, и он превратился в провал на горном склоне, который с истраченной силой облизывался время от времени вялым языком красно-желтого пламени, словно смиряясь с поражением. Это была лишь часть плана. В завершение Креб хотел еще и отклонить реку, по-прежнему стремящуюся вниз по склону. На высоте извержения ее течение почти прекратилось (вся сила ушла в пар). Тем не менее, разрушив пик, взрыв не повлиял на ее направление. С вершины Броога казалось, что река стала огибать дымящийся кратер, но вид непосредственно сверху показывал: русло, как отстояло, так и отстоит от него на милю с лишним. Вот как, оказывается, возникли странные очертания Гор Аннигиляции. Механизм представлял собой грозный водоворот энергии. В сравнении с силой, идущей на создание лазера, усилие здесь требовалось до нелепого мизерное. Движение изол-силы, незамысловатое как помешивание чайной ложкой, создало небольшой циклон с вакуумом по центру, а уж воздух, кружащийся с пятисотмильной скоростью, всасывал с поверхности все непрочно лежащие камни. После этого воронка приложилась к земле, словно карборундовое колесо с электроприводом и вгрызлось так, что верхний слой гранита искрошился на иглистые осколки, всосавшиеся внутрь циклона. Подобная обработка участка между рекой и выжженым кратером создала двух- мильную впадину-подкову, по которой хлынула река. Карлсен был бы не прочь направить реку в кратер, чисто для того, чтобы потешиться еще одним взрывом. Однако Креб был более осмотрителен и знал, что такой взрыв разрушит и всю гору, и ее отвесный южный отрог. Потому реку он направил тысячей футов западнее кратера, где она, шипя по раскаленной докрасна породе, повернула к кромке склона. Река была могучая, не уступающая полноводностью рукаву по восточную сторону Броога. В итоге водопад в тысячу ярдов шириной, перехлестнув закраину, исполинским белым шлейфом обрушился вниз, на находящиеся в полумиле камни, где обратился в пар, окатив расплавленную лаву. Неким волшебным образом они переместились, обратно на вершину Броога (тут лишь вспомнилось, что они с нее никуда и не отлучались). Телепати- ческий контакт, -- светлый, роднящий восторг, -- не исчезал и с окончанием врубада. Что-то подобное, вероятно, испытывают футболисты, только что одержавшие победу в суперматче и принимающие теперь душ. Эта приятно расслабленная атмосфера распространялась даже на гребиса. Через долину, на расстоянии в десяток миль, деяние их рук впечатляло не так сильно, как вблизи. Тем не менее, было очевидно, что выбор Креба себя оправдал. С исчезновением третьего пика гора обрела новую симметрию. Безусловно, к общей красоте горного склона добавлял свое и водопад. Когда почерневшие останки третьего пика снова покроются травой, величавости у пейзажа наверняка прибавится. Хотя не это было главным. Теперь ясно, что подлинная цель этого упражнения -- не в преображении окрестности, а в том, чтобы продемонстрировать каждому, что он способен преображать свой собственный внутренний пейзаж. В этом -- существенное различие между седьмой и восьмой ступенью. Семикурсники понимают, что обладают силой творения и трансформации. Восьмикурсники же понимают, что именно создается и трансформируется. Со всей очевидностью открылось, что без уяснения этого все живые существа обречены на прозябание в иллюзии. Они без исключения полагают, что значение лежит вне их, в окружающем мире, и чувствуют себя несправедливо обманутыми, стоит фокусу этого значения сдвинуться или измениться. Восприятие -- дремлющий гигант, осознающий свою силу лишь от какого-нибудь внешнего стимулирующего импульса. Вот почему секс извечно приводил людей в состояние обостренного бодрствования: гигант пробуждался, предвкушая вслед за победой удовольствие. То же самое в отношении бессмертной музыки или величественных пейзажей: они тоже про- буждают гиганта, давая ему осознать свою собственную силу. Человек, внемлющий великой музыке, становится музыкой - гигант пробуждается и осознает, что может двигать горы. Глядя в воцарившейся тишине на зияющий провал, Карлсен поймал себя на том, что больше не испытывает глухого страха; в сравнении с мощью ума он лишь дыра в земле. Подошел и остановился рядом Крайски. -- Ну? -- Что "ну"? -- оторопело уставился Карлсен. Вопрос словно донесся из какого-то иного мира -- тускловатого, приниженного. Такой отчужденности от Крайски он не испытывал еще никогда. -- Скоро в обратный путь, -- терпеливо сказал тот. -- Ты уже определился? -- Насчет чего? -- Ты знаешь, -- Крайски начал выказывать нетерпение. -- Да, это так. Тебе надо прийти к решению, -- раздался сзади голос Клубина. Обернувшись, Карлсен увидел перед собой уже не Люко, а гребиса, до этой поры действительно маскировавшегося под Люко. Хотя в напускной оболочке крылась сила, огромная, как предвечерняя тень, масштаб которой восьмикурсник