что думаете, и ничего такого, чего бы не думали. Между нами двумя это вполне допустимо: ведь мы не должны ничего скрывать друг от друга. Но со всеми прочими! Особенно с вашим возлюбленным! Вы всегда будете казаться дурочкой. Поймите, что когда вы кому-нибудь пишете, то делаете это для него, а не для себя. Поэтому вам надо стараться говорить ему не столько то, что вы думаете, сколько то, что ему больше понравится. Прощайте, мой ангелочек, целую вас, вместо того чтобы бранить, в надежде, что вы станете благоразумнее. Париж, 4 октября 17... Письмо 106 От маркизы де Мертей к виконту де Вальмону Замечательно, виконт, и на этот раз я от вас просто без ума! Впрочем, после первого из ваших двух писем можно было ожидать второго, поэтому оно меня не удивило. Уже гордясь своим будущим успехом, вы требовали награды и спрашивали, готова ли я расплачиваться, но я-то отлично видела, что мне вовсе незачем торопиться. Да, честное слово, читая ваш изумительный рассказ об этой нежной сцене, которая вас так взволновала, при виде вашей сдержанности, достойной самых лучших времен нашего рыцарства, я раз двадцать подумала: дело проиграно! Но ведь иначе и быть не могло. Как же, по-вашему, должна поступить несчастная женщина, которая отдается, а ее не берут? Право же, в подобных случаях надо спасать хотя бы честь, что и сделала ваша президентша. Относительно себя могу сказать, что, на мой взгляд, ее образ действий производит известное впечатление, и, что касается меня, я намерена применить его при первом же достойном того случае. Но даю себе слово, что если тот, ради кого я потрачу усилия, не воспользуется обстоятельствами лучше, чем вы, он уж, наверно, должен будет навсегда от меня отказаться. Так, значит, вы остались решительно ни при чем? И это с двумя женщинами, из которых одна уже пережила великое событие, а другая только о нем и мечтала! Знайте же - хотя вы будете считать, что я хвастаю, и скажете, что легко пророчествовать задним числом, - могу поклясться, что я этого ожидала. Дело в том, что вы лишены настоящей одаренности в своем искусстве: вы умеете лишь то, чему научились, а сами ничего изобрести не способны. Поэтому, как только обстоятельства не укладываются в рамки того, что вы считаете обычным правилом, и вам надо сойти с привычной дороги, вы становитесь беспомощным, как школьник. Словом, для того чтобы вы растерялись, оказалось достаточно, с одной стороны, ребяческой выходки, а с другой - нового приступа целомудрия, и все только потому, что это случается не каждый день. И вы не сумели ни предвидеть их, ни устранить. Ах, виконт, виконт! Вы учите меня не судить о мужчинах по их успехам. Вскоре придется о вас говорить: вот тогда-то он был молодец. И теперь, нагромоздив глупость на глупость, вы обращаетесь за советом ко мне! Словно у меня только и дел, что исправлять ваши глупости. Право, это может потребовать очень много времени. Как бы то ни было, но одно из этих приключений начато вопреки моему желанию, и в него я вмешиваться не стану. Что касается другого, то в нем вы и мне хотели сделать приятное, и потому я считаю его своим делом. Прилагаемого к сему письма, которое вы сперва прочтете, а потом передадите малютке Воланж, будет более чем достаточно, чтобы она вернулась в ваши объятия. Но, прошу вас, уделите этой девочке настоящее внимание, и сделаем сообща так, чтобы она довела до отчаяния свою мать и Жеркура. Можете, не опасаясь, увеличивать дозы. Я вполне ясно вижу, что ими юную особу не испугаешь. А когда мы добьемся того, что нам нужно, пусть уж из нее выходит то, что выйдет. Меня она уже совершенно не интересует. Сперва мне хотелось сделать из нее интриганку хотя бы второго разряда и взять ее на вторые роли при себе. Но теперь я вижу, что материал неподходящий. В ней есть какое-то глупое простодушие, которое не поддалось даже лекарству, примененному вами, а уж оно-то обычно производит должное действие. На мой взгляд, это самая опасная для женщин болезнь. Она прежде всего свидетельствует о почти неизлечимой и все портящей слабохарактерности. Поэтому, пытаясь выработать из этой девочки интриганку, мы сделаем из нее всего-навсего доступную женщину. А я считаю, что нет ничего более пошлого, чем легкомыслие по глупости, когда отдаешься, не зная как и почему, лишь потому, что тебя атакуют, а ты не умеешь обороняться. Такого рода женщины - только инструменты для удовольствия. Вы скажете, что из нее только это и требуется сделать и что для наших целей этого вполне достаточно. Пусть так. Но не надо забывать, что все очень скоро узнают, какие пружины и двигатели приводят в действие такого рода инструменты. Поэтому, чтобы использовать этот без опасности для самих себя, мы должны поспешить, остановиться вовремя, а затем сломать его. По правде сказать, у нас не будет недостатка в средствах избавиться от нее: Жеркур без труда добьется ее заточения, когда мы того пожелаем. И