Герберт Уэллс. Чудесное посещение ----------------------------------------------------------------------- Пер. - Н.Вольпин. "Собрание сочинений в 15-ти томах. Том 5". М., "Правда", 1964 (Б-ка "Огонек"). OCR & spellcheck by HarryFan, 11 June 2001 ----------------------------------------------------------------------- НОЧЬ СТРАННОЙ ПТИЦЫ В Ночь Странной Птицы в Сиддертоне (и ближе) многие жители видели сияние над Сиддерфордской пустошью. Но в Сиддерфорде его не видел никто, так как сиддерфордцы по большей части уже легли спать. Весь день то и дело поднимался ветер, так что жаворонки в поле сбивчиво щебетали низко над землей, а когда решались подняться, их носило по ветру, как листья. Солнце зашло в кровавой сумятице туч, а месяц так сквозь них и не пробился. Сияние, говорят, было золотое, как зажегшийся в небе луч, и оно не лежало ровным отсветом - его повсюду прорезали зигзаги огненных вспышек, точно взмахи сабель. Оно возникло на одно мгновение, и темная ночь после него осталась, как была, такой же темной. "Природа" поместила о нем ряд писем и одну безыскусную зарисовку, которая никому не показалась похожей. (Вы можете ее увидеть, эту непохожую зарисовку сияния, на странице 42-й в томе CCIX указанного издания.) В Сиддерфорде сияния не видел никто, но Энни, жене рыбака Дергана, не спалось в ту ночь, и она видела его отсвет - мерцающий золотой язычок, заплясавший на стене. Она же была одной из тех, кто слышал звук. Кроме нее, слышал звук придурковатый Дерган Недоумок и мать непутевой Эмори. Они рассказывали, что прозвучало так, как будто запели дети или задрожали струны арфы, - внезапное гудение, какое иногда сам собою издает орган. Началось и тут же оборвалось, точно открыли и закрыли дверь, и ни до, ни после они ничего не слышали, кроме завывания ночного ветра над полем да рева в пещерах под Сиддерфордской скалой. Мать Эмори сказала, что ей, когда она услышала, захотелось плакать, а Недоумок только печалился, что не слышит их больше. Вот и все, что вам могут рассказать о сиянии над Сиддерфордской пустошью и о якобы сопровождавшей его музыке. Действительно ли они как-то связаны со Странной Птицей, о которой пойдет рассказ, я не берусь судить. А ради чего я привожу здесь эти сведения, станет ясней из дальнейшего. ПОЯВЛЕНИЕ СТРАННОЙ ПТИЦЫ Сэнди Брайт шел домой от Спиннера и нес свиной окорок, полученный им в обмен на стенные часы. Сияния он никакого не видел, зато и слышал и видел Странную Птицу. Ему вдруг послышалось вроде бы хлопанье крыльев и чей-то стон - женский как будто; а так как человек он нервный и был как есть один на дороге, он испугался и, оглянувшись (в холодном поту!), увидел что-то большое и черное в тусклой темноте кедровника на склоне холма. Оно неслось, казалось, прямо на него, и, бросив свой окорок, он опрометью кинулся бежать, но тут же споткнулся и упал. Напрасно старался он - в таком он был смятении духа - вспомнить начальные слова молитвы господней. А Странная Птица кружила над ним - большая, больше его самого, с широченным разворотом крыльев и, как ему представилось, черная. Он завопил и уже подумал, что тут ему и конец. Но птица пронеслась мимо вниз понад склоном холма и, взмыв над церковным домом, скрылась в тумане на долине ближе к Сиддерфорду. А Сэнди Брайт все лежал ничком и глядел в темноту вслед этой Странной Птице. Наконец приподнялся и, встав на колени, возблагодарил милосердное небо, отвратившее от него неминучую гибель, а сам поводил глазами вниз по склону холма. Сошел он вниз и, вступив уже в деревню, все разговаривал сам с собой и каялся вслух в своих грехах, чтобы Странная Птица не вернулась. Кто его слышал, думали все, что он пьян. Но с этой ночи он стал другим человеком: бросил пить и перестал обманывать казну, продавая без патента серебряные побрякушки. А окорок так и остался лежать на склоне холма, пока его наутро не подобрал хозяин кредитной лавки в Порт-Бердоке. Следующим видел Странную Птицу конторщик нотариуса из Айпинг-Хенгера, вздумавший перед утренним завтраком подняться на холм, чтобы поглядеть на солнечный восход. Тучи за ночь разогнало ветром, и только несколько легких облаков таяло в ясном небе. Сперва ему почудилось, что он видит орла. Птица была где-то около зенита, в невообразимой дали, - просто светлое пятнышко над розовыми перистыми облаками, - и казалось, она трепетала и билась о небо, как пленная ласточка об оконное стекло. Потом она опустилась в тень земли, проскользнула по длинной дуге к Порт-Бердоку, сделала круг над Хенгером и исчезла за рощами Сиддермортон-парка. Она показалась очень большой - больше, чем в рост человека. Перед тем как ей скрыться, свет восходящего солнца хлестнул через гребень холмов и задел ее крылья - и они вспыхнули ярко, как огонь, а цветом, как драгоценные камни. Так она и пронеслась, а конторщик стоял и смотрел, разинув рот. Какой-то батрак, направляясь в поле, проходил под