мог лишь начать постигать. Перед этой силой, намертво приковывающей к себе взгляд (удивительно еще, что он с таким спокойствием его выдерживал) уклоняться от ответа было невозможно. И Карлсен наконец сказал: -- Я не знаю. Не знаю, как я поступлю... (господи, какие слабые, нерешительные слова, хуже бегающих глаз). Крайски веско покачал головой. -- Ты что, ничего не усвоил? Карлсен поспешно кивнул, не только понимая, но отчасти и разделяя его раздражение. -- Почему. Усвоил, как снаму стали толанами, а толаны -- уббо-саттла, как из уббо-саттла вышли гребиры. Узнал и о достижениях гребиров, про то, насколько они превзошли людей -- не меньше, чем современный человек своего пещерного предка. Но я также научился делать свои собственные моральные выводы, в которых ни перед кем оправдываться не обязан. -- И что это за моральные выводы? -- терпеливо спросил Клубин. "А ну-ка давай, скажи ему", -- подала вдруг голос Фарра Крайски. Ба-а, вот уж кого не ждали. Последнее время она так помалкивала, что о ее присутствии уже и забылось. А ведь надо еще извиниться перед супругом. -- Я восхищаюсь гребирами, -- сказал Карлсен вслух, -- но не могу принимать груодов. Мне они кажутся немногим лучше преступников (по лицу у Крайски пробежала тень). Я извиняюсь, но мне так кажется. Я обещал по возвращении не выдавать их. Но я не могу обещать им попустительствовать. Разве что делать это я буду изнутри, как дифиллид. Крайски мелькнул взглядом из-под приспущенных бровей, вслед за чем посмотрел на гребиса. -- Сожалею, но это единственно, что я могу, -- произнес Клубин с улыбкой сочувствия. -- Это и есть его решение. Крайски, глубоко вздохнув, пожал плечами. -- Что ж, благодарю, -- он перевел взгляд на Карлсена. -- Пора в путь. -- Очень хорошо, -- Карлсен оглянулся на остальных (все молча слушали) и ощутил острую тоску от предстоящего расставания. После близкого знакомства с толанами привыкать заново к людям будет непросто. -- Прежде чем наш гость отбудет, -- подал голос Креб, -- пусть бы он нам оставил что-нибудь памятное о своем пребывании. -- У нас есть время? -- Карлсен посмотрел на Крайски. Тот лишь пожал плечами. -- Делай свой выбор, -- предложил Креб, рукой округло обводя пейзаж. Карлсен долго стоял, не отводя глаз от Буруджи-Роты: хотелось запечатлеть этот образ в памяти. Вместе с тем невозможно было заметить хоть что-то, требующее изменения. Сама идея о перемене пейзажа казалась чем-то пошлым, кощунственным. Креб, учтиво подождав, обратился к Крайски. -- Может, ты что-нибудь выберешь? Крайски поспешно мотнул головой: -- Не знаю, с чего начать. -- Тебе и не надо. Мы все сделаем; -- он снова повернулся к Карлсену. -- Прошу тебя, приступай. Когда Карлсен, склонив голову, начал входить во врубад, Креб жестом позвал Крайски: -- Ты тоже. Тот с тоскливым видом, но, явно не смея возразить, присоединился. Понятно, почему начать врубад пригласили именно его. Верховодить такой группой значило, что его считают за ровню -- честь, удостоиться которой не дано никому из людей. Ясно и то, отчего гребис заставил примкнуть Крайски: это было разом и заявление преданности груодам, и попытка смягчить предубеждение Карлсена. С расстыковкой и слиянием личности рассеялись и предубеждения. В этом состоянии полной безопасности и единства, сплоченными личностью гребиса, значение придавалось единственно тому, что он дифиллид и будущее свое должен просматривать в соответствующем свете. Крайски, как и гребиры -- его брат, достойный понимания, а не осуждения. Людям, для того чтобы разрешить эту проблему, надлежит одно: стать дифиллидами, и тогда пробле- ма разрешится сама собой. Без всякой прелюдии они уже находились в состоянии билокации. Физически полностью сохранялось сознание того, что они стоят на вершине Броога, ментально они будто на глайдере скользили над Буруджи-Ротой. Впервые удавалось ухватить невероятную разнохарактерность этих гор. Словно тысяча мастеров искусства и горного дела сплотились для создания грандиозного шедевра, где каждая гора обладает неповторимой индивидуальностью. Некоторые имели немую грозность Эвереста, иные -- дремливое величие Монблана или Айгера, иные -- чистоту и простоту Фудзи- Ямы. Встречались и такие, что сочетали в себе все сразу. Гребис слегка ослабил давление врубада (в полном единстве переговариваться не получалось): "Выбирай". "Это невозможно, -- ответил Карлсен, мучаясь от невозможности выполнить то, чего от него требуют. -- Здесь все, все совершенно по-своему". В последовавшей тишине он прощупывал пейзаж, изыскивая хоть что- нибудь, требующее ретуши. Проще было бы ткнуть наобум, однако эта мысль вызывала чуть ли не отвращение. Визит на Дреду в таком случае закончился бы на недостойной, фальшивой ноте. Чувствуется, даже Крайски соглашался с ним в этом. Вмешался Креб: "Ты хотя бы можешь нам показать