нем воплощались Бретань и счастливое детство, то для него вся жизнь была в Пьеретте. Бриго было шестнадцать лет, и он еще не умел ни рисовать, ни начертить какой-нибудь карниз в разрезе; он еще очень многого не знал; но, работая сдельно, он зарабатывал уже до четырех - пяти франков в день. Значит, он мог остаться в Провене и поступить в обучение к лучшему местному столяру, чтобы находиться всегда вблизи Пьеретты и охранять ее. Бриго не колеблясь принял это решение. Он поспешил в Париж, взял расчет, забрал свою рабочую книжку, пожитки и инструменты. Спустя три дня он был уже подмастерьем у Фраппье, лучшего столяра в Провене. Работящие, степенные подмастерья, не буяны и не любители кабаков - поистине редкость, и хозяева дорожили таким юношей, как Бриго. Чтобы закончить историю водворения бретонца в Провене, скажем только, что через две недели он был уже старшим подмастерьем, получал стол и квартиру у Фраппье, который обучил его черчению и расчетам. Этот столяр жил на Большой улице, в каких-нибудь ста шагах от продолговатой маленькой площади, в конце которой находился дом Рогронов. Бриго затаил любовь в глубине сердца и не совершил ни малейшей неосторожности. Он выведал у г-жи Фраппье историю Рогронов; она рассказала ему, каким путем старый трактирщик ухитрился завладеть наследством старика Офре. Бриго получил также сведения о характере галантерейщика Рогрона и его сестры. Он встретил как-то утро": на рынке Пьеретту с Сильвией и внутренне содрогнулся, заметив, что девочка тащит тяжелую корзину с провизией. В воскресенье, чтобы посмотреть на Пьеретту, он пошел в церковь и увидел там маленькую бретонку в праздничном наряде. Тут только Бриго понял впервые, что Пьеретта была мадемуазель Лоррен. Пьеретта заметила своего друга, но тайком подала ему знак, чтобы он продолжал тщательно скрываться. Ее выразительный жест был не менее красноречив, чем тот, что обратил его в бегство две недели тому назад Какое же состояние он должен нажить за десять лет, чтобы жениться на своей маленькой подруге, - ведь она получит в наследство от Рогронов дом, сто арпанов земли и двенадцать тысяч франков ренты, не считая того, что они скопят за эти годы! Упорный бретонец не хотел пытать счастья, не вооружившись сперва недостающими ему знаниями. Пока речь шла только о теории - безразлично было, обучаться ли в Париже или в Провене, и он предпочитал оставаться подле Пьеретты; он хотел к тому же поделиться с ней своими планами и сказать ей, что она всегда может рассчитывать на его защиту. Наконец он просто не в силах был расстаться с ней, не проникнув в тайну ее бледности, не поняв, почему даже в глазах - откуда жизнь уходит обычно позже всего - появилось у нее мертвенное выражение, не узнав причины страданий, придававших ей вид существа, обреченного и готового упасть под косой смерти. Два трогательных жеста Пьеретты, отнюдь не отвергавшей его дружбы, но предписывавшей ему величайшую осторожность, наполнили ужасом сердце бретонца. Пьеретта явно приказывала ему не искать с ней свидания и ждать, иначе ей грозит опасность, гибель. Выходя из церкви, она посмотрела на него украдкой, и он заметил, что глаза ее полны слез. Но бретонцу легче было бы найти квадратуру круга, чем догадаться о том, что происходило в доме Рогронов со времени его появления. С тревожным предчувствием спустилась из своей комнаты Пьеретта в тот день, когда Бриго разбудил ее от утреннего сна, представ перед ней, как сновидение. Если мадемуазель Рогрон встала с постели и открыла окно, значит, она услышала, конечно, песню, эти слова, столь предосудительные для ушей старой девы; но Пьеретта даже и не подозревала, откуда у ее кузины такое проворство. У Сильвии были серьезные основания вскочить и броситься к окну. Уже с неделю как странные секретные дела и жестокие чувства волновали главных действующих лиц салона Рогронов. Этим необычайным событиям, тщательно скрываемым всеми их участниками, суждено было холодной лавиной обрушиться на Пьеретту. Мир тайных побуждений, заслуживающих, пожалуй, названия скверны человеческого сердца, можно обнаружить иной раз и в основе некоторых переворотов - политических, социальных или семейных; но, говоря о нем, следует пояснить, быть может, что алгебраическая его формула, в общем правильная, грешит неточностью. Эти тайные расчеты действуют отнюдь не так грубо, как изображает история. Если передавать все иносказания, ораторские уловки, длительные рассуждения, где ум намеренно затемняет то, что он якобы пытается разъяснить, и где под медоточивыми речами скрываются ядовитейшие умыслы, - потребовалась бы не менее объемистая книга, чем великолепная поэма под заглавием "Кларисса Гарлоу". И мадемуазель Абер и мадемуазель Сильвия одинаково жаждали выйти замуж; но одна из них была на десять лет моложе другой, и Селеста Абер могла надеяться, что все состояние Рогронов достанется ее детям. Сильвии