аннице, было безнадежным, а потому тихим и таинственным в благоговейных своих проявлениях. Не будучи богат, по общественному своему положению стоя очень далеко от Маргариты, он ничего не мог ей предложить, кроме знатного имени, и не рассчитывал стать ее мужем. Он все-таки ждал от Маргариты каких-нибудь знаков ободрения, но на глазах слабеющей, умирающей матери та не решалась их подать. Одинаково чистые, они, таким образом, еще не произнесли ни единого слова любви. Их радости были радостями неразделенными, которые людям несчастным приходится вкушать наедине с собою. Оба трепетали, но трепетали порознь, хотя и предавались одной и той же лучезарной надежде: казалось, они боятся самих себя, уже слишком часто чувствуя, что они созданы друг для друга. Так, Эммануил опасался хотя бы коснуться руки своей повелительницы, которой он воздвиг святилище в своем сердце. При самом безобидном прикосновении слишком сильно вспыхнула бы его страсть, и он перестал бы господствовать над своими разбушевавшимися чувствами. Но, хотя ни разу они не обменялись теми свидетельствами, слабыми, но огромными, невинными, но глубокими, которые позволяют себе самые робкие влюбленные, все же они настолько жили один в сердце другого, что были оба готовы на величайшие жертвы - единственное наслаждение, доступное им. Со смертью г-жи Клаас их потаенная любовь задыхалась под траурным крепом. Та сфера, где они жили, из темной сделалась черной, свет там застили слезы. Сдержанность Маргариты сменилась почти холодностью: ей надлежало соблюсти данную матери клятву; и, сделавшись свободнее, чем прежде, она стала строже. Эммануил разделял со своей возлюбленной ее скорбь, понимая, что малейшая любовная мольба, самая обычная настойчивость, была бы оскорблением законов сердца. Таким образом, та большая любовь стала еще более скромной, чем когда-либо. Их нежные души звучали по-прежнему в лад; но их разделяло горе, как раньше разделяли юношеская робость и уважение к страданиям умирающей,- поэтому они все еще ограничивались чудесным языком взглядов, немым красноречием поступков, говорящих о преданности, постоянным общением - высшей гармонией молодости, первыми ребяческими шагами любви. Каждое утро Эммануил являлся узнать, что нового у Клааса и Маргариты, но входил в столовую только в том случае, если приносил письмо от Габриэля или сам Валтасар просил его зайти. Первый же взгляд, брошенный им на девушку, говорил ей о тысяче мыслей, полных сочувствия к ней: о том, что ему мучительна сдержанность, требуемая приличиями, что он не забыл Маргариты, что он делил с нею печаль - словом, росу своих слез проливал он на сердце подруги в этом взгляде, где не сквозил никакой расчет. Славный юноша до такой степени жил настоящим, так дорожил счастьем, которое считал скоротечным, что порою Маргарита упрекала себя за то, что она великодушно не протянет руки со словами: "Будемте друзьями!" Пьеркен не оставлял Маргариты в покое, выказывая упрямство, которое является не чем иным, как безотчетной терпеливостью дурака. Он применял к Маргарите обычные мерки, принятые у большинства при оценке женщин. Он думал, что если заронил ей в уши слова: брак, свобода, богатство, то они дадут росток в ее душе и расцветут решением, могущим обратиться ему на пользу, и воображал, что холодность ее притворна. Но, несмотря на то, что он окружал ее заботами и галантным вниманием, ему плохо удавалось скрыть свои деспотические замашки, порожденные привычкой решать единым махом самые важные вопросы семейной жизни. Утешая ее, он прибегал к избитым фразам, обычным для его профессии, которые улиткой вползают в чужую душу и оставляют длинный след сухих слов, способных обесцветить всю святость горя. Нежность его была сродни желанию подольститься. Уже при выходе, надев галоши и взяв в руки зонтик, он оставлял за порогом свою напускную меланхолию. Тем тоном, на который ему давала право давнишняя близость, он пользовался как орудием, чтобы глубже проникнуть в круг семьи и склонить Маргариту на брак, о котором заранее трубил по всему городу. Итак, любовь настоящая, преданная, почтительная создавала поразительный контраст любви эгоистичной и расчетливой. Все по-своему было цельно и у Пьеркена и у Эммануила. Один разыгрывал комедию страстной любви и малейшими своими преимуществами пользовался, чтобы иметь возможность жениться на Маргарите,- другой прятал свою любовь, боялся показать свою преданность. Спустя некоторое время после смерти матери, в один и тот же день, Маргарита могла сравнить двух этих мужчин, которые только и были доступны ее оценке. Она была обречена вести уединенный образ жизни и до сих пор не могла бывать в свете, а обстоятельства закрыли двери в дом Клаасов для всех, кто мог предложить ей свою руку. Однажды после завтрака, в прекрасное апрельское утро, пришел Эммануил, в ту минуту когда Клаас выходил из дому. Так невыносимо чувствовал себя Валтасар дома, что ежедневно он надолго уходил гулять вдоль городского вала. Эммануил хотел было итти вместе с Валтасаром, но колебался, как будто собираясь с духом, затем он робко взглянул на Маргариту и остался. Маргарита догадалась, что учитель хочет поговорить с ней, и предложила ему пройти в сад. Она отослала Фелицию к Марте, которая работала в передней второго этажа; в саду Маргарита села на скамью, где могли ее видеть сестра и старая дуэнья. - Господина Клааса поглотило горе так же, как прежде поглощали его ученые изыскания,- сказал молодой человек, глядя, как Валтасар медленно идет по двору.