свой образ безупречной горы?" И снова вопрос показался нелепым. Каждая из этих гор была по-своему безупречна. Наконец Карлсен указал на вершину, напоминающую замок великана, с террасами и выступами-башенками. "Что-то вроде этого". "Покажи нам". Карлсен закрыл глаза и создал образ горы с террасами и шпилями в духе ранней готики, изломанные вместе с тем под стать природным объектам. "Хорошо, -- сказал гребис, -- мы тебе ее сделаем". С содроганием силы, ввергающей в мучительный экстаз, гребис возобновил врубад, и Карлсен снова слился с остальными. Вблизи выяснилось, что эта гора в форме замка великана -- ранний эксперимент в духе Гор Аннигиляции. Она возвышалась посреди серо-зеленой равнины, а у подножия синело почти круглое озеро, явно предусмотренное под зеркало, отражающее сказочную гротескность. С вершины Броога гора смотрелась до вычурности симметрично, однако вблизи открывалось, что это не так. "Террасы" на поверку оказались естественными пластами породы -- из горизонтальных ветер постепенно превратил их чуть ли не в диагональные. Оказывается, сходство с замком тоже было обманчиво: вид сбоку открывал, что гора тянется в длину на милю с лишним, а змеящаяся по южной оконеч- ности линия разлома указывала на то, что породившие гору содрогания чуть не раскололи ее надвое. Разлом этот расширялся на полпути к самому высокому шпилю. Даже не верится, что изол-сила способна из этих экзотичных развалин воплотить мечту о горе с массивными шпилями, дерзко устремленными в небеса. Но нет сомнения: искусности гребиров эта задача вполне по плечу. Первый шаг был достаточно ясен. Крушащий удар изол-силы, направленный на раздвоение главного зубца, разбил его в осколки, некоторые с дом величиной. Скорость, с которой они обрушились, лишний раз напоминала о гораздо большей гравитации на Дреде. Секунду верхотура фактически сидела на своем сломленном основании, после чего, качнувшись, потеряла равновесие и опрокинулась по южному склону. В воздух взмыла туча заполошно гомонящих птиц, -- сотни их, и каждая крупнее птеродактиля, -- в слепой панике тараня друг друга так, что падали в долину. Надо же, какой конфуз: Карлсен и не догадывался, что шпили могут служить гнездовьем. Хотя остальные явно не придавали этому значения; во всяком случае, теперь-то уж что. Обозревая оставшуюся часть горы, он ликовал той особой непоседливой радостью, какую испытывал в детстве, строя из кубиков крепость и затем со смаком ее громя. Открылся даже метод, с помощью которого можно вос- становить гору: порода нагревается изол-силой до податливости мягкого пластика. Правда, прежде чем отстроить заново, объект вначале разрушают до основания. Явно слабой точкой был разлом. Основание сокрушенного шпиля смотрелось как челюсти мертвого ящера. Интересно, а можно использовать изол-силу вроде какого-нибудь лома, с тем чтобы их разъять? Ответ знали все, кроме Карлсена, а впрочем, и он уже наблюдал его при расправе над грисками: ловушка из двух параллельных энергетических полей. Тогда они сдвигались на манер тисков. Так что, почему бы теперь не использовать силу отторжения, чтобы развести их в стороны. При более пристальном рассмотрении "челюсти" вверху разлома отстояли друг от друга более чем на тридцать футов. В эту щель и были вставлены параллельные энергетические поля, причем так, чтобы соприкасались. С изменением полярности они начали медленно раздвигаться, с крушащей многотысячной силой налегая на каждый дюйм поверхности. С протестующим скрежетом, будто бревно под колуном, каменные челюсти начали размыкаться. Ниже для умещения энергетических полей ширины разлома уже не хватало. На этом участке, где не оставалось ничего иного, кроме как расколоть породу сверху донизу, силу разъятия пришлось удвоить. Когда перестало хватать и этого, изол-сила была канализирована из окружающей местности и направлена во врубад. Ощущение мощи при этом было титаническим -- чистое удовлетво- рение от противостояния бездумной материи созидающей волей. Дюйм за дюймом стены разлома размыкались. Желания ускорять процесс не было. Удовольствие крылось в сосредоточенном напряжении силы, чистой воли - понятно, почему у гребиров это наиболее отрадное, глубоко удовлетво- ряющее занятие. Однако, как ни странно, разлом все сопротивлялся (надо же, какая глубина!). Хотя, в принципе, без разницы. Теоретически, нагнетаемая ими сила могла нарастать до тех пор, покуда планета не расколется до центра. По мере того как гребис все усиливал сковывающее давление, каждому участнику в отдельности необходимо было пропорционально усиливать и свою внутреннюю силу. Понятно теперь, почему Крайски приобщился к врубаду с такой неохотой. Здесь не так тревожило давление, сколько страх, что пересечется некая грань и тогда их всех прихлопнет так, что следа не останется. Карлсен, войдя во вкус, был