ализм Триполи воздействовал на его решения, впередсмотрящий завопил: - Вижу корабль! Даже капитан дрогнул, когда они приблизились к чудовищу, несшему в себе султанскую дочь. Огромный галеон глубоко осел в воду, отмечая тем самым количество людей на корабле, непринужденно скользившем вперед, шевеля несчетными рядами весел. На диво огромные и зловещие пушки мешали пиратам приблизиться к кораблю с кормы или носа, а вдоль борта, обращенного к Солово, выстроилась целая толпа встречающих - в полном вооружении. К чести боцмана, он быстро сумел заглушить недовольный ропот. Чтобы ободрить остальных, ему пришлось раскроить череп излишне испуганного морехода. Успокоенный экипаж немедленно постиг мудрость решений своего капитана и приготовился к бою, подгоняемый аллегро надсмотрщика... надо было что-то делать и так или иначе разрешить этот вопрос. Солово отметил искусное положение египетского корабля, позволявшее стрелять из кормового орудия, однако предоставил боцману судить, в какую сторону уклоняться от сокрушительного ядра. Действительно, корабль был много больше, чем те, с кем им приходилось встречаться... но вся пьеса была сыграна не менее сотни раз. К тому же на борту корабля их должен был ожидать друг. Боцман сделал свое дело, и все промокли, когда море выплеснулось после падения ядра в дюжине шагов от левого борта, и Солово сразу бросил корабль в атаку. Почтительно опустившись на одно колено, капитан поручил себя попечению Марии и ее Сына, не забыв вознести хвалу Иегове (временами аргументы иудаизма казались адмиралу достаточно убедительными). Тут галеру "Солово" буквально засыпало египетскими стрелами, и люди у весел начали горбиться. Пираты обычно располагали подавляющим огневым превосходством и всем сердцем стремились прибегнуть к нему. Однако, покрывая крики умирающих, капитан запретил воспользоваться им. В то же время он приказал своим заткнуть уши. Повинуясь дурацкому обычаю берберийских пиратов, велевшему капитану без страха стоять лицом к врагу, палящему из всех имеющихся средств, Солово наконец приступил к изучению объекта нападения... пока оттуда старались навсегда лишить его возможности наблюдать. Перед ним _действительно_ был бегемот! На постройку судна пошел, должно быть, целый лес; богато украшенный всяческими яркими фитюльками, которые так обожали магометанские владыки, он казался совершенно неуместным на этих волнах. С трудом осилив надпись, Солово разобрал, что могучий белый парус украшен символом веры: "_Нет Бога кроме Бога и Мухаммед - пророк его_". Капитан улыбался, даже когда стрела, свистнув, едва не задела его ухо. Един Бог, подумал он, однако сейчас мусульмане узнают, что у Него много имен. Презрев бегство под парусами или силой рабов, неуклюжий египетский корабль убрал весла и стал дожидаться продолжения. Галера "Солово" вильнула и под градом снарядов отправилась к свободному от орудий борту на абордаж. Платформа и крючья уже были готовы, и, поскольку таран не планировался, гребцам приказали оставить греблю и подобрать весла, позволяя инерции доделать все остальное. Солово собрал на своей галере элитную группу моряков, отличавшихся животными наклонностями и всегда возглавлявших натиск. Царственный египетский корабль, невзирая на высокие борта, был обременен грузом и глубоко осел в воду, открывая палубу. Обычно в подобный момент начинали метать горшки с горящей нефтью и корзинки с гадюками, чтобы посеять среди многочисленного противника не то что панику - хуже, однако Солово игнорировал молящие взгляды своих крутых ребят. На этот раз - только однажды - он позволит себе слепую веру до самого последнего мгновения. Баал-Шем запаздывал, истощая слабую веру Солово. Были брошены кошки, рухнули мостики, зубьями цепляясь за палубу египетского судна, и только тогда Баал-Шем явил, наконец, свою руку. Передовые ряды пиратов и моряков уже сцепились в интимном и смертоносном объятии, когда раздался его голос - и весьма вовремя, так как пираты оказались в безнадежном меньшинстве. В царственном павильоне посреди перепуганной кучки придворных возле великолепного дивана стоял негр. Неторопливо отложив опахало из страусовых перьев, он сделал шаг вперед и заговорил. Слова его пронеслись над всем шумом, и борьба немедленно прекратилась. По одному египтяне замирали, обращая свое внимание на вопросы более важные, чем простая схватка не на жизнь, а на смерть. Иные из пиратов совершенно не по-рыцарски пользовались предоставившейся возможностью, чтобы избавиться от обезумевших оппонентов. Теперь, когда выяснилось, кто их помощник, Солово воспользовался ситуацией и пронзил горло египетского капитана арбалетной стрелой. Впрочем, он мог и не утруждать себя. Услыхав зов Баал-Шема, все, кто мог слышать, зарыдали - от горя ли, счастья, Солово сказать не мог, - а потом начали умирать. Немногие пираты, посчитавшие воск в ушах досадной помехой, последовали