каменной стеной Сиддермортон-парка и увидел, как Странная Птица промелькнула на миг над его головой и скрылась в одном из туманных просветов между буками. Цвета крыльев он не разглядел и только мог засвидетельствовать, что ноги птицы, голенастые длинные ноги, были розовы и голы - точно нагое тело, а туловище белое в крапинку. Она стрелой прорезала воздух и исчезла. Таковы сообщения о Странной Птице первых трех очевидцев. Однако в наши дни не может человек струхнуть перед дьяволом и собственными своими грехами или увидеть при свете зари радужные крылья - и после ничего об этом не рассказывать. Молодой конторщик нотариуса рассказал за завтраком о чуде сестре и матери, а после, когда шел на свою службу в Порт-Бердок, говорил о нем в дороге с хэммерпондским кузнецом и все утро, забросив переписку дел, судачил с другими конторщиками. А Сэнди Брайт пошел обсудить случившееся с мистером Джекилем, проповедником-примитивистом [примитивизм - одно из разветвлений баптизма], пахарь же рассказал старому Хью, а позже еще и викарию [викарием в Англии именуется обычно приходский священник, получающий содержание от светского землевладельца] Сиддермортонского прихода. - Здешний народ не склонен к фантазиям, - сказал Викарий. - Хотел бы я знать, что в этом рассказе правда? Если отбросить, что крылья показались ему коричневыми, можно бы подумать, что это был фламинго. ОХОТА НА СТРАННУЮ ПТИЦУ Викарий Сиддермортонского прихода (что в девяти милях по птичьему полету в глубь страны от Сиддермута) был орнитологом. Холостой человек его положения почти неизбежно должен пристраститься к тому или другому занятию этого рода - ботанике, собиранию древностей, фольклору. Он увлекался еще и геометрией и от случая к случаю предлагал "Педагогическому вестнику" какую-нибудь неразрешимую задачу, но его коньком была орнитология. Он уже добавил двух залетных гостей к списку редких для Британии птиц. Имя его не раз появлялось на страницах "Зоолога" (хотя сейчас, боюсь, оно уже забыто, жизнь так быстро шагает вперед!). Назавтра после появления Странной Птицы к нему один за другим пришли двое и в подкрепление рассказа батрака - хотя прямой связи тут и не было - поведали о сиянии над Сиддерфордской пустошью. У Сиддермортонского викария было в его научных занятиях два соперника: Галли из Сиддертона - тот, что воочию видел сияние (это он послал в "Природу" его зарисовку), и Борленд, купец, увлекавшийся естественной историей и державший в Порт-Бердоке магазин "Диковинки моря". Борленду, полагал викарий, надо бы держаться своих головоногих, а он зачем-то нанял чучельника и, пользуясь преимуществом приморского жителя, ловил редких морских птиц. Каждый, кто знает, что такое коллекционер, мог не сомневаться, что и суток не пройдет, как оба эти человека кинутся обрыскивать местность в погоне за необычайной гостьей. Викарий сидел у себя в кабинете и уставил глаза в корешок книги Сондерса "Птицы Британии". Уже в двух местах там значилось: "Единственная известная в Англии особь представлена в частном собрании преподобного К.Хильера, викария прихода Сиддермортон". Третье такое примечание! Вряд ли кто другой из коллекционеров может похвалиться подобным успехом. Викарий посмотрел на часы - ровно два. Он недавно откушал и обычно в этот час - после второго завтрака - "предавался отдохновению". Он знал, что если сейчас пройдется по солнцепеку, это плохо скажется на самочувствии - появятся боль в затылке и общая слабость. Но Галли уже, наверно, не зевает, вышел давно на охоту! Что, если птица весьма примечательная и достанется Галли? Ружье стояло в углу. (Радужные крылья и розовые ноги! Несообразность окраски - вот что сильнее всего разжигало любопытство!) Он взял ружье. Он думал выйти через стеклянную дверь на веранду, спуститься в сад и оттуда выбраться на верхнюю дорогу, чтобы не попасться на глаза своей экономке. Он знал, что та не одобряла его охотничьи прогулки. Но садом прямо на него шла жена его помощника и две ее дочки - все три с теннисными ракетками в руках. Жена его помощника была молодая особа непреклонной воли. Она преспокойно играла в теннис на лужайке перед его верандой, срезала его розы, расходилась с ним по богословским вопросам и во всеуслышание осуждала его поведение в частной жизни. Он пребывал в малодушном страхе перед ней, всегда старался ее умилостивить. Но поступиться своею страстью к орнитологии - это уж слишком! Словом, он вышел через парадное. Если бы не коллекционеры, Англия, можно сказать, была бы полным-полна редких птиц, чудесных бабочек, странных цветков и тысячи интересных вещей. Но коллекционер благополучно предотвращает это, либо все истребляя своей рукой, либо же уплачивая сумасшедшие деньги и тем самым толкая людей низших сословий на истребление всего, что появится необычайного. Этим он заодно обеспечивает людям работу - наперекор всяким парламентским актам. Таким путем он, например, уничтожает