должно было вскоре исполниться сорок два года - возраст, в котором вступление в брак уже не безопасно. Когда, ища друг в друге поддержки, обе девы поделились своими мыслями, Селеста Абер, подученная мстительным аббатом, рассказала Сильвии о смертельном риске, которому та могла подвергнуться. Полковник Гуро, сорокапятилетний холостяк, человек плотный, горячий, здоровый, как закаленный в боях солдат, предназначен был осуществить развязку волшебных сказок: "Они стали жить-поживать, и у них было много детей". Но это счастье повергло Сильвию в трепет, она боялась смерти, ибо мысль о ней внушает непобедимый ужас всякому, кто состарился в одиночестве. А между тем образовалось министерство Мартиньяка - вторая победа палаты депутатов, свергнувшей министерство Виллеля. Партия Винэ ходила по Провену с высоко поднятой головой. Винэ, сделавшись теперь первым адвокатом во всем Бри, по народному выражению, загребал деньги лопатой. Он стал персоной. Либералы предрекали ему блестящую карьеру, прочили его в депутаты, в генеральные прокуроры. Что же касается полковника - тот мог стать мэром Провена. Ах! Царить в Провене подобно г-же Гарслан, быть женою мэра - против такой соблазнительной надежды Сильвия не могла устоять; она решила посоветоваться с врачом, пренебрегая даже риском поставить себя в смешное положение. Две девицы, из коих одна чувствовала себя победительницей и считала, что водит другую за нос, прибегли к хитрости, которой так ловко умеют пользоваться женщины, наставляемые духовниками. Было бы неосторожно обратиться за советом к врачу либералов, г-ну Неро, конкуренту г-на Мартене. И вот Селеста Абер предложила Сильвии спрятаться у нее в туалетной комнате, пока сама она, якобы для себя, будет советоваться с г-ном Мартене, своим пансионским врачом. Сговорился ли г-н Мартене с Селестой или нет, но он заявил своей пациентке, что некоторая - правда, небольшая - опасность существует уже и для тридцатилетней девицы. - Впрочем, сложение ваше, - заметил он напоследок, - позволяет вам ничего не опасаться. - А если женщине уже за сорок? - осведомилась мадемуазель Селеста Абер. - Замужней сорокалетней женщине, имевшей уже детей, бояться нечего. - А девице, в полном смысле слова девице, - как мадемуазель Рогрон, например? - Девице в полном смысле слова? Двух мнений тут быть не может, - сказал г-н Мартене. - Благополучные роды были бы одним из тех чудес, которые посылаются иногда господом богом, но весьма редко. - А почему? - спросила Селеста Абер. В ответ врач пустился в ужасные патологические описания; он объяснил, что эластичность, которой природа наделяет мускулы и кости, в известном возрасте исчезает, особливо же если женщина в силу своей профессии, подобно мадемуазель Рогрон, вела в течение многих лет сидячий образ жизни. - Так что если добродетельной девице за сорок, она уже не должна выходить замуж? - Или же должна повременить, - отвечал врач, - но тогда это уже будет не брак, а союз, основанный на общности интересов, - иначе не назовешь! Словом, из этого разговора можно было вывести серьезное, научно обоснованное, несомненное и ясное заключение, что, перевалив за сорок лет, добродетельная девица не слишком-то должна стремиться выйти замуж. Когда г-н Мартене ушел, мадемуазель Селеста Абер увидела, что лицо у мадемуазель Рогрон пошло желтыми и зелеными пятнами, зрачки расширились - короче говоря, она была в ужасном состоянии. - Вы так сильно любите полковника? - спросила ее Селеста. - Я еще надеялась... - отвечала старая дева. - Ну так повремените! - по-иезуитски посоветовала мадемуазель Абер, прекрасно зная, что полковник дожидаться не станет. Возникали сомнения по поводу нравственной стороны подобного брака. Сильвия отправилась испытывать свою совесть в исповедальню. Суровый духовник объяснил ей взгляды церкви, которая видит в браке только продолжение рода человеческого, не одобряет вторичных браков и порицает страсть, не имеющую целью благо общества. Сильвией Рогрон овладела полная растерянность. Под влиянием внутренней борьбы страсть ее достигла необычайной силы и манила ее тем необъяснимым соблазном, которым со времен Евы привлекает женщин запретный плод. Смятение мадемуазель Рогрон не могло ускользнуть от проницательного взора стряпчего. Однажды вечером, после карт, Винэ подошел к своему дорогому другу Сильвии, взял ее за руку и усадил рядом с собой на диван. - Вы чем-то встревожены? - тихо спросил он. В ответ она грустно кивнула головой. Стряпчий дождался ухода Рогрона и, оставшись наедине со старой девой, выпытал у нее всю подноготную. "Ловко сыграно, аббат! Но ты сыграл мне только на руку", - подумал он, узнав о тайных совещаниях, устроенных Сильвией, и о беседе с духовником, чреватой опасными последствиями. Пояснения, данные хитрой судейской лисой, были еще страшнее, чем пояснения врача; Вина советовал Сильвии выйти замуж, но не раньше, чем