физической. Родился 17 июля 1835 года в три часа пятнадцать минут утра. Рост - пять футов, два дюйма, три линии. Объем выше бедер - два фута, три дюйма. Вес, увеличившийся за последний год на 6 фунтов, - сто пятьдесят один фунт, две унции. Форма головы - продолговатая. Волосы - каштановые с проседью, редкие на макушке. Лоб - высокий. Лицо - овальное. Цвет лица - здоровый. Зрение - отличное. Глаза - серо-карие. Брови и ресницы - светло-каштановые. Веки - запавшие. Нос - средней величины, на краю левой ноздри выемка. Щеки - впалые, без растительности. Уши - большие, приплюснутые. Рот - средний. Гнилых зубов нет. Губы - тонкие, немного сжатые, обрамлены густыми усами и эспаньолкой. Подбородок - круглый. Шея - полная. На затылке родинка. Когда купается, можно заметить, что тело белое, немного волосатое. Жизнь ведет правильную, уравновешенную. Не обладая крепким здоровьем, сумел его сохранить благодаря воздержанности. Бронхи слабые. По этой причине лишен дурной привычки курить табак. Не употребляет ни спиртных напитков, ни кофе, ни ликеров, ни виноградных вин. Короче говоря, избегает всего, что может оказывать пагубное воздействие на нервную систему. Легкое пиво, вода, подкрашенная вином, - вот единственные напитки, которые употребляет без всяких опасений. Благодаря своему благоразумию ни разу от рождения не обращался к врачу. Жесты - оживленные, походка быстрая, характер открытый и искренний. Деликатен до крайности - до сих пор не решился соединить свою судьбу с женщиной из страха сделать ее несчастной. Такой была характеристика, составленная самим Тартелеттом и, безусловно, заманчивая для девицы определенного возраста. Тем не менее, брак этот не состоялся, учитель по-прежнему жил холостяком и продолжал давать уроки танцев и изящных манер. В этом амплуа он и появился в доме Уильяма Кольдерупа, а с течением времени, когда ученики стали мало-помалу отсеиваться, остался приживальщиком в семье богача. Несмотря на все странности, человек он был очень славный и все домочадцы к нему привязались. Он любил Годфри, любил Фину, и они отвечали ему взаимностью. Теперь у него в жизни было только одно честолюбивое стремление: передать молодым людям все тонкости своего искусства, сделать их образцом хороших манер. И вот представьте себе, что именно учителя танцев Тартелетта и выбрал Уильям Кольдеруп в спутники своему племяннику для предстоящего путешествия. Впрочем, у него были некоторые основания предполагать, что Тартелетт в какой-то мере способствовал желанию Годфри побродить по свету для полного завершения образования. Раз так, пусть едут оба! На следующий день, 16 апреля, он вызвал учителя танцев к себе в кабинет. Просьба набоба была для Тартелетта равносильна приказу. Учитель вышел из своей комнаты, на всякий случай прихватив с собой карманную скрипку, поднялся по широкой лестнице, правильно расставляя ноги, как и подобает учителю танцев, деликатно постучал в дверь и с приятной улыбкой на лице вошел в кабинет, склонившись и округлив локти. Затем он встал в другую позицию, скрестив нижние части ног таким образом, что пятки касались друг друга, а носки смотрели в противоположные стороны. Любой другой на месте учителя танцев Тартелетта не смог бы удержаться на ногах в таком неустойчивом положении, но он выполнил это с большим знанием дела. - Мсье Тартелетт, - обратился к учителю Уильям Кольдеруп. - Я пригласил вас, чтобы сообщить одну новость. Надеюсь, она вас не поразит. - К вашим услугам, - ответил Тартелетт. - Свадьба моего племянника откладывается на год или на полтора года. Годфри решил сначала побывать в разных странах Старого и Нового Света. - Мистер Кольдеруп, - ответил учитель, - мой ученик с честью будет представлять страну, в которой родился. - А равно и наставника, который обучил его хорошим манерам, - добавил почтенный коммерсант. Но простодушный Тартелетт не усмотрел в его голосе никакой иронии. Вслед за этим учитель танцев, убежденный, что он должен проделать все требуемые позиции, сначала наклонил ноги вбок, будто собираясь кататься на коньках, затем, легко согнув колено, поклонился Уильяму Кольдерупу. - Я подумал, - продолжал коммерсант, - что вам не совсем приятно будет расставаться со своим учеником. - О, крайне неприятно, - сказал Тартелетт, - но если это нужно... - Совсем это не нужно, - возразил Уильям Кольдеруп, нахмурив густые брови. - Тогда как же? - произнес Тартелетт. Слегка взволнованный, он отступил назад, чтобы перейти из третьей в четвертую позицию, потом расставил ноги, видимо, не сознавая, что делает. - Вот так! - безапелляционно заявил коммерсант. - Мне пришло в голову, что будет действительно очень жестоко разлучить учителя и ученика, достигших такого взаимопонимания. - Конечно, путешествия... - пробормотал Тартелетт, казалось, не желавший ничего понимать. - Да, конечно... - подхватил Уильям Кольдеруп. - Во время путешествия