корнуэльскую розовоклювую галку, батскую белую бабочку, пятнистую лилию "испанская королева" и может приписать себе честь окончательного истребления бескрылой гагарки, как и сотни других редких птиц, растений, насекомых. Все это прямая заслуга коллекционера и совершена им одним. Во имя науки! И это правильно, это так и должно быть; в самом деле, все необычное безнравственно (подумайте хорошенько - и вы сами придете к этой мысли), равно как необычный образ мысли есть безумие. (Попробуйте подыскать иное определение, пригодное для всех случаев как того, так и другого.) А если разновидность встречается редко, то отсюда следует, что она не приспособлена к жизни. Коллекционер, по сути дела, лишь солдат-пехотинец в дни, когда главенствует тяжелое оружие: он предоставляет сражающимся делать свое дело, а сам прирезывает сраженных. Итак, можно летней порой пройти из конца в конец всю Англию и увидеть только девять-десять видов самых обычных полевых цветов и еще более обычных бабочек да с дюжину обычных птиц, и ни разу не столкнуться с оскорбительным нарушением однообразия - не вспыхнет на ветке странный цветок, не встрепенется незнакомое крыло. Все лишнее забрано в коллекции многие годы назад. По сей причине мы все должны любить коллекционеров и свято помнить, когда они нам демонстрируют свои домашние коллекции, чем мы им обязаны. Эти их пропахшие камфарой маленькие ящики, их стеклянные витринки и альбомы из промокательной бумаги не что иное, как могилы Редкого и Прекрасного, символы Торжества Досуга (благонравно проведенного!) над Радостями Жизни. (Впрочем, это все, как вы справедливо можете заметить, не имеет никакого касательства к Странной Птице.) Есть среди пустоши место, где между кочками влажного мха посверкивает черная вода и волосатая росянка (пожирательница беспечных насекомых) протягивает свои голодные окровавленные руки к богу, который отдает одни свои творения на пропитание другим. По кромке болотца растут березы с серебряной корой, и светлая зелень лиственницы мешается с темной зеленью ели. Туда-то под медовое жужжание вереска и пришел Викарий в полуденный зной, неся ружье под мышкой, ружье, заряженное крупной дробью в расчете на Странную Птицу. А в свободной руке он держал носовой платок, которым поминутно отирал с лица бисеринки пота. Он прошел бережком мимо большого пруда, мимо заводи, полной бурых листьев, где берет свое начало Сиддер, и по дорожке (сперва песчаной, потом меловой) вышел к калитке, ведущей в парк. К калитке нужно подняться на семь ступенек, а затем, по ту сторону, спуститься на шесть. Это устроено так с той целью, чтобы не могли убежать олени. И когда Викарий остановился в проходе, его голова возвышалась над землей футов на десять, если не больше. И вот, скосив глаза туда, где заросли папоротника-орляка заполняли просвет между двумя купами старых буков, он углядел что-то многоцветное, то взвивавшееся, то исчезавшее. Лоб у него взмок, мускулы напружились; он втянул голову в плечи, стиснул в руках ружье и застыл на месте. Потом, не отводя глаз, он спустился по ступенькам в парк и, все еще держа в обеих руках ружье, не пошел, а скорее пополз к той заросли орляка. Ничто не шевельнулось, и он уже начал было опасаться, что его обманули глаза. Он подошел к папоротнику вплотную и под шумный шелест залез в него чуть не по плечи. Тут что-то переливавшееся разными цветами взвилось прямо перед ним, ярдах в двадцати, не больше, и забилось в воздухе. Миг - и оно повисло над папоротником на полном развороте крыльев. Он увидел, что это такое, у него перехватило дыхание, и - от неожиданности и по привычке - он нажал курок. Раздался крик нечеловеческой муки, крылья дважды всплеснули в воздухе, и жертва быстро по косой слетела вниз и хлопнулась наземь, на зеленый косогор за буками, - куча корчащегося тела, сломанных крыльев и разлетающихся окровавленных перьев. Викарий стоял в ужасе, сжимая в руке дымящееся ружье. Это была вовсе не птица, а юноша с необычайно красивым лицом, одетый в шафрановую ризу и с радужными крыльями, по перьям которых широкие волны тонов - вспышки пурпурного и багряного, золотисто-зеленого и ярко-голубого - накатывались волна на волну, пока он бился в агонии. Никогда еще Викарий не видел такого роскошного разлива красок: ни окна с многоцветными стеклами, ни крылья бабочек, ни даже великолепие разглядываемых через призму кристаллов - никакие цвета на земле не могли с этим сравниться. Ангел дважды поднимался, но лишь затем, чтобы тут же снова повалиться на бок. Потом биение крыльев затихло, испуганное лицо стало бледным, переливы красок потускнели, и вдруг он, рыдая, распластался на земле, и переменчивые цвета сломанных крыльев быстро угасли, слившись в однородный тускло-серый цвет. - О, что со мной случилось? - вскричал Ангел (потому что это был Ангел) и затрясся в судороге, вцепившись в землю вытянутой рукой; потом