убежден, что это маловероятно - у Крайски же для такой уверенности причины не было. Немыслимо, чтобы обыкновенная линия разлома оказывала такое сопротивление (если только где-нибудь там, в недрах, нет некоего узла- корневища, держащего давление до последнего). Ум у всех действовал сейчас так спаянно, что напор бы не ослабился даже с выходом одного из участников. Это была глобальная задача на стойкость -- то, в сравнении с чем все остальное для гребира отходит на задний план. Воля к преодолению -- самое мощное из всех их побуждений. Поражение они не принимают никогда. Постепенно, с поистине невероятной медлительностью, скала подалась, открывшись на ярд, на два, на пять, наконец, на десять -- но все равно упорствовала. Уму непостижимо, чтобы такая силища встречала равное противодействие. Завершится все наверняка каким-нибудь катаклизмом, равным землетрясению -- такому, от которого, взбухнув, разверзнется вся равнина и озеро исчезнет в глубине. Ясно и то, что теперь-то уж гребиров не остановит ничто - не остановятся даже передохнуть: речь идет о выучке всей жизни. Когда брешь расширилась еще на десяток футов, Карлсен вскользь заметил проплывший мимо кокон желтоватого дыма с типично вулканическим запахом -- как пар, исходящий от докрасна раскаленного кокса, спрыснутого водой. Взгляд упал на точку, где трещина исчезала под землей, и Карлсен удив- ленно разглядел хлынувших из-под земли крохотных черных существ -- так муравьи скопом покидают порушенный муравейник. В эту секунду, ответвив- шись от бреши, трещину дала сама земля, поглотив множество этих самых букашек. Карлсен растерялся - он никогда не предполагал, что основание горы может служить домом какой-нибудь жизненной форме. Сознавая опасность (отвлекаться нельзя!), он, тем не менее, попытался сфокусировать взгляд на существах, густым нескончаемым потоком текущих откуда-то из недр. Это было нелегко. Восприятие искажалось давлением, членящим зрение, будто сломанная линза. Тут до него дошло, что восприятие искажено расстоянием. Ведь рушится- то гора, а не муравейник, так что и существа внизу -- не букашки. Исходя из высоты в тысячу с лишним с футов, ростом они должны быть примерно с человека. Сфокусировавшись ценой судорожного усилия, Карлсен узнал в бесприютно спешащих беззащитных букашках ульфидов. Все стало очевидным. С возникновением трещины озеро хлынуло в кипящую магму, вызвав взрыв, разрушивший основание горы, а с ней и ульфидов. Сердце сжалось от протестующего гнева. С накатывающей неотвратимостью Карлсен понял: гребис продумал все заранее. Он с самого начала дал понять, что ульфидов ни во что не ставит. Карлсен тогда возражал, и его надлежало проучить. Принять гибель ульфидов значило в некотором смысле публично покаяться, признать, что гребис во всем прав. В Карлсене восстало человеческое достоинство. Обманом, по принуждению ли, принимать участие в этой бойне? -- ни за что! Для прекращения этого умертвия он готов был выйти из врубада, свести на нет весь процесс. Последствия его не волновали -- в этом он был так же непреклонен, как и гребис. Он ощутил шок, вызванный его решением. Все буквально оцепенели, происходящее воспринимая как безумство. Как так: собрат, которому они доверяли, считали себе ровней, и восстает против гребиса?? Ему что, не понятно, что перед гребисом он ничто? Теперь безразлично: подобные решения вспять уже не повернешь. Более того, даже передумывать смысла больше нет. Его неповиновение уже само по себе непростительно. Он совершил худший из грехов: оскорбил вождя гребиров. Устраняясь из врубада, он сознавал, что обрекает себя на гибель. Теперь все всецело зависит от гребиса: лишь он один знает, как избежать катастрофы, связанной с распадом процесса. Ответом было то, что гребис не намеревался отступать: гребиры не отступают никогда. Давление будет возрастать до полного выполнения задачи. Этим своим решением он не провоцировал гибели отступника, это он, Карлсен, сам обрекал себя на смерть. И Карлсен принял это; в гневе ему было безразлично. С накатывающей неотвратимостью, он наперекор всему высвободился из совокупного волевого потока. Обрушившаяся агония вполне соответствовала ожиданию. Голову будто стиснуло тисками. Что-то подобное однажды уже было -- в пещерах Сории, когда засосало в водоворот чистой силы. Боль снова закрутила, обдала струей жидкого льда, замораживая глаза, губы, сам мозг. Не выходя из агонизирующего ступора, где-то внутри себя он расслышал: "Дурачье, да это боркенаар!" (голос Фарры Крайски) и удивленно отметил, что сознания все еще хватает на упорство. Это длилось лишь мгновение, после чего он стал ледяным осколком. "Теперь возвращайся", -- грянул голос сенгида. Говорил, оказывается, не сенгид, а незнакомый с виду каджек, стоящий около кровати. Подумалось было, что это К-17; впрочем, нет -- этот