через десять лет, чтобы не подвергать себя опасности. Стряпчий дал себе клятву, что все состояние Рогронов достанется Батильде. Потирая руки и хищно вытянув свою мордочку, он побежал догонять мадемуазель де Шаржбеф и ее мать, которые ушли вперед со слугой, несшим фонарь. Влияние целителя душ - аббата Абера - вполне уравновешивалось влиянием целителя карманов - Винэ. Рогрон не отличался особенной набожностью, так что два человека в черном платье - служитель церкви и служитель закона - располагали равными силами. Узнав, что мадемуазель Абер, надеявшаяся женить на себе Рогрона, одержала победу над Сильвией, колеблющейся между страхом смерти и желанием стать баронессой, стряпчий усмотрел возможность устранить полковника с поля битвы. Он достаточно знал Рогрона, чтобы найти способ женить его на прекрасной Батильде. Рогрон не устоял перед чарами мадемуазель де Шаржбеф. Винэ не сомневался, что в первый же раз, как Рогрон останется наедине с Батильдой и с ним, вопрос об этом браке будет решен. Рогрон дошел до того, что не сводил глаз с мадемуазель Абер, так он боялся взглянуть на Батильду. Винэ только что убедился, до какой степени Сильвия влюблена в полковника. Он понял всю власть подобной страсти над старой девой, снедаемой к тому же благочестием, и нашел вскоре способ погубить одним ударом Пьеретту и полковника, замышляя сделать так, чтобы они устранили один другого с его пути. На следующее утро он встретил после судебного заседания полковника и Рогрона, с которыми, по установившемуся обыкновению, он ежедневно прогуливался. Совместная прогулка этих трех человек неизменно вызывала в городе толки. Такой триумвират, внушавший ужас супрефекту, судейским чинам и партии Тифенов, был гордостью провенских либералов. Взять хотя бы Винэ - он редактировал "Вестник", он был главой партии; полковник Гуро - ответственный редактор - был ее рукой; Рогрон со своими деньгами был ее жизненным нервом и считался связующим звеном между комитетами либеральной партии Провена и Парижа. Если послушать Тифенов, эти три человека вечно замышляли что-нибудь против правительства, тогда как либералы называли их с восторгом защитниками народа. Когда стряпчий увидал, что Рогрон направляется к площади, чтобы вовремя попасть к обеду, он задержал полковника, взяв его под руку. - Ну вот, полковник, - сказал он ему, - я сниму сейчас тяжкое бремя с ваших плеч; вам достанется жена получше Сильвии: взявшись с умом за дело, вы года через два женитесь на маленькой Пьеретте Лоррен. И он рассказал Гуро, каких результатов добился иезуит своим маневром. - Удар недурен! Коварный фехтовальщик! - сказал полковник. - Пьеретта очаровательное создание, - серьезным тоном продолжал Вина, - и вы, полковник, будете счастливы до конца дней своих; у вас такое цветущее здоровье, что вам не придется испытать неприятностей, обычных при неравных браках; но не воображайте, что так легко сменить тяжелый жребий на завидный. Обратить вашу возлюбленную в наперсницу - операция не менее опасная, чем в вашем военном ремесле форсировать реку под огнем неприятеля. С ловкостью, присущей вам как кавалерийскому полковнику, вы изучите позиции и будете действовать так же искусно, как действовали мы до сих пор, чему и обязаны теперешним нашим положением. Если я буду когда-нибудь генеральным прокурором, почему бы вам в будущем не управлять округом? Ах, если бы вам стать выборщиком, многого бы мы достигли: я купил бы голоса этих двух чиновников, возместив им убытки из-за потери службы, и мы получили бы большинство. Я заседал бы в палате подле Дюпенов, Казимиров Перье и прочих. Полковник давно уже подумывал о Пьеретте, но тщательно скрывал свои мысли; его грубость с Пьереттой была лишь показной. Девочка не могла понять, почему этот человек, якобы старый товарищ ее отца, так дурно с ней обращался при всех, а встретившись с глазу на глаз, по-отечески ласково брал ее за подбородок. После того как Вина сообщил ему, какой ужас внушает Сильвии брак, Гуро искал случая застать Пьеретту одну, и грубый полковник проявлял тогда чисто кошачью мягкость: он рассказывал ей, каким храбрецом был Лоррен, и жалел бедную девочку, потерявшую такого отца. За несколько дней до появления Бриго Сильвия застала как-то Гуро и Пьеретту вместе. Исступленная, чисто монашеская ревность овладела ее сердцем. Ревность - страсть в высшей степени легковерная, подозрительная и дает простор фантазии, но разума от нее не прибавляется, наоборот, она отнимает его; ревность должна была породить у такой особы, как Сильвия, самые нелепые подозрения. Старая дева вообразила, что не кто иной, как полковник, пропел Пьеретте песнь о новобрачной. Сильвии казалось, что она не без оснований подозревает в этом Гуро, ведь уже с неделю в его обращении с ней произошла перемена. За всю ее одинокую жизнь Гуро был единственным мужчиной, оказывавшим ей внимание, и она напряженно