затих. - Боже! - сказал Викарий. - У меня и в мыслях не было... - Он осторожно подошел поближе. - Извините меня, - сказал он, - боюсь, я вас подстрелил. Это было лишь утверждением очевидного. Ангел, казалось, только сейчас заметил его присутствие. Он приподнялся, опершись на одну руку, и карими своими глазами посмотрел Викарию в глаза. Затем, подавив стон и прикусив нижнюю губу, он через силу приподнялся и сидя оглядел Викария с головы до ног. - Человек! - сказал Ангел, зажав виски ладонями. - Человек в нелепейшей черной одежде и без единого перышка. Значит, я не обманулся. Я в самом деле попал в Край Сновидений! ВИКАРИЙ И АНГЕЛ Есть вещи явно невозможные. Эту ситуацию даже самый слабый интеллект признает невозможной. То же, верно, скажет о ней и "Атенеум", если удостоит нашу повесть рецензией. Папоротник в брызгах солнечного света, развесистые буки. Викарий и ружье, в общем, приемлемы. Другое дело Ангел! Любой здравомыслящий человек вряд ли станет читать дальше такую сумасбродную книгу. Викарий и сам вполне оценил всю немыслимость положения. Но у него не хватило решимости. Вследствие этого он, как вы сейчас узнаете, не отринул немыслимое. Он разомлел, он плотно перед тем позавтракал, он не был настроен вдаваться в тонкие умствования. Ангел захватил его врасплох, а дальше сбил его с толку сперва неуместным радужным свечением, а затем сильным трепетом крыльев. Викарию поначалу не пришло на ум спросить себя, возможен ли Ангел или нет. В тот первый миг растерянности он его принял - и беда свершилась. Поставьте себя на его место, мой уважаемый "Атенеум". Вы пошли на охоту. Вы кого-то подстрелили. Уже это одно должно привести вас в расстройство. Вы видите, что подстрелили Ангела и он минуту бьется на земле, потом, приподнявшись, заводит разговор. Он не извиняется за свою немыслимость. Напротив, он перекладывает вину на вас. "Человек! - говорит он, тыча пальцем. - Человек в нелепейшей черной одежде и без единого перышка. Значит, я не обманулся. Я в самом деле попал в Край Сновидений!" Вы просто должны ответить. Если только вы не дали стрекача. Или должны размозжить ему череп вторым зарядом, чтобы избежать объяснений. - В Край Сновидений! Извините меня, если я осмелюсь высказать предположение, что вы сами явились оттуда, - заметил Викарий. - Как это может быть? - сказал Ангел. - У вас из крыла сочится кровь, - сказал Викарий. - Прежде чем продолжать разговор, доставьте мне такое удовольствие... печальное удовольствие... и разрешите мне его перевязать. Я, право же, искренне сожалею... - Ангел закинул руку за спину и передернулся от боли. Викарий помог своей жертве встать на ноги. Ангел послушно повернулся, и Викарий, с охами и вздохами, внимательно осмотрел пораненные крылья. Он не без любопытства обнаружил, что они сочленяются с верхним внешним краем лопаток, образуя как бы дополнительные плечевые суставы. Левое крыло почти не пострадало - только оказались выбиты два-три правильных пера да парочка дробинок застряла в ala spuria [в ложном плече (лат.)]; но в правом была, по-видимому, перебита кость. Викарий, как умел, остановил кровотечение и подвязал крыло, использовав вместо бинта свой носовой платок и кашне, которое экономка заставляла его носить во всякую погоду. - Боюсь, некоторое время вы не сможете летать, - сказал он, ощупывая кость. - Мне не нравится это новое ощущение, - сказал Ангел. - Эта боль при ощупывании кости? - Как вы сказали? - спросил Ангел. - Боль. - Боль! Вы называете это "болью". Да, боль мне решительно не нравится... Много ее у вас, этой боли, в Краю Сновидений? - Увы, немало, - сказал Викарий. - Для вас она внове? - Совершенно внове, - сказал Ангел. - Она мне не нравится. - Занятно! - сказал Викарий и для крепости прикусил узел зубами. - Полагаю, как временная перевязка это сойдет, - сказал он. - Я в свое время обучался оказывать первую медицинскую помощь, но меня не учили накладывать повязку на крыло. Боль не стала легче? - Сперва жгло огнем, а теперь печет, - сказал Ангел. - Боюсь, печь будет еще довольно долго, - заметил Викарий, все еще занимаясь раной. Ангел пожал левым крылом и круто повернулся, чтобы еще раз посмотреть на Викария. Он, пока шел разговор, все пытался поглядеть на собеседника через плечо. Подняв брови, он оглядел его с головы до ног, и улыбка широко разлилась по его красивому, с нежными чертами лицу. - Невероятно! - сказал он, мило усмехнувшись. - Разговаривать с человеком! - Знаете, - сказал Викарий, - сейчас, когда я об этом думаю, мне равным образом кажется невероятным, что я разговариваю с Ангелом. Я привык трезво смотреть на вещи. Викарию иначе и нельзя. Ангелов я всегда мыслил как некое художественное понятие... - Мы точно так же мыслим о людях... - Но вы же видели столько людей... - До этого дня ни одного. То есть на картинах и в книгах, конечно, сколько угодно. А сегодня с восхода солнца я видел уже немало настоящих, осязаемых