старше, гораздо старше. Морщинок на лице столько, что зеленоватая кожа будто подернута паутиной. -- Я вас ждал, -- сказал он неожиданно сильным голосом. В уме шевельнулось что-то невнятное, вроде "дежавю", и истаяло, когда дошло, что это все происходит наяву. Охватила неуемная, безудержная радость: надо же, жив, и в безопасности... -- Невозможно! -- выдохнул Карлсен, не в силах сдержать облегченного смеха. -- Почему? Карлсен неловким движением сел, пытаясь оглядеться. Ложе состояло из единственной доски (для этого древесный ствол был расколот повдоль и одна из половин обтесана -- жесткое, неудобное, равно как лежащая под головой деревянный прямоугольник. Келья освещена была неверным светом светильника, стоящего на столе. Карлсен с изумлением убедился, что на теле ни царапины. -- Потому что откуда знать, остался бы я в живых или нет. Каджек с улыбкой покачал головой (а на сенгида чем-то все же похож). -- К-2 знал. -- Вы знаете К-2? -- Конечно. Я сам К-1. -- Основатель Сории! -- оторопел Карлсен. -- Так я что, в Сории? -- Аскетизм обстановки был вполне под стать. -- Нет, это Хельб, под Джиреш Шугхидом. Карлсен встал. Славно-то как: если б не утомление и некоторая онемелость, самочувствие в целом вполне нормальное. На непослушных ногах он доплелся до дверного проема и выглянул: пещера меньше, чем в Сории, и стены светятся желтовато-зеленым, вроде фосфора. Отрешенно странствующий взгляд Карлсена задержался на стеклянном диске диаметром фута в три, укрепленном на верхушке каменного цилиндра. С виду походило на увеличительное стекло, но вблизи различалось, что поверхность плоская. Сам диск вправлен был в массивное обрамление из металла вроде золота. Заглянув в него, Карлсен ошеломленно понял, что цилиндр фактически представляет собой колодец, уходящий глубоко в каменный пол пещеры. Шахта его мутно светилась той же самой фосфорной прозеленью, что и стены. -- А что случилось с гребисом? Каджек понял потаенный смысл вопроса. -- Он знает, что вы остались живы. -- То есть, может кинуться разыскивать? -- Нет. Надеется лишь, что видел вас в последний раз. -- Сволочь, -- вырвалось у Карлсена. Вспомнилась попытка Клубина извести ульфидов, а также собственная решимость не поддаваться чужой воле. Решимость гребиса непременно добиться своего наполняла гневом, а также злорадным удовлетворением: не вышло. От внезапной усталости Карлсен сел на кровать и прислонился было к неровной стене, но от холода быстро сел. -- А ульфиды что? -- Врубад распался, едва до них дошло, что вы исчезли. -- Но что случилось? Как я сюда попал? -- Вы все еще не понимаете? -- Вопрос как бы завис в воздухе, и Карлсен снова ощутил ту блаженную вневременность, свойственную Сории. На редкость отрадное, расслабляющее чувство -- знать, что каджеку достанет терпения дожидаться ответа хоть полчаса, а если его не последует вовсе, и то ничего. -- Груоды, -- сказал К-1, -- давно уже чувствовали, что этому суждено случиться: кто-нибудь из людей обнаружит в себе дифиллида и с ужасом откроет, что груоды по-прежнему поглощают людей. Поэтому у них все было наготове. Убивать собрата-дифиллида у них, понятно, запрещено, по крайней мере, предубежденность насчет этого такая, что любое подобное деяние обернется своего рода самоуничтожением. Единственный выход -- дать непрошенному гостю погубить себя самому. А достичь этого можно... Впрочем, я вижу, остальное вы уже знаете, -- подытожил он, догадываясь об эмоциях Карлсена по его мимике. Да, именно так, но хотелось услышать оценку со стороны. -- ...Вот-вот, -- подхватил Карлсен слова каджека, -- в частности, вкрасться ко мне в доверие, пока не начнет казаться, что мне ничто не угрожает. И на вопросы на все отвечать, и твердить, что надо лишь проникнуться к груодам, и мне сразу же гарантирована их дружба и возвращение на Землю. -- Он перевел дух, обуздывая ярость, столь, казалось бы, нелепую в подобном месте. -- А вот дали бы мне вернуться? -- Безусловно. Если б только были уверены, что вы не выдадите груодов. Причем они действительно намеревались это выполнить, вплоть до последнего момента. Если б только вы выдержали то последнее испытание, -- заключил К- 1, почему-то с улыбкой. Снова воцарилась до странности безмятежная тишина. Как и Сория, Хельб пребывал как бы вне времени. Чередой потянулись воспоминания о снаму, об Аристиде Мэдахе, о Ригмар и К-17, о Дрееже -- и, наконец (с горьким сожалением) о Георге и Фарре Крайски. Вот уж с чем, а с предательством Фарры Крайски смириться было труднее всего, настолько он был уверен в ее союзничестве. -- Что же, интересно, ожидает чету Крайски? -- Не могу сказать. Решение зависит не от меня. Решит все Иерарх Галактики, когда взвесит факты. -- А гребиса? -- Опять же, не могу сказать. Хотя он, безусловно, будет отрицать всякую вину -- допустит единственно, что не стал