расположенных неподалеку от такой элегантной столицы, как Брюссель, в зимнюю пору чаще всего надевают именно такие башмаки. Пусть бы кто отважился походить по грязи фламандских дорог в парижских ботинках, on m'en dirait des nouvelles**. ______________ * Это черные башмаки, вполне приличные (франц.). ** Воображаю, как он будет выглядеть (франц.). - Что нам теперь Монс и Лез и фламандские дороги! С волками жить - по-волчьи выть, и мне кажется, тебе не следует носить здесь кофту и юбку. Я что-то не видел, чтобы английские дамы так одевались. Спроси хотя бы Каролину Хелстоун. - Каролину? Мне спрашивать Каролину? Советоваться с ней насчет моих платьев? Это она должна во всем со мной советоваться - она еще совсем девочка. - Ей восемнадцать или во всяком случае семнадцать лет. В этом возрасте девушки уже знают, как надо одеваться. - Нет уж, прошу тебя, брат, не балуй Каролину. Не нужно, чтобы она о себе возомнила; сейчас она скромна и непритязательна, пусть такой и останется. - Это и мое желание. А сегодня ты ее ждешь? - Да, как всегда к десяти часам, на урок французского языка. - Она-то, надеюсь, не смеется над тобой? - Нет, она уважает меня больше, чем кто бы то ни было; правда, у нее была возможность ближе познакомиться со мной. Она убедилась, что я умна, образованна, справедлива, обладаю хорошими манерами и всеми достоинствами настоящей дамы из порядочной семьи. - И ты ее любишь? - Люблю? Этого я не могу сказать. Я не из тех, кто способен на пылкие чувства, но зато на мою дружбу всегда можно положиться. Она мне родственница, и я отношусь к ней с участием; как сирота, она вызывает мое сострадание, да и поведение ее на уроках до сих пор было таково, что могло только увеличить мою зародившуюся симпатию к ней. - Она хорошо себя ведет на уроках? - Очень хорошо. Ты знаешь, я умею пресекать фамильярность, внушать к себе уважение и почтение! Но я проницательна и вижу, что Каролина отнюдь не безупречна; характер ее оставляет желать лучшего. - Налей мне еще кофе и, пока я буду пить, позабавь меня рассказом о ее недостатках. - Дорогой брат, как я рада, что ты завтракаешь с аппетитом после столь утомительной ночи! Что и говорить, у Каролины есть недостатки, но при моей чуть ли не материнской заботе и твердом руководстве она, надо надеяться, исправится. Есть в ней какая-то скрытность, и это мне не нравится: девушке подобает быть кроткой и покорной. И потом я замечаю в ней излишнюю восторженность, и это тоже меня раздражает. Но чаще всего она тиха, даже задумчива и печальна. Надеюсь, что со временем мне удастся выработать в ней более ровный, степенный характер и искоренить эту непонятную задумчивость. Все непонятное я не одобряю. - Должен сказать, я ничего не понял. Что ты подразумеваешь под излишней восторженностью? - Лучше всего, пожалуй, объяснить примером: иногда, как тебе известно, для улучшения произношения я заставляю ее декламировать французские стихи. На таких уроках я познакомила ее с Корнелем и Расином, и она изучала их вдумчиво, с похвальным благонравием, которое я постоянно стараюсь ей привить; но иногда она вдруг делается вялой, на лице у нее появляется скучающее выражение, а я не терплю равнодушия в тех, кому посчастливилось учиться у меня; кроме того, неприлично выказывать скуку, изучая классические произведения. На днях я вручила ей томик стихов малоизвестных поэтов и предложила сесть у окна и выучить что-нибудь наизусть. Когда же я вскоре взглянула на нее, она нетерпеливо листала книгу, пробегала глазами строчки, и губы ее презрительно кривились. Я сделала ей выговор. "Ma cousine, - ответила она, - tout cela m'ennuie a la mort"*. Я заметила, что так говорить неприлично. "Dieu! Il n'y a donc pas deux lignes de poesie dans toute la literature francaise?"** - воскликнула она. Я осведомилась, что она хочет этим сказать. Она попросила прощения с должной скромностью, притихла и продолжала читать, улыбаясь иногда своим мыслям. Спустя полчаса она подошла ко мне, вернула книгу и, сложив руки, как я всегда ее учила, принялась декламировать небольшое стихотворение из Шенье, "La Jeune Captive"***. Если бы ты только слышал, с каким пылом она читала и какие невразумительные суждения высказывала потом, тебе стало бы понятно, что я подразумеваю, говоря об "излишней восторженности"; можно было подумать, что Шенье способен волновать гораздо глубже, чем Корнель или Расин. Ты человек проницательный и, конечно, согласишься, что такое нелепое предпочтение говорит о неуравновешенности. К счастью, у нее есть хорошая наставница; я научу ее понимать литературу, привью правильные взгляды и хороший вкус. Я научу ее владеть своими чувствами и руководить ими. ______________ * Кузина, все это смертельно скучно (франц.). ** Господи! Неужели во всей французской литературе нет и двух строчек настоящей поэзии? (франц.) *** "Молодая