действительно, раз уж он убедится, что надежды его обмануты, раз это станет всем известно, не все ли нам будет равно, если он захочет ей мстить, лишь бы он оставался безутешен? То, что я говорю о муже, вы, наверно, думаете о матери, - значит, игра стоит свеч! Это решение, которое я в конце концов приняла, так как считаю его наилучшим, побудило меня повести молодую особу быстрым темпом, как вы увидите из моего письма к ней. Поэтому очень важно не оставлять у нее в руках ничего такого, что могло бы нас выдать, и я прошу вас быть в этом отношении внимательным. При соблюдении этой предосторожности я беру на себя заботу о нравственном воздействии, а остальное - ваше дело. Если, однако, впоследствии мы обнаружим, что простодушие поддается лечению, то всегда успеем переменить план. Все равно рано или поздно нам пришлось бы заняться тем, что мы собираемся сделать, так что ни при каких обстоятельствах труды наши даром не пропадут. Знаете ли вы, что с моими трудами это едва не случилось и что звезда Жеркура едва не оказалась сильнее моей предусмотрительности. Ведь у госпожи де Воланж в некий момент проявилась вдруг материнская слабость! Она возымела желание выдать свою дочь за Дансени! Вот что означало это более нежное внимание к ней, которое вы заметили на другой день. И это опять вы оказались бы причиной такого венчающего дело конца! К счастью, нежная мать мне об этом написала, и я надеюсь, что мой ответ отрезвит ее. В нем я так распространяюсь о добродетели, а главное, так льщу ей самой, что она должна уверовать в мою правоту. Мне очень жаль, что у меня не было времени снять копию со своего письма, чтобы вы убедились в строгости моих нравственных правил. Вы увидели бы, до чего я презираю женщин, достаточно испорченных, чтобы завести себе любовника! Как легко быть строгой на словах! Это вполне безвредно для других и нисколько не стесняет нас. К тому же мне небезызвестно, что милейшая дама, как и всякая другая, обладала в молодые годы кое-какими маленькими слабостями, и я ничего не имела против того, чтобы она почувствовала себя униженной хотя бы перед своей собственной совестью: меня это несколько вознаграждало за похвалы, которые я расточала ей против совести моей. Точно так же и в том же самом письме мысль, что я причиняю зло Жеркуру, дала мне мужество хорошо о нем отозваться. Прощайте, виконт. Я весьма одобряю ваше решение задержаться на некоторое время там, где вы находитесь. Я не имею никакой возможности ускорить ваше продвижение, но советую вам развлечься с общей нашей подопечной. Что же касается меня, то, несмотря на вашу любезную цитату, вы сами видите, - придется обождать и, без сомнения, согласитесь - не по моей вине. Париж, 4 октября 17... Письмо 107 От Азолана к виконту де Вальмону Сударь! Согласно вашему приказанию, я, как только получил ваше письмо, отправился к господину Бертрану, который и передал мне двадцать пять луидоров, как вы распорядились. Я попросил его дать мне еще два для Филиппа, которому я велел тотчас же выезжать, как вы изволили мне написать, и у которого денег не было. Но господин ваш поверенный отказал мне в этом, сказав, что на этот счет от вас распоряжения нет. Поэтому я вынужден был дать Филиппу из своих денег, и если на то будет ваша милость, вы мне их зачтете. Филипп уехал вчера вечером. Я строго-настрого наказал ему не отлучаться из придорожного кабачка, чтобы его всегда можно было найти, ежели бы он понадобился. После того я немедленно отправился к госпоже президентше, чтобы повидать мадемуазель Жюли, но ее не было дома, и я поговорил только с Ла-Флером, от которого ничего узнать не смог, так как после своего приезда он бывал в доме лишь в часы трапез. Всю службу нес второй лакей, а вам, сударь, известно, что его я не знаю. Но сегодня я снова занялся этим делом. Утром я опять зашел к мадемуазель Жюли, и она, по-видимому, была мне очень рада. Я спросил ее о причине возвращения ее хозяйки, но она сказала, что ничего об этом не знает, и я думаю, что она говорит правду. Я упрекнул ее за то, что она не предупредила меня о своем отъезде, но она стала уверять, что сама узнала о нем лишь накануне вечером, когда пришла помочь своей госпоже раздеться на ночь. Таким образом, бедняжка всю ночь укладывала вещи и спала не более двух часов. Из комнаты госпожи она вышла лишь во втором часу ночи, и в это время та еще только принималась что-то писать. Утром перед самым отъездом госпожа де Турвель вручила привратнику замка какое-то письмо. Мадемуазель Жюли не знает, кому оно было адресовано. Она говорит, что, может быть, вашей милости, но вы ничего не изволили мне сказать. В дороге лицо у госпожи де Турвель все время скрыто было капюшоном, и поэтому его не было видно. Но мадемуазель Жюли почти уверена, что она часто плакала. Пока они ехали, она не произнесла ни слова и не пожелала остановиться в ***3, как сделала на пути в замок, что не очень-то