ется устроиться спать возле моей двери. Я пришла жаловаться. - Что-то ей, видите ли, досаждает, - проговорил солдат, появившийся следом за ней наверху. - Или отсутствие чего-то... - Значит, вы полагаете, что нужно чего-то ждать, мастер Кромвель? - мягко спросил Солово. - Брр... она сегодня чего-то накличет, - сказал-Томас Кромвель. - Уже зажжены огни, их следует погасить до петухов. Привередливому адмиралу звуки всякой речи, кроме родной итальянской, казались сердитым кашлем, однако он уловил хладнокровие и воспитание в крестьянских интонациях солдата. - Как вы смеете!.. - воскликнула де Маринетти, должно быть, пятидесятый раз в тот день. Никто не обратил внимания - эти слова уже успели всем надоесть. Кромвель-то как раз и смел, потому что был при оружии и за границей, а также обладал качествами, полагавшимися сыну лондонского пивовара. - Эти благородные... посмотришь - так только глаза да доги, - продолжил он, - но дух скотного двора слышен за версту. - Да... да, спасибо, - проговорил адмирал Солово, лишь стоицизм удержал его от недопустимого проявления смущения. - Идет! - прошипел Нума Дроз от парапета, убедительным рубящим движением одетой в перчатку руки велев всем молчать. Кромвель позволил себе извиняющуюся улыбку. При всей симпатии к диктату страсти в людях адмирал сурово поглядел на де Маринетти. Она пробыла под его опекой всего лишь месяц... что же получится из этой молодежи? Заметив, что игра началась, Каллипия пожала узкими плечиками, изображая языческое неведение нравов своего времени и класса. Они услышали негромкий стук камешка о стекло неподалеку возле стены приорства [небольшой католический монастырь]. - Любовь ищет вход (если вы меня понимаете), - шепнул Нума Дроз. - Хотя постель и пуста, он должен запомнить эту ночь. Впечатляющим своей легкостью движением швейцарец поднялся, прицелился и выстрелил из арбалета. Ночную тишь огласил вой, подобающий концу света. - Прямо в причинное место! - взволновался Дроз, обращаясь к де Маринетти. - Симпатичный парнишка, но, боюсь, для вас теперь бесполезен. Дама, с видом более умудренным, чем допускали ее шестнадцать лет, уже спускалась по лестнице. Когда пол башни отсек нижнюю половину ее тела, она повернулась, чтобы ответить. - Если в том месте, откуда вы родом, - желая поддразнить, Каллипия вновь отпустила порцию искушения, - изучают античных авторов, тогда вы знаете, что есть более тонкие методы достижения блаженства, чем простой блуд. Я намереваюсь немедленно обратиться к ним. Спите спокойно, синьоры, - и ты тоже, швейцарец. Адмирал Солово (в точности знавший, что именно она имеет в виду) и солдаты, которые могли кое о чем догадаться (в худшем варианте), примолкли. В качестве пленницы де Маринетти оставалось лишь сеять семена, которые прорастут и будут цвести, отравляя своим ядом грядущие времена. С этим она и отбыла - победительницей. Сдавленные кольцами нездоровых спекуляций, трое похитителей последовали за ней вниз. Рыдания и стоны на земле приорства продолжались еще какое-то время и вдруг стихли - навсегда. "Чем же я стал, - подумал Солово, вспоминая то дитя, которым, бесспорно, некогда был, - если нахожу подобные жестокости забавными?" - Как профессионал профессионалу, - проговорил Томас Кромвель, обращаясь на следующее утро к Нуме Дрозу, - советую не предаваться мечтам. Будешь ли ты стрелять столь метко, если у тебя вынут глаза? И зачем дожидаться, чтобы оторвали твои побрякушки? Дроз понимал, что совет и ко времени, и к добру. И посему оторвал взгляд от удаляющейся мадам де Маринетти, опасаясь того, чтобы операция не была исполнена в буквальном смысле слова. - Выходит, не стоит связываться - дело скверное? - Скорее отличное, - кивнул Кромвель. - Как говорят на Палатине, она настолько изобретательна и бурна темпераментом, что полагает возможным придерживаться моногамии. Это в какой-то мере привлекает самого папу; в конце концов ему приходится соблюдать определенные приличия. Но, увы, дама кипит энергией, а папа Юлий - мужчина ревнивый. Он думает, что пребывание в этой дыре поможет охладить пыл его любовницы ко всем, кроме него самого. Нума Дроз расхохотался - звук непривычный и неестественный. - Это при всех новициатках [послушницы, воспитанницы в монастыре] и нас? Не упоминая уже о том, что здесь у половины знати под штанами торчат арбалетные стрелы. - А вот "нас" отсюда убери, - Кромвель отрезал точно железом. - В Риме я видел, что сделали с братьями Скрибьяччи за попытку исполнения подобного намерения. Кровь водопадом текла с помоста, и палачу пришлось доплатить. Зрелище самое поучительное, а посему я лично гляжу на эту девицу как на собственную мать. Нума Дроз признал мудрость такого мнения. - И кроме того, адмирал назначен ее опекуном, - заметил он. - Остерегайся его, англичанин: он читает мысли и повенчан со стилетом. - Он наделен завидным самоконтролем, - заключил