их примеру. Скоро палуба египетского корабля оказалась заваленной мертвыми и умирающими - выстроившимися в ряды, как пленные христиане-гребцы, или валившимися друг на друга, дергающимися воинами в панцирях и придворными в шелках. Солово надеялся проследить за Баал-Шемом и прочесть имена по его губам, однако все произошло слишком быстро... быть может, и к лучшему. Выжившие пираты взвыли от восторга, увидев подобный успех, и, повыковыряв из ушей затычки, бросились грабить. Их капитан последовал общему настроению. Тут черный как ночь Баал-Шем шагнул навстречу пиратам и повернул их поток в обратную сторону, предоставив тем самым Солово возможность в раздражении удивляться, почему его люди бегут, когда битва окончена. Однако они исчезли за его спиной, и причина немедленно выяснилась. Баал-Шем небрежно приближался к нему, и капитан Солово убедился, насколько легко можно позабыть про цель, достоинство и отвагу. Он обнаружил в себе странное стремление перепрыгнуть на свой корабль и припасть к знакомой палубе. К счастью, это был всего лишь побочный эффект, и Баал-Шем отбросил облик приближающейся смерти в сочетании с чем-то еще худшим так же легко, как и принял его. Перегнувшись через борт корабля, он равнодушно глянул на трясущихся пиратов. - Много ли они знают? - спросил он трогательным фальцетом, обращаясь прямо к Солово и рукой указывая на его экипаж. - Лишь необходимое, и не более того. - Тогда пусть поиграют, - ответил Баал-Шем, - пока мы поговорим. Отступив в сторону, он склонился, приглашая гостя на борт движением гладким и плавным, вполне достойным султанского лакея. Перспектива доброго грабежа одолела страх, и, подобно мышам, крадущимся мимо внимательного кота, пираты осторожно, бочком, пробирались на корабль мертвецов, где к ним вернулись обычные инстинкты, и они с уханьем набросились на павших. Баал-Шем тем временем неловко перебрался на галеру "Солово", с много меньшей прытью, чем принято среди пиратов. Он явно был старше, чем позволял заподозрить его внешний вид. - В павильоне остались живые, - проговорил Баал-Шем чуть в сторону, - а с ними предмет, который будет неоценимо полезен тебе. Прикажи своим тварям уважать его пределы. Все прочее они могут забрать... даже мое верное старое опахало из перьев страуса. Капитан Солово скомандовал боцману, тот передал приказ дальше. Их общие командные достижения были таковы, что даже в этой сумятице в повиновении можно было не сомневаться. Баал-Шем позволил, чтобы его провели на капитанский мостик и усадили на брезентовый стул. Солово налил по кубку вина. Баал-Шем пригубил и облизнулся. - Прекрасно! - произнес он, не скрывая удовлетворения. - Это первый глоток вина после моего поступления на службу исламу. Благодарю, капитан! - Всякий мужчина нуждается в опьянении, - заметил Солово, - чтобы сбежать от самого себя. Баал-Шем понимающе кивнул. - Согласен с тобой, капитан. Однако к делу: как и почему... Я не сомневаюсь, ты хочешь это узнать? - Если вы не против, - ответил Солово, с опаской разглядывая гостя и пытаясь скрыть невежливый поступок. - Что за магическое слово вы произнесли? Оно, безусловно, решило бой в нашу пользу. Утерев рот широкой ладонью, Баал-Шем объяснил: - Одно из имен Бесконечного, услышав которое смертный вянет и умирает. Все очень просто. Солово слегка нахмурился. - Но вы упомянули про выживших? - Ах да. - Баал-Шем многозначительно поглядел на бутыль с вином, однако Солово не стал считаться с намеком. - Предполагалось, что кроме меня самого уцелеет хотя бы один человек Там, куда ты отправляешься, тебе потребуется принцесса. Но, к моему удивлению, выжили двое. Достаточно ли у тебя времени, чтобы выслушать объяснение? Солово поглядел через опустевшую палубу своего корабля на дикие сцены рядом. - Они будут вести себя как мерзко воспитанные дети, если не получат полную меру забав и добычи. - Тебе достаточно знать, что призванием всей моей жизни вплоть до самых последних ее мгновений было овевать опахалом чело и прочие части тела принцессы Хадинэ. Всему исламскому миру известны божественная краса и идеальное совершенство ее округлого зада... - О да, я слыхал о ней, - с готовностью отозвался Солово. - И однажды даже видел непристойный рельеф, превозносящий ее атрибуты. - Я не удивлен, - ответил Баал-Шем, - "искрящийся самоцвет Дельты" уже сделался знаменитостью. Как бы то ни было, совершенно случайно оказалось, что халиф-султан Истанбульский Баязид знаменит своим интересом к подобным материям. Чтобы предотвратить скандальную войну между мусульманами и гибель несчетных толп, решили воспользоваться девичьим задком, а потому ее выдают за султана. И я был обязан прохлаждать принцессу во время этого почтового путешествия. - Но я все же не понимаю, почему она жива, - заметил Солово. - Безусловно, подобный вам раб-телохранитель должен был накопить достаточно обид, требующих возмещения? И потом, как сумели вы сохранить ей жизнь? - Она живет, - Баал-Шем отбросил всякие условности и передал Солово опустевший кубок, - потому что ты нуждаешься в ней и самым достопочтенным образом. Она и выкуп за нее гарантируют тебе хороший прием в месте назначения, не говоря уже о богатстве этого корабля и его мощи. Это судно усилит любой флот. Среди приданого есть реликвия, вырванная из костлявых пальцев коптских [египетские христиане] монахов: часть таза св.