людей и видел, кроме того, двух-трех коней - знаете, такие странные четвероногие, немного похожие на обычного единорога, только безрогого; и еще целый сонм уродливых, угловатых созданий, называемых "коровами". Я, понятно, слегка испугался при виде такого множества мифических чудищ и забрался сюда, чтобы спрятаться до темноты. Я полагаю, что немного погодя станет опять темно, как было вначале. Фу! С этой вашей болью шутки плохи. Хорошо бы поскорей проснуться. - Мне что-то невдомек, - пробормотал Викарий, сдвинув брови и хлопнув себя ладонью по лбу. - "Мифическое чудище"! - Наихудшим ругательством, примененным к нему за долгие годы (неким сторонником отделения церкви от государства), было "пережиток средневековья". - Так ли я вас понял? Вы меня считаете чем-то... чем-то, что вам снится? - Разумеется, - сказал с улыбкой Ангел. - И весь мир вокруг меня, эти корявые деревья и разлапистые папоротники... - Все это очень похоже на сон, - сказал Ангел. - Ну совсем такое, как может привидеться кому-нибудь во сне... или родиться в воображении художника. - Так у вас есть среди ангелов художники? - Художники всех разборов, ангелы с чудесным воображением - они изобретают людей, и коров, и орлов, и тысячи невозможных существ. - Невозможных существ! - повторил Викарий. - Невозможных существ, - сказал Ангел. - Мифических. - Но я-то реален! - провозгласил Викарий. - Уверяю вас, вполне реален. Ангел пожал крылами и, вздрогнув от боли, улыбнулся. - Я всегда могу отличить, снится ли мне что или я вижу это наяву, - сказал он. - Вам и снится! - Викарий посмотрел по сторонам. - Вам снится! - повторил он. - У меня помутилось в голове. Он протянул руку, вперед, шевеля всеми пальцами. - Ага! - сказал он. - Кажется, я что-то себе уяснил. - Его и в самом деле осенила блестящая мысль. В конце концов он недаром изучал в Кембридже математику. - Попрошу вас: назовите мне несколько животных вашего мира... Реального мира, известных вам реальных животных. - Реальных животных! - улыбнулся Ангел. - Что ж, есть у нас грифы и драконы... есть джаббервоки и... херувимы... и сфинксы и... гиппогрифы... и морские девы... и сатиры... и... - Благодарю, - перебил Викарий, когда Ангел, казалось, только вошел во вкус. - Благодарю. Вполне достаточно. Я начинаю понимать. Секунду он молчал, наморщив лоб. - Да... Теперь я вижу. - Что вы видите? - спросил Ангел. - Грифы, сатиры и так далее. Ясно, как... - А я их не вижу, - сказал Ангел. - Нет, конечно. Все дело в том, что в этом мире их и не увидишь. Но наши люди с воображением, знаете ли, все нам о них рассказали. И даже мне иногда (здесь в деревне есть такие места, где вы просто должны все принимать так, как вам предлагают, а если нет, то это сочтут за обиду), даже мне, скажу вам, снились они не раз - джаббервоки, оборотни, мандрагоры... С нашей точки зрения, знаете ли, они создания из мира снов. - Из мира снов! - молвил Ангел. - Как странно. Какой необычайный, удивительный сон! Все навыворот. Людей вы называете реальностью, ангелов - мифом. Это наводит на мысль, что каким-то образом должны существовать два мира... - По меньшей мере два, - вставил Викарий. - ...Которые лежат совсем близко друг от друга и при этом все же не подозревая... - Близко, как в книге страница к странице. - ...Проникая друг в друга, но живя каждый своею жизнью. Сон поистине упоительный! - Да... А нам и во сне не снилось... То есть снилось только во сне! - Да, - сказал Ангел задумчиво. - Так оно, верно, и есть - что-нибудь в этом роде. Мне теперь припоминается: иной раз, когда я засыпаю или когда задремываю под полуденным солнцем, мне вдруг привидятся странные помятые лица, вроде вашего, и деревья с зелеными листьями на ветвях, и вот такая несуразная, неровная земля, как здесь... Так оно, верно, и есть. Я упал в другой мир. - Иногда, лежа в постели, - начал Викарий, - уже в полусне, я, случается, вижу лицо, такое же красивое, как ваше, и странную ослепительную панораму, чудесные картины, проплывающие мимо, парящие над ними крылатые тела, расхаживающие взад и вперед дивные - а иной раз и грозные - образы. И мне даже слышалась порой звучащая в моих ушах сладостная музыка... Возможно, когда наше внимание отвлечено от чувственного мира, от давящего на нас окружающего мира, - например, когда мы переходим в сумрак отдыха, то другие меры... Совсем как со звездами: звезды, эти иные миры в пространстве, мы видим, когда отступает сияние дня... Художники-сновидцы, те видят подобные вещи более явственно... Они посмотрели друг на друга. - И я каким-то непостижимым образом упал из своего родного мира в этот ваш мир! - сказал Ангел. - В мир моих снов, ставших явью. - Он посмотрел вокруг. - В мир моих снов. - Умопомрачительна - сказал Викарий. - Это, пожалуй, наводит на мысль, что (гм-гм), что четвертое измерение все-таки существует. В каковом случае, разумеется, - продолжал он с жаром, так как