- Все в городе его жалеют; он ходит, как будто не знает, за что взяться; затем вдруг остановится, смотрит и ничего не видит... - У всякого горе выражается по-своему,- сказала Маргарита, подавляя слезы.- Что хотели вы мне сказать? - помолчав, продолжала она с холодным достоинством. - Имею ли я право,- отвечал Эммануил взволнованно,- обратиться к вам с теми словами, которые вы сейчас услышите? Прошу вас видеть с моей стороны только желание быть вам полезным, и позвольте мне считать, что учитель может интересоваться судьбой своих учеников настолько, чтобы беспокоиться и об их будущем. Вашему брату Габриэлю минуло пятнадцать лет, он теперь в старших классах, и, разумеется, необходимо направлять его занятия в соответствии с карьерой, которую он изберет. Но в таком вопросе все зависит от вашего отца; а если он об этом не подумает, не будет ли это несчастьем для Габриэля? И вместе с тем не оскорбится ли ваш отец, если вы дадите ему понять, что он не заботится о сыне? Поэтому вам, пожалуй, стоило бы расспросить брата о его вкусах, побудить его самого выбрать себе карьеру, так что, если отец впоследствии захочет сделать из него судью, администратора, военного, у Габриэля будут уже налицо специальные познания. Вряд ли вы или господин Клаас хотели, чтобы он жил в праздности... - О нет! - сказала Маргарита.- Благодарю вас, Эммануил, вы правы. Моя мать, приказывая нам плести кружева, так заботливо обучая нас рисованию, шитью, вышивке, игре на фортепьяно, часто говаривала нам, что неизвестно, какое будущее нас ожидает. Габриэль должен стать самостоятельным человеком и завершить свое образование. Но какая же карьера всего лучше? - Габриэль в своем классе идет первым по математике,- сказал Эммануил, трепеща от счастья.- Если он захочет поступить в Политехническую школу, я думаю, там он приобретет познания, полезные при всякой карьере. По окончании он будет иметь возможность выбрать, что больше всего ему по душе. Нисколько не предопределяя его будущего, вы не потеряете даром времени. Кто с отличием кончает Политехническую школу, того охотно принимают всюду. Из нее вышло немало администраторов, дипломатов, ученых, инженеров, генералов, моряков, судей, промышленников и банкиров. Совсем не редкость увидать, что молодой человек из богатой или родовитой семьи усердно работает, готовясь поступить туда. Если Габриэль решит это сделать, я просил бы вас... не предоставите ли вы мне возможность... Скажите "да"! - Что вы хотите? - Быть его репетитором,- сказал он, весь дрожа. Маргарита взглянула на де Солиса, пожала ему руку и произнесла: - Да! - Она помолчала и прибавила взволнованно: - Как я ценю вашу чуткость! Вы предложили именно то, что я могу от вас принять! В ваших словах я вижу, как вы заботитесь о нас. Благодарю вас. Хотя эти слова были сказаны совсем просто, Эммануил отвернулся, чтобы скрыть слезы, выступившие у него на глазах от радости, что он сделал приятное Маргарите. - Я приведу вам обоих ваших братьев,- сказал он, немного успокоившись,- завтра отпускной день. Он встал, поклонился Маргарите, которая пошла его проводить; со двора он увидел, что она стоит в дверях столовой и дружески кивает ему! После обеда явился к Клаасу нотариус и уселся в саду между ним и Маргаритой, на ту же скамейку, где сидел Эммануил. - Дорогой кузен, нынче я зашел поговорить о делах... Сорок три дня прошло со времени кончины вашей жены... - Не считал их,- сказал Валтасар, отирая слезы, навернувшиеся у него при этом официальном слове "кончина". - О! - сказала Маргарита, взглянув на нотариуса.- Как это вы можете?.. - Ведь люди нашей профессии, мадмуазель Маргарита, обязаны высчитывать сроки, определенные законом. Дело идет именно о вас и ваших сонаследниках. Так как у господина Клааса только несовершеннолетние дети, ему надлежит в сорокапятидневный срок после кончины супруги составить инвентарную опись, чтобы определить стоимость имущества, находящегося в совместном владении. Разве не нужно знать, в каком оно состоянии, хорошем или плохом, чтобы принять его или выступить в защиту законных прав несовершеннолетних наследников? Маргарита поднялась. - Останьтесь, кузина,- сказал Пьеркен.