рх отдал ему какие-то указания, но я не прислушивался, ибо меня занимало совсем другое. В целом мире вряд ли найдется зрелище более прекрасное, чем лучи солнца на рассвете, увиденные сквозь тысячи искрящихся струй Пророческого Фонтана. Я не эстет, но, впервые увидев их танец (о котором столько слышал), почувствовал, будто обновляюсь. До сих пор я часто вспоминаю его, просто для удовольствия, именно таким, каким он предстал передо мной, когда облаченный в рясу прислужник открыл дверь - после бесконечных тесных коридоров Второй Обители - и я увидел серебристые струи, вычерчивающие тайные знаки на солнечном диске. - Теперь прямо, - раздалось глухое бормотание из-под капюшона. - Дорожка ведет к Древесным Вратам. Среди артистов вы будете в безопасности. Дверь, затворившаяся за мной, слилась с травянистым склоном холма. Я, споткнувшись, шагнул к фонтану, и ветер освежил мое лицо водяной пылью. Я стоял посреди выложенной серпентином площадки, охваченный желанием узреть будущее в прихотливых формах танцующих лучей. В конце концов я полез в ташку за подношением. Преторианцы забрали все деньги, но пока моя рука ощупывала то немногое, что у меня оставалось (фланель, половинка точильного камня, флакон с маслом для "Терминус Эст", да еще гребень и коричневая книга для меня самого), я углядел монетку, завалившуюся между зеленоватыми плитами прямо у меня под ногами. Я без труда выковырял ее - один азими, стершийся до того, что на поверхности остались лишь еле заметные следы рисунка. Шепотом загадав желание, я бросил монетку в самый центр фонтана. Струя подхватила ее и подбросила высоко в небо, так что, прежде чем упасть в воду, она ярко вспыхнула на солнце. Я стал читать символы, которые рисовала вода на фоне солнца. Меч. Это совсем просто. Я останусь палачом. Затем цветок розы, а под ним - река. Я отправлюсь вверх по течению Гьолла, потому что это дорога в Тракс. Сердитые волны, потом ленивая, мерная зыбь. Должно быть, море, но как попасть к морю, направляясь к истокам реки? Скипетр, стул, множество башен. Тут я подумал, что способность фонтана к провидению, в которую я и без того не слишком верил, на самом деле - чистый вымысел. Я отвернулся, но успел поймать взглядом многоконечную звезду, быстро увеличивающуюся в размерах. С тех пор как я вернулся в Обитель Абсолюта, я дважды приходил к Пророческому Фонтану. Один раз я навестил фонтан едва забрезжил свет, пройдя через ту же дверь, откуда в первый раз увидел его. Но я ни разу больше не осмелился вопрошать его о будущем. Мои слуги, которые все как один признаются в том, что бросали в него свои орихальки, когда в саду не было гостей, хором утверждают, будто пророчества фонтана ложны. Но я в том не уверен, потому что помню, как зеленый человек отпугивал посетителей своими предсказаниями. Не могло ли быть так, что мои слуги, перед которыми вода рисовала будущее как нескончаемую вереницу подносов, метелок и звенящих колокольчиков, просто не желали верить пророчеству? Я расспрашивал и своих министров, которые, вне всякого сомнения, ублажали воду пригоршнями хризосов, но их ответы были путанны и невнятны. Конечно, мне стоило больших усилий повернуться спиной к фонтану и его чудным таинственным письменам и двинуться навстречу старому солнцу. Огромное, как лик гиганта, темно-багровое, оно вырастало над уходящим горизонтом. На его фоне чернели неровные очертания земли, вызывая в памяти фигуру Ночи на крыше караван-сарая на западном берегу Гьолла, которую я так часто видел в диске восходящего солнца под конец наших пирушек с ночными купаниями. Не сознавая, что нахожусь в самом центре владений Обители Абсолюта, вдали от пограничных караулов, я боялся, что в любое мгновение меня могут остановить и опять бросить в вестибюль, где потайную дверь наверняка уже обнаружили и заколотили. Ничего подобного не произошло. Никто кроме меня не нарушал покоя живых изгородей, бархатных лужаек, цветов и ручейков. Лилии ростом выше меня склоняли над тропинкой, совершенной поверхности которой касались лишь мои ноги, свои звездчатые лица, усеянные крупными каплями росы. Соловьи, дикие и запертые в золотых клетках, развешанных на деревьях, все еще пели. Один раз с отголоском прежнего ужаса я увидел одну из живых статуй. Похожая на гигантского человека, но слишком медлительная и прекрасная, чтобы быть человеком, она пересекала небольшую лужайку, словно повинуясь звукам неслышимой музыки, сопровождавшей какое-то загадочное шествие. Надо признаться, я отпрянул в сторону и, пока она не прошла, стоял неподвижно, гадая, чувствует ли она мое присутствие и есть ли ей до меня дело. Я уже совсем отчаялся найти Древесные Врата, когда увидел их впереди. Как обычные садовники создают шпалеры персиковых деревьев, так поколения великих мастеров Обители Абсолюта трудились над суками могучих дубов, пока каждая ветка не стала отвечать требованиям чисто архитектурного замысла, и я, ступая по вершинам кровель величайшего из дворцов Урса, не встречал ни единого камня, пока вдруг перед моим изумленным взором не предстала эта величественная арка, воздвигнутая из живой зелени, словно из тесаного мрамора. И тогда я бросился бежать. 