- Как будто и не спал.
   - Нет, правда, я надеюсь, что вы окончательно проснулись,
потому что нам сейчас же надо поговорить.
   - Я вас слушаю.
   - Давайте отойдем.- Фрэнк попросил Мону чувствовать себя как
дома.- Мы позовем тебя, когда понадобится.
   Я посмотрел на Мону и подумал, что никогда в жизни я ни к
кому так не стремился, как сейчас к ней.

        87. Я - СВОЙ В ДОСКУ

   Фрэнк Хониккер, похожий на изголодавшегося мальчишку, говорил
со мной растерянно и путано, и голос у него срывался, как
игрушечная пастушья дудка. Когда-то, в армии, я слышал
выражение: разговаривает, будто у него кишка бумажная. Вот так и
разговаривал генерал-майор Хониккер. Бедный Фрэнк совершенно не
привык говорить с людьми, потому что все детство скрытничал,
разыгрывая тайнго агента Икс-9.
   Теперь, стараясь говорить со мной душевно, по-свойски, он
непрестанно вставлял заезженные фразы, вроде "вы же свой в
доску" или "поговорим без дураков, как мужчина с мужчиной".
   И он отвел меня в свою, как он сказал, "берлогу", чтобы там
"назвать кошку кошкой", а потом "пуститься по воле волн".
   И мы сошли по ступенькам, высеченным в скале, и попали в
естественную пещеру, над которой шумел водопад. Там стояло
несколько чертежных столов, три светлых голых скандинавских
кресла, книжный шкаф с монографиями по архитектуре на немецком,
французском, финском, итальянском и английском языках.
   Все было залито электрическим светом, пульсировавшим в такт
задыхающемуся генератору.
   Но самым потрясающим в этой пещере были картины, написанные
на стенах с непринужденностью пятилетнего ребенка, написанные
беспримесным цветом - глина, земля, уголь - первобытного
человека. Мне не пришлось спрашивать Фрэнка, древние ли это
рисунки. Я легко определил период по теме картин. Не мамонты, не
саблезубые тигры и не пещерные медведи были изображены на них.
   На всех картинах без конца повторялся облик Моны Эймонс
Монзано в раннем детстве.
   - Значит, тут... тут и работал отец Моны?- спросил я.
   - Да, конечно. Он тот самый финн, который построил Обитель
Надежды и Милосердия в джунглях.
   - Знаю.
   - Но я привел вас сюда не для разговора о нем.
   - Вы хотите поговорить о вашем отце?
   - Нет, о вас.- Фрэнк положил мне руку на плечо и посмотрел
прямо в глаза. Впечатление было ужасное. Фрэнк хотел выразить
дружеские чувства, но мне показалось, что он похож на
диковинного совенка, ослепленного ярким светом и вспорхнувшего
на высокий белый столб.
   - Ну, выкладывайте все сразу.
   - Да, вола вертеть нечего,- сказал он.- Я в людях разбираюсь,
сами понимаете, а вы - свой в доску.
   - Спасибо.
   - По-моему, мы с вами поладим.
   - Не сомневаюсь.
   - У нас у обоих есть за что зацепиться
   Я обрадовался, когда он снял руку с моего плеча. Он сцепил
пальцы обеих рук, как зубцы передачи. Должно быть, одна рука
изображала меня, а другая - его самого.
   - Мы нужны друг другу.- И он пошевелил пальцами, изображая
взаимодействие передачи.
   Я промолчал, хотя сделал дружественную мину.
   - Вы меня поняли?- спросил Фрэнк.
   - Вы и я, мы с вами что-то должны сделать вместе, так?
   - Правильно! - Фрэнк захлопал в ладоши.- Вы человек светский,
привыкли выходить на публику, а я техник, привык работать за
кулисами, пускать в ход всякую механику.
   - Почем вы знаете, что я за человек? Ведь мы только что
познакомились.
   - По вашей одежде, по разговору.- Он снова положил мне руку
на плечо.- Вы - свой в доску.
   - Вы уже это говорили.
   Фрэнку до безумия хотелось, чтобы я сам довел до конца его
мысль и пришел в восторг. Но я все еще не понимал, к чему он
клонит.
   - Как я понимаю, вы... вы предлагаете мне какуюто должность
здесь, на Сан-Лоренцо?
   Он опять захлопал в ладоши. Он был в восторге:
   - Правильно. Что вы скажете о ста тысячах долларов в год?
   - Черт подери!-воскликнул я.- А что мне придется делать?
   - Фактически ничего. Будете пить каждый вечер из золотых
бокалов, есть на золотых тарелках, жить в собственном дворце.
   - Что же это за должность?
   - Президент республики Сан-Лоренцо.

        88. ПОЧЕМУ ФРЭНК НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПРЕЗИДЕНТОМ

   -Мне? Стать президентом?
   - А кому же еще?
   - Чушь!
   - Не отказывайтесь, сначала хорошенько подумайте! - Фрэнк
смотрел на меня с тревогой.
   - Нет! Нет!
   - Вы же не успели подумать!
   - Я успел понять, что это бред.
   Фрэнк снова сцепил пальцы:
   - Мы работали бы вместе. Я бы вас всегда поддерживал.
   - Отлично. Значит, если в меня запульнут, вы тоже свое
получите?
   - Запульнут?
   - Ну пристрелят. Убьют.
   Фрэнк был огорошен:
   - А кому понадобится вас убивать?
   - Тому, кто захочет стать президентом Сан-Лоренцо.
   Фрэнк покачал головой.
   - Никто в Сан-Лоренцо не хочет стать президентом,- утешил он
меня.- Это против их религии.
   - И против вашей тоже? Я думал, что вы станете тут
президентом.
   - Я...- сказал он и запнулся. Вид у него был несчастный.
   - Что вы?- спросил я.
   Он повернулся к пелене воды, занавесившей пещеру.
   - Зрелость, как я понимаю,- начал он,- это способность
осознавать предел своих возможностей.
   Он был близок к бокононовскому определению зрелости.
"Зрелость,- учит нас Боконон,- это горькое разочарование, и
ничем его не излечить, если только смех не считать лекарством от
всего на свете".
   - Я свою ограниченность понимаю,- сказал Фрэнк.- Мой отец
страдал от того же.
   - Вот как?
   - Замыслов, и очень хороших, у меня много, как было и у
отца,- доверительно сообщил мне и водопаду Фрэнк,- но он не умел
общаться с людьми, и я тоже не умею.

