- Да, моя дорогая?.. - как всегда отозвался Аженор. - Я много думала, дядюшка, и решительно пришла к убеждению, что Джордж невиновен в ужасном преступлении, которое ему приписывают. - Однако, моя дорогая... - начал Аженор. - Здесь нет никаких "однако"! - повелительнб оборвала его Жанна. - Джордж невиновен, дядюшка! - Однако... Жанна выпрямилась с трепещущими от гнева ноздрями. - Я вам говорю, племянник, - заявила она сухим тоном, - что мой брат Джордж невиновен. Аженор смирился. - Да, это так, тетушка, - униженно согласился он. С тех пор невиновность Джорджа стала признанным фактом, и Аженор де Сен-Берен не осмеливался больше ее оспаривать. Больше того: утверждения Жанны не остались без влияния на его настроение. Если у него еще не было полной уверенности в невиновности мятежного капитана, то, по крайней мере, убежденность в его вине была поколеблена. В продолжение следующих лет горячая вера Жанны все укреплялась, но основана она была более на чувствах, чем на рассудке. Выиграв сторонника в лице племянника, она кое-чего добилась, но этого было мало. К чему провозглашать невиновность брата, если нельзя ее доказать? После долгих размышлений ей показалось, что она нашла средство. - Само собой разумеется, - сказала она в один прекрасный день Аженору, - недостаточно, чтобы мы с вами были убеждены в невиновности Джорджа. - Да, моя дорогая, - согласился Аженор, который, впрочем, не чувствовал столько уверенности, чтобы спорить. - Он был слишком умен, - продолжала Жанна, - чтобы допустить такую глупость, слишком горд, чтобы пасть так низко. Он слишком любил свою страну, чтобы ее предать. - Это очевидно. - Мы жили бок о бок. Я знала его мысли, как свои собственные. У него не было другого культа, кроме чести, другой любви, кроме любви к отцу, другого честолюбия, кроме славы отечества. И вы хотите, чтобы он задумал проект предательства и обесчестил себя флибустьерским1 предприятием, покрыв позором и себя и семью? Скажите, вы этого хотите, Аженор? - Я?! Да я ничего не хочу, тетушка, - запротестовал Аженор, рассудив, что будет благоразумнее присвоить Жанне это почтительное обращение, прежде чем его к тому призовут. - Что вы на меня так смотрите своими большими круглыми глазами, точно никогда меня не видели! Вы прекрасно знаете, однако, что такое гнусное намерение не могло зародиться в его мозгу! Если вы это знаете, говорите! - Я это говорю, тетушка, я говорю! - Это не он виновен, несчастный!.. А те, которые выдумали эту легенду со всеми ее подробностями, негодяи! - Бандиты!.. - На каторгу их послать! - Или повесить!.. - Вместе с теми газетчиками, которые распространяли лживые новости и стали, таким образом, причиной нашего отчаяния и позора! - Да, эти газетчики! Повесить их! Расстрелять! - Значит, вы, наконец, убедились? - Абсолютно! - Впрочем, хотела бы я посмотреть, как бы вы осмелились высказать на этот счет иное мнение, чем мое! - Я не имею желания... - В добрый час!.. А без этого, вы меня знаете, я бы прогнала вас с глаз, и вы никогда в жизни меня не увидели бы... 1 Флибустьеры - морские разбойники. - Сохрани меня боже! - вскричал бедный Аженор, совершенно потрясенный такой ужасной угрозой. Жанна сделала паузу и посмотрела на свою жертву уголком глаза. Очевидно, она нашла ее в желательном виде, так как приглушила свою жестокость, более искусственную, чем чистосердечную, и продолжала более мягким тоном: - Ведь недостаточно, чтобы мы с вами были убеждены в невиновности Джорджа. Надо дать доказательства, вы понимаете, мой дорогой дядюшка? При этом обращении физиономия Аженора расцвела. Гроза, решительно, прошла мимо. - Это очевидно, - согласился он со вздохом облегчения. - Без этого мы можем кричать со всех крыш, что Джорджа осудили напрасно1, и нам никто не поверит. - Это слишком очевидно, моя бедная крошка. - Когда мой отец, сам отец, принял на веру слухи, происхождения которых не знает, когда он умирает от горя и стыда на наших глазах, не проверив отвратительных россказней, когда он не вскричал, слыша обвинения против сына: "Вы лжете! Джордж не способен на такое преступление!", - как хотим мы убедить чужих, не дав им неопровержимых доказательств невиновности моего брата? - Это ясно, как день, - одобрил Аженор, почесывая подбородок. - Но вот... эти доказательства... Где их найти? - Не здесь, конечно... - Жанна сделала паузу и прибавила вполголоса: - В другом месте, быть может... - В другом? Где же, мое дорогое дитя? - Там, где произошла драма. В Кубо. - В Кубо? - Да, в Кубо. Там находится могила Джорджа, потому что там он умер, судя по рассказам, и если это так, станет видно, какой смертью он погиб. Потом нужно найти людей, переживших драму. Джордж командовал многочисленным отрядом. Невозможно, чтобы они все исчезли... Нужно допросить свидетелей и через них выяснить истину. Лицо Жанны озарялось по