Кромвель. - И я намерен подражать ему в этом отношении. Тебе тоже следует поступить подобным образом. Иначе, - он наморщил нос, - мы не сумеем пережить эту всепроникающую вонь. - Понимаю, - согласился Дроз. - Действительно пакость. Ненавижу цветы. Адмирал Солово, прислушивавшийся к разговору, решил, что между обоими его наемниками ничего важного не произойдет. Конечно, в уме он уже учел, что ему, возможно, придется устранить одного из них или сразу обоих, однако в настоящее время этот запасной план - "охлажденный", но готовый к употреблению - мог оставаться в леднике, полном других тонких расчетов. Он отправился дальше. - Неужели эти двое будут таскаться за мной повсюду? - огрызнулась де Маринетти. - Я даже не могу выйти в сад, чтобы... - Терпение, - сказала настоятельница, - вот истинная основа счастья. А вот недостаток терпения, пожалуй, может послужить лишь седалищем бед. - Седалище бед этой девицы, - шепнул Дроз Кромвелю, - ее собственный зад. Каллипия яростно разглядывала ни в чем не повинную траву и только поручила себя высшим силам, услыхав этот выпад. Солово был рад, что может наблюдать за сценкой со стороны, придерживая в резерве собственные внушительные силы. - Например, - мягко продолжала настоятельница, - потребовалось терпение, чтобы вырастить этот великолепный сад, но за несколько десятилетий мое воздержание принесло превосходный урожай. Оглядись вокруг, дитя мое. Безопасности ради де Маринетти коротко оглядела высокие валы цветущих кустов, вытянувшиеся вдоль дорожек. Там, где стены сада встречались с небом, ее взору представали лишь звездочки цветов и усики. - Этого слишком много, - объявила она. Вы заставляете природу перенапрягаться. Суждение адмирала не было столь строгим. Хотя он выработал в себе эстетическое безразличие (также безопасности ради), но все-таки любил этот буйный сад. Необычайное изобилие укромных уголков делало его раем для убийцы. - Как вы, должно быть, уже успели понять, - продолжала тихая старая дама, - этот сад - моя гордость и счастье. Он процветает и плодоносит в прямой зависимости от той радости и привязанности, которые я ощущаю, и является таким образом Богом разрешенной метафорой. - Но это может быть лишь в том случае, - убежденным тоном проговорил мастер Кромвель, - если каждый человек - хозяин своей судьбы. Я слыхал, что в Антверпене предполагают, будто Всемогущий запустил в действие универсальный механизм и шагнул в сторону. Мнения различны, но что, если Господь опочил до самого Судного дня? А тогда - мы одни, и это всего лишь буйная растительность, и не более. И что из этого следует? Настоятельница вопросительно поглядела на адмирала. - В порядке прихоти, - произнес он, - я позволяю своим помощникам либеральные речи. Это развлекает меня... Впрочем, иногда неожиданно возникает необычная перспектива. Однако, если вы усматриваете в его словах нечто обидное... - Нет, - любезно ответила настоятельница. - Пусть он и англичанин, но разум его обнаруживает допустимую проницательность. Кромвель снова нахмурился, и наблюдательный адмирал заметил, как лик убийцы на короткий миг выбрался из места своего заточения. - Ну, - отозвался Нума Дроз, - если каждому позволено воткнуть свою пику, я бы сказал, что здесь можно устроить удобное место для обороны приорства: срубить все, что растет, сделать поверху стен платформы и бойницы, и тогда можно продержаться несколько дней против каких-нибудь пиратов или вольных разбойничков. - Или любовников здешних обитательниц, - ответил Кромвель в холодной ярости. Настоятельница заговорила немедленно. - Растительность, - она велела Дрозу молчать, - не будет срублена. Я категорически запрещаю это. Интонация в ее голосе заставила заново очнуться всю маленькую группу. Де Маринетти поглядела на настоятельницу, быть может почуяв слабое место, на котором можно сыграть. Солово пришлось подавить вспышку удивления. Солдаты, услыхав повышенные голоса, непроизвольно вытянули руки по швам. - Это единственная прихоть, которую я позволяю себе, - продолжала она в порядке объяснения. - Во всем, что вне этого сада, я подчинила Богу свою волю; но сюда я возвращаюсь, чтобы перестроить свои ряды. Господа, я надеюсь, вы оцените эту военную метафору... Они кивнули. - Красота утаенная потеряна, - заметила де Маринетти. - А без ограничений красота пропита и проедена, - возразила настоятельница. - Чувства надлежит укрощать и содержать впроголодь, как льва в парке развлечений. Адмирал явил искреннее согласие и с удовольствием обратился памятью к тем временам, когда сам был только рабом чувств: до трагедий и опыта, до Марка Аврелия и стоицизма. Лишь Кромвель казался недовольным победой настоятельницы. - Я слыхал, что в еврейских писаниях говорится: перед престолом суда каждой душе придется ответить за пропущенные удовольствия. - За каждое _недозволенное_ удовольствие, - поправила настоятельница. - Наемник, цитируй