Не трогайте ее, не трогайте! - закричал Сен-Фон, возвращая свой инструмент в мой зад. - Давайте полюбуемся на агонию загнанного зверя. Тем временем Нуарсей пришел в себя и пожелал отомстить за оскорбление: он уже занес руку для новых, еще более страшных пыток, но Сен-Фон остановил его и сказал, что это только помешает и лишит нас удовольствия наблюдать за действием яда. Неожиданно в голову мне пришла новая мысль. - Господа, - предложила я, - наблюдать - это мало, мне кажется, скоро ей понадобится исповедник. - Пускай убирается к черту, и тот сам исповедует эту шлюху, - заворчал Нуарсей, несколько успокоенный, потому что его уже обсасывала Лолотта. - Пусть убирается ко всем чертям! Если когда-нибудь я и хотел, чтобы существовал ад, так только затем, чтобы ее душа прямиком направилась туда и чтобы я мог, пока жив, наслаждаться при мысли о ее мучениях. И эти неосторожные слова, как нам показалось, ускорили конец агонии. Мадам де Нуарсей простилась со своей душой, и трое наших распутников разрядились почти одновременно, сливая ужасные проклятья в один жуткий хор. - Вот и все, - сказал Сен-Фон, разминая свой член и выдавливая из него последние капли спермы. - То, что мы совершили, наверняка будет одним из наших самых прекрасных деяний. Одним словом, я бесконечно доволен. Я давно мечтал избавить мир от этой глупой курицы, пожалуй, она надоела мне не меньше, чем собственному супругу. - Это факт, - вставил Дальбер, - ведь вы, конечно, сношались с ней не реже, чем он. - Даже еще чаще, - добавил мой любовник. - Во всяком случае, - обратился Сен-Фон к Нуарсею, - я намереваюсь заключить соглашение: вы принесли в жертву свою жену, и теперь у вас будет другая, ибо я отдаю вам свою дочь. Кстати, мне очень понравился сегодняшний яд: он дает отличные результаты, и жаль, что мы не можем быть свидетелями смерти всех тех, кого уничтожаем подобным образом. Увы, нельзя быть одновременно в разных местах. Но, как я уже сказал, моя дочь будет вашей, дорогой друг, и слава небесам за то, что они посылают мне такого любезного зятя, и за то, что женщина, которая дала мне этот яд, не обманула меня. Здесь Нуарсей наклонился к Сен-Фону и что-то прошептал ему на ухо, как мне показалось, это был вопрос. Тот кивнул в знак согласия. Затем повернулся ко мне. - Жюльетга, - сказал он, - приходите завтра ко мне, и мы подробно обсудим то, о чем я сегодня говорил вам. Поскольку Нуарсей снова женится, ваше присутствие в его доме вряд ли понадобится, и я предлагаю вам переехать ко мне. Я надеюсь, что моя прочная репутация перейдет и на вас, а деньги и удобства, которыми я собираюсь осчастливить вас, будут более чем достаточной компенсацией за потерю, которую вы при этом понесете. Вы мне нравитесь необычайно: у вас блестящее воображение, неподражаемое хладнокровие в злодействе, великолепный зад и, по моему мнению, вы жестоки и распутны, следовательно, обладаете всеми достоинствами, которые я уважаю. - Мой повелитель, - ответила я, - с нижайшей благодарностью я принимаю ваше предложение, но должна сказать, потому что не хочу скрывать это, что я влюблена в Нуарсея, и мне не доставляет радости мысль о том, чтобы потерять его. - Вы не потеряете меня, дитя мое, мы часто будем видеться. - так ответил мне ближайший друг Сен-Фона и будущий его зять, - лучшие часы нашей жизни мы будем проводить вместе. - Пусть будет так, - сказала я, - в таком случае у меня нет причин для отказа. Молодым педерастам и проституткам дали ясно понять, какие последствия будет иметь малейшая несдержанность и неосторожность с их стороны, и, все еще находясь под большим впечатлением от случившегося, они поклялись забыть об этом; останки мадам де Нуарсей закопали в саду, и мы распростились друг с другом. Непредвиденным обстоятельством оказалась задержка с женитьбой Нуарсея, а также с исполнением плана министра: когда я на следующий день, с утра, пришла к нему, его не было дома. Король, который необычайно жаловал Сен-Фона и всецело доверял ему, в то же утро призвал его к себе и поручил секретную миссию; Сен-Фон незамедлительно выехал из города, а по возвращении ему была пожалована "голубая лента" и годовая рента в сто тысяч луидоров. Воистину, подумала я, узнав об этих милостях, судьба вознаграждает злодея; насколько глуп тот, кто, будучи вдохновлен подобными примерами, не бросается с головой в омут преступлений, не имеющих ни границ, ни пределов. В письмах, которые получил Нуарсей от министра в его отсутствие, мне предписывалось найти новое жилище и благодарить его. Поэтому, как только я вступила в управление необходимым капиталом, я сняла роскошный особняк на улице Фобур-Сен-Оноре, купила четыре лошади, две прелестные кареты, наняла трех лакеев, статных и очень смазливых, нашла повара, двух судомоек, дворецкого, секретаря, горничных, парикмахера, двух швейцаров и пару кучеров; кроме того, приобрела целую кучу красивой