отталкивать вас от самоубийства. Гребиры не считают это за преступление - у них каждый считается достаточно взрослым, чтобы отвечать за себя самому. Мысль о Фарре Крайски, о дружеской сплоченности гребиров не давала покоя. -- А надо ли, чтобы Иерарх Галактики знал все факты? -- Это решать вам. Вы боркенаар. Если решите, что не надо, груоды так и добьются отсрочки -- до следующего раза. -- Какого еще раза? -- Пока кто-нибудь из людей снова не откроет в себе дифиллида и не восстанет против того, что делают груоды. Сердце опустилось при мысли, что подобный круг придется осиливать кому-то еще -- может статься, собственный внук... -- Нет, на это я, видимо, не пойду. А почему... -- от скользнувшей догадки занялся дух, -- А почему бы вам не изобличить их перед Иерархом Галактики? Каджек отреагировал долгой паузой, за время которой у Карлсена забрезжил ответ. К тому времени как К-1 заговорил, он уже вполне его знал. -- Под покровом реальности существуют скрытые законы -- например, закон, не дающий груодам убить вас. Эти законы гласят о том, что можно, а чего нельзя. Карлсен сидел на краю неказистой постели, наслаждаясь роскошью сквозной образности, соединяющей сполохи озарений. -- Это все же должен быть я, -- произнес он наконец. -- Как я могу предстать перед Иерархом? -- Это несложно. Вопрос в том, готовы ли вы предстать перед ним. -- Готов. Как? -- Представьте себе школяра-первоклашку, которому предложили высказаться перед директором школы. Мальчик от волнения может забыть то, о чем хотел сказать. -- Ладно. Как можно рассудить, готов я или нет? -- Взгляните в это зеркало, -- указал каджек. Карлсен, пройдя через комнату, остановился возле каменного цилиндра. Глянул в стекло: колодец и колодец, бездонный. -- Ну, и? -- Что вы видите? -- Ничего, просто колодец какой-то. -- Свое отражение в нем видите? -- Нет. -- Чуть сдвиньте стекло. Это оказалось не так-то просто -- громоздкое, в тяжелом обрамлении, оно при всем старании не подалось и на дюйм. Удалось лишь чуточку накренить на основании, но все равно бесполезно; зеркало оставалось чистым как род- никовая вода. -- Не понимаю. Что это? -- Корнелий Агриппа назвал это "seelenglas", зерцалом души. Обычно переводится как "магическое зеркало". Попробуйте увидеть в нем свое отражение. Карлсен налег на стекло всем весом, чтобы было лучше видно. -- Не понимаю, как тут с ним. Абсолютно прозрачное. Я... -- Что? -- Похоже, что-то есть... На миг показалось, что стекло потемнело и в нем вроде как мелькнуло не то лицо, не то... Стоило шевельнуться, и все исчезло -- как ни прикладывался, стекло оставалось прозрачным. Каджек подошел и остановился рядом. Вместе они молча смотрели в льдистый кристалл. Но вот каджек, потянувшись, протянул пергаментно- прозрачную руку и, держа ее в дюйме над стеклом, начал ладонью вниз водить спиралью к середине зеркала. Через несколько секунд зеркало затмилось будто ночное небо. "!" -- отреагировал Карлсен. Каджек повел ладонь в обратном направлении, от середины к краю; стекло круг за кругом обретало прозрачность. -- Попробуй, -- велел К-1. Карлсен, занеся руку над поверхностью, повел ее медленной спиралью. При этом, чувствовалось, что-то происходит -- не с зеркалом - с рукой: будто бы наружу изливается энергия. При этом стекло постепенно затмевалось -- вначале как вода от капли чернил, затем гуще, больше, как в зале, где постепенно меркнет свет. Когда ладонь дошла до центра, стекло все еще не затмилось окончательно (снизу по-прежнему цедилось зеленоватое свечение), но уже сгущалось чернеющей ночью. Рука до самого плеча словно отнялась. -- Видишь, в чем проблема? -- осведомился К-1. -- Да. Устаю... -- Да нет, не в усталости дело. Надо проникнуть под поверхность. -- Это как? -- Резко, искрой высечь внимание. -- Он оценивающе посмотрел на Карлсена. -- Допустим, бросить вызов гребису. -- Гребису, вызов?? -- растерянно, будто со стороны, услышал он свой голос. -- А... к-как? -- Минуту-другую назад мне казалось, запала тебе на это хватит. -- Да, но то было... -- Карлсен приостановился. -- Но тогда я действительно был распален, резко кивнул он, чувствуя, как гнев постепенно воскресает. -- Я восхищался им. Мне казалось, он обладает силой и самодисциплиной. Но когда он попытался принудить меня истребить ульфидов, я увидел в нем... эдакого балованного дитятю, которому надо, чтобы было по его, и баста! А это уже не настоящая сила, -- взглянув в лучащиеся улыбкой глаза каджека, Карлсен поймал себя на том, что и сам гневливо улыбается. -- Но все равно он сильней меня. -- Тем не менее, попытка убить тебя ему не удалась. Почему, как ты считаешь? (Карлсен лишь плечами пожал) Потому что есть в тебе нечто такое, что погубить можешь только ты. Ему это не под силу. Сделать это может лишь твой страх. Слова вызвали искру оптимизма: в самом деле, не будет же