        89. ПУФФ...

   - Ну как, возьмете это место? - взволнованно спросил Фрэнк.
   - Нет,- сказал я.
   - А не знаете, кто бы за это взялся?
   Фрэнк был классическим примером того, что Боконон зовет
_пуфф_... А _пуфф_ в бокононовском смысле означает судьбу тысячи
людей, доверенную _дурре_. А _дурра_-значит ребенок,
заблудившийся во мгле.
   Я расхохотался.
   - Вам смешно?
   - Не обращайте внимания, если я вдруг начинаю смеяться,-
попросил я.- Это у меня такой бзик.
   - Вы надо мной смеетесь?
   Я потряс головой:
   - Нет!
   - Честное слово?
   - Честное слово.
   - Надо мной вечно все смеялись.
   - Наверно, вам просто казалось.
   - Нет, мне вслед кричали всякие слова, а уж это мне не могло
казаться.
   - Иногда ребята выкидывают гадкие шутки, но без всякого злого
умысла,- сказал я ему. Впрочем, поручиться за это я не мог бы.
   - А знаете, что они мне кричали вслед?
   - Нет.
   - Они кричали: "Эй, Икс-девять, ты куда идешь?"
   - Ну, тут ничего плохого нет.
   - Они меня так дразнили.- Фрэнк помрачнел при этом
воспоминании:- "Тайный агент Икс-девять".
   Я не сказал ему, что уже слышал об этом.
   - "Ты куда идешь, Икс-девять"? - снова повторил Фрэнк.
   Я представил себе этих задир, представил себе, куда их теперь
загнала, заткнула судьба. Остряки, оравшие на Фрэнка, теперь
наверняка занимали смертельно скучные места в сталелитейной
компании, на электростанции в Илиуме, в правлении телефонной
компании...
   А тут, передо мной, честью клянусь, стоял тайный агент Икс-9,
к тому же генерал-майор, и предлагал мне стать королем... Тут, в
пещере, занавешенной тропическим водопадом.
   - Они бы здорово удивились, скажи я им, куда я иду.
   - Вы хотите сказать, что у вас было предчувствие, до чего вы
дойдете?- Мой вопрос был бокононовским вопросом.
   - Нет, я просто шел в "Уголок любителя" к Джеку,- сказал он,
отведя мой вопрос.
   - И только-то?
   - Они все знали, что я туда иду, но не знали, что там
делалось. Они бы не на шутку удивились - особенно девчонки,-
если бы знали, что там на самом деле происходит. Девчонки
считали, что я в этих делах ничего не понимаю.
   - А что же там на самом деле происходило?
   - Я путался с женой Джека все ночи напролет. Вот почему я
вечно засыпал в школе. Вот почему я так ничего и не добился при
всех своих способностях.
   Он стряхнул с себя эти мрачные воспоминания:
   - Слушайте. Будьте президентом Сан-Лоренцо. Ей-богу, при
ваших данных вы здорово подойдете. Ну пожалуйста.

        90. ЕДИНСТВЕННАЯ ЗАГВОЗДКА

   И ночной час, и пещера, и водопад, и мраморный ангел в
Илиуме...
   И 250 тысяч сигарет, и три тысячи литров спиртного, и две
жены, и ни одной жены...
   И нигде не ждет меня любовь. .
   И унылая жизнь чернильной крысы...
   И _Пабу_-Луна, и _Борасизи_-Солнце, и их дети.
   Все как будто сговорились создать единый космический рок -
_вин-дит_, один мощный толчок к боконизму, к вере в то, что
творец ведет мою жизнь и что он нашел для меня дело.
   И я внутренне саронгировал, то есть поддался кажущимся
требованиям моего _вин-дита_.
   И мысленно я уже согласился стать президентом Сан-Лоренцо.
   Внешне же я все еще был настороже и полон подозрений.
   - Но, наверно, тут есть какая-то загвоздка,- настаивал я.
   - Нет.
   - А выборы будут?
   - Никаких выборов никогда не было. Мы просто объявим, кто
стал президентом.
   - И никто возражать не станет?
   - Никто ни на что не возражает. Им безразлично. Им все равно.
   - Но должна же быть какая-то загвоздка.
   - Да, что-то в этом роде есть,- сознался Фрэнк.
   - Так я и знал!- Я уже открещивался от своего _вин-дита_.-
Что именно? В чем загвоздка?
   - Да нет, в сущности, никакой загвоздки нет, если не
захотите, можете отказаться. Но было бы очень здорово...
   - Что было бы "очень здорово"?
   - Видите ли, если вы станете президентом, то хорошо было бы
вам жениться на Моне. Но вас никто не заставляет, если вы не
хотите. Тут вы хозяин.
   - И она пошла бы за меня?!
   - Раз она хотела выйти за меня, то и за вас выйдет. Вам
остается только спросить ее.
   - Но почему она непременно скажет "да"?
   - Потому что в _Книгах_Боконона_ предсказано, что она выйдет
замуж за следующего президента Сан-Лоренцо,- сказал Фрэнк.