мебели, и в тот день, когда министр вернулся в Париж, я переехала в новый дом. Мне только что исполнилось семнадцать, и судя по взглядам, которые обращали на меня мужчины, я могла считать себя одной из прекраснейших женщин в столице; фигурой я напоминала богиню любви, а искусство косметики подчеркивало мою естественную красоту. Содержание моих гардеробов стоило более ста тысяч франков, сотню тысяч стоили драгоценности и алмазы, которые я носила. Всюду, где я ни появлялась, передо мной широко распахивались все двери, а в тот день слуги министра особенно низко кланялись мне. Он был один и ожидал меня. Я начала с того, что заговорила о знаках королевского расположения, которыми его осыпали, и поздравления мои были самыми искренними; я захотела поцеловать ему руку, он подал ее, напомнив, что для этого я должна опуститься на колени; хорошо знакомая с его непомерным тщеславием и жестокостью, я подчинилась и сделала так, как он хотел: куртизанки, как и придворные, приобретают право попирать всех прочих благодаря самой низкой лести и приниженности. - Мадам, - начал он, - вы видите меня в час моей славы, король оказал мне величайшую милость и, смею думать, воздал мне по заслугам; положение мое никогда не было таким прочным, а состояние таким огромным. Я позволю и вам вкусить малую толику великодушия Его Величества потому лишь, что мы с вами вместе совершили кое-какие славные дела, и я надеюсь, что могу положиться на вас. Прежде чем мы перейдем к деталям, взгляните на эти два ключа, мадам. Первый открывает подвал, где хранится золото, которое будет вашим, если вы будете верно служить мне; другой - от Бастилии, где есть свободная камера, которая также будет вашей на всю жизнь, если вы - не приведи Господи! - окажетесь болтливой или непослушной. Перед лицом такого выбора - пожизненное заключение или блестящее будущее - я, естественно, ни секунды не колебалась. И сказала, что отныне буду ему покорной рабыней и что он должен отбросить все сомнения насчет моей верности. - У вас будут две главные обязанности, мадам: присядьте и выслушайте меня внимательно. - - Без всякой задней мысли я засобиралась опуститься в кресло, когда Сен-Фон молча указал мне на простой стул с прямой спинкой, потом жестом остановил поток моих бессвязных извинений и продолжая так: - Пост, который я занимаю и на котором намереваюсь оставаться очень долго, поскольку он мне нравится, обязывает меня искать все новые и новые жертвы; в этой шкатулке различные яды, и вы будете пользоваться ими согласно полученным от меня инструкциям. Для тех, кто осмелится открыто и активно противоречить моим планам, вы должны выбрать самые жестокие и мучительные - вот, глядите: они так и помечены; самые быстродействующие предназначены для тех, кто просто не нравится мне самим фактом своего существования и на кого я не хочу терять времени; а вот эти, на которых написано "замедленное действие", - для тех, кого мне придется отправить в другой мир не спеша: либо по политическим причинам, либо с тем, чтобы не бросить на себя и тени подозрения. В каждом отдельном случае мы будем поступать по-разному: отравление будет иметь место либо здесь, в Париже, в вашем или в моем доме, либо в провинции, а возможно даже за границей. Теперь перейдем ко второй вашей обязанности, которая, по всей вероятности, приятнее первой и в то же время намного выгоднее. Поскольку у меня очень богатое воображение, обычные повседневные удовольствия больше ничего для меня не значат. Природа одарила меня огненным темпераментом, исключительно жестокими наклонностями, поэтому речь идет о том, чтобы регулярно удовлетворять их, и я буду делать это в вашем особняке или в доме Нуарсея, или у кого-нибудь из моих немногих друзей дважды в неделю, и на каждом рауте непременно и обязательно должно быть минимум три жертвы. Итого в год, если мы исключим время на путешествия - иногда вы тоже будете сопровождать меня, - получится, если не ошибаюсь, приблизительно две сотни шлюх, и доставлять их будет только вашей заботой; однако эти жертвы должны удовлетворять определенным требованиям. Во-первых, Жюльетта, с самой уродливой из всех следует обращаться с таким же почтением, каким пользуетесь вы сами; каждая должна быть не моложе девяти и- не старше шестнадцати лет; каждая должна быть девственницей, из хорошей семьи, желательно с титулом, и уж во всяком случае богатой. - И вы хотите сказать, мой господин и повелитель, что уничтожите столько невинных? - Конечно, сударыня. Убийство - самое сладострастное из моих удовольствий, моя любовь к кровавым ритуалам безгранична, самая большая моя страсть - проливать кровь, и чтобы удовлетворить ее, я не церемонюсь и плачу любую цену. Таков мой главнейший принцип. Я видела, что Сен-Фон ждет моего ответа, и сказала: - Знаете, мой господин, то, что вы узнали обо мне и о моем характере, мне кажется, служит достаточным