Петра или кого-то еще, оправленная в золото и драгоценности. Получив ее, твой следующий работодатель возлюбит тебя. Солово отказался брать подвешенную приманку, сулившую столь благоприятное будущее, и оставил вопрос открытым. - Но вы уклонились от объяснения, _как_ это вышло, - вежливо проговорил он. - Ах да. - Баал-Шем явно был под впечатлением сдержанности капитана. - С известными усилиями, прибегнув к некоторой магии, я могу ограничить воздействие имени Бога, так чтобы оно не причинило вреда определенной категории персон. И на этот раз, чтобы потешить свое чувство юмора, я исключил обладателей прекрасного зада... - Ага, _понимаю_, - промолвил Солово. - Но это отнюдь не значит, что путешествующему на корабле равви из иудеев позволительно услыхать благословенное имя и жить. - Надеюсь, этого не случилось? - спросил капитан. - Увы, ты ошибся! Равви необычайно скромен, преждевременно зрел и со спины напоминает грушу - форма сия приобретена им в результате долгих и усердных занятий... Нет, выходит, что он уже знал это имя - помогла ли тому ученость или молитва, - а посему не разделил общую участь. - Мне бы хотелось встретиться с этим человеком, - проговорил Солово, словно бы прося одолжения. - Так оно и будет, капитан. Его судьба - в твоих руках. Ты вправе позволить ему закончить свое посольство от каирских евреев к их оттоманским собратьям; можешь поговорить с ним или попросту выбросить за борт. Солово наконец смилостивился над Баал-Шемом и извлек другую бутылку с вином из своего запаса. - Я бы предположил, - он отвернулся, чтобы не видеть крупных глотков, - что с подобным человеком мудрее всего обойтись самым мягким образом. - А... - ответил Баал-Шем, неохотно отрывая губы от алой струи. - В этом разница между мной и ним, между его... философией и понятиями Феме. Он может знать не произносимое всуе имя, но никогда не сможет воспользоваться им! Тут с захваченного египетского корабля донесся странный вопль, отличающийся от бессмысленного восторга, к которому Солово и Баал-Шем успели привыкнуть. Они огляделись и заметили пару пиратов, выставивших на поручень для всеобщего обозрения юнца с золотистой кожей. - Живого нашли, - пояснил боцман, обращаясь к своему капитану. - Прятался под грудой мертвецов. - Ну и денек! - воскликнул Баал-Шем. - Сплошные чудеса. Солово ничего не сказал, однако позволил мотыльку радости дожить положенный срок. Поскольку сей юнец ничем не был похож на не по годам умудренного теолога, путешествие обещало быть куда более интересным, чем он ожидал. Устроившись удобно в чреве египетского бегемота и потопив галеру "Солово", Баал-Шем объявил, что желает быть доставленным в Сицилию. Учитывая уже известное, его надлежало ублажать всеми возможными способами, и Солово направил корабль на нужный курс. Капитан с умеренной скорбью воспринял потерю своего морского дома, обеспечивавшего его пропитанием последние несколько лет, однако ему не хватало рук, чтобы одновременно вести египетский приз даже под полными парусами и грести на "Солово". Памятуя прежние времена, они дождались, пока оставленная галера задрала к небу корму и стрелой исчезла под волнами. Солово даже поискал вдохновения, чтобы описать в стихах горькое зрелище, но не смог придумать подходящей строфы. После этого Баал-Шем, не желая более разговаривать, направился в царственный павильон, чтобы предаться собственным мыслям, коих пираты не смели прерывать. А посему Солово приступил к встрече с выселенной из павильона принцессой Хадинэ и _удачливым-в-своих-занятиях_ равви из Каира. Принцесса, к разочарованию Солово, находилась в постоянной ярости и бесформенном черном платье. После того как уши его подвергались непрерывному и непонятному натиску в течение целого дня, Солово уже начал тешить себя мыслью, как отдаст ее для развлечения экипажу, чтобы хоть раз в своей ничтожной и ограниченной жизни они получили представление о том, как живет 0,0000001 процента населения. Впрочем, здравый смысл оказался сильнее, и мир был наконец восстановлен с помощью черного мешка, накинутого на голову принцессы и тем самым дополнившего скромное облачение. Какие бы претензии египетский султан ни возымел в будущем к капитану, нарушения исламских требований к женской одежде среди них значиться не будут. Равви звался Мегиллахом, и первой мыслью Солово было усадить его за весла, где так не хватало гребцов. Едва ли мягкое тело выдержит путешествие, однако равви получит возможность пасть за правое дело; увеличивая расстояние между Солово и Египтом, он приложит руку к посрамлению ислама вообще и Египта в частности. Вышло так, что равви Мегиллах спас свою жизнь (не подозревая того), мастерски изложив за обедом в первый вечер пять Ноевых заповедей. Поскольку Солово всегда стремился уравновесить свою жизнь между потребностями плоти и духа, он решил сохранить компанию в лице золотоволосого юнца и равви (этот поступок Мегиллах ошибочно принял за доброту). Для них двоих путешествие сделалось увеселительной прогулкой... для компенсации Солово решил помолиться тазовой кости св.