всматривалась в него, стараясь его понять; то воскресающие, то гибнущие надежды придали ему в ее глазах такую значительность, что он стал для нее каким-то психические миражем. По меткому народному выражению, чем больше смотришь, тем меньше видишь. Так было и с нею. Она то и дело преодолевала в себе, гнала от себя прочь мысль об этом мнимом соперничестве. Она сравнивала себя с Пьереттой: ей уже за сорок, у нее седые волосы, а Пьеретта - очаровательная, беленькая девочка с нежными глазами, способными согреть даже сердце мертвеца. Сильвии приходилось слышать, что пятидесятилетние мужчины чувствуют слабость к девочкам вроде Пьеретты. Прежде чем полковник остепенился и зачастил к Рогронам, Сильвии не раз приходилось слышать в салоне Тифенов странные вещи о Гуро и его нравах. У старых дев такие же преувеличенно платонические взгляды на любовь, как и у молоденьких, двадцатилетних девушек; как и все, кто лишен жизненного опыта и не испытал, в какой мере непреодолимая сила общественных условий изменяет, искажает и губит благородные и прекрасные идеи, - они верят в беззаветную и вечную любовь. Мысль, что полковник может обмануть ее, словно обухом по голове ударила Сильвию. В то утро старая дева, проснувшись, пролежала еще некоторое время в постели, подобно всем праздным, одиноким людям; она неотступно думала о себе, о Пьеретте и о романсе, в котором упоминалась свадьба. Вместо того чтобы разглядеть влюбленного сквозь щелку в ставне, она по глупости распахнула окно, не сообразив, что Пьеретта может ее услышать. Если бы она обладала простейшей шпионской сноровкой, она увидела бы Бриго, и начавшаяся в этот миг роковая драма не разыгралась бы. Несмотря на свою слабость, Пьеретта вытащила деревянные засовы из кухонных ставней, распахнула створки и закрепила их крючками, потом пошла в коридор отворить двери в сад. Она вооружилась разнообразными метелками для чистки ковра, подметания столовой, коридора, лестниц, чтобы всюду прибрать тщательней любой служанки, будь то даже голландка: девочка так боялась выговоров! Она была счастлива, если видела маленькие бледно-голубые и холодные глазки своей кузины не то чтобы довольными - такими они никогда не бывали, - но хотя бы спокойными, после того как Та осмотрит все взглядом собственника, пронзительным взглядом, подмечающим то, что ускользает даже от самых наблюдательных глаз. Пьеретта была вся в испарине, когда вернулась на кухню, чтобы привести там все в порядок, затопить печку и отнести в комнату кузена и кузины жар для растопки камина и теплую воду для умывания, которой на ее долю никогда не оставалось. Она накрыла стол к завтраку и затопила печь в столовой. Выполняя свои разнообразные обязанности, она бегала на погреб за вязанками хвороста, попадая из холодного помещения в теплое, из теплого - в холодное и сырое. Такие стремительные переходы, проделанные с юношеской порывистостью, зачастую для того только, чтобы избежать окрика или выполнить какое-нибудь приказание, подрывали ее здоровье. Пьеретта не знала, что она больна. Но она начинала чувствовать недомогание, у нее появились странные вкусы, она их тщательно скрывала; она полюбила салат и тайком с жадностью ела его даже неприправленным. По детской неопытности она и не подозревала, что это признаки тяжелой болезни, требующей серьезного лечения. Если бы до появления Бриго доктор Неро, который мог считаться виновником смерти ее бабушки, сообщил внучке о грозящей ей смертельной опасности, Пьеретта только улыбнулась бы: жизнь ее была так горька, что смерть она готова была встретить с радостью. К физическим страданиям девочки присоединялась еще и тоска по родной Бретади - болезнь настолько известная, что даже командиры тех полков, где есть бретонцы, с нею считаются, - но теперь Пьеретта полюбила Провен. Золотистый цветок дрока, песня, присутствие Друга детства оживили ее, - так оживает и зеленеет после проливного дождя поникшее от засухи растение. Ей захотелось жить, ей показалось даже, что она и не страдала вовсе! Робко проскользнув к кузине, Пьеретта поставила кувшин с теплой водой, затопила камин, обменялась с Сильвией несколькими словами, пошла будить своего опекуна, а потом спустилась вниз за молоком, хлебом и всею провизией, доставляемой на дом. Она постояла некоторое время на пороге, надеясь, что Бриго догадается вернуться; но Бриго шагал уже по пути в Париж. Убрав столовую, она хлопотала на кухне, когда услышала, что кузина ее спускается по лестнице. Мадемуазель Сильвия Рогрон появилась в домашнем платье из светло-коричневой тафты, в тюлевом чепце с бантами, с кое-как приколотыми накладными волосами, в накинутой поверх платья кофте и комнатных туфлях без задников. Она уже произвела осмотр всего дома и пришла к двоюродной сестре, дожидавшейся ее распоряжений относительно завтрака. - А-а! Вы здесь, влюбленная девица? - спросила Сильвия насмешливо-веселым тоном. - Что