- Я встречался, - сказал он ему, - с вашим батюшкой у Флорентины, а с вами, должно быть, - у мадемуазель Тюрке. На ловца и зверь бежит! Папаша Кардо, - простите, но мы так его называли, - был добряк и философ. В те годы Флорина, Флорентина, Туллия, Корали и Мариетта были неразлучны, как пять пальцев одной руки... С тех пор прошло пятнадцать лет. Вы понимаете, что пора безумств для меня миновала... Тогда меня влекло наслаждение, теперь я честолюбив; но мы живем в такое время, когда, чтобы достичь видного положения, надо быть чистым от долгов, иметь состояние, жену и детей. Если я плачу ценз, если я хозяин газеты, а не редактор, я могу стать депутатом, как и всякий другой! Нотариус Кардо оценил это исповедание веры. Лусто показал товар лицом, он понравился нотариусу, который, как нетрудно догадаться, чувствовал себя непринужденнее с человеком, знавшим тайны его отца, чем с кем бы то ни было другим. На следующий день Лусто был принят в лоно семейства, как покупщик дома на улице Сен-Лазар; через три дня он был приглашен на обед. Кардо жил поблизости от площади Шатле. Все в его старом доме говорило о богатстве и бережливости. Малейшая позолота была скрыта под зеленым газом. Мебель стояла в чехлах. Если вы не чувствовали никакого беспокойства за благосостояние этого дома, то позыв к зевоте вы чувствовали с первого же получаса. Скука восседала на всех диванах. Драпировки висели уныло. Столовая походила на столовую Гарпагона. Если бы Лусто и не знал о Малаге, то по одному взгляду на это семейство он бы понял, что жизнь нотариуса разворачивается на иных подмостках. Журналист обратил внимание на высокую молодую блондинку с застенчивым и томным взглядом голубых глаз. Он понравился ее старшему брату, четвертому письмоводителю конторы, которого манила в свои сети литературная слава, но ему предстояло стать преемником Кардо. Младшей сестре исполнилось двенадцать лет. Напустив на себя иезуитское смирение, Лусто изобразил перед г-жой Кардо человека религиозного и монархиста, был сдержан, приторно сладок, солиден, учтив. На двадцатый день знакомства, после четвертого обеда, Фелиси Кардо, украдкой наблюдавшая Лусто, принесла ему чашку кофе в оконную нишу и сказала тихонько, со слезами на глазах; - Всю жизнь, сударь, я вам буду благодарна за ваше самоотверженное отношение к бедной девушке... Лусто был растроган, столько чувства выразилось в ее взгляде, голосе, позе. "Она составила бы счастье честного человека", - подумал он, пожав ей руку вместо ответа. Госпожа Кардо считала своего зятя человеком с большим будущим; но среди всех великолепных качеств, которые она в нем предполагала, ее особенно восхищала его нравственность. Подученный беспутным нотариусом, Этьен поклялся, что у него нет ни незаконных детей, ни связи, которая могла бы омрачить будущее ее дорогой Фелиси. - Вам, быть может, кажется, что я несколько преувеличиваю, - говорила ханжа журналисту, - но когда выдаешь замуж такую жемчужину, как моя Фелиси, надо позаботиться о ее будущем. Я не из тех матерей, которые рады избавиться от своей дочери. Господину Кардо не терпится, он торопит свадьбу дочери, ему хотелось бы, чтобы она уже совершилась. Только в этом мы с ним и расходимся... Хотя и можно быть спокойной за такого человека, как вы, сударь, за писателя, чью юность труд предохранил от современной распущенности, однако вы сами посмеялись бы надо мной, если б я выдала дочь, не узнав человека. Я, конечно, понимаю, что вы не невинное дитя - это только огорчило бы меня за мою Фелиси (последнее было сказано на ухо), но если б у вас были эти связи... Вот, например, сударь, вы, конечно, слышали о госпоже Роген, жене нотариуса, который, к несчастью для всего нашего сословия, приобрел такую печальную известность. Госпожа Роген еще с тысяча восемьсот двадцатого года находится в связи с одним банкиром... - Да, с дю Тийе, - ответил Этьен и тут же прикусил язык, сообразив, как неосмотрительно он признался в знакомстве с дю Тийе. - Так вот, сударь, если б вы были матерью, разве вы не дрожали бы от одной мысли, что вашу дочь может постигнуть участь госпожи дю Тийе? В ее возрасте, ей, урожденной Гранвиль, иметь соперницей женщину, которой за пятьдесят лет!.. Я предпочту, чтобы дочь моя умерла, чем выдать ее за человека, имеющего связь с замужней женщиной!.. Гризетки, актрисы... С такими женщинами сходятся и бросают их. По-моему, эти особы не опасны, любовь для них ремесло, они не дорожат никем - одного потеряла, двух подцепила!.. Но женщина, изменившая супружескому долгу, должна привязаться душой к своему греху, извинить ее может только постоянство, если вообще может быть извинительно подобное преступление! Я по крайней мере так понимаю падение порядочных женщин, и это-то и делает их такими опасными... Вместо того чтобы призадуматься над смыслом этих слов, Лусто подшучивал над ними у Малаги, куда отправился