22. ОЛИЦЕТВОРЕНИЯ Через широкую, подернутую утренней росой арку Древесных Врат я выбежал на просторную травянистую поляну, в хаотическое нагромождение шатров и палаток. Где-то взревел и загремел цепью мегатерий. Я остановился, прислушиваясь, а успокоившийся мегатерий снова провалился в подобное смерти оцепенение, свойственное его виду. Наконец, я уловил мелодичный перезвон капель, срывавшихся с листьев, и пока еще негромкий прерывистый щебет птиц. Но не только: еще до моего слуха доносилось приглушенное "вжик-вжик" с неравномерными паузами, но явно приближавшееся. Я стал пробираться между шатрами в направлении звука, но, должно быть, промахнулся, потому что доктор Талос увидал меня первым. - Друг мой! Собрат! Они все спят - твоя Доркас и все остальные. Все, кроме тебя и меня. Сюда! Доктор Талос говорил и помахивал тростью. Я понял, что "вжик-вжик" раздавалось, когда он на ходу срубал головки цветов. - Как вовремя мы воссоединились! Как раз вовремя! Сегодня мы даем представление, и мне пришлось бы пригласить кого-нибудь на твою роль. Счастлив тебя видеть. Кстати, я задолжал тебе некоторую сумму, помнишь? Небольшую и, между нами говоря, те деньги все равно оказались фальшивыми. Но тем не менее я твой должник. А я привык платить долги. - Что-то не припоминаю, - небрежно обронил я, - стало быть, сумма невелика. Если с Доркас ничего не случилось, я с превеликой готовностью забуду о ней, особенно если меня накормят и укажут место, где можно поспать пару страж. Остренький носик доктора на мгновение печально поник. - Спать-то можно сколько угодно, пока, конечно, не разбудят остальные. А вот с едой хуже - у нас ее нет. Знаешь ли, прокормить Балдандерса все равно, что насытить пламя лесного пожара. Тиазус обещал сегодня что-нибудь принести. - Он взмахнул тросточкой в сторону палаточного городка. - Но, боюсь, он появится не раньше полудня. - Может, это даже и к лучшему. Я так устал, что и пища в горло не лезет, но если ты покажешь, где можно лечь... - Что это у тебя с лицом? Впрочем, неважно, наложим белила. Туда! - Он уже мелкой рысцой трусил вперед. Я последовал за ним, пробираясь через путаницу веревок. У входа в ярко-желтый шатер стояла ручная тележка Балдандерса, и я наконец-то почувствовал, что и вправду нашел Доркас. Когда я проснулся, мне показалось, что мы никогда не разлучались. Неброская красота Доркас осталась неизменной. Как всегда, ее затмевало сияние Иоленты, и как всегда, когда мы оставались втроем, мне хотелось, чтобы Иолента исчезла, а глаз мог отдохнуть на лице Доркас. Через некоторое время после того, как все проснулись, я отвел Балдандерса в сторону и спросил, почему он бросил меня в лесу у Врат Скорби. - Но я же шел не с тобой, - растягивая слова, проговорил он, - а с моим доктором Талосом. - Но ведь и я тоже. Мы могли бы искать его вместе и помогать друг другу. Он растерялся и долго молчал. Мое лицо, казалось, ощущало тяжесть его унылого взгляда, а я думал в своем невежестве, как ужасно было бы, если бы Балдандерсу достало воли и энергии разозлиться. Наконец, он сказал: - А ты был вместе с нами, когда мы уходили из города? - Конечно. Доркас, Иолента и я - мы все были с гобой. Он опять заколебался. - Значит, мы нашли тебя там? - Да, разве ты не помнишь? Он тяжело покачал головой, и я заметил, что в его густых черных волосах пробивается седина. - Однажды я проснулся утром и увидел тебя. Я тогда был занят своими мыслями. А потом ты ушел. - Да, потому что обстоятельства изменились, но мы назначили место встречи. - При воспоминании о том, это я тогда вовсе не собирался сдерживать свое обещание, я ощутил нечто вроде угрызений совести. - Вот мы и встретились, - вяло проговорил Балдандерс и, видя, что я не удовлетворен таким ответом, прибавил: - Здесь для меня нет ничего стоящего, кроме доктора Талоса. - Твоя преданность достойна всяческих похвал, но ты должен был помнить: он сам хотел, чтобы я был с ним, так же как и ты. - Я почувствовал, что не могу сердиться на этого добродушного, туповатого гиганта. - Мы насобираем денег на юге, построим дом и будем жить, как прежде. - Мы на севере. Но это не важно. Все правильно. Ведь ваш дом разрушили? - Сожгли. - Я почти видел языки пламени, вдруг отразившиеся в его глазах. - Жаль, если ты пришел только за тем, чтобы обидеть меня. Я так давно не думаю ни о чем, кроме убежища и работы. Я оставил его, а сам отправился проверять имущество нашей труппы. Правда, нельзя сказать, чтобы в том была особая необходимость или что я был бы способен обнаружить какую-нибудь недостачу, кроме самой вопиющей. Вокруг Иоленты уже собралась толпа, но доктор Талос отослал Иоленту