звон колоколов, призывавший в церковь, прервал беседу девушек. ГЛАВА XVIII, которую любезный читатель может пропустить Вечер, тихий и теплый, обещал душную ночь. Пурпурные облака сгущались вокруг заходящего солнца, горизонт полыхал всеми оттенками красного, напоминая скорее Индию в разгар лета, нежели Англию, и розовые отсветы ложились на холмы, на фасады домов, на купы деревьев и волнистые пастбища, через которые убегала вдаль извилистая дорога. Девушки медленно шли по ней со стороны лугов; к тому времени, когда они достигли церковного двора, звон колоколов уже смолк, все гости и дети вошли в церковь и перед входом не осталось ни души. - Как здесь красиво и тихо! - проговорила Каролина. - Зато как жарко должно быть сейчас в церкви! - отозвалась Шерли. - Представляю, какую длиннющую речь произнесет преподобный Болтби, а потом младшие священники начнут отбарабанивать свои заученные проповеди - одна другой скучнее. По мне лучше совсем туда не ходить. - Дядя заметит, что мы не были, и рассердится. - Приму его гнев на себя; надеюсь, меня он не съест! Жаль, что я пропущу его язвительную речь, полную восхваления истинной церкви и проклятий сектантам, - он наверняка упомянет и битву при Ройд-лейн. Жаль также, что я лишаю тебя удовольствия услышать искренние и дружеские нравоучения мистера Холла со всеми его отменными йоркширизмами, но я останусь здесь. Эта серая церковь и серые надгробья в алых отсветах просто божественны! Сама природа сейчас творит вечернюю молитву, преклонив колена у залитых закатным багрянцем холмов. Я вижу, как она простерлась на широких ступенях своего алтаря и молит, чтобы ночь прошла спокойно для моряков в океанах, для странников в пустынях, для овечек на вересковых пустошах и для всех птиц в лесах. Я вижу ее! Знаешь, какая она? Она словно Ева{280} в те дни, когда они с Адамом были одни на земле. - И, конечно, Шерли, она не похожа на милтоновскую Еву? - Милтоновскую? Еву Милтона? Нет, клянусь Пресвятой Божьей Матерью, не похожа. Слушай, Кэри, мы здесь одни и можем говорить то, что думаем. Милтон был велик, согласна, но был ли он добр? У него был светлый разум, но что сказать о сердце? Он узрел небеса и проник взглядом в бездну ада. Он увидел Сатану, Грех, его отродье и ужасное их порождение - Смерть. Воинство ангелов смыкало перед ним ряды; все ослепительное великолепие небес отражалось в бесконечной линии их алмазных щитов и пронизывало слепые глаза Милтона. Он видел легионы бесов; все их потускневшие развенчанные черные армии прошествовали перед ним. Но когда Милтон захотел увидеть первую женщину, - ах, Кэри, он ее не увидел! - Как можно так говорить, Шерли! - Можно говорить все, во что веришь. Знаешь, кого видел Милтон? Свою кухарку. Или мою миссис Джилл, как я ее видела однажды летом в самую жару, когда она заваривала крем в прохладной молочной за решетчатым окном с розами и настурциями, готовила для священников всякие свои варенья, соленья, взбитые сливки и размышляла: Какое б выбрать блюдо повкусней? С чего начать, чтоб не перемешать Все в кучу? Лучше понемножку брать И пробовать, меняя, все подряд. - Ну полно, Шерли! - Мне бы хотелось почтительнейше напомнить Милтону, что первыми мужчинами были Титаны и матерью их была Ева. Это она родила Сатурна, Гипериона, Океан, и она же родила Прометея... - Ты настоящая язычница! Что все это значит? - В те дни землю населяли гиганты, которые стремились покорить небеса. Грудь первой женщины, наполненная жизнью, дала миру отвагу, почти равную Всемогуществу; силу, которая смогла вынести тысячелетия плена в цепях; жизнеспособность, которой хватило на то, чтобы кормить собою ненасытную смерть бесчисленные века; неистощимую жизнь и немеркнущее совершенство, сестер Бессмертия, которое через тысячи лет преступлений, борьбы и скорби сумело зачать и родить Мессию. Первая женщина рождена небесами; щедро ее сердце, наполнившее кровью жилы всех народов, и по-прежнему высоко держит она голову, увенчанную короной царицы мироздания. - Первой женщине захотелось яблока, и змей обманул ее. Однако у тебя в голове такая путаница из писания и мифологии, что тебя невозможно понять. Скажи лучше, кто же преклоняет колена на тех холмах? Кого ты там увидела? - Я увидела и сейчас вижу женщину-титана: ее одежды из темной лазури ниспадают на вереск вон там, где пасется стадо; ее белое покрывало, белое, как снежная лавина, струится с головы к ногам, и молнии вышивают по нему узоры; у нее пурпурный пояс, такой же, как пурпур вечернего неба на горизонте, и сквозь него просвечивает первая вечерняя звезда. Не могу описать ее глаз! Они спокойны, и ясны, и глубоки, как озера; с благоговением устремлены они к небесам; нежность любви и жар молитвы переполняют их до краев. Чело ее подобно облаку; оно бледнее, нежели ранняя луна, взошедшая задолго до сумерек. Она