доказательством, что я вас не разочарую; гарантия тому - мой собственный интерес и мои вкусы. Природа вложила в меня те же самые страсти, которыми одарила вас, мы с вами мыслим одинаково, и тот, кто разделяет ваши взгляды, обязательно будет служить вам намного лучше, нежели тот, кто повинуется вам из желания польстить, а не ради себя самого: дружеские связи и общие интересы - вот, по-моему, идеальные узы, которые связывают мужчину и женщину, тем более, такую как я. - Что до дружеских связей, Жюльетта, лучше о них и не вспоминать, - очень резко проговорил министр. - Я считаю это чувство таким же пустым, таким же призрачным, как и любовь. Фальшиво все, что исходит из сердца, со своей стороны я верю лишь в ощущения, верю только в плотские привычки... в поиск самовыражения, в возвеличение своего "эго", в свой собственный интерес. Собственный интерес - это единственное из возможных человеческих отношений, в которое я верю больше всего, поэтому-то соглашение, которое я собираюсь с вами заключить, должно быть для вас исключительно выгодным. Вкусы формируются уже после, как оболочка на костяке эгоистического интереса, - все это так, но вкусы - это фикция: с годами они меняются, иногда случается, что человек перестает следовать им, но никогда он не оставит свой интерес. Ну, а теперь давайте подытожим ваше скромное состояние, мадам. Нуарсей обеспечил вам годовую ренту в десять тысяч ливров, еще три тысячи вы получили от меня и двенадцать у вас было, значит, это будет двадцать пять, и вот вам еще двадцать пять. Так что мы имеем? Пятьдесят? Пятьдесят. Министр не без удовольствия смотрел, как я простерлась перед ним ниц, и когда я выразила ему самую нижайшую благодарность, он велел мне сесть и внимательно выслушать его. - Я, так же как и вы, Жюльетта, отлично понимаю, что с такими скудными средствами нечего и думать о том, чтобы оплатить два приличных ужина в неделю, тем более - нечего мечтать о том, чтобы содержать дом, который я приказал вам снять; следовательно, я дам вам миллион на расходы, только имейте в виду, что эти ужины должны быть не сравнимы ни с чем по роскоши; там должны подаваться самые изысканные блюда, редчайшие вина, экзотические фрукты и дичь, и вся эта роскошь должна дополняться громадным количеством: даже если ужин будет рассчитан на нас двоих, пятьдесят блюд - это, конечно же, будет слишком мало. За жертв вы будете получать поштучно, по двадцать тысяч, и это не так уж и много, учитывая требования, которым они должны удовлетворять. Прибавьте к этому еще тридцать тысяч франков премии за каждую высокопоставленную особу, которую вы уничтожите собственноручно, а их будет, если считать грубо, человек пятьдесят каждый год, то есть данная статья принесет вам полторы тысячи, к которым я добавлю двадцать тысяч ежемесячно на жалованье прислуге. Если я не ошибся в подсчетах, мадам, всего получается в год шесть миллионов семьсот девяносто тысяч, прибросим еще двести десять тысяч на карманные расходы и прочие забавы и безделушки и округлим до семи миллионов, из которых вы можете оставить себе пятьдесят тысяч в соответствии с нашим договором. Что вы на это скажете, Жюльетта? Подавив в себе небывалое и радостное волнение, а более всего - обуявшую меня алчность, я некоторое время молчала, покусывая губы и делая вид глубокого раздумья, потом осмелилась и обратила внимание министра на некоторые факты, а именно: обязанности, которые он на меня возлагает, столь же обременительны, сколь велики деньги, которыми я буду располагать, и мне бы очень хотелось, чтобы он никогда и ни в чем не имел разочарования; но мне кажется вполне возможным и даже вероятным, что огромные расходы, которые у меня будут, намного превысят имеющиеся в моем распоряжении средства и что, помимо всего прочего... - Можете не продолжать, - прервал меня министр, - я прекрасно понял ваши иносказания, и вы убедили меня, что постоянно имеете в виду свой собственный интерес. А это как раз то, что мне надо, Жюльетта, ибо теперь я знаю, что служба ваша будет безупречна. Ни о чем не беспокойтесь, мадам, у вас будет десять миллионов в год, ведь нам не пристало скаредничать. Безнадежным дураком я считаю того государственного мужа, кто не пользуется казной государства для своих удовольствий: какое нам дело до того, что чернь голодает, что народ раздет и разут, если тем самым мы утоляем наши страсти? Моя же страсть требует безудержных расходов, и если бы я знал, что в жилах людей течет золото, я бы им всем, не задумываясь, выпустил кровь {По этим признакам можно узнать таких чудовищ, которые на каждом шагу встречались при старом режиме и даже олицетворяли его. Автор обещал не приукрасить их, а изобразить правдиво, и он сдержит свое слово. (Прим. автора)}. - Вы удивительный человек, - восхищенно проговорила я, - и ваша философия будоражит мое сердце. В минуту казни вы обнаружили во мне