вместе с будущим тестем: нотариус и журналист сошлись как нельзя лучше. Перед своими близкими приятелями Лусто уже разыгрывал человека с весом: жизнь его наконец приобретала смысл, ему улыбнулось счастье, через несколько дней он сделается обладателем прелестного особнячка на улице Сен-Лазар; он женится, он соединится брачными узами с прелестной женщиной, у него будет около двадцати тысяч франков годового дохода; он может удовлетворить свое честолюбие; он любим молодой девушкой, он станет родственником нескольких почтенных семейств... Словом, он несся на всех парусах по голубому озеру надежды. Госпожа Кардо пожелала посмотреть гравюры к роману "Жиль Блаз", одной из богато иллюстрированных книг, выпущенных тогда французскими издателями, к Лусто как-то вечером принес г-же Кардо первые отпечатки гравюр. У супруги нотариуса был свой план: она попросила книгу лишь с целью возвратить ее, она искала предлога для неожиданного посещения своего будущего зятя. Взглянув сама на его холостяцкое житье, которое муж изобразил ей как нечто очаровательное, она узнает о нравах Лусто гораздо больше, чем из любых рассказов. Ее золовка, г-жа Камюзо, от которой была скрыта роковая тайна, страшилась этого брака для племянницы. Сын г-на Камюзо от первого брака, советник суда, сообщил своей мачехе, сестре нотариуса Кардо, вещи, не слишком лестные для журналиста. Лусто, человек проницательный, не увидел, однако, ничего странного в том, что жена богатого нотариуса желает посмотреть пятнадцатифранковую книгу, прежде чем ее купить. Умный человек никогда не унизится до размышлений о поступках буржуа, цель которых ускользает от него из-за этого невнимания; и пока он над ними насмехается, буржуа успевают связать его по рукам и ногам. В первых числах января 1837 года г-жа Кардо с дочерью взяли фиакр и отправились на улицу Мартир, чтобы вернуть выпуски "Жиля Блаза" нареченному Фелиси; обе были в восторге, что увидят квартиру Лусто. Такого рода обыск весьма принят в старых буржуазных семьях. Привратник Этьена был в отсутствии; но дочь его, узнав от почтенной буржуазной дамы, что она говорит с будущей тещей и невестой г-на Лусто, охотно дала им ключ от квартиры Лусто, тем более что г-жа Кардо сунула ей в руку золотой. Было около полудня - время, когда журналист возвращался домой после завтрака в "Английском кафе". Переходя пространство между церковью Лоретской богоматери и улицей Мартир, Лусто случайно взглянул на наемную карету, поднимавшуюся по улице Фобур-Монмартр, и ему показалось, будто перед ним возникло видение в образе Дины! Он застыл на месте, убедившись, что за дверцей фиакра действительно сидит его Дидина! - Зачем ты приехала? - воскликнул он. "Вы" было невозможно сказать женщине, которую предстояло отправить обратно. - О любовь моя! - воскликнула она. - Разве ты не читал моих писем?.. - Читал, - ответил Лусто. - И что же? - И что же? - Ты - отец! - воскликнула провинциалка. - Вот как! - сказал он, не замечая бесчеловечности этого восклицания. "Так или иначе, - соображал он про себя, - а надо приготовить ее к развязке". Он сделал знак кучеру остановиться, подал руку г-же де ла Бодрэ и оставил кучера с каретой, полной чемоданов, дав себе твердое обещание "безотлагательно, - как он про себя выразился, - отправить даму со всеми ее пожитками туда, откуда она приехала". Сударь! Сударь! - окликнула его маленькая Памела. Девочка не лишена была сообразительности и поняла, что три женщины вместе не должны встречаться на квартире холостяка. - Ладно, ладно! - отмахнулся журналист, увлекая Дину. Тогда Памела подумала, что эта незнакомая дама, наверно, родственница; все же она добавила: - Ключ в дверях. Там матушка вашей невесты. Смущенному Этьену сквозь поток фраз, которыми осыпала его г-жа де ла Бодрэ, послышалось: "Там моя матушка" - единственное, вполне возможное для него обстоятельство - и он вошел. Его невеста и теща, находившиеся в это время в спальне, забились в уголок, увидев Этьена с какой-то женщиной. - Наконец-то, мой Этьен, мой ангел, я твоя на всю жизнь! - вскричала Дина, бросаясь ему на шею и крепко его обнимая, пока он запирал дверь. - В этом замке Анзи моя жизнь была беспрерывной мукой, я больше не могла терпеть, и когда пришло время объявить о том, что составляет мое счастье, у меня на это не хватило сил. И вот я здесь.., твоя жена, мать твоего ребенка! О! Не написать мне ни разу! Два месяца держать меня в неизвестности!.. - Но, Дина, ты ставишь меня в затруднительное положение... - Ты любишь меня?.. - Как тебя не любить?.. Но не лучше ли было остаться в Сансере?.. Я нахожусь в величайшей нужде и боюсь, что тебе придется ее разделить... - Твоя нужда будет рай для меня. Я хочу жить здесь и никогда не расставаться с тобой... - Бог мой, это хорошо на словах, но... Услышав эту фразу, сказанную резким тоном, Дина села и залилась слезами. Лусто не мог устоять