обождении, Жюстина продолжила путь к Диксону, надеясь, что в этом городе ее жалобы будут услышаны и восприняты должным образом. Она была в дороге второй день и перестала бояться преследования, хотя голова ее все еще была наполнена картинами ужасов, свидетельницей и жертвой которых она была совсем недавно. Сделалось тепло и, следуя своей привычке к осторожности, она сошла с дороги, чтобы отыскать убежище, где можно было перекусить, дожидаясь темноты. Небольшая рощица справа от дороги, через которую бежал прозрачный извилистый ручей, показалась ей самым удобным местом. Напившись ключевой воды, съев немного хлеба, она прислонилась спиной к дереву и, сидя на земле, стала вдыхать всеми своими сосудами чистый воздух и покой, которые ласкали ее тело. Она размышляла о беспримерной превратности судьбы, которая, несмотря на шипы, устилавшие ей путь добродетели, всегда возвращала ее к культу этого божества и к любви и смирению по отношению к Всевышнему, чьим отражением служит добро, и вдруг ее душу охватил восторг. "Нет, - воскликнула она, - Господь, которого я обожаю, меня не покинул, если дал мне новые силы в столь тяжелую минуту! Разве не его должна я благодарить за такую милость? Есть ли на свете существа, которым она была бы отказана? Выходит, я не совсем несчастна, коль скоро есть люди, которым труднее, чем мне... Ах, насколько хуже тем несчастным, оставшимся в том логове порока, из которого чудом вызволил меня Господь!.." Исполненная благодарности, она подняла голову, чтобы воздать хвалу Всевышнему, как вдруг заметила пристальный взгляд статной красивой дамы, хорошо одетой, которая, очевидно, шла той же дорогой. - Дитя мое, - ласково сказала ей женщина, - я не хочу вам мешать, но судя по вашему лицу вас гнетет большая печаль. Я тоже, моя милая, я тоже несчастна! Соблаговолите поведать мне ваши беды, я расскажу вам свои, мы утешим друг друга, и, быть может, из нашего взаимного доверия родится нежная дружба, благодаря которой самые несчастные и обездоленные существа научаются переживать заключения и братски делить их. Вы молоды и красивы, дорогое дитя, и, должно быть, встречали в жизни немало плохого. Мужчины настолько злы, что достаточно иметь самую малость того, что их интересует, чтобы на нас обрушилось все их коварство. Сердца несчастных быстро раскрываются навстречу утешениям. Жюстина оглядела незнакомку: очень красивое лицо, возраст не более тридцати шести, несомненный ум, благородный вид. Она протянула ей руку, всплакнула от умиления и сказала: - О, мадам... - Пойдемте, мой ангел, - так же ласково ответила мадам д'Эстерваль, - остановимся в одной близлежащей гостинице, где нам будет удобно и покойно. Там вы расскажете мне о ваших несчастьях и услышите о моих, и наша нежная беседа, возможно, нас утешит. Они пришли на постоялый двор. Мадам д'Эстерваль заказала роскошный обед, отдельную комнату, и скоро завязался откровенный разговор. - Дитя мое, - начала наша новая искательница приключений, выслушав рассказ Жюстины и пролив несколько слез над ее злоключениями, - мои несчастья, быть может, не столь многочисленны, как ваши, но зато они более постоянны и, я бы сказала, более горьки. С детства меня принесли в жертву мужу, которого я ненавижу, и вот уже двадцать лет я живу с человеком, внушающим мне неописуемый ужас, и нет рядом никого, кто мог бы составить счастье моей жизни. На границе между Франш-Конте и Бургундией находится большой лес, в глубине его стоит постоялый двор моего супруга, удобный для путников, проезжающих по этой глухой дороге, но, Боже мой, могу ли я признаться вам, дорогая? Этот негодяй, пользуясь уединением своего дома, обворовывает, грабит, убивает всех, кто имел несчастье остановиться у него. - Вы меня пугаете, мадам: Боже мой, да это же настоящий монстр! Неужели он и убивает? - Милая девочка, пожалей меня, несчастную: лишусь жизни, если он узнает, что я его выдала. Впрочем, имею ли я право жаловаться? Я ведь бесчещу себя, желая зла своему супругу. О, Жюстина, я - самая несчастная из женщин; мне остается только одно - примириться с моей злосчастной судьбой и обратиться к честному человеку, вроде тебя, который