в шатер и разогнал народ. Спустя мгновение до меня из палатки донесся смачный удар трости по пышной плоти, потом оттуда появился доктор, ухмыляющийся, но все еще разгневанный. - Она не виновата, - заметил я. - Вы же знаете, что все дело в ее внешности. - Ее внешность слишком вызывающа. Куда как слишком. Знаешь, что мне в тебе особенно нравится, сьер Северьян? То, что ты предпочел Доркас. Кстати, где она? Ты ее уже видел? - Предупреждаю, доктор. Не вздумайте тронуть ее хотя бы пальцем. - Да что ты, мне это и в голову не придет. Я просто боюсь, как бы она не заблудилась. Его искреннее возмущение убедило меня. - Мы едва успели немного поговорить. Она пошла за водой. - Какая отважная, - бросил он и, заметив, что я удивился, прибавил: - Доркас боится воды. Ты не мог этого не заметить. Она вовсе не неряха, но всегда выбирает для купания самое мелкое место, где вода от силы по колено, а когда нам случается проходить по мосту, она обычно держится за Иоленту и дрожит от страха. В это время вернулась Доркас, поэтому, даже если доктор и говорил что-то еще, я его не слышал. Утром, при встрече, мы только улыбались и робко касались друг друга руками. Теперь она поставила на землю свою ношу и устремила на меня пламенный взгляд. - Я так скучала по тебе, - прозвучал ее голос. - И чувствовала себя совсем одинокой. Я рассмеялся при мысли, что кто-то мог по мне скучать, и приподнял край плаща. - Неужели ты скучала вот по этому? - Ты говоришь о Смерти? Нет, я скучала по тебе. - Она завладела краем плаща и потянула меня за собой к веренице тополей, образующей одну из стен Зеленой Комнаты. - Я нашла скамейку - там, где грядки с травами. Пойдем со мной. Они уже так давно обходились без тебя, что потерпят еще немного. А Иолента, когда выйдет, сама найдет воду. Это для нее. Как только мы вышли за пределы поляны, где жонглеры бросали в воздух свои ножи, а акробаты - своих детей, нас окутала тишина садов. Сады Обители Абсолюта - наверное, самый большой участок земли, возделанный единственно с целью созидания красоты, не считая, разумеется, тех диких мест - садов Творца, - которые культивируются садовниками, невидимыми человеческому глазу. Живые изгороди смыкались, оставляя между собой узкие проходы. Мы вошли в рощу благоухающих деревьев, чьи белые цветы навеяли на меня грустные воспоминания о сливовой роще, в которую затащили нас с Ионой преторианцы, хотя те плодовые сажались только для красоты, а эти, похоже, для того, чтобы собирать урожай. Доркас сорвала густую кисть и воткнула ее в свои волосы цвета бледного золота. За фруктовым садом начинался огород, такой старый, что о нем, наверное, все позабыли, кроме тех, кто за ним ухаживал. Каменная скамья когда-то была украшена резьбой в виде человеческих лиц, но их черты стерлись и стали почти неразличимыми. Там было только несколько клумб с самыми простенькими цветами, а все остальное пространство занимали грядки с благоухающими пряными травами: розмарином, мятой, базиликом, рутой, ангеликой. После бессчетных лет неустанного труда местная почва стала темной, как шоколад. Был там еще и ручеек, из которого Доркас, несомненно, и набирала воду. Некогда вода поступала в фонтан, но теперь от последнего остались лишь несколько струй, бьющих со дна мелкого бассейна. Вода переливалась через край и по каменным желобам стекала к фруктовым деревьям. Мы опустились на жесткое сиденье. Я прислонил меч к спинке скамьи, и Доркас тут же взяла меня за руку. - Я боюсь, Северьян, - начала она. - Мне снятся такие ужасные сны. - С тех пор как я уехал? - Все время. - Когда мы вместе спали в поле, ты сказала, что видела хороший сон. Он был очень подробным и похожим на явь. - Если тот сон и был хорошим, то теперь я не могу его вспомнить. Я уже обратил внимание на то, что она старательно отводит взгляд от воды, струившейся меж развалин фонтана. - Каждую ночь мне снится, будто я иду по улице, на которой множество лавок. Я счастлива или, по крайней мере, довольна. У меня с собой много денег и список вещей, которые нужно купить. Я снова и снова повторяю его про себя и прикидываю, в какой части города смогу купить то или иное, самого лучшего качества и по самой невысокой цене. Но вот я захожу то в одну лавку, то в другую и постепенно начинаю понимать, что все меня ненавидят и презирают; и это потому, что они думают, будто я нечистый дух, принявший обличие женщины. Наконец, я попадаю в крошечную лавчонку. Ее хозяева - старик со старухой. Старуха плетет кружево, а он раскладывает его передо мной на прилавке. Мне слышно, как где-то позади меня трутся одна о другую нитки. Я спросил: - Что же ты собираешься купить? - Крошечные платьица. - Доркас развела на полпяди узкие белые ладони. - Может, для куклы. Особенно хорошо я запомнила рубашечки из тонкой шерсти. В конце концов, я выбираю одну из них и протягиваю старику деньги. А это вовсе не деньги, а ком грязи. У нее