узница" (франц.). - Научи, Гортензия, непременно научи. Но вот как будто иона сама. - Ты прав, - однако она пришла на полчаса раньше, чем всегда. Что это ты так рано, дитя мое? Я еще не успела позавтракать. Слова эти были обращены к девушке, появившейся в комнате; зимняя накидка, падавшая изящными складками, скрывала ее стройную фигурку. - Мне не терпелось узнать, как вы оба себя чувствуете. Вы, должно быть, расстроены тем, что случилось ночью? Дядя сейчас за завтраком рассказал мне обо всем. - Не правда ли, какая неслыханная наглость! Так ты нам сочувствуешь? И дядя твой тоже нам сочувствует? - Дядя возмущен. Но ведь он ездил с вами, Роберт, на пустошь в Стилбро? - Ну как же! Мы с ним отправились туда в самом воинственном настроении; но пленники, которых мы собралась выручать, встретились нам по дороге. - Никто не пострадал? - Нет, только у Джо на руках были ссадины от веревок, которыми его скрутили. - А вас там не было? Вы не присутствовали при нападении? - Увы! Человеку редко выпадает удача находиться там, где следовало бы! - А куда вы едете сейчас? Мергатройд седлает вашу лошадь во дворе. - В Уинбери. Сегодня базарный день. - Мистер Йорк тоже отправился туда. Он проехал мимо меня в своей двуколке. Вот бы вам и вернуться вместе! - Почему? - Вдвоем всегда лучше, чем одному; кроме того, никто не питает вражды к мистеру Йорку; уж во всяком случае не бедняки. - Следовательно, я буду как бы под охраной, я, которого все ненавидят? - Скорее не понимают, это, пожалуй, будет вернее. Вы поздно вернетесь? Он поздно приедет, Гортензия? - По всей вероятности; у него всегда много деловых встреч в Уинбери; ну, а ты, девочка, принесла свою тетрадь? - Да. Когда же вы вернетесь, Роберт? - Обычно я возвращаюсь часам к семи. А вам хочется, чтобы я вернулся пораньше? - Постарайтесь быть дома засветло - часам к шести; в семь уже темнеет. - А чего я должен опасаться, Каролина? Что угрожает мне в темноте? - Я и сама толком не знаю, но все мы сейчас тревожимся за друзей. Дядя часто говорит, что сейчас время неспокойное, что фабрикантов здесь не любят. - И я один из самых нелюбимых, не так ли? Вы не хотите говорить открыто, а в глубине души опасаетесь, что я разделю участь Пирсона! Но ведь он погиб у себя в доме - пуля влетела в окно в ту минуту, когда он поднимался по лестнице в спальню. - Энн Пирсон показывала мне пулю, застрявшую в двери, - печально сказала Каролина, складывая на столике у стены свою накидку и муфту. - Не забывайте, что вдоль всей дороги до Уинбери тянется живая изгородь, а возле Филдхеда вам придется ехать через рощу. Возвращайтесь к шести часам или еще раньше. - Он вернется раньше, - заявила Гортензия. - Ну-с, девочка, теперь повторяй свои уроки, а я тем временем замочу горох для супа. И она вышла из комнаты. - Так вы считаете, что я нажил себе много врагов, - заметил Мур, - и уверены, что друзей у меня нет? - Это неверно; у вас есть друзья, Роберт: ваша сестра, ваш брат Луи, - еще не знакомый мне, - мистер Йорк, мой дядя, да и многие другие. - Вам, наверное, трудно было бы назвать этих "многих других", - с улыбкой возразил Мур. - Покажите-ка мне лучше свою тетрадь. Ого, да вы старательны в чистописании! Вероятно, сестра моя требовательна и строга; она старается сделать из вас примерную фламандскую школьницу. Что-то ждет вас в жизни, Каролина? Пригодится ли вам французский язык, рисование, да и все, чему вы еще обучитесь! - Вы правильно сказали - чему я обучусь; что скрывать - пока Гортензия со мной не занималась, мои знания были весьма скудными; а что ждет меня - не знаю, наверное, буду хозяйничать в доме дяди до тех пор, пока... Она замялась и умолкла. - Пока что? Пока он не умрет? - Ах, что вы! Нехорошо так говорить! У меня этого и в мыслях не было, ведь ему всего пятьдесят пять лет. Нет, до тех пор, пока... пока у меня не появятся другие обязанности. - Весьма неопределенное будущее! И оно вас удовлетворяет? - Прежде удовлетворяло. Дети, как известно, ни над чем не задумываются, а живут только в своем особом фантастическом мирке. Но теперь мне этого уже недостаточно. - Почему? - У меня нет денег, я ничего не зарабатываю. - Ах вот оно что, Лина, и вам тоже хочется зарабатывать деньги? - Да, мне хотелось бы работать; будь я мальчиком, все было бы проще, я могла бы с легкостью научиться настоящему делу и проложить себе дорогу в жизни. - Любопытно - что же это за дорога? - Я могла бы научиться вашему ремеслу, ведь вы все-таки мой родственник и не отказались бы обучить меня кое-чему. Я бы вела конторские книги и переписку во время ваших отлучек. Я знаю, вы стремитесь разбогатеть и выплатить долги вашего отца, вот я и помогла бы вам нажить состояние. - Помогли бы мне? Вам следовало бы думать о самой себе. - Я так и делаю. Но неужели люди должны думать только о себе? - О ком же еще думать? О ком я смею