Оцените этот текст:



----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Р. Райт-Ковалевой
     Курт Воннегут. "Колыбель для кошки"
     Кишинев, "Литература артистикэ", 1981.
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
 
     Я - продавец умных советов для богатых людей. Служу я в фирме,  которая
дает указания, как выгоднее  размещать  капитал.  Прожить  на  мою  зарплату
можно, но пока я новичок в этом деле, и тут особенно не разойдешься. Да  еще
пришлось  завести  специальное  обмундирование:  мягкую  шляпу,  темно-синее
пальто, двубортный костюм, как у банкиров, - серый, в полосочку,  -  строгий
полосатый галстук, полдюжины белых рубашек, полдюжины черных носков и  серые
перчатки.
     К клиентам я езжу на такси - аккуратный, чистенький, вежливый.  Я  веду
себя так, будто сам только  что  загреб  уйму  денег  на  выгодной  биржевой
операции, а к ним зашел скорее по общественной линии, а вовсе  не  по  делу.
Когда я прихожу, весь в новом, с хрустящими бумагами  и  текущими  анализами
биржевых операций  в  красивых  папках,  клиенты  обычно,  как  и  положено,
реагируют на мой визит как на посещение священника или врача: я взял дело  в
свои руки, значит, все пойдет прекрасно.
     Чаще всего я общаюсь со старыми  дамами,  которые  благодаря  железному
здоровью оказались наследницами немалой толики земных благ.  Я  перелистываю
их акции и излагаю им мнение наших экспертов, как и куда вложить эти бумаги,
- богатство, - их запасы, - пусть растут и процветают. Без дрожи в голосе  я
говорю о десятках тысяч долларов, с полным  спокойствием  смотрю  на  ценные
бумаги - тысяч на сто - и только с видом знатока  произношу:  "Мммм-м-мда...
М-мда..."
     Так как у меня лично никаких ценных бумаг нет и в  помине,  моя  работа
несколько похожа на работу  голодного  мальчишки,  развозящего  сладости  из
кондитерской. Но по-настоящему я  это  почувствовал,  только  когда  Герберт
Фостер попросил меня проверить его финансы.
     Он позвонил мне как-то вечером и сказал,  что  приятель  порекомендовал
ему обратиться ко мне, так не могу ли я прийти поговорить с  ним  по  одному
делу. Я умылся, побрился, почистил башмаки, надел свой "мундир" и  с  важным
видом подъехал к нему на такси.
     У людей моей профессии, а может быть, и у всех людей,  есть  неприятная
привычка - определять годовой заработок человека  по  его  жилью,  машине  и
одежде. Герберт Фостер зарабатывал не больше шести тысяч долларов в год - за
это я ручался. Поймите меня правильно: против людей се скромным достатком  у
меня нет возражений, кроме одного; очень важного: на них я ничего заработать
не могу.  Было  как-то  обидно,  что  Фостер  отнимет  у  меня  время  из-за
каких-нибудь несчастных акций ценой в несколько сот  долларов.  Ну,  скажем,
даже в тысячу долларов: все равно я на этом заработаю от  силы  доллара  два
или три.
 
     И вот я сижу у Фостера в стандартном домике послевоенного образца -  из
готовых деталей, с  пристройкой-мезонином.  Видно,  хозяева  воспользовались
предложением  местного  магазина  -  сразу   купить   всю   обстановку   для
трехкомнатной квартиры, включая и пепельницы, и плевательницу, и картины  на
стены, всего 199 долларов 99 центов. Но раз я уже влип, черт бы меня подрал,
надо будет просмотреть его жалкие бумажонки и поскорей убраться отсюда.
     - Славный у вас домик, мистер Фостер, - сказал я. -  А  это,  наверное,
ваша милейшая супруга?
     Худая и явно въедливая  женщина  деланно  улыбалась  мне.  На  ней  был
полинявший халат с изображениями  охоты  на  лисиц.  Узор  халата  никак  не
уживался с яркой обивкой  кресла,  и  мне  пришлось  сощурить  глаза,  чтобы
выделить ее лицо из этой пестрой безвкусицы.
