ая образина. Гелла сняла ему с башки скорб, который плавно взъехал и закачался на шнуре. -- Я не говорил, чтоб вы лишали его разума, -- запоздало спохватился Карлсен. -- Ишь ты! -- Клубин саркастически ухмыльнулся. -- И английский ему, и философию! Думаете, он от этого счастливей будет? Мне так не кажется. Гелла, -- кивком указал он девице, -- отведи этого обратно. -- Пойдем, Гумочка. Как раз чаю попьем. -- Ульфид, пошатываясь, встал и был выведен подругой, ласково приобнимающей ему округлый бок. Клубин, проводив их линяющей улыбкой, повернулся к Карлсену. -- Может, вам что-нибудь заложить, пока вы здесь? Допустим, японский выучить за секунду? Или санскрит? -- Спасибо, не надо. -- Или узнать что-нибудь? -- Вот узнать бы. Вы отпустите его домой? -- Не вижу смысла. В памяти у него сохранилось единственно то, как он садился в кресло. -- Получается, вы нарушаете слово. Клубин улыбнулся так открыто и дружески, что трудно было усомниться в его искренности. -- О слове моем нет и речи. Скажи я ему уходить восвояси, он бы удивился, за что ему такое наказание. -- Но он же сказал, что хочет уйти. -- А-а, так это после того, как я наделил его даром речи. От этого углубился рассудок, который, собственно, и заставил его затосковать по дому. У разума есть такое свойство. Он привносит элемент невроза и самокопания. Кому как не вам об этом знать (действительно, крыть нечем). Я пытаюсь наглядно показать всю ошибочность доводов насчет того, что эволюция происходит через знание. -- Разум, -- поправил Карлсен. -- Хорошо, разум. -- Клубин, сев на край кресла, размеренно покачивал ногами. -- Позвольте-ка вопрос. Почему Скибор с повышением знания стал легче? -- Видя, что Карлсен замешкался, ответ он подсказал сам: -- Потому что утерял контакт с землей. Или еще. С чего бы ему вышибло пробки, если б мы все так же накачивали его дремучие мозги знанием? На этот раз он ждал ответа. Карлсен, подумав, осторожно сказал: -- Мозг бы, наверное, переполнился? -- Это не так, сами знаете. Мозг может проглотить хоть тысячу энциклопедий, и все равно место останется. Не в емкости дело. В силе воли. У него нет воли на то, чтобы поглотить больше. Суть эволюции -- в воле и жизненной стойкости, а не в знании или разуме. -- Последнее он про- изнес с такой каменной твердостью, что Карлсен секунду чувствовал себя на лопатках. -- Разум обычно подтачивает волю и размывает в человеке способность к выживанию. Карлсен тряхнул головой: надо же, вопиющий вызов всем устоям! -- Хотя для разговора со мной вы используете все тот же разум. -- Безусловно. Я ни в коем случае не отрицаю важности разума, говорю лишь, что он уступает по значимости силе и жизненному заряду. При эволюции воля всегда должна преобладать над разумом. Разум без воли тонет под собственными сомнениями. Вы в этом сами, наверное, убеждались неоднократно. Уж не читает ли гребис его, Карлсена, мысли? Как только он повел речь о воле и разуме, Карлсену вспомнился Сауль Райхель, бросившийся (дело было еще в студенчестве) в Большой Каньон. Райхель был умница, тончайшей души человек. Только там, где нормальные люди видят две стороны аргумента, он видел десять. Сама широта интеллекта была причиной его чудовищной нерешительности - такой, что в конце концов толкнула его на роковой шаг. -- Так что вот она, основная проблема человечества, -- утвердительно сказал Клубин. -- Вы всегда переоцениваете разум в ущерб воле. Попробуйте- ка наоборот -- увидите, как все мгновенно встанет на места. Вы поймете, что истинная цель эволюции -- не разум, а могущество воли. Для чего разум? Чтобы подсказывать, чего желать. Вот здесь, вы видите, знание увеличивается посредством крохотной дискетки. -- Он подхватил со стола один из дисков и помахал им Карлсену. -- Спросите, как давно я знаю английский? С сегодняшнего утра. С мировой литературой и историей впридачу. Сразу же после вашего ухода я их у себя сотру -- потому что они мне, доктор, знаете ли, без надобности. Не вижу смысла засорять мозг бесполезной информацией. Слушая, Карлсен тайком уяснил, что признание это вырвалось непроизвольно и гребис уже сожалеет о своей откровенности. Потому Карлсен, поднаторевший в умении скрывать свои мысли, спросил: -- Неужели у вас не вызывает удовольствия знание мировой истории? -- С чего? Под словом "мир" вы имеете в виду Землю. В системе Ориона обитаемых миров более тысячи. В Млечном Пути -- миллионы. И что, есть какой-то смысл знать историю каждого из них? Никчемный, обременительный багаж. Ответьте мне вот на что. Куда было бы деваться Скибору со всем этим знанием английского и философии? Да он бы места себе не находил от тоски и разочарования. Дом, и то был бы ему не мил -- та же тоска, та же разочарованность. Как там у одного из ваших поэтов: "Знание усугубляет ирреальность". -- Ну, а математика? -- спросил Карлсен с