вы сказали, кузина? - Вы и вошли ко мне и вышли крадучись, а между тем вам бы следовало знать, что у меня есть о чем поговорить с вами. - Со мной? - Вам нынче ночью, точно принцессе какой, пропета была серенада. - Серенада? - воскликнула Пьеретта. - Серенада? - передразнила ее Сильвия. - У вас есть возлюбленный, - А что это значит "возлюбленный", кузина? Уклонившись от прямого ответа, Сильвия сказала: - Посмейте отрицать, мадемуазель, что под окна к нам приходил какой-то мужчина и говорил с вами о свадьбе! Вечные преследования научили Пьеретту неизбежным для рабыни хитростям, и она решительно ответила: - Я не знаю, о чем вы говорите... - К кому вы обращаетесь? К собаке, что ли? - язвительно спросила старая дева. - ..о чем вы говорите, кузина, - смиренно поправилась Пьеретта. - И вы не вскакивали с постели, не подбегали босиком к окну? Этак и простудиться недолго! Ага! Попалась! Не лгите, без вас тут не обошлось. Вы, может статься, и не разговаривали вовсе с вашим возлюбленным? - Нет, кузина. - За вами водится немало недостатков, но я не думала, что вы ко всему прочему еще и лгунья. Советую вам хорошо поразмыслить, мадемуазель. Вы должны все рассказать, должны объяснить вашему кузену и мне нынешнюю утреннюю сцену, не то опекуну вашему придется прибегнуть к строгим мерам. Терзаясь ревностью и любопытством, старая дева пустила в ход запугивания. Пьеретта же, подобно всем невыносимо страдающим людям, замкнулась в молчании. Молчание для преследуемых - единственный способ одолеть противника: оно отбивает лихие атаки завистников, варварские налеты врагов; оно дает полную, всесокрушающую победу. Что может быть совершеннее молчания? Оно абсолютно; не является ли оно одним из способов приобщиться к бесконечности? Сильвия украдкой наблюдала за Пьереттой. Лицо у девочки зарделось, но неровным румянцем: яркие, зловещие пятна выступили у нее на скулах. При виде этих болезненных симптомов всякая мать немедленно переменила бы свое обращение; она посадила бы девочку к себе на колени, расспросила бы ее; она давно бы с восхищением подметила тысячу признаков полнейшей невинности Пьеретты; она догадалась бы о ее болезни и поняла бы, что соки и кровь человеческого тела, отклонившиеся от правильного пути, сперва расстраивают пищеварение, а потом вредят легким. Этот зловещий румянец сказал бы ей о смертельной опасности, которая угрожала Пьеретте. Но чуждая семейных привязанностей, ничего не зная ни об уходе за маленькими детьми, ни о бережном отношении к отроческому возрасту, старая дева лишена была всякой снисходительности и отзывчивости, ибо они вырабатываются лишь в результате супружеской и семейной жизни. От пережитых страданий ее сердце не только не смягчилось, но совсем зачерствело. "Она покраснела - значит, виновата!" - решила Сильвия. Молчание Пьеретты было истолковано в самую дурную сторону. - Пьеретта, - сказала она, - нам надо поговорить, прежде чем кузен ваш спустится вниз. Пойдемте же, - прибавила она более мягким тоном. - Закройте дверь на улицу. Если кто-нибудь придет, то позвонит, и мы услышим. Несмотря на поднимавшийся над рекою сырой туман, Сильвия повела Пьеретту по посыпанной песком дорожке, извивавшейся между лужайками, к террасе из туфа - живописной маленькой набережной, украшенной ирисами и водяными растениями. Старая кузина изменила свою тактику: она решила попробовать взять Пьеретту лаской. Гиена притворилась кошечкой. - Пьеретта, - сказала она, - вы уже не ребенок, вам скоро пойдет пятнадцатый год, и нет ничего удивительного, если у вас появится возлюбленный. - Но, кузина, - сказала Пьеретта, глядя с ангельской кротостью на Сильвию, постаравшуюся придать своему злому, холодному лицу ласковое выражение, словно она стояла за прилавком, - что значит "возлюбленный"? Сильвия не умела точно и в благопристойной форме разъяснить своей воспитаннице, что такое "возлюбленный". Не оценив очаровательной наивности этого вопроса, она заподозрила в нем притворство. - Возлюбленный, Пьеретта, это человек, который любит нас и хочет на нас жениться. - А-а! - сказала Пьеретта. - Когда у нас в Бретани бывает сговор, мы называем молодого человека нареченным! - Ну так вот! Поймите, что если вы признаетесь в своих чувствах к какому-либо мужчине, в этом не будет ничего дурного, дитя мое. Дурно делать из этого тайну. Не приглянулись ли вы какому-нибудь из тех мужчин, что здесь бывают? - Не думаю. - А вам тоже никто из них не нравится? - Никто. - Это правда? - Правда. - Поглядите на меня, Пьеретта. Пьеретта посмотрела на двоюродную сестру. - Но какой-то мужчина окликнул вас с площади нынче утром? Пьеретта опустила глаза. - Вы подошли к окну, открыли его и что-то сказали! - Нет, кузина, я просто хотела посмотреть, какая погода. На площади я заметила какого-то крестьянина. - Пьеретта, после вашего первого причастия вы очень исправились, вы стали послушной и