     - Рад познакомиться, миссис Фостер, - сказал я. Около нее лежала  груда
носков и белья для починки, и Герберт сказал, что зовут ее  Альма  -  вполне
подходящее имя.
     - А это - молодой хозяин, - сказал я. - Умница, сразу видно. И похож на
папочку.
     Двухлетний карапуз вытер грязные ручонки об мои брюки, шмыгнул носом  и
потопал к пианино. Он встал у края клавиатуры и начал  барабанить  на  самой
высокой ноте - минуту, потом другую, потом третью.
     - Музыкальный, - сказала Альма, - весь в отца.
     - А вы играете, мистер Фостер?
     - Только классику; -  сказал  Герберт.  Я  впервые  разглядел  его  как
следует. Худощавый, круглое веснушчатое лицо, крупные зубы - такая внешность
у меня обычно ассоциировалась  с  ловкачами,  со  всезнайками.  Трудно  было
поверить, что он доволен своей некрасивой женой и привязан к семейству,  как
он старался показать. А  может  быть,  мне  только  почудилось,  что  в  его
спокойном взгляде таится какая-то тихая безнадежность.
     - А тебе не пора на собрание, дорогая? - спросил он жену.
     - Нет, в последнюю минуту все отменили.
     -  Так  вот,  насчет  ваших  капиталовложений...  -  начал  я.  Герберт
растерялся:
     - Как вы сказали?
     - Я про ваши капиталовложения - ваши ценные бумаги.
     - А-а, да, да. Зайдемте, пожалуйста в спальню. Там поговорим спокойнее.
     Альма отложила шитье:
     - Это что еще за бумаги?
     - Займы, дорогая. Государственный заем.
     - Надеюсь, ты не собираешься их продавать, Герберт?
     - Нет, Альма. Мне только надо посоветоваться.
     - Понятно, - сказал я, нащупывая почву. - А... ммм... на какую сумму  у
вас заем?
     - Триста пятьдесят долларов, - гордо сказала Альма,
     - Ах, так, - сказал я. - Зачем же нам уединяться в спальню? Мой  совет,
- и я с вас ничего за это не возьму, - держите свой капиталец,  пока  он  не
станет давать прибыль. А теперь разрешите мне вызвать такси...
     - Прошу вас, - сказал Герберт, стоя в дверях спальни, -  мне  надо  еще
кое о чем вас спросить.
     - О чем это? - сказала Альма.
     - Есть кое-какие планы на  дальнейшее  время,  -  неопределенно  сказал
Герберт.
     - Ты бы  лучше  планировал  на  ближайшее  время,  нам  в  этом  месяце
расплачиваться с бакалейщиком.
     - Прошу вас, - повторил Герберт.
     Я пожал плечами и пошел за ним в спальню. Он закрыл за мной двери. Сидя
на краю кровати, я смотрел, как он отворил небольшую отдушину в  стене,  где
проходили водопроводные трубы из ванной. Он просунул руку вверх  и,  крякнув
вытащил оттуда большой конверт.
     - Ого, - сказал я  равнодушно.  -  Так  вот  куда  вы  прячете  бумаги.
Остроумно. Только зря вы трудились, мистер Фостер.  Я  прекрасно  знаю,  что
такое государственный заем.
     - Альма! - позвал Фостер.
     - Да, Герберт?	.м
     - Свари-ка нам кофе!
     - Я по вечерам кофе не пью, - сказал я.
     - У нас с обеда остался, - сказала Альма.
     - Не сплю, если вечером выпью кофе, - сказал я.
     - Нет, ты свежий завари, - сказал Герберт. - Свежий! Заскрипели пружины
кресла, неохотно зашаркали на кухню шаги.
     - Держите, - сказал Герберт, бросая конверт мне на колени. - Я  в  этом
деле ничего не понимаю, мне нужен деловой совет.
     Ладно,  дам  этому  типу   деловой   совет   насчет   его   несчастного
государственного займа в триста пятьдесят долларов.