правильно. - Ну а дозволенное, - весело произнес Кромвель, - различается, если переходить от секты к секте. Годы и скорбь отделяли настоятельницу от опасной энергии англичанина, и она не могла обвинить его в этой выходке. "Христос, - вспомнила она, - находится в каждом человеке... только иногда в неузнаваемом облике". - Меня радует, - проговорила она, - ваше знакомство со Священным писанием. Как могло мне показаться, Всемогущий не играет чрезмерно большой роли в вашей жизни... - Тем не менее, конечно, не отвергая Господа, - ответил Кромвель (и все закивали, подчиняясь формальностям века), - нам легче представить Его находящимся где-то вдали. Можно видеть в Нем основу пристойного общественного порядка, но только не руку, управляющую людьми. На мой взгляд, мы можем считать себя сиротами, одинокими в этом мире... ну а раз так, каждый должен идти только своим путем. Настоятельница явно не была задета, и это только еще больше распалило Кромвеля. - Если бы я не знала, что Спаситель мой жив и однажды вновь ступит на Землю, жизнь стала бы... невыносимой. У нее не было бы никакого смысла. - Ну почему он должен существовать? - выкрикнул Кромвель, еще более возбуждаясь. - Каким образом мы с нашей ничтожной перспективой должны видеть какой-то смысл? Я не вижу необходимости в существовании ада, рая, да и смысла тоже. Мы обитаем в могучей Вселенной, настоятельница, и для нас этого более чем достаточно. Адмиралу Солово разговор давно уже был неинтересен, да и настоятельница сохраняла покой. Тем временем, сверху или снизу глядя на всю эту философию, Каллипия де Маринетти подмигнула Нуме Дрозу и переступила своими бесконечными ногами. Игнорируя всякие мысли о раскаленных докрасна щипцах и ноже палача, Дроз отвечал тем же, как подобает крохотной твари, хватающейся за любой быстротечный момент, предоставленный ей жизнью. - Итак, все они срезаны? - спокойно спросил адмирал Солово. - Все до единого, - ответила взволнованная новициатка. - И она не встала в обычное время. Сестры встревожены. Де Маринетти опустила утешающую (возможно) ладонь на плечи юной монахини и погладила ее руку. - Никто не думает, что вы в ответе за это, моя очаровательная, - проговорила она. - Мы можем подозревать кого угодно, только не вас. - И не меня! - запротестовал Кромвель. - Я способен на многое... - Точнее, на все, - поправил Нума Дроз, выражая мнение профессионала. - Но не на мелкую месть, - настаивал Кромвель. Адмирал поглядел на наемника, пронзая его серыми глазами. Последовал неприятный момент. Наконец, завершив внутреннее обследование, Солово удовлетворился. - Я верю вам, - сказал он. - Однако, учитывая эти непрекращающиеся дебаты с настоятельницей в течение последних двух недель и ваше явное нежелание смириться с поражением, легко простить наше первоначальное заблуждение. - Я не причинил бы зла не только настоятельнице, - держался своего Кромвель. Внимательный взгляд адмирала уже усматривал слабое сияние над его челом, - но и любой пожилой даме. - Если только этого не потребует дело, - вновь пояснил Нума Дроз. - Естественно, - снизошел Кромвель. - Тогда отлично, - проговорил Солово. - Петля подождет... какое-то время. Пойдемте, сначала изучим свидетельства. - Но для вопросов может не оказаться причин, - прокомментировал Нума Дроз. - Старые дамы нередко поздно встают. Моя прабабушка... - Нет, - уверенно заявил адмирал. - Здесь стало теснее, я чувствую это. Она ушла. Слова его разом решили вопрос, и все поднялись из-за стола. - Оставайтесь здесь, - обратился адмирал к новициатке и, заметив хищный огонек в глазах де Маринетти, добавил: - И все же лучше вам пойти с нами; хватит с вас приключений на сегодняшний день. Сад был пуст... зеленая могила обезглавленных стеблей. - Сколько же часов терпеливого труда, - удивилась Каллипия, - потребовалось, чтобы срезать и собрать каждый цветок. Безусловно, это работа или ненависти, или любви... - Чувства, связанные весьма близким родством, - прокомментировал адмирал, позволив себе нотку пренебрежения на первом слове. - А где располагается опочивальня настоятельницы? - осведомился он. Новициатка указала на внушительную преграду в конце погубленного сада. - Грубую силу, будьте любезны, - обратился адмирал к Нуме Дрозу. Огромный швейцарец немедленно прибег к помощи кованого сапога; дверь треснула, не выдержав насилия. С контрастирующей мягкостью он высвободил пострадавший засов. Дверь распахнулась. Адмирал Солово вошел в келью, как Мехмед-Завоеватель в Константинополь. Остальные следовали за ним с опаской, подобно ученикам у Гробницы Воскресшего. Гроб сей не был пустым. Настоятельница, оставив мир позади, спокойно сидела в кресле возле постели, окруженная своими собранными земными радостями. Повсюду, где только можно было, стояли чаши и вазы, полные цветов, даже пол и постель были густо усыпаны ими, так что обычно скудная и строгая