раскроются не только таланты моего племянника, но и учителя, которому он обязан умением так хорошо себя держать... Никогда этому большому ребенку и в голову не приходило, что в один прекрасный день ему придется покинуть Сан-Франциско, Калифорнию, даже Америку, чтобы отправиться бороздить моря. Этого никак не мог понять человек, больше занятый хореографией, чем путешествиями, и не выезжавший из города на расстояние свыше десяти миль. И вот теперь ему предлагали, нет, ему дали понять, что, хочет он или не хочет, он вынужден покинуть свою страну, чтобы испытать все трудности и неудобства переездов, которые он сам же рекомендовал своему ученику! Было от чего волноваться такому не слишком тренированному мозгу, каким обладал Тартелетт. Впервые за всю жизнь бедный учитель танцев почувствовал, как дрожат мускулы его искушенных тридцатипятилетними упражнениями ног. - Может быть, - сказал он, пытаясь вызвать на губах шаблонную улыбку танцовщика, которая только на мгновение исчезла. - Может быть, я не гожусь для... - Привыкнете - ответил Кольдеруп тоном, не терпящим возражений. Отказаться? Нет, это было невозможно. Тартелетт о таком даже не подумал. Кем он был в доме богача? Вещью, тюком, грузом, который можно было отправить на все четыре стороны. Однако предстоящее путешествие его порядком взволновало. - И когда же состоится отъезд? - спросил он, снова пытаясь стать в академическую позицию. - Через месяц. - А по какому бурному морю решил мистер Кольдеруп отправить нас с Годфри? - Сначала по Тихому океану. - А в какой точке земного шара должна ступить моя нога? - В Новой Зеландии, - ответил коммерсант. - Я заметил, что новозеландцы не умеют толком округлять локтей! Вы их подучите! Вот при каких обстоятельствах учитель танцев Тартелетт был назначен в спутники Годфри Моргану. Одного знака Кольдерупа было учителю достаточно, чтобы понять, что аудиенция окончена. Он удалился в таких растрепанных чувствах, что грация, обычно сопровождавшая его уход, на этот раз оставляла желать много лучшего. И в самом деле, впервые за свою жизнь учитель танцев Тартелетт, забыв от волнения элементарные правила своего искусства, вышел из кабинета, не выворачивая ног. ГЛАВА ПЯТАЯ, которая начинается со сборов к путешествию и кончается благополучным отбытием Дальнейшие разговоры были бесполезны. Перед тем, как начать вдвоем долгое путешествие по жизни, именуемое супружеством, Годфри должен был совершить путешествие вокруг света, что бывает иногда намного опасней. Но наш герой рассчитывал на успех своего предприятия. Он вернется домой не зеленым юнцом, а зрелым мужем, он многое сможет повидать, будет наблюдать и сравнивать, удовлетворит свое любопытство, а потом со спокойной совестью станет наслаждаться семейным счастьем. И тогда уже никакие искушения не заставят Годфри покинуть свой дом, отказаться от оседлой, спокойной жизни. Правильно рассуждал он или нет? Окажется ли предстоящий урок для него полезным? Это покажет будущее. Годфри сиял от радости, а Фина, не выдавая своей тревоги, смирилась с предстоящим испытанием. Учитель танцев Тартелетт, всегда так твердо стоявший на ногах, такой искушенный во всех поворотах и позициях, на этот раз утратил свою обычную уверенность и тщетно пытался вновь ее обрести. Он качался даже на паркетном полу в своей комнате, словно в каюте корабля во время бортовой или килевой качки. Что касается Уильяма Кольдерупа, то, приняв решение, невозмутимый коммерсант стал еще менее общительным, особенно с племянником. По его сжатым губам и полузакрытым глазам можно было определить, что в его практичную голову, в которой обычно роились сложнейшие финансовые комбинации, засела навязчивая мысль. - Итак, тебе захотелось путешествовать, - бормотал он сквозь зубы, - путешествовать, вместо того, чтобы жениться и сидеть дома, - что ж! Ты попутешествуешь! Вскоре начались приготовления. Прежде всего, следовало обсудить и взвесить все вопросы, связанные с выбором маршрута. В какую сторону отправится Годфри - на юг, на восток или на запад? Это предстояло решить в первую очередь. Если бы он сначала отправился на юг, то пароходные компании "Панама - Калифорния - Британская Колумбия", а затем "Саутгемптон - Рио-де-Жанейро" помогли бы ему добраться до Европы. Если бы он взял курс на восток, то мог бы достичь берегов Старого Света, воспользовавшись сначала трансконтинентальной тихоокеанской железной дорогой, которая доставила бы его до Нью-Йорка, а потом - любым пакетботом американской или французской трансатлантической судоходной компании. Если бы ему вздумалось сначала ехать на запад, то, прибегнув к услугам трансокеанской пароходной компании "Золотой Век", он легко попал бы в Мельбурн, а оттуда на каком-нибудь судне, принадлежащем "Восточной пароходной линии", добрался бы до Суэца. Благодаря математически точной координации расписаний пароходов и поездов, путешествие