думать? Бедные не должны быть щедры на чувства, им следует их ограничивать. - Нет, Роберт... - Да, Каролина. В бедности поневоле становишься эгоистичным, мелочным, вечно недовольным. Бывает, правда, что сердце бедняка, согретое лучами любви, готово пустить свежие побеги, подобно вешней зелени в саду; оно чувствует, что для него настала пора одеться молодой листвой, может быть, расцвести, но бедняк не смеет поддаваться обольщению, он обязан воззвать к благоразумию, которое своим холодным, как северный ветер, дыханием заморозит это цветение. - Что же, в хижинах счастье невозможно? - Видите ли, я имею в виду не привычную бедность рабочего, но стесненное положение человека в долгах. Образ промышленника, живущего в неослабной борьбе и напряжении, изнемогающего от забот, всегда стоит перед моим взором. - Забудьте о своих тревогах, надейтесь на удачу; вас слишком неотвязно терзают одни и те же мысли. Не сердитесь на мою смелость, но мне кажется, что ваше представление о счастье не совсем правильно, так же как не совсем правильно, не совсем справедливо... Она замялась. - Я слушаю вас внимательно. - Ваше обращение (смелее! Надо же сказать правду!), не отношение, а именно обращение со здешними рабочими... - Вам давно хочется поговорить со мной об этом, Каролина? - Давно. - Я, может быть, несколько суров с ними, но это оттого, что сам я человек молчаливый, замкнутый, мрачный, а вовсе не от гордости. Да и мне ли гордиться в моем положении? - Но ваши рабочие - это живые люди, а не бездушные предметы, как ваши станки и стригальные машины. Со своими вы ведь совсем другой. - Для своих я не чужеземец, каким меня считают йоркширские мужланы. Я мог бы, конечно, разыгрывать из себя доброжелателя, но притворство не мое forte*. Я считаю их неразумными и тупыми; они чинят всевозможные препятствия на моем пути к успеху. Я обращаюсь с ними по справедливости - как они того заслуживают. ______________ * Сильная сторона (итал.). - Тогда трудно рассчитывать, что вы завоюете их расположение! - Я к этому и не стремлюсь. - Увы! Юная наставница тяжело вздохнула и покачала головой; видно было, что ей очень хочется в чем-то убедить своего кузена, но она бессильна это сделать. Склонив голову над грамматикой, она принялась искать урок, заданный ей на сегодня. - Боюсь, что я не особенно добрый и привязчивый человек, Каролина. Мне достаточно привязанности немногих. - Роберт, не будете ли вы так любезны очинить мне два-три перышка? - Пожалуйста, и вдобавок разлиную вам тетрадку, а то у вас строчки всегда ложатся косо... Вот так... теперь давайте перья. Вам очинить их тонко? - Как вы всегда чините для меня и Гортензии; не с широкими концами, как для себя. - Будь я учителем, как Луи, я остался бы дома и посвятил бы все утро вам и вашим занятиям. А мне придется провести весь день на складе шерсти Сайкса. - Но вы заработаете много денег. - Скорее потеряю их. Когда он кончил чинить перья, к калитке подвели оседланную и взнузданную лошадь. - Вот и Фред уже меня ждет, пора идти; посмотрю только, как в нашем садике хозяйничает весна. Он вышел в сад. Там, у фабричной стены, на солнце расцветала ласкающая взгляд полоса свежей зелени и цветов - подснежники, крокусы, даже примулы. Мур нарвал букетик, вернулся в гостиную, достал из рабочей шкатулки сестры шелковинку, перевязал его и положил на письменный стол перед Каролиной. - Всего хорошего! - Спасибо, Роберт, какая прелесть! На цветах словно сверкают еще отблески солнца и лазурного неба! Всего хорошего! Мур направился к выходу. Внезапно он остановился в дверях, как бы собираясь что-то сказать, но так ничего и не сказал; потом вышел за калитку и уже сел было на лошадь и вдруг соскочил с седла, бросил поводья Мергатройду и вернулся в комнату. - Я забыл взять перчатки, - заметил он, подойдя к столику у двери. - Кстати, вас ждут сегодня вечером какие-нибудь неотложные дела, Каролина? - добавил он как бы между прочим. - У меня их не бывает; я обещала, правда, связать детские носочки для благотворительной корзинки по просьбе миссис Рэмсден, но это может подождать. - Ох уж эта корзинка!.. Название, правда, ей дано подходящее, нельзя и представить себе ничего более благотворительного, чем ее вещицы и цены; по вашей лукавой улыбке я вижу, что вы и сами это понимаете. Итак, забудьте о вашей корзинке и оставайтесь на весь день у нас. Это немного развлечет вас, а дядюшка, надеюсь, не заплачет в одиночестве? Каролина улыбнулась. - Разумеется, нет. - Что ему сделается, старому вояке! - пробормотал Мур. - Словом, оставайтесь у нас; пообедаете с Гортензией, ей это будет приятно, а я вернусь сегодня пораньше, и вечером мы почитаем вслух. Луна восходит в половине девятого, и в девять я провожу вас домой. Согласны? Она кивнула головой, и глаза ее вспыхнули радостью. Мур помедлил еще немного. Он наклонился над письменным столом