подвохом. Клубин, пожав плечами, улыбнулся с добродушной жалостью. -- Очередное заблуждение. Каджеки считают, она содержит тайны Вселенной. Но представьте себя эдаким гением, способным охватить область математики целиком, как орел с высоты. И вам откроется, что она самоочевидна. Один плюс один -- два. Не так разве? -- Карлсен молча кивнул, тревожно прикидывая, что возразить-то нечем. -- Есть только один способ усугубить реальность: укрепить мощь воли. Даже на Земле вы это смутно сознаете. Вы пытаетесь укрепить ее точно так, как укрепляете мышцы: через нагрузки, через возможность себя испытать. Зачем лезут в горы альпинисты? Не за знанием же - просто из желания острее ощутить жизненную силу. Или, допустим, из мужчин некоторые только и живут погоней за женским полом -- чем больше, тем лучше. Опять же не для того, чтобы повысить знание о женщинах, а для вящего смакования жизни. Дон жуанов и казанов можно осуждать, но они вызывают и определенное восхищение. Однако скажите мне вот что: где, в принципе, разница между матерым соблазнителем и груодом? -- Соблазнители, как правило, не убивают, -- не задумываясь, отреагировал Карлсен. -- Но и груоды тоже. Они поглощают. А это, может быть, и честнее, чем оставлять женщину, которая чувствует себя после этого никчемной, попользованной вещью. Карлсен медленно покачал головой. -- И все же, мне думается, женщина заслуживает сама делать выбор. -- Согласен. Лично я о груодах невысокого мнения. Но мне их действия понятны, точно так же как вам -- выходки Казановы. Они пытаются эволюционировать: укреплять, наращивать в себе жизненную силу. -- И как же вы это делаете? -- не удержался Карлсен. -- У нас много методов. Как обучается наша молодежь, вы видели. На ранней стадии это что-то вроде боевых дисциплин. Позднее это уже больше напоминает дисциплину духовную. Между ними есть период, когда молодые мужчины учатся сносить боль, для того чтобы подняться на седьмой уровень, представляющий собой границу между боевым и духовным. -- Он встал. -- Пойдемте. Время истекает, а вам еще многое предстоит увидеть. Карлсен следом за гребисом пошел в лабораторию. Вместо того, чтобы направиться к двери, Клубин приблизился к каджеку, согнувшемуся в углу комнаты над микроскопом. -- Извини, что отрываю, К-90, -- обратился он, -- но нам надо пройти в гадрул. К-90, кивнув, продолжал смотреть в микроскоп - удивительно, насколько непринужденно в сравнении с тем, что было полчаса назад. Наконец он выпрямился и подошел к задней стене, где торчали два выпуклых круга, состоящие из цветных сегментов. Каджек занялся ими одновременно. Клубин стоял спиной, занятый своими мыслями. Поразительно: стена растворилась вдруг в воздухе - остались лишь два круга, зависшие без какой-либо опоры в трех футах над полом. Клубин первым пошел по открывшемуся за стеной короткому коридору. Едва они очутились в нем оба, как стена сзади, сгустившись, вновь обрела монолитность. -- Я специально смотрел в сторону, чтобы не видеть комбинацию. Не ровен час, кто-нибудь проникнет в мой ум -- беды не оберешься. Хотелось спросить почему, ну да ладно. Отъехала в сторону прозрачная дверь, и возле ног бездонным зевом зачернела шахта лифта. Карлсен встревожено вскрикнул, когда гребис беспечно шагнул вперед, но ничего, обошлось: спокойнехонько завис в пространстве. -- Давай сюда. Не бойся. Ступить в зияющую пустоту было ох как не просто. Потому Карлсен облегчение испытал, ощутив под ногами твердый, хотя и невидимый, пол. Дверь за ними закрылась и забрезжил тускловатый свет. Спуск пошел быстро и гладко как с парашютом, в полной тишине. -- Еще одна мера предосторожности, -- пояснил Клубин. -- Без особой, архиважной причины доступ в гадрул не разрешается никому. Любой нарушитель расплющится вон там, в пяти милях. Карлсен из любопытства ткнул носком вниз. Как ни странно, нога не встретила сопротивления. Получается, пола как такового все же нет. -- Как это, интересно, достигается? -- Обыкновенное силовое поле. Карлсен глянул вниз, но тут же опасливо вскинул голову: откуда-то снизу, как кулак, ударило сердце, норовя оборваться в пустоту. Стены шахты, хотя и безукоризненно гладкие, не были покрыты каким-либо защитным материалом -- просто прорезаны в темной толще породы, похожей на гранит. Мимо слоями пирога проносились каменные отложения -- красная и желтая глина, что-то зеленое, напоминающее слежавшийся песок. -- "Гадрул" -- это что? -- спросил Карлсен никчемно громко, словно пытаясь перекричать. -- Что-то вроде узилища, или кельи -- имеется в виду монастырской, а не тюремной. Нежный спуск закончился внизу шахты: ноги будто погрузились в полунадутый борцовский ковер. Силовое поле истаяло -- совсем как у аэротакси в момент парковки. С внезапной четкостью в памяти воскрес Нью- Йорк, придавая происходящему зыбкий оттенок сновидения. Открывающийся