Петра. Однако все хорошее рано или поздно кончается. Сквозь дождь и туман впереди замаячил берег Сицилии. Без всяких извещений Баал-Шем вышел из транса, и мимо пиратов, разбегавшихся от него, словно котята от таза с водой, прошествовал к борту и подозвал к себе капитана Солово. - Я ухожу, - просвистел он с той мягкостью, которую позволяла ему оловянная глотка. Солово с сомнением глянул на темное и бурное море. - Прямо сейчас? - удивился он. - Я мог бы подвезти вас поближе. Баал-Шем качнул головой. - Нет, спасибо за доброту, это не нужно: я дойду и отсюда. - Понимаю... - ответил Солово, отбросив всякие сомнения, - но... - Это еще одна из моих крохотных штучек, - пояснил Баал-Шем. - Подобное знание приходит с пониманием того, что я делаю. - А именно? - торопливо осведомился Солово. Казалось, безобидный вопрос. Однако Баал-Шем на подначку ответил улыбкой. - Ты должен направиться в Рим, - заключил он. - В Рим? Баал-Шем, предвкушая, рассматривал берег, стремясь скорее там оказаться. - Да, там-то и начнется твоя истинная жизнь, та самая, которую ты разделишь с нами. Радуйся, для тебя у нас уготованы великие планы. Солово без особого труда воспринял новость невозмутимо. - Готовы ли вы сообщить мне, в чем именно они будут состоять? - Пока еще нет, капитан. К тому же они несколько текучи. Но не беспокойся, тебе придется лишь оставаться самим собой. - Ну, это дело нетрудное, - сухо заметил Солово. Неожиданно встревожась, Баал-Шем обернулся. - Нет, - проговорил он голосом настолько серьезным, насколько допускали его возможности. - Могу открыть тебе это - всегда быть самим собой нелегко. - И с этими словами он не без труда влез на борт и соскочил вниз. Общий вздох облегчения вырвался из глоток суеверного и в высшей степени податливого к расизму экипажа. Солово перегнулся через борт и обнаружил, что смотрит почти в глаза негру, стоявшему на воде, как на раскачивающейся платформе. - В Риме тебя встретят, - услышал капитан. - Расплатишься с экипажем, а корабль, принцессу и реликвию передашь папе. И смотри - ничего не утаи... Мы верим тебе. - Вот уж не посоветовал бы! - отозвался Солово. - Пора кончать с прежней жизнью. Я желаю тебе добра. И венецианец тоже. - _Кто-кто_? - переспросил капитан. - Венецианец, - ответил Баал-Шем, показывая на море возле своих ног. - Он просит, чтобы я пожелал тебе успеха... невзирая на все. Ох, разве ты не знал? Он сопровождал тебя во всех вояжах... в особенности после того, как узнал, что ты из наших. Вот, смотри! Солово поступил, как ему было указано, и даже в сумраке заметил клочок моря длиной с человека, покрытый пленкой сине-зеленой слизи. Она вдруг забурлила и закипела, и Солово ощутил омерзение. - Он все еще человек? - спросил капитан, приглядываясь. Пленка вновь запузырилась. - Номинально, - пояснил Баал-Шем. - Высшие умы способны общаться с ним, однако он утверждает, что долгое пребывание в воде пробудило в нем склонность к морской жизни. Что и неплохо, поскольку он все равно вольется в нее, как только процесс разложения завершится. - Баал-Шем поглядел на темнеющий горизонт и заметил, что день кончается. - Однако я не могу проводить свое время в праздной болтовне, мне еще нужно дестабилизировать одну династию. И с этими словами он заторопился по морю в быстро сгущающийся сумрак. Весьма стараясь не вглядываться, Солово приветливо помахал некоему кусочку моря возле борта и приказал грести. Огромный египетский корабль медленно тронулся с места, и, маслянисто мерцая в свете луны, полоска воды, укрывавшая под собой нечто иное, покорно последовала за ним. - За капитана! За его стилет - чтобы не ржавел! Пираты с восторгом подхватили тост пьяного боцмана, сделав еще один шаг к бесчувствию и, как следствие, к ранней могиле. Капитан Солово ответил скупой трезвой улыбкой и приподнял свою кружку с вином. Он будет рад, когда эта бессмысленная шарада наконец завершится. Самая холодная часть его ума уже предлагала объявить экипаж "варварами и вероотступниками" и повесить на ближайшем берегу во время отлива. Так он мог бы совсем покончить со своей прежней жизнью. Безусловно, учтивый глава римского клана Колонна (а заодно и фемист), приветствовавший их в порту Остии, устроил бы подобное с радостью. Впрочем, в