тряслись плечи, и я обнял ее. - Мне хочется крикнуть, что это неправда и я не злой дух, за которого они меня принимают, но я знаю - тогда, они сочтут это окончательным доказательством своей правоты, и слова застревают у меня в горле. Самое ужасное, что в это самое время нитки перестают скрипеть. - Она сжала мою свободную руку, словно для того, чтобы я лучше усвоил сказанное. - Я знаю, что никому не понятен мой страх, кроме тех, кто видел такие же сны, но это ужасно. Ужасно. - Может быть, теперь, когда я с тобой, он не повторится. - А потом я засыпаю, вернее, проваливаюсь в какую-то черноту. А если не просыпаюсь, вижу другой сон. Будто я в лодке, а она плывет по призрачному озеру. - Ну уж, по крайней мере, в этом-то нет ничего таинственного. Ты плавала в такой лодке с Агией и со мной. А хозяином лодки был человек по имени Хильдегрин. Ты наверняка помнишь наше путешествие. Доркас покачала головой. - Это вовсе не такая лодка, а гораздо меньше. Ею правит старик, а я лежу у его ног. Я не сплю, но не могу пошевельнуться. Руки опущены за борт, бороздят темную воду. Лодка уже вот-вот должна коснуться берега, и тут я падаю в воду, но старик этого не видит. Погружаясь все глубже, я вдруг понимаю, что он даже не знал обо мне. Скоро свет совсем гаснет, и мне становится очень холодно. Где-то далеко наверху раздается любимый голос. Он зовет меня по имени, но я не могу вспомнить, чей это голос. - Это мой голос. Я хочу разбудить тебя. - Может быть. - След от удара плети, полученного у Врат Скорби, клеймом горел на ее щеке. Некоторое время мы сидели молча. Соловьи уже смолкли, но на всех деревьях пели канарейки, и я заметил попугая, мелькнувшего меж ветвей, как крошечный посыльный в пунцово-зеленой ливрее. Наконец, Доркас снова заговорила: - Какая страшная вещь - вода. Мне надо было бы привести тебя в какое-нибудь другое место, но я просто не могла ничего придумать. Лучше бы мы сели на траве вон под теми деревьями. - Почему ты так боишься воды? Посмотри, как это красиво! - Да - на солнце. Но по природе своей вода всегда стремится вниз и вниз, подальше от света. - Но ведь она поднимается снова, - проговорил я. - Дождь, который ты видишь весной, - это та же вода, что бежала по канавам прошлой осенью. По крайней мере, так учил нас мастер Мальрубиус. Она улыбнулась - словно в небе вспыхнула звезда. - Хотелось бы в это верить. Даже если это и неправда. Северьян, с моей стороны глупо говорить, что я не встречала человека лучше тебя. Потому что ты единственный хороший человек, которого я знаю. Но мне кажется, что, если бы я знала тысячи других, все равно ты был бы лучшим из них. Вот о чем я хотела с тобой поговорить. - Если ты нуждаешься в защите, можешь на меня рассчитывать. Ты это знаешь. - Дело совсем не в этом, - возразила Доркас. - В каком-то смысле я сама хочу защитить тебя. Вот это уже действительно звучит глупо, правда? У меня нет даже семьи - никого, кроме тебя, - а все же мне кажется, что смогу тебя защитить. - Но у тебя есть Иолента, доктор Талос, Балдандерс... - Они никто. Северьян, неужели ты сам этого не чувствуешь? Я тоже никто, но они значат еще меньше, чем я. Прошлой ночью в палатке нас было пятеро, и все же ты был один. Как-то ты сказал мне, что тебе недостает воображения, но не почувствовать этого ты не мог. - Значит, вот от чего ты хочешь спасти меня - от одиночества? Я был бы счастлив. - Тогда я дам тебе все, что смогу, и так долго, как смогу. Но больше всею мне хотелось бы защитить тебя от мирских пересудов. От того, что о тебе думают. Северьян, ты помнишь мой сон? Как все эти люди в лавках и на улице считают меня каким-то нечистым духом? А может, они правы? Она дрожала. Я крепче прижал ее к себе. - Отчасти потому тот сон и причиняет такую боль. А отчасти - потому, что я знаю: они не совсем правы. Да, во мне сидит нечистый дух, но во мне есть и нечто другое - и это тоже я. - Как ты можешь быть злым духом? В тебе нет ни капли дурного. - Нет есть. - Она подняла на меня серьезные глаза. Никогда прежде я не видел в этом точеном лице, освещенном утренним солнцем, такой прелести и чистоты. - Есть, Северьян. Ведь и ты можешь быть таким, каким видят тебя люди. Да, иногда ты бываешь именно таким, как говорят. Помнишь, мы видели, как собор взвился в воздух и сгорел в мгновение ока? И как мы потом блуждали в лесу, пока не увидели свет, а там оказались доктор Талос с Балдандерсом. Они готовились к представлению вместе с Иолентой. - Ты держала меня за руку, - подхватил я. - Мы разговаривали о философии. Разве я могу это забыть? - Мы вышли на свет. Ты помнишь, что сказал доктор Талос, увидев нас? Мой разум вернулся в тот вечер, завершивший день казни Агилюса. Я снова услышал рев толпы, крик Агии, затем удары Балдандерсова барабана. - Он сказал, что теперь все в сборе. И назвал тебя Невинностью, а меня - Смертью. Доркас с серьезным видом кивнула. - Правильно. Но ты же не Смерть, как