отсюда коридор был, похоже, проделан в толще гранита: ни створов, ни стыков в стенах. Низехонький (буквально дюйм над головой), залит он был мутным свечением, непонятно откуда исходящим. Холодно, и тянет сыростью. -- Как в египетской гробнице, -- поделился Карлсен, и голос катнулся глуховатым эхом. -- Примерно на это и рассчитывалось. Чтобы те, кто спускается сюда с пятой степенью, знали: пока не будет седьмой степени, пути отсюда нет. -- И как долго она достигается? -- Рекорд у нас -- два депсида, что-то вроде шести ваших месяцев. Если бы не гладкость стен, впечатление такое, что находишься в угольной шахте. Унылая серость необозримого коридора напоминала тюрьму - мысль еще более тягостная от того, что вверху -- полторы мили породы и грунта. Минут через десять Клубин остановился. Зачем, непонятно (коридору по- прежнему не было конца), хотя, гребису, безусловно, виднее. Протянув руку, он коснулся неприметного ржавого пятнышка на гранитной стене. Хорошо, что к встряскам у Карлсена выработался иммунитет, а то бы ненароком отпрыгнул. Участок гранитной стены будто превратился в стеклянный щит, за которым открывалась небольшая, -- шесть на шесть, -- келья, залитая холодным пронзительным светом. В нескольких футах (можно буквально дотянуться) под потолком висел голый человек -- на крюке, вогнанном под кожу посередь груди. Голова запрокинута, струи черной запекшейся крови коростой склеили ему голени и ступни. Но главное впечат- ление производили распахнутые застывшие глаза, выпукло уставленные в потолок. -- Вы с ним, часом, не знакомы? -- деликатно поинтересовался Клубин. Карлсен пригляделся. -- Господи, да это же Макрон! -- Мелькнуло нелегкое подозрение. -- А... за что его? -- Сказать, что он наказан, не совсем точно. Вернее будет сказать, он сам вызвался спуститься сюда пораньше, искупить допущенную в Хешмаре оплошность. А заодно проходит здесь шестую степень. Карлсен, напряженно сузив веки, наблюдал (интересно, а сам потянул бы, так вот висеть?). Понятно: любое опрометчивое движение порвет Макрону кожу, и без того уже натянутую как резина; вон свежая кровь сочится из раны, мешаясь с сукровицей. -- Теперь вы понимаете, почему сюда никого не пускают без разрешения? Малейшее отвлечение -- роковая грань между победой и неудачей. Здесь стены защищены даже от телепатии. -- И сколько ему здесь висеть? -- Минимум два дня. А сколько дальше, он уже сам решит. Причем если забудется больше чем на десять секунд, включится сигнал, и ему начинать все заново. -- Карлсену показалось, что гребис смотрит на Макрона с мрачным удовлетворением. -- После шестой степени он уже не будет выходить из себя, как случилось в Хешмаре. -- У них на глазах Макрон невольно пошевелился, и из раны соскользнул липкий сгусток. Глаза у Макрона расширились, и лицо застыло в судорожной гримасе концентрации. Клубин тронулся дальше, Карлсен рядом. Едва они поравнялись с краем макроновой кельи, как стена, утратив прозрачность, обрела прежний вид. -- Сколько, по-вашему, надо на это смотреть, прежде чем начнет нравиться? -- спросил на ходу Клубин. -- Да как такое вообще может нравиться? -- покосился Карлсен недоуменно. Гребис промолчал, но, судя по скептически поджатым губам, остался при своем мнении (видимо, не без оснований). Через пару минут ходьбы стена справа тоже обрела стеклянистую прозрачность. В небольшой, ярко освещенной комнате лежал человек (тоже голый), прикованный в позе распятого к каменному полу. С потолка на массивной цепи свисал гранитный снаряд, тупым концом упираясь в грудь лежащего. Плоское дно снаряда, где крепилась цепь, в диаметре была примерно три фута; вес, получается, тонна с лишним. Картина та же самая: окаменевшие от напряжения распахнутые глаза, струйки застывшей крови с боков сходят на пол. -- Устройство это не такое примитивное, как кажется, -- сказал Клубин. -- Его изобрел К-90. В потолке вмонтирован сенсор, чувствительный к ментальным волнам. Пока концентрация держится на уровне, камень остается висеть на прежнем месте. Как только она ослабляется, снаряд опускается на одну десятую миллиметра. Карлсен с мрачным очарованием смотрел на распяленное тело. -- А если концентрацию усилить, снаряд можно приподнять? -- Да, но за один раз только на одну двадцатую. То есть, отыгрывать вдвое труднее, чем проигрывать. -- Ему, по-моему, больно. -- Да, что-то он поздновато хватился. Наверное, уже не вытянет. -- Он что, погибнет? -- Почему, нет. Когда начнут лопаться ребра, камень автоматически остановится и его вытащат. Но когда поправится, ему предстоит пройти все заново. Не справится за три раза -- вернут обратно четвертую степень. А это такой позор, что аттестант, случается, кончает с собой. Стена с их отдалением снова приняла прежний вид. -- И что, неужели без всей этой давильни никак не обойтись? -- спросил Карлсен. -- Неужто