себялюбие, и, поверьте, что именно им питаются мои вкусы и что мое рвение на вашей службе будет в тысячу раз больше обязано любовью моей к подобным удовольствиям, нежели любой другой причиной. - Я видел вас в деле, - заметил Сен-Фон, - и весьма доволен вашим поведением. Вы утолили мои страсти, а сердце человеческое не может породить ничего сладостнее, чем страсти. Человек, который может сказать: "Во мне нет предрассудков, я преодолел их все; мое влияние делает законным любой мой поступок, потому что у меня есть все средства для совершения любого преступления", - так вот, Жюльетта, такой человек - счастливейший из смертных. Вспомните, мадам, об индульгенциях, которые обещал вам в прошлый раз Дальбер. Вот бумаги, я получил их сегодня утром; это я затребовал их от королевского судьи, а не Дальбер, чья забывчивость вполне естественна при его положении. От такого обилия свалившегося на меня неожиданного счастья, от открывшихся передо мной перспектив, я была настолько ошеломлена, что не могла вымолвить ни слова. Сен-Фон вывел меня из транса, притянув к себе. - Не пора ли нам начинать, Жюльетта? Он поцеловал меня, обнял за талию и без лишних церемоний вставил палец в мой задний проход. - Повелитель, мне понадобится по крайней мере три недели, чтобы все подготовить. - Ну что ж, три так три. Сегодня первое число, Жюльетта. В семь часов двадцать второго я ужинаю в твоей резиденции. - Есть еще кое-что, мой господин. Вы соизволили сообщить мне о своих вкусах, и я хотела бы сказать вам о моих. Вам уже известно мое пристрастие к преступлениям, на которые я готова ради вас и вместе с вами; этот документ позволяет мне воровать для собственного удовольствия, но я прошу вас дать мне средства и права расправиться с любым врагом. - Пойдемте со мной, - кивнул мне Сен-Фон. Мы зашли в кабинет одного, очевидно, очень важного чиновника, и министр заявил ему: - Сударь, посмотрите внимательно на эту молодую даму, запомните ее. Я вам приказываю подписывать и выдавать ей, по первому ее требованию, столько "lettres de cachet", сколько ей понадобится и когда понадобится, и указать в них то место заключения, которое она захочет. - Вот теперь у вас есть все средства, - сказал мне министр, когда мы вернулись. - Теперь покажите, на что вы способны. Жгите, топчите, режьте - вся Франция у ваших ног; какое бы преступление вы ни совершили, как бы чудовищно оно ни было, не бойтесь ничего - я дал слово, что безнаказанность вам гарантирована, и моего слова вполне достаточно. Более того, как я уже говорил вам, вас ждут тридцать тысяч франков за каждое преступление, которое вы совершите по собственной инициативе и в своих собственных интересах. Друзья мои, я не в силах описать, какую бурю чувств вызвали во мне его обещания и потрясающие перспективы. Впрочем, в этом нет ничего невероятного, подумала я. Природа одарила меня беспредельным воображением, а теперь я была достаточно богата, чтобы удовлетворить любую свою прихоть, -любой каприз, и достаточно могущественна, чтобы избежать возмездия. Нет для человеческой души наслаждения выше, чем знать, что ты всесильна и поэтому свободна, не с чем сравнить вожделение ума и плоти, которое вызывает это ощущение. - Итак, мадам, давайте заключим договор, - несколько торжественным тоном продолжал министр. - Для начала вот вам маленький подарок, сущая безделица. - С этими словами он протянул мне шкатулку, в которой я увидела пять тысяч луидоров и драгоценности и украшения на сумму вдвое большую. - Возьмите его и помните о коробочке с ядами. Потом он завел меня в потайную комнату, обставленную тяжелой, роскошной и необычайной мебелью. - Переступив порог этого дома и все время, пока вы здесь находитесь, вы будете обычной проституткой, а за его стенами вы будете одной из самых знатных дам королевства. - Везде и всюду, мой повелитель, я буду только вашей рабой, вашей вечной поклонницей и душой всех, самых восхитительных ваших наслаждений. Я разделась. Дрожа от радости, что наконец-то нашел верную сообщницу, Сен-Фон творил в тот вечер ужасные вещи. Я уже рассказывала вам о некоторых его причудах, а теперь узнала о многих других. Отныне, выходя из его дома, я чувствовала себя властительницей мира, а в его присутствии была унижена до крайности; там, где дело касалось похоти, он, без сомнения, был самым мерзким человеком, какого можно себе представить, и самым деспотичным, самым жестоким. Он заставлял меня оказывать высшие почести своему члену и своему заду; он испражнялся, и я должна была боготворить даже его экскременты. Кроме того, у него была весьма любопытная мания: он осквернял те самые вещи, которые символизировали все то, на чем была основана его гордыня; он требовал, чтобы я испражнялась на высшие символы почета, он вытирал мне зад своей "голубой лентой". Однажды я высказала свое удивление по поводу такого поведения. - Вы должны понять, Жюльетта, что