мере того, как она говорила, голос ее дрожал от сдерживаемого энтузиазма. - Ты права, девочка! - вскричал Аженор, незаметно попадая в западню. Жанна приняла задорный вид. - Ну, - сказала она, - раз я права, едем! - Куда? - вскричал остолбеневший Аженор. - В Кубо, дядюшка! - В Кубо? Какого же черта ты хочешь послать в Кубо? Жанна обвила руки вокруг шеи Аженора. - Вас, мой добрый дядюшка, - шепнула она нежно. - Меня?! Аженор высвободился. На этот раз он серьезно рассердился. - Ты с ума сошла! - запротестовал он, пытаясь уйти. - Совсем нет! - ответила Жанна, преграждая ему дорогу. - Почему бы, в самом деле, вам не поехать в Кубо? Разве вы не любите путешествий? - Я их ненавижу. Явиться на поезд в назначенный час - это свыше моих сил. - А рыбная ловля, вы ее тоже ненавидите, не правда ли? - Рыбная ловля?.. Я не вижу... - А что вы скажете о рыбе, выуженной из Нигера и положенной на сковородку? Вот это не банально! В Нигере пескари огромны, как акулы, а уклейки похожи на тунцов! И это вас не соблазняет? - Я не говорю нет... Однако... - Занимаясь рыбной ловлей, вы сделаете расследования, допросите туземцев... - А на каком языке? - насмешливо перебил Аженор. - Я не думаю, чтобы они говорили по-английски. - И вот потому-то, - хладнокровно сказала Жанна, - лучше с ними говорить на языке бамбара. - На бамбара? А разве я знаю бамбара? - Так выучите его. - В моем возрасте? - Я же его выучила, а я ваша тетка! - Ты! Ты говоришь на бамбара? - Без сомнения. Послушайте только: "Джи докхо а бе на". - Что это за тарабарщина? - Это значит: "Я хочу пить". А вот еще: "И ду, ноно и мита". - Я признаюсь, что... ноно... мита... - Это означает: "Войди, ты будешь пить молоко". А вот: "Кукхо бе на, куну уарара уте а ман думуни". Не отгадывайте! Перевод: "Я очень голоден, я не ел со вчерашнего вечера". - И надо все это учить? - Да, и не теряйте времени, так как день отправления недалек. - Какой день отправления? Но я не отправлюсь! Вот еще идея! Нет, я не буду вести пустую болтовню с твоими туземцами. Жанна, по-видимому, отказалась от мысли его убедить. - Тогда я еду одна, - сказала она печально. - Одна, - пробормотал ошеломленный Аженор. -" Ты хочешь ехать одна... - В Кубо? Конечно. - За полторы тысячи километров от берега! - За тысячу восемьсот, дядюшка! - Подвергнуться самым большим опасностям! И совсем одна!.. - Придется, раз вы не хотите ехать со мной, - ответила Жанна сухим тоном, - Но это безумие! Это умственное заблуждение! Белая горячка! - закричал Аженор и убежал, хлопнув дверью. Но когда назавтра он хотел увидеть Жанну, ему ответили, что она не принимает, и так было и в следующие дни. Аженор не вынес этой игры. Через четыре дня он спустил флаг. Впрочем, каждый раз, как его молодая тетушка выражала какое-нибудь желание, он постепенно склонялся на ее сторону. Это путешествие, сначала казавшееся ему бессмысленным, на второй день стало представляться возможным, на третий - очень выполнимым, на четвертый - чрезвычайно легким. Вот почему не прошло четырежды двадцать четыре часа, как он почетно сдался, признал свою ошибку и заявил, что готов отправиться. Жанна имела великодушие не упрекать его. - Изучите сначала язык страны, - сказала она, целуя его в обе щеки. С этих пор Аженора только и можно было видеть старательно изучающим язык бамбара. Прежде чем пуститься в путь, Жанна должна была получить согласие отца. Она получила его легче, чем надеялась. Едва лишь она сказала, что хочет предпринять путешествие, как он сделал жест, выражавший согласие, и тотчас погрузился в свою угрюмую печаль. Слышал ли даже он слова дочери? По всей очевидности, здесь его ничто уже не интересовало. Устроив эту сторону дела, Жанна и Аженор начали готовиться к путешествию. Они еще не знали в то время, какую поддержку может им оказать экспедиция Барсака. Они поступали так, точно им придется предпринять одним и лишь с собственными ресурсами эту сумасшедшую скачку за три-четыре тысячи километров. Уже несколько лет Жанна тщательно изучала географию тех областей, которые собиралась пересечь. Труды Флеттерса, доктора Барта, капитана Бингера, полковника Монтейля дали ей точное понятие об этом крае и его обитателях. Она также узнала, что, если организует вооруженную экспедицию, то есть окружит себя внушительным отрядом в триста-четыреста добровольцев, которых придется вооружить, кормить и оплачивать, то ей придется понести значительные расходы, и, кроме того, она столкнется с воинственными племенами, которые противопоставят силе силу. Ей придется сражаться, чтобы достигнуть цели, если только она ее достигнет. Капитан Бингер заявлял, что если туземцы захотят помешать экспедиции пройти, они всегда это сделают или атакуя ее, или опустошая все перед ней и вынуждая отступить из-за недостатка припасов. Жанна, крайне пораженная этим замечанием, решила