хороший мозговой сканер не измерит их выносливость? Клубин хмыкнул. -- Вот здесь вы рассуждаете как матералист. Машина такая есть, ее изобрел К-89, предшественник К-90. Только толку от нее оказалось мало. Она действительно могла указывать вероятность выносливости того или иного кандидата. А прогнозы потом зачастую не сбывались. Сильнейшие совершенно неожиданно сдавали, а из слабых некоторые демонстрировали чудеса выносливости. К-89, когда обратились к нему за разъяснениями, пожал пле- чами: мол, вольному воля. Один кандидат рассказывал, что всякий раз, чувствуя себя уже на пределе, вспоминал, как мальчишкой мечтал спасти город, сразив в поединке громадную каплану. Другой вообще отказывался сообщить выручавшую его мысль, боясь, что лишится силы, если ее разгласит. Причем сильнейшие все как один имели какую-то уловку, помогающую преодолевать положенные пределы выносливости. Стена, рассеявшись в очередной раз, открыла взору что-то вроде аквариума: воды под самый потолок, и вверх струятся пузырьки. По центру громоздилось престранное создание -- на первый взгляд, черный паучище с глазами-бусинками вокруг головы. Хотя нет, волосатые лапы на поверку оказались щупальцами, из которых одно уткнуто в стекло; присоски-коготки напоминали сороконожку. В оранжевом кончике присоски виднелось отверстие -- видимо, впрыскивать яд. Немигающие глаза словно сознавали постороннее присутствие. По аквариуму безучастно плавали цветастые рыбы, на которых паук ноль внимания. Присмотревшись, Карлсен углядел в его лапах угол продолговатого ящика. -- Там, внутри, один из наиболее обещающих претендентов на пятую степень. Этот тест один из самых ответственных, потому что ему приходится еще и перебарывать клаустрофобию. Он научился контролировать дыхание, но ему надо еще растянуть запас воздуха в саркофаге на двое суток. Если запаникует, то может нажать аварийную кнопку и мы его вытащим. Только он знает, что перед этим надо слить воду и выманить оттуда дефалу, а это как минимум четверть часа. Два кандидата так и погибли на прошлом испытании. -- А разве нельзя давать аварийный запас воздуха -- допустим, если ситуация безвыходная и он теряет сознание? -- Нельзя. Скрыть от аттестанта этого не удастся, а потому весь тест насмарку. Карлсен неприязненно покосился на дефалу, словно излучающую ненасытность и злобу. Чувствовалось, что она смутно чует под собой добычу и с аппетитом ее предвкушает. -- Ну что, идемте, -- окликнул Клубин. -- Вам меньше часа здесь осталось. И хорошо: впечатление от гадрула было самое гнетущее. Они прошли с четверть мили. Карлсен догадывался, что каждая дюжина шагов проносит их мимо очередной сцены мучительного, до хряска в костях, напряжения - к счастью, гребис обнажал их только выборочно. На этот раз остановились лишь в десятке футов от неброской, тронутой ржавчиной металлической двери. Стена при этом, как и прежде, тотчас просветлилась. -- Из всех тестов, -- не без гордости сказал Клубин, -- этот самый опасный. Картина за стеной открывалась попросту гротескная. "Комната" полна была типичной для Дреды растительности, если б не синеватый оттенок, сошло бы за уголок тропического леса. В центре, припав спиной к деревцу, стоял голый человек -- атлетического сложения, мускулистый. Вокруг него веревками обвивались толстые побеги вроде плюща. Лишь всмотревшись, Карлсен разглядел, что они успели прорасти ему сквозь тело: один отросток-щупальце, выходя изо рта, спускался к горлу, другие змеились из груди и живота; ноги, и те были пронизаны. Из угла рта на грудь сбегала струйка свежей крови. Глаза у человека были открыты, лоб неподвижно насуплен. -- Они что, все еще его не умертвили? -- немея от ужаса, спросил Карлсен. -- Нет, потому что это вардеек, растение, которое специально не приканчивает жертву. "Вардеек" -- это название вида, само растение зовется "спандоркис". Интересно, как этот вид растет. Он способен в разжиженном виде проникать в организм и начинает там, бурно прорастая, отвердевать. Так что, заснув в наших тропических лесах, можно через час-другой проснуться пришпиленным к земле проросшим через тебя растением. Они паразиты, поэтому беспокоятся, чтобы жизненно важные органы жертвы оставались в целости, и поддерживают в ней жизнь тем, что подкармливают ее питательными веществами из почвы или за счет другой добычи. Известны случаи, когда животные, попав в эти путы, не околевают годами. Карлсен не в силах был оторваться от этой тошнотворной картины. -- А если он попытается вырваться, что тогда? -- Вот тогда-то его и убьет. Спандоркис моментально впрыскивает яд, и через несколько секунд наступает смерть. Но вардеек можно контролировать умом: получается своего рода гипноз. То, что мы видим, это битва воль Дейрака и спандоркиса. Он должен пересилить спандоркиса, сделать его частью самого себя, полностью