конце концов было решено, что проще будет расплатиться с ними щедрой рукой и приказать забыть обо всем. Солово объявил, что Азия, Африка, даже Скандинавия, тоскуют по людям их калибра... но не Италия. Климат этой страны скверно скажется на их здоровье. Прекрасно зная своего капитана, пираты уловили намек, а как только что разбогатевшие люди, они могли позволить себе рассудительность... и сделать ему приятное. После первых ледяных мгновений, окруживших исламский военный корабль, на веслах входящий в порт, гостей встретили тепло. Воодушевление перешло в экстаз, когда выяснились масштабы победы. Колонна-фемист великолепно уладил дело, и на следующий день прибыл сам кардинал со всеми побрякушками (в смысле свиты, естественно), чтобы доставить тазовую кость св.Петра к месту упокоения и поклонения. Капитаны папского флота пускали слюнки на египетский корабль, а стайка монахинь увела из жизни Солово принцессу Хадинэ - навстречу бог весть какой судьбе. Равви Мегиллах благословил чело капитана и отправился к римским евреям, дабы обрести среди них утешение и - кто знает - даже постоянную обитель. Он сказал, что считает необходимым покинуть на время мусульманский мир, тем более что ему надоела бесплодная жена, оставшаяся в Каире. Равви по-прежнему находился в блаженном неведении относительно собственного везения. Поэтому все ликовали, начиная с самого папы, и капитан Солово решил устроить своему экипажу _последнюю_ (он подчеркнул это слово) пьянку. Барон Колонна, мудро выяснив окольными путями, какого сорта веселье ожидает пиратов, вежливо отказался присоединиться к ним. Он заметил, что капитану уже уготовано место среди чиновников Ватикана. Все... невыгодные для героя факты устранены из личного дела. Завтра Солово надлежало приступить к новым обязанностям и не оглядываться назад... или же в случае неожиданных трудностей вновь обратиться к барону. Через три-четыре часа, отданных потреблению чистого алкоголя, процедура достигла той стадии, которую Солово всегда называл "лезвием ножа", - общее веселье резко сменялось раздражительностью, а мысли пиратов обращались к собственным ножам. На борту корабля подобный момент проходил относительно безвредно, если не считать нескольких порезов... ну, в худшем случае, одного покойника. Однако на берегу, да еще в большом городе, Солово не чувствовал себя так же спокойно и уверенно. Он не хотел отвечать за то, что может случиться, - и ему пора было уходить. Прощально махнув, - что заметили немногие, - он поднялся и врезался в какое-то тело. Желая немедленно схватить оружие и нанести удар, Солово вовремя сообразил, что перед ним всего лишь крохотная старушонка из тех, кто часто зарабатывает в тавернах. - Хочешь по руке погадаю, сладенький? - проговорила она, так и не заметив собственной большой удачи. Задержка позволила пиратам осознать, что капитан оставляет их, и весть об этом пробежала вдоль столов. - Давай! - завопили они во внезапном сентиментальном порыве предотвратить уход обожаемого вожака. - Давай! Пусть старая корова подзаработает. Посмотрим, что тебя ждет! Христианская церковь всегда хмуро смотрела на подобные развлечения, и Солово в обычной ситуации уклонился бы. Однако сейчас его возражения могли бы вылиться в долгий и шумный скандал. К тому же он начинает новую жизнь... не благословить ли ее добротой? Солово сунул бабульке целый дукат и, улыбаясь, протянул следом за ним руку. С улыбкой она приняла и то и другое и стала разглядывать ладонь... Старуха не отводила от нее глаз, молчала... умолкли и пираты. А потом выронила руку Солово, словно обжегшись, вернула монету и, не отводя от него глаз, попятилась спиной к двери, переступая негнущимися ногами. - Мы были ошеломлены, - сказал фемист из Уэльса на другом конце существования адмирала, удаленном от жизненной лихорадки и кипения всяких страстей. - Полная перемена образа жизни, а вы чувствовали себя подобно рыбе в воде. - Не слишком-то подходящая метафора, на мой взгляд, - проговорил Солово. - Все наоборот. Вы заставили меня покинуть не знающее порядка царство Нептуна. - Верно подмечено, - кивнул фемист. - Да, мы хотели поставить вашу карьеру на прочную и стабильную твердь. Однако мы рассчитывали столкнуться с переходным периодом... предполагали, что нам придется извиняться за вас и подсказывать, как следует себя вести. - Да, - согласился Солово. - Я так и не привык вести себя, как подобает обычному человеку. Повиновение и работа, продвижение и подчинение... сложный настой. - Но как вы впивали его, - улыбнулся фемист. - Дневные часы, проведенные в Ватикане, дом, женская любовь... жена-христианка наконец! Мы уж и не знали, чего ожидать далее. Адмирал обернулся к своему гостю со зловещим огоньком в глазах. - В том-то и дело, - заявил он. - Вы все знали слишком хорошо... Дело было в ту самую пору, когда умер Михаил Горбачев. Археолог позволил своей ассистентке