перед таким взрывом отчаяния; он сжал ее в объятиях и поцеловал. - Не плачь, Дидина! - воскликнул он. Произнося эти слова, фельетонист вдруг увидел в зеркале призрак г-жи Кардо, смотревший на него из глубины комнаты. - Ну-ну, Дидина, пойди с Памелой, присмотри сама, как там выкладывают твои чемоданы, - сказал он ей на ухо. - Иди, не плачь, мы будем счастливы. Он проводил ее до дверей и вернулся к супруге нотариуса, чтобы отвратить грозу. - Сударь, - сказала ему г-жа Кардо, - я поздравляю себя с тем, что пожелала собственными глазами поглядеть, как-то живет тот, кто должен был стать моим зятем. Моя Фелиси не будет женой такого человека, как вы, даже под угрозой смерти. Вы обязаны думать о счастье вашей Дидины, сударь. И ханжа удалилась, уводя за собой Фелиси, которая тоже плакала, потому что уже успела привыкнуть к Лусто. Ужасная г-жа Кардо уселась в свой экипаж, не сводя дерзкого взгляда с бедной Дины, которую, как нож в сердце, ударила фраза: "Это хорошо на словах", но, как и все любящие женщины, она, тем не менее, верила ласковому: "Не плачь, Дидина!" Лусто, не лишенный своего рода решимости, выработанной случайностями его тревожной жизни, сказал себе: "Дидина благородна; узнав о моей женитьбе, она пожертвует собой ради моего будущего, а я-то уж сумею ее подготовить". И в восторге, что придумал хитрость, успех которой казался ему обеспеченным, он стал приплясывать, напевая на известный мотив: "Тра-ля-ля-ля! Ля!" "А как только спроважу Дидину, - продолжал он разговаривать сам с собой, - пойду с визитом к мамаше Кардо и наговорю ей с три короба: будто я соблазнил ее Фелиси в день святого Евстахия.., будто Фелиси, согрешившая из любви ко мне, носит под сердцем залог нашего счастья, и.., ля-ля-ля-ля! Отец не сможет уличить меня во лжи.., ля, ля.., дочь тоже... Тра-ля-ля! Ergo <Следовательно (лат.).>, нотариус, жена, дочь - все в моих руках, тра-ля-ля-ля!" К своему великому удивлению, Дина застала Этьена отплясывавшим какой-то дикий танец. - Я пьян от радости, что ты приехала, что нас ждет счастье!.. - сказал он ей, чтобы как-нибудь объяснить этот порыв безумного веселья. - А я-то думала, что ты меня больше не любишь!.. - вскричала бедняжка, выронив из рук мешочек с принадлежностями ночного туалета; она опустилась в кресло и заплакала от радости. - Устраивайся, мой ангел, - сказал Этьен, втайне посмеиваясь. - Мне тут надо черкнуть два слова, я хочу отделаться от одной холостяцкой пирушки, чтобы принадлежать тебе. Приказывай, ты здесь у себя дома. Этьен написал Бисиу: "Дорогой друг, ко мне нагрянула моя баронесса: она расстроит мою женитьбу, если мы не пустим в ход всем известную хитрость из тысячи и одного водевиля театра Жимназ. Так вот, рассчитываю на тебя: явись мольеровским старикашкой поругать твоего племянника Леандра за его глупость. Пока десятая муза будет сидеть спрятанная в моей комнате, надо подействовать на ее чувства: бей крепче, будь зол, оскорби ее. А я, как ты сам понимаешь, стану изображать слепую преданность и буду глух к твоим словам, чтобы дать тебе право кричать во весь голос. Приходи, если можешь, в семь часов. Весь твой Э. Лусто". Отправив это письмо с рассыльным к человеку, который был насквозь парижанин, то есть не знал большего удовольствия, как разыграть комическую сценку, называемую художниками "шаржем", Лусто сделал вид, что он очень озабочен, как бы поудобнее устроить у себя сан-серскую музу: он занялся раскладкой привезенных ею вещей, познакомил ее со слугами и квартирным распорядком, выражая такое неподдельное простосердечие и удовольствие и рассыпаясь в таких ласковых словах и нежностях, что Дина могла себя счесть самой любимой женщиной на свете. Эта квартира, где малейшая вещь носила на себе отпечаток моды, нравилась ей гораздо больше, чем ее замок Анзи. Журналист спросил Памелу Мижон, смышленую четырнадцатнлетнюю девочку, хочет ли она быть горничной важной баронессы. Восхищенная Памела тотчас прикупила к своим обязанностям и побежала на бульвар заказать обед ресторатору. Г-же ла Бодрэ стало ясно, какая бедность скрывалась под чисто показной роскошью холостяцкого хозяйства журналиста; она обнаружила полное отсутствие самых необходимых предметов домашнего обихода. Вступая во владение шкафами и комодами. Дина строила сладостные планы, как она исправит характер Лусто, как сделает его домоседом, какой уют создаст ему дома. Новизна положения заслоняла от Дины всю глубину ее несчастья, во взаимной любви она видела отпущение своего греха и еще не простирала взоров за пределы этой квартиры. Памела, по смышлености не уступавшая лоретке, направилась прямо к г-же Шонтц за столовым серебром и рассказала ей, что произошло с Лусто. Предоставив все в доме в распоряжение Памелы, г-жа Шонтц побежала к Малаге, своей задушевной подруге, чтобы предупредить Кардо о несчастье, обрушившемся на его будущего зятя. Нимало не