любил геометрические умозрения и даже несколько гордился своими познаниями в этой области, - можно мыслить любое число трехмерных миров: они существуют бок о бок, и каждый для другого - только смутный сон. Нагромождены мир на мир, вселенная на вселенную! Это вполне возможно. Нет ничего невероятнее абсолютно возможного! Но удивительно, как же это выпали вы из вашего мира в мой... - Быть не может! - сказал Ангел. - Олень и лани! Совсем, как их рисуют на гербах. Но как все это дико! Неужели я и вправду не сплю? Он протер глаза крепко сжатыми кулаками. Шесть или семь пятнистых оленей прошли вереницей наискось через строй деревьев и остановились, приглядываясь. - Нет, это не сон, - сказал Ангел. - Я в самом деле подлинный, осязаемый ангел; ангел в Краю Сновидений. Он рассмеялся. Викарий стоял, рассматривая его. Его преподобие скривил по своему обычаю рот и медленно поглаживал подбородок. Он спрашивал себя, не попал ли и он в Страну Снов. В стране ангелов, как узнал Викарий из дальнейших разговоров, нет ни боли, ни горести, ни смерти, нет женитьб и сватовства, рождения и забвения. Только временами возникают новые предметы. Это земля без холмов и долин, дивно ровная земля, где мерцают странные строения, где непрестанно светит солнце или полный месяц и непрестанно веют тихие ветры сквозь узорные сплетения ветвей, играя на них, как на эоловых арфах. Это Страна Чудес, где в небе парят сверкающие моря с плывущими по ним неведомо куда караванами странных судов. Там цветы пламенеют в небе, а звезды горят под ногами, и там дыхание жизни - услада. Земля уходит в бесконечность, - там нет ни солнечной системы, ни межзвездного пространства, как в нашей вселенной, - и воздух возносится ввысь мимо солнца в самую дальнюю бездну неба. И там все сплошь одна Красота. Вся красота наших пластических искусств - только беспомощная передача того, что смутно улавливает глаз, мельком заглянув в тот чудесный мир; а наши композиторы, самые своеобразные из наших композиторов - это те, кто слышит, хоть и еле-еле, прах мелодий, разносимый ветрами той страны. И всюду там расхаживают ангелы и дивные дива из бронзы, мрамора и живого огня. Это Страна Закона - ибо там у них, что ни возьми, все подчинено закону, - но их законы все как-то странно отличны от наших. Их геометрия отличается, потому что пространство у них имеет кривизну, так что всякая плоскость у них представляет собою цилиндр; и закон тяготения у них не согласуется с законом обратных квадратов, а основных цветов у них не три, а двадцать четыре. Фантастические, по понятиям нашей науки, вещи там зачастую - нечто само собой ясное, а вся наша земная наука показалась бы там бредом сумасшедшего. Так, например, на растениях нет цветков - вместо них бьют струи разноцветных огней. Вам это, конечно, покажется бессмыслицей, потому что вы не понимаете. Да и то сказать, большую часть того, что сообщил Ангел, Викарий не мог себе представить, ибо его личный опыт, ограниченный нашим материальным миром, жестоко спорил с его разумом. Это все было слишком странно и потому невообразимо. Что столкнуло два эти мира-близнеца таким образом, что Ангел вдруг упал в Сиддерфорд, ни Ангел, ни Викарий не могли бы сказать. Не ответит на сей вопрос и автор настоящей повести. Автора занимают только связанные с этим случаем факты, но объяснять их он не расположен, считая себя недостаточно компетентным. Объяснения - это ошибка, в которую склонен впадать век науки. Существенным фактом в данном случае явилось то, что в Сиддермортон-парке 4 августа 1895 года в отблеске славы одного из чудесных миров, где нет ни печали, ни горестей, и все еще верный ему, стоял Ангел, светлый и прекрасный, и вел разговор с Викарием прихода Сиддермортон о множественности миров. В том, что Ангел был ангелом, автор готов, если надо, дать присягу - но и только. - У меня появилось, - сказал Ангел, - какое-то крайне непривычное ощущение - вот здесь. Оно у меня с восхода солнца. Я не помню, чтобы раньше у меня вообще бывали здесь какие-либо ощущения. - Не боль, надеюсь? - спросил Викарий. - О нет! Оно совсем другое, чем боль, - что-то вроде ощущения пустоты. - Может быть, разница в атмосферном давлении... - начал Викарий, потирая подбородок. - И знаете, у меня еще какое-то совсем особенное чувство во рту, - мне как бы... так нелепо!.. как бы хочется что-нибудь в него запихать. - Ну да! - спохватился Викарий. - Понятно! Вы голодны. - Голоден? - повторил Ангел. - А что это значит? - У вас там не надо есть? - Есть? Слово вовсе для меня незнакомое. - Класть, понимаете, пищу в рот. Здесь иначе нельзя. Вы скоро научитесь. Если не есть, то становишься худым и несчастным, страдаешь от... от сильной... ну, понимаете... боли, и в конце концов ты должен умереть. - Умереть! - сказал Ангел. - Еще одно непонятное слово. - Здесь оно понятно каждому. Это значит, знаете, отбыть, - сказал Викарий. - Мы никогда не