предпринять мирное путешествие. Поменьше оружия на виду, несколько преданных, надежных людей, и жизненный нерв войны - деньги и, кроме них, - подарки, предназначенные вождям селений и их чиновникам. Заготовив полотняную одежду для сухого времени года и шерстяную для дождливого, Жанна и Аженор уложили ее в сундуки, доведя их число до минимума. Они упаковали подарки туземцам: негодные к употреблению скверные ружья, узорчатые материи, яркие и пестрые шелковые платки, поддельный жемчуг, иголки, булавки, галантерейные товары, парижские вещицы, галуны, пуговицы, карандаши и прочее - в общем целый мелочной базар. Они увозили также с собой аптечку, оружие, подзорные трубы, компасы, лагерные палатки, несколько книг, словари, самые свежие географические карты, кухонную посуду, туалетные принадлежности, чай, провизию, словом, целый груз необходимых предметов, старательно выбранных для долгого пребывания в .лесах, вдали от каких-либо центров снабжения. Наконец, металлический футляр, никель которого блестел на солнце, содержал набор удилищ, лесок и крючков в количестве, достаточном для полдюжины рыболовов. Это был личный багаж Аженора. Тетка и племянник, или дядя и племянница, как вам больше нравится, решили отправиться в Ливерпуль, где должны были сесть на судно линии Уайт - Стар - "Серее", идущее в Африку. Их первоначальное намерение было отправиться в английскую Гамбию. Но узнав позднее - во время остановки в Сен-Лун, что в Конакри ждут французскую экспедицию, которая должна следовать по пути, сходному с их путем, они решили присоединиться к соотечественникам де Сен-Берена. В конце сентября они отправили в Ливерпульев, с: многочисленный багаж, а 2 октября позавтракали в последний раз вдвоем (лорд Баксген никогда не покидал своей комнаты) в большой столовой замка Гленор. Этот последний завтрак был печален и молчалив. Каково бы ни было величие задачи, которую она на себя возложил; Жанна Бакстон не могла помешать себе думать, что она. быть может, не увидит больше замка, колыбели ее детства и юности, а если и вернется, то старый отец, возможно, уже не раскроет ей свои объятия. И, однако, для него она делала эту попытку, полную опасностей и трудов. Для того чтобы принести хоть немного радости в опустошенную душу, хотела она восстановить семейную честь, смыть грязь, запачкавшую их герб. Когда приблизился час отправления, Жанна попросила у отца разрешения проститься с ним. Она была введена вместе с Аженором в комнату старика. Он сидел у высокого окна, из которого открывался вид на поля. Его пристальный взгляд терялся в дали, как будто он ожидал, что оттуда кто-то явится. Кто же? Джордж, его сын Джордж, изменник? Услышав, как вошла дочь, он тихо повернул голову, и его потухший взгляд заблестел. Но то был лишь отблеск. Ресницы упали; лицо приняло свою обычную неподвижность. - Прощайте, отец! - пробормотала Жанна, сдерживая слезы. Лорд Гленор не отвечал. Поднявшись на кресле, он протянул руку молодой девушке, потом, нежно прижав ее к груди, поцеловал в лоб. Боясь разразиться рыданиями, Жанна вырвалась и убежала. Старик схватил руку де Сен-Берена, с силой сжал ее, и как бы прося покровительства, указал на дверь, через которую удалилась Жанна. - Рассчитывайте на меня, - пробормотал растроганный Аженор. И тотчас же лорд Бакстон занял прежнее место, и взгляд его снова устремился в поля. Карета ожидала путешественников во дворе замка, чтобы отвезти их на вокзал в Утокзетер за две мили. - Куда ехать? - спросил неисправимый Аженор, который в смущении от пережитой сцены забыл, почему они покидают Гленор. Жанна только пожала плечами. Они отправились. Но едва они проехали метров пятьсот, как де Сен-Берен внезапно обнаружил необыкновенное возбуждение. Он не мог говорить, он задыхался. - Мои удочки! Мои удочки! - кричал он раздирающим душу голосом. Пришлось вернуться в замок и разыскать знаменитые удочки, которые рассеянный рыболов позабыл. Из-за этого потеряли добрую четверть часа. Когда прибыли на станцию, поезд уже стоял у перрона. Путешественники только-только успели войти, и Аженор сказал не без гордости: - Это во второй раз в жизни я не опоздал на поезд. Жанна невольно улыбнулась сквозь слезы, бежавшие по ее щекам. И так началось путешествие, которое привело двух исследователей к поразительным неожиданностям. Предприняла бы его Жанна, если бы знала, что произойдет в ее отсутствие? Покинула бы она своего несчастного отца, если бы подозревала, какой удар снова поразит лорда Гленора в то время, как она рисковала жизнью, чтобы спасти его от отчаяния? Но ничто не предвещало Жанне трагедии, которая должна была совершиться в Агентстве Центрального банка, и позорного обвинения, которое падет на ее брата Льюиса. Думая услужить отцу, она его покинула в момент, когда ее заботы были для него всего нужнее. Принесенная слишком