        91. МОНА

   Фрэнк привел Мону в пещеру ее отца и оставил нас вдвоем.
   Сначала нам трудно было разговаривать. Я оробел. Платье на
ней просвечивало. Платье на ней голубело. Это было простое
платье, слегка схваченное у талии тончайшим шнуром. Все
остальное была сама Мона. "Перси еа как плоды граната", или как
это там сказано, но на самом деле просто юная женская грудь.
   Обнаженные ноги. Ничего, кроме прелестно отполированных
ноготков и тоненьких золотых сандалий.
   - Как... как вы себя чувствуете?- спросил я. Сердце мое
бешено колотилось. В ушах стучала кровь.
   - Ошибку сделать невозможно,- уверила она меня. Я не знал,
что боконисты обычно приветствуют этими словами оробевшего
человека. И я в ответ начал с жаром обсуждать, можно сделать
ошибку или нет.
   - О господи, вы и не представляете себе, сколько ошибок я уже
наделал. Перед вами - чемпион мира по ошибкам,- лопотал я.- А вы
знаете, что Фрэнк сейчас сказал мне?
   - Про _меня_?
   - Про все, но _особенно_ про вас.
   - Он сказал, что я буду вашей, если вы заботите?
   - Да.
   - Это правда.
   - Я... Я... Я...
   - Что?
   - Не знаю, что сказать...
   - _Боко-мару_ поможет,- предложила она.
   - Как?
   - Снимайте башмаки!- скомандовала она. И с непередаваемой
грацией она сбросила сандалии.
   Я человек поживший, и, по моему подсчету, я знал чуть ли не
полсотни женщин. Могу сказать, что видел в любых вариантах, как
женщина раздевается. Я видел, как раздвигается занавес перед
финальной сценой.
   И все же та единственная женщина, которая невольно заставила
меня застонать, только сняла сандалии.
   Я попытался развязать шнурки на ботинках. Хуже меня никто из
женихов не запутывался. Один башмак я снял, но другой затянул
еще крепче.
   Я сломал ноготь об узел и в конце концов стянул башмак не
развязывая.
   Потом я сорвал с себя носки.
   Мона уже сидела, вытянув ноги, опираясь округлыми руками на
пол сзади себя, откинув голову, закрыв глаза.
   И я должен был совершить впервые... впервые, в первый раз...
господи боже мой...
   _Боко-мару_.

        92. ПОЭТ ВОСПЕВАЕТ СВОЕ ПЕРВОЕ БОКО-МАРУ

   Это сочинил не Боконон.
   Это сочинил я.

                  Светлый призрак,
                  Невидимый дух - чего?
                  Это я,
                  Душа моя.
                  Дух, томимый любовью...
                  Давно
                  Одинокий...
                  Так давно...
                  Встретишь ли душу другую,
                  Родную?
                  Долго вел я тебя,
                  Душа моя,
                  Ложным путем
                  К встрече
                  Двух душ.
                       И вот душа
                       Ушла в пятки.
                  Теперь
                  Все в порядке.
                  Светлую душу другую
                  Нежно люблю,
                  Целую...
                  М-мм-ммм-ммммм-ммм.

        93. КАК Я ЧУТЬ НЕ ПОТЕРЯЛ МОЮ МОНУ

   - Теперь тебе легче говорить со мной? - спросила Мона.
   - Будто мы с тобой тысячу лет знакомы,- сознался я. Мне
хотелось плакать.- Люблю тебя, Мона!
   - И я люблю тебя.- Она сказала эти слова совсем просто.
   - Ну и дурак этот Фрэнк.
   - Почему?
   - Отказался от тебя.
   - Он меня не любил. Он собирался на мне жениться, потому что
"Папа" так захотел. Он любит другую.
   - Кого?
   - Одну женщину в Илиуме.
   Этой счастливицей, наверно, была жена Джека, владельца
"Уголка любителя".
   - Он сам тебе сказал?
   - Сказал сегодня, когда вернул мне слово, и сказал, чтобы я
вышла за тебя.
   - Мона...
   - Да?
   - У тебя... у тебя есть еще кто-нибудь?
   Мона очень удивилась.
   - Да. Много,- сказала она наконец.
   - Ты любишь многих?
   - Я всех люблю.
   - Как... Так же, как меня?
   - Да.- Она как будто и не подозревала, что это меня заденет.
   Я встал с пола, сел в кресло и начал надевать носки и
башмаки.
   - И ты, наверно... ты выполняешь... ты делаешь то, что мы
сейчас делали... с теми... с другими?
   - _Боко-мару_?
   - _Боко-мару_.
   - Конечно.
   - С сегодняшнего дня ты больше ни с кем, кроме меня, этого
делать не будешь,- заявил я.
   Слезы навернулись у нее на глаза. Видно, ей нравилась эта
распущенность, видно, ее рассердило, что я хотел пристыдить ее.
   - Но я даю людям радость. Любовь - это хорошо, а не плохо.
   - Но мне, как твоему мужу, нужна вся твоя любовь.
   Она испуганно уставилась на меня:
   - Ты - _син-ват_.
   - Что ты сказала?
   - Ты - _син-ват_!- крикнула она.- Человек, который хочет
забрать себе чью-то любовь всю, целиком. Это очень плохо!
   - Но для брака это очень хорошо. Это единственное, что нужно.
   Она все еще сидела на полу, а я, уже в носках и башмаках,
стоял кад ней. Я чувствовал себя очень высоким, хотя я не такой
уж высокий, и очень сильным, хотя я и не так уж силен. И я с
уважением, как к чужому, прислушивался к своему голосу.
   Мой голос приобрел металлическую властность, которой раньше
не было.
   И, слушая свой назидательный тон, я вдруг понял, что со мной
происходит. Я уже стал властвовать.
   Я сказал Моне, что видел, как она предавалась, так сказать
вертикальному _боко-мару_ с летчиком в день моего приезда на
трибуне.
   - Больше ты с ним встречаться не должна,- сказал я ей.- Как
его зовут?
   - Я даже не знаю,- прошептала она. Она опустила глаза.
   - Ас молодым Филиппом Каслом?
   - Ты про _боко-мару_?
   - И про это, и про все вообще. Как я понял, вы вместе
выросли?
   - Да.
   - Боконон учил вас обоих?
   - Да.- При этом воспоминании она снова просветлела.
   - И в те дни вы _боко-марничали_ вовсю?
   - О да!- счастливым голосом сказала она.
   - Больше ты с ним тоже не должна видеться. Тебе ясно?
   - Нет.
   - Нет?
   - Я не выйду замуж за _син-вата,_.- Она встала.- Прощай!
   - Как это "прощай"? - Я был потрясен.
   - Боконон учит нас, что очень нехорошо не любить всех
одинаково. А твоя религия чему учит?
   - У... У меня нет религии.
   - А у меня е с т ь!
   Тут моя власть кончилась.
   - Вижу, что есть,- сказал я.
   - Прощай, человек без религии.- Она пошла к каменной
лестнице.
   - Мона!
   Она остановилась:
   - Что?
   - Могу я принять твою веру, если захочу?
   - Конечно.
   - Я очень хочу.
   - Прекрасно. Я тебя люблю.
   - А я люблю тебя,- вздохнул я.