благочестивой, вы любите бога и своих родных; я довольна вами, а если не говорила вам об этом, то единственно для того, чтобы вы не возгордились... Приниженность, покорность, безропотное молчание ужасная старая дева считала добродетелями! Одно из сладостнейших утешений для страдальцев, страстотерпцев, художников, обреченных завистью и злобой на жестокие муки, - встретить в самый тягостный час своих страданий похвалу там, где они встречали обычно лишь несправедливость и порицание. Пьеретта с нежностью подняла глаза на кузину, готовая простить ей все, что от нее вытерпела. - Но если это только притворство, если вы змея, которую я отогрела на своей груди, - тогда вы гнусное, ужасное создание! - Мне, кажется, не в чем упрекнуть себя, - сказала Пьеретта, почувствовав, как болезненно сжалось у нее сердце, когда вслед за неожиданной похвалой она услышала злобное рычание гиены. - Знаете ли вы, что ложь - смертный грех? - Да, кузина. - Ну, так вот, перед лицом бога, - воскликнула старая дева, торжественно обводя рукою небо и всю окрестность, - поклянитесь мне, что вы не знаете этого крестьянина! - Я такой клятвы не дам, - сказала Пьеретта. - А, гадючка, значит, это был не крестьянин! Спасаясь от нравственной пытки, Пьеретта, как испуганная лань, бросилась в сад. Но кузина исступленным голосом звала ее обратно. - Звонят! - крикнула девочка. "У-у, маленькая тихоня, - подумала Сильвия, - она хитра, и теперь я уверена, что этот змееныш обольщает полковника. Мы говорили при ней, что он барон, и она это слышала. Мечтает стать баронессой! Вот дура-то! Ну, я живо от нее избавлюсь, отдам куда-нибудь в ученье - и дело с концом". Сильвия так поглощена была своими мыслями, что не заметила брата, который шел к ней по аллее, осматривая георгины, пострадавшие от утренних заморозков. - О чем ты так задумалась, Сильвия? Мне показалось, что ты смотришь на рыб. Есть ведь такие, что выскакивают иногда из воды. - Нет... - тихо ответила она. - Ну, как ты спала? - И он принялся рассказывать ей свои сны. - Погляди, не правда ли, лицо у меня нынче словно тисканное? (Еще одно выражение из словаря Рогрона.) С тех пор как Рогрон питал любовь, или - чтоб не осквернять этого слова - вожделение, к мадемуазель де Шаржбеф, он очень заботился о своей внешности и обо всей своей особе. Пьеретта спустилась с крыльца и доложила издали, что завтрак подан. При виде двоюродной сестры Сильвия стала желто-зеленой; в ней закипела желчь. Осмотрев коридор, она заявила, что Пьеретта должна была бы натереть там пол. - Я натру, если вам угодно, - ответил этот ангел, не подозревая даже, как опасна подобная работа для молодых девушек. Столовая была прибрана так, что не к чему было придраться. Сильвия села за стол и в течение всего завтрака требовала то одно, то другое - о чем в спокойном состоянии она и не вспомнила бы, и все это только затем, чтобы заставить Пьеретту вскакивать в тот момент, когда бедная девочка принималась за еду. Но этого мучительства старой деве было мало, она выискивала повод для нападок и внутренне бесилась, не находя его. Если бы к завтраку были яйца, она, несомненно, сказала бы, что ее яйцо недоварено или переварено. Едва отвечая на глупые вопросы брата, она, однако, только на него и глядела. Пьеретты она словно и не замечала. Этот маневр очень больно задевал девочку. Она принесла кузине и кузену к кофе сливки в большом серебряном кубке, согрев его в кастрюле с кипящей водой. Брат и сестра сами по вкусу наливали себе сливок в сваренный Сильвией черный кофе. Тщательнейшим образом размешивая в своей чашке любимый напиток - одну из услад своей жизни, - Сильвия заметила в нем несколько кофейных порошинок; она с подчеркнутым вниманием выудила коричневую пыльцу и, нагнувшись, стала разглядывать ее. Гроза разразилась. - Что с тобой? - спросил Рогрон. - Со мной?.. Не угодно ли? Мадемуазель подсыпала мне в кофей золы! Как приятно пить кофей с золой!.. Впрочем, что тут удивительного: нельзя делать двух дел разом. Много она думала о кофее! Если бы нынче утром у нее на кухне летал скворец, она и его бы не заметила! Где уж было заметить золу? Велика важность: кофей для двоюродной сестры! Очень ее это тревожит! Тем временем она вылавливала и собирала на краешке тарелки нерастаявший сахар и несколько крупинок кофея, проскользнувших сквозь ситечко. - Ведь это кофей, кузина, - сказала Пьеретта. - А-а, значит, я лгу? - крикнула Сильвия, испепеляя Пьеретту своим взглядом, который обладал способностью злобно сверкать в минуты гнева. Организмы, не испытавшие опустошительного воздействия страстей, сохраняют в себе массу жизненных токов. Способность гневно сверкать глазами тем крепче укоренилась у мадемуазель Рогрон, что в своей лавке она пользовалась могуществом этого взгляда и, вытаращив глаза, наводила трепет на подчиненных. - Я бы советовала вам найти для себя какие-нибудь оправдания, вы заслуживаете, чтобы