сможет помочь мне спасти от злодейства этого монстра многих его жертв. Как бы мне пригодился такой человек! Он стал бы утешением моей жизни, наставником моей совести, моей опорой, моей поддержкой в столь ужасном положении, в котором ты меня видишь. Милое дитя, если бы я могла внушить тебе больше жалости, больше доверия... Да, ты была бы моей подругой, а не прислугой, я поделилась бы с тобой всем, что у меня есть. Ответь, Жюстина, ты чувствуешь в себе достаточно силы духа, чтобы принять мое предложение? Воспламеняет ли твои благородные чувства возможность участвовать в столь добрых делах? Наконец, могу ли я надеяться обрести в тебе подругу? Прежде чем Жюстина ответила, они выпили по бокалу шампанского, и этот волшебный элексир, странные свойства которого определяют в человеке и все пороки и все добродетели, продиктовал благоразумной девушке не оставлять в беде эту замечательную женщину, которую послала ей судьба. - Да, мадам, - сказала она своей новой подруге, - да, положитесь на меня, и я всюду буду следовать за вами. Вы предлагаете мне возможность делать добро, и я должна благодарить Всевышнего за то, что он даст мне силы вместе с вами осуществить то, что так дорого моему сердцу! Кто знает, возможно, нам удастся исправить вашего супруга добрыми советами, терпением и благотворными примерами? Мы будем возносить Богу жаркие молитвы! Ах, мадам я верю, что у нас получится! Мадам д'Эстерваль при этих словах бросилась на колени перед распятием, висевшим на стене. - Господь всех христиан! - воскликнула она, обливаясь слезами, - Как я благодарна тебе за такую встречу! Благослови же эту девушку и вознагради ее за усердие. Они поднялись из-за стола. Мадам д'Эстерваль щедро расплатилась с хозяином, и обе женщины отправились в дорогу. От гостиницы, где они обедали, до постоялого двора д'Эстерваля было около пятнадцати лье, из них шесть пролегали в самой чаще леса. Не было ничего более умиротворенного, чем эта дорога, не было на свете слов, более нежных, пылких и добродетельных, нежели те, что были сказаны в пути, и не было намерений, более радужных, чем совместные планы наших спутниц. Наконец они пришли. Упомянув о местонахождении гостиницы своего супруга, женщина не сказала всей правды. А правда заключалась в том, что более дикого места отыскать было бы невозможно. Дом был скрыт в овраге ощетинившимися высокими деревьями, и заметить его можно было лишь в самый последний момент, упершись в него лбом. Два чудовищного вида дога стерегли дверь, встречать жену и Жюстину вышел сам д'Эстерваль вместе с двумя дородными служанками. - Кто это существо? - спросил мрачный хозяин, глядя в упор на спутницу своей супруги. - Это то, что нам нужно, сын мой, - ответила мадам д'Эстерваль тоном, который начал открывать глаза нашей несчастной искательнице приключений и давал понять, что между супругами гораздо больше взаимопонимания, чем она думала. - Ты не находишь ее красивой? - Да, черт возьми, именно так я считаю, но будет ли она сношаться? - Как только попадет в твои руки. И дрожащую Жюстину ввели в зал с низким потолком, где хозяин, переговорив вполголоса с женой, обратился к нашей героине примерно с такими словами: - Из всех приключений, которые выпали вам в жизни, дитя мое, нынешнее, без сомнения, покажется вам необычным. По причине вашей идиотской привязанности к добродетели вы, как сказала мне жена, попадали в различные ловушки, где вас держали силой - в моем доме вы останетесь добровольно. В других местах вы были жертвой злодейств и ни в одном из них сами не участвовали - у нас вы будете активной участницей, вы сами захотите, вы будете это делать без всякого принуждения, только в силу моральных соображений и собственных добродетелей. - О сударь! Что я слышу, сударь! - возмутилась потрясенная Жюстина. - Выходит, вы колдун? - Нет, - продолжал д'Эстерваль, - я всего лишь злодей, конечно, довольно своеобразный, хотя мои наклонности и мои злодеяния, пожалуй, ничем не отличаются от вкусов и поступков многих других людей, выбравших путь порока: они одинаковы по сути, но различны по форме. Я - злодей либертажа. Я достаточно богат, чтобы обойтись без этого