     - Это самые надежные бумаги, - сказал я. -  Они  не  так  подымаются  в
цене, как многие другие акции, и проценты по ним  не  больше,  но  зато  они
надежнее всего. Советую вам ни в коем случае с ними  не  расставаться.  -  Я
встал: - А теперь, если разрешите, я вызову такси.
     - Вы их не посмотрели.
     Я вздохнул и развязал красный шнурок на конверте. Ничего не поделаешь -
придется полюбоваться этими бумагами. Я высыпал на  колени  займы  и  список
каких-то акций. Быстро перелистав займы, я неторопливо прочел список акций.
     - Ну что?
     Я  положил  список  на  вылинявшее  покрывало,  и,  стараясь   сдержать
волнение, спросил:
     - Ммммм-нда-а... Простите, а вы мне не скажете,  откуда  к  вам  попали
акции из этого списка?
     - От деда в наследство, два года назад, - сказал он. - Бумаги лежат  на
хранении у адвоката, который ведал его делами. Он мне и послал этот список.
     - А вы знаете, сколько стоят эти акции?
     - Да, их оценили, когда вводили меня в  наследство.  -  Он  назвал  мне
цифру, и, к моему изумлению, вид у него при  этом  был  какой-то  туповатый,
даже, пожалуй, недовольный.
     - С тех пор они еще поднялись в цене, - сказал я.
     - На сколько?
     - По нынешним ценам они, пожалуй, стоят тысяч семьсот пятьдесят, мистер
Фостер. Сэр, - добавил я.
     Выражение его лица ничуть не изменилось. Мои слова  произвели  на  него
примерно такое же впечатление, как будто  я  ему  сообщил,  что  зима  нынче
холодная. Он поднял брови, услышав, что Альма вернулась из кухни в комнату.
     - Тссс! - сказал он.
     - Она ничего не знает?
     - Что вы! Нет, нет! - Он сам удивился своей горячности. - Просто  время
еще не подошло.
     - Если разрешите взять этот список, я поручу нашей нью-йоркской конторе
сделать для вас полный отчет и выработать дальнейшие рекомендации, -  шепнул
я. - Можно мне звать вас просто Гербертом, сэр?
 
     Мой клиент Герберт Фостер три года не покупал себе  нового  костюма.  У
него никогда не было больше одной пары ботинок. Он беспокоился, что  вовремя
не заплатит взнос за свою подержанную машину, и питался рыбными консервами и
сыром, считая, что мясо обходится слишком дорого. Его жена  сама  Шила  себе
платья, костюмчики Герберту-младшему, занавески и чехлы на мебель -  все  из
одного куска, купленного по дешевке на  распродаже.  Фостеры  изводились  до
чертиков, решая, купить ли для своего автомобиля новые шины или подержанные,
а телевизор они ходили смотреть  к  знакомым  через  два  дома.  Они  упорно
старались прожить на скудный заработок Герберта - он  служил  бухгалтером  в
оптовой фирме.
     Видит Бог - ничего постыдного в таком образе жизни  нет,  я,  например,
живу куда безалаберней, но  было  довольно  нелепо  видеть  это,  зная,  что
ежегодный доход Герберта, после выплаты  всех  налогов,  составлял  примерно
тысяч двадцать.
     Я   поручил   нашим   специалистам   оценить    фостеровские    бумаги,
проанализировать все варианты роста прибылей, все колебания, возможные  и  в
военной и в мирной обстановке, во время инфляции  или  падения  цен,  и  так
далее. Обзор занял около двадцати  страниц  -  таких  обзоров  я  еще  своим
клиентам не посылал. Обычно мы посылаем отчеты в картонных папках. Отчет для
Герберта переплели в красный кожимит.
     Я получил этот отчет в субботу днем и позвонил  Герберту,  -  можно  ли
зайти, у меня для него есть очень хорошие новости. При беглом обзоре бумаг я
их явно недооценил: выяснилось, что они  на  сегодняшний  день  стоят  около
восьмисот пятидесяти тысяч долларов.
     - Теперь у меня есть все данные, полный анализ и советы специалистов, -
сказал я, - и перспективы у вас отличные, мистер  Фостер,  просто  отличные.
Надо только изменить некоторые вложения, может быть, кое-где  учесть  спрос,
но в основном...