        94. САМАЯ ВЫСОКАЯ ГОРА

   Так я обручился на заре с прекраснейшей женщиной в мире.
   Так я согласился стать следующим президентом Сан-Лоренцо.
   "Папа" еще не умер, и, по мнению Фрэнка, мне надо было бы,
если возможно, получить благословение "Папы". И когда взошло
солнце- _Борасизи_, мы с Фрэнком поехали во дворец "Папы" на
джипе, реквизированном у войска, охранявшего будущего
президента.
   Мона осталась в доме у Фрэнка. Я поцеловал ее, благословляя,
и она уснула благословенным сном.
   И мы с Фрэнком поехали за горы, сквозь заросли кофейных
деревьев, и справа от нас пламенела утренняя заря.
   В свете этой зари мне и явилось левиафаново величие самой
высокой горы острова - горы Маккэйб.
   Она выгибалась, словно горбатый синий кит, с страшным
диковинным каменным столбом вместо вершины.
   По величине кита этот столб казался обломком застрявшего
гарпуна и таким чужеродным, что я спросил Фрэнка, не человечьи
ли руки воздвигли этот столб.
   Он сказал мне, что это естественное образование. Более того,
он добавил, что ни один человек, насколько ему известно, никогда
не бывал на вершине горы Маккэйб.
   - А с виду туда не так уж трудно добраться,- добавил я. Если
не считать каменного столба на вершине, гора казалась не более
трудной для восхождения, чем ступенька какой-нибудь судебной
палаты. Да и сам каменный бугор, по крайней мере так казалось
издали, был прорезан удобными выступами и впадинами.
   - Священная она, эта гора, что ли?- спросил я.
   - Может, когда-нибудь и считалась священной. Но после
Боконона - нет.
   - Почему же никто на нее не восходил?
   - Никому не хотелось.
   - Может, я туда полезу.
   - Валяйте. Никто вас не держит.
   Мы ехали молча.
   - Но что вообще священно для боконистов? - помолчав, спросил
я.
   - Во всяком случае, насколько я знаю, даже не бог.
   - Значит, ничего?
   - Только одно.
   Я попробовал угадать:
   - Океан? Солнце?
   - Человек,- сказал Фрэнк.- Вот и все. Просто человек.

        95. Я ВИЖУ КРЮК

   Наконец мы подъехали к замку.
   Он был приземистый, черный, страшный.
   Старинные пушки все еще торчали в амбразурах. Плющ и птичьи
гнезда забили и амбразуры, и арбалетные пролеты, и зубцы.
   Парапет северной стороны нависал над краем чудовищной
пропасти в шестьсот футов глубиной, падавшей прямо в тепловатое
море.
   При виде замка возникал тот же вопрос, что и при виде всех
таких каменных громад: как могли крохотные человечки двигать
такие гигантские камни?
   И, подобно всем таким громадам, эта скала сама отвечала на
вопрос: слепой страх двигал этими гигантскими камнями.
   Замок был выстроен по желанию Тум-бумвы, импе-ратора Сан-
Лоренцо, беглого раба, психически больного человека. Говорили,
что Тум-бумва строил его по картинке из детской книжки.
   Мрачноватая, наверно, была книжица.
   Перед воротами замка проезжая дорога вела под грубо
сколоченную арку из двух телеграфных столбов с перекладиной.
   С перекладины свисал огромный железный крюк. На крюке была
выбита надпись.
   "Этот крюк,- гласила надпись,- предназначен для Боконона
лично".
   Я обернулся, еще раз взглянул на крюк, и эта острая железная
штука навела меня на простую мысль: если я и вправду буду тут
править, я этот крюк сорву!
   И я польстился на эту мысль, подумал, что стану твердым,
справедливым и добрым правителем и что мой народ будет
процветать.
   Фата-моргана.
   Мираж!