все эти тряпки и ленты, предназначенные для того, чтобы ослеплять идиотов, не могут вызывать почтения у философа. - Однако минуту назад вы заставляли меня целовать их. - Все верно, но в той же степени, в какой я горжусь этими безделушками, мне доставляет удовольствие пачкать и осквернять их. И вот эта-то причуда понятна лишь либертенам моего масштаба. Между тем орган Сен-Фона вырос до невероятных размеров, и я кончила в его объятиях, так как для меня, с моим воображением, вопрос о том, вызывает или не вызывает отвращение та или иная вещь, никогда не возникал, и единственное, что меня заботит, - это безудержность и чрезмерность. Тут внутренний голос подсказал мне, что Сен-Фон сгорает от желания, чтобы я съела его дерьмо; я попросила позволения на это, тут же получила его, и он был в экстазе; потом он жадно высасывал все, что было у меня в потрохах, и отрывался только затем, чтобы как можно глубже проникнуть языком в мой анус. Когда он показал мне портрет своей дочери, удивительного и очаровательного создания, которому едва исполнилось четырнадцать, я попросила его как-нибудь привести ее к нам на обед. - Ее здесь нет, - ответил он, - иначе вы давно бы увидели ее в нашем обществе. - Мне кажется, прежде чем отправить ее к Нуарсею, вы насладились ею? - Вы совершенно правы, - улыбнулся он. - Со мной приключился бы удар, если бы я позволил кому-нибудь сорвать первые и такие сладкие плоды. - Значит, вы ее разлюбили? - Разлюбил? Я никого и никогда не любил, Жюльетта, и вообще мы, распутники, не страдаем этой болезнью. Когда-то это дитя вызывало у меня хорошую эрекцию, но теперь уже не возбуждает меня. Мне надоело забавляться с ней, и я отдаю ее Нуарсею, которого она весьма и весьма воспламеняет. Так что речь идет об элементарном обмене. - А что будет, когда она надоест Нуарсею? - Ну что ж, тебе известна судьба его жен. По всей вероятности, я сам буду участвовать в этой церемонии, как участвовал во всех прочих, это очень стимулирует, и мне нравятся такие вещи. При этом его член разбух еще больше. - Повелитель мой, - заметила я, - мне кажется, будь я на вашем месте, я бы не удержалась и иногда злоупотребляла своим положением. - Вы имеете в виду моменты возбуждения? - Да. - Такое иногда случается. - О, господин! - воскликнула я и добавила: - Давайте замучаем какую-нибудь невинную душу. У меня начинает кружиться голова от такого желания. Говоря это, я все сильнее ласкала его, щекоча пальцем его задний проход. - Одну минуту. - И он достал из кармана лист бумаги и развернул его. - Мне осталось только вписать сюда имя, и завтра же умрет одно прелестное создание. Сейчас она находится в тюрьме: я написал указ об аресте по просьбе ее семейства. Единственная на нее жалоба заключается в том, что мужчинам она предпочитает женщин. Я видел ее: она действительно очаровательна. Однажды я и сам развлекался с ней целый день и с тех пор опасаюсь, как бы она не разболтала, что я только об одном и мечтаю - избавиться от нее. - Тогда, повелитель мой, она обязательно развяжет свой язык, как только ей представится такая возможность, и опасения ваши вполне обоснованны. Поэтому, пока эта девушка жива, вы будете в постоянной опасности. Я умоляю вас разделаться с ней, потому что от этого зависит ваше спокойствие; подпишите скорее эту бумагу, - я взяла у него документ и приложила его к своим ягодицам, - там на столе есть перо и чернила. Когда-Сен-Фон написал имя, я сказала: - А теперь мне хочется самой отнести это в тюрьму. - Как вам будет угодно, - кивнул он. - Но прежде я должен кончить, Жюльетта. Кульминация близится, и других стимулов мне не нужно. - Он позвонил, добавив: - Не беспокойтесь, это всего лишь ритуал. - В следующий момент на пороге появился красивый юноша. - Прошу вас опуститься на колени, мадам, и этот молодой человек три раза ударит по вашей спине тростью; не бойтесь, следы исчезнут через несколько дней. Затем он будет держать вас, пока я буду заниматься с вами содомией. Юноша сбросил свои панталоны и поспешно подставил свой зад министру, который с удовольствием начал облизывать его. Тем временем я встала на колени, юноша взял трость и нанес мне три хорошеньких удара, следы которых оставались на моих плечах целых два дня. Сен-Фон с жадным любопытством наблюдал за экзекуцией, потом подошел ближе и внимательно осмотрел багровые полосы на коже, проворчал что-то насчет недостаточного усердия и приказал юноше крепко держать меня. Затем министр долго обрабатывал мой зад и целовал при этом чресла своего лакея. - Ах, лопни мои глаза! - закричал он, освобождаясь от семени. - Ах, черт меня побери, мы заклеймили эту стерву! Вскоре таинственный наш помощник исчез. И только намного позже случилось одно событие, о котором я расскажу в свое время и которое'пролило свет на личность этого молодого человека. Когда мы вышли из будуара, Сен-Фон снова принял задумчивый вид. - Возьмите