Вы француз? - Да, парижанин из Парижа! - Если так, вы, наверное, умеете гримасничать? - Черт возьми! - ответил Паспарту, задетый тем, что его национальность дала повод к подобному вопросу. - Мы, французы, умеем гримасничать, но нисколько не лучше американцев. - Верно. Я не могу вас взять в качестве слуги, но могу взять в клоуны. Понимаете, милейший, во Франции любят иностранных шутов, а за границей предпочитают французских. - Ах, вот как! - Вы, надеюсь, сильны? - Да, в особенности когда встаю из-за стола. - А петь вы умеете? - Да, - ответил Паспарту, который в свое время участвовал в нескольких уличных концертах. - Но сможете ли вы петь стоя вниз головой, так, чтобы на подошве вашей левой ноги вертелся волчок, а на подошве правой балансировала обнаженная сабля? - Еще бы! - ответил Паспарту, вспоминая свои упражнения в юношеские годы. - Ну вот, в этом все и дело, - заметил достопочтенный Батулькар. Соглашение было подписано hic et nunc [тотчас же, на месте (лат.)]. Наконец-то Паспарту нашел себе занятие! Он был приглашен делать все, что придется, в знаменитую японскую труппу. Правда, в этом было для него мало лестного, но зато через неделю он уже окажется на пути к Сан-Франциско! Представление, возвещенное с таким шумом достопочтенным Батулькаром, начиналось в три часа, и вскоре грозные инструменты японского оркестра - барабаны и там-тамы - уже грохотали у дверей балагана. Само собой понятно, что у Паспарту не было времени выучить какую-нибудь роль, но он должен был подпирать своими здоровенными плечами большую человеческую пирамиду, составленную "Длинными носами" бога Тенгу. Этим "гвоздем программы" заканчивалась серия различных номеров представления. Задолго до трех часов зрители заполнили просторный балаган. Европейцы и туземцы, китайцы и японцы, мужчины, женщины и дети теснились на узких скамейках и в расположенных против сцены ложах. Музыканты удалились вглубь балагана, и оркестр в полном составе - гонги, там-тамы, трещотки, флейты, тамбурины и большие барабаны - гремел вовсю. Спектакль походил на все обычные представления акробатов. Но надо признать, что японцы - лучшие эквилибристы в мире. Один из жонглеров, вооруженный веером и маленькими клочками бумаги, изображал изящных бабочек, порхающих над цветами. Другой благовонным дымом своей трубки быстро чертил в воздухе голубоватые слова, из которых составлялось приветствие зрителям. Третий жонглировал зажженными свечами, тушил их, когда они пролетали у его губ, снова зажигал одну о другую, не прерывая ни на мгновение своих ловких упражнений. Наконец, еще один проделывал всевозможные трюки с вертящимися волчками. Казалось, эти жужжащие игрушки начинали жить в его руках какой-то своей, особой жизнью; безостановочно вращаясь, они бегали по чубукам трубок, по остриям сабель, по тонким, как волосок, проволокам, протянутым от одного края сцены к другому, забирались на большие стеклянные сосуды, прыгали по ступенькам бамбуковой лестницы и разбегались во все углы, создавая сочетанием различных звуков самые странные гармонические эффекты. Фокусник жонглировал ими, а они все вертелись, словно мячики; он их подбрасывал деревянными ракетками, как воланы, а они вертелись не переставая; он прятал волчки в карман, а когда вынимал их оттуда, они все еще вертелись до той самой минуты, когда, спустив весь завод, загорались снопом бенгальских огней. Не стоит описывать все чудеса эквилибристики, показанные акробатами и гимнастами труппы. Упражнения на лестнице с шестом, шаром, бочонками и т.д. были исполнены с удивительной точностью. Но "гвоздем программы" все же было выступление "Длинных носов", совершенно удивительных эквилибристов, каких Европа еще не знает. Эти "Длинные носы" составляли особую корпорацию, находившуюся под непосредственным покровительством бога Тенгу. Одетые в средневековые костюмы, они носили за плечами по паре великолепных крыльев. Но главным их отличием был длинный нос, укрепленный на лице, и особенно то, как они им пользовались. Эти носы были из бамбука, длиною в пять, шесть и даже десять футов: у одних прямые, у других изогнутые, у одних гладкие, у других покрытые бородавками. Они были крепко привязаны, и все свои акробатические упражнения артисты производили с их помощью. Около дюжины поклонников бога Тенгу легло на спину, а товарищи их начали резвиться на их носах, торчавших, словно громоотводы, прыгая, перелетая с одного на другой и выделывая самые невероятные штуки. В заключение был специально объявлен особый номер - человеческая пирамида: полсотни "Длинных носов" должны были изобразить "колесницу Джаггернаута". Но, вместо того чтобы построить пирамиду, опираясь друг другу на плечи, артисты достопочтенного Батулькара пользовались для этой цели своими носами. Один из тех, кто составлял основание колесницы, недавно покинул труппу, и Паспарту, как человек сильный и ловкий, должен был занять его