        96. КОЛОКОЛЬЧИК, КНИГА И КУРИЦА В КАРТОНЕ

   Мы с Франком не сразу попали к "Папе". Его лейб-медик, доктор
Шлихтер фон Кенигсвальд, проворчал, что надо с полчаса
подождать.
   И мы с Фрэнком остались ждать в приемной "Папиных" покоев,
большой комнате без окон. В ней было тридцать квадратных метров,
обстановка состояла из простых скамей и ломберного столика. На
столике стоял электрический вентилятор.
   Стены были каменные. Ни картин, ни других украшений на стенах
не было.
   Однако в стену были вделаны железные кольца, на высоте семи
футов от пола и на расстоянии футов в шесть друг от друга.
   Я спросил Фрэнка, не было ли тут раньше застенка для пыток.
   Фрэнк сказал: да, был, и люк, на крышке которого я стою,
ведет в каменный мешок.
   В приемной стоял неподвижный часовой. Тут же находился
священник, который был готов по христианскому обряду подать
"Папе" духовную помощь. Около себя на скамье он разложил медный
колокольчик для прислуги, продырявленную шляпную картонку,
Библию и нож мясника.
   Он сказал мне, что в картонке сидит живая курица. Курица
сидит смирно, сказал он, потому что он напоил ее успокоительным
лекарством.
   Как всем жителям Сан-Лоренцо после двадцати пяти лет, ему с
виду было лет под шестьдесят. Он сказал мне, что зовут его
доктор Вокс Гумана*, в честь органной трубы, которая угодила в
его матушку, когда в 1923 году в Сан-Лоренцо взорвали собор.
Отец, сказал он без стесенения, ему неизвестен.
/*Vox Humana-человеческий голос (лат)/
   Я спросил его, к какой именно христианской секте он
принадлежит, и откровенно добавил, что и курица и нож, насколько
я знаю христианство, для меня в новинку.
   - Колокольчик еще можно понять,- добавил я. Он оказался
человеком неглупым. Докторский диплом, который он мне показал,
был ему выдан "Университетом западного полушария по изучению
Библии" в городке Литл-Рок в штате Арканзас. Он связался с этим
университетом через объявление в журнале "Попьюлер меканикс",
рассказал он мне. Он еще добавил, что девиз университета стал и
его девизом и что этим объясняется и курнца и нож. А девиз
звучал так: "_Претвори_религию_в_жизнь!_"
   Он сказал, что ему пришлось нащупывать собственный путь в
христианстве, так как и католицизм и протестантизм были
запрещены вместе с боконизмом.
   - И если я в этих условиях хочу остаться христианином, мне
приходится придумывать что-то новое.
   - Есери хоцу бити киристиани,- сказал он на ихнем диалекте,-
пириходица пиридумари читото ново.
   Тут из покоев "Папы" к нам вышел доктор Шлихтер фон
Кенигсвальд. Вид у него был очень немецкий я очень усталый.
   - Можете зайти к "Папе",- сказал он.
   - Мы постараемся его не утомлять,- обещал Фрэнк.
   - Если бы вы могли его прикончить,- сказал фон Кеннсгвальд,-
он, по-моему, был бы вам благодарен.

        97. ВОНЮЧИЙ ЦЕРКОВНИК

   "Папа" Монзано в тисках беспощадной болезни возлежал на
кровати в виде золотой лодки:руль, уключины, канаты - словом,
все-все было вызолочено. Эта кровать была сделана из
спасательной шлюпки со старой шхуны Боконона "Туфелька" на этой
спасательной шлюпке в те давние времена и прибыли в Сан-Лоренцо
Боконон с капралом Маккэйбом.
   Стены спальни были белые. Но "Папа" пылал таким мучительным
жаром, что, казалось, от его страданий стены накалились
докрасна.
   Он лежал обнаженный до пояса, с лоснящимся от пота узловатым
животом. И живот дрожал, как парус на ветру.
   На шее у "Папы" висел тоненький цилиндрик размером с ружейный
патрон. Я решил, что в цилиндрике запрятан какой-то волшебный
амулет. Но я ошибся. В цилиндрике был осколок _льда-девять_.
   "Папа" еле-еле мог говорить. Зубы у него стучали, дыхание
прерывалось.
   Он лежал, мучительно запрокинув голову к носу шлюпки.
   Ксилофон Моны стоял у кровати. Очевидно, накануне вечером она
пыталась облегчить музыкой страдания "Папы".
   - "Папа",- прошептал Фрэнк.
   - Прощай!- прохрипел "Папа", выкатив незрячие глаза.
   - Я привел друга.
   - Прощай!
   - Он станет следующим президентом Сан-Лоренцо. Он будет
лучшим президентом, чем я.
   - Лед!- простонал "Папа".
   - Все просит льда,- сказал фон Кеннгсвальд,- а принесут лед,
он отказывается.
   "Папа" завел глаза. Он повернул шею, стараясь не налегать на
затылок всей тяжестью тела Потом снова выгнул шею.
   - Все равно,- начал он,- кто будет президентом...
   Он не договорил.
   Я договорил за него:
   - ...Сан-Лоренцо.
   - Сан-Лоренцо,- повторил он. Он с трудом выдавил кривую
улыбку:- Желаю удачи!- прокаркал он.
   - Благодарю вас, сэр!
   - Не стоит! Боконон! Поймайте Боконона!
   Я попытался как-то выкрутиться. Я вспомнил, что, на радость
людям, Боконона всегда надо ловить и никогда нельзя поймать.
   - Хорошо,-сказал я.
   - Скажите ему...
   Я наклонился поближе, чтобы услыхать, что именно "Папа" хочет
передать Боконону.
   - Скажите: жалко, что я его не убил,- сказал "Папа".- Вы
убейте его.
   - Слушаюсь, сэр.
   "Папа" настолько овладел своим голосом, что он зазвучал
повелительно:
   - Я вам _серьезно_ говорю.
   На это я ничего не ответил. Никого убивать мне не хотелось.
   - Он учит людей лжи, лжи, лжи. Убейте его и научите людей
правде.
   - Слушаюсь, сэр.
   - Вы с Хониккером обучите их наукам.
   - Хорошо, сэр, непременно,- пообещал я.
   - Наука - это колдовство, которое действует.
   Он замолчал, стих, закрыл глаза. Потом простонал:
   - Последнее напутствие!
   Фон Кенисгвальд позвал доктора Вокс Гуману. Доктор Гумана
вынул наркотизированную курицу из картонки и приготовился дать
больному последнее напутствие по христианскому обычаю, как он
его понимал.
   "Папа" открыл один глаз.
   - Не ты!- оскалился он на доктора.- Убирайся!
   - Сэр?- переспросил доктор Гумана.
   - Я исповедую боконистскую веру! - просипел "Папа".-
Убирайся, вонючий церковник.

