ка для нас". За этим отклонением от общей темы беседы последовала короткая пауза. Наконец равви кашлянул, чтобы переменить настроение, и сказал: - Ну что ж, мой старый друг, я в долгу перед вами за гостеприимство. Могу ли я что-то сделать для вас? Растянув губы улыбкой подобающей ширины, Солово назвал свою цену. - Поскольку вы заговорили об этом, не могу ли я напомнить Йебамот [иудаистский религиозный трактат], 122? - "Не запирай на засов дверь перед пришедшим занять денег", - процитировал Мегиллах. - Конечно, с моей стороны отказывать вам и неправильно и невежливо... однако вспомните Баба Мециа [иудаистский религиозный трактат], 75, адмирал: "Тот жалуется, не находя сочувствия, кто дает деньги в долг без свидетелей". Нельзя настолько увеличивать свой кредит христианину... знаете, это выделит вас среди прочих. Адмирал Солово самым серьезным образом согласился с такой перспективой. - И наконец, адмирал, вот что я хочу вам сказать. Вы переоцениваете мои возможности. Наше положение становится неопределенным. Завтра и меня, и весь мой народ могут изгнать за море... - Или же Мессия призовет всех вас домой, - предположил Солово. - Действительно. Подобное возможно, хотя деньги в этот счастливый день не будут иметь никакого значения. - Может быть, - проговорил Солово. - Кстати, равви, мне указано устроить сделку между каким-то _художником_ и его святейшеством. Деньги сделают все: я нахожу, что нередко истинный духовный голод, терзающий творца, порожден стремлением к золоту и той безопасности, которую оно обеспечивает. Так я планирую поступить и с этим типом. Лучше я выплачу вам проценты, дорогой равви, чем буду слушать новые утомительные разговоры об искусстве. - Как угодно, адмирал, - ответил Мегиллах, охотно обращаясь к старой и знакомой теме. - Кроме того, - продолжал Солово, - мне кажется, что в данных обстоятельствах вы можете ограничиться не слишком высоким интересом... Равви Мегиллах выразил удивление подобным предположением. Адмирал приступил к объяснениям, и в конце концов равви с удовольствием предоставил ему неограниченный кредит. Микеланджело, скульптор, оставивший нас без всякой причины, по простому капризу, опасается, как нам сообщили, возвращаться, хотя мы со своей стороны не гневаемся на него, зная изменчивый нрав людей, наделенных подобным гением. Поэтому, дабы он не мог причинить себе беспокойство, мы полагаемся на вашу верность: убедите его нашим именем, что, вернувшись, он останется цел и невредим, сохранив нашу апостольскую милость в предоставленной ему прежде мере. Последняя из трех записок, посланных папой Юлием II Флорентийской Синьории в 1506 году - И когда, - сказал капитан швейцарцев, Нума Дроз, пока они ехали вперед, - турки захватили Отранто в августе 1480 года, они замучили и убили половину из двадцати двух тысяч душ, обитавших с стенах города, и поработили всех остальных. Действительно были _интересные_ груды тел: не из тех, что обычно видишь на поле боя. А потом, чтобы неверные истинно ужаснулись, публично распилили архиепископа и губернатора. - И каково было воздействие, мастер швейцарец? - спросил Солово, изображая интерес. - Меня так проняло! Я отрекся прямо на месте, принял их вероисповедание перед главным тюрбаном и был взят в войско. - В самом деле? - сухо заметил Солово. - Тем не менее вы кажетесь персоной чересчур молодой, чтобы лично присутствовать при столь давнем событии. - Тогда я впервые оставил кантон Ури, господин адмирал. Я был едва ли не подростком. Закончил я командиром артиллерии и начальником янычар в приграничной македонской крепости. Неплохое было время. Мусульманская вера тоже... интересная... но все-таки не настоящая, - добавил швейцарец отчасти искренне, отчасти оттого, что вспомнил, на кого теперь работает. - Поэтому я дезертировал и полностью вернулся к Христу в Равенне... - И во сколько это вам обошлось? - поинтересовался адмирал просто для справки, учитывая собственный опыт. Нума Дроз казался потрясенным. - Моей ценой, адмирал, были долгие часы, проведенные на коленях... и трудное покаяние. Деньги невесомы, это просто металл там, где речь идет о душе. Вопреки тому, что вы можете подумать, я истинный сын Церкви, хотя мне и случалось заблуждаться. Солово постарался оставить свои сомнения при себе - следовало быть осторожным. Все обитавшие за пределами родных краев швейцарцы были опытными убийцами, по этой причине и экспортировались. Они вдвоем направлялись по флорентийской дороге, и Нума Дроз мог в любой момент поддаться присущей его народу кровожадности. Солово незаметно прикоснулся к стилету, упрятанному в седле. - Потом я поступил к Фердинанду I Неаполитанскому, - продолжал Дроз, легкая неловкость явно была уже забыта. - Вот интересный был человек. Держал целую галерею из чучел своих мертвых врагов, все в парадной одежде, и время от времени прогуливался среди них, раздумывая о краткости и