усердным слугой новость об исчезновении Льюиса Роберта Бакстона достигла ушей лорда Гленора в утро, последовавшее за преступлением в Агентстве ДК, то есть 1 декабря. Потрясение было подобно грубому удару дубиной. Этот безупречный потомок длинной цепи героев, этот беспощадный служитель чести узнал, что из двух сыновей его один - изменник, а другой - вор. Несчастный старик испустил глухой стон, поднес руки к горлу и без сознания упал на паркет. Около него засуетились. Его подняли. Его окружили заботами, пока он не открыл глаза. Взгляд этих глаз отныне был единственным признаком, что жизнь еще не покинула исстрадавшееся сердце. Он жил, но его тело было парализовано и приговорено к вечной неподвижности. Но и этого было недостаточно, чтобы исчерпать жестокость судьбы. В этом навсегда неподвижном теле жил ясный ум. Бесчувственный, немой, недвижимый, лорд Бакстон думал! И вот, принимая во внимание разность долготы, как раз в тот самый момент, когда ее отец упал без чувств, Жанна Бакстон при помощи капитана Марсенея поставила ногу в стремя и, переехав мост, соединяющий Конакри с материком, начала свое путешествие, сделав первые шаги в дебри таинственной Африки. СТАТЬЯ В "ЭКСПАНСЬОН ФРАНСЕЗ" 1 января читатели "Экспансьон Франсез" смаковали новогодний подарок, статью, заглавие которой было напечатано крупными буквами, а содержание довольно фантастично - хорошо выдумывать тому, кто приходит издалека! Статью эту написал искусный репортер газеты, господин Амедей Флоранс, которому читатель пусть простит иногда слишком вольный стиль. ЭКСПЕДИЦИЯ БАРСАКА (От нашего специального корреспондента). Экспедиция старается обращать на себя поменьше внимания. - Мы отправляемся. - Удар ослиного копыта. - Кушанья черных. - Видел ли ты луну? - Слишком много червяков. - Щеголиха. - Вновь завербованная. В зарослях. 1 декабря. Как я вам писал в последнем письме, экспедиция Барсака должна была тронуться в путь сегодня, в шесть часов утра. Все было готово, когда к экспедиции присоединились двое добровольцев. Один из этих добровольцев - восхитительная молодая девушка, француженка, воспитанная в Англии, откуда она привезла чрезвычайно приятный английский акцент. Ее имя - мадемуазель Жанна Морна. Другой доброволец - ее дядя, если только он не племянник, так как я не могу еще распутать их родственные связи. Его зовут Аженор де Сен-Берен. Это большой чудак, рассеянность которого, уже сделавшаяся легендарной в Конакри, надеюсь, доставит нам немало веселых минут. Мадемуазель Морна и господин де Сен-Берен путешествуют для своего удовольствия. Я согрешу против правил вежливости, если не добавлю: и для нашего. У них двое слуг-негров, старых сенегальских стрелков, которые должны служить им проводниками, если не переводчиками, так как наши путешественники неплохо говорят на бамбара и других африканских языках. В частности, мадемуазель Морна приветствует нас особым манером, говоря: "Ини-тье", что означает: "Здравствуйте"! То же самое и я говорю вам! Господин Барсак подхватил словечко и повторяет его по всякому поводу, но в его устах оно совсем не имеет такого очарования. Итак, утром 1 декабря, в пять с половиной часов, мы собрались на большой площади Конакри, около резиденции губернатора. Как я уже вам раньше объяснил, господин Барсак желает организовать мирную, исключительно гражданскую экспедицию. Все такой же оптимист, как на трибуне парламента, он хотел бы представиться местным племенам с оливковой ветвью1 в руке и сделать таким манером простую прогулку для здоровья от Конакри до Котону, следуя параллельно Нигеру. Ту же мысль поддерживает мадемуазель Морна, которая боится испугать туземцев слишком большой концентрацией сил. Но партия Барсак - Морна сталкивается с оппозицией партии Бодрьера. Заместитель начальника экспедиции - и не вздумайте улыбнуться над этим! - рисует мрачную картину опасностей, навстречу которым мы идем, говорит о важности миссии, возглавляемой двумя представителями французского народа, о престиже, который ей создаст конвой из солдат регулярной армии. Что нас удивило, его поддерживает губернатор, господин Вальдон. Не оспаривая того, что французское проникновение в значительной степени умиротворило черную страну, губернатор повторил выступление министра колоний господина Шазелля с парламентской трибуны. Господин Вальдон сказал нам, что достаточно таинственные или, по меньшей мере, необъяснимые факты оправдывают боязнь где-то готовящегося восстания. Кажется, за последние двенадцать лет и даже совсем недавно, преимущественно в области Нигера, от Сея до Дженне целые деревни были внезапно покинуты, и их обитатели исчезли, а другие поселения неизвестно кем разграблены и сожжены. В конце концов слухи заставляют верить: что-то - неизвестно, что! - готовится втайне. Самое элементарное благоразумие потребовало, чтобы экспедицию сопровождал вооруженный отряд. Это мнение восторжествовало к большому удовлетворению Бодрьера, и Барсаку пришлось покориться необходимо ста: нас конвоирует капитан Марсеней е двумястами кавалеристов. 