     - А вы сами сделайте все, что надо, - сказал он.
     -  Но  когда  же  мы  сможем  все   обсудить?   Нам   непременно   надо
посоветоваться, вместе решить. Сегодня вечером, например, я свободен.
     - А я вечером работаю.
     - Сверхурочно, на службе?
     - Нет, другая работа - в ресторане. Там я занят весь конец недели  -  в
пятницу, субботу и воскресенье, по вечерам.
     Меня передернуло. У этого  человека  с  его  ценных  вкладов  ежедневно
набегает не меньше семидесяти пяти  долларов,  а  он  три  вечера  в  неделю
работает дополнительно, чтобы свести концы с концами.
     - А в понедельник?
     - Играю на органе в церкви, там хор репетирует.
     - Так во вторник?
     - Добровольная пожарная дружина собирается по учебной тревоге.
     - Вереду?
     - Играю на рояле в церкви - там кружок народного танца.
     - А в четверг?
     - Ходим с Альмой в кино.
     - Так когда же?
     - Да вы сами делайте все, что надо.
     - А разве вас не интересует, что я буду делать?
     - Зачем мне интересоваться?
     - Мне как-то стало бы легче, если бы вы были в курсе.
     - Хорошо, в четверг, в двенадцать, позавтракаем вместе.
     - Прекрасно. Но, может быть, вы просмотрите этот отчет и у вас найдутся
вопросы?
     Голос у него был недовольный.
     - Ну ладно, ладно. Сегодня я дома до девяти  вечера.  Если  не  трудно,
занесите отчет.
     - Да, еще одно, Герберт. - Я приберег сюрприз под конец.  -  Я  здорово
обсчитался, когда назвал вам стоимость ваших бумаг. Теперь им цена никак  не
меньше восьмисот пятидесяти тысяч.
     - А-аа...
     - Я говорю, что вы на сто тысяч долларов богаче, чем мы думали.
     - Угу. Ладно, делайте то, что считаете нужным.
     - Хорошо, сэр, - сказал я, но он уже повесил трубку.
 
     Меня задержали дела, и я попал к Фостерам только в  четверть  десятого.
Герберт уже ушел. Альма открыла мне дверь и, к  моему  удивлению,  попросила
отчет, который я спрятал под пальто.
     - Герберт сказал, что мне там смотреть нечего, - сказала Альма,  -  так
что не волнуйтесь, я туда и не загляну.
     - Герберт так вам сказал? - спросил я осторожно.
     - Да, он сказал, что это негласные сведения о тех  акциях,  которые  вы
хотите ему продать.
     - Ага, м-да, конечно. Ну что ж, раз он разрешил  оставить  бумаги  вам,
возьмите, пожалуйста.
     - Он мне сказал, что ему пришлось дать вам обещание - никому эти бумаги
не показывать.
     - Что? Ах, да, да. Извините - такие у нашей фирмы правила.
     В ней почувствовалась некоторая враждебность:
     - Одно только могу вам сказать, и не глядя на ваши  бумаги:  ни  одного
займа я ему продавать не позволю, и никаких акций он покупать не будет.
     - Да я никогда ему и не посоветую их продавать, миссис Фостер.
     - Чего же вы тогда к нему ходите?
     - Ну, как знать, а вдруг он когда-нибудь  и  сможет  что-то  купить,  -
сказал я и тут увидел, что руки у меня в чернилах, - видно,  запачкал  перед
уходом к Фостерам.
     - Вы не разрешите мне вымыть руки? -  спросил  я.  Она  очень  неохотно
впустила  меня,  стараясь  держаться  подальше,  насколько  позволял   узкий
коридорчик.
     В ванной я думал о списке ценных бумаг, который Герберт вытащил  из-под
фанерной обшивки. Бумаги эти означали зимний отдых во Флориде,  филе-миньон,
старое бургундское, "ягуары", шелковое белье, обувь на  заказ,  кругосветные
путешествия... Словом, что ни назовешь, все было доступно Герберту  Фостеру.