превратностях жизни. Один раз, когда я был у него в особом фаворе, мне позволили посмотреть. - Я тоже был там, - сказал адмирал. - Герцог де Прац-Ридольфи из Романьи выглядел даже лучше, чем в жизни. - Я сделал соответствующий комплимент Фердинанду, и он по-настоящему улыбнулся. - Ридольфи? - переспросил Дроз. - Это такой тощий, нос крючком, в желтом камзоле? - Да-да, с украшенным самоцветами кинжалом в левой руке, - подтвердил Солово. - О... сколько же у нас общего, адмирал. - И еще мы служим его апостольскому святейшеству, - добавил Солово, с чувством униженного достоинства признавая даже две общие точки между собой и этим варваром. - О да, адмирал, вы правы. Какие были счастливые дни! Но скажу вам: как только я узнал, что он - нехристь, воинственный и раздражительный, тотчас распрощался с Неаполем и поспешил в Рим. Ну а после того, к счастью, мирных дней в моей жизни не было. - Другого и я сказать не могу, - хрустко промолвил Солово. - Для наемников он был повсюду отцом родным. Меня сразу же поставили на довольствие; на полную плату с первого дня - убиваешь ты или нет, а ведь это не везде так. О, поглядите, там в канаве удавленник. - Именно. - Юлий даже заставил этого Михель-ангела придумать мундиры для наших швейцарских ребят. Вам нравится? - Нет. - И мне тоже. Но, по-моему, люди привыкнут. Только не сомневайтесь, до тех пор я набью карман поплотнее - заработаю или украду - и вернусь в Ури к жене. Адмирал Солово изучал небо в поисках утешения и, не обнаружив такового, нажал: - Вы далеко от дома, мастер швейцарец. Что будете делать, если жена не дождется вас? Нума Дроз пожал плечами и тронул конское ухо. - Тогда я убью ее и снова женюсь. У нее сестрица - сочная бабенка, если подумать об этом. Так или иначе, а жена в моей хижине будет. Далеко на дороге перед собой вечно не знавший покоя глаз адмирала Солово обнаружил одинокого всадника. Нума Дроз заметил его практически одновременно, и все мысли о доме разом оказались забыты. - Дротик, скачет галопом, один, - выпалил Дроз. - Стоим. Оба мужчины, выкованные в разном, но одинаково жарком пламени, с виду как будто не готовились к встрече, однако необходимые _приготовления_ тем не менее были сделаны. Большая часть встреч на дорогах выглядела довольно невинно, но исправить ошибку возможности не представлялось. - Адмирал Солово? - осведомился верховой, подъезжая поближе (тем не менее из вежливости оставаясь достаточно далеко). Солово ответил невозмутимой улыбкой. - Возможно. Всадник не думал обижаться, он был знаком с современным этикетом. - Перед вами Питер Ансельм, - проговорил он, кланяясь, насколько позволяли латы. - Или же Пьетро Ансельми, кондотьер на службе Флоренции, посланный, чтобы приветствовать и поторопить вас. Адмирал вопросительно поднял бровь, ничего не подтверждая, но все же обнаруживая некий незначительный интерес к подобной идентификации его личности. - Дело Микеланджело всем докучает, и Синьория видит причины для спешки, - пояснил Ансельми. Солово не одобрял качеств, подобных скорости, учитывая их близкое родство с непростительной беспечностью. - Каковы же новости, кондотьер? - спросил он любезным тоном. - Все хорошо! - ответил тот. - Может быть, начнется война. Из Синьории прислали за мной и сказали: "Мы не хотим воевать из-за вас с папой Юлием. Вы должны возвратиться, и в этом случае мы снабдим вас грамотами такой важности, что, если он причинит вам зло, он причинит его Синьории". Естественно, я взял грамоты и вернулся к папе. Микеланджело Буонарроти (из частной переписки, 1507 год) - Флорентийская республика, - проговорил Солово, излагая факты так, чтобы его мог понять человек, которого адмирал подозревал в наивности, - не может только ради вас идти на риск и военные потери. Сильные приказывают слабым, те в свою очередь распоряжаются немощными. Я предлагаю вам самому представить собственное место в этой иерархии. Короче, Синьория по нашему требованию за гроши выдаст вас, какая бы участь вам ни была уготована. - Таковы обычаи нашего мира, - добавил Пьетро Ансельми с ухмылкой. - Это знает мой маленький сын, а ему только три! Где вы провели свою жизнь, художник? "Укрывался от вихрей реальности двумя небольшими, но талантливыми руками", - подумал адмирал, однако от слов воздержался, следя за тем, как Микеланджело переводит взгляд с него на Дроза, а потом на Ансельми. "Голые нервы, - рассудил адмирал, - или же просто выпущенный на свободу скверный норов". - Я не согласен с адмиралом, - проговорил Микеланджело, взволнованный голос его метался вверх и вниз, как обезьяна по жерди. - Я сомневаюсь, чтобы Флоренция могла позволить себе склониться перед столь агрессивным понтификом в страхе перед еще не сформулированными угрозами. Я верю, что Синьория уже выбрала поле для решительной схватки. Солово улыбнулся и наклонился вперед, чтобы вновь наполнить свой кубок вином. Нума Дроз оставался спокойным, лишь