вокруг света превращалось в обычную туристскую поездку. Но совсем не так предстояло путешествовать племяннику набоба из Фриско! Для своих коммерческих-операций Уильям Кольдеруп располагал целой флотилией паровых и парусных судов. Почему бы миллионеру не предоставить одно из них в распоряжение Годфри Моргана, как если бы он был принцем крови и путешествовал ради собственного удовольствия на средства подданных своего отца? Сказано - сделано. По приказанию Кольдерупа стали снаряжать "Dream" ["Мечта" (англ.)] - солидный пароход водоизмещением в шестьсот тонн, с двигателем в двести лошадиных сил, под командованием капитана Тюркота, испытанного морского волка, избороздившего все океаны под всеми широтами. Отважный моряк, привыкший к торнадо, тифонам и циклонам [сильные морские бури с вихревым движением воздуха], он из пятидесяти лет своей жизни сорок отдал навигации. Лечь в дрейф во время шторма и смело идти навстречу урагану этому храбрецу было легче, чем выдерживать "земную болезнь" в редкие недели отпуска. От вечного потряхивания на капитанском мостике он приобрел привычку постоянно раскачиваться вправо и влево, вперед и назад - это был своего рода "качечный" тик. Помощник капитана, механик, четыре кочегара и двенадцать матросов вместе с боцманом - вот восемнадцать человек, составлявших экипаж "Дрима", который при спокойном ходе, то есть не более восьми миль в час, мог сойти за образцовое судно. А то, что он был не в состоянии развивать достаточную скорость во время бури, - это сущая правда. Но зато его не заливала волна - несомненное преимущество, компенсирующее тихоходность, особенно в том случае, когда некуда спешить. К тому же "Дрим" был оснащен, как шхуна, и при благоприятном ветре пятьсот квадратных ярдов парусов всегда могли облегчить работу паровой машины. Однако не подумайте, что плавание на "Дриме" должно было стать только увеселительной прогулкой. Уильям Кольдеруп был человек достаточно практичный, чтобы не воспользоваться для своих дел переездом в пятьдесят - шестьдесят тысяч миль по всем морям земного шара. Правда, отчалить от гавани предстояло без груза, но устойчивость легко было сохранить, наполнив водобалластные отсеки, что позволило бы в случае необходимости погрузиться ниже ватерлинии, хотя бы до самой палубы. Погрузка должна была производиться в промежуточных портах, где находились торговые конторы богатого негоцианта. В этом не было ничего необычного: капитану Тюркоту и не придется понапрасну гонять судно! Фантазия Годфри Моргана не уменьшит ни на один доллар дядюшкину кассу! Вот как совершаются сделки в хороших торговых домах! Все подробности были обговорены на долгих и секретных совещаниях между Кольдерупом и капитаном Тюркотом. Но, как видно, несложное на первый взгляд дело оказалось не таким уж легким, если капитану пришлось несколько раз наведываться в кабинет коммерсанта. Когда он оттуда выходил, наиболее прозорливые из домочадцев Уильяма Кольдерупа могли бы заметить, что вид у него был довольно странный: взъерошенные, растрепанные волосы словно вздымались ветром, туловище еще больше, чем обычно, раскачивалось во все стороны. Во время этих переговоров из кабинета иногда доносились раскаты громких голосов, из чего можно было заключить, что беседы носили далеко не миролюбивый характер. Капитан Тюркот, человек по природе прямой, никогда не гнул спину перед Уильямом Кольдерупом. А богач настолько любил и ценил капитана, что даже позволял ему себе противоречить. Наконец, как будто все уладилось. Кто же уступил, Уильям Кольдеруп или Тюркот? Трудно было решить, не зная предмета споров. Но вряд ли это был капитан. Так или иначе, после восьмидневных переговоров коммерсант и моряк, как видно, все же пришли к соглашению, несмотря на то, что Тюркот продолжал недовольно ворчать: - Пусть меня унесут пятьсот тысяч чертей, если я когда-нибудь ожидал такой работы! Между тем, снаряжение "Дрима" быстро продвигалось вперед, и капитан прилагал все усилия к тому, чтобы в первой половине июня судно могло выйти в море. Все было сделано наилучшим образом: подводная часть выкрашена суриком и резко отличалась коричневато-красным цветом от черной верхней части корпуса. В порт Сан-Франциско заходит множество судов под разными флагами. Городская гавань, раскинувшаяся вдоль побережья, давно уже стала бы помехой для погрузки и выгрузки товаров, если бы инженерам не удалось возвести искусственные сооружения. В воду вбили прочные сваи из красной ели, а сверху положили дощатый настил, образующий широкую платформу в несколько квадратных миль. И хотя она заняла большую часть бухты, места еще оставалось достаточно. На стапелях для разгрузки громоздились подъемные краны и множество тюков с товарами. К стапелям в образцовом порядке, не задевая друг друга, причаливали одно за другим океанские суда и речные пароходы, клипера из всех стран и американские