- Эти дела касаются вас обоих, и вас и вашего отца. Вы знаете, какое участие я принимаю в вашем горе; но необходимо нынче же обсудить все обстоятельства, иначе вам, той и другой стороне, грозят большие беды! В настоящий момент я исполняю долг домашнего нотариуса. - Он прав,- сказал Клаас. - Срок истекает через два дня,- продолжал нотариус.- Итак, я должен уже завтра приступить к составлению инвентарной описи, хотя бы только для того, чтобы отсрочить оплату прав на наследство, которой потребует от вас государственное казначейство; у казначейства нет сердца, оно не считается с чувствами и в любое время налагает на вас лапу. Далее, каждый день, с десяти до четырех, я буду работать здесь со своим письмоводителем и оценщиком, господином Рапарлье. Когда кончим в городе, отправимся в деревню. Что же касается леса Вэньи, об этом поговорим особо. Итак, перейдем к другому пункту. Нам предстоит созвать семейный совет, чтобы назначить заместителя опекуна. Господин Конинкс из Брюгге является самым близким вашим родственником,- но он теперь бельгиец! Вам следовало бы, кузен, написать ему в связи со всем этим, вы выяснили бы, не намерен ли он поселиться во Франции, где он владеет прекрасными имениями, вы могли бы убедить его переехать вместе с дочерью во французскую Фландрию. Если он откажется, я позабочусь о созыве совета согласно степеням родства. - Зачем нужна опись? -спросила Маргарита. - Чтобы определить имущественные ценности, права, актив и пассив. Когда все это приведено в ясность, семейный совет в интересах несовершеннолетних принимает решения, которые считает... - Пьеркен,- сказал Клаас, поднимаясь со скамейки,- приступайте к действиям, которые вы найдете необходимыми для охраны прав моих детей. Только избавьте нас от огорчения видеть, как распродается то, что принадлежало дорогой моей... Он не кончил, он произнес эти слова так благородно и проникновенно, что Маргарита взяла руку отца и поцеловала. - До свидания, до утра! - сказал Пьеркен. - Приходите завтракать с нами,- сказал Валтасар. Потом Клаас, казалось, напряг память и вдруг воскликнул: - Да, но согласно брачному контракту,- а ведь он заключен по обычаям Геннегау,- я избавил жену от инвентарной описи, чтобы ее не беспокоить, да, вероятно, и сам я не производил никаких описей. - Ах! какое счастье! - сказала Маргарита.- С ними было бы нам столько неприятностей. - Хорошо, познакомимся завтра с вашим брачным контрактом,- ответил нотариус, слегка смутившись. - Так вы с ним не знакомы? - спросила Маргарита. Этим замечанием разговор был прерван. Нотариус смешался и умолк. "Тут сам чорт мутит,- размышлял он, проходя по двору.- Такой рассеянный человек, а как нарочно все вспомнил именно в ту минуту, когда против него готовы принять меры предосторожности. Дети будут ограблены! Это верно, как дважды два четыре. Вот и говорите о делах с девятнадцатилетними чувствительными барышнями! Я ломал себе голову, как спасти имущество детей, опираясь на установленные нормы и заручившись поддержкой старика Конинкса... А тут, извольте! Я погиб во мнении Маргариты, она теперь спросит у отца, почему я настаиваю на описи, которую она считает излишней. И скажет ей Клаас, что нотариусы одержимы манией составлять акты и что мы раньше всего нотариусы, а не родственники, не кузены, не друзья,- словом, наговорит всяких глупостей..." Он хлопнул дверью, посылая к чорту клиентов, разоряющихся из-за чувствительности. Валтасар был прав. Ни в какой инвентарной описи надобности не оказалось. Имущественные взаимоотношения отца и детей таким образом остались неопределенными. Прошло несколько месяцев, в доме Клаасов все шло по-прежнему. Габриэль, искусно руководимый де Солисом, который сделался его наставником, прилежно работал, изучал иностранные языки и готовился к экзамену в Политехническую школу. Фелиция и Маргарита жили очень замкнуто, а на летние месяцы переезжали для экономии в загородный дом отца. Клаас занялся делами, выплатил долги, взяв значительную сумму под залог, и съездил в лес Вэньи. К середине 1817 года печаль его несколько улеглась, но в одиночестве ничто не спасало его от однообразия жизни, которое стало ему в тягость. Сначала он мужественно боролся с пробуждавшейся мало-помалу Наукой и запрещал себе помышлять о химии. Потом начал думать о ней. Но заниматься практическими опытами он не решился, ограничившись теорией. Непрерывные занятия пробудили его страсть, и она начала его одолевать. Он стал рассуждать, обязан ли прекратить свои изыскания, и вспомнил, что жена не потребовала с него клятвы. Хотя он и обещал самому себе не гнаться за решением проблемы, но нельзя ли нарушить слово, раз он предвидит успех? Ему уже исполнилось пятьдесят девять лет. К этим годам овладевшая им мысль приобрела ту навязчивость, которая свидетельствует о начинающейся мономании. Обстоятельства, как нарочно, еще содействовали искушению. Воцарившийся в Европе мир способствовал обмену открытиями и идеями, обогатившими за время войны науку различных