бы часто он так тебя ни называл. Тогда уж и мясника, который каждый день забивает скот, можно назвать смертью. Для меня ты - Жизнь. Ты юноша по имени Северьян, и в твоей власти сменить одежду и сделаться рыбаком или плотником. - У меня нет желания покидать гильдию. - Но ты мог бы это сделать. Хоть сегодня. Людям не нравится считать других просто за людей. Они придумывают для них названия и этим связывают их по рукам и ногам. Но больше всего мне бы не хотелось, чтобы связывали тебя. Доктор Талос будет похуже большинства. Он по-своему лжец... Она не закончила фразы, и я осмелился заметить: - Однажды я слышал от Балдандерса, что доктор почти никогда не лжет. - Я же сказала: "по-своему". Балдандерс прав. Доктор Талос редко говорит неправду - в том смысле как это принято понимать. Назвать тебя Смертью - это не ложь. Это... - Метафора, - предложил я. - Но это опасная, нехорошая метафора. Она направлена против тебя и потому ничуть не лучше лжи. - Стало быть, ты считаешь, что доктор Талос меня ненавидит? Должен сказать, что, с тех пор как я оставил Цитадель, он один из немногих людей, которые проявили ко мне доброту. Ты, Иона, которого больше нет, одна старая женщина, с которой я познакомился в тюрьме, человек в желтом - между прочим, он тоже назвал меня Смертью - и доктор Талос. Как видишь, не много набирается. - Не думаю, что он может ненавидеть кого-нибудь в том смысле, в каком понимаем это мы, - мягко ответила Доркас. - Или любить. Он хочет распоряжаться всем, с чем сталкивается, и изменять по собственной воле. А поскольку разрушать легче, чем созидать, именно это он и делает чаще всего. - Тем не менее Балдандерс его любит, - возразил я. - Когда-то у меня был хромой пес. Так вот, я заметил, что Балдандерс смотрит на доктора Талоса точно так же, как Трискель смотрел на меня. - Я понимаю, но это меня не удивляет. А ты когда-нибудь думал о том, какое лицо у тебя, когда ты смотришь на своего пса? Что тебе известно об их прошлом? - Только то, что они жили вместе на озере Диутурна. Потом люди сожгли их дом и прогнали прочь. - Тебе не приходило в голову, что доктор Талос мог бы быть сыном Балдандерса? Это предположение казалось настолько нелепым, что я с облегчением рассмеялся. - Посмотри, - продолжала Доркас, - как они себя ведут. Точно тяжелодум и работяга отец с блестящим и беспутным сыном. По крайней мере, мне так кажется. Мы встали со скамьи и направились к Зеленой Комнате (теперь она была не более похожа на картину, показанную мне Рудезиндом, чем любой другой парк). Только тогда я задался вопросом: не было ли имя "Невинность", данное Доркас доктором Талосом, такой же метафорой? 23. ИОЛЕНТА В старом фруктовом саду среди грядок с пряными травами царили такая тишина и запустение, что я вспомнил Атриум Времени и Валерию с ее тонким личиком, обрамленным меховой накидкой. Зато в Зеленой Комнате было настоящее столпотворение. Теперь уже все были на ногах. Вдобавок казалось, что каждый вопит во все горло. Ребятишки карабкались на деревья и выпускали птиц из клеток. Матери пытались усмирить их ручками метел, а отцы - камнями. Шатры начали разваливаться уже во время репетиций, так что на моих глазах прочная на вид пирамида из полосатого полотна вдруг обрушилась, как спущенный флаг, явив взгляду травянисто-зеленого мегатерия, который стоял на задних лапах, а на его лбу танцор завершал пируэт. Наша палатка куда-то подевалась вместе с Балдандерсом, правда, тут же появился доктор Талос и погнал нас по извилистым тропинкам мимо балюстрад, водопадов и гротов, украшенных неограненными топазами и цветущим мхом, к стриженому газону, где великан трудился, воздвигая подмостки на глазах у дюжины белых оленей. Сооружение это было задумано гораздо более сложной конструкции, чем сцена, на которой я играл в Нессусе. Челядь Обители Абсолюта приволокла доски и гвозди, инструменты, краски и одежду в таком количестве, что всему этому трудно было найти применение. Такая щедрость подстегнула тягу доктора к грандиозному (которая всегда была ему присуща), и он разрывался на части, пытаясь помочь нам с Балдандерсом управиться с особо тяжелыми предметами и в то же время лихорадочно строча дополнения к рукописи пьесы. Великан занимался плотницкой работой. Хотя ему недоставало проворства, он с лихвой компенсировал этот недостаток упрямством и неимоверной силой. Одним-двумя движениями он ломал планки в палец толщиной, и единственным ударом топора расчленял доски, над которыми я с пилой корпел бы чуть ли не полдня. Он один заменял собою десяток рабов, гнущих спину под бичом надсмотрщика. К моему удивлению, у Доркас обнаружился художественный талант. Вдвоем мы воздвигли черные плиты, поглощавшие солнечные лучи - не только для того, чтобы запастись энергией для вечернего представления, но и для необходимого в тот момент освещения. Эти конструкции служат прекрасным фоном: с их помощью на сцене можно