место. Конечно, честный малый чувствовал себя довольно уныло, когда ему пришлось, как в печальные дни юности, облачиться в украшенный разноцветными крыльями средневековый костюм, а к его лицу приладили шестифутовый нос! Но в конце концов этот нос доставлял ему пропитание, и Паспарту смирился. Паспарту вышел на сцену и встал в ряд вместе со своими товарищами, которые должны были изображать основание "колесницы Джаггернаута". Затем все они растянулись на полу и подняли носы к небу. Вторая группа эквилибристов поместилась на остриях этих носов, затем взгромоздилась третья, еще выше - четвертая, и скоро живое сооружение, державшееся только на острие бамбуковых носов, вознеслось до самого потолка балагана. Аплодисменты публики все усиливались, звуки оркестра нарастали подобно грому, как вдруг пирамида зашаталась и равновесие нарушилось: один из нижних носов, видимо, допустил какой-то промах, выбыл из игры, и все сооружение рассыпалось, как карточный домик... То была вина Паспарту, который, покинув свое место, перелетел без помощи крыльев через рампу и, взобравшись на галерею, упал к ногам одного из зрителей с криком: - Сударь! Сударь! - Это вы? - спросил тот. - Да, я! - Ну что ж, в таком случае идем на пакетбот, мой милый. Мистер Фогг, находившаяся с ним миссис Ауда и Паспарту поспешили к выходу из балагана; но там их остановил разъяренный Батулькар, требуя возмещения убытков. Филеас Фогг умерил гнев достопочтенного владельца балагана, бросив ему пачку банковых билетов. И в половине седьмого, перед самым отплытием американского пакетбота, мистер Фогг и миссис Ауда вступили на палубу судна, сопровождаемые Паспарту с крыльями за спиной и шестифутовым носом, который он так и не успел снять! ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, во время которой совершается путешествие через Тихий океан То, что произошло неподалеку от входа в Шанхайский порт, понятно само собой. Сигналы "Танкадеры" были замечены с пакетбота, шедшего в Иокогаму. Увидев приспущенный флаг, капитан направил свое судно к маленькой шхуне. Несколько мгновений спустя Филеас Фогг, оплатив свой проезд согласно уговору, передал Джону Бэнсби пятьсот пятьдесят фунтов стерлингов. Затем достопочтенный джентльмен, миссис Ауда и Фикс поднялись на палубу парохода, который тотчас же взял курс на Нагасаки и Иокогаму. Прибыв в Иокогаму утром 14 ноября в назначенный час, Филеас Фогг расстался с Фиксом, который пошел по своим делам, и отправился на "Карнатик", где узнал, к великой радости миссис Ауды, а может быть, и своей, хотя по его виду это не было заметно, что француз Паспарту действительно прибыл накануне в Иокогаму. Филеас Фогг, который должен был в тот же вечер отплыть в Сан-Франциско, немедленно отправился на поиски своего слуги. Его обращение к французскому и английскому консулам не дало результата; тщетной оказалась надежда встретить Паспарту на улицах Иокогамы. Фогг совсем уже было отчаялся найти Паспарту, как вдруг, повинуясь какому-то инстинкту, а может быть, предчувствию, зашел в балаган достопочтенного Батулькара. Конечно, он не мог бы узнать Паспарту в его эксцентрическом одеянии, но тот, лежа на спине, заметил своего господина среди зрителей на галерее. Увидев его, он невольно сделал своим длинным носом движение, которое нарушило равновесие всей пирамиды. Читатель уже знает, что из этого последовало. Все это Паспарту услышал из уст миссис Ауды, которая рассказала ему также, как протекал их переезд из Гонконга в Иокогаму в обществе некоего господина Фикса на шхуне "Танкадера". Услышав фамилию Фикса, Паспарту даже бровью не повел. Он считал, что еще не время рассказать мастеру Фоггу о том, что произошло между ним, Паспарту, и сыщиком. Поэтому, описывая свои похождения, он обвинил во всем себя и просил прощения за то, что застрял в Гонконге, накурившись опиума до бесчувствия. Мистер Фогг невозмутимо выслушал этот рассказ и ничего не сказал, потом он снабдил своего слугу деньгами, достаточными для того, чтобы тот мог приобрести здесь же, на судне, более подходящий костюм. Не прошло и часа, как Паспарту, освободившись от носа и крыльев, ничем уже не напоминал поклонника бога Тенгу. Пакетбот, совершавший рейсы между Иокогамой и Сан-Франциско, принадлежал Тихоокеанской почтовой компании и назывался "Генерал Грант". Это был большой колесный пароход вместимостью в две тысячи пятьсот тонн; он был хорошо оснащен и мог развить большую скорость. Громадный балансир непрерывно поднимался и опускался над палубой судна; один его конец соединялся со штоком поршня, а другой - с кривошипом, который преобразовывал прямолинейное движение во вращательное и передавал его непосредственно оси колес. "Генерал Грант" был оснащен тремя мачтами и мог нести паруса, большая поверхность которых значительно увеличивала скорость судна. Следуя по двенадцати миль в час, пакетбот должен был пересечь Тихий океан за двадцать