стран, которые совсем не общались друг с другом почти двадцать лет. А наука на месте не стояла. Клаас обнаружил, что, помимо воли химиков, сам прогресс химии направил научную мысль к предмету его исканий. Люди, углубленные в подлинную науку, полагали, как и он, что свет, теплота, электричество, гальванизм и магнетизм суть различные следствия одной и той же причины, что различие, существующее между телами, которые до сих пор считались простыми, должно происходить от различия в дозах неизвестного вещества. Из-за боязни, как бы кто-нибудь другой не открыл превращения металлов и состава электричества - а эти два открытия приводили к решению проблемы химического Абсолюта,- еще возросло его сумасшествие (если пользоваться выражением обитателей Дуэ), и его тоска достигла крайней степени, что поймет всякий человек, страстно преданный науке или познавший тиранию идей. Таким образом, вскоре Валтасара опять увлекла его страсть, тем более сильная, чем долее она дремала. Маргарита, внимательно следившая, как менялось душевное состояние отца, открыла двери залы. Пребывание там, где умерла г-жа Клаас, оживило у Валтасара скорбные воспоминания о ней, и Маргарите действительно удалось пробудить в отце печаль, замедлить падение его в бездну, которое тем не менее было неизбежно. Она решила бывать в обществе и принудила Валтасара развлекаться. Хорошие партии, несколько раз предлагавшиеся ей, на недолгое время заняли ум Клааса, хотя Маргарита и объявила, что не выйдет замуж прежде, чем ей минет двадцать пять лет. Несмотря на усилия дочери, несмотря на свою жестокую внутреннюю борьбу, в начале зимы Валтасар возобновил тайком свои работы. Но от любопытных женщин трудно утаить подобные занятия. И вот однажды, одевая Маргариту, Марта сказала ей: - Барышня, мы погибли! Чудище Мюлькинье, сущий дьявол в человечьем обличье,- ведь никогда я не видала, чтобы он крестным знамением себя осенил! - уже водворился на чердаке. Вот барин и отбывает прямою дорогой в ад... Дай бог, чтоб он не уморил вас, как уморил бедную барыню! - Не может этого быть,- сказала Маргарита. - Взгляните-ка сами. Маргарита подбежала к окну и действительно заметила, что легкий дымок выходит из трубы лаборатории. "Через несколько месяцев мне минет двадцать один год,- подумала она,- я положу предел этому расточительству". Предавшись своей страсти, Валтасар, конечно, еще меньше стал считаться с интересами детей, чем считался с женой. Преграды не так были велики, совесть стала сговорчивей, страсть сильнее. И вот он устремился по пути славы, труда, надежды и нищеты с неистовством человека, убежденного в своей правоте. Уверенный в успехе, он принялся работать день и ночь с увлечением, пугавшим дочерей, которые не знали, как мало вредит человеку работа, раз она ему нравится. Тотчас же, как только отец возобновил опыты, Маргарита упразднила всякое излишество в столе, стала бережлива до скупости, в чем ей старательно помогали Жозета и Марта. Этой перемены, благодаря которой все было сведено к строго необходимому, Клаас даже не заметил. Ведь к завтраку он не приходил, только к самому обеду спускался из лаборатории и, молча посидев несколько часов в зале с дочерьми, шел спать. На прощание он машинально подставлял для поцелуя щеку. Его поведение привело бы к большим домашним бедам, если бы Маргарита не была подготовлена к тому, чтобы занять в доме место матери, и если бы тайная любовь не предохраняла ее от опасности чрезмерной свободы. Пьеркен перестал навещать родственниц, считая, что они совершенно будут разорены. Над земельными владениями Валтасара, приносившими шестнадцать тысяч франков дохода и стоившими до двухсот тысяч экю, тяготели уже закладные на триста тысяч франков. Принимаясь за химию, Клаас взял в долг значительную сумму. Доходов только-только хватало на выплату процентов, но так как, со свойственной людям мысли предусмотрительностью, Валтасар оставил арендную плату Маргарите на домашние расходы, то нотариус вычислил, что через три года все пойдет прахом: что не растратит Валтасар, то пожрут судебные чиновники. Холодность Маргариты довела Пьеркена до безразличия, почти враждебного. Чтобы оставить за собою право отказаться от руки девушки, если она слишком обеднеет, он, скорчив сострадательную мину, говорил о Клаасах: - Бедняги разорились; я все, что только мог, предпринимал для их спасения; ничего не поделаешь! Маргарита отказалась от всех законных комбинаций, которые уберегли бы ее от нищеты... Эммануил, по протекции дяди, назначенный директором коллежа в Дуэ,- и по своим достоинствам вполне заслуживший такое место,- каждый вечер приходил навестить сестер, которые звали к себе дуэнью, как только отец ложился спать. И Эммануил никогда не медлил возвестить о своем приходе тихим стуком дверного молотка. За эти три месяца, встречая одобрение в той ласковой и молчаливой признательности, с какой Маргарита