склонилась над Стилбро и молитвенно сложила свои всесильные руки. Так, преклонив колена, беседуют они с Богом, лицом к лицу. Если Адам был сыном Иеговы, то эта Ева - дочь Иеговы! - Слишком она неясна и фантастична! Пойдем, Шерли, нам надо быть в церкви. - Нет, Каролина, не пойду. Я останусь здесь с моей матерью Евой, которую теперь называют Природой. Я люблю ее, бессмертную и всемогущую! Пусть небесный свет исчез с ее чела, когда она пала в раю, - здесь, на холме, она по-прежнему царит во всем сиянии своей славы. Она прижимает меня к груди и раскрывает мне свое сердце. Тише! Ты сама увидишь и почувствуешь то же, что и я, если мы помолчим. - Я готова исполнить твое желание, но не пройдет и пяти минут, как ты сама заговоришь. Мисс Килдар, вся во власти очарования теплого летнего вечера, прислонилась к высокому надгробью и, устремив взгляд на полыхающее закатное небо, погрузилась в приятное забытье. Каролина отошла в сторону и, прогуливаясь вдоль стены сада, тоже размечталась. Шерли произнесла слово "мать". Но для Каролины это слово означало не мистическую могучую великаншу из видений Шерли, а нежный человеческий образ, - тот образ, которым она наделила свою собственную мать, незнакомую, нелюбимую и все-таки родную. "О, если бы она когда-нибудь вспомнила о своей дочери! Если бы только я могла увидеть ее, узнать и полюбить!" - мечтала Каролина. Страстное желание ранних лет снова ожило в ее сердце. Мечта, которая столь часто гнала сон от ее детской кроватки, потом с годами постепенно блекла, казалась все нереальнее и, наконец, почти совсем угасла, эта мечта вдруг вновь вспыхнула ярким светом и согрела ей душу. Что, если в самом деле наступит такой счастливый день, когда мать придет и, взглянув на нее заботливым, любящим взглядом, нежно скажет: "Каролина, дитя мое, теперь у тебя есть дом, ты будешь жить со мной! Я знаю, что ты нуждалась в любви, но с детства была ее лишена. Эту любовь я сберегла для тебя, и теперь она будет голубить тебя и лелеять". Какой-то шум на дороге прервал дочерние мечты Каролины и языческие видения Шерли. Они прислушались: это было цоканье копыт; пригляделись - и увидели за деревьями блеск металла; в просветах листвы промелькнули алые мундиры, сверкающие каски, развевающиеся перья. Держа равнение, мимо них неторопливо, в полном молчании, проехали шесть солдат. - Те же самые, что мы видели днем, - прошептала Шерли. - Наверное, у них где-то был привал. Они стараются, чтобы на них поменьше обращали внимание, и нарочно выбрали такой тихий час, надеясь, что все будут в церкви. Это неспроста. Помнишь, я говорила: скоро случится что-то необычное! Едва солдаты исчезли и стук копыт замер вдали, как вечернюю тишину снова нарушили звуки, на сей раз иного рода, - нетерпеливый детский плач. Девушки оглянулись: из церкви вышел мужчина с ребенком на руках, а за ним - две девочки лет девяти-десяти. Двухгодовалый бутуз, крепенький и краснощекий, по-видимому, отлично выспался в церкви, только что пробудился и теперь ревел во всю мощь своих легких. Впрочем, свежий воздух и несколько цветов, сорванных с могилы, быстро его успокоили. Мужчина сел, заботливо, как мать, покачивая малыша на колене; девочки примостилась по обеим сторонам отца. - Добрый вечер, Вильям, - сказала Шерли, как следует его разглядев. Наверное, он уже заметил ее и только ждал, чтобы его узнали, ибо сразу снял шляпу и расплылся в довольной улыбке. Взлохмаченный, с тяжелыми чертами лица, он был еще не стар, но весьма потрепан житейскими бурями. Одежда на нем была приличная, крепкая, а дети выглядели просто на удивление чистенькими. Это был наш старый знакомец Фаррен. Девушки подошли к нему. - Вы не идете в церковь? - спросил он, бросив на них благодушный и несколько смущенный взгляд; впрочем, робость его была вызвана отнюдь не почтением к высокому положению девушек, - просто это была дань их юности и красоте. С джентльменами, - такими, как, скажем, Мур или Хелстоун, - Вильям частенько пререкался; с гордыми и заносчивыми дамами тоже становился совершенно невозможен, а порой просто груб, но зато он высоко ценил обходительность и на доброту отвечал кротостью. Его упрямый характер не терпел упрямства в других людях, именно поэтому Вильяму никогда не нравился его бывший хозяин Мур. Не зная, что Мур, в сущности, относится к нему хорошо и даже оказал ему тайком немалую услугу, устроив садовником к мистеру Йорку и тем самым как бы поручившись за него перед остальными семьями в округе, Вильям никак не мог примириться с непреклонностью Мура и таил на него злобу. Последнее время он часто работал в Филдхеде, где простота и приветливость мисс Килдар совершенно его покорили. Каролину же Вильям помнил еще девочкой и, сам того не подозревая, считал идеалом настоящей леди. Ее любезное обхождение, походка, жесты, обаяние всего ее облика