глаза его чуть сдвигались, обращаясь то к Ансельми, то к скульптору... таким образом с честью проходя испытание, назначенное для него адмиралом. - Я различаю за вашими словами эхо иного голоса, мастер скульптор, - терпеливо промолвил адмирал. - Могу ли я рискнуть задать вопрос - чьего же именно? Уродливое молодое лицо Микеланджело покраснело. - Я советовался с некими представителями республики, - сказал он отрывисто. - С неким вторым канцлером? - допытывался Солово. - Быть может, с мастером Никколо Макиавелли? Микеланджело подтвердил предположение движением плеч и внезапно обнаружил на потолке нечто захватывающее. - Ну и что с того? - бросил он гневно. - Люди, которым нужно изваяние, обращаются ко мне; я прибегаю к его совету в тонкостях правления. Настал век специалистов, адмирал. Солово воспротивился. - В обычных случаях да, но не в этом. Дело в том, что друга моего Никколо мадам Неудача посетила буквально во всем. Его мысли обучены, вышколены и отважно Шествуют в бой - чтобы отступить при первой же встрече с реальностью. Выношенная им в мыслях Флорентийская народная милиция ничего не дает. - И отлично, - согласился Ансельми, оскорбленный в профессиональных чувствах. - Любители только портят дело. - Нума Дроз искренне закивал. - Его иностранные миссии, - продолжал Солово, - энергично распространяли недобрую волю, и всю свою жизнь он будет безошибочно менять хозяев - олигархию Медичи на республику и обратно - в самый неподходящий момент [адмирал Солово как-то слишком уж подозрительно точен: его слова самым жестоким образом обобщают общественную жизнь Макиавелли; до гибели под мечами вторгшихся испанцев его радости и гордости, Флорентийской народной милиции, оставалось всего шесть лет]. На вашем месте, мастер Микеланджело, я не стал бы рисковать остатками собственной жизни, полагаясь на совет Макиавелли. Микеланджело яростно поглядел на него. Испуг и разочарование, вскипев, превратились в отвагу. - Хорошо, - сказал он, - благодарю за отеческие советы. Но пока у меня останется выбор, я склоняюсь к его мнению, а не вашему. Пальцем с черным камнем адмирал послал вперед Нуму Дроза. - Я не очень силен в искусстве, - проговорил швейцарец, - но все, что я слыхал, свидетельствует: художнику нужны _РУКИ_! И прежде чем стихло последнее слово, меч Дроза описал серебряную дугу, целя в сустав правой руки Микеланджело. Скорость удара была такова, что художник не имел времени унизить себя воплем, даже просто отреагировать. Посему он сохранял достойное похвалы стоическое спокойствие и лишь смотрел, как Ансельми непонятным образом отразил этот удар своим кинжалом. - Мне очень жаль, мастер швейцарец, - произнес Ансельми с любезным сожалением, - но этого я допустить не могу; увы, приказ есть приказ. - Великолепно! - убирая клинок, ответил Нума Дроз, выразив восхищение действиями собрата по ремеслу. - Быстро и точно. Ансельми разрешил себе скромную улыбку. - Благодарю вас... но вы сами позволили мне это сделать, не вложив в удар полную силу. Вы не намеревались довести дело до конца, так ведь? Дроз еще более обнаружил дух профессионального товарищества. - Признаюсь, вы правы, однако немногие сумели бы это заметить. - Оставить ему шрам на всю жизнь, а не отрубить, так? - Именно! - Лицо Нумы Дроза озарилось солнечной улыбкой. - Совершенно точное определение того, что могло произойти. - Я ухожу! - вскричал Микеланджело, обретя голос и способность к движению, но немедленно остановился, чтобы не наткнуться горлом на шпагу Ансельми. - Вы остаетесь на своем месте, - проговорил кондотьер, искусно прикасаясь клинком к адамову яблоку скульптора, чтобы возвратить его на место, - и выслушаете все, что хотят сказать эти добрые синьоры. - Я в долгу перед вами, синьор, - изящно заметил Солово, отчасти вдохновленный этим экономичным спектаклем в мире, склонном к напрасным тратам эмоций и сил. - Флоренция, та вся за свободу, - заявил Ансельми, его варварский итальянский лишь чуточку портил эффект. - Но мой разум говорит, что всякие чувства ее определяются нынешними интересами. Если бы зависело от меня, я бы позволил вам, скульптор, остаться в городе, и мы бы получили отличную войну с его святейшеством - великолепная штука! Это принесло бы моему отряду кучу добра. Однако, как ни прискорбно, мой работодатель склонен к большим раздумьям. Значит, вы высиживаете эту беседу, слушаете и перевариваете. В конце, если вы еще будете упрямиться, я для безопасности провожу вас до дома... Понятно? Микеланджело покорно кивнул. Шпага медленно вернулась в ножны. - Чтобы подрубить самые корни дела, - начал адмирал, выбирая слова. Микеланджело вновь побледнел. - Я хочу из своих средств предложить вам три сотни дукатов за возвращение в Рим и исполнение заказа. Вы можете легко проверить мои кредитные связи с гильдией флорентийских ювелиров через римского еврея. - Уже сделано, - отозвался