и заглянул в грамматику Каролины, повертел в руках перо, затем букет; у ворот лошадь от нетерпения била копытом; Мергатройд покашливал и крякал у калитки, недоумевая, что могло задержать его хозяина. - Всего хорошего, - повторил Мур и наконец ушел. Минут десять спустя вошла Гортензия и очень удивилась, увидев, что Каролина даже не раскрыла учебника. ГЛАВА VI Кориолан Ученица Гортензии была в то утро на редкость рассеянной. Она поминутно забывала объяснения своей наставницы и со смиренным видом выслушивала вполне заслуженные выговоры. Она сидела у окна, залитая лучами солнца, которое, казалось, дарило ей вместе с теплом и частицу светлой радости, - оттого-то она и выглядела такой счастливой и кроткой. В эту минуту нельзя было не залюбоваться ею. Природа не обидела эту девушку красотой. Чтобы полюбить ее, не требовалось долгое знакомство, она с первого взгляда располагала к себе. Девически стройная, гибкая и легкая фигурка поражала изяществом и соразмерностью линий; лицо было нежное и выразительное, тонко очерченный рот, бархатистая кожа; прекрасные большие глаза излучали сияние, проникавшее в душу человека и будившее теплое чувство. Она красиво причесывала свои густые шелковистые каштановые волосы, - локоны рассыпались по плечам в живописном беспорядке, что очень шло ей, - и одевалась со вкусом. Каролина не гналась за модой, но ее непритязательные, сшитые из недорогих тканей платья хорошо сидели на ее тонкой фигурке и по тонам гармонировали с нежным цветом лица. Сейчас на ней было зимнее шерстяное платье того же оттенка, что и каштановые волосы; его украшала только розовая лента, подложенная под небольшой круглый воротничок и спереди завязанная бантом. Вот вам портрет Каролины Хелстоун. Что касается свойств ее ума и характера, то они проявятся в свое время. Историю ее жизни можно рассказать в двух словах. Родители Каролины вскоре после рождения дочери расстались из-за несходства характеров. Мать ее приходилась сводной сестрой отцу Мура, так что Каролина считалась родственницей Роберта, Луи и Гортензии, хотя кровного родства между ними не было. Отец ее, брат Хелстоуна, был из тех людей, о которых их близкие предпочитают не вспоминать, после того как смерть разрешит все земные споры. Жена была несчастлива с ним. Слухи о его семейной жизни, вполне правдивые, придали вид достоверности ложным слухам, ходившим о его брате, - человеке куда более добропорядочном. Каролина совсем не знала своей матери, она была увезена от нее в младенчестве и с тех пор ни разу ее не видала. Отец ее умер сравнительно молодым, и вот уже несколько лет ее единственным опекуном был дядя, мистер Хелстоун. Однако ни по складу характера, ни по привычкам он не годился в воспитатели юной девушке; он мало заботился об ее образовании, да, пожалуй, и вовсе не позаботился бы, если бы она сама, видя, что никто ею не занимается, не встревожилась и не попросила дядю дать ей возможность приобрести хоть какие-нибудь знания... Каролине было грустно сознавать, что она невежественна, менее образованна, чем девушки ее круга, и когда приехала ее родственница Гортензия Мур, она с радостью воспользовалась любезным предложением научить ее французскому языку и рукоделию. Мадемуазель Мур тоже была довольна - эти занятия придавали ей вес; кроме того, ей нравилось командовать послушной и понятливой ученицей. Мнение Каролины о себе самой как о неразвитой и даже невежественной девушке она полностью разделяла и потому, видя, что ученица ее делает большие успехи, приписала это отнюдь не ее способностям и усердию, а только своему умению преподавать; даже обнаружив, что Каролина, не получившая систематического образования, все же обладает довольно разнообразными, хотя и случайными познаниями, она не удивилась, ибо решила, что девушка, сама того не замечая, почерпнула эти ценные крупицы знания от нее же - из бесед; она продолжала так думать даже после того, как обнаружилось, что ученице известно о некоторых предметах много больше, чем самой наставнице; это было уже совсем не логично, но разуверить Гортензию никому бы не удалось. Мадемуазель гордилась своим esprit positif* и питала пристрастие к сухому методу обучения, который она неукоснительно применяла, занимаясь со своей юной кузиной. Она заставляла ее усердно зубрить французскую грамматику и заниматься бесконечными analyses logiques**, самым полезным, по ее мнению, упражнением в языке. Все эти "analyses" основательно докучали Каролине; ей казалось, что отлично можно было бы изучить французский язык, не тратя столько времени на propositions principales, et incidentes*** и прочие тонкости французского синтаксиса. Иногда, совсем запутавшись, она отправлялась за советом к Роберту (без ведома Гортензии, которая нередко чуть не полдня просиживала у себя наверху, неизвестно зачем роясь в комодах, раскладывая, укладывая