рыбачьи баркасы. У одной из таких искусственных пристаней, в конце Уорф-Мишн-стрит, снаряжался по всем правилам "Дрим", уже прошедший в особом доке килевание [ремонт подводной части судна]. Короче говоря, было сделано все, чтобы приготовленный для Годфри пароход мог пуститься в долгий путь: провиант и необходимые припасы были вовремя заготовлены, к оснастке не придрался бы лучший из знатоков, котел был тщательно проверен, машина и винты не оставляли желать лучшего. Для надобности экипажа и большей легкости сообщения с землей на палубу "Дрима" была установлена быстроходная и устойчивая паровая шлюпка, необходимая во время плавания. К 10 июня все было готово. Оставалось лишь выйти в море. Люди, поставленные капитаном Тюркотом для наблюдения за машиной и парусами, были специалистами своего дела, и лучших найти было трудно. На нижней палубе в загонах поместили скот и птицу: агути [род зайцевидных грызунов], баранов, коз, петухов и кур. Кроме того, заготовили изрядное количество ящиков с отборнейшими консервами. Что касается маршрута "Дрима", то он, вероятно, и вызвал разногласия Уильяма Кольдерупа и капитана Тюркота. Пока было только известно, что первую остановку решили сделать в Окленде, столице Новой Зеландии, если только потребность в угле или противные ветры не заставят до этого посетить какой-нибудь из тихоокеанских архипелагов или какой-нибудь китайский порт. Впрочем, все эти подробности не имели для Годфри никакого значения с того момента, как он узнал, что путешествие состоится, и еще меньше интересовали Тартелетта, чье больное воображение с каждым днем все больше увеличивало предстоящие опасности. Нужно было выполнить еще одну формальность: сняться у фотографа. Какой жених позволит себе отправиться в кругосветное путешествие, не взяв с собой портрета своей невесты и не оставив ей своего? Поэтому Годфри в костюме туриста предстал перед Стефенсоном, фотографом с Монтгомери-стрит. Его сопровождала Фина в строгом костюме для прогулок, доверившая солнцу запечатлевать черты своего миловидного, слегка опечаленного лица. Обмен фотографиями был иллюзорным способом не разлучаться во время долгой разлуки. Портрет Фины должен был стоять в каюте Годфри, а портрет Годфри в комнате его невесты. Несмотря на то, что Тартеллет не был женихом и быть им никогда не собирался, решили и его черты запечатлеть на сверхчувствительной бумаге. Но при всем своем таланте фотограф не мог получить удовлетворительного снимка. На снимке проступал какой-то смутный туман, в котором невозможно было узнать учителя танцев и изящных манер. А происходило это оттого, что во время фотографирования, не слушаясь указаний ассистентов знаменитого фотографа, Тартелетт не переставал ерзать. Испробовать другие, более быстрые методы - моментальную съемку? Бесполезно! Тартелетт заранее начинал раскачиваться, совсем как капитан "Дрима". Пришлось отказаться от мысли увековечить черты этого замечательного человека - непоправимое несчастье для будущих поколений, если - мы, конечно, далеки от этой мысли - если Тартелетт вместо того, чтобы попасть, как он предполагал, в Старый свет, отправится на тот свет, откуда уже нет возврата. Итак, приготовления закончились, оставалось лишь сняться с якоря. Все нужные бумаги, записи о владении кораблем, страховой полис - все было в полном порядке. Еще за два дня до этого поверенный торгового дома Уильяма Кольдерупа прислал последние подписи. Девятого июня в особняке на Монтгомери-стрит был дан прощальный завтрак. Пили за счастливое путешествие Годфри и за его скорое возвращение. Молодой человек был очень взволнован и даже не старался этого скрыть. Фина держалась гораздо спокойнее. Что касается Тартелетта, то он потопил свои волнения в нескольких стаканах шампанского, действие которого сказывалось на нем до самого отъезда. Он даже забыл захватить с собой карманную скрипку, и ему принесли ее в ту минуту, когда на "Дриме" уже были отданы концы. Последние рукопожатия. Последние прощальные возгласы. Несколько оборотов винта, и пароход стал медленно отчаливать. - Прощай, Фина! - Прощай, Годфри! - Счастливого пути! - крикнул Уильям Кольдеруп. - А еще важнее - благополучного возвращения! - крикнул в ответ учитель танцев и изящных манер. - Смотри, Годфри, - добавил Кольдеруп, - никогда не забывай девиза, начертанного на корме "Дрима" "Confide, recte, agens!" [Действуй смело и верь! (лат.)] - Никогда не забуду, дядя Виль! Прощай, Фина! - Прощай, Годфри! Пароход отошел. С борта и с пристани махали платками до тех пор, пока с той и другой стороны можно было хоть что-нибудь разглядеть. Вскоре "Дрим" оставил позади бухту Сан-Франциско, едва ли не самую большую в мире, затем миновал узкий канал "golden-gate" [золотые ворота (англ.)] и, наконец, очутился в водах Тихого океана, будто и в самом деле ворота за ним только что закрылись. ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой читателю придется познакомиться с новым персонажем Путешествие благополучно началось. Впрочем, читатели охотно согласятся, что отчалить от гавани куда легче, чем возвратиться. Учитель танцев Тартеллет любил часто повторять со свойственной ему неоспоримой логикой: - Путешествие всегда имеет свое начало. Важнее, где и когда оно кончится. Дверь от каюты Годфри выходила в полуют, расположенный в кормовой части "Дрима" и служивший столовой. Наш юный герой устроился со всем возможным комфортом. Портрету Фины было предоставлено место на самой светлой стене. Койка, умывальник, несколько шкафчиков для одежды и белья, рабочий стол, удобное кресло - что еще нужно путешественнику двадцати двух лет? В таких условиях можно и двадцать два раза объехать вокруг света! Не обладал ли Годфри тем возрастом, здоровьем и хорошим настроением, которые дают человеку наилучшую практическую философию? Ах, молодые люди, молодые люди! Путешествуйте, если можете, а если не можете... все равно путешествуйте! А вот Тартелетту было совсем невесело. Его каюта, находившаяся рядом с каютой Годфри, казалась ему слишком узкой, койка - невозможно жесткой, а свободное пространство в шесть ярдов явно недостаточным, чтобы проделывать там всевозможные па. Мог ли турист подавить в нем хоть на время призвание учителя танцев и хороших манер? Нет! Оно было у него в крови и, надо думать, что даже в предсмертный час его ноги будут находиться в первой танцевальной позиции: пятки вместе, носки врозь. Трапезы решили проводить сообща. Годфри и Тартелетт получили места друг против друга, а капитан и его помощник - на противоположных концах так называемого "качечного стола". Это ужасное наименование "качечный стол" или "стол боковой качки" не вызывало сомнений, что место учителя танцев часто будет пустовать. Девятого июня, в день отъезда, погода стояла прекрасная. Дул легкий северо-восточный бриз. Чтобы набавить скорость, капитан Тюркот приказал поднять паруса, после чего "Дрим" перестал раскачиваться с боку на сок. А поскольку волна набегала теперь сзади, меньше беспокоила и килевая качка. Лица пассажиров не изменили своего выражения: не было ни зажатых носов, ни запавших глаз, ни посиневших губ, ни бледных щек. Плавание проходило пока вполне сносно. Пароход шел в юго-западном направлении, по спокойному, только слегка пенящемуся морю, и американский берег скоро исчез за горизонтом. В течение двух следующих дней ничего значительного не произошло. "Дрим" шел по-прежнему хорошим ходом. Начало путешествия было благоприятным, хотя капитан Тюркот иногда проявлял беспокойство, не укрывшееся от его пассажиров. Каждый день, как только солнце переходило через меридиан, он с необыкновенной пунктуальностью определял местонахождение корабля. Затем он запирался со своим помощником в каюте, и там они долго что-то обсуждали, словно могло произойти какое-нибудь важное событие. Правда, секретные совещания ускользнули от внимания Годфри, неискушенного в делах навигации, но у некоторых матросов вызывали недоумение. Недоумение было тем большим, что по ночам, два или три раза в течение первой недели плавания, "Дрим" без видимой причины менял курс. То, что было бы естественным для парусного судна, зависящего от атмосферных явлений, было непонятно и неестественно для парохода, который мог всегда идти по намеченному курсу, снимая паруса при неблагоприятном ветре. Утром 12 июня на борту произошел неожиданный инцидент. В ту минуту, когда капитан Тюркот, его помощник и Годфри как раз собирались приступить к завтраку, на палубе послышался странный шум и на пороге столовой показался боцман. - Капитан! - обратился он к Тюркоту. - Что случилось? - воскликнул Тюркот, бывший - как истый моряк - всегда настороже. - На борту оказался китаец, - ответил боцман. - Китаец? - Да. Самый настоящий. Мы только что обнаружили его на дне трюма. - Тысяча чертей! - вскричал Тюркот. - Бросить его в море. - All right! - ответил боцман. Как и многие калифорнийцы, зараженные презрением к сынам Небесной империи [название императорского Китая], он нашел это приказание как нельзя более правильным и готов был исполнить его без малейших угрызений совести. Капитан Тюркот в сопровождении Годфри и своего помощника вышел из столовой и направился к баку. Они увидели китайца, отбивавшегося от двух или трех матросов, которые скрутили ему руки и награждали ударами. Это был человек лет тридцати пяти - сорока, с умным лицом, щеками, лишенными всяких признаков волосяного покрова, слегка осунувшийся от шестидневного пребывания в спертом воздухе трюма. Найден он был в этом убежище только по чистой случайности. Капитан тут же велел матросам отпустить несчастного. - Кто ты? - спросил он. - Сын солнца. - Как твое имя? - Сенг-Ву, - ответил китаец. - Что ты здесь делаешь? - Плыву, - спокойно ответил китаец, - и при этом не причиняю вам ни