Ансельми. - Скульптор, у этого человека есть то, что есть, как он говорит. В предположении, что подобная проверка может быть необходимой, улавливался легкий шепоток недоверия, однако великодушный Солово не стал обращать на него внимания. Нума Дроз, ожидавший сигнала к действию, понял намек и расслабился. - Зачем золото мертвецу? - задал Микеланджело совершенно разумный вопрос. - Вернувшись в Рим, я не переживу и первой ночи. Будьте добры, объясните мне, чем и кого может соблазнить положение самого богатого из удавленников среди всех выброшенных в Тибр. Получилось так, что Солово обратился к трем основным побудительным мотивам: сперва - к рассудку, потом - к страху и наконец - к жадности. Трижды отвергнутый, не сумев выманить своего кролика из флорентийской норки, он вынужден был напрячься и проявить изобретательность. - Полагаю, - скорбно продолжил он, - что этот вопрос можно было бы уладить, если бы мы со скульптором переговорили наедине. - Понятно, - произнес Ансельми со всей вежливостью, которую допускал его культурный уровень. - Более того, возможно, если вы извлечете стилет из правого сапога и передадите мне то подозрительно большое, наверняка с пружиной, кольцо. Да, вот это, с черным камнем. - Не покидайте меня! - возопил Микеланджело, пытаясь обрести защиту у кондотьера. - В этом эпизоде, скульптор, как вы прекрасно знаете, есть более глубокие течения, - проговорил Солово ровным тоном (ну прямо добрый отец, увещевающий родное дитя). - И зная это, если я заверю вас в том, что не причиню вам вреда, и поклянусь _всеми богами_, неужели вы не перемените своего мнения? Микеланджело, дернувшись, поглядел на адмирала; лицо скульптора обрело бледность собственных мраморных творений, ему пришлось проглотить набежавшую в рот слюну. - В этом случае соглашусь, - проговорил он и сразу же успокоился. - Пожалуйста, оставьте нас, Ансельми. Я хочу поговорить с адмиралом. - При всех наших нынешних расхождениях, - проговорил Солово, - начнем с того, что я восхищаюсь вашей Pieta... ["Оплакивание Христа"] и "Давидом". - Итак, вы обладаете чувствительностью к искусству? - спросил Микеланджело с острым интересом. - Нет. Во всяком случае, не в полном смысле этого слова. Скульптор поглядел на адмирала, словно заново оценивая его, и собеседники надолго замолчали. Солово с радостью позволил ему дожить весь отведенный срок. - Адмирал, - сказал наконец Микеланджело. - Мне трудно доверять таким людям, как вы. Без живого восприятия искусства человек становится пленником собственной падшей натуры. - Безусловно, - согласился адмирал. - И могу возразить на это тем, что именно живое восприятие вашего искусства его святейшеством привело нас к этой встрече. - Он - исключение. Но даже хладный и окостеневший в своей могиле, он все равно будет недостоин доверия. Какими еще доказательствами веры вы можете убедить меня? Солово покрутил в вине кончиком облаченного в перчатку пальца, наблюдая за тем, как рожденный водоворот окреп, ослабел и угас. - Хорошо. Могу еще сказать, что учение о стоицизме, подправленное озарениями Ветхого Завета, более всего убеждает меня... Микеланджело отмахнулся. - Но в основном, - продолжил адмирал, - остановился бы на слове "вера", прозвучавшем в вашем вопросе, которое, несомненно, является указанием на истинную причину вашего нежелания возвращаться в Рим. Неправильное лицо Микеланджело скривилось в отдаленном подобии улыбки. - Как и ваша клятва "всеми богами", адмирал. Солово ответил привычной гримасой, пародирующей удовлетворение. - Действительно, - подтвердил он. - Мне следовало бы догадаться заранее, - проговорил Микеланджело в рассеянности, переламывая небольшую булочку и отправляя в рот мягкий хлеб. - В проекте гробницы Юлия было так много намеков. Его святейшество практически раскрывал передо мной секрет... - Сомневаюсь, - произнес адмирал весьма неторопливо, чтобы избежать всякого непонимания. - Вы наделены тонким, изворотливым и живым умом. Папа Юлий тоже таков, когда трезв и спокоен, однако он полагает, что лишь ему одному присущи эти качества. Ведь начинаешь с нетерпимости к глупцам, а заканчиваешь, считая всех людей дураками. Видите ли, обычно секрет передается от папы к папе и еще весьма немногим избранным, и до сих пор их мудрости и скромности хватало, чтобы разборчиво относиться к делу. - Даже когда папой избрали Борджиа? - воскликнул Микеланджело. - Родриго Борджиа, то есть Александр VI, был способен на здравый смысл и добродетель, - вступился за папу Солово, - хотя и считал мир местом для таких игр, что редко находил возможность проявить то или другое. Но тем не менее он был достоин доверия. Даже Чезаре не воспользовался информацией в своих интересах. Микеланджело явно был под впечатлением. - И это было мудро, - продолжил адмирал, - поскольку самовольное и всеобщее употребление знаний может привести к одному лишь итогу. Мать наша, Римско-католическая церковь, - сколько бы мы ни насмехались и ни пренебрегали ею, как делаем это по отношению к своим земным матерям, - не может терпеть только тогда, когда дети принимаются без уважения рыться в ее прошлом. Вы понимаете меня? - А другие... те, кто иногда добирался до истины, - проговорил Микеланджело, облекая то, что и без того уже знал, в форму вопроса, - их убивали, так? - Конечно, - ответил Солово. - Как же иначе? Времена ныне далеко не мягкие. Даже в евангелии любви встречается определенная мера грубости. - Я _должен_ был догадаться! - отрезал Микеланджело, тревога его описала полный круг. - Когда он призвал меня в прошлом году и показал планы собора св.