понравилось мадемуазель Жюли, которая уехала, не позавтракав. Но, как я ей сказал, на то уж господская воля. По приезде госпожа де Турвель тотчас же легла, но оставалась в постели всего часа два. Встав, она вызвала к себе швейцара и велела никого не принимать. Одеваться она не стала. Она вышла к обеду, но съела только немного супа и тотчас же встала из-за стола. Кофе ей подали в спальню, и тогда же к ней зашла мадемуазель Жюли. Она застала свою хозяйку за разборкой бумаг в секретере и увидела, что это все были письма. Готов поручиться - письма вашей милости. А из трех, которые пришли днем, одно она не выпускала из рук до самого вечера! Я уверен, что и оно от вашей милости. Но почему же она тогда взяла да уехала? Меня это удивляет. Впрочем, ваша милость, наверно, изволите это знать, и к тому же это не мое дело. После обеда госпожа президентша прошла в библиотеку, взяла две книги и отнесла их в свой будуар. Но мадемуазель Жюли уверяет, что за весь день она и пятнадцати минут не смотрела в книгу, а все перечитывала то письмо да мечтала, подперев щеку рукой. Так как мне пришло в голову, что вашей милости приятно было бы знать, что это за книги, а мадемуазель Жюли сказать мне не сумела, я попросил сегодня провести меня в библиотеку под тем предлогом, будто я хочу ее осмотреть. На полках не хватает лишь двух книг: одна - это второй том "Христианских мыслей"4, а другая - первый том произведения под названием "Кларисса"5. Пишу так, как там значится. Вы, может быть, сами изволите догадаться, что это такое. Вчера вечером госпожа де Турвель не ужинала, она пила только чай. Сегодня утром она очень рано позвонила, велела тотчас же подать лошадей, и не было еще девяти часов, как она слушала у Фельянов обедню6. Хотела также исповедоваться, но духовник ее отсутствовал; он вернется только через неделю или через десять дней. Мне кажется, что и об этом следует доложить вашей милости. Потом она вернулась домой, позавтракала, а затем села что-то писать и занималась этим около часа. Вскоре мне представился случай сделать то, что так желательно было вашей милости: письма на почту отнес я. Писем госпоже де Воланж не обнаружилось, но одно я все же посылаю вам, сударь, - письмо господину президенту; мне казалось, что оно должно быть наиболее интересным. Имелось и письмо на имя госпожи де Розмонд, но я подумал, что ваша милость всегда сможете прочесть его, если пожелаете, и потому отправил. Впрочем, вашей милости и без того все станет известно, так как госпожа президентша написала и вам. В дальнейшем я смогу получать все письма, с которыми пожелает ознакомиться ваша милость. Ибо слугам почти всегда их передает мадемуазель Жюли, а она уверяет меня, что из симпатии ко мне, а также к вашей милости охотно сделает все, что я захочу. Она даже не захотела брать денег, которые я ей предложил. Но я думаю, ваша милость не откажетесь сделать ей какой-нибудь подарочек, и, если вам будет угодно, я без труда узнаю, что доставило бы ей удовольствие. Надеюсь, ваша милость не скажете, что я нерадиво служу вам, и мне очень хотелось бы оправдаться от упреков, которые вы изволили мне сделать. Если я не знал об отъезде госпожи президентши, то как раз по причине моего пылкого желания послужить вашей милости, - оно-то и заставило меня выехать в три часа пополуночи, и я не смог повидать мадемуазель Жюли накануне вечером, как обычно, так как отправился ночевать во флигель для приезжей прислуги, чтобы не разбудить никого в замке. Что до упрека вашей милости насчет моего частого безденежья, так оно происходит оттого, что, во-первых, я люблю, как вы сами изволите видеть, содержать себя в чистоте, а во-вторых, надо же поддерживать честь ливреи, которую носишь. Я, конечно, знаю, что мне следовало бы хоть немножко откладывать на черный день, но я целиком полагаюсь на щедрость вашей милости, как очень доброго господина. Что же до того, чтобы поступить на службу к госпоже де Турвель, оставаясь в то же время и на службе у вашей милости, то я уповаю, что ваша милость не станете этого от меня требовать. У госпожи герцогини было совсем иное дело, но уж совсем не годится мне носить ливрею судейского дворянина, после того как я имел честь быть егерем вашей милости. Во всем же прочем вы, сударь, можете располагать тем, кто имеет честь пребывать со всем почтением и любовью нижайшим вашим слугой Ру Азолан, егерь. Париж, 5 октября 17..., одиннадцать часов вечера. Письмо 108 От президентши де Турвель к госпоже де Розмонд О моя снисходительная матушка, как я вам благодарна и как нужно мне было ваше письмо! Я читала и перечитывала его без конца, будучи не в силах от него оторваться. Ему обязана я единственными не столь уж тягостными минутами, которые провела со времени отъезда. Как вы добры! Значит, мудрость и добродетель могут сочувствовать слабости! Вы сжалились над моими страданиями! О, если бы вы их знали!.. Они невыносимы. Я