один день. Таким образом, Филеас Фогг мог рассчитывать, что, прибыв в Сан-Франциско 2 декабря, он будет в Нью-Йорке одиннадцатого, а в Лондоне - двадцатого, то есть на несколько часов раньше роковой даты - 21 декабря. На пароходе было много пассажиров: англичане, американцы, немало китайских кули, эмигрировавших в Америку, было также несколько офицеров индийской армии, которые проводили свой отпуск, совершая кругосветное путешествие. Плавание прошло без всяких морских приключений. Пакетбот, движимый мощными колесами и неся большое количество парусов, шел ровно, без качки. Тихий океан оправдывал свое название. Мистер Фогг был, как всегда, спокоен и малообщителен. Его молодая спутница чувствовала, что она все больше и больше привязывается к этому человеку и не только узами признательности. Молчаливый, но проявивший к ней столько великодушия, Филеас Фогг производил на нее гораздо большее впечатление, чем она сама думала, но чувства, в которых она почти не отдавала себе отчета, как будто нисколько не действовали на загадочную натуру мистера Фогга. Миссис Ауда была теперь всей душой заинтересована в планах нашего джентльмена. Ее тревожили все препятствия, которые могли привести к неудаче путешествия. Она часто беседовала об этом с Паспарту, который прекрасно умел читать в ее сердце. Славный малый теперь слепо верил в своего господина и, не переставая, расточал похвалы великодушию, благородству и самоотверженности мистера Фогга; успокаивая Ауду относительно исхода путешествия, он убеждал ее, что самая трудная часть пути пройдена: они уже миновали экзотические страны - Китай и Японию - и вновь вступают в пределы цивилизованного мира; чтобы закончить в срок это невероятное путешествие вокруг света, осталось только проехать поездом от Сан-Франциско до Нью-Йорка и океанским пароходом от Нью-Йорка до Лондона. Через девять дней после отъезда из Иокогамы Филеас Фогг проехал ровно половину земного шара. Действительно, "Генерал Грант" 23 ноября пересек сто восьмидесятый меридиан, тот самый, на котором в Южном полушарии находятся антиподы Лондона. Правда, из восьмидесяти дней, имевшихся в его распоряжении, мистер Фогг истратил пятьдесят два, и у него оставалось в запасе всего двадцать восемь дней. Но здесь надо заметить, что если наш путешественник и находился на полпути, то лишь в отношении "разности меридианов", а в действительности он уже покрыл более двух третей всего расстояния. В самом деле, сколько вынужденных зигзагов пришлось ему проделать между Лондоном и Аденом, Аденом и Бомбеем, Калькуттой и Сингапуром, Сингапуром и Иокогамой! Если двигаться вокруг земли по пятидесятой параллели, на которой находится Лондон, то весь путь равнялся бы приблизительно двенадцати тысячам миль, тогда как Филеасу Фоггу, вынужденному считаться с капризами средств передвижения, предстояло проехать около двадцати шести тысяч миль, из которых к этому дню, 23 ноября, позади осталось около семнадцати с половиной тысяч. Теперь перед ним лежал прямой путь и не было Фикса, чтобы чинить препятствия! В этот самый день, 23 ноября, Паспарту испытывал большую радость. Читатель, наверное, помнит, что этот упрямец во что бы то ни стало пожелал сохранить на своих знаменитых фамильных часах лондонское время, считая неверным время всех других стран, через которые он проезжал. И вот 23 ноября, хотя он ни разу не переводил стрелок своих часов ни вперед, ни назад, они показали одинаковое время с судовыми часами. Легко понять, как торжествовал Паспарту. Ему очень хотелось знать, что сказал бы об этом Фикс, если бы находился здесь. "Этот мошенник наплел мне кучу вздора про меридианы, про солнце и луну! - твердил Паспарту. - Как бы не гак! Послушаешь этих людей, так сразу испортишь свои часы! Я всегда был уверен, что рано или поздно солнцу придется равняться по моим часам!.." Паспарту и не подозревал, что, будь циферблат его часов разделен на двадцать четыре часа, как на итальянских башенных часах, он не имел бы никакого основания торжествовать: в то время как судовые часы показывали бы девять утра, стрелки его часов показывали бы девять вечера, то есть двадцать один час пополуночи предыдущего дня, и разница во времени была бы как раз такая, какая существует между Лондоном и сто-восьмидесятым меридианом. Но если бы Фикс и мог объяснить это чисто физическое явление, то, несомненно. Паспарту оказался бы не способен понять и, главное, принять его. Во всяком случае, если бы сыщик, что было совершенно невероятно, появился в ту минуту на палубе, то Паспарту, с полным правом сердившийся на него, наверное, заговорил бы с ним на совсем другую тему и совершенно иным образом! Где же находился, однако, в это время Фикс?.. Он как раз и находился на борту "Генерала Гранта". Действительно, прибыв в Иокогаму, полицейский инспектор оставил мистера Фогга, рассчитывая вновь найти его днем, и немедля отправился к английскому