1 Оливковая ветвь - символ мира. В шесть часов обоз выстраивается по указанию негра, который уже несколько раз проделал путь от Конакри до Сикасо. Он будет нашим проводником. Зовут его Морилире. Это здоровый парень лет тридцати,, бывший "дугукуссадигуи" (офицер) Самори. Он одет в короткие штаны и старую куртку колониальной пехоты с потертыми и грязными галунами. У него голые ноги, а голова покрыта некогда белым полотняным шлемом, украшенным великолепным трехцветным султаном. Знак его обязанностей - солидная дубинка, которой он будет пользоваться, чтобы его лучше понимали носильщики и ослы. Тотчас за ним место мадемуазель Морна, а по бокам ее господин Барсак и капитан Марсеней. Гм, гм!.. Кажется, они не остались нечувствительными к красоте молодой девушки. Держу пари, что в продолжение путешествия они будут состязаться в любезности. Читатели могут быть уверены, что я буду держать их в курсе всех перипетий этого матча. Господин Бодрьер следует за первой группой на лошади (говорил ли я, что все мы едем верхом?), но его суровый взгляд выражает неодобрение коллеге Барсаку: тот уж слишком явно показывает, как пришлась ему по вкусу наша приятная компаньонка. Уголком глаза я смотрю на заместителя начальника. Как он тощ! и холоден! и печален! Ах! Черт возьми, вот кто не умеет улыбаться! На три шага позади почтенного депутата Севера едут Эйрье, Понсен и Кирье, далее доктор Шатонней и гео-Сраф Тассен, которые спорят, - увы! - об этнографии1. За ними следует конвой. Обоз наш состоит из пятидесяти ослов, управляемых двадцатью пятью погонщиками, и пятидесяти носильщиков; десять из них наняты мадемуазель Морна и господином де Сен-Береном. По бокам обоза выстраиваются кавалеристы капитана Марсенея. Что же касается вашего покорного слуги, он гарцует вдоль колонны и переходит от одного к другому. 1 Этнография - народоведение, изучение культуры народов всех частей света. Чумуки и Тонгане, слуги мадемуазель Морна, составляют арьергард1. Ровно в шесть часов утра дан сигнал. Колонна начинает двигаться. На резиденции - виноват! буду соблюдать местный колорит -на "казе" губернатора поднимается трехцветное знамя, и сам господин Вальдон в парадной форме, как полагается, в последний раз приветствует нас с высоты своего балкона. Звучат трубы и барабаны отряда колониальной пехоты, расквартированного в Конакри. Мы снимаем шапки: момент торжественный, и, - смейтесь, если хотите, - ресницы мои становятся влажными, я в этом признаюсь. Но почему торжество должен был смутить смешной случай? Сен-Берен? Где Сен-Берен? Сен-Берена забыли. Его ищут, зовут. Эхо окрестностей повторяет его имя. Напрасно! Сен-Берен не отвечает. Начинают опасаться несчастья. Впрочем, мадемуазель Морна не волнуется и успокаивает нас. Нет, мадемуазель Морна не беспокоится, она разъярена! - Я приведу господина Сен-Берена через три минуты, - сказала она, стиснув зубы, и пришпорила лошадь. Сначала, однако, она приостановилась и, повернувшись в мою сторону, сказала: "Господин Флоранс?" В ее взоре была просьба, которую я сразу понял. Вот почему я тоже пришпорил лошадь и поскакал за ней. В несколько скачков мы очутились на берегу океана (вы ведь знаете, без сомнения, что Конакри расположен на острове), и что я там вижу? Господина де Сен-Берена! Да, дамы и господа, господина де Сен-Берена собственной персоной, как вы и я. Что он мог там делать? Чтобы это узнать, мы на мгновение остановились. Господин Сен-Берен, удобно сидя на береговом песке, казалось, совсем не думал о том, что заставляет ждать целую официальную миссию. Он дружески разговаривал с негром, который показывал ему рыболовные крючки, вероятно, особой формы, неизвестной в Европе, и много словно объяснял их употребление. Потом оба поднялись и направились к лодке, наполовину вытащенной на берег, и негр вошел в нее... Прости меня, боже! Уж не собирается ли господин де Сен-Берен отплыть на рыбную ловлю!.. 