Я тяжело вздохнул: мыло в фостеровской мыльнице было все в пятнах, не  очень
чистое, слепленное в комок из маленьких обмылков разных сортов.
     Я  поблагодарил  Альму  и  пошел  к  выходу.  Проходя  мимо  камина,  я
остановился и взглянул на небольшую раскрашенную фотографию:
     - Хорошо вы тут вышли,  -  сказал  я,  делая  робкую  попытку  наладить
отношения. - Мне очень нравится.
     - Все так говорят. Только это не я. Это мать Герберта.
     - Поразительное сходство, - сказал я. Это была чистая  правда.  Герберт
женился на такой же точно девушке, как его добрый старый  папаша.  -  А  это
фотография его отца?
     - Нет, моего. Нам его отец тут не нужен. Как видно, я попал  в  больное
место. Может, хоть теперь я что-то узнаю.
     - Герберт такой славный человек, - сказал я, - наверное, и отец у  него
был хороший?
     - Он бросил жену и ребенка. Вот вам и хороший. Вы лучше при Герберте  о
нем не вспоминайте.
     - Простите. Значит, все хорошее Герберт унаследовал от матери?
     - Она  была  святая.  Это  она  воспитала  Герберта  в  страхе  Божьем,
вырастила человеком порядочным, честным. - Голос Альмы звучал сурово.
     - А она тоже была музыкантшей?
     - Нет, это у него от отца. Но играет Герберт совсем по-другому: вкус  у
него хороший, любит классику, как его мать.
     - Отец, наверно, играл в джазе? - подсказал я.
     - Да, он любил играть на рояле в притонах,  дышать  дымом,  пить  джин,
только бы не сидеть дома, с  женой  и  ребенком.  И  мать  Герберта  наконец
сказала - пусть выбирает...
     Я сочувственно кивнул. Видно, Герберт потому и считает  свое  богатство
неприкосновенным, грязным, что оно перешло к нему по наследству от отцовских
предков.
     - А вот дедушка, который умер два года назад...
     - Он содержал Герберта с матерью, когда его сын их бросил. Герберт  его
обожал. - Она грустно покачала головой: - Умер без гроша: нищим.
     - Какая жалость!
     - Я и то надеялась, может, он нам хоть что-то оставит,  чтобы  Герберту
по вечерам не работать, - сказала Альма.
 
     Мы пытались перекричать шум и грохот посуды  в  тесном  кафетерии,  где
Герберт завтракал ежедневно. Угощал я, - вернее, моя  фирма,  и  заплатил  я
целых восемьдесят пять центов!
     Я сказал:
     - Послушайте, Герберт,  прежде  чем  решать  дальнейшие  вопросы,  надо
установить - чего вы хотите от ваших капиталовложений: чтобы они  постепенно
росли или же давали доход немедленно?
     Это было стандартное вступление к деловым переговорам с  клиентами.  Но
чего ждал от своих вложений он, одному Богу было  известно.  Явно  не  того,
чего ждали все другие, - денег.
     - Как вы  скажете,  -  рассеянно  проговорил  Герберт.  Он  чем-то  был
расстроен и слушал меня не очень внимательно.
     - Выслушайте же меня,  Герберт.  Вы  должны  понять  одно:  вы  богатый
человек. Вам надо обдумать - как выгоднее поместить ваше богатство.
     - За этим я вас и пригласил. Чтобы не мне обдумывать, а вам. Не желаю я
возиться со всякими налогами, закладами, перезакладами. Вы меня в  эти  дела
не впутывайте.
     - А ваши адвокаты перечисляли все дивиденды на ваш текущий счет?
     - Да, там почти все цело. Я взял как-то тридцать два доллара на подарки
к Рождеству и сто пожертвовал на церковь.
     - Сколько же у вас на счету?
     Он подал мне сберегательную книжку.
     - Неплохо, - сказал я. Несмотря на безумную расточительность -  подарки
к Рождеству и щедрый дар церкви - он, худо-бедно,  накопил  пятьдесят  тысяч
двести двадцать семь долларов и тридцать три цента.  -  Разрешите  спросить,
отчего у человека с таким доходом может быть плохое настроение?
     - Опять меня на работе ругали.