консулу. Там он, наконец, получил ордер на арест, который следовал за ним от самого Бомбея и был выдан уже сорок дней назад: этот ордер был отправлен из Гонконга на том самом "Карнатике", на котором Фикс должен был ехать сам. Можно себе представить, как был разочарован сыщик! Ведь ордер стал теперь бесполезен! Фогг уже покинул английские владения! Отныне для ареста преступника необходимо было постановление о его выдаче! "Что ж! - сказал себе Фикс, несколько остыв от гнева. - Если мой ордер не годится здесь, он будет полезен в Англии. Этот мошенник, думая, что он сбил с толку полицию, собирается, как видно, вернуться на родину. Ну что ж! Я поеду за ним. Что же касается денег, то дай бог, чтобы хоть что-нибудь осталось! На все эти переезды, премии, судебные процессы, штрафы, покупку слона и прочие путевые расходы наш молодчик уже выбросил больше пяти тысяч фунтов. Но в конце концов банк достаточно богат!." Приняв такое решение, Фикс тотчас же отправился на пароход "Генерал Грант". Он был на палубе, когда туда поднялись мистер Фогг и миссис Ауда. К своему величайшему удивлению. Фикс узнал и Паспарту в его одеянии вестника бога Тенгу. Фикс тотчас же спрятался в каюту, чтобы избежать объяснения, которое могло все испортить; рассчитывая на большое количество пассажиров, сыщик надеялся не попасться на глаза своему врагу, но в конце концов столкнулся с ним лицом к лишу на носу корабля. Без долгих объяснении Паспарту схватил Фикса за горло и, к великому удовольствию нескольких американцев, которые немедленно стали: биться об заклад, задал несчастному сыщику великолепную трепку, наглядно доказавшую полное превосходство французского бокса над английским. Отведя душу, Паспарту сразу успокоился и почувствовал большое облегчение. Фикс поднялся в довольно плачевном состоянии и, взглянув на своего противника, холодно спросил: - Вы кончили? - Пока кончил. - Тогда пойдем поговорим. - Чтобы я... - Это в интересах вашего господина. Паспарту, словно загипнотизированный хладнокровием сыщика, последовал за ним, и они уселись на носу парохода. - Вы меня поколотили, - начал Фикс. - Хорошо. А теперь выслушайте. До сих пор я был противником господина Фогга, но теперь я на его стороне. - Наконец-то! - воскликнул Паспарту. - Вы его считаете честным человеком? - Ничуть, - холодно ответил Фикс, - я его считаю мошенником... Тише! Сидите спокойно и дайте мне договорить. Пока господин Фогг находился в британских владениях, я был заинтересован в том, чтобы задержать его до прибытия ордера на арест. Я делал для этого все. Я натравил на него жрецов из бомбейской пагоды, я напоил вас в Гонконге и разлучил с вашим господином, я сделал так, что он опоздал на пакетбот, шедший в Иокогаму... Паспарту слушал, стиснув кулаки. - Теперь же, - продолжал Фикс, - господин Фогг, по-видимому, возвращается в Англию? Превосходно, я последую за ним. Но отныне я буду устранять с его дороги все препятствия с таким же старанием, с каким я их до сих пор нагромождал. Вы видите, я переменил игру, ибо этого требуют мои интересы. Прибавлю, что ваши интересы совпадают с моими, так как лишь в Англии вы узнаете, служите ли вы у преступника или у честного человека! Паспарту очень внимательно выслушал Фикса и убедился, что тот говорит совершенно искренне. - Будем друзьями? - спросил Фикс. - Друзьями - нет, - ответил Паспарту. - Союзниками - пожалуй, но с одним условием: при малейшей попытке предательства я сверну вам шею. - Идет! - спокойно ответил полицейский инспектор. Одиннадцать дней спустя, 3 декабря, "Генерал Грант" вошел в пролив Золотых Ворот и прибыл в Сан-Франциско. Мистер Фогг пока что не выиграл и не проиграл ни одного дня. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ, в которой дается беглый обзор города Сан-Франциско в день митинга Было семь часов утра, когда Филеас Фогг, миссис Ауда и Паспарту ступили на американский материк, если можно назвать так плавучую пристань, к которой они пришвартовались. Эта пристань, поднимающаяся и опускающаяся в зависимости от прилива и отлива, облегчает погрузку и выгрузку судов. Здесь пристают клиперы всех размеров, пароходы всех национальностей, а также многоэтажные речные суда, курсирующие по реке Сакраменто и ее притокам. Тут же лежат груды разнообразных товаров, отправляемых в Мексику, Перу, Чили, Бразилию, в Европу и Азию, а также на различные острова Тихого океана. Обрадовавшись, что он, наконец, попал на американскую землю. Паспарту вздумал высадиться на берег посредством сальто-мортале самого высшего класса. Но, прыгнув на пристань, он чуть было не провалился, так как настил ее оказался гнилым. Смущенный столь неудачным "вступлением" на новый материк, честный малый испустил отчаянный крик, который вспугнул целую стаю бакланов и пеликанов, завсегдатаев плавучих пристаней. Мистер Фогг, сойдя на пристань, тотчас же осведомился, когда отправляется ближайший поезд в