обеспокоенный опасностью, угрожавшей его женитьбе, журналист с каждым часом делался все нежнее со своей провинциалкой. Обед послужил поводом для прелестного ребячества любовников, наконец завоевавших свободу и счастье быть наедине. После кофе, когда Лусто сидел перед горящим камином с Диной на коленях, вбежала встревоженная Памела. - Господин Бисиу пришел! Что ему сказать? - спросила она. - Пойди в спальню, - сказал журналист своей возлюбленной, - я скоро от него отделаюсь; но это один из самых близких моих друзей, и мне придется рассказать ему о моем новом образе жизни. - Ого! Два прибора и голубая бархатная шляпа! - воскликнул весельчак. - Ухожу.., вот что значит жениться: всему говоришь прощай. Как богатеют-то, меняя квартиру, а? - Да разве я женюсь? - сказал Лусто. - Как! Уж ты теперь не женишься? - воскликнул Бисиу. - Нет! - Нет? Вот тебе на! Что такое произошло? Не натворил ли ты глупостей? Как! Тебе, благословением неба, привалило счастье: двадцать тысяч ренты, особняк, жена, связанная родством с лучшими семействами крупной буржуазии, - словом, жена с улицы Ломбар... - Молчи, молчи, Бисиу, все кончено. Убирайся! - Чтоб я да убрался! За мною права дружбы, я ими намерен злоупотребить. Что с тобой случилось? - Случилось то, что ко мне приехала та дама из Сан-сера, она будет матерью, и мы собираемся жить вместе в любви и дружбе до конца наших дней... Ты бы все равно узнал об этом завтра, так вот - узнай сегодня, - Все дымовые трубы на мою голову, как говорит Арналь! Однако, дорогой мой, если эта женщина любит тебя ради тебя самого, так она вернется, откуда приехала. Когда же это бывало, чтобы провинциалка освоилась в Париже? Твое самолюбие будет страдать на каждом шагу. Ты забываешь, что такое провинциалка! Ведь у нее и счастье такое же скучное, как несчастье; она с таким же талантом избегает изящества, как парижанка его изобретает. Послушай, Лусто! Я понимаю, что страсть заставила тебя забыть, в какое время мы живем; но у меня, у твоего друга, нет мифологической подвязки на глазах... Вникни же в свое положение! Ты пятнадцать лет вращаешься в литературных кругах, ты уже не молод, ты стоптал себе пятки, столько дорог ты исходил!.. Да, мой милый, ты вроде парижских мальчишек, которые подгибают чулок, чтобы спрятать дыру на пятке: скоро ты весь чулок подогнешь!.. Да и вообще твоя затея старовата. Твои фразы всем знакомы, даже больше, чем секретные лекарства... - Скажу тебе, как регент кардиналу Дюбуа: "Хватит с меня этих пинков!" - приглушенно воскликнул Лусто. - О дряхлый юноша, - ответил Бисиу, - ты чувствуешь нож хирурга в своей ране... Ты уже выдохся, не так ли? Ну, а чего ты достиг в годы молодого пыла, под гнетом нужды? Ты не в первых рядах, у тебя нет и тысячи франков. Вот твое положение в цифрах. Сможешь ли ты, на склоне своих дней, содержать пером семью, если твоя жена - честная женщина и не умеет, как лоретка, извлекать тысячефранковые билеты из заповедных глубин мужского кармана? Ты опускаешься в "нижний трюм" общественной сцены... Это только денежная сторона. Рассмотрим сторону политическую. Мы маневрируем в эпоху по существу буржуазную, когда честь, добродетель, нежные чувства, талант, знание - словом, гений, - состоят в том, чтобы платить по векселям, не делать долгов и успешно обделывать свои делишки. Будьте солидны, будьте благопристойны, имейте жену и детей, платите за квартиру, платите налоги, выполняйте свои гражданские обязанности, будьте похожи на всех вам подобных - и вы добьетесь всего, даже станете министром. И у тебя на это есть надежда, ты ведь не какой-нибудь Монморанси! Ты мог бы удовлетворить всем условиям, необходимым, чтобы стать политическим деятелем, ты умел бы творить все пакости, которых требует это ремесло, даже играть в посредственность, - это вышло бы у тебя почти натурально. И ради женщины, которая, истощив твои последние интеллектуальные и физические силы, оставит тебя с носом, как только минует срок ее вечным страстям, - через три, пять или семь лет, - ты вдруг показываешь спину святому семейству с улицы Ломбар, своей политической карьере, тридцати тысячам франков дохода, почетному положению... Так ли должен кончать человек, утративший иллюзии?.. Завел бы шашни с актрисой - я понимаю: дело серьезное и нужное. Но жить с замужней женщиной!.. Это значит явно лезть на рожон! Зачем глотать яд порока, не вкушая его сладости? - Молчи, говорю тебе! Я люблю госпожу де ла Бодрэ и предпочитаю ее всем сокровищам мира, всякому видному положению... На минуту я мог поддаться честолюбивому порыву.., но все это бледнеет перед счастьем быть отцом. - Ах, тебя соблазняет отцовство? Но, несчастный, ведь мы отцы только детям от наших законных жен! Что такое малыш, не носящий нашего имени? Всего только последняя глава романа! У тебя отнимут твое дитя! Мы за десять лет перевидали двадцать водевилей на этот сюжет... Общество, милый