шкатулки с собой, мадам, - произнес он, - и запомните, что наша операция начнется ровно через три недели. Либертинаж, злодейство и молчание, Жюльетта, - и ваше благополучие обеспечено. А пока будьте здоровы и прощайте. Первым делом я ознакомилась со смертным приговором, который мне предстояло доставить к месту исполнения. Великий Боже! Каково было мое изумление, когда я обнаружила написанное черным по белому предписание главному смотрителю монастырской тюрьмы тайно отравить кого бы думали? Сент-Эльм, ту самую обворожительную новенькую послушницу, которую я так обожала во время своего пребывания в Пантемоне. Другая на моем месте, возможно, порвала бы в клочья смертоносный лист бумаги, но не таков мой характер. Я слишком далеко зашла в своей жажде злодейства, чтобы колебаться, да я ни на секунду и не усомнилась в том, что сделаю этот шаг, и вскоре приехала в Сент Пелажи, где вот уже три месяца томилась за решеткой юная Сент-Эльм. Я передала приказ в руки старшего надзирателя и попросила разрешения повидать узницу. Поговорив с ней, я узнала, что министр обещал устроить ее освобождение в обмен на ее благосклонность и что она делала для него все, что только может сделать женщина, чтобы ублажить мужчину. Порочный негодяй не упустил ничего из своего обычного репертуара жуткой похоти и использовал все части ее тела: и рот, и зад, и влагалище... Злодей буквально втоптал ее в грязь, и в качестве награды за это чудовищное с ней обращение она не получила ничего, кроме слабой надежды на скорое освобождение. - У меня с собой документ, который положит конец твоим страданиям, - сказала я, целуя ее. Сент-Эльм рассыпалась в благодарностях и с лихвой возвратила мне мои ласки. Впервые в жизни я почувствовала, как акт предательства обильно увлажнил мою куночку... На другой день она умерла. Воистину, подумалось мне, когда я узнала результат своего злодейского поступка, в этом состоит мое предназначение. Я рождена для великих дел. И лишний раз убедилась в этом. Я с жаром окунулась в подготовку спектакля, в котором должен был участвовать Сен-Фон через три недели, и организовала свой первый званый ужин точно в назначенный срок. Я отыскала и наняла шесть обольстительных помощниц, включая троих юных монахинь, привезенных из святой обители в местечке Мо, двенадцати, тринадцати и четырнадцати лет от роду с божественным лицом и телом. В тот первый вечер министр появился в сопровождении мужчины лет шестидесяти. Сразу по прибытии он на несколько минут уединился со мной, осмотрел мои плечи и, кажется, остался недоволен, не обнаружив следов экзекуции, проведенной во время нашей последней встречи. Он почти не притронулся ко мне, однако порекомендовал проявить глубочайшее почтение и беспрекословную покорность к своему спутнику, так как тот был одним из знатнейших придворных и принцем по крови. Последний вошел в комнату, как только оттуда вышел Сен-Фон. Предупрежденная моим повелителем, я повернулась и обнажила свой зад сразу, как только он закрыл за собой дверь. Он приблизился с лорнетом в руке. - А ну-ка пукни, - приказал он, - или я укушу тебя. От неожиданности я не смогла удовлетворить его желание и мгновенно почувствовала резкую боль в левой ягодице. Его зубы оставили глубокие вмятины в моем теле. Потом он подошел ко мне спереди, и моим глазам предстало суровое неприятное лицо. - Засунь язык мне в рот. Я повиновалась, и он добавил: - Срыгни или я снова укушу тебя. Поняв, что не смогу этого сделать, я быстро отпрянула от него. Старый пакостник пришел в ярость, схватил связку лежащих наготове розог и минут пятнадцать порол меня; потом остановился и снова заглянул мне в лицо. - Ты же видишь, что даже обычные процедуры, которые мне очень нравятся, не дают результата, и эта штука у меня между ног так и не проснулась. Спит мертвым сном. Чтобы поднять ее, мне придется изрядно помучить тебя. - В том нет необходимости, принц, - ответила я, - поскольку скоро вы получите в свое распоряжение три восхитительных создания, с которыми можете делать все, что пожелаете. - Угу, но и ты очень привлекательна, особенно твоя задница... - он раздвинул мне ягодицы. - Она очень-очень мне нравится, и мне бы хотелось забраться туда. С этими словами он снял свою одежду и аккуратно положил сверху оправленный в бриллианты брегет, золотую табакерку, кошелек, разбухший от денег (там оказалось двести луидоров), и два великолепных перстня. - Давай попробуем еще раз. Займись моим задом: сильнее щипай и кусай его и одновременно ласкай рукой мой член. - Великолепно! - вскричал он минуту спустя, ощутив прилив сил в чреслах. - А теперь ложись на диван, а я поколю твою попку вот этой шпилькой. Я легла лицом вниз. - Лежи спокойно, - приказал принц, но когда я испустила громкий вопль и едва не лишилась чувств при втором уколе, он смешался и, испугавшись, что своим чрезмерным усердием нанесет оскорбление