думала, что уже изведала все муки любви, но самая неизъяснимая мука, которую нужно ощутить, чтобы иметь о ней представление, это разлучиться с любимым человеком, и разлучиться навсегда!.. Да, страдание, гнетущее меня сейчас, возобновится завтра, будет длиться всю мою жизнь! Боже мой, как я еще молода, сколько мне еще предстоит страдать! Самой стать виновницей своего несчастья, собственными руками разрывать себе сердце и, испытывая эту невыносимую боль, ежесекундно ощущать, что ее можно прекратить одним только словом, но слово это - преступно. Ах, друг мой! Приняв столь тягостное для меня решение удалиться от него, я надеялась, что разлука укрепит мое мужество и силы. Но как я ошиблась! Кажется, она вместо этого окончательно их уничтожит. Правда, мне приходилось сильнее бороться, но даже когда я сопротивлялась, то не была лишена всего: я с ним иногда виделась. Часто даже не решаясь поднять на него глаза, я чувствовала, как его взгляд пристально устремлен на меня. Да, друг мой, я его ощущала; казалось, он согревал мне душу и, минуя даже мои глаза, доходил все же до моего сердца. Теперь же в тяжком моем одиночестве, когда я разлучена с тем, кто мне всего дороже, когда я наедине со своим горем, все мгновения моего безрадостного существования насыщены слезами, и ничто не смягчает их горечь. Никакое утешение не облегчает моих жертв, а жертвы, которые я до сих пор принесла, делают только более мучительными те, которые мне осталось еще принести. Не далее как вчера я это очень живо почувствовала. Среди полученных мною писем одно было от него. Слуга, который принес их, находился еще в двух шагах от меня, а я уже узнала это письмо среди всех других. Я невольно встала с места; я дрожала, с трудом подавляя волнение. Однако в этом состоянии было нечто приятное. Но когда через мгновение я оказалась одна, обманчивая эта сладость тотчас же улетучилась, и мне только пришлось принести лишнюю жертву. И действительно, могла ли я распечатать это письмо, которое в то же время жаждала прочесть. Меня преследует какой-то злой рок, по воле которого все, что, казалось бы, могло утешить меня, превращается, напротив, в необходимость переносить новые лишения, а они становятся еще более жестокими из-за мысли о том, что их разделяет господин де Вальмон. Вот, наконец, это имя, которое владеет моими мыслями и которое мне гак трудно было написать. Вы меня как будто упрекнули за это, и я ужасно огорчилась. Умоляю вас не сомневаться, что ложный стыд не поколебал моего к вам доверия. А почему бы мне стыдиться назвать его? Ах, я краснею за свои чувства, а не за вызвавший их предмет. Кто более достоин внушать их, чем он? И все же, не знаю, почему имя это с таким трудом выходит из-под моего пера. И даже сейчас мне пришлось поразмыслить, прежде чем написать его. Но возвращаюсь к нему. Вы сообщили мне, что он, по-видимому, был глубоко взволнован моим отъездом. Что же он сделал? Что сказал? Заговорил ли о возвращении в Париж? Прошу вас, убеждайте его, как только сможете, не делать этого. Если он правильно судит обо мне, то не должен пенять на меня за этот шаг. Но он должен зато понять, что решение мое бесповоротно. Одно из самых глубоких моих терзаний - то, что я не знаю, что он думает. Правда, у меня есть его письмо... Но вы, наверно, согласны со мной, что мне не следует его распечатывать. Лишь благодаря вам, снисходительный Друг мой, я не полностью разлучена с ним. Я не хочу злоупотреблять вашей добротой. Я отлично понимаю, что ваши письма не могут быть длинными, но не откажете же вы написать два слова своей дочери: одно - чтобы поддержать в ней мужество, другое - чтобы ее утешить. Прощайте, мой высокочтимый друг. Париж, 5 октября 17... Письмо 109 От Сесили Воланж к маркизе де Мертей Лишь сегодня, сударыня, передала я господину де Вальмону письмо, которое имела честь от вас получить. Я хранила его четыре дня, хотя часто меня и брал страх, как бы его не обнаружили. Однако я очень старательно прятала его, а когда мне становилось уж очень горько на душе, я запиралась и перечитывала его. Теперь я вижу, что то, что я считала такой ужасной бедой, почти даже и не беда. И надо признаться, что это доставляет большое удовольствие, так что я даже почти уже не огорчаюсь. Вот только мысль о Дансени иногда меня все же мучит. Но теперь очень часто бывают минуты, когда я о нем вовсе не думаю! К тому же господин де Вальмон очень, очень мил! Я помирилась с ним уже два дня тому назад. Это было совсем нетрудно: не успела я произнести и двух слов, как он мне сказал, что, если я хочу с ним о чем-нибудь поговорить, он зайдет вечером в мою комнату, и мне оставалось только ответить, что я согласна. А когда он пришел, то можно было подумать, что он вовсе и не сердится, словно я ему ничего не сделала. Он побранил меня только потом, да и то ласково и как-то так... Ну, совсем, как вы, из чего я заключила, что он тоже ко мне очень