келья в тот день просто полыхала многоцветием красок. Пока его помощники и последователи дивились, пытаясь запечатлеть в памяти увиденное, чтобы вспоминать в преклонном возрасте, Солово предпринял недолгий розыск и обнаружил незапечатанный конверт, прислоненный к полному цветов умывальному тазу. - _Я услышала зов_, - бесстрастно прочел он собравшимся свидетелям, - _и послушно покоряюсь ему, не желая ничего оставлять за собой. Мой Спаситель жив, я это знаю_. Томас Кромвель вздохнул. - Последнее слово, как всегда, оставалось за ней, - с горечью сказал он. - Должно быть, она ощутила на себе тяжелую руку времени, - предположил Кромвель, - и не ошиблась. Адмирал Солово сделал ход, которым обрек ладью Кромвеля на верную гибель. - Думаю, со старыми друзьями не прощаются так, как это сделала настоятельница. Представьте себе, каково ей было бы проснуться на следующее утро! - Быть может, она приняла яд, чтобы избежать позора, - терялся в догадках Кромвель, кривившийся над доской и не желавший признать поражение. - Нет, - ответил Солово, разглядывая опустошенный сад. - Я немного знаком с искусством отравителя. Настоятельница отбыла, повинуясь зову одной лишь природы. - И ее видели снова! - пискнула госпожа де Маринетти. - Этим утром! Одна из новициаток сказала мне. - Я тоже слыхал об этом, - проговорил адмирал. - Похоже, она сохранила интерес к своему бывшему саду. "Бывшему" - точное слово. Измученный скукой и похотью, Нума Дроз заставил повиноваться самых стойких монахинь, превратив сад, как и намеревался, в цитадель. За одну короткую неделю все растения исчезли, уступив место щебенке. - Мертвые, - Кромвель сплюнул, - уходят, и, конечно, незачем им возвращаться, чтобы смущать нас. В этом их огромнейшее достоинство. И этого требует правильный порядок вещей. - Как так? - спросил Солово, являя вежливый интерес к государственным соображениям солдата. - Ну, подумайте, что будет, - ответил англичанин смело и уверенно, - если каждый казненный своим господином будет возвращаться, чтобы осмеять его решение? Что будем делать, если каждый висельник потом будет изображать, что суд был неправым? Нет, адмирал, тогда начнется просто метафизическая анархия! Солово решил, что подобная ситуация скорее понравилась бы ему, и высказался в пользу открытой в обе стороны могилы. - К тому же, - продолжал Кромвель, - смерть этой женщины облегчало ожидаемое доказательство собственной правоты. Не сумев пробудиться к жизни вечной, она должна была, если только имела такую возможность, пережить крушение собственных фантазий. Однако, увы, она не способна на это, потому что я прав, а она мертва. Тут де Маринетти охнула и ткнула пальцем в воздух. Адмирал Солово улыбнулся, а Кромвель подпрыгнул, подбросив в воздух доску и шахматные фигурки. Настоятельница скользила вдоль одной из стен, прикасаясь к незримым цветам и нюхая их. Они видели старую даму как сквозь серую вуаль... фигура ее мерцала, словно бы она то и дело проходила врата между ее миром и реальным. Присутствия адмирала и его людей монахиня будто не замечала. Наконец, она вступила в некую часть параллельного мира, невидимую человеку, и исчезла подобно погашенному огоньку свечи. Каллипия де Маринетти глубоко вздохнула и провела руками по шелковому платью. - Вот уж не думала, - мурлыкнула она, - что испуг может быть столь восхитительным. Томас Кромвель был настроен менее оптимистично. Он глядел вслед видению, не скрывая жестокости. - Все это я воспринимаю как оскорбление, - проговорил он негромко. - Когда тебя преследуют духи, - сказал адмирал Солово, - важно стоять смирно. - Что? - гневно огрызнулся Кромвель, с трудом отрывая свой взор от настоятельницы, которая вновь приближалась, обходя исчезнувшие клумбы. - _Смирно_? Как это понимать? Солово со смирением пропустил мимо ушей неуважение подчиненного, посчитав его результатом перенапряжения. Более двух недель призрак определенно изводил Кромвеля как частыми появлениями - иногда в самый неудобный момент или минуты уединения, - так и их последствиями. Англичанин вбил себе в голову, что все, даже смешливые новициатки, смеются над ним. - Я хочу сказать, - терпеливо принялся пояснять адмирал, - что видения допускаются к нам через особые врата. Если проследить за ними с помощью нашего кривого зрения, они мимолетны и случайны. Одно мгновение ты видишь его, а потом оно вдруг исчезло, чтобы вновь объявиться в другом месте. Соответствие измерений между нашим миром и... тамошним не является ни точным, ни предсказуемым. И если ты примешься двигаться в подобный момент, то рискуешь угодить в иные края. Кто может сказать, какая жуткая пасть незримо может разверзнуться на расстоянии простертой руки возле него? Но Томас Кромвель зашел чересчур далеко, чтобы прислушаться к мудрым словам. Будущий канцлер Англии общался со своим подсознанием, возвращаясь назад на годы и сливаясь с корнями. До него