ремесла, и занимаюсь им единственно ради удовлетворения моих страстей; они настолько сильны, что я могу возбудиться только через воровство или убийство - только они способны воспламенить меня. Никакие прочие упражнения не могут вызвать во мне состояния, благоприятного для наслаждения; но стоит мне совершить то или иное из этих преступлений, как кровь моя вскипает, член поднимается, и тогда мне необходимы женщины. В такие минуты мне мало одной жены, и я вызываю служанок или юных красивых девиц, которые попадают под руку. Если их не оказывается рядом, мадам д'Эстерваль идет их искать. Эта женщина - удивительное создание, Жюстина; она наделена такими же вкусами и фантазиями, как и я, она помогает мне в моих утехах, и мы оба получаем от них удовольствие. - Как! - ахнула Жюстина с изумлением и болью. - Выходит, мадам д'Эстерваль меня обманула? - Естественно, если она показалась вам добродетельной, и ты увидишь, что не так просто найти более развратную женщину. Но вас надо было искусить, и для этого понадобились обман и притворство. Следовательно, вы будете служить здесь удовольствиям моим и моей жены... Ах, вот что ужасает вас, мой ангел! Вы не ошиблись: вы будете Цирцеей путешественников, которые здесь проезжают, вы будете их соблазнять, прислуживать им, утолять все их страсти, чтобы погубить их наверняка... Чтобы нам легче было с ними расправиться. - И вы надеетесь, сударь, что я останусь в таком жутком доме? - Никаких в том сомнений, Жюстина: я уже говорил вам, что когда вы узнаете суть дела, вам будет трудно убежать отсюда, что вы останетесь по доброй воле, потому что вам просто будет невозможно не остаться. - Объясните яснее, сударь, умоляю вас. - С удовольствием; слушайте же внимательно... Но в этот момент во дворе послышался сильный шум, д'Эстервалю пришлось пойти встретить двух торговцев на лошадях, сопровождаемых тяжело груженными мулами, которые направлялись на ярмарку в Доль и решили заночевать в этой живодерне. Путников радушно приняли, провели в дом, сняли с них сапоги, а д'Эстерваль, предложив им подождать ужин, вернулся закончить свои наставления Жюстине. - Нет нужды говорить вам, милая девочка, что наряду с теми прихотями, в которых я уже признался, у меня должны быть и другие, не менее странные, и вот что именно способствует моим страстям. Я хочу, чтобы путники, которые погибают от моей руки, были предупреждены о моих намерениях; мне нравится, когда они узнают, что попали к злодею; я люблю, когда они защищаются, короче говоря, я должен победить их силой. Это обстоятельство меня возбуждает, оно разжигает мои страсти, оно возбуждает мой член, когда дело сделано, до такой степени, что мне после этого абсолютно необходимо совокупиться с любым живым существом независимо от его пола и возраста. Вот какую роль я вам предлагаю, мой ангел: именно вы сознательно будете делать все, чтобы спасти несчастных или принудить их защищаться. Скажу вам больше: такой ценой вы обретете свободу. Если вам удастся устроить побег хоть одному человеку, вы можете бежать вместе с ним, и преследовать я вас не буду - даю честное благородное слово. Но если он погибнет, вы останетесь, а поскольку вы добродетельны, вы останетесь, как я уже предупреждал вас, по своей воле, так как вас будет держать здесь надежда избавить от моей ярости хоть одну из жертв. Если вы убежите от меня, будучи уверены в том, что я не собираюсь бросать это ремесло, вас всю жизнь будет преследовать совесть - сожаление, что вы не пытались спасти тех, кто появится здесь после вашего ухода; вы никогда не простите себе, что упустили случай совершить такой добрый поступок, поэтому, повторяю, надежда на удачу прикует вас к моему дому. Вы мне возразите, что все это бесполезно, что вы все равно сбежите при первой же возможности и разоблачите меня? Так вот: не такой я наивный, милая, чтобы не иметь ответ на этот вопрос. Итак, слушайте еще: не проходит и дня, чтобы я кого-то не убивал, Жюстина, то есть получится шесть трупов, прежде чем вы доберетесь до ближайшего суда, шесть жертв, которых вы погубите, пытаясь погубить меня, вот так, даже если допустить такую возможность (хотя это