вас выгнали из-за стола и отправили есть на кухню. - Да что это с вами обеими? - воскликнул Рогрон. - Вы нынче утром точно белены объелись! - Мадемуазель прекрасно знает, за что я на нее сержусь. Я даю ей время подумать и прийти к какому-либо решению, прежде нежели расскажу обо всем тебе; я слишком добра к ней, она этого не стоит. Пьеретта смотрела в окно на площадь, чтобы не видеть страшных глаз двоюродной сестры. - Но она меня не слушает, словно я обращаюсь не к ней, а к этой сахарнице! Однако у нее тонкий слух, недаром же она с верхнего этажа отвечает тому, кто стой г внизу. Она изрядно испорчена, твоя воспитанница! Так развращена, что и рассказать невозможно, и не жди ты от нее ничего хорошего - слышишь, Рогрон? - В чем же она так сильно провинилась? - спросил Рогрон у сестры. - Подумать только! В ее годы! Раненько же она начинает! - крикнула в бешенстве старая дева. Чтобы овладеть собой, Пьеретта принялась убирать со стола, она не знала, как себя держать. Хотя подобные сцены и не были для нее редкостью, она до сих пор не могла к ним привыкнуть. Она совершила, видимо, какое-то преступление, если кузина так разгневалась. Она все думала, в какое бешенство пришла бы Сильвия, узнав, что она разговаривала с Бриго. Его бы отняли у нее - не иначе! Тысяча тревожных мыслей молнией пронеслась в мозгу этой маленькой рабыни, и она решила хранить упорное молчание о случае, который не вызывал в ней упреков совести. Ей пришлось выслушать так много резких и суровых слов, так много обидных намеков, что, выйдя на кухню, она почувствовала нервные спазмы в желудке, и у нее началась ужасная рвота. Просить о помощи она не посмела, ибо отнюдь не была уверена, что ей чем-либо помогут. Она вернулась смертельно бледная в столовую, сказала, что плохо себя чувствует и, держась за перила, стала с трудом взбираться к себе по лестнице, чтобы лечь в постель, - ей казалось, что настал ее последний час. "Бедный Бриго!" - думала она. - Она захворала, - сказал Рогрон. - Захворала? Она? Это просто фокусы! - умышленно громко, чтобы быть услышанной, ответила Сильвия. - Нынче утром, небось, она не была больна! Этот последний удар окончательно сразил Пьеретту, она легла в постель, обливаясь слезами и моля бога взять ее из этого мира. Уже с месяц, как Рогрону не приходилось больше относить Гуро газету "Конститюсьонель"; полковник предупредительнейшим образом сам являлся за нею, беседовал с Рогроном и уводил его гулять, если погода была хороша. Уверенная, что увидит полковника и сможет его расспросить, Сильвия постаралась одеться по-кокетливее. В представлении старой девы кокетливо одеться - значило нарядиться в зеленое платье, желтую кашемировую шаль с красной каймой и белую шляпу с жиденькими серыми перьями. К тому времени, когда должен был явиться полковник, Сильвия засела в гостиной, задержав там брата, которого заставила остаться в халате и домашних туфлях. - Прекрасная погода, полковник, - сказал Рогрон, заслышав грузную поступь Гуро, - но я еще не одет; сестра хотела было уйти, а я должен был стеречь дом; подождите меня. Рогрон оставил Сильвию наедине с полковником. - Куда это вы собрались? Вы так прелестно одеты, - промолвил Гуро, заметив на длинном рябоватом лице старой девы какое-то торжественное выражение. - Я хотела было выйти из дому, но девочка нездорова, и мне пришлось остаться. - А что с ней? - Не знаю, она сказала, что хочет полежать в постели. В результате своего союза с Винэ Гуро был всегда начеку, во всем осторожен, чтобы не сказать недоверчив. Стряпчий, несомненно, захватил себе львиную долю. Он был полным хозяином в газете, редактировал ее и за это присваивал себе все доходы, тогда как полковник, ответственный редактор, почти ничего не получал. Винэ и Курнан оказали Рогронам огромные услуги, а он, отставной полковник, не мог быть ничем им полезен. Кто будет депутатом? Винэ. Кто был выборщиком? Винэ. К кому обращались за советами? К Винэ! Наконец Гуро по меньшей мере столь же ясно, как сам Винэ, видел, какую сильную и глубокую страсть зажгла в Рогроне прекрасная Батильда де Шаржбеф. Страсть эта - последняя страсть мужчины - доходила до безумия. Трепет охватывал холостяка при звуке голоса Батильды. Весь во власти своих желаний, Рогрон их скрывал, не смея надеяться на возможность такого брака. Чтобы испытать галантерейщика, полковник надумал сказать ему, что собирается просить руки Батильды; Рогрон побледнел, узнав о таком опасном сопернике, он стал холоден, почти враждебен к Гуро. Винэ, таким образом, во всех отношениях господствовал в доме Рогронов, тогда как он, полковник, был связан с этим домом лишь сомнительными узами нежных чувств, с его стороны - фальшивых, со стороны же Сильвии - еще ничем не проявившихся. Когда стряпчий рассказал ему об уловке священника и посоветовал, порвав с Сильвией, заняться Пьереттой, совет его совпал с тайной склонностью