трогали какие-то артистические струнки в душе этого крестьянина. Он любовался Каролиной, как любуются редким цветком или прекрасным пейзажем. Обе девушки тоже любили Вильяма; они с удовольствием давали ему читать книги, дарили рассаду и беседовали с ним куда охотнее, нежели со многими грубыми и самовлюбленными невеждами из так называемого "высшего общества". - Кто там сейчас говорил, когда вы выходили, Вильям? - спросила Шерли. - Джентльмен, которого вы вроде недолюбливаете, мисс Шерли, - мистер Донн. - Все-то вы, Вильям, знаете! Но как вы догадались о моем отношении к мистеру Донну? - Ах, мисс Шерли, у вас в глазах порой ну прямо молнии, - все выдают! А порой, когда мистер Донн подле вас, вид у вас такой презрительный... - А вам самому он нравится, Вильям? - Мне? Терпеть не могу этих молодых попов, да и жена моя тоже. Больно зазнаются! Говорят с бедным людом, словно мы ниже их! И все похваляются своим саном, да жаль, что сан-то их вовсе не украшает... Ненавижу гордецов! - Но ведь ты сам по-своему горд, - вступила в разговор Каролина. - Ты, как говорится, самолюбив: любишь, чтобы у тебя дома все было не хуже, чем у других, а иногда держишься так, словно получать деньги за работу - ниже твоего достоинства. Когда ты был без места, ты из гордости ничего не брал в долг, разве что для детей, а сам бы, я думаю, скорее умер с голоду, чем отправился в лавку без денег. А когда я хотела тебе чем-нибудь помочь, сколько мне приходилось мучиться и уговаривать тебя! - Может, оно и так, мисс Каролина: всегда приятнее самому давать, чем брать, особенно у такой, как вы. Поглядите-ка, разве нас сравнишь? Вы маленькая, тоненькая девочка, а я большой сильный мужчина и вдвое старше вас, а то и поболее. Так что негоже мне брать у вас, не мне, как это говорят, быть вам обязанным. В тот раз, когда вы пришли, вызвали меня за порог и хотели дать пять шиллингов, которые вам бы самой пригодились, - ведь у вас нет денег, я-то знаю! - в тот день я взаправду стал мятежником, этим, как его, радикалом, бунтовщиком - и все из-за вас! Я думал: человек здоровый, работящий и дошел до того, что молоденькая барышня, которая мне в дочери годится, пришла и принесла мне свои последние гроши! Стыд-то какой! - Наверное, ты на меня рассердился, Вильям? - Было дело, только скоро остыл: вы же это от доброты сердечной. Да, я гордый! Вы гордые, и я гордый. Но ваша гордость и моя гордость - правильная; как у нас в Йоркшире говорят - "чистая гордость". Мистер Донн и мистер Мелоун о такой и не слыхивали, - у них-то гордость грязная! И я буду учить моих девчонок, чтобы были гордые, как мисс Шерли, а моих парней научу своей гордости. И пусть хоть один попробует у меня походить на таких попиков! Если даже маленький Майкл хоть что-нибудь от них переймет, пусть не ждет пощады! - Но в чем же разница, Вильям? - Вы-то знаете, в чем разница, только хотите, чтобы я сам сказал, - ладно, будь по-вашему. Мистер Донн и мистер Мелоун слишком горды, чтобы сделать что-либо для себя; а мы слишком горды, чтобы позволить другому делать что-либо для нас. Такой попик слова доброго не скажет, если считает кого-нибудь ниже себя, а мы ни за что не потерпим невежливого слова от тех, кто считает себя выше вас. - Ладно, Вильям, позабудьте о гордости и расскажите, что у вас нового, только честно! Как ваши дела, поправились? - О мисс Шерли, очень даже поправились! С тех пор как я стал садовником, спасибо мистеру Йорку, и с тех пор как мистер Холл, - тоже добрая душа, настоящий человек! - помог жене завести лавчонку, жаловаться вроде не на что. Теперь все мы сыты, обуты, одеты, а кроме того, из той же гордости, я кое-что откладываю про черный день, потому что я скорей сдохну, чем приму милостыню от прихода. Так что я и все мои довольны, но вот соседи - бедняк на бедняке. Сколько горя видишь кругом!.. - Следовательно, - проговорила мисс Килдар, - недовольство еще существует? - Следовательно, существует, вы правду сказали. Еще бы! Когда люди с голоду мрут, может народ быть довольным или спокойным? В округе тревожно, мисс Шерли, это уж прямо можно сказать. - Но что делать? Что еще, например, могу сделать я? - Вы? Да ничего вы не можете, слабая женщина! Вы раздали беднякам много денег и хорошо сделали. Вот кабы вы могли сплавить своего арендатора мистера Мура в Ботани-Бей{285}, было бы еще лучше. Народ его ненавидит. - Вильям, стыдись! - с горячностью воскликнула Каролина. - Если люди его действительно ненавидят, это их вина, а не его. Сам мистер Мур никому не желает зла; он только хочет выполнить свой долг и отстоять свои права. Как же можно так говорить! - Я говорю, как думаю. У него холодное, жестокое сердце, у вашего Мура. - Ну хорошо, - вмешалась Шерли, - предположим, что Мура прогонят, а его фабрику сровняют с землей. Разве тогда у людей прибавится работы? - Работы