Нью-Йорк. Он отходил в шесть часов вечера. Мистер Фогг имел таким образом возможность провести в главном городе Калифорнии целый день. Он нанял экипаж и сел в него вместе с миссис Аудой. Паспарту взобрался на козлы, и экипаж - три доллара за рейс - отправился в "Международный отель". Со своего высокого сиденья Паспарту с любопытством обозревал большой американский город: широкие улицы, низкие, вытянувшиеся в правильную линию дома, церкви и храмы в стиле англосаксонской готики, гигантские доки, склады, похожие на дворцы, одни - деревянные, другие - кирпичные; по улицам двигались бесчисленные экипажи, омнибусы, трамваи, а по тротуарам сновала многочисленная толпа: американцы, европейцы, попадались также китайцы и индейцы - все те, из кого состояло двухсоттысячное население города. Паспарту удивлялся всему, что видел. Он был в том легендарном городе, который еще в 1849 году был центром бандитов, поджигателей, убийц, стекавшихся сюда, как в обетованную землю, на поиски золота; здесь весь этот сброд играл в карты на золотой песок, держа в одной руке нож, а в другой - револьвер. Но это "доброе старое время" прошло. Теперь Сан-Франциско имел вид большого торгового города. Высокая башня городской ратуши, на которой стояли часовые, возвышалась над всеми улицами и проспектами, пересекавшимися под прямым углом; между ними здесь и там виднелись зеленевшие скверы, а дальше находился китайский город, казалось перенесенный сюда в игрушечной шкатулке прямо из Небесной империи. Здесь не было больше ни сомбреро, ни красных рубашек, которые некогда носили золотоискатели, не было также индейцев, украшенных перьями; вместо всего этого - черные фраки и шелковые цилиндры - обязательная принадлежность многочисленных джентльменов, снедаемых жаждой деятельности. Некоторые улицы - и среди них Монтгомери-стрит, соответствующая по значению лондонскому Риджент-стрит, Итальянскому бульвару в Париже и нью-йоркскому Бродвею, - изобиловали великолепными магазинами, в витринах которых были выставлены товары, присланные со всех концов света. Когда Паспарту попал в "Международный отель", ему показалось, что он и не покидал Англии. Весь нижний этаж отеля был отведен под громадный бар - нечто вроде буфета, открытого бесплатно для всех посетителей. Вяленое мясо, устричный суп, бисквит, сыр-честер можно было получить без денег. Платили только за напитки - эль, портвейн, херес, если кому-нибудь приходило желание освежиться. Такой порядок показался Паспарту "вполне американским". Ресторан отеля был очень комфортабелен. Мистер Фогг и миссис Ауда заняли столик и получили обильный завтрак, который подавали на крошечных тарелочках негры-официанты. После завтрака Филеас Фогг в сопровождении миссис Ауды вышел из отеля и направился к английскому консулу, чтобы завизировать свой паспорт. На тротуаре он встретил своего слугу, который спросил, не следует ли перед поездкой по Тихоокеанской железной дороге запастись ради предосторожности несколькими дюжинами карабинов Инфельда или револьверов Кольта. Паспарту слышал толки о том, что индейцы племен сиу и поани, подобно испанским грабителям, останавливают поезда. Мистер Фогг ответил, что это совершенно излишняя предосторожность, но предоставил Паспарту свободу действовать, как ему заблагорассудится. Затем наш джентльмен продолжал свой путь к английскому консульству. Филеас Фогг не прошел и двухсот шагов, как "по чистейшей случайности" встретился с Фиксом. Сыщик изобразил крайнее удивление. Как? Он совершил вместе с мистером Фоггом переезд через Тихий океан, и они ни разу не встретились! Во всяком случае, Фикс почитает за честь вновь увидеть джентльмена, которому он стольким обязан, и, так как дела призывают его в Европу, он с восторгом совершит это путешествие в столь приятной компании. Мистер Фогг ответил, что он чрезвычайно польщен, и Фикс, который не хотел терять из виду нашего джентльмена, попросил у него разрешения вместе осмотреть этот любопытный город. Фогг согласился. И вот миссис Ауда, Филеас Фогг и Фикс отправились бродить по улицам Сан-Франциско. Вскоре они очутились на Монтгомери-стрит, где собралась огромная толпа. На тротуарах, посреди мостовой, на трамвайных рельсах, несмотря на движение экипажей и омнибусов, на порогах лавок, в окнах квартир и даже на крышах домов виднелось множество народа. Среди всей этой толпы сновали люди-афиши. По ветру развевались флажки и знамена. Со всех сторон слышались выкрики: - Да здравствует Кэмерфильд! - Ура Мэндибой! Это был какой-то митинг: так по крайней мере решил Фикс. Он поделился своей догадкой с мистером Фоггом и добавил: - Нам, пожалуй, лучше не ввязываться в эту давку, сударь, а то еще того и гляди получишь удар кулаком! - Вы правы, - ответил мистер Фогг, - и кулаки всегда остаются кулаками, даже если дело идет о политике! Фикс счел нужным улыбнуться на это замечание, и, чтобы лучше видеть все происходящее, но