малейшего вреда. - Верно! Ни малейшего вреда!.. А когда ты успел спрятаться в трюме? Незадолго до отхода? - Так оно и было, капитан. - Чтобы бесплатно прокатиться из Америки в Китай, на тот берег Тихого океана? - Да, если вам угодно. - А если мне это неугодно? Если я предложу тебе добраться до Китая вплавь? - Попробую, - с улыбкой ответил китаец, - но, скорее всего, я утону по дороге. - Ах, вот как! Сейчас я научу тебя, как экономить деньги на проезд. И сверх меры рассерженный капитан, вероятно тут же привел бы свою угрозу в исполнение, если бы не вмешался Годфри. - Послушайте, капитан, - обратился он к Тюркоту. - Лишний китаец на борту "Дрима" это значит одним китайцем меньше в Калифорнии. А там их достаточно... - Даже предостаточно, - заметил немного успокоившийся Тюркот. - Действительно, их там слишком много, - продолжал Годфри. - Итак, за то, что этот оборванец счел нужным освободить от своего присутствия Сан-Франциско, он заслуживает снисхождения. Давайте лучше высадим его где-нибудь поблизости от Шанхая и забудем об этом. Говоря, что в штате Калифорния слишком много китайцев, Годфри выражал мнение большинства калифорнийцев. И в самом деле, иммиграция китайцев в Америку, учитывая, что население Китая возросло до трехсот миллионов, а население Соединенных Штатов насчитывало тридцать миллионов [данные относятся ко втором половине XIX века], становилась серьезной проблемой. Законодатели Западных Штатов - Калифорнии, Орегона, Невады, Юты, - и сам Конгресс были в то время озабочены массовым переселением китайцев в Америку. В ту пору в Соединенных Штатах проживало свыше пятидесяти тысяч китайцев, не считая Калифорнии. Этот трудолюбивый народ, отличавшийся особым искусством в работах по промыванию золота, народ, который довольствуется щепоткой риса и несколькими глотками чая, легко поддавался эксплуатации, снижая заработную плату в ущерб местным рабочим. По этой причине, вопреки американской конституции, их иммиграция ограничена в Америке особым законом: китайцам отказывают в правах гражданства из опасения, чтобы они не получили голоса в Конгрессе. Относятся к ним ничуть не лучше, чем к индейцам и неграм. Их называют "зачумленными" и чаще всего поселяют в своеобразных гетто, где они стараются сохранить нравы и обычаи своей страны. В столице Калифорнии они были оттеснены в квартал близ улицы Сакраменто, где красовались китайские вывески и традиционные фонарики. Там их можно встретить тысячами в национальных халатах с широкими рукавами, в шапках конической формы и сапогах с загнутыми носками. Чаще всего они служат в лавках, поступают в садовники или повара, работают в прачечных и даже входят в состав китайских драматических трупп. Пора уже сообщить читателям, что Сенг-Ву состоял в одной из таких трупп, на амплуа первого комика, если подобное амплуа вообще может быть применимо к китайскому актеру. Действительно, вид у них всегда такой серьезный, даже когда они шутят, что калифорнийский романист Брет Гарт с полным основанием мог сказать, что никогда не видел на сцене смеющимся ни одного китайского актера. По этой же причине, присутствуя на представлении китайской пьесы, он никак не мог решить, трагедия это или фарс. Итак, Сенг-Ву был комическим актером. Закончив сезон с большим успехом и небольшим количеством звонкой монеты, он решил еще при жизни добраться до родной страны [по китайскому обычаю, захоронение нужно производить только на родной земле и существуют специальные суда, занимающиеся перевозкой трупов (прим.авт.)]. Вот почему он и проскользнул тайком в трюм парохода "Дрим". Запасшись провизией, он, как видно, надеялся незаметно провести на судне несколько недель, а потом украдкой высадиться где-нибудь на китайском берегу. План был вполне осуществим. Даже в худшем случае виселица ему не угрожала. Конечно, Годфри поступил правильно, вступившись за незаконного пассажира, а капитан Тюркот, бывший в сущности не таким грозным, каким хотел выглядеть в глазах окружающих, легко отказался от своего плана выбросить Сенг-Ву за борт. Теперь китайцу уже не было надобности забиваться в трюм, ведь и на палубе он никого не стеснял. Флегматичный, малообщительный, он особенно избегал матросов, не упускавших случая наградить его тумаками. Впрочем, Сенг-Ву был настолько худ, что от его веса на судне не могло получиться перегрузки, и, хотя он и ехал бесплатно, Уильяма Кольдерупа он не разорил ни на один цент. Его присутствие, однако, наводило капитана Тюркота на размышления, понятные только его помощнику: - Как бы нам не помешал этот проклятый китаец, когда дойдет до дела. Впрочем, тем хуже для него! - Для чего он пролез на "Дрим"? - спросил помощник. - Чтобы добраться до Шанхая, - сказал капитан. - Вот уж некстати свалился нам на голову этот сын Небесной империи! ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой читатель сможет убедиться, что Уильям Кольдеруп не напрасно застраховал свой корабль В течение трех следующих дней - 13, 14 и 15 июня - барометр медленно опускался ниже обозначения "переменно". Стрелка колебалась между "дождем" или "ветром" и "бурей". Ветер значительно посвежел при повороте к юго-западу. Для такого судна, как "Дрим", это могло быть пагубно. Пароходу приходилось бороться с высокими волнами, набегавшими на него с носа. Паруса были предусмотрительно убраны; продвигаться вперед помогал только гребной винт, да и то он должен был действовать не в полную силу, во избежание резких толчков. Годфри легко переносил и бортовую, и килевую качку, не теряя хорошего настроения и завидного аппетита. Можно было поверить, что юноша действительно любил море, чего нельзя сказать о Тартелетте. Тартелетт моря не любил, и оно платило ему тем же. Надо было видеть несчастного учителя изящных манер, которому пришлось забыть о собственной грации знаменитого танцмейстера, который должен был выписывать вензеля вопреки всем правилам танцевального искусства! Но ему ничего не оставалось, как делать эти непозволительные па: отсиживаться в каюте, подвергаясь ужасным толчкам, сотрясавшим весь пароход, было еще хуже. - Воздуху! Воздуху! - стонал бедняга, стараясь подавить тошноту. Начиналась боковая качка, и его швыряло от одного борта к другому. Начиналась килевая качка, и его перекатывало от кормы к носу. Он тщетно хватался за планширы, напрасно цеплялся за шкоты, принимая самые отчаянные с точки зрения современной хореографии позиции! Ах, если бы он мог взлететь ввысь, как воздушный шар, чтобы не делать этих диких прыжков на вечно движущемся палубном настиле! И зачем только сумасбродному богачу Уильяму Кольдерупу вздумалось обречь его на такие пытки! - Долго еще будет продолжаться эта ужасная погода? - по двадцать раз в день спрашивал он у капитана Тюркота. - Гм... Барометр пока не радует, - неизменно отвечал капитан, хмуря брови. - А скоро ли мы приедем? - Скоро, господин Тартелетт!.. Гм... теперь уже скоро... Придется немного потерпеть. - И этот океан называется Тихим! - повторял несчастный в промежутках между икотой и акробатическими упражнениями. Надо сказать, что учитель танцев страдал не только от морской болезни, но еще и от страха, который охватывал его при виде громадных катящихся валов, достигавших уровня палубы. Он был подавлен грохотом машинного отделения, шумом выхлопных клапанов, выпускавших отработанный пар мощными толчками. Он с содроганием ощущал всем телом, как пароход проваливался точно в пропасть и как пробка выскакивал на водяную вершину. - Нет, тут уж ничем не поможешь, корабль непременно опрокинется, - повторял несчастный страдалец, устремляя на своего ученика бессмысленный взгляд. - Спокойствие, Тартелетт! - отвечал Годфри. - Кораблю положено качаться на волнах, плавать, а не тонуть. Это достаточное основание, чтобы успокоиться. - А я не вижу оснований, - твердил Тартелетт. И, одержимый маниакальной идеей, учитель танцев надел спасательный пояс, не расставаясь с ним ни днем, ни ночью. Всякий раз, когда море начинало успокаиваться, он изо всех сил надувал его, но, как ни старался, по-прежнему считал пояс недостаточно надутым. Страх Тартелетта был вполне понятен. Человеку, не привыкшему к морю, разгул стихии доставляет много беспокойства, а ведь Тартелетт никогда не плавал даже по тихим водам бухты Сан-Франциско. Отсюда, естественно, и морская болезнь, и страхи при сильной качке. А между тем погода все ухудшалась, угрожая "Дриму" шквальным ветром. Если бы пароход находился в виду берега, на это указали бы семафоры [сигнальные приспособления, расположенные в опасных местах или указывающие приближение бури]. В течение всего дня корабль, сотрясаемый ужасными волнами, шел только средним ходом, чтобы не портить машину и не сломать винт, который при перемещении судна с одного уровня на другой то погружался в воду, то повисал над ней, работая вхолостую. В эти моменты лопасти поднимались выше ватерлинии и били по воздуху с риском повредить механизм. Из-под кормы "Дрима" слышались тогда как бы глухие выстрелы, и поршни двигались с такой скоростью, что механик едва успевал регулировать машину. При этом от наблюдательности Годфри не укрылось одно странное обстоятельство, причину которого он сначала никак не мог понять: ночью пароход сотрясало меньше, чем днем. Следовало ли отсюда заключить, что ветер уменьшался после захода солнца, и потому наступало некоторое затишье? Различие было настолько явственно, что в ночь с 21 на 22 июня Годфри решил разобраться, в чем дело. Как раз в этот день море было особенно неспокойным, ветер еще больше усилился и казалось, что после такого длинного дня никогда не наступит ночь. Дождавшись, однако, полночи, Годфри поднялся, оделся потеплее и вышел на палубу. Вахту нес капитан Тюркот. Он стоял на мостике, пристально вглядываясь в даль. И тут Годфри