будет меньше, это я знаю, и они тоже знают. Многие честные люди совсем до отчаяния дошли, - куда ни повернись, только хуже. Да ведь есть еще и бесчестные, сколько угодно, и такие тянут остальных прямо в пропасть. Называют себя, мошенники, "друзьями бедняков", а сами про народ ничегошеньки не знают, лицемерят только и врут, как сам сатана. Мне вот уже пятый десяток пошел, и я-то знаю: у народа никогда не будет настоящих верных друзей, разве только из своих, да еще, может, две-три добрые души из других сословий, кто всему свету друзья. Все только о себе пекутся, а кто думает о других - тех совсем мало, - одиночки, вроде вас двоих да меня. Мы из разных сословий, а все-таки понимаем друг дружку и можем быть друзьями без раболепия с моей стороны и без гордыни с вашей. А тем, кто объявляет себя друзьями низших классов ради своих политических плутней, - таким верить нельзя: они всегда стараются только использовать нас и обмануть. Что до меня, то не надо мне ни покровителей, ни обманщиков! Не хочу плясать под чужую дудку. Мне тут недавно делали всякие предложения, да я разобрал, что все это обман, и высказал все прямо в глаза тем людям. - А что за предложения, можно узнать? - Нет, незачем это, да и толку не будет. У каждого должна быть своя голова на плечах. - Да, у нас своя голова на плечах, - послышался вдруг чей-то голос. Перед ними стоял Джо Скотт, который только что вышел из церкви подышать свежим воздухом. - У тебя-то есть, Джо, я ручаюсь, - улыбаясь, проговорил Вильям. - А я ручаюсь за моего хозяина, - ответил Джо. - Затем, приняв покровительственный вид, он обратился к девушкам: - А вам лучше бы отсюда уйти. - Это почему? - спросила Шерли, давно знакомая с начальственными манерами фабричного мастера, с которым она уже не раз имела стычки. Джо, презиравший женщин, в глубине души никак не мог примириться с тем, что его хозяин и вся фабрика до какой-то степени находятся под женским каблучком; каждый деловой приезд наследницы в контору фабрики был для него хуже дохлой мухи в похлебке. - А потому, что дела, о которых здесь говорят, женщин не касаются, - ответил он. - Ах вот как? Здесь, в этой церкви, молятся и проповедуют, и это нас не касается? - Да ведь вас не было ни на проповеди, ни на молитве, если не ошибаюсь. А я говорю про политику. Вильям Фаррен толковал здесь с вами о политике, если я правильно понял. - Ну и что из этого? Мы всегда интересуемся политикой, Джо! Разве вы не знаете, что я каждый день получаю газету, а по воскресеньям даже две? - Надо полагать, вы читаете там только про свадьбы, мисс, про несчастные случаи, убийства и прочие тому подобные вещи... - Я читаю все передовые статьи, Джо, сообщения из-за границы, просматриваю курс рыночных цен, - короче, я читаю то же, что и мужчины. Джо презрительно промолчал, словно перед ним трещала сорока. - Джо, - продолжала мисс Килдар, - я никогда толком не могла понять, кто вы - виг или тори. Пожалуйста, объясните, какая партия удостоилась вашей поддержки? - Трудновато объяснить, когда наперед знаешь, что тебя не поймут, - высокомерно процедил в ответ Джо. - Но я скорей согласился бы стать старой бабой или молодухой, которые еще глупее, чем каким-нибудь тори. Потому что тори ведут войну и разоряют торговлю. И если уж быть в какой-либо партии, хотя, по правде говоря, все политические партии - глупость, то уж лучше в той, что стоит за мир, а значит, за наши торговые интересы. - И я тоже, Джо! - подхватила Шерли, которой доставляло немалое удовольствие его поддразнивать; она нарочно поддерживала разговор о политике, хотя, по мнению Джо, женщины не имели права рассуждать о столь высоких материях. - И я тоже, - во всяком случае до известной степени. Я ведь заинтересована и в сельском хозяйстве, и это понятно - я совсем не хочу, чтобы Англия попала в зависимость от Франции. Конечно, часть дохода мне дает фабрика Мура, но еще большую часть я получаю с земель вокруг фабрики. Поэтому я решительно против всего, что могло бы повредить фермерам. Вы со мною согласны, Джо? - Вечерняя роса нездорова для женского пола, - равнодушно заметил мастер. - Если вы беспокоитесь о моем здоровье, то могу вас заверить, простуды я не боюсь. Во всяком случае, как-нибудь летней ночью я могла бы посторожить фабрику с вашим мушкетом, Джо. Подбородок у Джо Скотта и без того достаточно выдавался вперед, но при этих словах он выдвинул его еще дальше, чем обычно. - Однако, - продолжала Шерли, - вернемся к нашим баранам. Я не только помещица, но также владелица фабрики, и у меня в голове сидит мысль, что все мы, фабриканты и деловые люди, иной раз бываем немножко - о, совсем немножко! - эгоистичны и близоруки в наших суждениях и, пожалуй, слишком равнодушно относимся к человеческим страданиям, слишком много думаем о своих барышах. Вы со мной не согласны, Джо? - Я