мой, рано или поздно даст себя почувствовать: почитай "Адольфа"! О боже! Я вижу вас в недалеком будущем, когда вы хорошо узнаете друг друга, вижу вас несчастными, жалкими, без положения, без денег, грызущими друг друга, словно члены акционерного общества, которых надул директор. Ваш директор - это счастье. - Ни слова больше, Бисиу. - А я только начинаю. Слушай, дорогой. Последнее время много нападали на брак; но, не говоря уже о том, что брак - это единственный способ обеспечить наследование, он искупает все свои неприятные стороны, предоставляя красивым холостякам без гроша за душой возможность разбогатеть в два месяца! Поэтому нет холостяка, который рано или поздно не раскаялся бы, что по собственной вине прозевал невесту с тридцатью тысячами франков дохода... - Ты просто не хочешь меня понять! - раздраженно крикнул Лусто. - Пошел вон... Она там... - Прости! Но зачем ты не сказал этого сразу?.. Ты человек взрослый.., она тоже, - добавил он тише, но достаточно громко, чтобы его услышала Дина. - Она заставит тебя здорово поплатиться за свое счастье... - Пусть это безумие, но я его совершу... Прощай! - Человек за бортом! Спасайте! - крикнул Бисиу. - Чтоб черт побрал друзей, считающих себя вправе читать наставления! - сказал Лусто, открывая дверь в комнату, где сидела в кресле подавленная горем г-жа де ла Бодрэ, утирая слезы вышитым платочком. - Зачем я сюда приехала! - простонала она. - О боже мой! За что?.. Этьен, я не такая провинциалка, как вы думаете... Вы мной играете. - Ангел мой, - ответил Лусто, подняв Дину с кресла и полумертвую отводя в гостиную, - мы оба заплатили своим будущим - жертва за жертву. Пока любовь удерживала меня в Сансере, мне здесь подыскали невесту; но я сопротивлялся.., что говорить, я был очень несчастлив. - О, я уезжаю! - крикнула Дина, вскочив, как безумная, и подбегая к двери. - Ты останешься, моя Дидина, все кончено! Подумай! Разве дешево достается мне это богатство? Разве не должен я жениться на белобрысой дылде с красным носом, дочке нотариуса, и получить в придачу тещу, которая по части ханжества даст сто очков вперед госпоже Пьедефер!.. В гостиную влетела Памела и шепнула на ухо Лусто: - Госпожа Шонтц!.. Лусто поднялся и, оставив Дину на диване, вышел из комнаты. - Все кончено, котик, - сказала ему лоретка. - Кар-до не хочет ссориться с женой из-за тебя. Ханжа закатила ему такую сцену.., первый сорт! Словом, нынешний старший письмоводитель, который два года был помощником прежнего, берет девицу и контору. - Мерзавец! - вскричал Лусто. - Как это он за два часа решился?.. - Господи, да очень просто! Этот шельмец знал секреты покойного и догадался о положении хозяина, поймав несколько слов во время его ссоры с госпожой Кардо. Нотариус надеется на твою порядочность и деликатность, потому что у них все уже улажено. Этот письмоводитель поведения безупречного, да еще взял повадку ходить к обедне. И такой отъявленный лицемер да чтоб не понравился мамаше? Кардо и ты останетесь друзьями. Он скоро будет директором огромного акционерного общества и может быть тебе полезен. Ах! Ты пробуждаешься от прекрасного сна! - Я теряю деньги, жену и... - Любовницу, - договорила г-жа Шонтц, улыбаясь, - потому что теперь ты больше, чем женат: ты станешь несносен, тебя будет тянуть домой, и ничего в тебе не будет нараспашку - ни в одежде, ни в поведении... К тому же мой Артур выделывает невесть что, я должна быть ему верна и порву с Малагой. Позволишь мне взглянуть на нее в замочную скважинку? - попросила лоретка. - "Красивей зверя нет в пустыне!" - воскликнула она. - Тебя провели! Надутая, сухая, плаксивая, не хватает только тюрбана, как у леди Дэдлей. И лоретка умчалась. - Что там еще?.. - спросила г-жа де ла Бодрэ, до слуха которой донеслось шуршание шелкового платья и женский шепот. - Ангел мой, - воскликнул Лусто, - теперь мы соединены неразрывно! Мне сейчас принесли устный ответ на письмо, которое я при тебе писал и которым расстроил мой брак... - Ты отказался от этой богатой партии? - Да! - О! Я буду тебе больше, чем жена, я отдам тебе жизнь, я хочу быть твоей рабой!.. - воскликнула бедная обманутая женщина. - Я не думала, что можно любить тебя еще сильней!.. Значит, я не случайное приключение в твоей жизни, я буду всей твоей жизнью? - Да, моя красавица, моя благородная Дидина... - Поклянись мне, - продолжала она, - что нас разлучит только смерть!.. Лусто захотелось приукрасить свою клятву самой обольстительной, вкрадчивой нежностью. И вот почему. По пути от входной двери, где он получил прощальный поцелуй лоретки, в гостиную, где пластом лежала Муза, оглушенная таким количеством последовательных ударов, Лусто вспомнил о ненадежном здоровье маленького ла Бодрэ, о его деньгах, а также слова Бьяншона: "Это будет богатая вдова!" - и он сказал сам себе: "Во сто крат лучше иметь женой госпожу де ла Бодрэ, чем