не толкаться в толпе, миссис Ауда, Филеас Фогг и Фикс взобрались на верхнюю площадку лестницы, которая вела на террасу, расположенную над Монтгомери-стрит. Перед ними, на другой стороне улицы, между складом угольщика и лавкой торговца керосином, возвышалась под открытым небом трибуна, к которой, видно, и стремились многочисленные потоки людей. По какому же поводу, с какой целью происходил этот митинг? Филеас Фогг не имел об этом никакого представления. Шло ли дело о назначении какого-нибудь важного военного или гражданского чиновника, о выборах губернатора штата или члена конгресса? Судя по необычайному возбуждению, охватившему город, можно было предположить и то и другое. В эту минуту в толпе началось заметное движение. Все руки взлетели вверх. Некоторые из них, сжатые в кулак, быстро поднимались и опускались среди неумолчных криков, очевидно свидетельствуя об энергии голосующих. Толпа бушевала и волновалась. Знамена, покачиваясь, исчезали на мгновение и появлялись вновь, изодранные в клочья. Волнение толпы докатывалось до лестницы, и вся масса человеческих голов подавалась то вперед, то назад, как волны моря под ударами шквала. Количество цилиндров уменьшалось на глазах, а те, что еще оставались на головах, утеряли свою нормальную высоту. - Как видно, этот митинг, - заметил Фикс, - посвящен какому-то животрепещущему вопросу. Меня не удивит, если окажется, что они вновь обсуждают _Алабамское дело_, хотя оно уже решено. - Возможно, - кратко ответил мистер Фогг. - Во всяком случае, - продолжал Фикс, - тут налицо два вождя: достопочтенный Кэмерфильд и достопочтенный Мэндибой. Опираясь на руку Филеаса Фогга, миссис Ауда с любопытством наблюдала бурную сцену, происходившую на улице. Фикс только было собрался узнать у соседей причину этого народного волнения, как вдруг движение в толпе усилилось. Приветственные крики и ругательства стали еще громче. Древки флагов превратились в наступательное оружие. Все руки сжались в кулаки. С крыш остановившихся карет и прервавших движение омнибусов началась настоящая перестрелка. Сапоги и башмаки описывали в воздухе длинные траектории, и среди выкриков послышалось несколько револьверных выстрелов. Свалка докатилась до лестницы и распространилась на нижние ступени. Как видно, одна из партий отступала, но зрителям не было понятно, кто берет верх: Мэндибой или Кэмерфильд. - Думаю, что благоразумнее всего нам будет уйти, - заметил Фикс, которому вовсе не хотелось, чтобы его "подопечный" ввязался в какую-нибудь историю или стал жертвой случайного удара. - Если здесь как-нибудь замешана Англия и в нас узнают англичан, то обязательно втянут в драку! - Английский гражданин... - начал было Филеас Фогг. Но наш джентльмен не успел закончить фразу. Сзади него, на террасе, раздались ужасающие вопли: "Гип-гип, ура! Да здравствует Мэндибой!." То был новый отряд избирателей, который спешил на подмогу, обходя с фланга сторонников Кэмерфильда. Мистер Фогг, миссис Ауда и Фикс очутились меж двух огней. Отступать было поздно. Поток людей, вооруженных кастетами и тростями с свинцовыми набалдашниками, был неудержим. Филеаса Фогга и Фикса, защищавших молодую женщину, сильно помяли. Как всегда флегматичный, мистер Фогг попробовал было отбиваться с помощью того естественного оружия, которым природа снабдила каждого англичанина, но тщетно. Здоровенный широкоплечий мужчина с рыжей бородой и багровым лицом, как видно предводитель этой банды, занес свои страшные кулаки над мистером Фоггом, и нашему джентльмену пришлось бы худо, если бы не Фикс, который самоотверженно принял предназначенный для другого удар. Огромная шишка тотчас же вскочила у него на голове под шелковым цилиндром, который сразу превратился в берет. - Янки! - процедил мистер Фогг, бросая на своего противника взгляд, полный презрения. - Англичанин! - ответил тот. - Мы с вами еще встретимся! - Когда вам будет угодно. Ваше имя? - Филеас Фогг. А ваше? - Полковник Стэмп В.Проктор. Вслед за тем человеческая волна пронеслась дальше. Фикса сбили с ног; когда он поднялся, вся его одежда была порвана в клочья, но серьезных ушибов он не получил. Его дорожное пальто оказалось разорванным на две неравные части, а брюки походили на штаны, которые носят некоторые индейцы, выдрав предварительно, согласно туземной моде, всю их заднюю часть. Но, главное, миссис Ауда осталась невредима, один лишь Фикс пострадал от кулачных ударов. - Благодарю вас, - сказал мистер Фогг сыщику, когда они выбрались из толпы. - Не за что, - ответил Фикс, - но идемте! - Куда? - В магазин готового платья. Действительно, подобное посещение было вполне своевременно. Костюмы Филеаса Фогга и Фикса превратились в лохмотья, словно оба джентльмена дрались на стороне достопочтенных Кэмерфильда или Мэндибоя. Час спустя, одевшись как следует и купив новые головные уборы, они вернулись в "Международный отель". Паспарту уже ожидал там своего