изобразить и пространство глубиной в тысячи лиг, и крошечную лачугу, хотя самая полная иллюзия достигается лишь в темноте. Впечатление усиливается, если на заднем плане что-нибудь нарисовано, и вот Доркас искусной рукой создавала такие изображения. Она стояла высоко над нами, а ее кисть выводила сумеречные образы. От Иоленты и меня проку было куда меньше. Рисовать я не умел и настолько мало разбирался в самой пьесе, что даже не мог помочь доктору расставить наш реквизит. А что касается Иоленты, то ее тело, так же как и душа, упорно не принимало никакого труда. Эти длинные ноги, такие тонкие ниже колен, и пышные округлые бедра просто не были приспособлены носить какой-либо груз, кроме веса ее собственного тела. Торчащая грудь подвергалась бы постоянной опасности: ведь соски можно было чем-нибудь прищемить или измазать краской. Тем более что Иоленте не передавалось ни капли настроения, воодушевляющего остальных членов группы, стремящихся к общей цели. Доркас говорила, что я оставался один, когда мы все вместе ночевали в палатке, и, быть может, она была не так уж далека от истины, как мне представлялось, но одиночество Иоленты всегда было неизмеримо полнее. У меня была Доркас, а у нее я, у Балдандерса с доктором существовала их странная дружба, а все вместе мы участвовали в пьесе. Но у Иоленты была только она сама, а единственная цель ее собственной вечной игры состояла в том, чтобы вызывать восхищение. Она молча коснулась моей руки, указав огромными изумрудными глазами на вершину естественного амфитеатра, где белые свечи каштановых деревьев поднимались меж бледной листвы. Убедившись, что на нас никто не смотрит, я кивнул. По сравнению с Доркас Иолента, которая сейчас шла со мною рядом, казалась почти такой же высокой, как Текла, хотя ее мелкие шажки никак не походили на размашистую поступь Теклы. Она была по крайней мере на голову выше Доркас, а из-за сложной прически и высоких каблуков казалась еще выше. - Хочу посмотреть на все это, - объяснила она. - Другого случая не представится. Я сделал вид, что верю в эту явную ложь. - Для них это случай еще более счастливый. Сегодня и только сегодня Обитель Абсолюта имеет возможность лицезреть Иоленту. Она удовлетворенно кивнула: я изрек глубочайшую истину. - Мне нужен кто-нибудь. Кто-нибудь, кого бы боялись те, с кем я не желаю говорить. Я имею в виду всех этих шутов и фигляров. Когда ты исчез, меня всегда сопровождала Доркас. Но разве кто-нибудь может испугаться Доркас? Ты можешь вынуть меч и положить его на плечо? Я сделал, как она просила. - Если я не улыбнусь, они должны убраться. Тебе понятно? Среди каштанов росла трава, более высокая, чем в амфитеатре, но мягкая, как папоротник. Дорожка была вымощена белой галькой с золотистыми блестками. - Если бы меня увидал Автарх, он возжелал бы меня. Как ты думаешь, он будет на нашем спектакле? Чтобы доставить ей удовольствие, я кивнул, прибавив: - Я слыхал, он не особенно жалует женщин, даже самых красивых. Разве что - в качестве советниц, шпионок и горничных. Она остановилась и с улыбкой повернула ко мне лицо. - Вот именно. В том-то все и дело. Только я одна могу заставить любого желать меня. И он, Автарх, чьи сны - наша явь, а память - наша история, будет желать меня, даже если он лишен мужской силы. Ты вожделел к другим женщинам, кроме меня? Ты хотел их? Пришлось признаться. - И потому ты думаешь, что меня желают так же, как их. - Она повернулась и снова двинулась вперед. Походка Иоленты всегда казалась слегка неуклюжей, но сейчас воодушевление придавало ей твердости. - Нет. При виде меня не только любой мужчина, но и каждая женщина - все испытывают непреодолимое желание. Знаешь ли ты, что женщины, которые никогда не проявляли склонности к женщинам, хотят любить меня? Одни и те же приходят на каждое представление, присылают мне фрукты, цветы, шали, шарфы и вышитые платочки. А их послания! О, они полны такой сестринской, такой материнской любовью! Они собираются защищать меня. Защищать от доктора, от его великана, от своих мужей, сыновей и соседей. А уж мужчины! Балдандерсу приходилось просто вышвыривать их в реку. Я спросил, почему она прихрамывает. Когда мы вышли из каштановой рощи, я огляделся в поисках чего-либо, на чем ее можно было бы повезти, но ничего не нашел. - Бедра изнутри натираются от ходьбы. У меня есть мазь, которая немного помогает, а какой-то мужчина подарил мне ослицу, но я не знаю, где она сейчас. По-настоящему комфортно мне только тогда, когда я могу развести ноги. - Хочешь, я понесу тебя? Она снова улыбнулась, показав безупречные зубы. - Это доставит удовольствие нам обоим. Не так ли? Но, боюсь, может умалить мое достоинство. Нет, я пойду. Надеюсь, мне не придется идти далеко. Да я и не пойду далеко, как бы там ни было. Все равно поблизости нет никого, кроме этих фигляров. Думаю, все важные люди будут сегодня спать долго, чтобы приготовиться к ночному празднеству. Мне самой еще придется поспать по меньшей мере четыре стражи. Я услышал плеск воды о камни и, не видя перед собой лучшей цели, направился туда. Мы прошли через живую изгородь из боярышника, чьи белые кисти складывались в преграду, издали казавшуюся непреодолимой. За изгородью лежала речка шириною не больше городской улицы, а по ней, словно ледяные изваяния, плавали лебеди. На берегу стояла беседка, к которой были привязаны три лодки в форме цветков кувшинки. Ступив на толстые шелковые подушки, устилавшие дно, я ощутил пряный аромат. - Чудесно, - обрадовалась Иолента. - Я думаю, никто не станет возражать, если мы возьмем эту лодку. А если станут, мне придется предстать перед каким-нибудь важным лицом - совсем как в пьесе. Один взгляд - и он меня уже никогда не отпустит. Я оставлю при себе доктора Талоса и тебя, если хочешь. Для тебя у них тоже найдется какое-нибудь дельце. Я сказал, что собираюсь продолжить путь на север. Потом я обхватил Иоленту за талию, такую же тонкую, как у Доркас, и посадил ее в лодку. Она без промедления улеглась на подушки в том месте, где приподнятые лепестки лодки-кувшинки выгодно оттеняли ее лицо. Я сразу вспомнил Агию. Мы вместе спускались по солнечным ступеням Адамнианской Лестницы, а она смеялась и говорила, что на следующий год непременно купит себе шляпу с широкими полями. Во внешности Агии не было ни единой черты, которая могла бы сравниться с красотой Иоленты: ростом она была не выше Доркас, со слишком широкими плечами и недоразвитой по сравнению с пышной плотью Иоленты грудью. Ее раскосые карие глаза и широкие скулы выражали скорее решимость и твердость, чем страсть и готовность к подчинению. Но Агия вызывала во мне здоровое желание. Ее шутки часто бывали ядовитыми, но смеялась она по-настоящему, а ее тело горело неподдельной страстью. Желание Иоленты было не более чем желанием быть желанной. И мое вожделение к ней не было ни жаждой утешить ее в ее одиночестве, как я утешал Валерию, ни выражением разрывающей сердце любви, которую я испытывал к Текле. Я не хотел оградить ее от невзгод, как хотел защищать Доркас. Мне хотелось унизить и наказать ее, растоптать ее самомнение. Я желал, чтобы ее глаза наполнились слезами, мне не терпелось вырвать ее локоны, как сжигают волосы покойника в наказание покинувшему его тело духу. Она похвалялась тем, что превращала женщин в лесбиянок. Я уже был готов превратиться в садиста. - Думаю, я играю в последний раз. Я это чувствую. Среди публики окажется кто-нибудь... - Она зевнула и потянулась. При этом ее плоть так откровенно проступила под тонкой тканью одеяния, что я отвел свой взгляд. Когда я снова посмотрел на нее, она уже спала. Я взял в руки тонкое весло, пристроенное на корме, и понял, что у лодки есть киль. Довольно сильное течение позволяло мне лишь слегка подправлять веслом наше медлительное скольжение по прихотливо извивающимся протокам. Почти так же бесшумно, как недавно облаченный в рясу слуга сопровождал меня через ниши, альковы и проходы по тайным путям Второй Обители, мы со спящей Иолентой лигу за лигой плыли по садам Обители Абсолюта. В шелковистой траве или в более укромном уединении беседок возлежали пары, которые, наверное, взирали на наше суденышко, как на украшение, пущенное по течению для услаждения их взора. А если даже они и видели мою голову над загнутыми лепестками, то воспринимали это как должное. На каменных скамьях в одиночестве предавались размышлениям философы, а на вершинах лесистых склонов происходили групповые увеселения (не только эротического свойства). Тем временем вид спящей Иоленты стал вызывать во мне злость. Я бросил весло и опустился на колени рядом с ней. Во сне ее лицо приобрело не свойственное ему в ином состоянии выражение чистоты, хотя и несколько нарочитой. Я поцеловал ее. Огромные глаза лишь слегка приоткрылись, став похожими на узкие глазки Агии, а волосы цвета червонного золота в тени казались каштановыми. Я расстегнул платье. То ли причиной тому был дурман, который источали шелковые подушки, то ли просто усталость от прогулки по свежему воздуху, во время которой ей пришлось нести непомерный груз переразвитой плоти, но она не просыпалась. Моему взгляду открылись груди - каждая размером чуть ли не с ее голову - и эти необъятные бедра, заключавшие между собою то, что, казалось, смахивало на едва вылупившегося цыпленка. Когда мы вернулись, стало ясно, что все осведомлены о причине нашей отлучки, хотя Балдандерсу это, по-видимому, было все равно. Доркас рыдала где-то в укромном уголке, чтобы потом появиться с воспаленными глазами и геройской улыбкой на устах. А доктор Талос, я думаю, испытывал одновременно и ярость и удовольствие. Именно в тот день у меня сложилось впечатление, что ему никогда не нравилась Иолента, но из всех мужчин Урса лишь ему одному она отдалась бы с радостью и неподдельной готовностью. Оставшееся до заката