принимала его заботы, он обрел самого себя. Его душа, чистая, как алмаз, излучала ясный свет, силу и постоянство которого Маргарита могла оценить, зная, что их источник неистощим. С восхищением следила она, как один за другим распускаются цветы, аромат которых доносился до нее уже раньше. Каждый день Эммануил осуществлял еще какую-нибудь из надежд Маргариты и в волшебных странах любви зажигал новый свет, пробивавшийся сквозь облака, прояснявший небо и озарявший огромные богатства, до тех пор погруженные во мрак. Чувствуя себя теперь более свободно, Эммануил мог обнаружить прелестные черты своей надежды, прежде скромно таившиеся: экспансивную юношескую веселость, простодушие, каким может наделить только жизнь, посвященная науке, сокровища ума, чуткого и не испорченного светом, невинную шутливость, которая так к лицу юной любви. Еще большее согласие установилось между ними в их чувствах, они вместе заглянули в глубину своих сердец и обрели там одни и те же думы - думы, сияющие, как жемчужины, думы сладостные, свежие, как те созвучия, что, по преданию, слышны бывают на дне моря и завораживают искателей жемчуга. Они ближе узнали друг друга, обмениваясь замечаниями, поочередно обнаруживая взаимное любопытство, которое у них обоих становилось восхитительнейшим проявлением чувства. И было все это без ложной стыдливости, но не без кокетливости. Два часа, проводимые с Эммануилом каждый вечер в присутствии сестры и Марты, придавали Маргарите силу, чтобы сносить наступившую для нее жизнь, полную тревоги и самоотречения. Эта наивно возрастающая любовь была для нее поддержкой. В проявлениях любви Эммануила сказывалось очаровательное, врожденное изящество, приятный ум, сообщавший различные оттенки однообразию чувства, как грани придают красоту однообразному блеску драгоценного камня, зажигая игру огоньков; все то обаяние, которое составляет секрет любящего сердца и подчиняет женщину чуткой руке, постоянно обновляющей форму, голосу, придающему одной и той же фразе все новые и новые модуляции. Любовь - не только чувство, она, кроме того, и мастерство. В самом простом слове, в знаке внимания, в каком-нибудь пустяке женщина узнает возвышенного художника, способного касаться ее сердца, не иссушая его. Чем дальше, тем прелестнее выражалась любовь Эммануила. - По дороге к вам я обогнал Пьеркена,- сказал он однажды вечером,- он идет с плохими вестями, лучше я сам их сообщу. Господин Клаас продал ваш лес спекулянтам, которые распродали его по частям, деревья уже срублены и вывезены. Отец ваш получил триста тысяч франков наличными, ими он расплатился с долгами в Париже, а чтобы совершенно погасить долги, он принужден был перевести выплату ста тысяч франков на покупщиков, за которыми еще остается сто тысяч экю. Вошел Пьеркен. - Ну вот, милая Маргарита,- сказал он,- вот вы и разорены,- я предсказывал это, а вы не хотели слушать. Недурной аппетит у вашего отца. Ваши леса он проглотил сразу. Господин Конинкс, второй опекун, теперь находится в Амстердаме, где заканчивает ликвидацию своего состояния, эту-то минуту и выбрал Клаас, чтобы нанести удар. Нехорошо. Я только что написал старику Конинксу, но когда он приедет, все уже пойдет прахом. Вам придется вчинить отцу иск, процесс будет недолог, но позорен, а господин Конинкс не имеет права отказаться от него, таков закон. Вот плоды вашего упрямства. Признаете теперь, сколь я был предусмотрителен, сколь предан вашим интересам? - А я к вам с хорошими новостями,- сказал молодой де Солис мягким своим голосом.- Габриэль принят в Политехническую школу. Все препятствия к его приему устранены. Маргарита улыбкой поблагодарила друга и сказала: - Мои сбережения пригодятся! Марта! Завтра же начнем снаряжать Габриэля. Бедняжка Фелиция, придется нам поработать,- добавила она, целуя сестру в лоб - Завтра он приедет сюда на десять дней, в Париже он должен быть пятнадцатого ноября. - Прекрасный путь избрал Габриэль,- сказал нотариус, смерив взглядом Эммануила,- ему придется самому сколачивать себе состояние. Но, дорогая Маргарита, речь идет о спасении семейной чести; угодно вам на этот раз меня выслушать? - Нет,- ответила она,- если опять речь идет о браке. - Как же вы поступите? - Да никак. - Однако вы совершеннолетняя. - Да, буду через несколько дней. А какой вы мне предложите выход, чтобы согласовать наши интересы с нашим долгом по отношению к отцу и с честью семьи? - Ничего нельзя предпринять без вашего дядюшки. Итак, я зайду по его возвращении. - Прощайте,- сказала Маргарита. "Чем беднее, тем больше чудит",- подумал нотариус. - Прощайте,- произнес он вслух.- Господин директор, мое почтение! И он ушел, не попрощавшись ни с Фелицией, ни с Мартой. - Последние два дня я изучал гражданский кодекс и советовался со старым адвокатом, другом моего дяди,- сказал Эммануил с дрожью в голосе.