хорошо относится. Не могу даже передать вам, сколько забавных вещей он мне рассказал, таких, что я даже не поверила бы, особенно про маму. Я буду очень рада, если вы напишете мне, правда ли все это. А что я не могла удержаться от смеха, так это истинная правда. Дошло до того, что я один раз громко расхохоталась, и мы очень испугались: мама ведь могла услышать, и чтобы со мной сталось, если бы она пришла посмотреть, в чем дело! Тут уж она, наверно, водворила бы меня обратно в монастырь. Приходится соблюдать величайшую осторожность, и, так как господин де Вальмон сам сказал мне, что он ни за что не хотел бы меня скомпрометировать, мы условились, что впредь он будет приходить только для того, чтобы открыть дверь, а потом мы будем уходить в его комнату. Там-то уж совсем нечего бояться. Я уже была там вчера, и сейчас, когда я вам пишу, я опять жду, чтоб он пришел. Теперь, сударыня, я надеюсь, что вы больше не станете меня бранить. В вашем письме меня очень удивило только одно: то, что вы мне говорите относительно Дансени и господина де Вальмона, - как мне вести себя с ними после замужества. Помнится мне, что как-то, когда мы с вами были в Опере, вы мне говорили совсем обратное - что, выйдя замуж, я уже никого не смогу любить, кроме своего мужа, и что мне даже придется забыть Дансени. Впрочем, я, может быть, не так поняла, и я даже предпочла бы, чтобы это было иначе, ибо теперь я уже не буду так бояться замужества. Я даже хочу, чтоб это наступило, - ведь тогда у меня будет больше свободы. И я надеюсь, что смогу устроиться таким образом, чтобы думать лишь о Дансени. Я уверена, что по-настоящему счастлива буду только с ним. Ибо теперь меня постоянно мучит мысль о нем, и я счастлива лишь тогда, когда могу о нем не думать. Но это очень трудно, а стоит мне только подумать о нем, как мне тотчас же становится грустно. Немножко утешает меня то, что, как вы уверяете, Дансени будет меня от этого сильнее любить. Но вполне ли вы в этом уверены? О да, ведь вы не стали бы меня обманывать. Забавно, однако, что люблю я Дансени, а между тем с господином де Вальмоном... Но, как вы говорите, может быть, это к лучшему! Словом, там будет видно. Я не очень уразумела то, что вы мне говорите насчет моей манеры писать. Кажется, Дансени мои письма нравятся такими, какие они есть. Однако я хорошо понимаю, что не должна ничего говорить ему о том, что у меня происходит с господином де Вальмоном. Так что на этот счет не беспокойтесь. Мама еще не говорила со мной о замужестве. Но я готова: когда она заговорит, даю вам слово, что сумею солгать, если она захочет поймать меня. Прощайте, мой добрый друг. Я очень вам благодарна и обещаю, что никогда не забуду всей вашей доброты ко мне. Пора кончать: уже около часу, и господин де Вальмон скоро придет. Из замка ***, 10 октября 17... Письмо 110 От виконта де Вальмона к маркизе де Мертей Силы небесные, у меня хватило душевных сил для страдания, дайте же мне душевные сипы для счастья.7 Кажется, именно так изъясняется чувствительный Сен-Пре8. Природа одарила меня щедрее: я владею и тем и другим бытием. Да, друг мой, я одновременно и очень счастлив, и очень несчастен. И раз вы пользуетесь моим полным доверием, я расскажу вам повесть моих страданий и моих радостей. Знайте же, что моя неблагодарная святоша ко мне по-прежнему сурова: я получил обратно четвертое свое письмо. Может быть, не следует говорить - четвертое. Ибо, когда я получил обратно первое, то сразу догадался, что за этим последуют многие другие, и, не желая тратить даром времени, решил изливать свои сетования в самых общих выражениях и не ставить чисел, так что со второй почты туда и сюда ходит одно и то же письмо, и меняется только конверт. Если прелестница моя кончит тем, чем обычно кончают прелестницы, и в один прекрасный день смягчится хотя бы от усталости и оставит у себя мое послание, - тогда и настанет время приглядеться к тому, как обстоят дела. Вы сами понимаете, что при этом новом способе переписки я не могу быть очень хорошо осведомлен. Впрочем, я обнаружил, что непостоянная эта особа переменила наперсницу: во всяком случае, я смог убедиться, что со времени ее отъезда из замка не было доставлено от нее ни одного письма госпоже де Воланж, но целых два пришло на имя старухи де Розмонд. А так как та ничего нам об этом не сказала, так как рта не раскрывает по поводу своей красавицы, о которой прежде говорила без умолку, я вывел из этого заключение, что в наперсницы попала именно она. Предполагаю, что эта великая перемена произошла, с одной стороны, из-за потребности говорить обо мне, а с другой - из-за некоторого стыда обнаружить перед госпожой де Воланж чувство, которое так долго отрицалось. Боюсь, что от этой перемены я только проиграл, ибо чем старее женщины, тем они жестче и строже. Первая наговорила бы ей, конечно, больше дурного обо мне, эта наговорит больше дурного о любви. А