и перекладывая свои вещи), и все непонятное сразу становилось ясным. Мур обладал ясным логическим умом; стоило ему заглянуть в книгу - и маленьких трудностей как не бывало; в одну минуту он все объяснял, в двух словах разрешал все загадки. "Вот если бы Гортензия так преподавала, - думала Каролина, - насколько быстрее можно было бы все узнать!" Поблагодарив кузена улыбкой, полной восхищения и благодарности, и, как всегда, не поднимая глаз, Каролина неохотно возвращалась в белый домик и, заканчивая упражнение или решая задачу (мадемуазель Мур преподавала ей и арифметику), досадовала, что не родилась мальчиком, - Роберт взял бы ее тогда в помощники и сидела бы она около него в конторе, вместо того чтобы сидеть с Гортензией в гостиной. ______________ * Положительный ум (франц.). ** Логический разбор (франц.). *** Предложения главные и придаточные (франц.). Иногда, правда, очень редко, она проводила в домике целый вечер. Однако Мур не всегда бывал с ними: он уезжал на базар или к мистеру Йорку или сидел в соседней комнате, занятый деловым разговором с посетителем; но когда он бывал свободен, то посвящал свой досуг Каролине. Тогда вечерние часы пролетали быстро, словно на светлых крыльях, увы, слишком быстро. Во всей Англии не найти было уголка приятнее этой гостиной, когда в ней собирались Каролина, Гортензия и ее брат. Гортензию в те минуты, когда она не преподавала, не сердилась, не стряпала, нельзя было назвать женщиной неприятной. К вечеру она обычно становилась добрее и обращалась ласковее со своей молоденькой родственницей-англичанкой; если же ее просили спеть что-нибудь под аккомпанемент гитары, она и совсем смягчалась и приходила в прекрасное расположение духа; к тому же играла она неплохо и обладала приятным голосом, так что слушать ее можно было с некоторым удовольствием, - именно некоторым, ибо присущий ей церемонный и натянутый вид и тут не оставлял ее и портил впечатление. Мур, отдыхая от обычных забот, хотя и не казался особенно оживленным, но с удовольствием смотрел на Каролину, слушал ее болтовню, охотно отвечал на ее вопросы. Каролине доставляло удовольствие быть около него, сидеть рядом с ним, говорить и даже просто смотреть на него; а если ему случалось развеселиться, то он становился почти приветливым, внимательным и любезным. К сожалению, на следующее же утро он снова замыкался в себе. По-видимому, эти тихие семейные вечера были ему по душе, но он почти никогда не высказывал желания повторить их. Это очень озадачивало его неискушенную кузину. "Если бы у меня была возможность доставлять себе радость, я бы делала это как можно чаще, пользуясь любым случаем", - говорила она себе. Однако сама она не решалась следовать этому правилу; как ни радовали ее вечера, проведенные в белом домике, она никогда не ходила туда без приглашения. И даже если ее приглашала Гортензия, а Роберт не поддерживал сестру или поддерживал, но не очень настойчиво, девушка отказывалась. Сегодня же утром он впервые сам предложил ей остаться; вдобавок он так ласково говорил с ней, что Каролина почувствовала себя счастливой, и это счастливое настроение не покидало ее весь день. Утро прошло как обычно: Гортензия хлопотливо бегала из кухни в столовую и обратно, то отчитывая Сару, то проверяя упражнения, заданные Каролине. Но даже если девушка безупречно знала урок, она никогда ее не хвалила, придерживаясь правила, что уважающей себя учительнице не подобает хвалить ученицу и что необходимо всегда бранить ее; мадемуазель Мур полагала, что бесконечные замечания только укрепляют авторитет преподавателя; и если в ответе ученицы нельзя было обнаружить ни одной ошибки, она находила изъяны в ее манере держаться, наружности, одежде или выражении лица. Обычная сцена разразилась по поводу обеда, когда Сара, внеся наконец суповую миску, в сердцах чуть не бросила ее на стол, всем своим видом как бы говоря: "В жизни не подавала такой гадости! Собаки и те есть не станут!" Однако обед, столь презираемый Сарой, был довольно вкусен; на первое суп-пюре из сушеного гороха, который мадемуазель готовила, непрерывно сетуя на то, что в этой разнесчастной Англии не найти белых бобов. На второе мясо, неизвестно какое - вероятно, смесь, перемешанное с кусочками хлеба, запеченное в тесте и своеобразно, но вкусно и остро приправленное; это замысловатое блюдо, поданное с гарниром мелко нарубленной зелени, отнюдь не было несъедобным. Обед завершал пирог с вареньем, приготовленный на патоке вместо сахара по особому рецепту, унаследованному госпожой Жерар Мур от ее бабушки. Каролина охотно ела эту бельгийскую стряпню, столь непохожую на ее обычный стол; и хорошо, что это было так, - выкажи она неодобрение, она навсегда лишилась бы благосклонности Гортензии, которая простила бы что угодно, только не отвращение к своему национальному блюду. После обеда