Фелиси!" И сразу же он принял решение. Он с безупречным совершенством вновь разыграл комедию любви. Но его низкий расчет, его притворная бурная страсть имели самые досадные последствия. Дело в том, что по дороге из Сансера в Париж г-жа де ла Бодрэ мысленно пришла к заключению, что ей надо поселиться на отдельной квартире, поблизости от Лусто; но свидетельство любви, которое ей только что дал любовник, отказавшись от такого блестящего будущего, и в особенности безоблачное счастье первых дней этого незаконного супружества помешали ей заговорить о разлуке. Следующий день долженствовал быть да и был праздником, во время которого подобное предложение "се ангелу" прозвучало бы ужасным диссонансом. Со своей стороны, Лусто, чтобы сильней привязать к себе Дину, держал ее в состоянии непрерывного опьянения, сделав их жизнь сплошным праздником. Эти-то обстоятельства и способствовали тому, что двое умных людей увязли в трясине, куда их привело безрассудное сожительство, которому, к несчастью, есть столько примеров в литературном мире Парижа. Таким образом, программа провинциальной любви, которую так насмешливо набросала перед Лусто г-жа де ла Бодрэ, была полностью осуществлена; но ни он, ни она об этом не вспомнили. Страсть глуха и слепа от рождения. Для г-жи де ла Бодрэ эта зима в Париже была тем же, чем был для нее октябрь в Саноере. Чтобы приобщить "свою жену" к парижской жизни, Этьен разнообразил этот новый медовый месяц посещением театров, где Дина соглашалась сидеть только в бенуаре. Первое время г-жа де ла Бодрэ сохраняла еще кое-какие следы провинциальной застенчивости, она опасалась, что ее увидят, она прятала свое счастье. Она говорила: "Ведь господин де Кланьи, господин Гравье способны за мной последовать!" Она боялась Сансера в Париже. Лусто, из самолюбия, развитого в нем до крайности, занялся образованием Дины; он повел ее к лучшим портнихам, он указал ей на нескольких молодых женщин, бывших тогда в моде, рекомендуя их как образцы, которым надо следовать. Поэтому провинциальная внешность г-жи де ла Бодрэ быстро изменилась. Лусто, встречаясь с друзьями, получал поздравления по поводу своей победы. Все это время он писал мало и сильно задолжал, хотя гордая Дина, потратившая на новые наряды все свои сбережения, думала, что не ввела своего возлюбленного ни в малейший расход. Через три месяца Дина совсем освоилась с Парижем, она упивалась Итальянской оперой, знала репертуар всех театров, знала актеров, газеты, модные словечки; она привыкла к постоянной суете парижской жизни, к этому стремительному потоку, в котором тонет всякое воспоминание. Она уже не вытягивала шею и не разевала рот, как статуя Удивления, перед непрерывными неожиданностями, которыми встречает Париж приезжих. Она научилась дышать воздухом этой остроумной, живой, плодотворной среды, где мыслящие люди чувствуют себя в родной стихии, с которой потом уже не могут расстаться. Лусто получал все газеты, и однажды утром, просматривая их, Дина наткнулась на две строчки, напомнившие ей Сансер и ее прошлое, - две строчки, имевшие к ней отношение. Вот они: "Господин барон де Кланьи, прокурор сансерского суда, назначен товарищем генерального прокурора судебной палаты в Париже". - Как он тебя любит, этот добродетельный чиновник! - сказал, улыбаясь, Лусто. - Бедняга! - ответила она. - Что я тебе говорила? Он всюду последует за мной. В это время Этьен и Дина находились в самой яркой и самой полной фазе страсти, на той ее ступени, когда люди уже совершенно привыкли друг к другу, но когда любовь все еще сохраняет свою сладость. Друг друга знают, но еще друг друга не поняли, ни один уголок души еще не открывался дважды, еще не изучили один другого настолько, чтобы предугадывать, как впоследствии, мысль, слова, жесты по поводу и самых значительных и самых малых событий. Очарование еще длится, еще нет ни стычек, ни разногласий, ни безучастных взглядов. Душевные движения всегда совпадают. И Дина дарила Лусто исполненными чувства колдовскими словами и еще более колдовскими взорами, какие все женщины находят в эту пору. - Убей меня, когда разлюбишь. Если бы ты меня разлюбил, мне кажется, я могла бы убить тебя, а потом бы покончила с собой. На эти прелестные преувеличения Лусто отвечал Дине: - Я одного прошу у бога: чтобы ты убедилась в моем постоянстве. Не я, а ты меня бросишь!.. - Любовь моя безгранична... - Безгранична! - повторял Лусто. - А представь себе такой случай. Меня затащили в компанию холостяков, я встречаю какую-нибудь из прежних моих любовниц, она насмехается надо мной; из тщеславия я прикидываюсь независимым и возвращаюсь домой только на другой день утром... Ты все так же будешь меня любить? - Женщина может быть только тогда уверена, что ее любят, когда ее предпочтут другой, и если ты ко мне вернешься, если... О, ты мне тогда откроешь счастье простить вину обожаемому человеку... - Значит, я