- Завтра, если позволите, я поеду в Амстердам. Выслушайте меня, милая Маргарита... Он впервые так назвал ее, она поблагодарила его влажным взглядом, улыбкой и наклонением головы. Он замолчал, указав глазами на Фелицию и Марту. - Говорите при сестре,- сказала Маргарита.- И до этого разговора она уже примирилась с лишениями и трудом, она, такая кроткая и стойкая. Но пусть она знает, как необходима теперь бодрость. Сестры взялись за руки и поцеловались, точно упрочивая союз перед лицом опасности. - Оставьте нас, Марта. - Милая Маргарита,- продолжал Эммануил, и голос его был проникнут счастьем оттого, что он добился хоть малых прав любви,- я разузнал имена и адреса покупщиков, которые должны еще внести двести тысяч франков за вырубленный лес. Завтра же, если вы согласны, поверенный, действуя от имени господина Конинкса, который не откажется подтвердить его полномочия, предъявит им протест. Через шесть дней ваш дядя вернется, созовет семейный совет, и Габриэля объявят правоспособным, ведь ему уже минуло восемнадцать лет. А раз вы и брат ваш станете правомочны, то потребуете свои доли из стоимости леса, и господин Клаас принужден будет выплатить двести тысяч, так как на них, по вашей просьбе, будет наложен арест; что касается остальных причитающихся вам ста тысяч, то вы получите закладную на этот дом. Господин же Конинкс потребует гарантий на триста тысяч франков, которые составляют долю Фелиции и Жана. При таком положении ваш отец будет принужден перезаложить оршийское имение, уже заложенное за сто тысяч экю. Закон дает по закладным преимущество в пользу несовершеннолетних, имеющее обратную силу; таким образом все будет спасено. Отныне у господина Клааса будут связаны руки, земли ваши отчуждению не подлежат, а под собственные земли он ничего уже занять не может, и без того под них уже получены суммы, превышающие их стоимость. Дела устроятся по-семейному, без скандала, без процесса. Обстоятельства вынудят вашего отца быть более благоразумным в своих изысканиях, а то и совсем их прекратить. - Да,- сказала Маргарита,- но ведь доходов-то у нас никаких не будет? Сто тысяч франков, обеспеченные закладною на дом, ничего не принесут, так как мы в нем живем. Того, что мы получим с земель, принадлежащих отцу на Оршийской равнине, хватит лишь для выплаты процентов за триста тысяч франков, которые отец должен посторонним лицам,- так чем же мы будем жить? - Прежде всего,- заметил Эммануил,- если вы обратите в государственные ценные бумаги те пятьдесят тысяч франков, которые достанутся Габриэлю в качестве его доли, вы будете получать по нынешнему курсу свыше четырех тысяч франков ежегодного доходу, их хватит Габриэлю и на пансион и на все его содержание в Париже. Он не может располагать ни суммой, причитающейся по закладной на отцовский дом, ни ценными бумагами; таким образом, нечего бояться его расточительности, и вам будет заботой меньше. Затем, разве не останется на вашу долю полутораста тысяч франков? - Отец будет у меня просить,- сказала она с испугом,- и я не в силах буду ему отказать. - Ну что же, милая Маргарита, есть средство их спасти, устранившись от распоряжения ими. Внесите их в государственное казначейство на имя брата. Эта сумма даст вам двенадцать - тринадцать тысяч ежегодного дохода, на них вы проживете. А так как правоспособные несовершеннолетние все же не могут передавать свои права другому лицу без согласия семейного совета, то вы таким образом обеспечите себе три года спокойствия. За, это время ваш отец решит свою проблему или, вероятно, от нее откажется; став совершеннолетним, Габриэль вернет вам фонды, чтобы произвести расчет между всеми вами четырьмя. Маргарита попросила объяснить ей подробнее предписания закона, которые она с первого разу не усвоила. Поистине необычная сцена: двое влюбленных изучают гражданский кодекс, которым запасся Эммануил, чтобы истолковать своей возлюбленной закон относительно имущественных прав несовершеннолетних; вскоре она усвоила его благодаря врожденной женской проницательности, которой любовь придала еще большую остроту. На следующий день Габриэль вернулся в отцовский дом. Когда де Солис подвел его к Валтасару, сообщая, что он принят в Политехническую школу, отец с благодарностью пожал директору руку, заметив: - Очень рад. Следовательно, Габриэль станет ученым. - Брат, хорошенько работай,- сказала Маргарита, увидав, что Валтасар уже опять поднимается в лабораторию,- не растрачивай денег! Не отказывай себе в необходимом, но будь бережлив. В отпускные дни бывай у наших друзей, у наших родственников, чтобы не перенимать склонностей, разорительных для молодых людей. Пансион твой будет стоить почти тысячу экю, и тебе останется на мелкие расходы еще тысяча франков, этого должно хватить. - За него ручаюсь,- сказал Эммануил де Солис, похлопав своего ученика по плечу. Через месяц г-н де Конинкс, в согласии с Маргаритой, добился от Клааса всех нужных гарантий. Планы, столь мудро