никогда не спорю, если знаю, что меня не поймут, - последовал все тот же ответ. - О, непостижимый человек! А ведь ваш хозяин, Джо, иногда со мной спорит; он не так суров и неприступен, как вы. - Все может быть. Каждый живет на свой лад. - Джо, неужели вы серьезно думаете, что вся мудрость мира заключена в головах одних мужчин? - Я думаю, что женщины - создания мелочные и вздорные, и свято почитаю то, что сказано у апостола Павла во второй главе первого Послания к Тимофею. - Что же там сказано? - "Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева..." - Но какое отношение имеют к делам эти рассуждения о первородстве? - прервала его Шерли. - Надо будет рассказать об этом мистеру Йорку, когда он в следующий раз будет поносить аристократов. - "И не Адам прельщен, - невозмутимо продолжал Джо, - но жена, прельстившись, впала в преступление". - Тем хуже для Адама! - воскликнула мисс Килдар. - Он грешил с открытыми глазами. Сказать по правде, Джо, я никогда не могла понять этот стих; он мне неясен. - Чего же тут неясного, мисс? Кто умеет читать, тот должен и понимать. - Но ведь каждый может понять и истолковать его на свой лад, - заметила Каролина, вступая в разговор. - Я полагаю, вы не станете отрицать за каждым человеком права толковать все по-своему? - Нет конечно! Каждую строчку святого писания можно и нужно толковать. - И мужчинам и женщинам? - Ну нет! Женщины должны принимать мнения своих мужей как в политике, так и в религии: для них это самое лучшее. - О! О! - воскликнули Каролина и Шерли одновременно. - Да, да, и не сомневайтесь! - упрямо твердил Дине Скотт. - Считайте, что вас освистали и закидали яблоками, - сказала мисс Килдар. - Вы еще скажете, что мужчины тоже должны принимать без рассуждений все, что говорят священники. Что же тогда останется от веры? Слепое, бессмысленное суеверие! - А как вы понимаете эти слова святого Павла, мисс Хелстоун? - Я... понимаю это так: апостол написал эту главу для определенной общины христиан при каких-то особых обстоятельствах. Кроме того, если бы я могла прочесть греческий оригинал, возможно, выяснилось бы, что многие слова переведены неправильно или даже совсем не поняты. Не сомневаюсь, что можно было бы при желании придать этому месту совсем иной смысл, и тогда оно звучало бы так: "Жена да учит и не безмолвствует, когда есть ей что сказать... Жене позволено учить и властвовать во всей полноте... Мужу тем временем лучше всего хранить безмолвие". И так далее. - Так не может быть, мисс! - Осмелюсь заметить, может! В моем истолковании краски ярче, нежели в вашем. И вообще, мистер Скотт, вы настоящий догматик и всегда таким были. Вильям мне нравится больше вас! - В своем доме Джо тоже хорош, - заметила Шерли. - Там он тише воды, ниже травы, я сама видела. Более доброго и нежного мужа не сыщешь во всем Брайерфилде. Своей жене он не читает проповедей. - Моя жена простая, работящая женщина; годы и невзгоды выбили из нее всякое самомнение. А с вами, молодые мисс, дело другое. Вот вы думаете, что много знаете, а я вам осмелюсь сказать: все это суета сует, одни вершки понахватанные. Помню, эдак с год назад мисс Каролина пришла в нашу контору, а я что-то увязывал позади большого стола, и она меня не видела. Гляжу, приносит грифельную доску с задачкой моему хозяину, а задачка-то простая, мой Гарри решил бы ее в две минуты. А она не смогла. Пришлось мистеру Муру объяснять. Только как он ей ни растолковывал, она все равно ничего не поняла. Так-то! - Какие глупости, Джо! - Нет, не глупости! И мисс Шерли тоже воображает, что, когда хозяин говорит с ней о своих делах, она все слышит, все понимает, за каждым словом следит и все-то ей ясно, как в зеркале. А сама нет-нет да и выглянет в окошко, не тревожится ли ее кобыла, а потом на пятнышко грязи на своем подоле поглядит, а потом вокруг постреляет глазами на конторскую пыль и паутину, а сама думает: мол, что за грязнули эти мужчины и как славно она сейчас поскачет через Наннлийские луга! И все, что ей говорит мистер Мур, она понимает не лучше, чем если бы он говорил по-древнееврейски. - Джо, вы настоящий клеветник! Я бы вам ответила, да народ уже из церкви выходит; нам пора. Прощайте, человек, набитый предрассудками! До свиданья, Вильям. Девочки, а вы приходите завтра в Филдхед: миссис Джилл откроет вам свою кладовку, и каждая выберет себе, что захочет. ГЛАВА XIX Летняя ночь Спустились сумерки. Звезды рано зажглись в прозрачном небе. - Пока светло, как раз успею дойти до дома, - сказала мисс Килдар, прощаясь с Каролиной у калитки сада. - Не ходи одна, Шерли, Фанни тебя проводит. - Зачем? Чего мне бояться в своем приходе? Да я могу в любую ясную ночь пройти от Филдхеда до церкви, только чтобы полюбоваться на звезды, а может быть, и поглядеть на эльфов. - Подожди хотя бы, пока народ разойдется. - Пожалуй. Вот