1 Арьергард - отряд, замыкающий колонну на походе. Ему не пришлось это сделать. - Племянник! - внезапно позвала мадемуазель Морна суровым голосом. (Решительно, это ее племянник!) Этого слова было достаточно. Господин де Сен-Берен обернулся и заметил свою тетку. Можно подумать, что это освежило его память, так как он испустил отчаянный вопль, поднял руки к небу, бросил своему другу негру пригоршню мелочи, взамен чего овладел кучей крючков, которые как попало рассовал по карманам, и побежал к нам со всех ног. Это было так смешно, что мы разразились хохотом. При этом мадемуазель Морна открыла двойной ряд ослепительных зубов. Ослепительных, я настаиваю на этом слове. Мы повернули назад, и господин де Сен-Берен трусил рядом с нашими лошадьми. Но мадемуазель Морна пожалела беднягу и, переведя лошадь на шаг, молвила нежно: - Не спешите так, дядюшка! С вас льется пот. (Так он ее дядя? Ох, моя бедная головушка!) Мы возвратились к конвою, где нас встретили ироническими улыбками. Господин де Сен-Берен не смутился из-за такой малости. Казалось, он даже удивился, увидев на площади столько народу. - Значит, я опоздал? - невинно спросил он. Тогда вся колонна загремела смехом, и господин де Сен-Берен присоединился к общему хору. Он мне нравится, этот парень. Но мы все еще не отправились. В тот момент, когда господин де Сен-Берен наклонился, чтобы проверить, как хороший наездник, подпругу, футляр для удочек, который он носит на перевязи, по несчастью стукнул в бок одного из ослов. Животное оказалось чувствительно, оно лягнуло несчастного Сен-Берен а, и тот покатился в пыль.. К нему бросились на помощь. Но наш чудак уже был на ногах. - Это много хорошо! Мусье иметь много счастья, - сказал ему Тонгане. - Если укусить пчела либо лягнуть лошадь, большое путешествие много хорошо! Не отвечая ему, де Сен-Берен, тщательно обметенный и почищенный, вспрыгнул в седло, и отряд смог, наконец, двинуться. Тем временем солнце встало, и его первые лучи весело осветили наш путь. За мостом, соединяющим Конакри с материком, начинается отличная дорога шириной от пяти до шести метров, где свободно может пройти повозка. Она доведет нас до Тимбо, за четыреста километров. Значит, до Тим-бо мы можем не бояться трудностей. Погода хорошая, температура едва 17 градусов в тени, и нам не грозят тропические ливни: их сезон миновал. Вперед! Все к лучшему в этом лучшем из миров! Около десяти часов мы перешли по мосту речку, которую Тассен назвал притоком Манеа или Моребайа, а может, это и есть одна из этих двух рек. Сейчас мы находимся в самой жестокой неуверенности на этот счет! Впрочем, переход через речки - разменная монета путешествий в этой части Африки. Не проходит дня, чтобы не приходилось пересечь одну или несколько. Само собой разумеется, мои статьи - не курс географии, и я не буду говорить о всяких мелочах, если они так или иначе не выйдут из пределов обычного. В окрестностях Конакри дорога идет почти прямо, по слегка холмистой стране. Она окаймлена достаточно хорошо возделанными полями. Плантации маиса или проса, кое-где виднеются рощи хлопчатника, банановых деревьев. Изредка встречаются совершенно незначительные деревушки, которым Тассен с уверенностью дает названия, по-моему, совершенно фантастические. Но нам-то это все равно, они все для нас одинаковы. Около десяти часов, когда жара усилилась, капитан Марсеней командует остановку. Мы прошли двадцать километров от Конакри, и это очень хорошо. В пять часов пополудни, позавтракав и отдохнув, мы снова тронемся в путь, а около девяти вечера устроимся лагерем на ночь. Это программа на каждый день, и я не буду к ней возвращаться, так как не намерен докучать читателям мелочными подробностями пути. Я буду заносить в свои Путевые заметки только интересные факты. Сказав об этом, продолжаю. Место для стоянки капитан Марсеней выбрал удачно. Мы остановились в тени маленького леска, где сможем укрыться от солнечных лучей. Пока солдаты разбрелись, мы - я подразумеваю членов парламентской комиссии, мадемуазель Морна, капитана, господина де Сен-Берена и вашего покорного слугу, - мы, говорю я, расположились на хорошенькой лужайке. Я предлагаю нашей компаньонке подушку, но капитан Марсеней и господин Барсак предупредили меня и притащили по складному стулу. Вот затруднение! Мадемуазель Морна не знает, что выбрать. Уже капитан и глава экспедиции смотрят друг на друга исподлобья, но мадемуазель Морна водворяет между ними согласие, садясь на мою подушку. Оба вздыхателя смотрят на меня страшными глазами. Бодрьер садится в сторонке на кучку травы посреди группы тех, кого я окрестил "нейтралистами". Это более или менее компетентные представители министерств, Эйрье, Кирье и Понсен. Этот последний, самый замечательный из троих, не перестает делать заметки после нашего отправления. Но я не знаю, какие. Если бы он был менее "официален", я бы осмелился намекнуть, что он чудесно воплощает тип присяжного оценщика, но его величие затыкает рот. Какой лоб! С таким лбом человек бывает или удивительно умным или поразительно глупым. К какой из этих категорий отнести Понсена? Я это увижу на деле. Доктор Шатонней и господин Тассен, которых мы сравниваем с птичками-неразлучниками, устроились под фиговым деревом. Они разостлали на земле географические карты. В их собственных интересах надеюсь, что они не будут их единственной пищей! Морилире решительно находчивый парень: он притащил для нашей группы стол, затем и скамейку, на которой я устроился, оставив местечко и Сен-Берену. Сен-Берена здесь нет. Впрочем, Сен-Берен