любим впервые в моей жизни! - восклицал Лусто. - Наконец-то ты это заметил! - отвечала она. Лусто предложил написать по письму, в котором каждый из них изложил бы причины, вынуждающие его кончить самоубийством; владея таким письмом, каждый из них мог бы безнаказанно убить неверного. He-смотря на взаимные обещания, ни тот, ни другой не написали такого письма. Но даже в эти счастливые дни Лусто давал себе слово непременно обмануть Дину, когда она ему надоест, и всем пожертвовать ради успеха этого обмана. Г-жа де ла Бодрэ была для него настоящей находкой. Тем не менее он чувствовал себя, как под ярмом. Вступая в подобный брак, г-жа де ла Бодрэ обнаружила и благородство мыслей и силу, которую дает женщине сознание собственного достоинства. В этой полной близости, когда оба снимают маску, она сохранила стыдливость, выказала мужественную прямоту и твердость, свойственную честолюбивым людям и лежавшую в основе ее характера. И Лусто почувствовал к ней невольное уважение. К тому же, став парижанкой, Дина превзошла в очаровании самую очаровательную лоретку; она умела быть забавной, острила, как Малага; но ее образование, ум, ее исключительная начитанность позволяли ей делать широкие обобщения, тогда как ум Малаг и Флорин находит применение лишь в очень узкой сфере интересов. - Дина - это соединение Нинон и Сталь, - говорил Этьен своему другу Бисиу. - Женщина, сочетавшая в себе библиотеку и гарем, весьма опасна, - отвечал шутник. Как только беременность ее стала заметна, г-жа де ла Бодрэ решила больше не выходить из дому; но, прежде чем затвориться в нем и довольствоваться только поездками за город, она пожелала присутствовать на первом представлении драмы Натана. Это своего рода литературное торжество занимало умы двух тысяч человек, которые считали, что они-то и есть весь Париж. Дина никогда не бывала на первых представлениях и испытывала вполне естественное любопытство, к тому же ее привязанность к Лусто возросла до такой степени, что она гордилась своим падением; она с какой-то страстной настойчивостью искала столкновений со светом, она хотела смотреть ему в лицо, не потупляя взора. Она заказала себе восхитительное платье, подходившее к ее болезненному, утомленному виду и бледности ее лица, которая придавала ее чертам тонкую выразительность; гладкие черные волосы, причесанные на прямой пробор, еще сильнее эту бледность подчеркивали. Блестящие серые глаза, окруженные темными тенями, казались еще прекраснее. Но ее ожидала ужасная пытка. По довольно простой случайности ложа, предоставлявшаяся журналисту на премьеры, оказалась рядом с ложей, взятой Анной Гростет. Две близкие подруги не поздоровались и не пожелали узнать друг друга. После первого акта Лусто вышел из ложи и оставил Дину одну под огнем всех взглядов, под сверканием наведенных на нее лорнетов, в то время как баронесса де Фонтэн и графиня Мари де Ванденес, приехавшие с Анной Гростет, принимали у себя самых элегантных представителей большого света. Одиночество, в котором оказалась Дина, стало нестерпимой пыткой, тем более что она не догадалась прибегнуть к помощи лорнета, чтобы, разглядывая ложи, овладеть собою; напрасно принимала она благородные и задумчивые позы, напрасно устремляла взор в пространство - она мучительно чувствовала себя мишенью для всех взглядов; она не могла скрыть свое замешательство и стала чем-то напоминать провинциалку, развернула свой носовой платок, непроизвольно сделала несколько жестов, которые давно себе запретила. Наконец в антракте между вторым и третьим действием какой-то мужчина открыл дверь ее ложи! Вошел г-н де Кланьи, почтительный, но печальный. - Я счастлива выразить вам мою радость по поводу вашего повышения в чине, - сказала она. - О сударыня! Ради кого же приехал я в Париж?.. - Как! Неужели я хоть сколько-нибудь была причиной вашего согласия на это назначение? - сказала она. - Единственной. Когда вы уехали, Сансер мне стал невыносим, я умирал там... - Мне так приятна ваша искренняя дружба, - сказала Дина, протягивая руку товарищу прокурора. - В моем положении я должна дорожить истинными друзьями, я им теперь узнала цену... Я думала, что потеряла ваше уважение; но то, что вы пришли ко мне, доказывает обратное, и это трогает меня больше, чем десять лет вашей привязанности. - Вы предмет любопытства всего зала, - продолжал товарищ прокурора. - Ах, дорогая! Ваша ли это роль? Разве вы не могли быть счастливой и вместе с тем сохранить доброе имя?.. Я только что слышал, что вы любовница господина Лусто и живете с ним вместе, как муж и жена!.. Вы навсегда порвали с обществом, даже на будущее время, когда, быть может, выйдете замуж за вашего возлюбленного и будете нуждаться в почтении, которое презираете сегодня... Не лучше ли вам было жить отдельно, с матерью, которая так любит вас, что возьмет под свою защиту? По крайней мере были бы соблюдены