шествуют пять мисс Армитедж, вон коляска миссис Сайкс, за ней - карета мистера Уинна, а вон коляска миссис Бертвисл. Мне вовсе не хочется со всеми раскланиваться! Войдем-ка в сад да лучше переждем минуту среди вашего золотого дождя. Из церкви показались священники со своими помощниками и церковными старостами. Началась обычная суматоха прощания: рукопожатия, поздравления по случаю удачной проповеди, советы остерегаться ночной сырости и прочее. Постепенно толпа рассеялась, экипажи разъехались. Мисс Килдар покинула наконец свое цветущее убежище, но тут в сад вошел мистер Хелстоун. - А, вот вы где! - произнес он, направляясь к ней. - А я вас искал, боялся, что вы уже ушли. Каролина, иди сюда! Каролина подошла к дяде. Она так же, как Шерли, ожидала выговора за то, что их не было в церкви, однако священник думал совсем о другом. - Сегодня я не ночую дома, - сказал он. - Только что встретил одного старого друга и обещал его проводить. Вернусь завтра, - наверное, около полудня. К сожалению, мой причетник Томас тоже занят и не сможет переночевать у нас, как обычно, когда меня не бывает. Поэтому... - Поэтому, - прервала его Шерли, - вы хотите, чтобы на время вашего отсутствия я, как джентльмен, точнее - как первый джентльмен в Брайерфилде, заменила вас и взяла на себя роль хозяина дома и защитника вашей племянницы и ваших служанок, не правда ли? - Вот именно, капитан! Я думаю, эта роль вам подойдет. Надеюсь, вы окажете Каролине эту любезность и останетесь у нас. Вы согласны переночевать здесь? - А как же миссис Прайор? Она ведь меня ждет. - Я пошлю кого-нибудь ее предупредить. Ну, соглашайтесь же. Время уже позднее, выпала роса, а здесь вам с Каролиной будет не скучно, я уверен. - В таком случае я остаюсь, - согласилась Шерли. - Мы последуем вашему совету и не будем скучать. Идите к вашему другу и ни о чем не беспокойтесь. - А что вы будете делать, капитан, если ночью что-нибудь случится? Ну, скажем, если вы услышите чьи-то шаги в доме или подозрительный шум, словно взламывают замок или вырезают оконное стекло? Я знаю, в вашей девичьей груди бьется мужественное сердце, и вам я могу сказать откровенно: подобные неприятности сейчас более чем возможны. Что же вы предпримете? - Не знаю... Наверное, упаду с перепугу в обморок, придется меня поднимать, приводить в чувство. Но, кроме шуток, если уж вы мне доверяете столь почетный пост, ваше преподобие, вы должны дать мне оружие. Что у вас есть в вашем арсенале? - Вы справитесь со шпагой? - Знаете, столовый нож мне как-то привычней. - Поищите, в буфете есть то, что вам нужно: дамский нож, удобный, легкий и заостренный, как настоящий кинжал. - Он больше подойдет Каролине, а мне лучше дайте пару пистолетов; я знаю, они у вас есть. - У меня две пары; одну могу оставить вам. Пистолеты висят в чехлах над камином в моем кабинете. - Они заряжены? - Да, только курки не взведены. Взведите их, когда будете ложиться спать. Оставляя мои пистолеты, я оказываю вам честь, капитан: необученному новобранцу я бы их не доверил. - Постараюсь обращаться с ними осторожно. А теперь идите, мистер Хелстоун, не задерживайтесь! - Весьма любезно, что он одолжил мне свои пистолеты, заметила Шерли, когда священник вышел за калитку. - Пойдем-ка, Лина, в дом и поужинаем, - продолжала она. - Соседство мистера Сэма Уинна за чаем лишило меня всякого аппетита, и теперь я по-настоящему голодна. Войдя в дом, обе девушки прошли в темную столовую. Сквозь открытые окна из сада проникал вечерний воздух, напоенный запахом цветов; с дороги доносились звуки отдаленных шагов и какой-то мягкий смутный ропот. Заслышав его, Каролина, стоявшая у окна, сказала: - Знаешь, что это, Шерли? Ручей в лощине. Потом она позвонила и велела служанке принести свечу, а заодно хлеба и молока, - обычный их с Шерли ужин. Фанни поставила перед ними поднос и хотела закрыть окна и ставни, однако ее попросили повременить: сумерки были слишком тихи и благоуханны, чтобы изгонять их так скоро. Ужинали в молчании. Один раз Каролина поднялась, чтобы переставить вазу с цветами с буфета на подоконник: аромат их был чересчур силен для душной комнаты. Возвращаясь к столу, Каролина приоткрыла ящик буфета и вынула что-то, сверкнувшее в ее руке ясным острым блеском. - Ты это предназначила для меня, Шерли? Смотри, как блестит! Отточенный, остроконечный - страшное оружие. Не представляю, как можно направить такой нож против человека! Наверное, для этого нужны какие-то особые обстоятельства, особые чувства, каких я еще не испытывала. - Да, это, должно быть, ужасно, - отозвалась Шерли. - Но я бы, наверное, смогла это сделать, если бы понадобилось. И мисс Килдар спокойно допила свой стакан парного молока. Она была слегка задумчива и бледна; впрочем, пожалуй, не бледнее обычного - Шерли никогда не отличалась яркими красками лица. Когда