доносились свирепые советы саксонских предков-язычников. Даже Король-Честолюбие не мог совладать с ветрами, что дули из этих глубин и краев. Глаза его сузились, и руки, что в будущем закроют монастыри в своей отчизне, сжимались и разжимались в бессильной ярости. "Можа и так, - сказал он, ни к кому особенно не обращаясь. Аккуратный придворный язык сменился диалектом более густым и быстрым. - Только, по-моему, меня осмеивают! _Похоже_ на то, и я сыт этим по горло!" Англичанин извлек потайной зазубренный кинжал, который Солово заметил еще при первой встрече, и бросился на мерцавший силуэт настоятельницы. Адмирал был достаточно заинтригован: во-первых, Кромвель оказался солдатом настолько, чтобы унизить свой гнев до услужливой жесткости, во-вторых, ему было интересно проверить собственную теорию. Тут англичанин исчез из виду, словно проглоченный. В первый раз после смерти, обнаружив интерес к этому миру, настоятельница медленно повернулась к адмиралу и торжествующе взвыла. Подобный звук едва ли удался бы ей при жизни... для смертного горла в нем было слишком много октав. А потом - на миг, должно быть, - глаза ее вспыхнули огнем. Но, несмотря ни на что, Солово намеревался следовать собственному совету. Не желая идти за Томасом Кромвелем в потусторонние миры, он только прочнее взялся за ручки кресла, не меняя позы. Затем весь долгий день адмирал был невольным свидетелем преследования Томаса Кромвеля по всей новой обители настоятельницы. Никто более не заходил в опустошенный сад, повинуясь резкому приказу Солово. Только Нума Дроз терпеливо обретался возле дверей, рассчитывая дождаться зова о помощи от своего работодателя. Тяжело и жутко тянулось время кровавой процедуры, однако, как выяснилось потом, лишь для отвода глаз... Прежде чем стих звук многоголосого воя, настоятельница поторопилась исчезнуть. В нескольких ярдах вдруг открылось другое _окно_, и Солово увидел, как она несется по коридору - в совершенно неподобающей старой даме манере - и в конце его стоит Томас Кромвель. Оба столкнулись в хаосе развевающегося черного повседневного платья монахини и нарядных одежд наемника. Белый как кость, но решительный Кромвель мастерски - снизу и внутрь - нанес смертельный удар под грудину. Не встречая сопротивления, нож двигался вверх, и вверх, за ним следовала вся рука Кромвеля. Без ущерба пронзив настоятельницу, он остолбенел. Тогда она расхохоталась и выколола ему правый глаз ногтем. И снова видение померкло. Так продолжалось все время. Еще несколько раз Кромвель пускался в драку, кинжал его безрезультатно пронзал призрак, сам же он претерпел не одно прискорбное ранение. Ну а потом - началось его бегство. Личный рай - ад или чистилище - настоятельницы изобиловал неопределенными белыми ландшафтами. Адмирал Солово видел холмы и равнины, интерьеры комнат той же тусклой расцветки. Иногда покрытый алой кровью Кромвель искал убежище внутри здания и отдыхал, задыхаясь и припав к стене. Но вскоре срывался с места, подгоняемый пронзительным голосом настоятельницы. В другие же моменты, казалось, по прошествии долгого времени, он улепетывал через предгорья или снежно-белые болота, спасаясь от преследующих, острых как бритва ногтей. Неземные вопли настоятельницы разносились над скучным пейзажем, вырывались из ворот, отдаваясь в ее прежнем саду. Их нес холодный ветер, теребивший серебряные волосы адмирала, прихватывавший и звуки печали, и запах отчаяния. Во время одной из менее драматических интерлюдий Солово вспомнил, что рассказывал ему оттоманский башибузук (естественно, под пыткой). В раю, утверждал он, дозволено все запрещенное на земле: вино, мальчики, красноречивая картинка на стене. Вечное пьянство было наградой за прижизненное воздержание. Для себя адмирал решил, что сохранит полный самоконтроль и за гробом (стоицизм - понятие абсолютное), но другие... Их эта идея могла привлекать. Так и настоятельница, прожившая в покое и мире три двадцатилетия и еще десять лет, могла наконец воспылать мщением. Конечно, ее-то хранилища подавленной агрессивности давно были переполнены. На деле Солово был чуточку разочарован, и его решение держаться поодаль от того мира только окрепло. Если все это она вытворяла, сорвавшись с поводка, какую же роль на самом деле играла добродетель в ее жизни? Воистину неприятная мысль. Все - или же начальная стадия - завершилось ранним вечером по времени адмирала. Для бедолаги Кромвеля, должно быть, прошел не один день или даже неделя. Заморгали, открываясь, неправильные порталы, и на покинутой городской площади, освещенной луной того мира, в котором оставался Солово, адмирал увидел, как Кромвеля загнали в угол... а потом отвел глаза, пока настоятельница сдирала кожу с вопящего солдата. Завершив сие деяние, она завернулась в кровавую шкуру и устремилась к вечности, полной новых злобных проказ. Солово более не видел ее, разве что в