чувствительная святоша гораздо больше боится чувства, чем его предмета. Для меня единственный способ оказаться в курсе дел - это, как вы сами видите, перехватить держащуюся в тайне переписку. Я уже послал соответствующие распоряжения своему егерю и со дня на день жду их исполнения. До тех же пор я могу действовать только наугад. Поэтому уже целую неделю я тщетно перебираю в уме все известные способы, - и те, что содержатся в романах, и те, что отмечены в моих секретных записках, - но не нахожу ни одного, подходящего к данным обстоятельствам и к характеру героини. Трудность для меня не в том, чтобы к ней проникнуть, хотя бы даже ночью, не в том даже, чтобы усыпить ее и превратить в новую Клариссу. Но прибегать после более чем двух месяцев забот и трудов к способам, мне совершенно чуждым! Рабски влачиться по чужим следам и восторжествовать бесславно!.. Нет, ей не иметь утех порока вместе со славою добродетели!9 Мне мало обладать ею - я хочу, чтобы она мне отдалась. А для этого надо не только проникнуть к ней, но достигнуть этого с ее же согласия, застать ее одну и готовую выслушать меня, а самое главное - закрыть ей глаза на опасность, ибо если она ее увидит, то сумеет или победить ее, или умереть. Но чем лучше я представляю себе, что именно следует делать, тем труднее мне это выполнять. И даже если вы станете снова издеваться надо мной, я все же признаюсь вам, что чем больше я занимаюсь этим делом, тем сильнее мое замешательство. Я думаю, что совсем потерял бы голову, если бы не приятные развлечения, которыми дарит меня наша с вами общая подопечная. Ей обязан я тем, что мне пришлось заняться еще кое-чем, помимо сочинения элегий. Поверите ли, эта девочка была до того перепугана, что прошло целых три дня, прежде чем ваше письмо произвело должное действие! Вот как одно только ложное представление может исказить самые благоприятные природные наклонности! Словом, лишь в субботу девица эта стала вертеться около меня и лепетать какие-то слова, сперва еле слышные - до того заглушал их стыд. Но они вызывали краску на лице, и по этому признаку я догадался об их смысле. До тех пор я держался надменно, но, поколебленный столь забавным раскаянием, соблаговолил пообещать, что в тот же вечер приду отпустить красотке грехи. И эта моя милость принята была со всей благодарностью, подобающей столь великому благодеянию. Так как я никогда не упускаю из виду ни ваших замыслов, ни своих, то решил воспользоваться этим случаем и узнать, чего по-настоящему стоит эта девочка, а также поторопиться с завершением ее образования. Но для того чтобы свободнее заняться этим делом, мне нужно было сначала переменить место наших свиданий, ибо ее комнату от комнаты матери отделяет лишь чуланчик, и она не чувствовала себя в достаточной безопасности, чтобы развернуться вовсю. Поэтому я решил произвести якобы нечаянно какой-нибудь шум, который напугал бы ее настолько, чтобы она решилась избрать на будущее какое-нибудь более надежное убежище. Но она сама избавила меня и от этого труда. Малютка смешлива. Чтобы поощрить ее веселость, я решил рассказывать ей в перерывах между нашими занятиями все скандальные приключения, какие только приходили мне в голову. А чтобы они были поострее и произвели на нее особенное впечатление, все их относил за счет ее мамаши, с большим удовольствием наделяя эту даму всевозможными пороками и выставляя в смешном виде. Выбор этот я сделал не без тайного умысла: подобные рассказы лучше чего бы то ни было другого придавали смелость моей робкой ученице, в то же время внушая ей глубочайшее презрение к ее матери. А я давно заметил, что, если это средство не всегда необходимо для того, чтобы соблазнить девушку, оно незаменимо и часто наиболее действенно, если хочешь ее развратить. Ибо та, кто не уважает своей матери, потеряет и всякое уважение к себе - вот нравственное правило, которое я считаю настолько назидательным, что очень рад был найти пример для его подтверждения. Между тем ваша подопечная, отнюдь не думая о нравственности, беспрестанно подавляла смех и, наконец, не выдержала и громко расхохоталась. Мне без труда удалось уверить ее, что она наделала ужасающий шум. Я притворился, что перепуган, и мой страх тотчас же передался ей. Чтобы она получше это запомнила, я не допустил возобновления удовольствий и покинул ее на три часа раньше обычного. Итак, расставаясь, мы условились, что с завтрашнего дня будем встречаться у меня. Я принимал ее в своей комнате уже дважды. За этот короткий срок ученица стала почти такой же сведущей, как ее учитель. Да, это правда, - я обучил ее всему, вплоть до утонченностей. Исключил лишь предосторожности. Занятый таким образом по ночам, я выгадываю то, что могу спать значительную часть дня. А так как общество, находящееся сейчас в замке, для меня нисколько не привлекательно, я за весь день появляюсь в гостиной на какой-нибудь час. С сегодняшнего дня я