им помыкать. Но на это могут уйти недели, а то и месяцы. Уже от самого наблюдения в теле возникала противная слабость - буквально чувствовалось: вот отростки пронзают тело, вот прорастают -- через рот, через глазницы... -- А сами вы проходили такую аттестацию? -- Нет, тогда этого еще не было, не создали. Я проходил тест на вулканическую лаву. Рассказать? -- Невозмутимая полуулыбка давала понять: ощущение Карлсена для него отнюдь не загадка. -- Спасибо, не надо! Картина канула за каменной стеной, и Карлсен ощутил поистине физическое облегчение. Причем не собственное, а скорее Фарры Крайски, буквально шокированной сценами гадрула. Все это самоистязание казалось ей проявлением чисто мужского безумства. -- Ну что, -- словно собираясь с духом, приостановился Клубин, -- идем в седьмую степень? Он, повернув, потянул на себя ручку ржавой двери, протяжно заскрипевшей (а как же иначе) петлями. "Галлюцинация" -- вот первое, что мелькнуло в голове от открывшегося вида, навеянного, казалось, извращенной фантазией насмешника-гребиса. Они стояли наверху большой мраморной лестницы, за которой расстилался сад, словно взятый из "Тысячи и одной ночи". Теплый воздух пах свежестриженной травой (заныла приглушенная ностальгия по Земле): густо, бархатисто жужжали насекомые, и слышался шум воды. Первое, что бросалось в глаза, это буйство красок. Со ступеней взору открывалось множество тропинок, петляющих меж клумб, и синих лужаек, окаймленных цветущим кус- тарником. Лужайки рябили цветами всех оттенков радуги. Дальше начинались матово-кудрявые деревья вроде вязов, но пониже и самых что ни на есть причудливых очертаний. И, наконец, посередине, отражаясь в лучезарно- туманной синеве неба, стыло широкое, зеркально-неподвижное озеро. Местами над равниной поднимались тихо и прямо, как из труб, розоватые струи пара (отсюда, видимо, и серебристый туман над долиной). -- Это место называется Дантигерне, -- объяснил Клубин, -- что-то вроде "сада удовольствий", хотя точного эквивалента в земном языке нет. Его создатели взяли за основу ваши сады Эдема. -- Просто очаровательно, -- сказал Карлсен, глядя на пролегающий через ручей легкий, как на японских гравюрах, мостик. -- Здесь, видимо, отдыхают после испытаний? -- Смотря в каком смысле: и да и нет. Как ни странно, это тоже своего рода испытание. Аттестантов здесь тянет расслабиться и забыть все, чего они достигли. Всякий, кто поддается соблазну, возвращается на пятую степень. После мрачной сырости гадрула тепло казалось роскошью. Хотелось пить и пить благоухающий травами воздух. Мраморные ступени под ногами, и те дышали отрадным теплом. Следом за Клубином Карлсен спустился в сад. Трава здесь была мягче и не такой упругой, как в долине Джираг, хотя гораздо гуще, чем на Земле, напоминая ворсистый ковер. Глянцевитые цветки, -- меленькие, не больше лютиков, -- походили на волшебные елочные фонарики. Мальчишкой Карлсен увлекался ботаникой, однако сейчас не встречал ни единого, который был бы хоть как-то знаком. Клубин разглядывал вьющийся по деревянной решетке побег, и Карлсен, улучив возможность, встал на колени, чтобы внимательнее изучить цветки. Один из них, в форме львиного зева, был словно соткан из белейшего шелка. Однако стоило коснуться его венчика, как того словно не бывало - остался лишь стебелек. Убрал палец, и венчик возник опять. -- Так они что, не настоящие? -- Почему, самые настоящие. В частности, этот вот называется ромит. Венчик у него -- своего рода вибрирующая энергия. Как только вы его касаетесь, энергия переходит к вам в палец. Вы понюхайте. Карлсен удивленно понюхал себе пальцы: и вправду пахнет, да нежно так. Он коснулся головки алого цветка, похожего на перевернутый тюльпан. Палец, задев что-то бесплотно-зыбкое, прошел насквозь, как через язычок призрачной свечи. Хотя запах остался, причем слаще и более густой, чем у белого цветка. -- На этой планете, -- сказал Клубин, -- у нас много промежуточных форм материи. Вот, например. Он сорвал зеленый цветок с ракушечной головкой и положил его Карлсену на ладонь. За какие-то секунды головка, размякнув, образовала по центру ладони крохотную зеленую лужицу и истаяла, оставив после себя сладкий лимонный запах и льдистый холодок. Стебелек пожух и побурел. -- Видите, высокая гравитация этой планеты привела к существованию форм жизни, каких на Земле не существует. Здесь, у нас, воочию видно, что жизнь поддерживается волей, а как только воля уходит, то исчезает и сама жизненная форма, -- словно в подтверждение, свернутый колечком стебелек при этих словах тоже испарился. Они шли дорожкой, вымощенной шероховатым розовым камнем вроде пемзы, теплым, как нагретая солнцем уличная брусчатка. Дорожка вилась среди лужаек и кустистой поросли, причем так, будто все было специально рас- считано на удивление: то вдруг клумба откроется за