министру, выскользнул из комнаты, надеясь, что его уход успокоит меня. Я поспешно схватила его вещи, вбежала в соседнюю комнату, спрятала их и вскоре возвратилась к Сен-Фону, который удивленно спросил меня: - Что-нибудь случилось? - Ничего, - спокойно ответила я, - но я поспешила забрать вещи его высочества и нечаянно захлопнула дверь своего будуара, ключ остался внутри, а вы же знаете эти английские замки... Впрочем, не волнуйтесь: камзол и панталоны принца здесь, и если он не против, мы отложим нашу беседу. Я вытащила обоих гостей в сад, где все уже было приготовлено для приема; принц забыл о своих вещах, надел костюм, который я ему подала, и думал теперь только об удовольствиях, ожидающих его. В тот вечер погода была безупречна; мы расположились в беседке из роз, окруженной кустами сирени; на столе стояло множество свечей; мы сидели на трех тронах, будто парящих в искусственных облаках, откуда исходил аромат тончайших духов; в середине стола высилась гора из ярких цветов, среди которых стояли чашки и тарелки из яшмы и фарфора и лежали золотые приборы. Едва мы заняли свои места, как раскрылся потолок беседки и сверху спустилось огненное облако; на нем восседали три фурии, и их змеи спиралями обвивали три жертвы, которые должны были увенчать наше празднество. Фурии сошли со своей воздушной колесницы, каждая подвела на цепочке свою жертву ближе к столу в ожидании. Программа обеда не была предусмотрена заранее, а разворачивалась по желанию гостей: стоило лишь захотеть чего-то, и фурии мгновенно подавали нужное блюдо. Было приготовлено более восьмидесяти самых разных блюд, каждое подавалось на отдельном подносе; было десять сортов вин, которые текли рекой. - Надеюсь, ваша светлость доволен моей распорядительницей? - Я в восторге, - ответил старик, и я видела, что голова его шла кругом от обилия еды и питья, а язык уже начинал заплетаться. - В самом деле, Сен-Фон, я завидую вам, что у вас есть такая дивная Дюльетта: я никогда не встречал более роскошного зада. - Я тоже, - кивнул министр, - но, по-моему, пора оставить эту тему и заняться телесами наших фурий, которые, если не ошибаюсь, тоже великолепно сложены. При этих его словах все три богини - три самые прекрасные девушки, каких смогли раздобыть мои люди, обшарившие весь Париж, - немедленно обнажили свою заднюю часть, подставив ее в распоряжение гостей, которые долго целовали, облизывали и вгрызались в юные тела с огромным удовольствием и насладились вволю. - Дорогой мой Сен-Фон, - предложил принц, - а что если эти фурии устроят нам самим порку? - Розовыми ветками, - добавил Сен-Фон. Наши гости спустили штаны, и обе задницы были жестоко выпороты гирляндами цветов и прутьями, изображавшими змей. - Очень возбуждающее средство, - заметил Сен-Фон, снова усаживаясь за стол, и показал нам свой торчащий, как башня, инструмент. - А вы, мой принц, возбудились хоть немного? - Еще нет, - ответил несчастный старец удрученным голосом. - Мне нужны более мощные средства; как только начинается разгул, меня опьяняют жестокости, беспрерывно следующие одна за другой. Я люблю, когда всех окружающих насилуют и терзают ради моего удовольствия, и я сам люблю терзать их... - Так вы бесчеловечны, мой принц? - Я ненавижу людей. - Не сомневаюсь в этом, - продолжал Сен-Фон, - потому что в любое время дня и ночи меня также воспламеняет неодолимое желание или же во мне зреет черная мысль нанести вред людям, ибо нет на свете созданий, более отвратительных. Когда человек силен, он очень опасен, и ни один тигр в джунглях не сравнится с ним в жестокости. А если он слаб, тщедушен, несчастен? Тогда он просто-напросто низок, ничтожен и отвратителен - и внутри и снаружи! Сколько раз я краснел от стыда за то, что родился среди подобных существ. Утешает меня только то, что Природа дала им меньше, чем мне, и что она каждодневно уничтожает их, поэтому я желаю иметь как можно больше средств и возможностей способствовать их уничтожению. Я бы, будь моя воля, стер их всех с лица земли. - Однако при всем своем превосходстве, - вмешалась я, - вы ведь также принадлежите к роду человеческому. Хотя нет! Когда человек мало похож на остальных, на все стадо, когда он повелевает им, он не может быть той же породы. - Знаете, - сказал Сен-Фон, - она совершенно права. Мы являемся богами, и нам должно воздаваться то же, что и им: разве не мы диктуем законы и высказываем желания, которые выполняются без промедления? Разве не очевидно, что среди людей, вернее, над людьми, есть порода, которая намного выше всех прочих, та, которую древние поэты называли божествами? - Что до меня, я не Геркулес, совсем не Геркулес, - заявил принц, - я скорее хотел бы быть Плутоном, ибо мне больше всего нравится подвергать смертным жутким мукам в аду. - А я хотел бы уподобиться ящику Пандоры, из которого обильно сыплются болезни, косящие людей налево и направо. В этот