составленные Эммануилом де Солисом, были всецело одобрены и выполнены. Перед лицом закона, в присутствии родственника, суровая порядочность которого не знала уступок в вопросах чести, Валтасар, пристыженный продажей, на которую согласился только под натиском кредиторов, подчинился всем предъявленным ему требованиям. Довольный тем, что может восстановить ущерб, почти невольно нанесенный детям, он подписал документы, рассеянно взглянув на них, как и полагается ученому. Он потерял всякую предусмотрительность, вроде тех негров, которые утром за глоток водки продают жену, а вечером плачут о ней. Он не заботился даже о ближайшем будущем. Валтасар не спрашивал, каковы же будут источники его доходов после того, как он истратит последнее свое экю; он продолжал свои работы и покупки, не соображая, что только значится владельцем дома и имущества, что суровый закон не даст ему добыть ни гроша под имения, которые он лишь юридически охраняет. 1818 год кончился без каких бы то ни было несчастий. Сестры оплачивали воспитание Жана, а в домашних расходах удовлетворялись восемнадцатью тысячами франков ренты, которая была приобретена на имя Габриэля, аккуратно каждые полгода высылавшего им проценты. В декабре де Солис потерял дядю. Однажды утром Маргарита узнала от Марты, что отец продал коллекцию тюльпанов, мебель из переднего дома и все серебро. Ей пришлось опять покупать столовые приборы, которые она пометила своими инициалами. До этого дня она хранила молчание по поводу грабительства Валтасара, но вечером, после обеда, она попросила Фелицию оставить ее с отцом наедине, и когда он, как всегда, сел у камина, Маргарита сказала ему: - Папенька, вы вольны все продать здесь, даже детей. Мы безропотно вам подчинимся, но я принуждена заметить вам, что денег у нас нет, что мы едва дотянем до конца года. Мы с Фелицией должны работать день я ночь, чтобы закончить кружевное платье и из вырученных денег оплатить пансион Жана. Заклинаю вас, дорогой папенька, прекратите ваши работы! - Дитя мое, ты права; через полтора месяца все будет кончено! Я найду Абсолют или приду к выводу, что Абсолюта нельзя найти. Вы все станете миллионерами... - Оставьте нам пока хоть кусок хлеба,- ответила Маргарита. - У нас нет хлеба? - с испугом воскликнул Валтасар.- Нет хлеба у Клааса!.. А все наши имения? - В Вэньи вы свели лес. Но почва еще не расчищена, и там ничего не растет. Что же касается ваших оршийских ферм, то доходов с них нехватает для выплаты процентов на занятые вами суммы. - Чем же мы живем? - спросил он. Маргарита показала ему свою иголку и добавила: - Рента Габриэля поддерживает нас, но недостаточно. Концы с концами я сведу на этот год, если только вы не засыплете меня нежданными накладными, ведь вы не говорите ни слова о своих покупках в городе. Вот, думаю, денег нам хватит на три месяца, все распределяю в нашем небольшом хозяйстве, а тут вдруг приходит счет на поташ, цинк, серу, не знаю на что еще! - Дитя мое, еще полтора месяца терпения, потом я буду вести себя благоразумно. Ты увидишь чудеса, Маргариточка. - Пора вам подумать о делах. Вы все продали: картины, тюльпаны, серебро, у нас ничего не остается; по крайней мере не входите в новые долги. - Больше не войду,- сказал старик. - "Больше"! - вскричала она.- Значит, у вас они уже накопились? - Пустяки, безделица,- ответил он, краснея и отводя взгляд. Впервые Маргарита почувствовала унижение от того, как опустился отец, и так ей это было больно, что у нее нехватило мужества расспрашивать. Через месяц после этой сцены явился местный банкир и предъявил подписанный Клаасом вексель на десять тысяч франков. Когда Маргарита просила у банкира на день отсрочки, высказав сожаление, что ее не предупредили об этом платеже, он обратил ее внимание на то, что у торгового дома Проте и Шифревиль имеется еще девять векселей по десяти тысяч, сроком на каждый следующий месяц. - Все ясно! - воскликнула Маргарита.- Час настал. Она послала за отцом и в огромном волнении ходила по зале большими шагами, размышляя: "Надо найти сто тысяч франков, или отец попадет в тюрьму!.. Что делать?" Валтасар все не приходил. Устав его ждать, Маргарита поднялась в лабораторию. Она вошла и увидела отца среди огромной очень светлой комнаты, заставленной машинами и запылившимися стеклянными приборами; там и сям книги, на столах - разнообразнейшие химические вещества, все с этикетками и номерами. Беспорядок, характерный для вечно занятого ученого, грубо противоречил фламандским привычкам. Над этим множеством колб, реторт, металлов, кристалликов фантастической окраски, проб, подвешенных по стенам или сваленных на печь, царил Валтасар Клаас, без сюртука, с засученными, как у рабочего, рукавами и распахнутой грудью, на которой волосы так же поседели, как и на голове. Ужасающе пристально глаза его следили за пневматической машиной. Укрепленная над приемником двояковыпуклая