поворотом -- роскошное разноцветие в форме застывшей волны, или декоративный пруд, вырезанный из черного стекла, где ракетками сновали многочисленные желтые конусоиды с выпуклым красным глазом. На многих лужайках посередине стояло создание вроде морского анемона, вокруг желтой макушки которого гипнотически, как в толще нежного течения, вились лепестки. Еще одно дерево, в изобилии встречавшееся в саду, было тоже синим, но смотрелось, словно некое украшение из резины или пластика: ствол цилиндрический и гладкий, то же можно сказать и о хоботообразных "сучьях". Время от времени они слегка шевелились, и становилось понятно, что они живы и гибки как щупальца. -- Это мансорды с болот Ригеля-10, -- пояснил Клубин, проследив взгляд Карлсена. Их прервал звук, пронзительный как охотничий рог. Через несколько секунд он повторился. Вскоре со стороны озера донеслись радостно- возбужденные крики, среди деревьев замелькали молодые люди в голубых одеждах - они, задорно улыбаясь, спешили к ним. -- Что происходит? -- Кто-то из кандидатов успешно прошел аттестацию. Юноши пробежали мимо, даже не взглянув в их сторону. Лишь один, невысокого роста, остановившись ненадолго, пытливо вгляделся в Клубина: -- Ты кто... о, гребис, прошу прощения! -- глаза у него растерянно заметались. Клубин лишь благосклонно кивнул, и юноша помчался догонять товарищей. -- А как вы обычно выглядите? -- полюбопытствовал Карлсен. -- Как захочу. Внимание Карлсена отвлеклось тем, что из густой тени деревьев на лужайке показалась голая девица. Не сознавая постороннего присутствия, она подошла к стоящему посередине мансорду и прижалась к стволу. Несколько "ветвей" проворно опустились и эдакими змеями-искусителями обвились вокруг нее. Карлсен в замешательстве наблюдал, не вполне уверенный в ее безопасности. Но девица, судя по всему, получала от этих объятий удовольствие: вон как льнет, всем животом. Один из хоботов, поласкав ягодицы, скользнул ей меж бедер. -- Дерево безобидно, -- вполголоса сказал Клубин. -- У себя на планете мансорды смертельны, но здесь гравитация притупляет их чувствительность. -- Она робот? -- спросил озадаченно Карлсен. -- Нет. -- Неужели настоящая? -- Тоже нет. Клубин подошел к дереву (девица ноль внимания - вблизи выяснилось, что у нее, оказывается, закрыты глаза) и, крепко ухватив ближайший хобот, оттянул его от нагого тела. Остальные сучья отодвинулись медленно, как бы с неохотой. Девица разочарованно обернулась. И тут, увидев двоих мужчин, с вялым очарованием улыбнулась. Сложена божественно: высокие полные груди, продолговатые полушария бедер - красавица редкостная. А вот лицо словно недовершенное: покатый подбородок, едва заметный нос и унылые розовые губы. Большие карие глаза восхищенно оглядывали Карлсена с бесхитростностью ребенка. И действительно, шагнув вперед, она с детской непосредственностью обвила ему шею и всем телом прижалась. Причем жест этот был до странности несексуальным - так ластится ребенок или на худой конец кошка, но никак не женщина, тем более такой наружности. Карлсен в ответ поцеловал ее, -- без намека на желание, -- не без интереса обнаружив, что ее губы вроде бы передают тепло жизненной энергии. Фарра Крайски внутри передернулась от презрения, с каким женщины воспринимают распущенных хамок. -- Так она живая! -- А что, можно так сказать, -- пожал плечами Клубин, словно сам удивляясь такому выводу. Девица, похоже, была для него пустым местом. Приближающийся шум голосов дал понять, что юноши возвращаются. Девица с неохотой, как под принуждением, отлипла от Карлсена и ушла назад под сень деревьев. Юноши, -- примерно с дюжину, -- шли, обступив голого и донельзя изможденного сверстника. Двое аккуратно его поддерживали. Карлсен прошелся по нему оторопелым взглядом. Вид у парня такой, будто его свежевали заживо: лицо и руки в кровавых пятнах, с ребер и ладоней лохмотьями свисает кожа. Светлые волосы до плеч свалялись от запекшейся крови в колтун. Невероятно, но черные, распухшие губы блаженно улыбались. -- А-а, да это Оврок, -- узнал Клубин. -- Я рад, что у него получилось с первого раза. Способный малый. -- Что с ним такое было? -- спросил Карлсен. -- Он прошел испытание огненными муравьями. Интересно: несмотря на догадку о присутствии гребиса, никто в их сторону даже не глядел. Направлялись юноши, судя по всему, к озеру. Дойдя, остановились и выстроились в ряд с интервалом примерно в четыре фута. Затем все дружно положили друг другу на плечи руки. Тот, голый, стоял посередине. На миг все застыли, затем аттестант тронулся в воду. Стоящие сзади сомкнулись, а фланговые отодвинулись, и теперь уже в воду потянулся клин -- все это с медленным изяществом, выдающим длительную практику. Явно какой-то ритуал. К тому времени как Карлсен с гребисом подошли к озеру, юноши забрели уже по горло. Удивительно, но