        98. ПОСЛЕДНЕЕ НАПУТСТВИЕ

   Так я имел честь присутствовать при последнем напутствии по
бокононовскому ритуалу.
   Мы попытались найти кого-нибудь среди солдат и дворцовой
челяди, кто сознался бы, что он знает эту церемонию и проделает
ее над "Папой". Добровольцев не оказалось. Впрочем, это и не
удивительно - слишком близко был крюк и каменный мешок.
   Тогда доктор фон Кенигсвальд сказал, что придется ему самому
взяться за это дело. Никогда раньше он эту церемонию не
выполнял, но сто раз видел, как ее выполнял Джулиан Касл.
   - А вы тоже боконист?- спросил я.
   - Я согласен с одной мыслью Боконона. Я согласен, что все
религии, включая и боконизм - сплошная ложь.
   - Но вас, как ученого,- спросил я,- не смутит, что придется
выполнить такой ритуал?
   - Я - прескверный ученый. Я готов проделать что угодно, лишь
бы человек почувствовал себя лучше, даже если это ненаучно. Ни
один ученый, достойный своего имени, на это не пойдет.
   И он залез в золотую шлюпку к "Папе". Он сел на корму. Из-за
тесноты ему пришлось сунуть золотой руль под мышку.
   Он был обут в сандалии на босу ногу, и он их снял. Потом он
откинул одеяло, и оттуда высунулись "Папины" голые ступни.
Доктор приложил свои ступни к "Папиным", приняв позу _боко-
мару_.

        99. "БОСА СОСИДАРА ГИРИНУ"

   - Пок состал клину,- проворковал доктор фон Кенигсвальд.
   -Боса сосидара гирину,- повторил "Папа" Монзано.
   На самом деле они оба сказали, каждый по-своему: "Бог создал
глину". Но я не стану копировать их произношение.
   - Богу стало скучно,- сказал фон Кенигсвальд.
   - Богу стало скучно.
   - И бог сказал комку глины: "Сядь!"
   - И бог сказал комку глины: "Сядь!"
   - Взгляни, что я сотворил,- сказал бог,- взгляни на моря, на
небеса, на звезды.
   - Взгляни, что я сотворил,- сказал бог,- взгляни на моря, на
небеса, на звезды.
   - И я был тем комком, кому повелели сесть и взглянуть вокруг.
   - И я был тем комком, кому повелели сесть и взглянуть вокруг.
   - Счастливец я, счастливый комок.
   - Счастливец я, счастливый комок.- По лицу "Папы" текли
слезы.
   - Я, ком глины, встал и увидел, как чудно поработал бог!
   - Я, ком глины, встал и увидел, как чудно поработал бог!
   - Чудная работа, бог!
   - Чудная работа, бог,- повторил "Папа" от всего сердца.
   - Никто, кроме тебя, не мог бы это сделать! А уж я и подавно!
   - Никто, кроме тебя, не мог бы это сделать! А уж я и подавно!
   - По сравнению с тобой я чувствую себя ничтожеством.
   - По сравнению с тобой я чувствую себя ничтожеством.
   - И, только взглянув на остальные комки глины, которым не
дано было встать и оглянуться вокруг, я хоть немного выхожу из
ничтожества.
   - И, только взглянув на остальные комки глины, которым не
дано было встать и оглянуться вокруг, я хоть немного выхожу из
ничтожества.
   - Мне дано так много, а остальной глине так мало.
   - Мне дано так много, а остальной глине так мало.
   - Плакотарю тепя са шесть!- воскликнул доктор фон
Кенигсвальд.
   - Благодару тебя за сести! - просипел "Папа" Монзано.
   На самом деле они сказали: "Благодарю тебя за честь!"
   - Теперь ком глины снова ложится и засыпает.
   - Теперь ком глины снова ложится и засыпает.
   - Сколько воспоминаний у этого комка!
   - Сколько воспоминаний у этого комка!
   - Как интересно было встречать другие комки, восставшие из
глины!
   - Как интересно было встречать другие комки, восставшие из
глины!
   - Я любил все, что я видел.
   - Я любил все, что я видел.
   - Доброй ночи!
   - Доброй ночи!
   - Теперь я попаду на небо!
   - Теперь я попаду на небо!
   - Жду не дождусь...
   - Жду не дождусь...
   - ...узнать точно, какой у меня _вампитер_...
   - ...узнать точно, какой у меня _вампитер_...
   - ...и кто был в моем _карассе_...
   - ...и кто был в моем _карассе_...
   - ...и сколько добра мой _карасс_ сделал ради тебя.
   - ...и сколько добра мой _карасс_ сделал ради тебя.
   - Аминь.
   - Аминь.

        100. И ФРЭНК ПОЛЕТЕЛ В КАМЕННЫЙ МЕШОК

   Но "Папа" еще не умер и на небо попал не сразу.
   Я спросил Франка, как бы нам получше выбрать время, чтобы
объявить мое восшествие на трон президента. Но он мне ничем не
помог, ничего не хотел придумать и все предоставил мне.
   - Я думал, вы меня поддержите,- жалобно сказал я.
   - Да, во всем, что касается _техники_.- Фрэнк говорил
подчеркнуто сухо. Мол, не мне подрывать его профессиональные
установки. Не мне навязывать ему другие области работы.
   - Понимаю.
   - Как вы будете обращаться с народом, мне безразлично - это
дело ваше.
   Резкий отказ Франка от всякого вмешательства в мои отношения
с народом меня обидел и рассердил, и я сказал ему намеренно
иронически:
   - Не откажите в любезности сообщить мне, какие же чисто
технические планы у вас на этот высокоторжественный день?
   Ответ я получил чисто технический:
   - Устранить неполадки на электростанции и организовать
воздушный парад.
   - Прекрасно! Значит, первым моим достижением на посту
президента будет электрическое освещение для моего народа.
   Никакой иронии Фрэнк не почувствовал. Он отдал мне честь:
   - Попытаюсь, сэр, сделаю для вас все, что смогу, сэр. Но не
могу гарантировать, как скоро удастся получить свет.
   - Вот это-то мне и нужно - светлая жизнь.
   - Рад стараться, сэр!- Фрэнк снова отдал честь.
   - А воздушный парад?- спросил я.- Это что за штука?
   Фрэнк снова ответил деревянным голосом:
   - В час дня сегодня, сэр, все шесть самолетов военно-
воздушных сил Сан-Лоренцо сделают круг над дворцом и проведут
стрельбу по целям на воде. Это часть торжественной церемонии,
отмечающей День памяти "Ста мучеников за демократию".
Американский посол тогда же намеревается опустить на воду венок.
   Тут я решился предложить, чтобы Фрэнк объявил мое восхождение
на трон сразу после опускания венка на воду и воздушного парада.
   - Как вы на это смотрите?- спросил я Фрэнка.
   - Вы хозяин, сэр.
   - Пожалуй, надо будет подготовить речь,- сказал я.- Потом
нужно будет провести что-то вроде церемонии приведения к
присяге, чтобы было достойно, официально.
   - Вы хозяин, сэр.- Каждый раз, как он произносил эти слова,
мне казалось, что они все больше и больше звучат откуда-то
издалека, словно Фрэнк опускается по лестнице в глубокое
подземелье, а я вынужден оставаться наверху.
   И с горечью я понял, что мое согласие стать хозяином
освободило Фрэнка, дало ему возможность сделать то, что он
больше всего хотел, поступить так же, как его отец: получая
почести и жизненные блага, снять с себя всю личную
ответственность. И, поступая так, он как бы мысленно прятался от
всего в каменном мешке.