Петра, я должен был что-то понять. Движением руки адмирал выразил ничего не значащую симпатию. - ...титаническая мраморная гробница, - бурлил Микеланджело, - свидетельство его воображаемого величия... Это я могу понять. Но он хотел большего. Она являла пощечину всему благопристойному. Более того, внешний вид ее полностью не соответствовал христианским нормам. Хуже того, она мне понравилась! - По какой же причине вы приняли этот заказ? - осведомился адмирал. - О, - меня привлекла просто чудовищность этого замысла. Участвуя в воплощении его в жизнь, я разделю и бессмертие с будущим обитателем гробницы. Потрясенный мир не забудет создателя мавзолея Юлия. А жажда славы - вот мое единственное, непреходящее желание. - Скульптор, теперь я вижу выход из вашего нынешнего положения... но прошу, продолжайте. - Гробница должна быть трехэтажной, украшенной сорока массивными статуями. Я даже закончил одну из них - Моисея - и сделал его похожим на Юлия, когда он в подпитии и мучается от зуда "французской" болезни. - Но он себя не узнал, - проговорил Солово, - к счастью для вас. - Я и не рассчитывал на это. Во всяком случае, там еще должны быть эти фризы, изображающие муки и гибель античности... древних богов, связанных и истязаемых новым откровением. То же самое говорили и аллегорические фигуры, но в основном они изображали персонифицированные добродетели - свирепость, воинственность, - представляющие качества лежащего в гробнице человека. Они должны были огибать гробницу и устремляться вверх... вместе с прошлыми и нынешними победами Рима, всеми покоренными народами и взятыми городами... вплоть до последнего этажа, где... - Должен находиться сам Юлий? - догадался Солово. - Он самый. Мраморное изваяние в три раза выше человеческого роста, окруженное толпой ангелов, радующихся приобретению, и Землей, оплакивающей потерю. - Но не видно злобной и мелкой душонки, направляющейся на встречу со своим Творцом. - Ну да, раз это вы говорите. Впрочем, следует воздать ему должное: средства отпускались без ограничения. В моем распоряжении никогда не было такого количества мрамора... и не только. Я уже заходил в мыслях вперед и думал пустить по всей высоте золотые и красные огненные языки... и использовать оникс, чтобы создать глубокую внутреннюю тень. Уже был сделан запрос на пять сотен извлеченных из катакомб черепов, чтобы украсить ими основание. Уверяю вас, адмирал, более великого проекта в моей жизни не будет. - Скорее всего, нет, - отозвался Солово, стараясь, чтобы в голосе его звучала добрая нотка, - но продолжайте. - А потом мне пришлось заняться делами, и чтобы гарантировать долговечность моего произведения, я сделал фундамент глубже, чем было " оговорено. Мои рабочие вскрыли пол и позвали меня... теперь они все мертвы, полагаю. - Боюсь, что вы правы, скульптор... кормят рыб в Тибре. - Как предстоит и мне, потому что я это знаю, - в глубоком отчаянии заключил Микеланджело. Адмирал Солово отвлек его, постучав по столу рукоятью стилета (естественно, запасного). - Не обязательно. Если бы его святейшество действительно желал отправить вас в рай, вы уже были бы там. Как и все люди, вы должны пить и есть, ходить по улицам... и от желания владыки укрыться некуда, если оно и он достаточно сильны. Все можно сделать даже сейчас - клинком, который пропустил ваш англичанин. - Ох! - сказал Микеланджело, пристально разглядывая иглу, и набросился на хлеб. - Но этого не будет, - утешил его Солово. - Я уже вижу лазейку, через которую вы сможете улизнуть, а после того выжить и процветать. Его святейшество отказался от строительства собственной усыпальницы в соборе св.Петра. Вполне естественно, он не намеревается привлекать внимание к _этому_ месту. Но Юлию - и Церкви - можно послужить более чем одним способом... - Исполнен счастья, - но в голосе Микеланджело не слышалось и нотки радости. - ...