из Италии дать сигнал "крупной находки". - Аааааа! Сюююдаааа! - пропела она сладким голосом. А это означало, что землекопы, рядовые, и не только, могут оставить свои траншеи и поглядеть, что обнаружилось. Археолог считал подобные сборы благоприятно воздействующими на трудовую атмосферу. Когда собралась загорелая толпа, археолог скреб землю со все возрастающим энтузиазмом. Он даже не заметил, что иные явились с сигаретами, строго запрещенными в раскопе. - Повезло, - объявил он собравшимся. - Это могильная плита... не античная, как будто позднее средневековье. Джой, дай кисточку, посмотрим. Превосходно сложенная английская девица, блеснув вишенками глаз, передала требуемый инструмент. С легкостью, рожденной практикой, археолог воспользовался им, чтобы смахнуть оставшуюся почву. - Ах ты сволочь! Разбитая. Уэйн, это твоя бригада здесь кирками махала? - Да что ты, - ответил высокий англосакс в очках а-ля Джон Леннон. Я следил за ними - только лопатами. - Ну, значит, кто-то стукнул. Вот место удара, и от него трещины расходятся. - По-моему, старый разлом, - авторитетно отозвался Уэйн, склоняясь вперед и заглядывая в канаву. Археолог разогнулся. - Похоже, ты прав, - пробормотал он. - Какой позор! Вот что, ребята, я и не рассчитывал отыскать здесь что-то подобное. Насколько мне известно, церкви поблизости никогда не было, поэтому плита либо попала сюда откуда-то еще - и была при этом преднамеренно разбита, - либо тот, кому она принадлежит, похоронен под нею не в освященной земле. Тем не менее отличная награда на пути к античным слоям. - А можно ли хоть что-то прочесть? - спросила Джой. Археолог нагнулся пониже и еще раз махнул кистью по камню. - Тут много чего написано, но буквы в скверном состоянии: трещина прошла прямо по ним. Думаю, латынь. С одной стороны надпись побольше. Потише, посмотрим: СО-ЛО-ВО... Солово. Ну и ну! - Здесь была вилла, называвшаяся этим именем, объяснил Уэйн собравшимся каприйским рабочим. - С пятнадцатого по шестнадцатое столетие... там, где потом будет вилла Ферсен. Мы уже обнаружили кое-какие фрагменты оттуда: обломки статуй, тот причудливый ключ, который мы вчера вам показывали, - с выступами и нашлепками. - А это, наверное, и сам хозяин, - с улыбкой проговорил археолог. - Как аккуратно! Смотрите, здесь пока не копать, надо придумать, как поднять эту тушу и сохранить. - Вот что, - промолвила Джой нерешительным тоном. - То ли глаза подводят или просто так легло зерно камня, но... непохоже, чтобы это был естественный разлом. Она легко соскочила в траншею и опустилась на колени возле камня. Открывшийся вид на светло-кофейные бугорки разбудил в мозгу археолога дремлющие машины, и следующую реплику он уже не расслышал. - Пардон? - Я сказала, что это "V", - повторила она, нагибаясь еще ниже, тем самым создавая археологу новые сложности. - Большое заглавное "V"! Когда оказалось, что концы "разлома" действительно красиво украшены, а уголок буквы прикрыт роскошными молниями, археолог ощутил потребность проделать в свободное время некие исследования. Поход в библиотеку Англо-Итальянского института города Капри предоставил в его распоряжение знаменитый "Словарь знаков и символов" доктора Граймса, вполне похожую букву "V" и расшифровку "Феме" (предположительно) возле нее. А это в свой черед привело его к двухтомному "Оксфордскому словарю" и еще большей ясности в форме Vehme - Vehmgericht: секретный трибунал, пользовавшийся огромным влиянием в Вестфалии и повсюду с XII по XVI век. Заинтригованный археолог продолжил поиски тайн минувшего. И примерно через неделю "наткнулся на нефть", когда почта доставила ему "Тайные общества" профессора Ройстона Лайнса, доктора философии (Оксфордшир, 1990). Сидя в своей палатке при неровном свете полевой солнечной лампы, он обнаружил следующий текст и, углубившись в него, совсем позабыл о пылком внимании любвеобильных москитов: "Феме, по крайней мере в легендах, объединяли функции тайной полиции, альтернативного суда и руки, карающей власть имущих. В этом и прочем отношениях Феме напоминает ранние проявления МАФИИ (КОЗА НОСТРА), хотя предположительно они предшествовали своим сицилийским коллегам, а также обладали более обширными, но тщательно скрываемыми амбициями. Воображение современников видело в них ангелов-мстителей, являющихся из ниоткуда в виде людей в масках или в черном рыцарском одеянии, равных силой тем, кого выставляли против них церковь и государство. В сохранившихся историях много места уделяется загадочному происхождению Феме, суровости их суда и неумолимой неизбежности кары. Типичное повествование упоминало вызов, прибитый к двери замка или дворца; получившая его персона - он или она - в ужасе и без сопровождающих являлась на перекресток дорог или в указанный глухой уголок, откуда проводник в черном плаще доставлял ее с завязанными глазами в трибунал Феме. Судилище происходило