время мы провели, слушая переговоры доктора Талоса с официальными представителями Обители Абсолюта и репетируя пьесу. Поскольку я уже упоминал о ее содержании, хочу привести здесь и приблизительный текст. Но не в том виде, в каком он существовал на клочках бумаги, которые мы передавали друг другу, из рук в руки, тем вечером, и где часто не было ничего, кроме посылок для импровизации, а так, словно он вышел из-под пера усердного писаря, присутствовавшего на представлении. Так, в сущности, запечатлел все слова потусторонний свидетель, неотлучно находящийся внутри моего существа и следящий за постановкой моими глазами. Но сначала вы должны представить себе наш театр. Вновь край Урса прикрыл красный диск. Над головой шныряют длиннокрылые летучие мыши, а тонкий зеленый серп висит над самым горизонтом. Вообразите узкую долину, не более тысячи шагов от края до края, расположенную между пологими холмами, поросшими нежнейшим мхом. В холмах двери - одни узкие, как вход в жилую комнату, а другие просторные, как врата базилики. Двери открыть!. Из них струится рассеянный в вечернем тумане свет. Огражденные флажками дорожки вьются к небольшой арке нашего просцениума. По ним спускаются мужчины и женщины в фантастических одеяниях. Это маскарадные костюмы - одежды давних предков, но я, обладая лишь крохами исторических сведений, почерпнутых от мастера Палаэмона и Теклы, не могу определить, из какой эпохи взято то или иное платье. Между масками скользят слуги с подносами, уставленными блюдами с ароматным мясом и сладостями. Перед сценой расставлены изящные, как богомолы, кресла из слоновой кости с черными бархатными сиденьями, но большинство публики предпочитает оставаться на ногах. Во время представления зрители приходят и уходят - некоторые, не прослушав и дюжины строк. Трещат цикады, поют соловьи, а на вершинах холмов медлительно перемещаются, то и дело застывая в совершенных позах, белые статуи. Все роли в пьесе исполняют доктор Талос, Балдандерс, Иолента, Доркас и я. 24. ПЬЕСА ДОКТОРА ТАЛОСА Эсхатология и генезис (По утверждению доктора Талоса, драматургическое воплощение отдельных частей утерянной Книги Нового Солнца) Действующие лица: Габриель Статуя Великан Нод Пророк Месхия, Первый Мужчина Генералиссимус Месхиана, Первая Женщина Два Демона Яхи Автарх Его Помощник Контесса Ее Горничная Два Стражника Инквизитор Его Помощник Задник сцены затемнен. Появляется ГАБРИЕЛЬ в луче желтого света с хрустальным рогом. ГАБРИЕЛЬ: Приветствую вас. Я пришел, чтобы пояснить сцену - это входит в мои обязанности. Сейчас ночь последнего дня, ночь, предшествующая дню первому. Старое Солнце скрылось навсегда. Больше оно не появится на небе. Завтра взойдет Новое Солнце, и мы - братья и сестры - будем приветствовать его. А сейчас... Никто не знает, что произойдет сейчас. Все спят. Тяжелые, размеренные шаги. Входит НОД. ГАБРИЕЛЬ: Всеведущий! Спаси раба твоего! НОД: Так ты служишь ему? А мы служим Нефилиму. Если он не прикажет, я не причиню тебе вреда. ГАБРИЕЛЬ: Так ты из его челяди? Как же он сообщается с тобой? НОД: По правде говоря, никак. Мне приходится догадываться, чего он от меня хочет. ГАБРИЕЛЬ: Вот этого-то я и боялся. НОД: Ты видел сына Месхии? ГАБРИЕЛЬ: Видел ли я его? Послушай, простофиля здоровый, он же еще не родился. Зачем он тебе? НОД: Он должен прийти и жить со мной в землях, лежащих к востоку от этого сада. Я отдам ему в жены одну из своих дочерей. ГАБРИЕЛЬ: Ты ошибся, дружок. Опоздал по меньшей мере на пятьдесят миллионов лет. НОД (медленно наклоняет голову, не понимая): Если ты его увидишь... Появляются МЕСХИЯ и МЕСХИАНА, следом за ними ЯХИ. Все обнажены, но на ЯХИ надеты украшения. МЕСХИЯ: Какое прекрасное место! Цветы, фонтаны, статуи! Разве это не замечательно! МЕСХИАНА (робко): Я видела ручного тигра. У него клыки длиннее, чем моя рука. Как мы его назовем? МЕСХИЯ: Как он захочет, так и назовем. (ГАБРИЕЛЮ.) Кому принадлежит этот восхитительный уголок? ГАБРИЕЛЬ: Автарху. МЕСХИЯ: И он разрешил нам жить здесь. Какое великодушие! ГАБРИЕЛЬ: Все не так хорошо, как кажется. Кто-то преследует тебя, друг мой. Тебе это известно? МЕСХИЯ (не оглядываясь): Тебя тоже. ГАБРИЕЛЬ (с торжеством выставляет напоказ рожок, который является знаком его полномочий): Да! За мной идет ОН! МЕСХИЯ: И он уже совсем близко. Если ты собираешься протрубить в этот рог, чтобы позвать на помощь, то лучше сделать это поскорее. ГАБРИЕЛЬ: Надо же, какой догадливый! Но у меня еще есть время. Золотистый свет меркнет, и ГАБРИЕЛЬ исчезает. НОД недвижим. Стоит, опершись на свою булаву. МЕСХИАНА: Я начну разводить огонь, а тебе, пожалуй, стоит заняться постройкой какого-нибудь жилища. Здесь, наверное, часто бывает дождливая погода - посмотри, какая зеленая трава. МЕСХИЯ (разглядывая НОДА): Да это же просто-напросто статуя. Неудивительно, что его не боятся. МЕСХИАНА: Но он может и ожить. Я когда-то слышала, что