стояли все совершенно безмолвно - ни вскриков, ни плеска. Парень с окровавленным лицом погрузился полностью, через секунду над поверхностью показалась светловолосая голова. Карлсен сперва подумал, что это вынырнул кто-то другой: и лицо и волосы абсолютно чисты, без малейших следов истязания. Хотя в прозрачной воде различалось, что из всех одежды нет только на нем. И тут строй распался, а над озером разразились смех и озорной плеск. Когда, спустя несколько минут, на берег вышел аттестант, стало видно, что раны исчезли, не осталось ни единой царапины. Впервые за все время парень посмотрел на Клубина взглядом триумфатора. -- Это, наверное, какое-нибудь целительное озеро? -- спросил Карлсен. -- Не совсем. Мы называем его "фискрид", что-то вроде батареи. Смысла от этих слов не прибавилось ни на йоту. Карлсен опустил в воду стопу: приятно, прохладно. Странно, но вода не густая и маслянистая, как озеро в Хешмаре, а обычная, как на Земле. Карлсен медленно забредал в во- ду, отчего у дна вскуривался белый песок. Вода легонько пощипывала, как слабый ток. Юноши, словно не желая мешать, выбрались на берег. Карлсен заметил это лишь мельком: зайдя по пояс, он почувствовал странное головокружение, словно вокруг светлой мелюзгой роились мириады крохотных созданьиц. А вода между тем была идеально чистой: исключение составляли лишь поднимающиеся к поверхности пузырьки. Чем глубже, тем ошеломляющее головокружение усиливалось. Тем не менее, Карлсен, пересилив себя, дошел до места, где глубины было уже по горло. -- Окунись с головой, -- посоветовал с берега Клубин. Карлсен, зажав нос, нырнул. Тут голову закружило так, что впору потерять сознание. Резко кольнуло на шее место укуса. И вдруг все как рукой сняло: впечатление такое, будто лопнул нарыв. Вынырнув, он ощутил непривычную чуткость и ясность. Вытерев от воды глаза (а то пощипывало, как от газировки) Карлсен заметил, что зрение как бы улушилось: все выглядело гораздо резче и яснее обычного, все равно, что близорукому в спасительных очках. Идя к берегу, он пытался уяснить, что же все-таки произошло. Оказывается, не так просто. Тело, несмотря на прежний вес, казалось подозрительно легким, будто вот-вот плавно поднимется в воздух. И Фарра Крайски внутри чувствовалась отчетливей, странным образом разбавляя в нем мужскую сущность, как будто он перешел в некий промежуточный пол. Причем ощущение было бы еще сильнее, не пройди он ранее закалку в Хешмаре - она была сейчас своего рода консолидирующей поддержкой. -- Что это со мной? -- спросил он у Клубина. -- На Земле вы полагаете, что мир неизменен, поскольку все кажется таким незыблемым. А вот сейчас вы изрядно поглотили ксилл-энергии, -- той, что меняет вещи, -- и до вас доходит, что это не так. Хотя и по-прежнему растерянный, Карлсен не мог с этим не согласиться. Внутри играла мощная и неутомимая энергия, ищущая действия. Словно очнувшись, он заметил, что юноши уже скрываются среди деревьев, примерно там, где появлялась девица. Как раз туда и повернул сейчас Клу- бин. За деревьями открывался отвесный горный склон. Он стал заметен только сейчас, поскольку раньше его синева сливалась с синью листвы и не- ба. Впрочем, синие оттенки заметно различались. Теперь были видны и зыбкие струйки дыма, курящиеся над деревьями. Пронзительная ясность очаровывала, гораздо явственнее донося свежесть леса, вкрадчивую синь травы и листьев, мягкую лужайку под ногами. Никогда прежде Карлсен не ощущал в себе такой бодрости. Гамма обычных земных ощущений казалась сейчас скудной и пресной, фактически бессмысленной. Лесная сень дышала прохладой. Странно, но даже льнущая к телу мокрая одежда была приятной, словно напоминая о наготе тела. И у каждого дерева был свой, особый аромат, и даже своя душа. Роща оканчивалась широкой поляной, с трех сторон окруженной деревьями, а с четвертой -- отвесным склоном с множеством пещер у подножия. Посередине из скважины в земле нежно курился столп пара (или дыма). Неподалеку, окружив исцеленного аскета, стояли юноши. Один из них подал ему голубую тунику, которую тот надел через голову. Остальные двинулись вокруг в медленном, молчаливом хороводе. Клубин остановился, вместе с Карлсеном они наблюдали за церемонией, длившейся примерно четверть часа. В конце концов, разразившись радостным смехом, юноши гурьбой бросились обнимать счастливого неофита. Клубин, немного подождав, приблизился к юношам и представил им Карлсена как (ни много ни мало) "великого ученого с Терры, то есть с Земли". Похоже, их это впечатлило (потому, безусловно, что представил гостя сам гребис). Каждый пожал ему руку -- как принято на Дреде, чуть стискивая выше локтя. Лица вблизи казались скорее моложавыми, чем молодыми: морщинки вокруг рта и на лбу, безусловно, свидетельствовали о пройденных испытаниях. Пожимая руку, каждый смыкал пятки и