стеклянная линза, наполненная спиртом, собирала солнечные лучи, падавшие сквозь круглое чердачное окно. Приемник стоял на особой подставке и соединялся проводами с огромной вольтовой дугой. Лемюлькинье, который передвигал подставку згой машины, установленной на подвижной оси так, чтобы линза всегда была перпендикулярна солнечным лучам, поднялся, весь черный от пыли, и сказал: - Стойте, барышня, не подходите! Поза Валтасара, казалось, преклонившего колени перед своей машиной, под падавшими прямо на него солнечными лучами, его поредевшие волосы, похожие на серебряные нити, его шишковатый череп, черты лица, напрягшиеся в сосредоточенном ожидании, необычность окружающих предметов, причудливые машины, выступавшие из темных углов обширного чердака,- все вместе поразило Маргариту, в испуге она решила: "Отец сошел с ума!" Она подошла к нему и шепнула на ухо: - Ушлите Лемюлькинье. - Нет, нет, дитя мое, он мне нужен; я жду результатов одного превосходного опыта, который другим не приходил в голову. Вот уже три дня мы подкарауливаем луч солнца. Я располагаю возможностью подвергнуть металлы действию сконцентрированного солнечного света и электрического тока в пустом пространстве. Видишь ли, сейчас произойдет самое сильное воздействие, каким только может располагать химик, и один только я... - Ах, папенька, чем превращать металл в газообразное состояние, лучше бы вы его сберегли, чтобы оплатить векселя... - Постой, постой! - Папенька, приходил господин Мерсктус: к четырем часам необходимо уплатить ему десять тысяч франков. - Да, да, сию минуту. Я подписал какие-то бумажонки сроком на этот месяц, это правда. Я рассчитывал найти Абсолют. Бог мой, будь у меня июльское солнце, мой опыт уже удался бы. Он схватился за волосы, сел в плохонькое камышовое кресло, и слезы навернулись у него на глаза. - Верно, барин! - сказал Лемюлькинье.- Вес это из-за подлого солнца, слабо светит, нерадивый увалень! И господин и слуга не обращали никакого внимания на Маргариту. - Оставьте нас, Мюлькинье,- сказала она. - Ах! Есть еще один опыт! - воскликнул Клаас. - Папенька, забудьте об опытах,- сказала дочь, когда они остались вдвоем,- вам нужно заплатить сто тысяч франков, а у нас ни гроша... Бросьте свою лабораторию, дело идет о вашей чести. Что с вами будет, ведь вы попадете в тюрьму! Неужели вы оскверните свои седины и имя Клаасов позором банкротства? Я этого не допущу. У меня хватит сил, чтобы справиться с вашим безумием, Как было бы ужасно, если бы под конец жизни вы очутились без куска хлеба. Не закрывайте глаз на наше положение, образумьтесь же наконец! - "Справиться с моим безумием"? - закричал Валтасар, выпрямляясь и пристальным, сверкающим взглядом окидывая дочь.- Безумием! - скрестив руки на груди, повторил он с таким величием, что Маргарита вздрогнула.- Ах, твоя мать так не сказала бы,- продолжал он,- она способна была постигнуть всю важность моих исканий, она изучала науку, чтобы понимать меня, знала, что я работаю ради человечества, а не из личного, корыстного расчета. Вижу, чувство любящей жены выше дочерней привязанности. Да, любовь прекраснейшее из чувств! "Образумиться"? - продолжал он, ударяя себя в грудь.- Разве я потерял разум? Разве я - не я? Мы бедны, моя дочь, ну что же, таково мое желание. Я ваш отец, повинуйтесь мне. Когда захочу, обогащу вас. Ваше богатство - та же нищета. А когда мне удастся разложить углерод, то я всю залу наполню алмазами, и это еще пустяк в сравнении с тем, чего я ищу. Можете подождать, ежели я извожусь в гигантских усилиях... - Отец, у меня нет права требовать от вас отчета в четырех миллионах безрезультатно поглощенных этим чердаком. Не стану говорить о матери, которую вы убили. Будь у меня муж, я, конечно, любила бы его так, как вас любила маменька. Я всем пожертвовала бы ради него, как она все принесла вам в жертву. По ее приказанию, я всецело посвятила себя вам, я доказала это тем, что до сих пор не выхожу замуж, лишь бы избавить вас от опекунского отчета. Но оставим прошлое, подумаем о настоящем. Моими устами говорит необходимость, которую вы сами создали. Нужны деньги для уплаты по вашим векселям, понимаете? Взять у нас нечего, разве только портрет нашего предка Ван-Клааса. Я пришла сюда во имя матери, которая сама оказалась слишком слабой, чтобы защитить детей от отца, и мне завещала противиться вам, я пришла во имя братьев и сестры, пришла, отец, во имя всех Клаасов - требовать, чтоб вы прекратили ваши опыты до тех пор, пока не составите себе состояния. Вы опираетесь на отцовские права, которые дают о себе знать только в том, что вы нас убиваете, а на моей стороне ваши предки и честь, их голоса громче, чем голос химии. Сначала семья, потом наука. Я слишком долго была покорной дочерью. - А теперь хочешь стать палачом? - сказал он слабеющим голосом. Маргарита убежала, чтобы не изменить взятой на себя роли, ей показалось, что к ней