каджек так говорить, имея на этот счет хоть какие-то сомнения. -- А как же мне вызвать гребиса? -- Через seelenglas, -- указал К-1. -- И что мне для этого делать? -- все еще неуверенно спросил Карлсен. -- Смотри в зеркало и следуй своей интуиции. Карлсен всей грудью вдохнул. -- Попробую. Зеркало все еще не утратило прозрачности, как вода с мешаниной акварельных красок. -- Прежде всего, добейся темноты. Приказ заставил сконцентрировать внимание, отчего внезапно обострилась чуткость. Держа вытянутую руку в футе над стеклом, он с предельным вниманием медленно повел по спирали руку. На этот раз стекло начало затмеваться моментально. Вести ладонь к центру было все равно, что вести кистью, обильно смоченной черной краской. При этом чувствовалось, как от усилия из груди и руки вытекает энергия. Когда отнял руку от центра, зеркало было непроницаемо черным. -- Теперь немного передохни, -- велел каджек. Карлсен расслабился, хотя теперь можно было обойтись и без этого: усталость как рукой сняло. -- Ты должен представить гребиса и сделать так, чтобы он тебе внимал. Опять внутри похолодело. Образ Клубина представлялся некоей громадной, по-орлиному грозной тенью, и сама мысль о том, чтобы ее вызвать, казалась голимым безумием. -- Но сперва похитрим, -- заметил К-1. -- Похитрим?? -- Карлсен подумал, что ослышался. Чтобы каджек, и предлагал какой-нибудь подвох -- невероятно. Уж не проверка ли какая, на твердость? Каджек прочел его мысль. -- Твоя беда -- страх. Большинство поражений происходит уже перед битвой. Гребис не боится тебя, а потому вступает в бой, имея незаслуженный перевес. Так что прежде чем приступать, важно, чтобы страха не было и у тебя. С этими словами он поднес правую руку Карлсену ко лбу и приложился ладонью (холоднющая, как пузырь со льдом). При этом, вызывая дискомфорт, рука, вместо того чтобы теплеть от соприкосновения, леденила еще сильнее. Лоб заныл - пришлось сконцентрироваться, чтобы не податься назад. Начали ощущаться первые симптомы головной боли. Секунд через десять голова будто уже обросла ледяной коростой - зубы, и те ломило. Неимоверное облегчение наступило, когда каджек, наконец, отвел руку. Голова тяжко пульсировала от холода, будто растягиваясь и сжимаясь, от чего в ушах стояло шипение. Карлсен глубоко вздохнул. Боль медленно отхлынула: щеки и лоб мелко покалывало, словно лицо только сейчас окунулось в ледяную воду. Восстановившись окончательно, Карлсен почувствовал, что сердце бьется -- медленно-премедленно (вроде того антикварного метронома у старого учителя музыки -- тик-так, тик-так). Душой владела редкостная невозмутимость, будто кто впрыснул успокоительного. -- Ну вот, теперь готов, -- подытожил К-1. -- Вглядись в зеркало. -- Он ведь все еще может читать мои мысли? -- переспросил на всякий случай Карлсен. Каджек покачал головой. -- Доступа в твой ум у него не будет, только в его зеркальный образ. Склонившись над зеркалом, Карлсен удивленно увидел там чуть затуманенный образ своего лица -- удивленно потому, что стекло казалось просто окном в черное ночное небо. Само лицо висело в пустоте, словно голова отнята была от тела, причем темень придавала ему некую призрач- ность, зыбкость. Однако прав был каджек: интуиция подсказывала, как именно действовать дальше. Ум полонили мысли о Клубине -- настолько четко и ясно, что возникало подозрение о некоем телепатическом контакте. А может, это просто своеобразный эффект, создаваемый зеркалом. Энергия, чувствовалось, так велика, будто он вступил в какое-то мощное силовое поле или быструю реку. Различие в том, что эта сила стремилась не в каком-то одном направлении: овевающие течения как бы пронизывали пространство и время чуть ли не встречно. Так, должно быть, ощущается какая-нибудь магнетическая воронка: все равно, что присутствовать в клетке с незримой, но на редкость подвижной, вкрадчиво льнущей живностью. Несколько минут ушло на то, чтобы освоиться с этим странным ощущением - здесь пригодилось теперешнее глубокое спокойствие, иначе было бы непросто. Начав, наконец, чувствовать себя частью этого энергетического водоворота, Карлсен уловил в этом для себя некоторые возможности. Энергетические потоки в некотором смысле подобны были вагончикам, каждый из которых, прежде чем следовать дальше, на секунду притормаживал. В зависимости от нужного направления, можно было "запрыгивать" в него и "ехать". Уносящийся "пассажир" представлял собой не полновесную личность, а лишь некоего наблюдателя, который, отобщаясь, собирал гораздо больше сведений, чем он сам. Иными словами, зеркало походило на телескоп, направляя который, можно было постигать иные сферы времен и мест. Как-то невзначай вспомнилось о подземных пещерах Криспела. Едва мысль обратилась в этом направлении, как он осознал, что стоит в кабинете у Мэдаха -- сам монах сидит за