обычно в громадной пещере или подземелье, зачастую вдалеке от дома жертвы. После допроса объявлялся приговор - в полночь. Потом повязку снимали и оправданный или осужденный человек в первый и последний раз видел перед собой "Свободных судей" в черных мантиях и масках, поскольку повторный вызов, как и неявка, сулил только смерть. Многочисленные истории описывают, как трусов и рецидивистов находили убитыми прямо под носом охраны... из груди непременно крестом торчала рукоятка кинжала, к которой был прикреплен "приговор". Говорили также, что Феме безжалостно преследовали изменников и отступников, не останавливаясь ни перед королевским троном, ни перед епископским саном. Реальность существования Феме подтверждается "Кодексом фемического суда", обнаруженным в архивах Вестфальских королей и опубликованным в "Reichstheater" Мюллера под претенциозным, но объемистым заглавием: "Кодекс и статут священного и тайного трибунала Свободного суда и Свободных судей в Вестфалии, установленные в 772 году императорам Карлом Великим и возобновленные в 1404 году королем Робертом, внесшим дополнения и изменения, необходимые для отправления правосудия в трибуналах иллюминатов, наделив их своей властью". Однако следствия этого не вполне очевидны. Несмотря на единственное упоминание, связывающее императора Карла Великого с возникновением Феме, другие, столь же авторитетные - или столь же сомнительные - источники приписывают основание Феме римскому императору Адриану или Юлиану-Отступнику. Существенно в кодексе Мюллера упоминание "иллюминатов", которые, как было недвусмысленно указано, одни могут зреть писание и лик Феме. Но какой свет и на какие предметы проливался этими "освещенными" и с какой целью - нигде не разъясняется и теперь, похоже, уже навсегда останется неизвестным. В постнацистской Германии отряды "Вервольфа" претендовали на выполнение фемической традиции, однако на деле скорее всего эта группа не пережила социальных бурь Реформации и Тридцатилетней войны." Археолог с восторгом глядел в умеренные дали - точнее, за двенадцать дюймов на стенку палатки. Итак, эти старые, сухие кости, которые они извлекли сегодня из-под плиты и аккуратно упаковали в пластик, некогда несли на себе плоть иллюмината. Или же принадлежали жертве Феме, а потому не стоили проявления настоенных на марксизме симпатий археолога. Так или иначе, к добру или злу, Феме, кем бы они ни были, решили пометить могилу старикашки своим знаком. Какой блестящий раздел появится в его отчете! Отключив облепленный насекомыми солнечный фонарь, он с удовольствием опустил на подушку свою бородатую голову. Отчет так и не попал на бумагу. Могила Солово не обрела известности, хотя костям его пришлось слетать в Лондон, чтобы после поверхностного обследования обрести Покой в одном из мусорных баков Холборна. Кое-какие из более симпатичных находок были принесены в дар лондонским музеям, готовым принять их. Тем временем археолог, все еще взволнованный зовом либидо и недоступностью Джой, соблазнился, хоть и не сразу, пением сирен Капри. И после недели вдохновляемой кошельком любви, никогда не скудевшим на острове, заразился ВИЧ [вирус иммунодефицита человека, вызывающий СПИД], который и занимал все его время вплоть до конца его недолгой жизни. Год 1492. ПЛАТЕЖИ В РАССРОЧКУ: я теряю терпение и начинаю тосковать, не имея возможности погубить все человечество. Мало-помалу я кое-что узнаю "Господь Всемогущий, вполне обоснованно предполагая, что Ты существуешь и Твои желания человечество узнает из откровений, доступных моему времени и культуре, прости меня за все, что я делал, делаю и буду делать. Вообще-то я хочу хорошего, кроме тех случаев, когда хочу плохого, что, вероятно, происходит излишне часто (хотя винить в этом следует моих работодателей). Прошу Тебя, сдерживай мою меланхолию в приемлемых рамках. Не обращай внимание на мою известную симпатию к иудаизму: обращение, как Ты, без сомнения, согласишься, практически недопустимо в настоящее время. Воззри благосклонно на мое пристрастие к языческому стоицизму: я не хочу выказать этим даже капли неуважения к Тебе. Для начала благослови мою жену, где бы она ни находилась. И учти: я скорблю о людях, которых убил в этом году..." Уверенное прикосновение к плечу нарушило молитву адмирала Солово. Он мгновенно повернулся, коснувшись большим пальцем пружинки, выпускающей жало из опалового перстня, и обнаружил возле себя длинноволосого молодого человека. - Никаких благодарностей, - шепнул адмирал, не вставая с колен. - За что? - удивился элегантный молодой человек. - За то, что ты продаешь: себя ли (я слыхал, что сейчас это модно в Риме), сестру ли, всякие деликатесы или индульгенции. Чем бы ты ни торговал, твоего товара мне не нужно. - Ты ведешь себя оскорбительно, - проговорил юнец, скорее высказывая предположение, нежели раздражаясь. - А ты нарушаешь ход моих