Каролине удалось уговорить свою наставницу подняться наверх и переодеться, однако это потребовало умелого подхода. Намекнуть, что папильотки, юбка и блуза отнюдь не украшают женщину и что их нужно снять, было бы непростительной ошибкой и только привело бы к обратному: Гортензия из упрямства не снимала бы их весь день. Осторожно обходя все подводные камни и водовороты, Каролина под благовидным предлогом увела свою наставницу наверх, в спальню, и убедила ее переодеться, чтобы не подниматься вторично; и пока мадемуазель произносила торжественную проповедь в осуждение женских прихотей по части нарядов, ставя себе в заслугу свое пренебрежение к капризам моды, Каролина сняла с нее блузу, облачила ее в приличное платье, прикрепила воротничок, пригладила волосы и превратила в довольно благообразную женщину. Однако Гортензия настойчиво пожелала сделать завершающие штрихи сама, а эти завершающие штрихи в виде плотной косынки, завязанной под самым горлом, и большого черного, как у служанки, фартука сразу все испортили. Мадемуазель ни под каким видом не соглашалась показываться в своем собственном доме без этой плотной косынки и широченного фартука: первая была атрибутом строгой нравственности, - она считала неприличным ходить с открытой шеей; второй - отличительным признаком хорошей хозяйки, - она как будто и вправду верила, что, нося фартук, экономит деньги своего брата. Гортензия преподнесла Каролине косынку и фартук, сшитые своими руками; и единственная серьезная ссора между кузинами, оставившая неизгладимую обиду в душе старшей, возникла из-за того, что младшая отвергла эти изысканные подарки. - Я ношу закрытые платья с воротничками и совсем задохнусь, если надену еще и косынку; а мои короткие фартучки ничуть не хуже, чем этот длинный, и мне не хочется их менять. Упрямая мадемуазель Мур безусловно настояла бы на своем, заставив Каролину одеваться по своему вкусу, если бы ее брат, случайно услыхав их разговор, не вмешался, заявив, что, по его мнению, Каролине вполне подходят ее короткие фартуки и что ей, совсем еще девочке, незачем носить косынку, тем более что ее длинные локоны закрывают плечи. Мнение Роберта было законом, и сестра уступила скрепя сердце; но втайне она не одобряла кокетливые, опрятные платья Каролины, так же как и женственное изящество ее облика; побольше простоты, побольше степенности - вот что было, по ее мнению, beaucoup plus convenable*. ______________ * Гораздо приличнее (франц.). После обеда дамы занялись шитьем. Мадемуазель, как и большинство бельгийских дам, была искусной рукодельницей. Бесчисленные часы, посвященные тонким вышивкам, утомительному для глаз плетению кружев, затейливой вязке или больше всего искусной штопке чулок, не представлялись ей потерей времени. Она могла просидеть целый день за штопкой двух-трех дырочек и, заштопав их, чувствовать, что ее миссия достойно выполнена. Для Каролины же было сущей мукой обучаться этой сложной манере штопания и аккуратно класть стежок за стежком, подражая ткани чулка; это утомительнейшее занятие считалось как самой Гортензией, так и всеми ее предками по женской линии одной из первых обязанностей женщины. Ей и самой еще в ту пору, когда она носила детскую coif* на темной головке, дали в руки изорванный чулок, штопальную иглу и нитки; когда ей было всего лишь шесть лет, ее мать с гордостью показывала дамам hauts faits** дочери по части штопки, и, естественно, что, обнаружив полное невежество Каролины в столь важном искусстве, она готова была заплакать от жалости к несчастной девушке, воспитанием которой столь преступно пренебрегали. ______________ * Шапочку (франц.). ** Искусство (франц.). Не теряя времени, она извлекла никуда не годную пару чулок с начисто сношенными пятками и засадила свою родственницу за починку; но хотя с того знаменательного дня прошло уже целых два года, эта пара чулок все еще не покинула рабочей сумочки Каролины. Делая по нескольку рядов каждый день, она видела в этом занятии наказание за свои грехи и не раз уже готова была бросить чулки в огонь; однажды Мур увидел, как она томится и вздыхает над ними, и предложил тайно предать их сожжению у себя в конторе, но Каролина понимала, что это не поможет, - Гортензия тотчас же найдет новую, быть может еще более сношенную пару, а потому лучше из двух зол выбрать меньшее. Обе женщины просидели за шитьем немало часов; наконец у младшей устали глаза и пальцы и она вся поникла. Небо во второй половине дня заметно потемнело; пошел проливной дождь. Каролину втайне терзала тревога, что Сайкс или Йорк уговорят Мура подождать в Уинбери, пока не пройдет дождь, а он лил все сильнее. Вот уже пробило пять часов, стрелка двинулась дальше, а дождь все не переставал; в ветвях деревьев, осенявших крышу дома, шелестел ветер. Сгущались сумерки, огонь в камине горел багровым пламенем. - Теперь