решил даже обедать у себя в комнате и намерен покидать ее лишь для коротких прогулок. Странности эти относят за счет моего нездоровья. Я объявил, что у меня приступы ипохондрии, а также сказал, что меня слегка лихорадит. Для убедительности мне приходится только говорить медленно, упавшим голосом. Что же до изможденного вида, то уж доверьтесь своей подопечной. Любовь об этом позаботится.10 На досуге я раздумываю, какими способами вновь приобрести те преимущества над своей неблагодарной, которые я утратил, а также сочиняю своего рода "катехизис распутства" для своей ученицы. Мне доставляет удовольствие называть там все специальными терминами, и я заранее веселюсь при мысли о занятной беседе, которая должна будет произойти между ней и Жеркуром в их первую брачную ночь. Нет ничего забавнее непосредственности, с которой она уже пользуется тем немногим, что знает на этом языке! Она и представления не имеет, что можно выражаться иначе. Девочка и впрямь обольстительна! Этот контраст наивного простодушия с бесстыдством в речах производит впечатление, а - я уж не знаю почему - мне теперь нравятся только необычные вещи. Может быть, я уж чересчур увлекся этим приключением, на которое трачу и время и здоровье. Но я надеюсь, что моя мнимая болезнь не только спасает меня от скуки, царящей в гостиной, но и сослужит мне службу у моей суровой святоши, чья свирепая добродетель уживается, однако, с нежной чувствительностью! Я не сомневаюсь, что ее уже осведомили о сем великом событии, и мне ужасно хочется знать, что она о нем думает, тем более, что - ручаюсь в этом - она не преминет приписать себе честь быть его причиной. Состояние моего здоровья будет теперь зависеть от впечатления, которое оно станет на нее производить. Теперь, прелестный друг мой, вы знаете о моих делах не меньше меня самого. Хотел бы в ближайшее время сообщить вам более интересные новости, и прошу вас верить, что среди наслаждений, которые я надеюсь от них вкусить, большое место занимает ожидаемая от вас награда. Из замка ***, 11 октября 17... Письмо 111 От графа де Жеркура к госпоже де Воланж В наших краях, сударыня, все, кажется, уже успокоилось, и мы со дня на день ожидаем разрешения вернуться во Францию. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что я по-прежнему стремлюсь очутиться на родине и скрепить там узы, которые должны соединить меня с вами и с мадемуазель де Воланж. Между тем герцог де ***, мой двоюродный брат, которому, как вы знаете, я столь многим обязан, только что известил меня о своем отозвании из Неаполя. Он сообщает мне также, что намеревается проследовать через Рим и по дороге осмотреть ту часть Италии, с которой он еще не знаком. Он предлагает мне сопровождать его в этом путешествии, которое продлится полтора-два месяца. Не скрою от вас, что мне было бы приятно воспользоваться этим случаем, ибо я отлично понимаю, что, будучи женат, лишь с трудом смогу выбрать время для каких бы то ни было отлучек, кроме служебных. Может быть, было бы также более удобно повременить со свадьбой до зимы, поскольку лишь к тому времени в Париж съедутся все мои родственники, и прежде всего маркиз де ***, которому я обязан надеждой породниться с вами. Несмотря, однако, на все эти соображения, планы мои в данном случае я полностью подчиняю вашим. И если вы хотя бы в самой малой степени были склонны предпочесть свои прежние намерения, я готов отказаться от своих. Прошу вас только сообщить мне как можно скорее ваше на этот счет решение. Я буду ждать здесь вашего ответа, и лишь он один определит мои действия. Остаюсь, сударыня, с глубоким уважением и всеми чувствами, подобающими сыну, вашим покорнейшим и проч. Граф де Жеркур Бастиа, 10 октября 17... Письмо 112 От госпожи де Розмонд к президентше де Турвель (написано под диктовку) Только сейчас, красавица вы моя, получила я ваше письмо от 11-го11, полное нежных упреков. Признайтесь, вам хотелось бы упрекнуть меня посильнее, и если бы вы не вспомнили, что вы моя дочь, то побранили бы меня по-настоящему. Но как это было бы несправедливо! Если я откладывала письмо со дня на день, то лишь потому, что хотела и надеялась ответить вам собственноручно; однако, как вы сами можете убедиться, я и теперь вынуждена пользоваться для этого услугами моей камеристки. Злосчастный ревматизм одолел меня: на этот раз он забрался в мою правую руку, и я сейчас - совершенная калека. Вот что значит, для вас, юной и свежей, иметь другом старуху! Приходится страдать от ее недугов. Как только боли дадут мне передышку, я даю себе слово обстоятельно побеседовать с вами. Пока же знайте только, что я получила оба ваши письма, что они лишь увеличили бы, если бы это было возможно, мои нежные чувства к вам и что я никогда не перестану живейшим образом входить во все, что вас касается. Племянник мой тоже не совсем здоров, но ничего сколько-нибудь опасного у него нет, и беспокоиться по этому