сохранив при этом свою жизнь и добыв то бессмертие, к которому вы стремитесь. Микеланджело внезапно оживился и перебросил изувеченный хлебец через плечо. - Я весь внимание, адмирал. - Тогда слушайте и не пропустите ни слова. Так Микеланджело и поступил, постепенно оживая и становясь более экспансивным. - И все же, - проговорил он, когда миновал час, - это было истинное зрелище, адмирал. Солово невозмутимо пожал плечами. - Ну, я лишь только взглянул. И то через самую маленькую из оставленных дырочек. Папа Юлий разрешил это, чтобы угрозой смерти привязать меня к себе. - Они были там все, - сказал Микеланджело удивленным голосом, - это нетрудно было увидеть. Конечно, когда землекопы пробили отверстие, я велел им расширить его. Наверное, я провел, наблюдая, целый день и ночь, забыв о пище и сне. Сердцем художника я стремился зарисовать эту сценку, хочу и теперь, хотя знаю, что никогда не сделаю этого. А выполненные наброски благополучно сжег. - Проглотив все эмоции, он осведомился: - Адмирал, сколько же, по-вашему, лет этой палате? - Никто не знает. Она, конечно, стара, как сам Рим. Однако, заметив внизу представителей хеттского и ассирийского пантеонов, я заподозрил, что история этого подвала начинается задолго до Ромула и Рема. - Или же, - предположил Микеланджело, - их доставили сюда из аналогичных тюрем предыдущих империй. - Возможно, - согласился Солово. - Ассирия побеждает Египет, Вавилон побеждает Ассирию и так далее... Персия, Греция, Парфия и Рим. И каждый получает трофеи предшественника. - А теперь на марше Новый Рим, - проговорил Микеланджело; получив перспективу, он стал относиться к теме с большим пылом. - Такая многоцветная и многоликая толпа. Я видел богов из Новых Америк; новоприбывшие [если верить Микеланджело, они поторопились с прибытием: подход Кортеса начался в 1519 году, и до него оставалось еще 13 лет; быть может, Кецалькоатль и Уицилопочтли при своих сверхъестественных способностях сами поняли, что их дело проиграно, и сдались в плен] ссорились с Тором и Одином, более привычными к заточению. О да, адмирал, все они были там - Марс, Митра, Серапис и Сет, - вся шайка. Юпитер-Непобедимое Солнце (давно потерпевший поражение) разговаривал с Осирисом; все славные портреты античности обрели плоть. Там собрались все боги, которых породили человеческий страх и потребности общества. - Тем не менее престол св.Петра своей силой удерживает их всех в заточении, - возразил адмирал. - Правда? - Действительно, - согласился Микеланджело. - Они прыгали и взлетали, пытаясь достать меня, однако какая-то сила препятствовала им. Подобным образом предотвращались постоянные попытки прикоснуться к двери с неуклюжим замком, запечатанным папской печатью. Скажите мне, адмирал, кто доставляет туда пленных божков и запирает дверь? - Отряд милиции особого назначения, - сообщил Солово. - Удивительно. - Микеланджело покачал головой. - Я никогда этого не забуду. - Нет, забудете, - негромко промолвил Солово, более не скрывая естественных ледяных и недобрых ноток в голосе. - Это часть сделки. Церковь не терпит конкурентов, даже разговоров о них. - Я уже забыл, - заторопился Микеланджело, - полностью. Только о чем я забыл? - Не так быстро. Придержите ненадолго свои воспоминания. У меня есть к вам вопрос: мне хотелось бы выяснить одну подробность, которую вы могли заметить в ходе долгих часов наблюдения... И это тоже часть сделки. Папа по-прежнему не желал, чтобы я завершал гробницу, и приказал мне разрисовать свод Сикстинской капеллы. Мы сошлись на 3000 дукатах. Я все еще нахожусь в великом расстройстве духа... Господи, помоги мне. Микеланджело Буонарроти (из частной переписки, 1509 год) - Итак, как я и предполагал, - сказал адмирал Солово, - Микеланджело возвратился - скромно, почтительно и изображая истинное раскаяние. Юлий принял его в Болонье, точнее, скульптору было позволено участвовать в мессе в церкви Сан-Петронио. - И вознести молитвы об избавлении, должно быть, - произнес равви Мегиллах, расчесывая пальцами белую патриархальную бороду. - Если так, они подействовали. Случившиеся на месте прислужники Юлия узнали скульптора и силой отвели к его святейшеству, как раз находившемуся за трапезой. К счастью, закуску уже подали, и норов Святого Отца отдыхал, свернувшись клубком. Конечно, были и громы, и молнии, однако Микеланджело, памятуя о моих строгих наставлениях, угомонил свой ртутный темперамент и лишь молил о прощении, преклоняя колена. - Все равно что молить о пощаде бешеного льва, адмирал. - Вы правы, но в данном случае в пользу скульптора говорили два фактора: во-первых, за него заступился кардинал Франческо Содерини... - И как ныне у кардинала со здоровьем? - осведомился равви. - Жив, хотя и облик, и достоинство его претерпели удары и поношения. "Все эти художники таковы, что, кроме своего искусства, ничего не понимают", - тут Юлий взорвался и велел слугам выставить кардинала из дворца. Это полезное предприятие притупило остроту обвинения. Во-вторых - и это гораздо важнее, особенно в мире, где милосердие должно оправдывать собственное существование, - скульптор сумел предложить кое-что за прощение. Равви, кивая, глядел сквозь Солово, должно быть, предвидя в будущем более мягкие времена. - Мы