не прояснится, пока не взойдет луна, - заметила мадемуазель Мур, - значит, брат до тех пор не вернется, да и незачем ему возвращаться. Давай-ка пить кофе, ждать его бесполезно. - Я устала, можно мне теперь отложить работу? - Конечно, уже стемнело, и ты все равно не сможешь делать ее как следует. Положи шитье аккуратно в сумочку да пойди на кухню и попроси Сару принести gouter. - Но ведь шести часов еще нет. Роберт может и приехать. - Не приедет он, говорю тебе. Я всегда предвижу, как он поступит, уж я знаю своего брата. Всем известно, как тягостна неопределенность и как горько разочарование. Каролина послушно направилась на кухню. Сара, сидя у стола, шила платье. - Вас просят принести кофе, - безучастно сказала молодая девушка; она подсела к кухонному столу, склонила голову и замерла. - Что это вы такая грустная, мисс? Ваша кузина совсем замучила вас работой. Как ей только не стыдно! - Вовсе нет, Сара! - коротко ответила Каролина. - Как бы не так. Вот вы готовы заплакать, и все потому, что просидели не сходя с места целый день. И котенок бы затосковал, если бы его держали взаперти. - Сара, в непогоду ваш хозяин, наверное, задерживается в городе? - Да, почти всегда. Но только не сегодня. - Что вы хотите сказать? - А то, что он уже вернулся. Сама видела минут пять тому назад, когда ходила за водой, как Мергатройд вел его лошадь во двор. Сейчас он, кажется, в конторе с Джо Скоттом... - Да вы ошиблись... - С чего это мне ошибаться? Разве я не знаю его лошадь? - Но вы не видели его самого? - Нет, зато слышала его голос. Он говорил Джо Скотту, что уже насчет всего распорядился и не пройдет и недели, как на фабрику прибудут новые машины, и что на этот раз он потребует для их охраны четырех солдат из гарнизона Стилбро. - Сара, это вы платье шьете? - Да, хорошо получается? - Превосходно! Вот что: вы готовьте кофе, а я скрою вам этот рукав. У меня найдется и отделка, - узенькая атласная ленточка подходящего цвета, - я ее вам подарю. - Вы очень добры, мисс. - Поторопитесь, милая; но сперва поставьте к огню его туфли, он, конечно, захочет снять сапоги. Вот и он, я слышу его шаги. - Мисс, да вы не так кроите! - Верно, верно, но я только еще надрезала, ничего страшного. Дверь в кухню отворилась, и вошел Мур, промокший и озябший. Каролина оторвалась было от материи, но сейчас же опять склонилась над работой, словно хотела скрыть лицо и придать ему спокойное выражение; однако это ей не удалось, и когда глаза их встретились, она вся сияла радостью. - А мы вас уже не ждали, меня уверили, что вы задержитесь. - Но я обещал вам вернуться пораньше, и уж вы-то, надеюсь, меня ждали? - Нет, Роберт, и я уже отчаялась, ведь шел такой дождь. Но вы промокли, озябли, скорей переоденьтесь; если вы простудитесь, я... мы все будем виноваты. - Я не промок, ведь я был в плаще. Все, что мне нужно, - это сухие туфли... До чего же приятен огонь после того, как проедешь несколько миль под дождем и ветром. Мур стоял рядом с Каролиной у плиты, грелся, наслаждаясь благодатным теплом, и смотрел на медную посуду, блестевшую на полке. Случайно опустив взгляд, он увидел раскрасневшееся личико, обрамленное шелковистыми прядями волос, сияющие от счастья лучистые глаза. Сары в эту минуту в кухне не было - она понесла поднос в гостиную и теперь выслушивала там очередной выговор хозяйки. Мур положил руку на плечо кузины, наклонился к ней и поцеловал в лоб. - Ах, - вырвалось у нее, словно этот поцелуй придал ей смелости, - я чувствовала себя такой несчастной, когда думала, что вы не приедете. Зато теперь я счастлива! А вы счастливы, Роберт? Вам приятно возвращаться домой? - Да, - во всяком случае сегодня. - Вы в самом деле не думаете больше о машинах, о делах, о войне? - Сейчас нет. - Значит, вам уже не кажется, что ваш домик слишком тесен и беден для вас? - В эту минуту нет. - И вас уже не печалит мысль, что богатые и влиятельные люди забыли о вас? - Хватит, Лина. Вы напрасно думаете, что я добиваюсь милостей сильных мира сего. Мне нужны только деньги, прочное положение, успех в делах. - Вы всего добьетесь своими достоинствами и талантом. Вам суждено стать большим человеком - и вы им станете! - Если вы говорите от чистого сердца, то укажите мне способ достичь такого благополучия. Впрочем, я и сам знаю этот способ не хуже вас, но выйдет ли что из моих усилий? Боюсь, что нет!.. Мой удел - бедность, невзгоды, банкротство. Жизнь совсем не такая, какой она представляется вам, Лина. - Но вы такой, каким мне кажетесь. - Нет, не такой. - Значит, лучше? - Гораздо хуже. - Нет, лучше, я знаю: вы хороший. - Откуда вам это известно? - Я вижу это по вашему лицу; и я чувствую, что вы на самом деле такой. - Вы это чувствуете? - Да, всем сердцем. - Вот как! Ваше суждение обо мне, Лина, идет от сердца, а должно бы идти от головы. - И от головы тоже; и тогда я горжусь