представлялся по имени: Гурнид, Карбин, Оврок, Мастур, Дрееж (тот самый коротыш, распознавший гребиса). Говорили они исключительно на своем языке, но Карлсен так уже освоился с мыслительной моделью гребиров, что воспринимал ее как родной английский. Чувствовалось и то, что всех их сплачивает та же аура взаимного тепла и жизненности, что и учащихся в школьной столовой. Подумалось завязать какой ни на есть разговор, но тут из пещер стали выглядывать девицы -- вначале робко, затем с любопытством, и вот уже на- чали сходиться к их кругу: все, как одна, голые, с аппетитными телесами, и удивительно на одно лицо -- кукольно смазливые, но абсолютно без выраже- ния. -- Как тебе наши женщины? -- спросил Дрееж. Карлсен взглянул на крайнюю из них, роскошную шатенку. -- Прекрасные. Та, польщенно улыбнувшись, не замедлила обвить Карлсену шею и томно поцеловать, прижавшись низом живота. Удивительно: тело ее действительно сочилось теплом жизненной силы: губы, бедра, груди. -- Хватит, Марли, -- одернул ее один из парней. Девица нехотя отодвинулась, губы у нее плаксиво дрожали, как у обиженного ребенка. Остальные девицы злорадно хихикали -- эдакие каверзные одноклассницы. -- Почему это Марли можно, а нам нельзя? -- заносчиво возразила одна из них, рослая блондинка. -- Рашен! -- строго прикрикнул Дрииж. -- Ага, всегда ей все первенькой. Ой! -- Марли успела крепко дернуть ее за волосы. Секунда, и обе уже царапались и вопили под задорное гиканье подружек. Карлсен застыл от любопытства: увидеть такое в Гавунде, где самодисциплина -- культ, он ожидал меньше всего. Правда, драчка длилась недолго: парень-атлет по имени Саргас, разъяв склочниц, одним движением расшвырял их так, что обе покатились по траве. Марли, вся в слезах, убежала, блондинка же, горя мстительной радостью, высунула язык и козой заблеяла сопернице вслед. Правда, и она, получив по заду увесистый шлепок от того же Саргаса, ойкнула и унеслась прочь. -- Хватит, балаболки! -- Саргас громко хлопнул в ладоши. -- А ну марш по домам! Прелестницы, разочарованно потускнев, послушно потянулись к пещерам. Клубин насмешливо улыбался. -- Так они все же роботы? -- не выдержал Карлсен. -- Как ты думаешь, Саргас? Роботы они? -- спросил гребис у Саргаса. -- Ну да! -- с некоторой даже запальчивостью воскликнул тот. -- Видишь ли, доктор Карлсен ничего не знает о мысленных формах. -- Мысленных формах? -- изумился Карлсен. -- Так давай же ему покажем, -- предложил парень. -- Овроку как раз нужна наложница. С твоего позволения, -- почтительно повернулся он к гребису. -- Конечно, -- кивнул тот. Заручившись согласием гребиса, Саргас повернулся к Карлсену. -- Не желаешь ли посмотреть на врубад? (Спросил чисто из вежливости). Саргас прошел на середину поляны к столпу пара, султаном ветвящегося в безмолвном воздухе. -- Что такое врубад? -- вполголоса поинтересовался Карлсен у Клубина. -- Важнейший из всех наших ритуалов. Означает "единение части с целым". Любопытно было взглянуть на пар поближе. Карлсен думал, что столп, наподобие гейзера, исходит из округлой скважины в земле. Оказалось, что из неширокой трещины футов шести в длину. Да и не пар: закраины трещины не были увлажнены. Сам запах испарения не лишен был приятности - можно сказать, "земляной", что-то вроде теплого сыроватого компоста, когда ворошишь его лопатой. Молодые люди полуовалом встали по обе стороны трещины, Оврок по центру с одной стороны, Саргас с другой, Клубин и Карлсен -- в десятке футов. Все стояли, склонив голову на грудь и закрыв глаза как на молитве. Так прошло примерно десять минут. Из пещер с пристальным любопытством высовывались девицы. Первым пошевелился Саргас, открыв глаза и оглядев остальных. -- Готовы? -- все разом подняли головы. -- Дрееж начинает. Дрееж, сосредоточенно насупясь, не мигая, впился в курящийся столп. Несколько секунд все было без изменений. И тут стало заметно: пар как бы сгущается. Через несколько минут он уже тягуче стелился над землей, заметно убыв в высоте. Дрееж, расслабясь, огляделся, как бы говоря: "Я свое дело сделал". Саргас кивнул Овроку. Чувствовалось, что тот слегка нервничает. На миг он закрыл глаза, словно собираясь с силами, и цепко, с искаженным от напряжения лицом, вперился в густой дым. Шлейф сбило на сторону, на секунду накрыв Саргаса и весь его ряд, кто-то закашлялся. И тут, внезапно поредев, дым волнистыми клубами пошел вверх. Карлсен распахнул глаза, когда клубы начали срастаться, образуя нечто, несомненно, напоминающее женские формы. На миг проявились талия и бедра, тут же, впрочем, разойдясь. Подобное продолжалось несколько минут (похоже на лица, пузырящиеся на морозном стекле), покуда формы не обрели обновленную четкость. И тут, совершенно неожиданно, две дымные воронки сами собой сложились в груди и, несмотря на тягу вверх, сохранили очертания. Внизу проплав