обсудили этот вопрос с предельной осторожностью, - пояснил адмирал, - и решили, что наибольшее искушение представит обращение к стремлению Юлия к величию и памяти среди потомков. Конкретно Микеланджело взялся изваять его святейшество в виде бронзового колосса и расписать свод Сикстинской капеллы. - Та работа, которую ему только что предложили? - спросил Мегиллах. - Она самая... должно быть, высшее творение его таланта, все ради Юлия, все ради сохранения его имени. Понтифик забывает, конечно, что почитают и помнят исполнителя, а не заказчика, но для нас это не существенно. - Мы-то к этому времени уже превратимся в прах, - согласился равви, прикасаясь к стоявшему перед ним блюду венецианского риса. - Но ваше предвидение, адмирал, уже принесло дивиденды: скульптор остался жив. - И может оставаться в таком состоянии, пока его не призовут домой в соответствии с естественным ходом вещей. Микеланджело вкладывает душу и сердце в свою работу, и когда роспись свода капеллы будет закончена, Юлий не захочет, чтобы его запомнили как убийцу ее вдохновенного творца. Таково долгосрочное условие его безопасности, а при удаче и изобретательности, я думаю, он со всем справится. [Великое творение Микеланджело - роспись свода Сикстинской капеллы, - завершенное в октябре 1512 года после четырех с половиной лет сверхчеловеческого труда и свирепых перебранок с папой Юлием существует и поныне. В свое время оно позволило уцелеть своему создателю, если верить адмиралу Солово. Колосс - бронзовое изваяние в три человеческих роста - был менее удачлив: всего через четыре года он был низвергнут толпой невежественных болонцев. Скульптура перешла в собственность Альфонсо д'Эсте, герцога Феррарского, отлившего из нее огромную пушку, именовавшуюся "Ла Джулия". Однако по неизвестным причинам Альфонсо сохранил в целости шестисотфунтовую голову.] - Ну а о том, что он видел... - проговорил равви Мегиллах, стараясь сдержать любопытство. - Ах да, - промолвил Солово, праздно играя отражениями солнечных лучей на серебряном кубке, - о моем вопросе. Я тщательно расспросил скульптора, заставил даже составить перечень. Могу подтвердить присутствие там Зевса, Аполлона, Вотана, Августа и Лао-Цзы... Вмешался равви. Его некрасивое морщинистое лицо, отражавшее спокойную уверенность, лишь слегка было искажено вполне допустимым - по человеческим меркам - сомнением. - А как... - шепнул он. - Я все более и более убеждаюсь, что вы, может быть, по-своему правы. Я самым настойчивым образом интересовался, видел ли скульптор там ИЕГОВУ. Не волнуйтесь, равви, его там нет. В Риме папа Климент VII читал письмо от Генриха VIII, короля Англии, _требовавшего_ - ни много ни мало - развода со своей женой-испанкой. Добрый и дружелюбный понтифик полагал, что уже достаточно намаялся с Лютером и всей его братией. Ему даже в голову не приходило, что менее чем через два года Рим будет взят с жестокостью, которая посрамит визит готов Алариха одиннадцать столетий назад. Двадцать две тысячи испанцев, итальянцев и германских ландскнехтов из лютеран на десять месяцев займут Вечный город и оставят его выпотрошенным. Этот день в 1525 году покажется папе Клименту золотым веком. Тем временем Солово, оставаясь на грани самоубийства, все еще сражался с уэльским фемистом в своем каприйском саду. - Вам следовало _донести_ нам о тюрьме богов, - укорил адмирала фемист. - Похоже, вы и без того о ней знали, посему никакой беды не случилось. - Дело не в этом, адмирал. Вы должны были поспешить, чтобы проинформировать нас из чистой любви. Но вы правы, мы действительно знали об этом давным-давно. - Фемист позволил своему голосу приобрести гневные нотки. - Мы знали это, когда ваш первый зафиксированный в бумагах предок даже не был в утробе матери. В наших рядах числились императоры Рима... как можем мы _не_ знать этого? - Действительно, как? - поддакнул Солово, тем не менее решив, что и знания, и агентура фемистов были не столь всеобъемлющи, как им хотелось бы. - И потому, что мы знали, - заторопился уэльсец, - огонь в наших сердцах разгорался все жарче. Долгое заточение наших богов только сделает более сладостным день их освобождения! - Надо лишь придумать, как это сделать, - пошутил Солово. - Да, мы все еще заняты этой загадкой, - ответил фемист, тщательно стараясь скрыть поражение. - Возможно, придется разделаться с целой религией, чтобы восстановить свою собственную. И если дойдет до этого и тысячелетней войны, пусть... - Но зачем же так... - вставил Солово. - Совершенно верно, - согласился фемист. - Тот вызов доставлял множество хлопот дюжине поколений, поэтому между папой и Феме не оказалось разногласий, когда возникло новое исповедание, отвергающее и нас, и его. Мы довольны, что он избрал вас для этого дела. - Я сделал все что мог, чтобы угодить и вам, и ему, - признался адмирал, - однако, на мой взгляд, вы просто пытаетесь оттянуть день