молоко было выпито и хлеб доеден, Каролина позвала Фанни и посоветовала ей с Элизой лечь спать. Уговаривать служанок не пришлось, за день они достаточно намаялись - то булочки режь, то чай заваривай, то чай кипяти, подай то, прими это и бегай с утра до вечера взад-вперед с подносами. Вскоре Каролина услышала, как дверь в комнату служанок захлопнулась. Тогда она взяла свечу и неторопливо обошла весь дом, проверяя каждую задвижку на окнах и каждый засов на дверях. Заглянув под конец даже в темную комнатушку за кухней и в сводчатый погреб, Каролина вернулась в столовую. - В доме, кроме своих, ни души, - сказала она. - Сейчас уже около одиннадцати, давно пора ложиться, но я еще посижу, если ты не против. Вот, Шерли, - продолжала она, - я принесла из дядиного кабинета пистолеты. Можешь их проверить на досуге. Каролина положила пистолеты перед подругой. - А почему ты не хочешь лечь? - спросила Шерли. Она взяла пистолеты, осмотрела их и положила обратно. - У меня какое-то странное предчувствие, я очень волнуюсь. - И я тоже. - Откуда такая бессонница и тревога? Может быть, воздух чем-то наэлектризован? - Нет, небо чистое и все в звездах. Ночь сегодня ясная. - Но слишком тихая. Я слышу даже, как ручей журчит на своем каменном ложе, словно он бежит не в лощине, а здесь, у церковной ограды. - А я рада, что ночь так тиха: вой ветра или шум дождя сейчас вывели бы меня из себя. - Почему, Шерли? - Потому что они мешали бы мне слушать. - Ты прислушиваешься к тому, что делается в лощине? - Да, сейчас это единственное место, откуда могут доноситься какие-либо звуки. - Да, ты права, Шерли. Обе девушки оперлись локтями о подоконник и высунулись в открытое окно. Сияние звезд и тот скупой сумеречный свет июньской ночи, который не угасает на западе до тех пор, пока на востоке не займется заря, позволяли им различать лица друг друга. - Мистер Хелстоун думает, что мы ничего не знаем, - негромко сказала Шерли, - ни куда он отправился, ни для чего, ни о всех его приготовлениях, - но я о многом догадываюсь. А ты? - Кое о чем. - Все эти джентльмены, не исключая твоего кузена Мура, полагают, что мы сейчас спим в своих постелях и ни о чем не подозреваем... - Не думаем о них, не надеемся и не тревожимся, - прибавила Каролина. С полчаса они хранили молчание, и ночь молчала вместе с ними; только часы на колокольне отмечали ход времени, отбивая четверти. Посвежело. Обменявшись по этому поводу несколькими словами, девушки завернулись поплотнее в шали, надели снятые было шляпки и снова приникли к окну. Около полуночи их безмолвное бдение прервал тревожный, настойчивый лай запертого на кухне пса Каролина встала и бесшумно прошла туда через темные комнаты, чтобы успокоить собаку. С помощью куска хлеба это ей удалось. Вернувшись в столовую, она увидела, что здесь тоже темно: Шерли погасила свечу и ее склоненный силуэт четко вырисовывался на фоне открытого окна. Ни о чем не спрашивая, мисс Хелстоун встала рядом с ней. Собака снова яростно залаяла, потом вдруг смолкла, словно прислушиваясь. Девушки в столовой тоже вслушивались, но уже не в журчанье ручья у фабрики; гораздо ближе, на дороге у церковной ограды, возникли новые, пока еще неясные звуки, похожие на мерные глухие удары, - тяжелый топот множества ног. Шаги приближались. Тем, кто в них вслушивался, постепенно становилось ясно, - там шло не двое и не десятеро, а несколько сотен человек. Девушки ничего не видели: высокие кусты в саду заслоняли дорогу. А на слух они могли только догадываться, что отряд уже достиг дома мистера Хелстоуна и теперь проходит мимо. Но только слышать им было мало, и они это почувствовали, когда человеческий голос, - хотя он и произнес всего одно слово, - разорвал ночную тишину. - Стой! Все смолкло; идущие остановились. Затем на дороге начали о чем-то совещаться, но так тихо, что девушки не могли разобрать ни слова. - Мы должны знать, о чем они говорят! - шепнула Шерли. Она обернулась, взяла со стола пистолеты и бесшумно вышла в сад через большую застекленную дверь. Скользнув по дорожке, Шерли остановилась у садовой ограды под кустом сирени. Будь Каролина одна, она ни за что не вышла бы из дому, но вместе с Шерли она готова была идти куда угодно. Сначала она тоже бросила взгляд на свое оружие, но не взяла его и поспешила присоединиться к подруге. Заглянуть через ограду девушки не решались, боясь, как бы их не заметили; притаившись рядышком за изгородью, они стояли и слушали. - Дом какой-то старый, нескладный. Кто здесь еще живет, кроме проклятого попа? - Только три женщины: его племянница и две служанки. - Ты знаешь, где они спят? - Девчонки в задних комнатах, племянница в передней спальне. - А Хелстоун? - Вон в той комнате. Обычно у него горит свет, но сейчас там темно. - Как ты туда проберешься? - Если меня пошлют, - а он того стоит, - попробую