     - Да вы купите всю их фирму и спалите к чертям.
     - А я мог бы, верно? - Глаза у него вспыхнули, но сразу погасли.
     - Герберт, да вы можете сделать все, что душе угодно.
     - Да, вероятно... Зависит, как на это посмотреть.
     Я наклонился к нему:
     - А как именно вы на это смотрите, Герберт?
     - Считаю, что  каждый  уважающий  себя  человек  должен  жить  на  свой
заработок.
     - Слушайте, Герберт...
     - У меня прекрасная семья, жена, ребенок, у нас хороший дом, машина.  И
все заработано моими руками. Я свой долг по  отношению  к  ним  выполняю  до
конца. И я горжусь, что стал таким, каким меня хотела видеть моя мать, а  не
таким, как отец.
     - Можно узнать - кем был ваш отец?
     - Мне неприятно  о  нем  говорить.  Для  него  ни  дома,  ни  семьи  не
существовало. Любил он по-настоящему только  низкопробную  музыку  и  всякие
притоны, всякий сброд.
     - Хороший он был музыкант, по-вашему?
     - Хороший? -  В  его  голосе  зазвучало  волнение,  он  весь  напрягся,
казалось, он сейчас выпалит что-то очень важное. Но тут же взял себя в руки:
- Хороший? - повторил он уже равнодушно. - Да, конечно, но грубоват. Техника
у него, конечно, была неплохая.
     - И это вы от него унаследовали?
     - Да, его  руки,  его  пальцы,  пожалуй.  Но  упаси  меня  Бог  от  его
характера.
     - Но любовь к музыке у вас ведь тоже от него?
     - Да, музыку я люблю, но никогда она не станет для меня  наркотиком!  -
сказал он с ненужной горячностью.
     - Угу... Ну, что ж...
     - Никогда!
     - Простите?
     Глаза у него расширились:
     - Я сказал,  что  никогда  не  допущу,  чтобы  музыка  стала  для  меня
наркотиком. Музыка мне нужна, но все же она мне подвластна, а не я ей.
     Тема явно оказалась скользкой, и я перевел разговор на его финансы.
     - Да, да, понятно. Но  давайте  поговорим  о  вашем  капитале:  как  вы
собираетесь его использовать?
     - Часть нам с Альмой пойдет на старость лет, а большая часть достанется
сыну.
     - Но возьмите хотя бы немножко из  сбережений,  чтобы  не  работать  по
вечерам.
     Он вдруг вскочил:
     - Слушайте, я вас  просил  распоряжаться  моими  бумагами,  а  не  моей
жизнью. Бели без этого вы не можете, я поищу кого-нибудь другого.
     - Что вы, Герберт, мистер Фостер. Прошу прощения, сэр. Я  хотел  только
полностью охватить всю картину. Он сел, красный, как рак.
     - Отлично, тогда уважайте мои убеждения. Я хочу жить на свои  средства.
Если мне надо брать вторую работу, чтоб свести концы с концами, что  ж,  это
мой крест, и я должен его нести.
     - Да, да, конечно. И вы совершенно правы, Герберт. Я вас за это уважаю.
- ("В сумасшедшем доме ему место", - подумал я.) - С сегодняшнего дня я  все
возьму в свои руки, помещу ваши деньги повыгодней. - На минуту  я  отвлекся,
мимо шла красивая блондинка, - и не слышал, что сказал Герберт.
     - Что вы сказали? - переспросил я.
     - Сказал: "Если правое твое око соблазнит тебя, вырви его и брось".
     Я было рассмеялся на эти слова, но тут же оборвал себя; Герберт говорил
совершенно серьезно.
     - Ну, ладно, скоро вы окончательно выплатите взнос за  машину  и  тогда
воспользуетесь заслуженным отдыхом по вечерам. Будет у  вас  чем  гордиться:
целую машину заработали в поте лица, всю, до последнего винтика.
     - Один взнос остался.
     - Тогда прощай, ресторан?
     - Нет, надо будет еще выплачивать  подарок  ко  дню  рождения  Альмы  -
покупаю ей телевизор в рассрочку.