отбываем, - возразил Ангел. - Вы не знаете, что вас может постичь в этом мире, - начал Викарий и призадумался. - Если вы ощущаете голод и способны чувствовать боль и если у вас перебито крыло, то не исключено, что вы можете и умереть, прежде чем выберетесь отсюда. На всякий случай вам, пожалуй, неплохо бы поесть. Я бы, например... гм-гм! Есть много вещей, куда более неприятных. - Наверное, - сказал Ангел, - мне и впрямь нужно есть. Если это не слишком трудно. Не нравится мне ваша "боль" и не нравится ваше "голоден". Если ваше "умереть" в том же роде, я предпочту есть. Какой странный, несуразный мир! - Обычно считается, что "умереть" хуже, чем "боль" и "голод"... А впрочем, как когда. - Вы все это должны будете объяснить мне позже, - сказал Ангел. - Если я не проснусь. А сейчас, пожалуйста, покажите мне, как надо есть. Если вы не против. Я чувствую как бы настоятельную потребность... - Ах, извините, - спохватился Викарий и предложил ему руку. - Вы мне доставите большое удовольствие, если будете моим гостем. Дом мой не так далеко отсюда - мили две, не больше. - Ваш дом? - сказал Ангел, немного озадаченный, но все же он с признательностью взял Викария под руку, и они, беседуя на ходу, медленно прошли сквозь буйные заросли орляка, испятнанного солнцем, через листву деревьев, перебрались дальше по ступенькам, за ограду парка и, сделав милю с лишним по вереску под жужжание пчел, спустились с холма к дому. Вы пленились бы этой четой, когда могли бы их видеть в тот час. Ангел - стройный и невысокий, едва пяти футов ростом, с красивым, немного женственным лицом, каким бы мог написать его старый итальянский мастер (есть в Национальной галерее холст неизвестного художника "Товий и Ангел" - так Ангел там очень на него похож, те же черты, та же одухотворенность). На нем была только затканная пурпуром шафрановая рубашка, не прикрывавшая голых колен, ноги босы, крылья (перебитые теперь и свинцово-серые) сложены за спиной. Викарий - приземистый, изрядно толстый, краснощекий, рыжий, чисто выбритый и с ясными рыжевато-карими глазами. На нем была крапчатая соломенная шляпа с черной лентой, весьма благопристойный белый галстук, часы на изящной золотой цепочке. Он был так занят своим спутником, что только когда показался в виду церковный дом, вспомнил, что его ружье осталось лежать, где он его выронил, - в заросли орляка. Зато он был рад узнать, что боль в перевязанном крыле становится все легче и легче. ОТСТУПЛЕНИЕ ОБ АНГЕЛАХ Скажем начистоту: Ангел в нашей повести - это ангел художника, а не тот ангел, коснуться которого было бы нечестием, - не ангел религиозного чувства и не ангел народной веры. Последний всем нам знаком. Он - или, верней, она - одна среди ангельского сонма отчетливо отмечена женскими чертами: она носит платье безупречной, незапятнанной белизны, с широкими рукавами, и она блондинка - у нее длинные золотые кудри, и глаза небесно-голубые. Она чистейшая женщина - чистейшая дева или чистейшая матрона - в robe de nuit [ночная рубашка (франц.)] с прикрепленными к лопаткам крыльями. Ее призвание - добрые домашние дела: она склоняется над колыбелью или помогает вознестись на небо какой-нибудь родственной душе. Нередко она держит в руке пальмовую ветвь, но никто б не удивился, встретив ее заботливо несущей грелку какому-нибудь бедному зябкому грешнику. Это она в "Лицеуме" среди сонма подруг слетает в тюрьму к Маргарите в исправленной последней сцене "Фауста"; и примерным мальчикам и девочкам, которым суждена ранняя смерть, являются такие ангелы в романах госпожи Генри Вуд. Эта беленькая женственность с присущим ей неописуемым очарованием отдающего лавандой благочестия, с ее ароматом целомудренной и правильной жизни, есть, по всей видимости, чисто тевтонское изобретение. Латинская мысль ее не знает. У старых мастеров вы ее не найдете. Она сопричастна той милой наивной, дамской школе искусства, для которой величайшая победа - "слеза умиления" и в которой нет места остроумию и страсти, презрению и пышности. Белый ангел изготовлен в Германии, в стране белокурых женщин и семейственной сентиментальности. Он... то есть она, приходит к нам холодная и благоговеющая, чистая и невозмутимая, молчаливо-успокоительная, как ширь и тишина звездного неба, тоже несказанно дорогого тевтонской душе... Мы ее почитаем. И ангелов древних евреев, духов могучих и таинственных, - Рафаила, Задкиила и Михаила, чью тень уловил один лишь Уаттс, чей блеск увидел один лишь Блейк, - их мы тоже истинно почитаем. Но Ангел, которого подстрелил Викарий, он совсем не тот, - не ангел итальянского искусства, многоцветный и веселый. Он пришел не из какого-нибудь святого места, а из Страны Прекрасных Сновидений. В лучшем случае, он создание римско-католическое. А потому отнеситесь терпимо к его потрепанному оперению и не спешите с обвинением в нечестии, пока не дочитаете повесть до конца. В ЦЕРКОВНОМ ДОМЕ Жена его помощника с двумя своими дочерьми и миссис Джехорем еще играли в теннис на лужайке перед окнами викариева кабинета, играли с жаром, болтая о выкройках для блузок. Но Викарий забыл о дамах и направился домой через сад. Дамы увидели шляпу Викария над рододендронами, а рядом с ней чью-то непокрытую кудрявую голову. - Я должна поговорить с ним о Сьюзен Уиггин, - сказала жена его помощника. Она приготовилась к подаче и стояла с ракеткой в правой руке и мячом между пальцами левой. - Он просто должен - должен как викарий навестить ее. Он, а не Джордж. Я уже... Ах! Та чета вдруг обогнула угол и показалась на виду. Викарий под руку с... Понимаете, для милой дамы это было, как гром среди ясного неба. Ангел был обращен к ней лицом, так что крыльев она не увидела - только лицо неземной красоты в нимбе каштановых волос и грациозную фигуру, облаченную в шафрановую тунику, едва доходившую до колен. Мысль об этих коленях вдруг пронзила и Викария. Он тоже был поражен ужасом. Как и две девицы, как и миссис Джехорем. Все пятеро были поражены ужасом. Ангел в удивлении смотрел на группу пораженных. Видите ли, он никогда до тех пор не видел никого, пораженного ужасом. - Ми-ис-тер Хильер, - сказала жена его помощника. - Это уж чересчур! - Минуту она стояла, онемев. - О-о! Она резко повернулась к окаменевшим девицам. - Идемте! - Викарий открывал и закрывал безголосый рот. Мир вокруг него загудел и завертелся волчком. Взметнулся водоворот воздушных юбок, четыре дышащих негодованием лица проплыли в открытую дверь коридора, проходившего насквозь через весь дом. Викарий почувствовал, что с ними вместе уплывает его доброе имя. - Миссис Мендхем, - заговорил он, рванувшись за ними. - Миссис Мендхем! Вы не понимаете... - О-о! - хором простонали они снова. Одна, две, три, четыре юбки скрылись в дверях. Викарий прошел, шатаясь, до середины лужайки и обмер. - Вот что получается, - донесся до него голос миссис Мендхем из глубины коридора, - когда в приходе неженатый викарий... - Закачалась подставка для зонтов. Парадная дверь произвела четыре быстрых выстрела. Наступила тишина. - Я должен был это предусмотреть, - сказал Викарий. - Она всегда излишне спешит. Он по привычке поднес руку к подбородку. Потом повернулся к спутнику. Ангел был, как видно, хорошо воспитан. Он взял с плетеного кресла яркий зонтик миссис Джехорем, забытый ею впопыхах, и с глубочайшим интересом изучал его. Он его раскрыл. - Какой забавный аппаратик! - заметил он. - Для чего он? Викарий не ответил. Ангел был одет, несомненно... - Викарий знал, что тут был уместен какой-то французский оборот, но выпало из памяти, какой. Он так редко прибегал к французскому языку. Не "de trop" [чересчур (франц.)] - это он помнил. Что хотите, только не de trop. Ангел сам был de trop, но никак не его костюм. Ага! Sans culotte! [букв. "без штанов" (франц.)] Викарий сейчас впервые посмотрел на гостя критическим взглядом. - Да, трудно будет объяснить, - тихо укорил он самого себя. Ангел воткнул зонтик в дерн и подошел понюхать душистый шиповник. На ярком солнечном свете его каштановые волосы походили сейчас на нимб. Он уколол палец. - Странно! - сказал он. - Опять боль. - Да, - сказал Викарий, размышляя вслух. - Он очень красив, и он интересней такой, как есть. Таким он мне нравится куда больше. Но боюсь, без этого нельзя! Нервно кашлянув, он подступил к Ангелу. - Это, - сказал Викарий, - были дамы. - Какая нелепость! - отозвался Ангел, улыбаясь и нюхая шиповник. - И какие причудливые формы. - Пожалуй, - сказал Викарий. - Вы заметили... гм!.. как они себя повели? - Они ушли. Мне даже показалось - убежали. Испугались? Я-то, понятно, испугался бескрылых созданий. Надеюсь... их не крылья мои испугали? - Весь ваш вид в целом, - сказал Викарий и невольно покосился на розовые ноги. - Вот как. Мне и в голову не приходило. Разумеется, я им показался так же странен, как вы мне. - Он глянул вниз. - И мои ступни. У вас-то копыта, как у гиппогрифа. - Башмаки, - поправил Викарий. - У вас это зовется "башмаки"? Все равно, мне жаль, что я их спугнул... - Видите ли, - начал Викарий, поглаживая подбородок, - у наших дам, гм, особые... не совсем артистические взгляды относительно, гм, одежды. В вашем туалете вы, я опасаюсь, серьезно опасаюсь, что... как он ни красив, ваш костюм, вы... окажетесь в обществе, гм, несколько обособленным. У нас есть поговорка: "Пришел в Рим, так веди себя, гм, римлянином". Поверьте мне, если вы намерены... гм, общаться с нами во время... вашего невольного пребывания... Ангел отступил на шаг и на другой, между тем как Викарий надвигался на него ближе и ближе в своем старании показать себя хорошим дипломатом и принять доверительный тон. На красивом лице гостя отразилась растерянность. - Я не совсем понимаю, почему вы все время производите горлом эти шумы? Это связано с "умереть" или "есть" или с чем-то еще из этих ваших?.. - Как ваш хозяин,