никогда не бывает здесь. Морилире позаботился о походной печке. С помощью Чумуки и Тонгане он будет нам стряпать, так как условлено беречь консервы и провизию, привезенную из Европы, на те случаи, редкие, как мы надеемся, когда мы не сумеем достать свежей. Морилире купил мяса в Конакри. Он показал его нам. - Мой из него сделать хорошее рагу с ягненком, нежное, как маленький ребенок! - сказал он. Нежное, как ребенок! Это сравнение заставляет нас дрожать. Неужели Морилире пробовал человеческое мясо? Мы спрашиваем его об этом. Он лицемерно отвечает, что сам никогда не ел, но слышал, как хвалили его превосходный вкус. Гм!.. Наш первый завтрак ничуть не напоминает завтрака Английского кафе1, но тем не менее он превосходен. Судите сами: ягненок, зажаренный с просяной кашей, пирожное из маиса, фиги, бананы и кокосовые орехи. Салат - из сердцевины пальмы, питье - чистая вода из источника, протекающего у наших ног, а для желающих - пальмовое вино. Этим различным кушаньям предшествовала закуска, которой не предвидел наш метрдотель2. Но не будем забегать вперед, как говорится в хорошо построенных романах. Пока Морилире и его два помощника приготовляли нам объявленное кушанье, доктор Шатонней, приблизившись, дал нам на этот счет объяснения, которые я называю техническими. - Об ягненке, - сказал он, - я не говорю; об этом вы знаете столько же, сколько я. Просо, которое его сопровождает на нашем столе, это злак, подобный хлебу. Смешанное с маслом из карите или из се, так как дерево, его доставляющее, носит оба эти названия, оно представляет достаточно съедобный соус при условии, что масло хорошее. Масло извлекается из плодов дерева, похожих на орехи или каштаны. Этого достигают целой серией отжиманий и плавлений, и, наконец, его очищают, растапливая в последний раз и бросая в него несколько капель холодной воды, пока оно кипит. Масло тогда становится весьма ценным. 1 Одно из лучших кафе Парижа. 2 Метрдотель - распорядитель в ресторане. - Вы все знаете, доктор, - восхитилась мадемуазель Морна. - Нет, мадемуазель, но я много об этом читал, и особенно в замечательном труде капитана Бингера. И это позволяет мне объяснить, что такое салат из пальмы. Эти пальмы разделяются на мужские и женские экземпляры. Мужские не дают плодов, но доставляют превосходную плотную древесину, которая не гниет в воде и недоступна челюстям термитов1. Женские экземпляры дают плоды, приятные на вкус. Листья пальмы употребляются на крыши для хижин, на изготовление вееров, циновок, веревок. Ими даже можно пользоваться, как бумагой. Вот полезное растение! А салат приготовляется из сердцевины молодой пальмы в самом нежном возрасте... Я перебиваю: - Ну, доктор! Это элегия, честное слово! Доктор добродушно улыбается. Он продолжает: - Конец моего рассказа будет менее поэтичен, потому что эту сердцевину иногда кладут в уксус и получаются... корнишоны!2 Превосходный доктор продолжал бы свои научные объяснения, но наше внимание привлекли крики из лесу. Мы тотчас узнали, кто их испускает. Держу пари, что, если бы я предложил вашим читателям вопрос: "Кому принадлежал этот голос?", они немедленно ответили бы хором: "Черт побери! Господину де Сен-Берену!" Ваши читатели не ошиблись бы. Конечно, это Сен-Берен взывал о помощи. Я бросился на его крик в сопровождении капитана Марсенея и Барсака. Мы нашли Сен-Берена в болоте, увязшего в грязь до пояса. Когда мы вытащили его на сухое место, я спросил: - Как вы попали в эту трясину или в этот "мари-гот", выражаясь местным языком? 1 Крупные насекомые до двух сантиметров длины; живут большими "общинами". Термитов иногда неправильно называют муравьями. 2 Маринованные огурчики. - Я поскользнулся, когда ловил, - ответил он, забрызгав меня грязью. - На удочку? - Необдуманный вопрос! Руками, мой дорогой! - Руками? Сен-Берен показал нам свой колониальный1 шлем, завернутый в полотняный пиджак. - Подождите, - сказал он, не ответив на мой вопрос. - Нужно осторожно развернуть мой пиджак, а то они ускачут. - Кто они? - Лягушки. Пока мы беседовали, Сен-Берен ловил лягушек. Вот полоумный! - Поздравляю, - одобрил Барсак. - Лягушки - питательная вещь! Но послушайте, как квакают те, которых вы поймали. Очевидно, не хотят быть съеденными... - Если только они не просят, чтобы им прислали короля!2 - рискнул я пошутить. Не слишком остроумно, признаюсь. Но в трущобе сойдет!.. Мы вернулись в лагерь. Сен-Берен переменил одежду, а Морилире зажарил плоды его охоты. Стол был накрыт, и мы ели с аппетитом: ведь мы проделали двадцать километров верхом. Разумеется, мадемуазель Морна председательствовала. Она поистине была восхитительна. (Я это уже, кажется, говорил, но не боюсь повторений.) Простодушный, добрый ребенок с милыми мальчишескими манерами, она установила среди нас полную непринужденность. - Дядюшка, - сказала она... (Итак, это все-таки ее дядя? Решено?). - Дядюшка воспитал меня, как мальчика, и сделал из меня мужчину. Пожалуйста, забудьте мой пол и рассматривайте меня как товарища. Но это не помешало ей, говоря таким образом, адресовать капитану Марсенею одну из тех полуулыбок, которые ясно как день показывают, что у мальчиков такого сорта кокетство никогда не теряет своих прав. 1 Белый, полотняный - для защиты от жарких лучей солнца. 