влезть в то высокое окно: оно ведет в столовую. Оттуда проберусь наверх, где его комната, дорогу я знаю. - А что ты будешь делать с женщинами? - Их я не трону, лишь бы не орали. А заорут - я их быстро успокою. Хорошо коли бы старик спал. Если он проснется, дело может обернуться худо. - У него есть оружие? - Есть пистолеты, и всегда заряженные. - В таком случае ты просто дурак. Зачем ты нас остановил здесь? Один выстрел поднимет всех на ноги; мы и ахнуть не успеем, как Мур обрушится на нас. Тогда провалится самое главное! - Вот я и говорю, идите дальше. С Хелстоуном я справлюсь один. Наступило молчание. Кто-то выронил из рук оружие, и оно, звеня, покатилось по камням. Тотчас снова яростно, взахлеб залаял пес в доме. - Все пропало! - послышался голос. - Сейчас он проснется: такой шум и мертвого поднимет. Почему ты не сказал, что у него есть собака? А чтоб тебе!.. Вперед! И они снова двинулись - затопали, зашагали, зашаркали, - пока их медлительная тяжелая поступь не затихла вдали. Шерли выпрямилась и поглядела на дорогу. - Ушли, - сказала она. - Ни души не осталось. Она стояла и думала. - Слава Богу! - сказала она наконец. - Слава Богу, - повторила Каролина дрожащим голосом; она и сама вся дрожала, сердце ее колотилось, лицо похолодело и лоб был влажен. - С нами-то слава Богу, - снова сказала она, - но что будет с другими? Они прошли мимо нас потому, что надеются расправиться с остальными. - И хорошо, что прошли, - рассудительно заметила Шерли. - Другие за себя постоят, - у них есть силы, и они готовы к отпору, - а что было бы с нами? Я держала палец на курке. Я была готова оказать этому негодяю такой прием, какой вряд ли входил в его расчеты; но за ним последовало бы еще триста человек, а у меня не триста рук и не триста пистолетов. Мне не удалось бы защитить ни тебя, ни себя, ни двух бедных женщин, спящих в этом доме. Поэтому я еще раз от души благодарю Бога за то, что он избавил нас от смертельной опасности. Помолчав, она продолжала: - Что же теперь делать? Что подскажет мне моя совесть и разум? Во всяком случае, здесь стоять нечего, это мне ясно. Надо бежать на фабрику! - На фабрику? Что ты, Шерли! - Да! Ты пойдешь со мной? - Туда, куда направились эти люди? - Они пошли по дороге, но нам с ними встречаться нельзя; тропинка через поля безопасна, тиха и безлюдна, - по ней мы пролетим как по воздуху! Ты идешь? - Да. Ответ этот вырвался у Каролины совершенно непроизвольно и вовсе не потому, что она действительно того хотела или так думала, - на самом деле она содрогалась при мысли, что ей придется сейчас туда идти, но отпустить Шерли одну она просто не могла. - Тогда надо закрыть окна и все запереть покрепче, чтобы после нашего ухода дом был в безопасности. Ты знаешь, зачем мы туда идем, Кэри? - Да... то есть... нет... Потому что ты этого хочешь. - И все? Неужели ты готова исполнить любой мой каприз? Из тебя выйдет на диво покорная жена, настоящее сокровище для грозного мужа! Твое лицо сейчас бледнее луны, пальцы дрожат, как листья осины, и все-таки, растерянная и перепуганная, покорная и преданная, ты хочешь следовать за мной в самую гущу серьезной опасности! Ну, что ж, Кэри, я открою тебе причину твоей решимости: мы пойдем туда ради Мура, чтобы помочь ему, если сможем, и предупредить, если успеем. - Ну конечно! Я просто слепая дурочка. Шерли, как ты все сразу понимаешь, как ты умна! Я пойду с тобой, я с радостью пойду! - Я в этом не сомневалась. Ради меня ты готова умереть слепо и покорно, но ради Мура ты умрешь сознательно и с радостью. Впрочем, в эту ночь о смерти не может быть и речи, мы ничем не рискуем. Каролина торопливо закрывала окна. - Не бойся, Шерли, я, наверное, смогу бежать так же быстро, как ты. Дай мне руку, и побежим прямо через поле. - Но ты же не сможешь перелезать через ограды! - Теперь смогу. - А ты не побоишься живых изгородей и ручья? Нам их не обойти. - Не побоюсь. И они побежали. Многочисленные ограды вокруг полей не могли их остановить. Шерли была подвижна, легконога и, когда хотела, могла прыгать, как лань. Более робкая и менее ловкая Каролина раза два-три падала и ушибалась, но тут же вскакивала на ноги, говоря, что ей не больно. Крайнее поле отделяла живая изгородь из колючего боярышника. Здесь они задержались, отыскивая лазейку, а когда нашли ее, оказалось, что она слишком узка. Тем не менее они пролезли сквозь нее, не жалея своих длинных волос, нежной кожи, муслина и шелка платьев; единственное, о чем они сожалели, это о потерянном времени. На другом краю поля глубоко внизу по дну овражка бежал ручей. Мостком через него служила узкая доска. Шерли спокойно и бесстрашно переходила по ней уже много раз, но Каролина никогда не решалась на такой подвиг. - Я перенесу тебя, - сказала мисс Килдар. - Ты легкая, а я достаточно сильна. Давай попробуем. - Если