хозяина, вооруженный полдюжиной шестизарядных револьверов центрального боя. Когда он заметил Фикса рядом с мистером Фоггом, лицо его омрачилось. Но миссис Ауда кратко рассказала ему о случившемся, и Паспарту успокоился. Очевидно, Фикс перестал быть врагом и сделался союзником. Он честно держал свое слово. После обеда вызвали экипаж, который должен был отвезти наших путешественников и их багаж на вокзал. Садясь в экипаж, мистер Фогг спросил Фикса: - Вы больше не видели этого полковника Проктора? - Нет, - ответил Фикс. - Я вернусь в Америку и найду его, - холодно произнес мистер Фогг. - Не подобает, чтобы британский гражданин позволил так с собою обращаться. Полицейский инспектор улыбнулся и промолчал. Как видно, мистер Фогг относился к той категории англичан, которые не допускают дуэли у себя на родине, но за границей готовы драться, когда надо защитить свою честь. Без четверти шесть путешественники прибыли на вокзал и застали поезд, готовый к отправлению. Входя в вагон, мистер Фогг спросил у проводника: - Послушайте, друг мой, что это сегодня происходило в Сан-Франциско? - Митинг, сударь, - ответил проводник. - Но мне показалось, что на улицах было необычайное оживление? - Нет, то был обычный избирательный митинг. - Вероятно, выбирали главнокомандующего? - спросил мистер Фогг. - Нет, сударь, мирового судью. Выслушав этот ответ, мистер Фогг молча вошел в вагон; через мгновение поезд на всех парах понесся вперед. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ, в которой описывается путешествие в экспрессе Тихоокеанской железной дороги "От океана до океана" - так называют американцы великий железнодорожный путь, пересекающий Соединенные Штаты в самом широком месте их территории. Но в действительности Тихоокеанская железная дорога разделяется на две части: Центральную Тихоокеанскую - между Сан-Франциско и Огденом - и Объединенную Тихоокеанскую - между Огденом и Омахой. Там сходятся пять отдельных линий, связывающих Омаху с Нью-Йорком. Таким образом, Нью-Йорк и Сан-Франциско в настоящее время соединены непрерывной металлической лентой длиной в три тысячи семьсот восемьдесят шесть миль. Между Омахой и Тихим океаном железнодорожный путь пересекает местность, часто еще посещаемую индейцами и дикими зверями, - обширную территорию, которую около 1845 года начали заселять мормоны после их изгнания из Иллинойса. В прежнее время, даже при самых благоприятных обстоятельствах, на переезд между Нью-Йорком и Сан-Франциско затрачивали шесть месяцев. Теперь же достаточно семи дней. В 1862 году, несмотря на противодействие депутатов южных штатов, которые желали, чтобы путь проходил южнее, железная дорога была намечена между сорок первой и сорок второй параллелями. Покойный президент Линкольн лично заложил начало пути в городе Омахе, в штате Небраска. Работы тотчас же начались и производились с чисто американской деловитостью, не терпящей ни бюрократизма, ни бумажной переписки. Быстрота строительства ни в коей мере не должна была вредить прочности сооружений. В прерии укладывалось-по полторы мили пути в день. По рельсам, уложенным накануне, локомотив доставлял рельсы, нужные на завтрашний день, и двигался все дальше и дальше, по мере того как строилась дорога. От Тихоокеанской железной дороги отходит несколько ответвлений: в штатах Айова, Канзас, Колорадо и Орегон. От Омахи она идет вдоль левого берега реки Платт до устья ее северного рукава, затем сворачивает к югу, пересекает земли Ларами, Уосатчский горный хребет, огибает Соленое озеро, подходит к столице мормонов Солт-Лейк-Сити, затем углубляется в долину Туилла, проходит пустыней, огибает гору Седара и Гумбольдта, пересекает Гумбольдт-ривер, горы Сьерра-Невада, Скалистые горы и долиной реки Сакраменто постепенно спускается к Тихому океану. Такова была эта длинная артерия, которую поезда пробегали за семь дней, и она позволяла мистеру Фоггу надеяться 11 декабря сесть в Нью-Йорке на пакетбот, следующий в Ливерпуль. Вагон, в котором поместился Филеас Фогг, представлял собою нечто вроде длинного омнибуса, лежащего на двух четырехколесных платформах, подвижность которых легко позволяла преодолевать кривые небольшого радиуса. В вагоне не было купе: перпендикулярно его оси располагались два ряда кресел; между ними оставался свободный проход, ведущий в туалетную комнату и уборную, которые имелись в каждом вагоне. По всей длине поезда вагоны сообщались между собою при помощи площадок, так что пассажиры могли свободно переходить из одного конца состава в другой; в их распоряжении были вагоны-рестораны, вагоны-террасы, вагоны-салоны, вагоны-кофейни. Недоставало только вагонов-театров. Но со временем появятся и они. По площадкам, соединявшим вагоны, непрестанно сновали газетчики, продавцы книг, напитков, сигар, съестных припасов и прочих товаров; в покупателях недостатка не было. Поезд отошел от станции Окленд в шесть часов