        101. КАК И МОИ ПРЕДШЕСТВЕННИКИ, Я ОБЪЯВЛЯЮ БОКОНОНА ВНЕ ЗАКОНА

   И я написал свою тронную речь в круглой пустой комнате в
одной из башен. Никакой обстановки - только стол и стул. И речь,
которую я написал, была тоже круглая, пустая и бедно
обставленная. В ней была надежда. В ней было смирение. И я
понял: невозможно обойтись без божьей помощи. Раньше я никогда
не искал в ней опоры, потому и не верил, что такая опора есть.
   Теперь я почувствовал, что надо верить, и я поверил. Кроме
того, мне нужна была помощь людей. Я потребовал список гостей,
которые должны были присутствовать на церемонии, и увидел, что
ни Джулиана Касла, ни его сына среди приглашенных не было. Я
немедленно послал к ним гонцов с приглашением, потому что эти
люди знали мой народ лучше всех, за исключением Боконона.
   Теперь о Бокононе.
   Я раздумывал, не попросить ли его войти в мое правительство
и, таким образом, устроить что-то вроде Золотого века для моего
народа. И я подумал, что надо отдать приказ снять под общее
ликование этот чудовищный крюк у ворот дворца.
   Но потом я понял, что Золотой век должен подарить людям что-
то более существенное, чем святого у власти, что всем надо дать
много хорошей еды, уютное жилье, хорошие школы, хорошее
здоровье, хорошие развлечения и, конечно, работу всем, кто
захочет работать, а всего этого ни я, ни Боконон дать не могли.
   Значит, добро и зло придется снова держать отдельно: зло - во
дворце, добро - в джунглях. И это было единственное развлечение,
какое мы могли предоставить народу.
   В двери постучали. Вошел слуга и объявил, что гости начали
прибывать.
   И я сунул свою речь в карман и поднялся по винтовой лестнице
моей башни. Я вошел на самую высокую башню моего замка и
взглянул на моих гостей, моих слуг, мою скалу и мое тепловатое
море.

        102. ВРАГИ СВОБОДЫ

   Когда я вспоминаю всех людей, стоявших на самой высокой
башне, я вспоминаю сто девятнадцатое калипсо Боконона, где он
просит нас спеть с ним вместе:

               "Где вы, где вы, старые дружки?"-
               Плакал грустный человек.
               Я ему тихонько на ухо шепнул:
               "Все они ушли навек!"

   Среди присутствующих был посол Хорлик Минтон с супругой,
мистер Лоу Кросби, фабрикант велосипедов со своей Хэзел, доктор
Джулиан Касл, гуманист и благотворитель, и его сын, писатель и
владелец отеля, крошка Ньют Хониккер, художник, и его
музыкальная сестрица миссис Гаррисон С. Коннерс, моя
божественная Мона, генерал-майор Фрэнклин Хониккер и двадцать
отборных чиновников и военнослужащих Сан-Лоренцо.
   Умерли, почти все они теперь умерли...
   Как говорит нам Боконон, "слова прощания никогда не могут
быть ошибкой".
   На моей башне было приготовлено угощение, изобиловавшее
местными деликатесами: жареные колибри в мундирчиках, сделанных
из их собственных бирюзовых перышек, лиловатые крабы - их вынули
из панцирей, мелко изрубили и изжарили в кокосовом масле,
крошечные акулы, начиненные банановым пюре, и, наконец, кусочки
вареного альбатроса на несоленых кукурузных лепешках.
   Альбатроса, как мне сказали, подстрелили с той самой башни,
где теперь стояло угощение.
   Из напитков предлагалось два, оба без льда: пепси-кола и
местный ром. Пепси-колу подавали в пластмассовых кружках, ром -
в скорлупе кокосовых орехов. Я не мог понять, чем так сладковато
пахнет ром, хотя запах чем-то напоминал мне давнюю юность.
   Фрэнк объяснил мне, откуда я знаю этот запах.
   - Ацетон,- сказал он.
   - Ацетон?
   - Ну да, он входит в состав для склейки моделей самолетов.
   Ром я пить не стал.
   Посол Минтон, с видом дипломатическим и гурманским,
неоднократно вздымал в тосте свой кокосовый орех, притворяясь
другом всего человечества и ценителем всех напитков,
поддерживающих людей, но я не заметил, чтобы он пил. Кстати, при
нем был какой-то ящик - я никогда раньше такого не видал.
   С виду ящик походил на футляр от большого тромбона, и, как
потом оказалось, в нем был венок, который надлежало пустить по
волнам.
   Единственный, кто решался пить этот ром, был Лоу Кросби,
очевидно начисто лишенный обоняния. Ему, как видно, было весело:
взгромоздясь на одну из пушек так, что его жирный зад затыкал
спуск, он потягивал ацетон из кокосового ореха. В огромный
японский бинокль он смотрел на море. Смотрел он на мишени для
стрельбы:
   они были установлены на плотах, стоявших на якоре неподалеку
от берега, и качались на волнах. Мишени, вырезанные из картона,
изображали человеческие фигуры.
   В них должны были стрелять и бросать бомбы все шесть
самолетов военно-воздушных сил Сан-Лоренцо.
   Каждая мишень представляла собой карикатуру на какого-нибудь
реального человека, причем имя этого человека было написано и
сзади и спереди мишени.
   Я спросил, кто рисовал карикатуры, и узнал, что их автор-
доктор Вокс Гумана, христианский пастырь. Он стоял около меня.
   - А я не знал, что у вас такие разнообразные таланты.
   - О да. В молодости мне очень трудно было принять решение,
кем быть.
   - Полагаю, что вы сделали правильный выбор.
   - Я молился об указаниях свыше.
   - И вы их получили.
   Лоу Кросби передал бинокль жене.
   - Вон там Гитлер,- восторженно захихикала Хэзел.- А вот
старик Муссолини и тот, косоглазый. А вон там император
Вильгельм в каске! - ворковала Хэзел.- Ой, смотри, кто там! Вот
уж кого не ожидала видеть. Ох и влепят ему! Ох и влепят ему, на
всю жизнь запомнит! Нет, это они чудно придумали.
   - Да, собрали фактически всех на свете, кто был врагом
свободы!- объявил Лоу Кросби.