снах. Управлявшие представлением таинственные приливы сместились и затворили окна. Кромвель оказался низвергнутым на землю к ногам адмирала: обнаженный, но невредимый... и чудесным образом живой. Менее благодарный, чем следовало бы, Кромвель, пошатываясь, поднялся на ноги и ощупал грудь и руки, явно опасаясь, что ему только кажется, что они на месте. - Я снова целый! - выдохнул он. - Почти, - мягко ответил Солово, - если забыть про скрещенные папские ключи, которые она вырезала на твоей заднице. Кромвель едва не обернулся, однако к нему уже возвращались высшие чувства, подобные достоинству, и он сдержал себя. - Я подозреваю, что это изображение может остаться, - заметил Солово, не понуждаемый к тому обстоятельствами. Кромвель кивнул. - Но я _буду_ отмщен. Солово улыбнулся. - Каким образом? Настоятельница находится вне пределов твоей досягаемости. Теперь уже улыбнулся Кромвель, являя большую холодность, чем когда-либо прежде. Раньше честолюбие его не имело цели, но сейчас оно обрело миссию, укрепившую и направившую его десницу до конца дней. - Адмирал, она оставила здесь заложников, - сказал Кромвель, обнаженной рукой обводя все приорство, - все, что она любила: кирпичи и цемент, институции и культуру, весь образ жизни. Этими средствами я отомщу ей: удар за удар, рану за рану, и пусть она смотрит, не имея возможности помешать мне. Я честный человек, Солово, - в собственном понимании - и отплачу ей с процентами, попомните мои слова! Так Солово и сделал, попутно отметив простоту и невинность цивилизации, более молодой, чем его собственная. Он твердо верил, что Кромвель исполнит обет. Еще адмирал полагал, что, хотя история уже отлита в металле, протестующие стоны тех, кого она раздавила, должны быть услышаны. Вслух же Солово сказал: - Но, учитывая грядущую жизнь и все ваши прегрешения, признайте, ведь настоятельница _права_? Кромвель поглядел на башню приорства, умственным взором окидывая бригады разрушителей и светских наследников. - Права, - согласился он. - Но это лишь усугубляет дело [известно, что Томас Кромвель молодым человеком служил наемником в Италии; однако истинное время, когда сформировались его убеждения, оставалось до сих пор неизвестным]. - Он отнял у каждого из нас последнее утешение - сосиску! - Монашеская физиономия горела негодованием под лучами римского солнца. - Можете ли вы представить себе подобное! Пробужденный отталкивающей картиной, рожденной таким заявлением, Солово заставил себя обратиться к слуху. - Прошу прощения? - С незапамятных времен, преосвященный адмирал, - проговорил монах жалостным голосом, - каждый брат ежедневно получает свиную сосиску с кровью. Мы, германцы, любим такие. Столь интимно потребляя сырые компоненты недавно существовавших тварей мы приближаемся к сотворенному Богом циклу существования. Но фон Стаупиц теперь лишил нас этого рациона! - Сосиску нашу насущную даждь нам днесь? - ухмыльнулся Нума Дроз, громоздкий и нелепый в священническом облачении, словно лев в митре. Монах не знал, с одобрением или осуждением нужно воспринимать эту шутку, и решил склониться к первому варианту. - Именно! - согласился он. - И это еще не самое жуткое из его деяний. Представьте себе, он разбавляет водой пиво. Глаза патера Дроза - злые, как у козла, - вспыхнули желтым огнем. - Ну уж только не _это_! - сказал он. - Советую, возвращайтесь в Эрфурт и сделайте сукиному сыну "кровавого орла"! Монах был явно встревожен хлынувшим потоком подобной "симпатии". - О, понимаю... а что это Такое? - Кровавый орел? - отозвался Дроз. - Эту штуку изобрели викинги, а я всегда симпатизировал их старым добрым нравам. Сперва кладешь своего мужика - бабу тоже можно - лицом вниз и режешь спину до ребер. А потом берешь за кость и выворачиваешь наружу. Ну, как орел крылья распустил, понятно? Некоторые могут так протянуть несколько часов. Поскольку монах затруднялся с ответом, Дроз истолковал его ошеломленное - с открытым ртом - молчание как одобрение. - Значит, понял! - заключил он. - Правда, простая штука? - Я же предлагаю вам, - вмешался Солово, заставляя себя вновь овладеть ходом событий, - пойти и поесть. Вот флорин. Вон там обитает ремесленник, обрабатывающий мясо убитых животных. Ступайте и ешьте кровяные сосиски, пока не кончатся деньги. - Но, адмирал, - возразил монах, - сейчас я не голоден и... - Я _настаиваю_, - сказал Солово так, что и Нуме Дрозу захотелось броситься за сосиской. - И не возвращайтесь, пока не будете сыты. В противном случае я сочту, что все ваши жалобы на дурное обращение столь же пусты, как и монастырская кладовая. Монах заглянул в глаза адмирала и узрел в них пейзаж, истерзанный и вовсе не благосклонный к нему. Он подскочил и испарился, подобно гончей. - Итак, брат Мартин, - обратился Солово к оставшемуся монаху, - быть может, теперь вы получите возможность говорить. И что же вы скажете мне обо всем этом? - По-моему, лучше