поводу не приходится. Это совсем легкое недомогание, и, на мой взгляд, оно больше отражается на его расположении духа, чем на здоровье. Мы его почти совсем не видим. Его отчужденность и ваш отъезд не делают наше маленькое общество веселее. Особенно же недостает вас малютке Воланж: она весь день так зевает, что вот-вот проглотит свои кулачки. А в самые последние дни она оказывает нам честь погружаться после обеда в глубокий сон. Прощайте, красавица моя дорогая. Я неизменно остаюсь вашим любящим другом, вашей мамой, даже сестрой, если бы называться так позволял мне мой возраст. Словом, я привязана к вам самыми нежными чувствами. Подписано Аделаидой за госпожу де Розмонд. Из замка ***, 14 октября 17... Письмо 113 От маркизы де Мертей к виконту де Вальмону Считаю себя обязанной предупредить вас, виконт, что в Париже вами уже начинают заниматься, что ваше отсутствие замечено и о причине его уже догадались. Вчера я была на очень многолюдном званом ужине, и там самым определенным образом говорилось, что в деревне вас задерживает романтическая несчастная любовь; тотчас же на лицах всех мужчин, завидующих вашим успехам, и всех покинутых вами женщин изобразилась радость. Послушайтесь моего совета - не давайте укрепиться этим опасным слухам и немедленно приезжайте, чтобы своим присутствием прекратить их. Подумайте, если хоть раз будет поколеблено представление, что перед вами нельзя устоять, вы вскоре увидите, что вам и действительно начнут гораздо успешнее сопротивляться, что соперники ваши тоже утратят уважение к вам и наберутся смелости для борьбы с вами, ибо кто из них не воображает, что он уж, во всяком случае, сильнее добродетели? В особенности же подумайте хорошенько, что из множества женщин, связью с которыми вы похвалялись, те, которых вы в действительности не имели, будут стараться рассеять заблуждение общества на свой счет, а другие сделают все, чтобы его обмануть. Словом, будьте уж готовы к тому, что вас, быть может, станут в такой же мере недооценивать, в какой доныне переоценивали. Возвращайтесь же, виконт, не жертвуйте своей славой ребяческому капризу. С малюткой Воланж вы сделали все, как мы хотели, а что до вашей президентши, то уж, конечно, оставаясь в десяти лье от нее, вы ее из головы не выбросите. Уж не считаете ли вы, что она устремится за вами? Может быть, она и думать-то о вас забыла, а если и вспоминает, то лишь для того, чтобы порадоваться вашему унижению. Здесь же, по крайней мере, вы сможете найти случай с блеском проявить себя, в чем сильно нуждаетесь. А если бы вы стали упорствовать в желании продолжать свое нелепое приключение, то не вижу, чем возвращение может вам повредить... - даже напротив. Право же, если ваша президентша обожает вас, о чем вы мне так много говорили, но что так мало доказывали, - единственным ее утешением, единственной радостью должна быть сейчас возможность беседовать о вас, знать, что вы делаете, что говорите, что думаете, знать, наконец, о вас все до мельчайших подробностей. Все эти пустяки приобретают цену из-за лишений, которые испытываешь. Это крохи хлеба, упавшие со стола богача: тот ими пренебрегает, но бедняк жадно подбирает их и поглощает. Так вот, бедняжка-президентша и питается теперь этими крохами. И чем больше она их получит, тем меньше будет стремиться насытиться остальным. К тому же, с тех пор как вы знаете, кто наперсница, вы можете не сомневаться, что в каждом письме от нее содержится по меньшей мере одна небольшая проповедь и все назидания, способные, по ее мнению, содействовать укреплению целомудрия и поддержанию добродетели12. Зачем же предоставлять одной средства для защиты, а другой - возможность вредить вам? Я не сказала бы, что разделяю ваше мнение относительно ущерба, который вы якобы потерпели от перемены наперсницы. Во-первых, госпожа де Воланж вас ненавидит, ненависть же всегда проницательнее и изобретательнее, чем симпатия, а вся добродетель вашей старой тетки не заставит ее хотя бы один-единственный раз сказать что-либо дурное о любимом племяннике, ибо и добродетели свойственны слабости. А во-вторых, ваши страхи основаны на совершенно неверном наблюдении. Неправда, что чем женщины старше, тем они жестче и строже. Между сорока и пятьюдесятью годами, когда женщины с отчаянием видят, как увядает их лицо, и с бешенством убеждаются, что надо отказаться от притязаний и наслаждений, Которые им еще так дороги, они действительно почти всегда становятся желчными ханжами. Этот длительный промежуток времени им необходим для того, чтобы примириться с неизбежностью великой жертвы. Но как только жертва полностью принесена, они разделяются на две категории. К первой относится большая часть женщин: это те, у которых не было ничего, кроме привлекательной внешности и молодости, - они впадают в тупую апатию, из которой их выводят лишь карты да какие-либо проявления благочестия. Такие женщины почти всегда ску