        103. ВРАЧЕБНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ О ПОСЛЕДСТВИЯХ ЗАБАСТОВКИ ПИСАТЕЛЕЙ

   Никто из гостей еще не знал, что я стану президентом. Никто
не знал, как близок к смерти "Папа". Фрэнк официально сообщил,
что "Папа" спокойно отдыхает и что "Папа" шлет всем наилучшие
пожелания.
   Торжественная часть, как объявил Фрэнк, начнется с того, что
посол Минтон пустит по волнам венок в честь Ста мучеников, затем
самолеты собьют мишени в воду, а затем он, Фрэнк, скажет
несколько слов.
   Он умолчал о том, что после его речи возьму слово я. Поэтому
со мной обращались просто как с выездным корреспондентом, и я
занялся безобидным, но дружественным _гранфаллонством_.
   - Привет, мамуля!- сказал я Хэзел.
   - О, да это же мой сыночек! - Хэзел заключила меня в
надушенные объятия и объявила окружающим:- Этот юноша из
хужеров!
   Оба Касла - и отец и сын - стояли в сторонке от всей
компании. Издавна они были нежеланными гостями во дворце "Папы",
и теперь им было любопытно, зачем их пригласили.
   Молодой Касл назвал меня хватом:
   - Здорово, Хват! Что нового нахватали для литературы?
   - Это я и вас могу спросить.
   - Собираюсь объявить всеобщую забастовку писателей, пока
человечество не одумается окончательно. Поддержите меня?
   - Разве писатели имеют право бастовать? Это все равно, как
если забастуют пожарные или полиция.
   - Или профессора университетов.
   - Или профессора университетов,- согласился я. И покачал
головой.- Нет, мне совесть не позволит поддерживать такую
забастовку. Если уж человек стал писателем - значит, он взял на
себя священную обязанность: что есть силы творить красоту, нести
свет и утешение людям.
   - А мне все думается - вот была бы встряска этим людям, если
бы вдруг не появилась ни одной новой книги, новой пьесы, ни
одного нового рассказа, нового стихотворения...
   - А вы бы радовались, если бы люди перемерли как мухи? -
спросил я.
   - Нет, они бы скорее перемерли как бешеные собаки, рычали бы
друг на друга, все бы перегрызлись, перекусали собственные
хвосты.
   Я обратился к Каслу-старшему:
   - Скажите, сэр, от чего умрет человек, если его лишить
радости и утешения, которые дает литература?
   - Не от одного, так от другого,- сказал он.- Либо от
окаменения сердца, либо от атрофии нервной системы.
   - И то и другое не очень-то приятно,- сказал я.
   - Да,- сказал Касл-старший.- Нет уж, ради бога, вы оба
пишите, пожалуйста, пишите!

        104. СУЛЬФАТИАЗОЛ

   Моя божественная Мона ко мне не подошла и ни одним взглядом
не поманила меня к себе. Она играла роль хозяйки, знакомя
Анджелу и крошку Ньюта с представителями жителей Сан-Лоренцо.
   Сейчас, когда я размышляю о сущности этой девушки-вспоминаю,
с каким полнейшим равнодушием она отнеслась и к обмороку "Папы",
и к нашему с ней обручению,- я колеблюсь, и то возношу ее до
небес, то совсем принижаю.
   Воплощена ли в ней высшая духовность и женственность?
   Или она бесчувственна, холодна, короче говоря рыбья кровь,
бездумный культ ксилофона, красоты и _боко-мару_?
   Никогда мне не узнать истины.
   Боконон учит нас:

                     Себе влюбленный лжет,
                     Не верь его слезам,
                     Правдивый без любви живет,
                     Как устрицы - глаза.

   Значит, мне как будто дано правильное указание. Я должен
вспоминать о моей Моне как о совершенстве.
   - Скажите мне,- обратился я к Филиппу Каслу в День "Ста
мучеников за демократию".- Вы сегодня разговаривали с вашим
другом и почитателем Лоу Кросби?
   - Он меня не узнал в костюме, при галстуке и в башмаках,-
ответил младший Касл,- и мы очень мило поболтали о велосипедах.
Может быть, мы с ним еще поговорим.
   Я понял, что идея Кросби делать велосипеды для Сан-Лоренцо
мне уже не кажется смехотворной. Как будущему правителю этого
острова, мне очень и очень нужна была фабрика велосипедов. Я
вдруг почувствовал уважение к тому, что собой представлял мистер
Лоу Кросби и что он мог сделать