     - И платить будете тоже из заработка?
     - Но подумайте, насколько ценней будет подарок,  если  я  на  него  сам
заработаю!
     - Да, сэр, тогда ей по вечерам скучать уже не придется.
     - Что ж, если мне еще  двадцать  восемь  месяцев  придется  по  вечерам
работать, так, ей-богу, ради нее и не то можно сделать.
     Если биржевые операции пойдут тем же ходом, что и в последние три года,
Герберт станет миллионером к тому времени, как выплатит последний  взнос  за
телевизор для Альмы.
     - Прекрасно, - сказал я.
     - Я люблю свою семью, - сказал Герберт серьезно.
     - Не сомневаюсь.
     - Я свою жизнь ни на что не променяю.
     - Вполне вас понимаю, - сказал я. У меня создалось впечатление, что  он
со мной спорит и что ему очень важно меня убедить.
     - Когда я вспоминаю, чем был мой отец, а потом думаю -  какую  жизнь  я
для себя создал, то нет для меня в жизни большего удовольствия.
     Мало же у Герберта было в жизни удовольствий, подумал я.
     - Завидую  вам,  -  сказал  я.  -  Да,  вы  должны  испытывать  большое
удовольствие.
     - Очень большое, - сказал он решительно. - Да, очень, очень, очень...
 
     Моя  фирма  занялась  ценными  бумагами  Герберта,  заменяя  не   очень
прибыльные акции более прибыльными, выгодно помещая накопившиеся  дивиденды,
- словом, приводя его капитал в полный порядок.  Я  был  восхищен  тем,  что
сделала наша фирма с  бумагами  Герберта,  но  меня  угнетала  невозможность
похвалиться нашей работой, даже перед ним самим.
     Наконец я не выдержал  и  решил  подстроить  случайную  встречу.  Найду
ресторан,  где  работает  Герберт,  и  зайду  туда  перекусить,  как   любой
гражданин. Доклад обо всех изменениях его капитала я как бы случайно захвачу
с собой.
     Я позвонил Альме, и она сказала адрес ресторана, - я о таком никогда  и
не слышал. Герберт ничего говорить не желал, так что я понял  -  место,  как
видно, неважное, да он так и сказал: "Надо нести этот крест".
     Ресторанчик оказался куда хуже, чем я  думал,  -  замызганный,  темный,
полный грохота и гула.  Да,  хорошее  место  выбрал  Герберт,  то  ли  желая
искупить грехи блудного отца и проявить благодарные чувства к супруге, то ли
поддержать собственное достоинство, зарабатывая хлеб в поте лица, -  словом,
сам выбрал, неважно зачем.
     Я протолкался к бару между  скучающими  девицами  и  жучками  с  бегов.
Пришлось орать, чтобы бармен услыхал меня сквозь оглушительный шум. Когда до
него дошел мой вопрос, он заорал в ответ,  что  ни  про  какого  Фостера  он
слыхом не слыхал. Видно, Герберт занимал самое  что  ни  на  есть  ничтожное
место в этом учреждении. Возился в грязи где-нибудь на кухне или в  подвале.
Характерно.
     В  кухне  какая-то  старая   карга   лепила   подозрительные   котлеты,
прихлебывая пиво из огромной кружки.
     - Я ищу Герберта Фостера.
     - Нет тут никакого Герберта Фостера.
     - Может, он в котельной?
     - Нет тут никакой котельной.
     - Слыхали такую фамилию - Фостер?
     - Никакой такой фамилии не слыхала.
     - Спасибо.
     Я снова сел за столик - надо было все обдумать. Очевидно, Герберт  взял
адрес этого кабачка из телефонной книжки и сказал Альме, что там он работает
по вечерам. Мне стало немного легче на душе. Наверно, у Герберта были  более
уважительные  причины  -  держать  под  спудом  восемьсот  пятьдесят   тысяч
долларов, а вовсе не те, которые он мне изложил. Я вспомнил, что каждый раз,
как я ему советовал бросить  эту  вторую  службу,  он  морщился,  как  будто
дантист подносил к нему иглу бормашины. Теперь я понял: как только он скажет
Альме про свое богатство, у него  пропадет  возможность  удирать  от  нее  в
свободные вечера.