вами, Роберт. Вы и не представляете себе, что я о вас думаю! Смуглое лицо Мура покраснело; легкая улыбка скользнула по его сжатым губам, глаза весело заискрились, но он решительно сдвинул брови. - Не преувеличивайте моих достоинств, Лина. Мужчины в большинстве случаев порядочные негодяи и весьма далеки от вашего представления о них; я не считаю себя ни выше, ни лучше других. - А иначе я бы вас на уважала, именно ваша скромность и внушает мне уверенность в ваших достоинствах. - Уж не льстите ли вы мне? Он порывисто повернулся к ней и стал внимательно вглядываться в ее лицо, словно стремясь прочесть ее мысли. Она засмеялась и только мягко уронила "нет", как бы не считая необходимым оправдываться. - Вам все равно, что я об этом думаю? - Да... - Вам так ясны ваши намерения? - Мне кажется, да. - А каковы же они, Каролина? - Высказать то, что у меня на душе, и заставить вас лучше думать о самом себе. - Убедив меня в том, что моя кузина - мой искренний друг? - Вот именно; я - ваш искренний друг, Роберт. - А я... впрочем, время и обстоятельства покажут, кем я смогу стать для вас. - Надеюсь, не врагом, Роберт? Мур не успел ответить - в эту минуту Сара и ее хозяйка распахнули дверь в кухню, обе в сильном волнении. Пока мистер Мур беседовал с мисс Хелстоун, у них возник спор относительно cafe au lait*. Сара утверждала, что в жизни еще не видела такой бурды и что варить кофе в молоке - это расточать понапрасну дары божьи; что кофе должно прокипеть в воде, - так уж ему положено. Мадемуазель же утверждала, что это - un breuvage royl** и что Сара по серости своей не способна оценить его. ______________ * Кофе, сваренное на молоке (франц.). ** Королевский напиток (франц.). Мур и Каролина перешли в гостиную; Гортензия еще с минуту задержалась на кухне, дав Каролине возможность повторить свой вопрос: "Надеюсь, не врагом, Роберт?", и Муру серьезно ответить ей тоже вопросом: "Возможно ли это?" Затем он сел за стол, усадив Каролину рядом с собой. Каролина едва слышала полные негодования речи Гортензии; пространные тирады относительно conduite ingigne de cette mechante creature* почти не достигали ее ушей, сливаясь со звоном посуды. Роберт вначале посмеивался, затем очень мягко и ласково принялся успокаивать сестру, предлагая ей взять в служанки любую девушку из фабричных работниц; правда, они вряд ли ей подойдут, так как большинство из них не имеет никакого понятия о ведении домашнего хозяйства; дерзкая, своевольная Сара, по всей вероятности, не хуже большинства женщин ее сословия. ______________ * Гнусного поведения этой злой девчонки (франц.). Мадемуазель с этим согласилась: по ее мнению, ces paysannes Anglaises etait toutes insupportables*, и она многое отдала бы, чтобы иметь в услужении bonne cuisiniere Anversoise** в высоком чепце, короткой юбочке и подобающих служанке скромных сабо, - девушку куда более приятную, чем эта наглая кокетка в пышном платье с сборками и даже без чепца на голове! Сара, не разделяя мнения св. Павла, что "женщине непристойно ходить с непокрытой головой", решительно отказывалась прятать под полотняным или муслиновым чепцом свои пышные золотистые волосы и любила укладывать их в высокую прическу, скрепляя сзади изящным гребнем, а по воскресеньям еще и завивала спереди. ______________ * Все английские крестьянки невыносимы (франц.). ** Хорошую кухарку из Антверпена (франц.). - А и в самом деле, не выписать ли тебе служанку из Антверпена? - предложил Мур; суровый на людях, он был, в сущности, очень добрым человеком. - Merci du cadeau!* - был ответ. - Антверпенская девушка не выдержит здесь и десяти дней, ее спугнут насмешки фабричных coquines**. - Затем, смягчившись, она добавила: - Ты очень добр, дорогой брат, прости, что я погорячилась, но уж очень мне тяжко приходится; что ж, видно, так мне суждено; помнится, и незабвенная наша матушка немало с ними мучилась, хотя к ее услугам были лучшие служанки Антверпена. Служанки всегда и везде народ испорченный и грубый. ______________ * Спасибо за подарок! (франц.) ** Негодяек (франц.). Мур тоже помнил кое-что о страданиях незабвенной матушки; она была ему хорошей матерью, и он чтил ее память, но не мог забыть и о том, сколько жару задавала она у себя на кухне в Антверпене так же вот, как и преданная ему сестрица здесь, в Англии. Поэтому он промолчал, и разговор оборвался, а как только посуда была убрана, Мур принес Гортензии ноты и гитару, чтобы немного утешить ее, - он знал, что это было лучшим средством ее успокоить, когда она выходила из себя, - заботливо расправил у нее на шее ленту и попросил спеть любимые песни их матери. Ничто не действует на человека столь благотворно, как участие; раздоры в семье ожесточают, а согласие смягчает. Гортензия, довольная и благодарная брату, выглядела в ту минуту даже изящной и почти красивой: кислое выражение лица