беды. Год 1508. ОТТЯГИВАЯ ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ: я изгоняю божка из его дома, вращаюсь в обществе особ королевской крови, выведываю их мрачные и позорные тайны и оказываю великую услугу всему миру, за что он и не думает благодарить меня. - Мы услышали здесь чудовищные вещи, - сказал кардинал Треверзари из Сиены, - и нельзя позволить, чтобы их узнал кто-то еще. Раздраженный разнообразными плотскими хворями и природной запальчивостью, папа Юлий ударил по столу своим небольшим жезлом из стали и золота. Будь кардинал поближе, удар этот достался бы именно ему. - Куда ты смотришь, черт побери! - взорвался Юлий. - Я уже решил, что этот особый _консилиум_ согласится расширить число ознакомленных. Итак, почему ты против? Ты меня слышишь? - Трудно не расслышать, - нервозно ответил Треверзари, еще не старый и не настолько впавший в отчаяние или возвысившийся в добродетели, чтобы не чувствовать страха. - Тогда прочисть свои уши, - завопил Юлий, - прежде чем я сделаю это за тебя! - Он показал, как это можно сделать острым концом жезла, и дал знак об окончании дискуссии. Впрочем, прежде чем груз ответственности, тяжесть убийств и венерическая болезнь изменили его, Юлий был рассудительным человеком. Духовные останки юности заставили его вновь объяснить ситуацию кружку избранных (но, увы, не удостоенных доверия) кардиналов. - Понимаете, - сказал он, жалея тратить время на обсуждение даже в подобной форме, - мы нуждаемся в нем. Это дело как раз для него. Быть может, Всемогущий и создал его именно с этой целью. - Надеюсь, что так, - ответил Гвиччардини, кардинал из Флоренции. - Потому что, если это мы или наше время сотворили его, какой же приговор на Страшном суде будет ожидать нас? С подобной мыслью действительно приходилось считаться... отбросив ее самым решительным образом, папа Юлий нахмурился. - Но знания, которыми он будет располагать... - запротестовал Треверзари, заходя слишком далеко в своей удаче. - Как он ими распорядится? - Этого никто заранее сказать не может, - заметил папа тоном, предполагавшим для кардинала мрачное и, быть может, недолгое будущее. - Человек этот сдержан и невозмутим, как коленка трупа. Учтите, если возникнут проблемы, мы всегда можем убить его; но я не думаю, что он истолкует все превратно. - О... - Треверзари был в явном замешательстве. - Рад слышать, что _ты_ наконец доволен, - улыбнулся Юлий. - А теперь, с вашего доброго согласия, позвольте позвонить в колокольчик, чтобы его впустили... и другое чудовище тоже. Услыхав зов, из прихожей в палату Совета вошел адмирал Солово. Его сопровождала монахиня, женщина настолько древняя, что, будь он наделен хотя бы начатками рыцарских чувств, непременно бы ощутил желание помочь ей. - Ваше святейшество, ваши преосвященства. - С этими словами адмирал отвесил экономный поклон. - Солово, - проговорил Юлий столь же кратко и выразительно, - у нас новые неприятности в той проклятой (простите, сестра) области, о которой лучше помалкивать, пусть вы и являетесь в ней признанным специалистом. Вам назначено решить эту проблему без всяких отлагательств. - Безусловно, ваше святейшество, - без промедления ответил Солово, дабы понтифик не ударил лицом в грязь, проявив неоправданное доверие к своему слуге. - Ожидает ли меня нечто чрезвычайно важное, а потому выходящее за пределы моего денежного довольствия? Потребуется ли мне привлекать помощников? Подобным тревогам Юлий симпатизировал, ему и самому приходилось в свое время есть хлеб изгнанника; поэтому папа представлял себе истинное счастье, которое приносит финансовая уверенность. - Отвечаю "да" на оба вопроса, - отрывисто бросил он. - А теперь напомните, что вам обычно необходимо для досуга? - Раз: свободное владение землями на Капри, - адмирал загнул палец в черной перчатке, - два: заранее прошу прощения за "грехи темперамента"... - Ах да, - проговорил папа, скривив в бороде губы, - вспомнил: склонность к Тосканскому Пороку [шутовской персонаж в моралите: в средневековом театре - представление в аллегорической форме добродетелей и пороков]... - Три: избранные тома из Ватиканской библиотеки. Я буду доволен, получив что-либо из этой тройки. - Учитывая важность поручения, - сказал Юлий, проявляя редкую щедрость исключительно для того, чтобы сорвать маску бесстрастия с лица Солово, - вы можете рассчитывать на обладание всеми тремя. Эксперимент закончился дорогостоящей неудачей, и папа решил при случае отыграться, по одной выдирая страницы из какой-нибудь книги, принадлежащей самому адмиралу. - Будут и помощники, - продолжил он. - Это дело интересует королей Франции и Арагона, императора Священной Римской империи, правителей Мантуи и Феррары... естественно, вместе с их армиями. Они окажут всю скудную помощь, на которую способны. Я привлеку даже собственные силы и свяжу всех официальным договором... Ну как? Более того, мои люди уж