приличия... - Я совершила ошибку, появившись сегодня в театре, - сказала она, - вот и все. Я безвозвратно распрощалась со всеми преимуществами, которыми свет награждает женщин, умеющих соединить свое счастье с благопристойностью. Мое отречение бесповоротно, я хотела бы разрушить все вокруг, чтобы превратить свою любовь в огромную пустыню, где только бог, да он, да я... Мы слишком много жертв принесли друг другу и связаны навсегда; связаны стыдом, если хотите, но связаны неразрывно... Я счастлива, и особенно счастлива потому, что могу спокойно любить вас, как друга, и доверять вам больше, чем в прошлом, - ведь мне так нужен друг!.. Прокурор проявил истинное благородство и даже величие души. На это признание, в котором трепетала душа Дины, он ответил раздирающим сердце голосом: - Я хотел бы навестить вас, чтобы убедиться, что вы любимы... Тогда бы я успокоился, ваше будущее не пугало бы меня больше... Понимает ли ваш друг, как велика ваша жертва, дышит ли благородством его любовь?.. - Приходите на улицу Мартир и увидите! - Да, приду, - сказал он. - Я уже проходил мимо ваших дверей, но не посмел вас навестить. Вы еще не знаете, что такое литературная среда, - продолжал он. - Разумеется, есть и там светлые исключения; но эти журналисты тащат за собой столько неслыханных зол, и первым среди них я считаю гласность, которая позорит все! Если женщина вступает в связь с... - С прокурором? - сказала, улыбаясь, баронесса. - И что ж! Даже после разрыва не все еще потеряно, свет не узнал ничего; но с человеком более или менее известным - люди узнают все. Да вот.., пример у вас тут, перед глазами. Вы сидите спиной к спине с графиней Мари де Ванденес; ради человека более знаменитого, чем Лусто, ради Натана, она чуть не наделала безумств, дальше которых идти некуда! Но вот они разошлись, и настолько, что не узнают друг друга... Подойдя к краю пропасти, графиня спаслась неизвестно как; она не бросила ни мужа, ни дома; но дело касалось знаменитого человека, и о ней говорили целую зиму. Если бы не большое состояние, не громкое имя и не положение мужа, если бы не умное поведение этого государственного человека, который, говорят, был безукоризнен с женой, она бы погибла: на ее месте ни одна женщина не сохранила бы доброго имени... - Что делалось в Сансере, когда вы оттуда уехали? - спросила г-жа де ла Бодрэ, чтобы переменить разговор. - Господин де ла Бодрэ сообщил всем, что он сам настоял на вашем переезде сюда, так как ваша поздняя беременность требовала, чтобы роды произошли в Париже, где вы будете под наблюдением светил медицины, - ответил прокурор, догадавшись, о чем хочет знать Дина. - Таким образом, несмотря на шум, который произвел ваш отъезд, ваше положение до сегодняшнего вечера оставалось "легальным". - О! - вскричала она. - Значит, господин де ла Бодрэ еще сохраняет надежду... - Ваш муж, сударыня, поступил, как обычно; он все рассчитал. В это время в ложу вошел Лусто, и прокурор, с достоинством поклонившись, удалился. - Ты имеешь больший успех, чем пьеса, - сказал Этьен Дине. Этот краткий миг торжества доставил Дине больше радости, чем ей выпало на долю за всю ее жизнь в провинции; но, выходя из театра, она была задумчива. - Что с тобой, моя Дидина? - спросил Лусто. - Я спрашиваю себя, как может женщина покорить свет? - Есть два способа: быть госпожой де Сталь или иметь двести тысяч франков ренты! - Общество, - сказала она, - держит нас на поводке нашего тщеславия, нашего желания себя показать... Вздор! Мы будем философами! Этот вечер был последним проблеском обманчивого достатка, в котором г-жа де ла Бодрэ жила со времени своего приезда в Париж. Три дня спустя она заметила тучи на лбу Лусто, который, куря сигару, нервно шагал в своем садике, вокруг газона. Дине передалась свойственная нраву г-на де ла Бодрэ похвальная привычка никогда не иметь никаких долгов, и вот она узнала, что в доме нет ни гроша, что за квартиру не плачено за два срока и не сегодня-завтра будет предъявлен исполнительный лист. Парижская действительность шипом вонзилась в сердце Дины; она раскаялась, что своей любовью вовлекла Этьена в рассеянную жизнь. Перейти от наслаждения к труду очень нелегко: когда человек счастлив, поэтическое вдохновение в нем иссякает, когда несчастлив - оно брызжет сверкающими фонтанами. Дина была счастлива беззаботностью своего Этьена, радовалась, когда он с блаженной улыбкой курил после завтрака сигару, растянувшись, словно ящерица на солнце, и ни разу она не нашла в себе мужества выступить в роли судебного исполнителя, посланного журналом. Она решила заложить через посредство дядюшки Мижона, отца Памелы, немногие драгоценности, какие у нее были, и за них "тетка" - Дина уже начала говорить на жаргоне своего квартала - ссудила ей девятьсот франков. Триста франков она отложила на пеленки, на предстоящие роды и весело передала нужную сумму Луст