почувствовал, что ветер хотя и не уменьшился, но натиск волн, рассекаемых форштевнем "Дрима", заметно ослабел. Подняв глаза на задернутую черным дымом трубу, он увидел, что дым отлетает не назад, а по ходу судна. - Значит ветер переменился, - заметил он про себя. Очень довольный этим наблюдением, Годфри поднялся на капитанский мостик и подошел к Тюркоту. - Капитан! - обратился он к моряку. Тюркот, закутанный в клеенчатый плащ, не слышал его шагов и не мог скрыть удивления, увидев перед собой молодого человека. - Это вы, мистер Годфри? Вы... На мостике... - Да, капитан, я пришел у вас спросить... - Но о чем? - подхватил Тюркот. - Разве ветер не переменился? - Нет, мистер Годфри, к сожалению, нет... И я боюсь, как бы он не перешел в бурю. - Однако ветер теперь сзади! - Ветер теперь сзади... В самом деле... Ветер сзади... - повторил капитан, почему-то раздосадованный этим замечанием. - Но это помимо моей воли, - добавил он. - Что вы этим хотите сказать? - Я хочу сказать, что для безопасности судна пришлось изменить направление и постараться уйти от бури. - Досадно, если мы из-за этого опоздаем, - сказал Годфри. - Да, очень досадно, - ответил капитан Тюркот, - но днем, как только море немного стихнет, я снова поверну на запад. А сейчас советую вам, мистер Годфри, вернуться в каюту. Доверьтесь мне; Постарайтесь уснуть, пока нас качает на волнах. Так вам будет спокойнее. Годфри в знак согласия кивнул головой и бросил тревожный взгляд на небо, по которому с удивительной быстротой мчались низкие тучи. Затем, покинув мостик, он вернулся в свою каюту и тотчас же погрузился в крепкий сон. На следующее утро, 22 июня, ветер почти не ослаб, но "Дрим", как и обещал капитан Тюркот, пошел по прежнему направлению. Это странное плавание - днем на запад, ночью на восток - длилось еще двое суток. Постепенно барометр стал проявлять тенденцию к повышению, и колебания стали не такими резкими. Следовало ожидать, что непогода уйдет вместе с ветрами, повернувшими теперь на север. Действительно, так и случилось. Двадцать пятого июня около восьми часов утра, когда Годфри поднялся на палубу, легкий северо-восточный ветерок быстро прогонял по небу облака. Солнечные лучи, играя на снастях судна, отбрасывали огненные блики на всех выступах борта. Море, отсвечивавшее зеленью в глубине, искрилось на поверхности лучезарным светом. Еще не окончательно утихший ветер покрывал пеной гребни волн. Собственно говоря, это были не настоящие морские волны, а легкая морская зыбь, тихо качавшая пароход. Зыбь или волны, затишье или буря - для учителя танцев Тартелетта все было одинаково скверно. В полулежачем положении он примостился на палубе, открывая и закрывая рот, словно карп, вынутый из воды. Помощник капитана, стоя на полуюте, глядел на северо-восток в подзорную трубу. Годфри приблизился к нему. - Ну что, - сказал он весело, - сегодня, пожалуй, лучше, чем вчера! - Да, мистер Годфри, - ответил помощник, - море успокоилось. - А "Дрим" уже взял свой курс? - Нет еще. - Нет еще? Но почему же? - Потому что шквальный ветер отбросил его к северо-востоку, и теперь мы должны снова проложить курс. В полдень мы произведем наблюдения, и капитан даст нам указания. - А где же он сам? - спросил Годфри. - Капитана нет на борту. - Нет на борту? - Да... ему пришлось уехать. Когда небо прояснилось, наши вахтенные заметили на востоке буруны, не обозначенные у нас на карте. Чтобы узнать расположение рифов, капитан Тюркот приказал спустить шлюпку и вместе с боцманом и тремя матросами отправился на разведку. - Давно это было? - Часа полтора назад. - Как жалко, что меня не предупредили! Я бы с удовольствием к ним присоединился! - Вы еще спали, мистер Годфри, - сказал помощник, - и капитан не хотел вас будить. - Досадно. Но скажите, в какую сторону отправилась шлюпка? - Туда, - показал помощник капитана, - к северо-востоку от правого борта. - А можно их разглядеть в подзорную трубу? - Нет, они еще слишком далеко. - Надеюсь, они скоро вернутся? - Им нельзя медлить, - ответил помощник, - ведь капитан должен определить месторасположение корабля, а потому ему необходимо быть на борту до полудня. Поговорив с помощником, Годфри уселся на краю полубака и велел принести морской бинокль. Ему хотелось увидеть возвращающуюся шлюпку. Что же касается морской разведки, предпринятой капитаном Тюркотом, то это его нисколько не удивило. Конечно же, "Дрим" должен обойти подводные рифы, если они действительно окажутся. Прошло два часа. Только в половине одиннадцатого на горизонте обозначился тонкий, как стрелка, дымок. Очевидно, это и была паровая шлюпка с "Дрима". Годфри, глядя в бинокль, не выпускал ее из поля зрения. Он видел, как шлюпка, словно вырастая на поверхности моря, постепенно принимала все более ясные очертания, как на светлом фоне неба все резче и резче выделялась струйка дыма, смешиваясь с облачками пара. Шлюпка