промолчать, - отозвался рыхлый застенчивый немец. - Простите, а вот этого не дозволено, - разом подвел итог адмирал. - Его святейшество снисходит к жалобам вашего ордена на нового главного викария. Мы обязаны и занять, и просветить вас. Мы не можем ничем занять молчуна. - Ага, именно так. - Дроз сверлил монаха своим жутким взглядом. - Расскажите нам о родимых тевтонских дурачествах, о которых я так наслышан... поговорим о сосисках, рослых бабах, о том, как подшутить над жидом; словом, о том, что вам интересно. - Это мой первый приезд в Рим, - запинаясь, произнес брат Мартин. - И я чуточку перевозбужден, к тому же устал, да, очень устал. Быть может, если я отдохну и... - Нет, - проговорил Солово столь же решительно, как и прежде. - Скажите, а что вы думаете о римлянах? Монах обнаружил большую стойкость, чем предполагало первое впечатление. Лицо его буквально отвердело, а латынь приобрела жесткость, не характерную для языка его отечества. - Все вы - сытые люди. Я никогда не видел, чтобы столько людей покорялись зову плоти. Адмирал Солово опустил подбородок на руку. - Да... Это точное определение. - За исключением присутствующих, - добавил монах, не из страха, просто из вежливости. - Я сожалею о подобной предвзятости, брат, - промолвил Дроз с жуткой улыбкой, которая для Солово означала, что в этот день некто обязательно пострадает где-нибудь в городе. - Но каждому дозволяется иметь собственное мнение, так я слыхал. Адмирал заказал новую бутылку из винной лавки, и ее скорое появление сгладило неловкость. Прежде чем задать вопрос, он попробовал содержимое. - Итак, с приходом нового главы августинцев для вашего ордена наступили трудные времена? На деле Солово превосходно знал, что так оно и было. Иоганн фон Стаупиц - томист [последователь Фомы Аквинского], член недавно модного "общежитийного братства" и, самое главное, фемист - взят был специально ради этой работы. В итоге в германских учреждениях ордена недовольство бурлило на пределе открытого взрыва. Двоих красноречивых (среди подобных себе) братьев отправили, чтобы поведать Риму общие скорби... вышло так, что среди них оказался брат Мартин Лютер. Это как раз его селекционеры Феме сочли готовым для восприятия влияния Рима и общества адмирала Солово. - Я бы сказал так, - ответил теперь Лютер. - Жизнь монаха должна быть суровой, но я нигде не слыхал, чтобы она заодно была и несчастной. И если позволите, скажу еще, что фон Стаупицу приказали угнетать нас по каким-то только ему известным причинам. Не зная, чему удивляться - проницательности монаха или грубой работе Феме, - адмирал пододвинул к гостю бутылку. - Надо выпить, - проговорил он самым рассудительным тоном. - Вино притупляет в человеке все, что ощущает скуку и боль, оно открывает для радости наше внутреннее "я". - Жизнь - дерьмо, пей и забудь, - добавил патер Дроз, пододвигая емкость еще ближе, так что она уже грозила упасть на колени Лютера. Как ни странно, монах оценил последние слова и был ими убежден. Поглотив вино мощным содроганием глотки, он облизнулся и тыльной стороной пухлой руки стер влагу с губ. Солово испытал одновременно и облегчение, и отвращение. Даже пираты, которых ему случалось знавать, не потребляли оглушающую рассудок жидкость столь недостойным образом. Вино, как считал адмирал, было могучим оружием против человека, потребляющего сей напиток как пиво. Теперь бастионы, защищающие рассудок монаха, взломаны и он открыт для восприятия новых идей и ощущений. - Ну хорошо, - проговорил Солово, собирая перчатки и письменный прибор. - Пока ваш коллега принимает блаженную смерть от тысячи сосисок, мы можем отсутствовать. Чем бы вы хотели заняться? Лютер огляделся, символически впивая могущественный город, некогда дом императора, а теперь ось веры. Первый натиск алкоголя открывал беспредельные возможности. - Мне бы хотелось, - сказал он, - сходить в... церковь. Так на глазах адмирала приличия одержали временную победу, воспользовавшись недолгим замешательством. Это ничего не значило. Учтены были и подобные оказии... Для того чтобы Нуму Дроза одеть как подобает священнику, потребовались уйма денег и обещание дополнительных милостей. Мало того, что он был невысокого мнения о ткани, так еще и не хотел расставаться со своими радужными шелками и пышными шляпами. Адмирал Солово наконец выиграл сражение, однако сопротивление было отчаянным. Среди знакомых адмирала не было клириков ростом в шесть футов и восемь дюймов, и поэтому ему пришлось заказывать подобное облачение втайне, что привело к дополнительным расходам. Но все эти сложности казались сущим пустяком по сравнению с тем, что требовалось, дабы заставить наемника вести себя хотя бы в приблизительном соответствии с образом. Однако новое дело все больше привлекало Дроза, начинавшего получать удовольствие от пантомимы. Прослушав мессу в церкви Кающейся св.