2 Намек на басню Лафонтена: "Лягушки, просящие царя" На русский язык переведена И. А. Крыловым. Мы выпили кофе, а петом, растянувшись на высоких травах в тени пальм, предались сладостному отдыху. Отправление было назначено, как я уже говорил, в пять часов; но, когда понадобилось собрать конвой, оказалось, что он вышел в тираж, если осмелюсь употребить такое выражение. Напрасно Морилире, когда пришло время, приказывал своим людям приготовиться. К нашему большому удивлению, они отказались, крича все разом, что они не видели луны, что они не отправятся до тех пор, пока не увидят луну! Мы были ошеломлены, но ученый господин Тассен разъяснил нам эту тайну. - Я знаю, что это такое,- сказал он. - Все исследователи рассказывали об этом в путевых отчетах. Когда месяц молодой, - а ему в этот вечер только двое суток, - негры обычно говорят: "Это плохой знак. Никто не видел луну. Дорога будет плохая". - Иоо! Иоо! (Да! Да!) - шумно согласились погонщики и носильщики, столпившиеся вокруг нас, которым Морилире перевел слова ученого географа. - Каро! Каро! {Луна! Луна!) Стало ясно, что если наш спутник будет продолжать отказывать в своем появлении, эти упрямцы не согласятся отправиться. А было еще светло, и небо покрывали тучи. Негры упорствовали, и, быть может, мы оставались бы на том же месте еще долго, если бы около шести часов бледный серп луны не показался среди двух тучек. Черные испустили радостные крики. - Аллах та тула кенде, каро кутайе! - восклицали они, ударяя себя по лбу правой рукой. (Господь мне послал здоровье: я вижу новый месяц!) Без всяких затруднений колонна двинулась. Но мы потеряли два часа, и вечерний переход был, таким образом, сокращен. Около девяти часов остановились в густом лесу и раскинули палатки. Впрочем, местность была не совсем пустынна. Направо от дороги стояла покинутая туземная хнжина, а слева виднелась другая - обитаемая. Капитан Марсеней посетил первую и, найдя, что она достаточно пригодна, предложил мадемуазель Морна устроиться в ней на ночь. Она согласилась и исчезла в этом неожиданном отеле. Но не прошло и десяти минут, как послышались громкие крики. Мы прибежали и нашли ее стоящей перед хижиной; она показывала на пол жестом отвращения. - Что это? - спрашивала она. Это были бесчисленные белые черви. Они вышли из земли и ползали по ней в таком изумительном количестве, что почва как будто волновалась. - Подумайте, господа, - сказала мадемуазель Мор-на, - как я перепугалась, почувствовав их холодное прикосновение к моему лицу, рукам! Я их нашла везде, даже в карманах! Я стала отряхиваться, и они градом падали с моей одежды. Пффф... Скверные твари! Тем временем прибежал Сен-Берен. Он без труда нашел слово, чтобы охарактеризовать положение. - Эх! - вскричал он с сияющим лицом. - Да ведь это червяки! И это, действительно, были червяки, уж он-то в этом разбирается, господин де Сен-Берен! Он наклонился, чтобы набрать их про запас. - Твой в них не нуждается, - сказал Тонгане. - Много их на дороге. Они много скверные, везде попадаться. Невозможно все задавить. Это обещает нам хорошие ночлеги! А туземцы, как они свыклись с этими легионами червей? Без сомнения, я подумал об этом вслух. - Кушать их, мусье, - сказал Тонгане. - Вкусно! Мадемуазель Морна, не обладавшая простыми вкусами обитателей этих краев, собирается попросту устроиться в одной из палаток, когда Морилире сообщает ей, что молодая негритянка, служанка земледельца-негра, которого нет дома, предлагает ей гостеприимство в чистой хижине, где даже есть - невероятная вещь! - настоящая европейская кушетка. Мадемуазель Морна принимает предложение, и мы торжественно провожаем ее в новое жилище. Служанка нас ждет. Она стоит возле одного из деревьев карите, о которых я уже говорил. Это девочка среднего роста, лет пятнадцати. Она совсем недурна. Так как на ней нет никакой другой одежды, кроме простого листка, который, очевидно, не куплен "и в "Лувре"1, ни в "Дешевой распродаже", но "быть может, у весны", как тонко заметил Сен-Берен, то она походит на красивую статую из черного мрамора. В данное время статуя очень занята тем, что собирает что-то в листве карите. - Она собирает гусениц, которых выдавит, высушит и из которых - только не пугайтесь! - сделает соус, - объяснил доктор Шатонней, блестящий знаток негритянской кухни. - Эти гусеницы называются "сетомбо". Это единственно съедобные, и, кажется, у них приятн