молитв, - заметил Солово, - теперь мне придется начинать с самого начала. - Так... - отозвался молодой человек. - Каждое мгновение, проведенное возле христианских святынь, дорого обходится мне. Даже эта короткая беседа уже укоротила мою жизнь примерно на ваш век. Еще пять минут такой близости к освященной земле - и я умру. - И что же? - спросил нисколько не обеспокоенный этой перспективой Солово. - Но моя весть потребует много большего времени... Адмирал, я не прошу сочувствия, а исхожу только из интересов дела. - Я человек рассудительный, - ответил Солово, медленно поднимаясь на ноги. - Сходим куда-нибудь, - и, обращаясь к Господу, добавил: - Прости мне, Боже, прерванные молитвы, но этот эльф желает поговорить о деле. Молодой человек вовсе не желал чваниться, но его природная грация, - если сравнивать с гражданами Рима, - тем не менее производила впечатление надменности. Оказавшись вне церкви San Tommaso degli Inglcse [св.Фомы Английского], он прикрыл голову широкополой шляпой, расправил по плечам рыжие кудри и торопливо зашагал по Виа ди Монсеррато. Адмирал Солово не отставал, прекрасно сознавая, что при всей приобретенной с детства осанке рядом со своим спутником он напоминает хромую обезьяну. Вечер лишь начинался; была та пора, что отделяет конец торговли от начала веселья. Редкие прохожие не обнаруживали особого любопытства, и влажность, порожденная человеческими телами, оставалась в допустимых пределах. - Возникли споры, - проговорил молодой человек, не соизволив даже повернуть голову. - Элементы зреют быстрее всяких ожиданий. Ты должен выполнить поручение быстро: за один из ваших месяцев; будет предоставлена повышенная оплата. У себя дома, - продолжал он, - ты найдешь дубовый бочонок. Внутри его находится богато украшенная самоцветами тиара, прежде принадлежавшая пальмирской царице Зенобии, а также литой золотой меч, которым римский император Калигула пользовался для целей, бесспорно позорных в ваших глазах. Мы не знатоки людских цен, но считается, что после продажи этих предметов вы будете располагать достаточными средствами. Адмирал Солово едва ли собирался оспаривать это утверждение, однако не выразил удовольствия. - Вечно эти курьезы, - скривился он. - Нагрудник Соломона, золотая плевательница Аттилы, косметический набор Клеопатры... вы представляете себе, какую славу приобрету я, торгуя подобными предметами? Антиквары задают мне вопросы, а жена моя, генуэзка, особа весьма корыстолюбивая, не хочет упускать из дому такие ценности. Почему бы просто не дать мне драгоценных камней: их было бы намного проще утаить от нее. - Мы не ценим их, адмирал, - самым невинным образом ответил молодой человек. - Эти камешки мы отдаем нашим детям, если утруждаем себя, подобрав их. Будь доволен тем, что имеешь... о, прошу прощения, кажется, это еще одна вещь, на которую люди просто не способны? - В основном, - вежливо согласился Солово. - Прости мне маленькую дерзость, но я нахожу, что ты не слишком хорошо подготовлен. Юнец небрежно кивнул. - Возможно. Я получил необходимые наставления, однако, увы, не проявил к ним Достаточного внимания. В общем и целом, разговоры о вашей породе вызывают у нас довольно неприятное чувство. - Понимаю, - отозвался адмирал. - Ну а теперь я считаю, что пора обратиться к той персональной награде, которую ты получишь за все труды; в противном случае тебя ждет немилость. - Так, и что же я получу? - проговорил Солово, обращаясь к расовому стереотипу усталости ради. Прекрасный молодой человек с видимым удовлетворением выслушал подтверждение своего предвзятого мнения. - Король прислал тебе вот это. - Он извлек из кошелька крохотный цилиндрик из позеленевшей бронзы. Помни - через месяц. И не подведи нас, иначе других не будет. - С этими словами он передал цилиндр Солово и исчез. Он мог бы и не спешить - ум адмирала ныне скитался неизвестно где. Более того, - что бывало весьма редко, - Солово с трудом сдерживал себя. Едва ли не трясущимися пальцами, с чувствами, прорвавшимися на лицо, он разобрал цилиндр на части. Адмирал не обращал внимания на мастерство, с которым на них были изображены причудливые сценки. Все мысли Солово сконцентрировались на обрывке пергамента внутри цилиндрика - уголке древней странички, грубо оторванном наискосок. Забыв обо всем, адмирал Солово стоял посреди улицы и изучал классический греко-латинский текст: "...подобно парфянскому замку... не копи страданий, но размышляй, напротив, о смысле человеческой жизни, которая..." Солово сражался с собой в титанической внутренней битве и, выиграв ее, испытал гордость за свою нерушимую веру стоическим принципам. - Как это прискорбно, - проговорил он невозмутимо. - На все один месяц, - промолвил адмирал Солово. - _Сложновато_ будет... - Недавно, - продолжил Солово деловым тоном, - мне улыбнулась удача: я обнаружил золотой меч императора Калигулы и продал кардиналу Грима