столом, взыскательно разглядывая зажатый меж большим и указательным пальцами желтый кристалл. Мэдах, очевидно, поглощен был работой, но через секунду, явно почувствовав, что за ним наблюдают, растерянно вскинул голову. Понимая, что времени особо нет, Карлсен сменил направление мысли -- все равно, что прыгнул в другой "вагон", снова слившись с водоворотом магического зеркала. Зная теперь принцип действия, времени он не терял: встречу с гребисом нельзя было оттягивать до бесконечности. Мысль о черной тени по-прежнему тревожила, но не настолько, чтобы как-то задевать эмоции - некая часть ума словно лишена была силы реагировать. С уверенностью, исходящей из какой-то глубинной интуиции, он обратился мыслями к Клубину, веля себе попасть в его поле зрения. Как и с Мэдахом, это произошло мгновенно. Гребис, опершись руками о барьер, одиноко стоял на вершине Броога и озирал окрестности. Личину Люко он успел сменить и смотрелся теперь как при их первой встрече. Однако было и различие. Он теперь казался выше, и было в его согнутой позе что- то странно зловещее, как у стервятника, с хищной зоркостью высматривающего, куда прянуть. Отсюда было видно, что та самая гора-замок все еще держалась, даром, что главный шпиль исчез, а остатки круглого озера мало чем отличались от мутной лужи. Карлсен не то чтобы фактически находился на Брооге (он все же сознавал, что смотрит в зеркало), просто картина была настолько достоверна, будто вокруг -- трехмерное телеизображение. Гребис по-прежнему озирал Джиреш, но чувствовалось, что ему вдруг открылось присутствие ненавистного землянина. Выдержав паузу, он, не оборачиваясь, произнес: -- Я удивлен, что ты все еще здесь. Слова, сами по себе вполне нейтральные, ясно давали понять: скорей, от беды подальше, убирайся к себе на Землю. Со спокойным сердцем (время от этого шло как бы медленнее) Карлсен безошибочно уяснил смысл слов Клубина. Скрытый укол должен был вызвать слепое раздражение, чреватое для противника уязвимостью. Карлсен же отнесся к сказанному с полнейшим хладнокровием, будто они всего-навсего сидели за шахматной игрой. Наиболее правильным было промолчать. Карлсен так и поступил. Клубин вынужден был обернуться. Он понял, что, заговорив первым, сам оказался в невыгодной диспозиции, а потому встал молча, ожидая слов от Карлсена. Сразу же чувствуется: подрастерялся. Не видя к возвращению Карлсена никаких мыслимых причин (кроме, разве что, покончить с собой), он насторожился. Озадачивало и то, что невозможно проникнуть в мозг безумца. Сходство между этим Клубином и тем, что встречал в Гавунде, было, можно сказать, нарицательным. Тот Клубин смотрелся аскетичным и слегка усталым, с мешками под глазами, выдающими в нем обремененного чрезмерными заботами человека. Этот лучился мощью и полным самовластьем. Налицо была грубая сила того же Люко, только с куда большей уверенностью в могуществе собственной персоны. Больше всего впечатляли глаза. Даже в Гавунде Клубину непросто было скрывать их проницательность - теперь же они пронизывали силой поистине физической. С внезапной ясностью Карлсен осознал, что сила Клубина -- это своего рода разновидность гипноза. Понятно и то, почему К-1 заблаговременно позаботился о "хитрости". Столкнувшись с такой силой, было бы невозможно устоять, не пошатнувшись. Видимо, потому, что способность страшиться (равно, как и испытывать сильные эмоции вообще) у Карлсена атрофировалась, взгляд гребиса он сумел встретить с таким безразличием, будто рассматривал портрет. Внутренняя сущность в нем обмелела, вроде берега во время отлива, когда обнажаются скользкая прозелень камней и космы водорослей. Что удивительно, так это то, что внутреннее спокойствие позволяло читать мысли самого Клубина. Не посредством обычного телепатического обмена, а просто за счет повышенной способности оценивать возможности и делать выводы. На этом уровне интенсивности сам рассудок становился формой восприятия. И это натолкнуло его на мысль, что Клубин подозревает ловушку. Фарра Крайски выдала ему, что Карлсен -- боркенаар. Однако до этого момента у гребиса и мысли не было, что хоть что-нибудь может угрожать ему самому. Теперь же он начинал задумываться. Следовательно, первым делом надо его заверить, -- вернее, дать почувствовать это заверение. Получается двойной, если не тройной, блеф. Сила была уже в самой способности бестрепетно сносить взгляд гребиса, тем самым, давая понять, что теперь судят его. То, что сказать, неожиданно обрисовалось само собой, даром, что блеф подразумевал это скрывать и говорить с некоторой неуверенностью. -- Я почувствовал, что мне перед уходом нужно с тобой переговорить. Ты был со мной очень даже откровенен, если не считать конца. Так что и я теперь позволю себе откровенность. Клубин ничего не сказал, просто выжидая. Он был на грани растерянности. Незы