момент послышались стоны, их испускали три прикованных цепями жертвы, которых начали мучать фурии. - Развяжите их, - приказал Сен-Фон, - и давайте сюда. Их развязали и подвели к моим гостям; ни одно существо женского рода не могло бы соперничать с ними в красоте и грации, и я воздержусь описывать то, что делали с ними два негодяя. - Жюльетта, - промолвил возбужденный министр, - вы самое очаровательное и способное создание, у вас все признаки гениальности, и вы заслуживаете награды... Щите к нам и будем вместе топтать эти цветы; пойдемте в сад и предадимся тому, что диктует нам наше воображение. У вас здесь есть укромные места? - Сколько угодно, весь сад будет сценой для ваших безумств. - Превосходно. А дорожки не освещены? - Нет, повелитель, темнота вдохновляет на преступления, и вы будете наслаждаться самыми ужасными. Пойдемте, принц, в эти мрачные лабиринты и примем вызов нашего злодейского воображения. Мы все - оба распутника, я и трое жертвенных агнцев - вышли из беседки. Войдя в темную аллею с изгородью, Сен-Фон воскликнул, что он не двинется дальше, пока не совершит совокупления, и, схватив самую младшую из девочек, злодей лишил ее .девственности и спереди и сзади прежде чем присоединиться к нам минут десять спустя. Во время его отсутствия я пыталась возбудить старого принца, но без успеха. Казалось, никакая сила не может поднять его орган. - Так вы не собираетесь совокупляться? - крикнул из кустов Сен-Фон, тиская вторую девочку. - Нет, нет, продолжайте дефлорацию, - ответил старый аристократ. - Я ограничусь их страданиями. Как только вы пропустите их через себя, передавайте одну за другой мне. Он ухватил своими клешнями первую девочку и принялся терзать ее самым немилосердным образом, а я в это время усиленно сосала его. Между тем Сен-Фон покончил с невинностью второй и в том же состоянии, что и первую, передал ее в руки принца, потом взялся за четырнадцатилетнюю. - Вы представить себе не можете, как мне нравится сно-шаться в темноте, - с чувством сказал министр. - Ночные тени - лучшие союзники для преступления, к тому же ночь во многом облегчает его. Сен-Фон, который до сих пор все еще не испытал оргазма, теперь разрядился в зад старшей девочки, потом они с принцем обсудили дальнейшие действия. Было решено, что Сен-Фон оставит себе ту, которая только что выдавила из него семя, а двух других отдаст принцу, и этот злодей, вооружившись всем необходимым для пыток, воодушевляясь все сильнее, увел своих закованных в цепи жертв. Я сопровождала моего любовника и старшую девочку, которой предстояло умереть от его руки. Когда мы отошли на приличное расстояние, я рассказала ему о краже; "мы оба от души посмеялись, и он заверил меня, что по своему обыкновению, прежде чем явиться на наш званый вечер, принц посетил публичный дом с тем, чтобы соответствующим образом настроиться, и что нет ничего легче, чем убедить его в краже драгоценностей и денег в том самом месте. - Я думала, что он ваш друг. - У меня нет друзей, - ответил министр, - мне выгодны отношения с этим человеком, пока он находится в фаворе у короля, но как только ситуация переменится, и он попадет в немилость, я первым отшвырну его в сторону. Он разгадал мои мысли, дал мне понять, что относится ко мне точно так же, и предложил сотрудничать. Я согласился, и на этом держится наша с ним связь. А в чем дело, Жюльетта, вам не понравился этот человек? - Я нашла его невыносимым. - Честное благородное слово, если бы не политические соображения, я бы с удовольствием отдал его на вашу милость. Тем не менее мы, наверное, сумеем устроить его падение. Вы настолько полюбились мне, дорогая, что нет ничего на свете, чего бы я не сделал для вас. - Но вы же говорили, что имеете перед ним какие-то обязательства? - Кое-какие есть. - Тогда как же, в свете ваших принципов, вы терпите такое положение? - Предоставьте это мне, Жюльетта. - Затем Сен-Фон переменил тему и снова выразил свое восхищение тем, как я подготовила нынешний вечер. - Вы женщина с безупречным вкусом и бесконечной мудрости; чем лучше я вас узнаю, тем больше убеждаюсь, что не должен расставаться с вами. И потом впервые он обратился ко мне фамильярно, на "ты", и с торжественным видом разрешил мне, оказав тем самым великую милость, обращаться к нему точно так же. - Я буду всю жизнь служить тебе, Сен-Фон, если таково твое желание, - ответила я. - Мне известны твои вкусы, я буду удовлетворять их и, если ты хочешь сильнее привязать меня к себе, постарайся угождать моим желаниям. - Поцелуи меня, небесное создание, а завтра утром тебе выдадут сто тысяч франков, так что решай сама, знаю ли я желания твоего сердца! В этот момент к нам подошла старая женщина, просившая подаяние. - Это еще что такое? - удивился Сен-Фон. - Кто пустил сюда эту шваль? - Он с изумлением уставился на меня, заметил на моих губах улыбку и сразу догадался. - Прелестно, п