самого полковника. Но, пораздумав над тем, какой умысел мог скрываться за словами стряпчего, и тщательно обследовав все поле действия, полковник заподозрил в своем союзнике надежду рассорить его с Сильвией и, воспользовавшись страхом старой девы, добиться, чтобы все состояние Рогронов попало в руки мадемуазель де Шаржбеф. После ухода Рогрона, оставшись вдвоем с Сильвией, он насторожился, стараясь по малейшим приметам понять, какие мысли волновали ее. Он разгадал, что в ее намерение входило - быть к его приходу во всеоружии и оказаться с ним наедине. Полковник, и без того уже сильно подозревавший Винэ в желании устроить ему подвох, приписал предстоящий разговор тайным наветам этой судейской обезьяны; он весь подобрался, как в былые времена, когда производил разведку на вражеской земле: напрягши ум, не спуская глаз с окрестностей, прислушиваясь к малейшему шороху, он держал оружие наготове, У полковника была одна слабость: он никогда не верил ни одному женскому слову; стоило старой деве упомянуть о Пьеретте и сказать, что она среди бела дня легла в постель, как полковник тотчас же решил, что ревнивая Сильвия наказала девочку, заперев ее в комнате. - Эта малютка становится премиленькой, - небрежным тоном заметил он. - Она будет красивой, - ответила мадемуазель Рогрон. - Вам бы следовало отправить ее теперь в Париж в какую-нибудь лавку, - прибавил полковник. - Там она сделает карьеру. Модисткам требуются сейчас очень красивые девушки. - Вы это серьезно? - взволнованным голосом спросила Сильвия. "Ага! Так и есть! - подумал полковник. - Винэ подсказала мне мысль жениться в будущем на Пьеретте, чтобы погубить меня в глазах этой старой ведьмы". - А что же вы собираетесь с ней делать? - спросил он вслух. - Разве вы не видите, что даже девушка такой несравненной красоты, как Батильда де Шаржбеф, знатная, со связями, остается в девицах: нет желающих на ней жениться. У Пьеретты ни гроша за душой, она никогда не выйдет замуж. Неужели вы думаете, что красота и молодость имеют хоть какое-нибудь значение, скажем, для меня, кавалерийского капитана, служившего в императорской гвардии со времени ее сформирования императором, для меня, побывавшего во всех столицах и знававшего красивейших женщин этих столиц? Красота и молодость - что может быть заурядней и пошлей! Я и слышать о них не хочу! В сорок восемь лет, - сказал он, прибавляя себе года три, - когда переживешь разгром, и беспорядочное бегство из Москвы, и ужасную кампанию во Франции, силы уже не те, я старый гриб. А женщина вроде вас, например, окружит меня заботами, будет меня лелеять; и состояние жены вместе с моей жалкой пенсией в три тысячи франков позволит мне на старости лет жить в довольстве. Да такая жена во сто раз для меня предпочтительней какой-нибудь жеманницы, которая наделает мне хлопот, ибо ей будет только тридцать лет, когда мне стукнет шестьдесят, и ее одолеют страсти, когда меня одолеет ревматизм. В мои лета действуют осмотрительно. Да к тому же, говоря между нами, если бы я и женился, то ни за что бы не захотел иметь детей. Лицо Сильвии во время этих разглагольствований было для полковника словно раскрытая книга, а ее восклицание окончательно убедило его в коварстве Винэ. - Вы, стало быть, не любите Пьеретту! - Да вы с ума сошли, дорогая Сильвия! - вознегодовал полковник. - Разве беззубый станет грызть орехи? Я, слава богу, еще в здравом уме и твердой памяти. Сильвия не желала говорить от собственного имени и, полагая, что действует необычайно тонко, сослалась на брата: - Брат хотел бы женить вас. - Ну, брату вашему и в голову не придет такая мысль. Чтобы выведать его тайну, я несколько дней назад сказал ему, что люблю Батильду, - он побелел как полотно. - Он любит Батильду, - сказала Сильвия. - До безумия! А Батильда, конечно, гонится только за его деньгами! ("Получай, Винэ!" - подумал полковник.) Как же он мог говорить о Пьеретте? Нет, Сильвия, - сказал он, многозначительно пожимая ей руку, - раз уж вы коснулись этого вопроса... (он придвинулся к Сильвии) так вот... (он поцеловал ей руку - ведь недаром он был кавалерийским полковником, неоднократно доказавшим свою храбрость) знайте же, что другой жены, кроме вас, мне не надо. И хотя этот брак может показаться браком по расчету, но, клянусь, я чувствую к вам сердечное влечение. - Это не брат, а я хотела вас женить на Пьеретте. Ну, а если бы я отдала ей свое состояние... А, полковник? - Но я вовсе не желаю быть несчастливым в семейной жизни и видеть через десять лет, как какой-нибудь вертопрах вроде Жюльяра увивается вокруг моей жены и посвящает ей стишки в газете. Нет уж, у меня достаточно мужского самолюбия! Никогда я не соглашусь взять жену не по возрасту. - Хорошо, полковник, мы поговорим об этом серьезно, - сказала Сильвия, устремив на него взгляд влюбленной людоедки, который ей самой казался преисполненным нежности. Ее сухие лиловые