     Но что именно было Герберту дороже восьмисот пятидесяти тысяч?  Пьянка?
Наркотики? Женщины? Я вздохнул: напрасно я что-то выдумываю, ничего толком я
попрежнему не знаю. Подозревать Герберта в аморальности было немыслимо.  Что
бы он ни затеял, все делалось во имя добра. Мать до того  его  вышколила,  а
пороков отца он так стыдился, что я твердо верил - не может он сойти с  пути
праведного. Не стоило ломать голову, решил я, и заказал посошок на дорожку.
     И  тут  я  увидел,  что  Герберт  Фостер,  весь  какой-то   общипанный,
загнанный,  пробивается  сквозь  толпу.  Всем   своим   видом   он   выражал
неодобрение, словно праведник, попавший в блудилище вавилонское. Он держался
до  странности  напряженно,  даже  локти  отставил  в  стороны,  подчеркнуто
стараясь никого не коснуться и ни с кем  не  встретиться  глазами.  Никакого
сомнения быть не могло: он испытывал тут муки ада, дикое унижение.
     Я  его  окликнул,  но  он  меня  не  заметил.  Он  был   вне   пределов
досягаемости. Герберт весь окаменел от судорожных усилий -  зла  не  видеть,
зла не слышать, зла не знать.
     Толпа в конце зала расступилась перед ним, и  я  подумал  -  сейчас  он
возьмет в темном углу щетку или тряпку. Но в конце  прохода  вдруг  вспыхнул
свет, и маленький белый рояль заблестел, как драгоценное  украшение.  Бармеа
поставил на рояль стакан с джином и вернулся к стойке.
     Герберт смахнул пыль с табурета носовым платком и,  поморщившись,  сел.
Он вынул сигарету из кармана пиджака и  закурил.  И  вдруг  сигаретка  стала
медленно опускаться к углу рта, а Герберт все больше наклонялся к  клавишам,
и  глаза  у  него  сузились,  словно  он  прищурился,   разглядывая   что-то
необыкновенно прекрасное, вдали на горизонте.
     И чудо: Герберт Фостер исчез. На его месте  сидел  другой  человек.  Не
помня себя, он нацелил  согнутые  пальцы,  как  когти,  и  вдруг  ударил  по
клавишам. И грянул исступленный, похабный, великолепный джаз, опалив  воздух
жарким дыханием призраков двадцатых годов.
     Поздно ночью,  у  себя  дома,  я  снова  просмотрел  свое  произведение
искусства - отчет о капиталовложениях Герберта Фостера, известного в кабачке
под именем "Гаррис-фейерверк". Ни своего общества, ни деловых разговоров я в
тот вечер "Фейерверку" не навязывал.
     Через неделю-другую он должен был  получить  сочный  кус  от  одной  из
сталелитейных компаний. По трем нефтяным  концернам  платили  дополнительные
дивиденды. Трест сельскохозяйственных машин, - у него там  было  пять  тысяч
акций, - собирался предложить ему сделку - на каждой  акции  он  зарабатывал
три доллара.
     Благодаря мне и моей фирме, а также подъему экономики, Герберт стал  на
несколько тысяч богаче, чем месяц тому назад. Я имел полное право гордиться,
но мой триумф, - не считая комиссионных,  конечно,  -  был  для  меня  горше
полыни.
     Для Герберта уже никто ничего сделать не  мог.  Он  получил  все,  чего
хотел, задолго до того, как  появилось  наследство  и  вмешался  я.  Он  был
воплощением респектабельности, порядочности - всего, что вбила ему в  голову
мать. Но и в другом ему повезло. Заработка ему не хватало. И ему  ничего  не
оставалось, как во имя священного долга перед  женой,  ребенком  и  домашним
очагом служить тапером в низкопробном кабаке, пить джин, дыша  перегаром,  и
три вечера в неделю становиться "Гаррисом-фейерверком" - сыном своего отца.

Last-modified: Mon, 15 Sep 2003 16:32:56 GMT
Оцените этот текст: