит попасть. - Неужели треть всего населения носит синюю форму? - Даже больше трети. Несчастные, униженные труженики, без надежды, без радости, разжигаемые рассказами о Городах Наслаждения, сами насмехаются над своим жалким положением, над своим несчастьем. Они слишком бедны даже для эвтаназии, которая доступна только богатым самоубийцам. Искалеченные, отупевшие, миллионы людей по всему свету испытывают только лишения и неудовлетворенные желания. Они родятся, мучаются и умирают. Вот каков этот новый для вас мир. Грэхэм молчал, подавленный. - Но ведь теперь, после революции, - сказал он, - все это должно измениться. Острог... - Мы надеемся. Весь мир надеется. Но Острог не хочет ничего сделать. Он просто политикан. По его мнению, так и должно быть. Ему нет до этого никакого дела. Он хочет оставить все по-прежнему. Все богатые, все влиятельные, все счастливые согласны с ним. Они пользуются народом как оружием в политике, они наживаются на его несчастьях. Но вы пришли к нам из более счастливого века, и весь народ надеется только на вас. Он взглянул на нее. В глазах ее блестели слезы. Грэхэм был взволнован. Он забыл о городе, о борьбе, о всех этих людских массах и молча смотрел на нее, тронутый ее одухотворенной красотой. - Но что же мне делать? - спросил он, не отрывая от нее глаз. - Управлять, - тихо ответила она, наклоняясь к нему. - Править миром на благо и счастье людей, как еще никогда никто не правил. Вы можете, вы должны. Народ волнуется. По всей земле волнуется народ. Он ждет только слова, слова от вас - и он восстанет. Даже средние слои недовольны и волнуются. От вас скрывают все, что происходит. Народ не хочет больше подставлять свою шею под ярмо, отказывается выдать оружие. Острог против своей воли пробудил в народе надежду. Сердце Грэхэма учащенно билось. Он старался вникнуть в ее слова. - Им нужен только вождь, - сказала она. - А потом? - Вы можете захватить весь мир. Он сел и задумался. Потом вдруг заговорил: - Старая мечта, я тоже грезил когда-то о свободе и счастье. Неужели это только мечта? Разве может один человек, один человек... Голос его оборвался. - Не один человек, а все люди. Им нужен только вождь, который высказал бы их смутные желания. Грэхэм покачал головой. Несколько минут оба молчали. Внезапно он поднял голову, и взгляды их встретились. - У меня нет вашей веры, - снова заговорил он. - У меня нет вашей молодости. Эта власть тяготит меня. Нет, дайте договорить. Я намерен, не скажу - водворить справедливость, у меня нет сил для этого, но я все же хотел бы принести людям пользу. Я не в состоянии водворить на земле золотой век, но во всяком случае я стану управлять сам. Вы точно пробудили меня ото сна... Вы правы. Острог должен знать свое место. Я научусь... Я обещаю вам одно: рабство будет уничтожено. - А вы будете управлять сами? - Да. С одним условием... - С каким? - Что вы поможете мне. - Я? Такая юная девушка! - Да. Разве вы не видите, как я одинок? В ее глазах промелькнуло сочувствие. - Нечего говорить, что я всегда готова помочь вам, - сказала она. Она стояла перед ним прекрасная, восторженная, в ореоле величия и героизма; он не смел дотронуться до нее, коснуться ее руки - их словно разделяла бездна. - Я буду управлять, - тихо сказал он. - Я буду управлять... вместе с вами. Оба молчали. Раздался бой часов. Девушка все не отвечала. Грэхэм встал. - Меня ждет Острог, - проговорил он и смолк, глядя на нее. - Я должен расспросить его о многом. Я должен все знать. Я должен сам увидеть все то, о чем вы мне говорили. И когда я вернусь... - Я узнаю обо всем этом и буду ждать вас здесь. Он молча смотрел на нее. - Я узнаю... - повторила она и запнулась. Он ждал, что она скажет, но она молчала. Они посмотрели друг на друга с немым вопросом в глазах, и Грэхэм направился в Управление Ветряных Двигателей. 19. ВЗГЛЯДЫ ОСТРОГА Острог, пришедший с докладом, уже ожидал Грэхэма. Обычно Грэхэм старался как можно скорее проделать эту церемонию, чтобы заняться воздухоплаванием, но сегодня он слушал внимательно и даже задавал вопросы. Его интересовали государственные дела. По словам Острога, положение дел за границей было великолепно. Правда, произошли волнения в Париже и Берлине, но это были случайные, неорганизованные выступления. - За последние годы, - пояснил Острог в ответ на расспросы Грэхэма, - Коммуна снова подняла голову. Отсюда и волнения. Однако порядок восстановлен. Его доклад навел Грэхэма на размышления. Он спросил, имеет ли место кровопролитие. - Небольшое, - ответил Острог. - Только в одном квартале. Сенегальская дивизия африканской аграрной полиции Объединенной Африканской Компании всегда наготове, так же как и аэропланы. Мы ожидали волнений на континенте и в Америке. Но в Америке все спокойно. Там все довольны свержением Белого Совета. Так обстоят дела. - Почему же вы ожидали там волнений? - внезапно спросил Грэхэм. - Там есть много недовольных социальным устройством. - Рабочей Компанией? - Вы уже знаете? - удивился Острог. - Да, недовольны главным образом рабочие Компании. Недовольство рабочих, а также ваше пробуждение - вот причины нашей победы. - Вот как! Острог с улыбкой стал пояснять: - Мы сами возбудили в них недовольство, мы сами воскресили старые мечты о всеобщем счастье: все равны, все должны быть счастливы, нет роскоши, доступной только немногим, - идеи эти были забыты в течение двух столетий. Они вам известны. Мы воскресили эти идеи, чтобы ниспровергнуть Белый Совет. А теперь... - Что же теперь? - Революция удалась, и Совета больше нет, но народ еще волнуется. Вряд ли можно ожидать кровопролития... Мы много обещали им, конечно... Поразительно, как быстро оживают и распространяются эти забытые социалистические идеи. Мы сами, посеявшие их семена, теперь удивляемся. Я уже говорил, что в Париже пришлось прибегнуть к оружию. - А здесь? - Тоже волнения. Массы не хотят вернуться к труду. Все бастуют. Половина фабрик опустела, и народ толпится на городских путях. Они толкуют о Коммуне. Люди, одетые в шелк и атлас, боятся показываться на улицах. Синий холст ждет от вас всеобщего счастья... Конечно, вам нечего тревожиться. Мы пустили в ход все Болтающие Машины и призываем к законности и к порядку. Надо крепко держать вожжи - только и всего. Грэхэм задумался. Ему хотелось показать свою независимость, и он спросил: - И вы прибегли к сенегальской полиции? - Она очень полезна, - ответил Острог. - Это великолепные, весьма преданные нам животные. Они не отравлены никакими идеями, по крайней мере такими, как у нашей черни. Если бы Совету пришло в голову прибегнуть к ее помощи, исход восстания был бы сомнителен. Конечно, бояться нечего, - возмущение, бунт в худшем случае. Вы умеете управлять аэропилом и мигом перенесетесь на Капри, если здесь начнутся беспорядки. У нас в руках все нити. Аэронавты богаты и пользуются привилегиями. Это самая сплоченная корпорация в мире, так же как и инженеры Управления Ветряных Двигателей. Мы властелины воздуха, а кто владеет воздухом, тот владеет землей. Все влиятельные лица на нашей стороне. У них нет ни одного выдающегося вождя, кроме вожаков небольших тайных обществ, которые мы организовали еще до вашего пробуждения. Но все эти вожаки - интриганы или сентиментальные дураки и враждуют друг с другом. Ни один из них не годится в вожди. Правда, может произойти плохо организованное восстание. Не стану скрывать - это вполне возможно. Но вы не должны из-за этого прерывать свои упражнения в воздухе. Прошли те времена, когда народ мог делать революцию. - Возможно, что и так, - согласился Грэхэм. - Пожалуй, вы правы. - Он с минуту подумал. - Да, этот новый мир полон сюрпризов для меня. В мое время люди мечтали о демократии, о том, что наступит время всеобщего равенства и счастья. Острог пристально посмотрел на него и сказал: - Дни демократии миновали. Навсегда. Она расцвела в Греции еще в те времена, когда люди пользовались луком и стрелами, и отцвела с появлением регулярных армий, когда нестройные, неорганизованные массы потеряли всякое значение, когда главную роль в войне стали играть пушки, броненосцы и железнодорожные линии. Наш век - век капитала. Капитал теперь всемогущ. Он управляет и землей, и водой, и воздухом. Сила в руках у тех, кто владеет капиталом... Таковы факты, и вам следует с ними считаться. Мир для толпы! Толпа в роли верховного правителя! Уже в ваши времена принцип этот подвергался осуждению. Теперь в это верит только стадный человек, человек толпы. Грэхэм ничего не ответил. Он стоял, мрачно задумавшись. - Да, - продолжал Острог, - времена, когда простой человек имел значение, миновали. В деревне один человек равен другому или почти равен. Первоначально аристократия состояла из храбрых и смелых людей. Она была своевольна, дралась на дуэлях, поднимала междоусобицу. Собственно говоря, настоящая аристократия появилась с укрепленными замками и рыцарским вооружением и исчезла после изобретения мушкетов. Это была вторая аристократия. Век пороха и демократии был только переходным. В наше время механизм городского управления и сложная организация уже недоступны пониманию простого человека. - Однако же, - возразил Грэхэм, - в вашем способе управления есть нечто возбуждающее недовольство, вызывающее протест и попытки восстания. - Пустое, - возразил Острог, принужденно улыбаясь, - казалось, он хотел отстранить от себя этот неприятный разговор. - Поверьте, я не стану понапрасну возбуждать недовольство, которое может уничтожить меня самого. - Странно, - произнес Грэхэм. Острог пристально посмотрел на него. - Неужели мир должен непременно идти этим путем? - спросил взволнованный Грэхэм. - Неужели нет другого? Неужели все наши надежды неосуществимы? - Что вы хотите этим сказать? - спросил Острог. - Какие надежды? - Я сын демократического века. И вдруг встречаю аристократическую тиранию! - Но ведь вы сами-то и есть главный тиран. Грэхэм покачал головой. - Хорошо, - сказал Острог, - рассмотрим вопрос по существу. Так всегда было и будет. Торжество аристократии - это победа сильного и гибель слабого, следовательно, переход к лучшему. - Вы говорите: аристократия! Но этот народ, который я встречаю... - О, не эти, - перебил его Острог. - Они осуждены на уничтожение. Порок и наслаждение! У них не бывает детей. Все они осуждены на вымирание. Назад возврата нет, раз мир вступил на этот путь. Излишества и, наконец, эвтаназия для всех искателей наслаждения, сгорающих в пламени, - вот путь для улучшения расы. - Приятная перспектива! - воскликнул Грэхэм. - Но... - Он задумался на мгновение. - Но ведь есть же и другие. Толпа, масса простых, бедных людей. Что же, они должны тоже вымирать? Это возможно! Они страдают, и эти страдания даже вы... Острог сделал нетерпеливое движение, и голос его зазвучал не так ровно, как прежде. - Не беспокойтесь об этом, - сказал он. - Еще несколько дней - и все уладится. Толпа - это безумное животное. Что за беда, если люди толпы вымрут? А те, кто не вымрет, будут приручены, и их погонят, как скот. А я не люблю рабов. Вы слышали, как кричал и пел народ несколько дней назад? Они заучили песню, как попугаи. Спросите любого из них, когда он успокоится, о чем он кричал, и он не ответит вам. Они думают, что кричали из-за вас, выражали вам свою преданность. Вчера они были готовы растерзать Белый Совет. А сегодня уже ропщут на тех, кто его сверг. - Нет, нет, - возразил Грэхэм, - они кричали потому, что жизнь их невыносима, безрадостна, потому что они... они надеялись на меня. - На что же они надеялись? На что же они надеются теперь? И какое право они имеют надеяться? Работают они плохо, а требуют платы за хорошую работу. На что вообще надеется человечество? На то, что появится наконец сверхчеловек - высшая, лучшая порода людей, и низшие, слабые, полуживотные подчинятся им или будут истреблены. Подчинятся или будут истреблены! В мире нет места для глупцов, негодяев, неврастеников. Их долг - возвышенный долг! - умереть. Умереть от своей неприспособленности! Вот единственный путь - животному стать человеком, а человеку подняться на высшую ступень развития. Острог задумался, потом продолжал, повернувшись к Грэхэму: - Могу себе представить, как воспринимает наш мир человек девятнадцатого столетия. Вы жалеете о старых формах выборного правления, их призраки еще до сих пор волнуют умы, - все эти палаты народных представителей, парламенты и прочая дребедень девятнадцатого века. Вас ужасают наши Города Наслаждений. Я много думал об этом, но мне все некогда заняться этим вопросом. Вы думаете, что знаете больше нас. Народ обезумел от зависти, он вполне согласен с вами. Ведь на улицах уже требуют разрушения Городов Наслаждений. А ведь эти города являются как бы очистительным органом государства. Из года в год вбирают они в себя все отбросы, все, что только есть слабого и порочного, ленивого и похотливого во всем мире, для приятного уничтожения. Эти бездельники посещают их, наслаждаются и умирают, не оставляя потомства. Красивые, порочные женщины умирают бездетными, и это на пользу человечеству. Если бы народ был умнее, он не завидовал бы богатым развратникам. Вы хотите освободить безмозглых рабочих, которых мы обратили в рабство, и попытаться сделать для них жизнь легкой и приятной. Но они не заслуживают лучшей участи, - они больше ни на что не годны. - Он улыбнулся снисходительно, что рассердило Грэхэма. - Вы хотите учить нас. Я знаю ваши дни. В дни юности я читал вашего Шелли и мечтал о свободе. Но я пришел к заключению, что свободу дает только мудрость и самообладание, свобода внутри, а не вне нас. Она зависит от самого человека. Предположим невозможное: что эта разнузданная толпа безумцев в синем одолеет нас, - что тогда? Все равно найдутся другие господа. Раз есть овцы, будут и волки. Произойдет только задержка в развитии лет на сто. Неизбежно снова возникнет аристократия. Несмотря на все безумства, в конце концов явится сверхчеловек. Пусть они восстают, пусть победят и уничтожат меня и таких, как я, - появятся новые владыки. Только и всего. - Странно, - прошептал Грэхэм. Он стоял, потупив глаза. - Я должен видеть все это собственными глазами, - сказал он наконец тоном, не допускающим возражений. - Только тогда смогу я понять. Я должен как следует ознакомиться. Именно это я и хотел сказать вам, Острог. Я не хочу быть правителем Городов Наслаждений; это не для меня. Достаточно я потратил времени, занимаясь полетами и другими развлечениями. Я должен иметь понятие о вашей общественной жизни. Тогда я смогу во всем разобраться. Я хочу знать, как живет простой народ - рабочие главным образом, - как он работает, женится, растит детей, умирает... - Вы можете узнать это у наших романистов, - сказал с озабоченным видом Острог. - Я хочу изучать настоящую жизнь, - перебил его Грэхэм, - а не романы. - Это довольно трудно, - ответил Острог и задумался. - Быть может... - Я не ожидал... - Подумаю... Что ж, это возможно. Вы хотите проехаться по городским путям и посмотреть на простой народ? Вдруг он принял какое-то решение. - Вам необходимо переодеться, - сказал он. - Город еще не успокоился, и открытое появление ваше может вызвать волнение. Желание ваше пройтись по городу, кажется мне... а впрочем, если вы настаиваете... Это вполне возможно. Только едва ли вы увидите что-либо интересное. Впрочем, вы Правитель Земли. Если хотите, отправляйтесь с утра. Костюм для прогулки может приготовить Асано. Он и пойдет с вами. В конце концов это недурная мысль. - Что вы еще хотели сообщить мне? - насторожился Грэхэм. - О, решительно ничего. Полагаю, что вы можете доверить на время вашего отсутствия все дела мне, - сказал, улыбаясь. Острог. - Если даже мы и расходимся... Грэхэм устремил на него проницательный взгляд. - Вы не ожидаете никаких осложнений? - спросил он неожиданно. - Никаких. - Я все думаю об этих неграх-полицейских. Я не верю, чтобы народ замышлял что-нибудь против меня, я ведь как-никак Правитель Земли. Я не хочу, чтобы в Лондон вызывали африканскую полицию. Быть может, это устарелый взгляд, предрассудок, но я придерживаюсь определенного мнения о европейцах и о порабощенных народах. Даже в Париж... Острог стоял, наблюдая за ним из-под нахмуренных бровей. - Я не собираюсь вызывать негров в Париж, - сказал он вполголоса. - Но если... - Вы не должны вызывать в Лондон африканскую полицию, что бы ни случилось, - сказал Грэхэм. - Этого я не допущу. Острог ничего не ответил и почтительно склонился. 20. НА ГОРОДСКИХ ПУТЯХ В ту же ночь, переодетый в костюм низшего служащего Управления Ветряных Двигателей, в сопровождении одного только Асано, в синей форме Рабочей Компании, Грэхэм отправился в город, где несколько дней назад он бродил в темноте, никем не узнанный. Теперь город был залит светом и кипел жизнью. Несмотря на недавнюю революцию и всеобщее недовольство, несмотря на глухое брожение в народе, предвещавшее новое, еще более грозное восстание, люди были заняты разнообразными коммерческими делами. Хотя Грэхэм уже ознакомился с размахом дел в новом веке, то, что он увидел, поразило и ошеломило его. Его захлестнул бурный поток новых впечатлений. Впервые за эти дни он так близко соприкоснулся с народом. Грэхэму было ясно, что хотя он и заглядывал в театры и на рынки, все же до сих пор ему приходилось вращаться лишь в замкнутом кругу высшего общества и высокий сан изолировал его от народа. Теперь же он увидел город, кипящий вечерней сутолокой, город, живущий своей обычной, будничной жизнью. Сначала они попали на улицу, где бежавшие им навстречу пути были забиты людьми в синей форме. По-видимому, это была какая-то процессия, хотя было странно, что все ее участники сидели. Они держали знамена из грубой красной материи с косо намалеванным лозунгом "Долой разоружение!". Орфография была самая фантастическая. "Зачем хотят нас разоружать?.. Долой разоружение!" - читал Грэхэм на знаменах. Целый лес знамен пронесся мимо него под пение революционного гимна и оглушительные звуки каких-то странных инструментов. - Все они должны быть на работе, - сказал Асано. - Последние два дня они или ничего не ели, или добывали еду воровством. Асано свернул в сторону, чтобы не попасть в толпу, глазевшую на траурную процессию из больницы к кладбищу, - похороны жертв первой революции. В эту ночь почти никто не спал, все высыпали на улицу. Грэхэма окружала возбужденная, постоянно менявшаяся толпа; его оглушили эти крики и возгласы недовольства, доказывавшие, что социальная борьба только еще начинается. Черные полотнища и причудливые украшения свидетельствовали, что популярность его по-прежнему огромна. Повсюду он слышал грубый жаргон простонародья, незнакомого с фонографами. Атмосфера, казалось, была насыщена горячим недовольством по поводу разоружения, о чем он даже не подозревал в апартаментах Управления Ветряных Двигателей. Он решил, что немедленно по возвращении должен поговорить обо всем этом с Острогом более решительно, чем раньше. В течение всей ночи, даже в первые часы путешествия по городу, этот царивший повсюду дух возмущения поражал его и мешал ему заметить многое новое, что, несомненно, заинтересовало бы его. Поэтому его впечатления были несколько сумбурны. Даже самая сильная личность не может не подчиниться влиянию необычной обстановки. Порой Грэхэм даже забывал о революционном движении, поглощенный другими впечатлениями. Элен пробудила в нем горячий интерес к социальным проблемам, но были моменты, когда он переставал о ней думать, весь уйдя в созерцание городской жизни. Так, например, он обратил внимание на религиозный квартал, где были сосредоточены все церкви и часовни, посетить которые можно было в любой момент благодаря быстроте передвижения. Они сидели на платформе одного из самых быстрых верхних путей, и Грэхэм заметил на повороте быстро приближающийся к ним фасад здания одной из христианских сект. Фасад был сверху донизу испещрен белыми и голубыми надписями. На середине фасада был ярко освещенный экран - на нем передавались с реалистическими подробностями сцены из Нового завета. Обширные плакаты с надписями на черном фоне доказывали, что и религия пользуется рекламой. Грэхэм был уже знаком с фонетическим способом письма и прочел надписи, показавшиеся ему прямо кощунственными: "Спасение в третьем этаже, повернуть направо", "Отдайте деньги вашему хозяину - богу", "Самое быстрое обращение в Лондоне, самые искусные операторы. Спешите, спешите!", "Что сказал бы Христос Спящему? Почитайте современных святых!", "Христианская религия не мешает быть деловым человеком", "Сегодня проповедь самых лучших епископов, цены обычные", "Быстрое выполнение треб для занятых деловых людей". - Как это ужасно! - сказал Грэхэм, пораженный таким торгашеским благочестием. - Что ужасно? - спросил маленький японец, не понимая, в чем дело, - этот балаган был для него самым обычным явлением. - Эти надписи. Ведь сущность религии - благоговение. - Ах, вот в чем дело! - Асано с удивлением взглянул на Грэхэма. - Вас шокируют эти надписи? В самом деле. Я совсем позабыл. В наше время так сильна конкуренция и люди так заняты, у них нет времени, чтобы заботиться о своей душе. - Он улыбнулся. - В старину у вас была суббота и потом еще поездки за город. Хотя мне и приходилось читать, что по воскресеньям... - Но это возмутительно, - перебил его Грэхэм, глядя на белые и голубые надписи. - А между тем это, видимо, очень в ходу... - Есть сотни различных способов. Но, конечно, если секта не рекламирует себя, то у нее нет доходов. Религия сильно изменилась за это время. Здесь находятся секты высших классов, где все к услугам посетителей. Дорогие курения, индивидуальный подход и тому подобное. Они популярны и преуспевают. Они платят немало дюжин львов за эти помещения Белому Совету, то есть вам, хотел я сказать. Грэхэм был еще плохо знаком с новой монетной системой, и его заинтересовало сообщение о дюжинах львов. Храмы с рекламными надписями и комиссионерами отодвинулись на задний план. Он узнал от Асано, что золото и серебро больше не употребляются для чеканки монет, что штампованное золото, царство которого началось еще в Финикии, наконец развенчано. Это произошло вследствие быстрого распространения чеков, которые еще в девятнадцатом столетии почти вытеснили золото во всех крупных сделках. Обычная городская торговля, все уплаты производились чеками на предъявителя - печатными бланками бурого, зеленого и розового цвета. У Асано было много таких чеков и при первом же размене стало еще больше. Они печатались не на бумаге, которая легко рвется, а на полупрозрачной шелковистой материи. На каждом чеке было факсимиле подписи Грэхэма, и он через двести три года снова увидел свой автограф. Кругом не было ничего особенно примечательного, и Грэхэм снова стал думать о предстоящем разоружении. Они миновали мрачный храм теософов, на фасаде которого огненные мерцающие буквы обещали "Чудеса", и увидали на Нортумберлэнд-авеню общественные столовые, которые