вечера. Наступила ночь - темная, холодная ночь, небо заволокло тучами, которые угрожали каждую минуту прорваться снежной метелью. Поезд шел со средней скоростью. Принимая в расчет остановки, он двигался не быстрее двадцати миль в час; тем не менее, идя таким ходом, он мог пересечь территорию Соединенных Штатов в установленный срок. Пассажиры в вагоне разговаривали мало. Все начинали понемногу дремать. Паспарту сидел рядом с полицейским инспектором, но оба они молчали. После описанных выше событий их отношения заметно охладели. Не чувствовалось ни прежней симпатии, ни дружбы. Фикс ни в чем не изменил своего поведения, но зато Паспарту держался крайне сдержанно и при малейшем подозрении готов был задушить своего бывшего друга. Через час после отхода поезда пошел снег, но, к счастью, мелкий, не мешавший движению состава. Из окон вагона виднелась теперь лишь бескрайняя белая пелена, на фоне которой клубы выбрасываемого локомотивом пара казались сероватыми. В восемь часов в вагон вошел проводник и объявил пассажирам, что наступило время ложиться спать. То был "спальный" вагон, и через несколько минут он действительно превратился в Дортуар. Спинки кресел откидывались с помощью остроумных приспособлений, появлялись прекрасно набитые тюфяки, в несколько секунд возникли кабинки, и каждый пассажир вскоре получил в свое распоряжение удобную постель, защищенную плотной занавеской от нескромных взглядов. Простыни были белоснежные, подушки мягкие. Оставалось только лечь спать, что все и сделали, чувствуя себя, словно в каюте комфортабельного пакетбота, а поезд в это время на всех парах мчался через штат Калифорния. На территории между Сан-Франциско и Сакраменто рельеф местности довольно ровный. Эта часть железнодорожного пути носит название Центральной Тихоокеанской дороги; она начинается от Сакраменто и направляется на восток, где пересекается с линией, идущей от Омахи. От Сан-Франциско до столицы Калифорнии дорога идет прямо на север, вдоль реки Америкэн-ривер, впадающей в залив Сан-Пабло. Расстояние в сто двадцать миль между этими большими городами было покрыто за шесть часов, и к полуночи, когда пассажиры еще видели первый сон, поезд прибыл в Сакраменто. Таким образом, им ничем не удалось полюбоваться в этом большом городе, столице штата Калифорния; не увидели они ни его прекрасных набережных, ни широких улиц, ни великолепных отелей, ни скверов, ни церквей. Покинув Сакраменто и миновав станции Джанкшен, Роклин, Оберн, Колфакс, поезд углубился в горный массив Сьерра-Невада. В семь часов утра он прошел через станцию Сиско. Час спустя спальня вновь превратилась в обыкновенный вагон, и путешественники могли любоваться из окон прекрасной панорамой этого гористого края. Железнодорожный путь, подчиняясь капризам Сьерры, то полз по склону гор, то словно повисал над пропастью, то прихотливо извивался, избегая крутых поворотов, то устремлялся в узкие ущелья, откуда, казалось, не было никакого выхода. Паровоз с высеребренным колоколом, большим фонарем, бросавшим по сторонам желтоватый свет, и особым предохранительным выступом, торчащим впереди, как огромная шпора, сверкал, словно оправа очков; его свистки и гудки смешивались с ревом потоков и водопадов, а столбы дыма вились среди темных ветвей сосен и елей. На пути почти не попадалось ни мостов, ни туннелей. Железнодорожное полотно шло вдоль склонов гор, не всегда придерживаясь кратчайшего пути и не вступая в борьбу с природой. К девяти часам, через долину Карсон, поезд вступил в пределы штата Невада, следуя все время в северо-восточном направлении. В полдень он отошел от Рено, где была двадцатиминутная остановка, во время которой пассажиры успели позавтракать. Начиная от этого пункта, железнодорожный путь, следуя вдоль берега реки Гумбольдт-ривер, несколько миль идет к северу. Затем он поворачивает на восток и не покидает берегов реки вплоть до гор Гумбольдта, расположенных почти у самой восточной оконечности штата Невада, где река берет свое начало. Позавтракав, мистер Фогг, миссис Ауда и их спутники вновь заняли места в вагоне. Филеас Фогг, молодая женщина, Фикс и Паспарту, удобно усевшись, любовались разнообразными видами, проносившимися мимо окон: обширной прерией, на горизонте которой вырисовывались горы, и пенистыми, бурными ручьями. По временам большие стада бизонов, словно живая плотина, появлялись вдали. Эти нескончаемые армии жвачных часто являются непреодолимым препятствием для движения поездов. Бывают случаи, когда несколько тысяч бизонов плотными рядами тянутся поперек железнодорожного полотна много часов подряд. Паровозу приходится тогда останавливаться и ждать, пока путь вновь освободится. Так случилось и на этот раз. Около трех часов дня стадо в десять или двенадцать тысяч голов преградило дорогу. Паровоз, замедлив скорость, попытался было при помощи своей шпоры разбить с фланга эту громадную колонну, но был в