Марии Египетской, он сидел с Лютером и адмиралом возле заведения неаполитанского булочника и трактирщика, наслаждаясь дневной пиццей [изобретение более раннее, чем можно подумать] и приглядывая за бурной жизнью соседнего Борделлетто. - Я _наслаждался_ службой, - проговорил Нума Дроз. - Она словно ножом заколола пелагианскую ересь. - Далась тебе эта самая "кафоличность", - заметил Лютер. - Ну, знаешь ли, в церкви в ладоши не хлопают, - ответил швейцарец, давая Солово возможность поразмыслить над своей внутренней сутью. - Смотри. Все это напомнило мне одну беседу с пленными янычарами. Клянусь: половина их отреклась от ислама не сходя с места! - А другая половина? - поинтересовался Лютер. - О, этих мы, дружище, насадили на колья! - Дроз вдруг вспомнил, кого он должен изображать. - Это я про то, как они поступают с нами... к тому же все они отступники. - Янычар, - пояснил Солово, обращаясь к монаху и рассчитывая, что маленькая интерлюдия пойдет тому впрок, - набирают из христианских детей; этим налогом облагаются все территории, покоренные оттоманами. Воспитанные как фанатичные мусульмане, они служат в гвардии султана. - Я слыхал о них, - ответил Лютер, - но сомневаюсь, можно ли здесь говорить об отступничестве. Вступать на путь к спасению следует лишь в зрелые годы. - Неужели? - невинно осведомился Дроз. - Ну раз ты так утверждаешь. Монах обнаружил некоторое замешательство, однако же дал ему пройти. Его явно больше волновала близость церкви, которую они только что посетили, к кварталу мигающих красных фонарей. Адмирал отметил, куда был обращен его пылающий взгляд. - Вас что-то смущает? - спросил он. - Не знаю, - ответил монах, морща чело. - Видите ли вы то, что вижу я? Солово и Нума Дроз послушно повернулись, но ничего неподобающего не увидели. Лютер повернулся к ним в некотором возбуждении - не совсем невинного происхождения, по мнению адмирала. - Я только что видел мужчин, открыто совокупляющихся с женщинами легкого поведения, - возмутился монах. - Поглядите! Вот они. Их следует выпороть! - Ну, - добродушно заметил Дроз, - это сделать несложно, хотя и будет кое-чего стоить! - Нет, нет и нет! - сказал монах. - Я имею в виду это открытое... общение, и еще возле церкви. Только подумайте, все это рядом с домом Господним, где горят лампады перед телом Христовым. Как они смеют творить подобные пакости! - Этим путем и вы попали сюда! - произнес невозмутимый Солово. - Вы хотите сказать, что моя мать... - взревел Лютер, вскакивая на ноги. - Мое замечание касалось лишь механики этого акта, а не ваших предков. Вы слишком нетерпимы к требованиям человеческой природы в городе, где достопочтенные люди стремятся жениться попозже. - Я смертельно поражен вашими словами, - ответил Лютер, сотрясаясь от негодования, и снова сел. - Похоже, у меня необычайные способности к этому, - заявил адмирал. - Итак, вы _допускаете_, что... - перебил его монах, - еще ощущая вкус облатки во рту... - Нет, - проговорил Солово раздражительным тоном, давая понять, что не желает присоединиться к подобной волне эмоций. - Я не допускаю того, что вы думаете, однако и в противном случае было бы немного позора. Дело всего лишь в том, что в своих вкусах я более сдержан. - И целеустремлен, - добавил откровенный Нума. - Я имел в виду, - продолжал адмирал, - одну из своих первых обязанностей на службе его святейшества, когда мне пришлось составлять "общественный реестр". В частности, для этого следовало пересчитать всех шлюх, занимающихся в Риме своим ремеслом; однако по лени своей я сдался, когда семь тысяч охотно назвались этим именем. И это - прошу отметить - в городе, где обитает пятьдесят-шестьдесят тысяч душ. В конце концов, опасаясь оскандалить как его святейшество, так и потомство, я указал в отчете лишь примерно четырнадцать сотен истинных профессионалок. Из этого числа примерно пять сотен составляли чужеземки, для того и привезенные в город. И поскольку было ясно, что ни одна из сих "несчастных" не умирает с голоду, следовало признать, что клиентуры у них хватает. Ну а раз так, грех, столь универсально распространенный, можно и не считать таковым. Прежде чем Лютер успел указать, что убийство и кражи практикуются не с меньшим размахом (но это их вовсе не оправдывает), адмирал дал знак Нуме Дрозу приступить к своей роли. Отточенное взаимодействие поймало монаха врасплох. - В любом случае, - начал Дроз-проповедник, - я слыхал такую теорию. Целью полового акта является размножение, правильно? - Да, - с опаской согласился Лютер. - Так учит Церковь, основываясь на естественном законе. - Итак, половой акт рождает плод, и всякое оплодотворение сексуально. Тогда выходит, - торжествующе промолвил Дроз, радуясь, что запомнил все как надо, - что всякий акт, исключающий зачатие, не является сексуальным. Если ты прибегаешь к предосторожностям или к методике, которую предлагают наиболее бойкие дамочки, тут ника