невозможно, ибо я скроюсь через несколько дней после вашего исчезновения), на вашей совести будут шесть мертвецов. - На моей совести? - Да, потому что вы могли бы спасти хотя бы одного, предупредив его, вы могли бы спасти и других. Видишь, Жюстина: разве я был неправ, говоря, что вы останетесь добровольно? Теперь бегите, если вам позволит совесть, бегите: двери открыты, и путь свободен! - Сударь, - сказала сраженная Жюстина, - в какое положение ставит меня ваша злобность! - Я согласен, ваше положение ужасно, и это служит одним из самых мощных стимулов для моих адских страстей. Я хочу принудить вас участвовать в моих злодеяниях; я хочу приковать вас посредством добродетели к пороку и распутству; а когда я буду сношать вас, Жюстина - вы ведь понимаете, что так оно и будет, - эта восхитительная мысль сделает мой оргазм необыкновенно сладостным. - Как, сударь, неужели и это?.. - И это, Жюстина, и все остальное вы будете делать по своей воле. Если вы достаточно ловки, чтобы помочь спастись кому-нибудь, ну что ж вы имеете право спастись сами. Но если нет, вы запятнаете свои руки кровью жертв, вы будете их убивать и грабить вместе со мной, вы будете лежать голенькой на их еще теплых и окровавленных трупах, и я буду вас сношать... Вот сколько у вас причин спасать их! Сколько искусства, сколько ловкости потребуется вам, чтобы отвести от них мои кинжалы! Ах, Жюстина! Никоща ваши хваленные добродетели не смогут явить себя с таким блеском, никогда у вас .не будет лучшей возможности оказаться достойной уважения и восхищения честных и добропорядочных людей. Нам трудно описать чувства нашей героини, когда хозяин вышел по своим делам и оставил ее наедине с ужасными мыслями. - О, великий Боже! - воскликнула она. - Я думала, что злодейство уже испробовало на мне все свои фантазии, что после всего, что заставила испытать меня моя судьба, у него не осталось ничего, мне не известного... Как же я ошибалась! Вот они, беспримерные ухищрения жестокости, и я уверена, что они неведомы даже обитателям преисподней. Этот монстр прав: сбежав немедленно, чтобы донести на него, я наверняка потеряю не один день, между тем, как, возможно, нынче же вечером я смогу вырвать из лап смерти обоих путников, которые только что приехали. Однако, - продолжала она, - если через год или два я увижу, что вообще невозможно спасти ни одного человека... не лучше ли сбежать прямо сейчас? Ах нет, ни за что! Ведь он сказал, что исчезнет вскоре после моего бегства, но перед тем убьет всех, кто попадется ему под руку, а ведь я могла бы избавить их от смерти... Чудовище! Он совершенно прав: я останусь из-за своих убеждений. Иначе я убежала бы сразу, а так преступницей меня сделает добродетель. О, Всевышний и Всемогущий, неужели ты позволишь, чтобы добро порождало столько зла? Разве в том твоя справедливость, чтобы смотреть, как добродетель ведет к несчастьям? Как разочарует добрые души история моей жизни, если когда-нибудь она будет написана! А ты, кому доведется узнать ее, не смей ее обнародовать, умоляю тебя: ты бросишь семена отчаяния в сердца людей, приверженных к добру, ты толкнешь их на путь порока, рассказывая о его вечном торжестве! Жюстина обливалась горючими слезами, предаваясь этим болезненным размышлениям, когда неожиданно их прервала вошедшая мадам д'Эстерваль. - Ах, мадам, - обратилась к ней девушка, - как подло вы меня обманули! - Милый ангел, - ответила мегера, пытаясь приласкать ее, - это было нужно чтобы заполучить тебя. Но не горюй, Жюстина, ты легко привыкнешь ко всему: я уверена, что через несколько месяцев сама мысль бросить нас уже не придет в твою головку. Поцелуй меня, детка, ты настоящая красавица, и я жажду увидеть тебя в деле с моим мужем. - Что я слышу, мадам! Вы позволяете себе подобные ужасы? - Но какая женщина не разделяет вкусы своего супруга? Трудно найти более тесный союз, чем наш; мы до самозабвения занимаемся всем, что доставляет нам удовольствие, и поскольку у нас одинаковые наклонности, одни и те же средства, мы удовлетворяем друг друга. - Неужели вы имеете в виду и грабеж и убийства..! - Это мои самые любимые развлечения; ты сама увидишь, насколько велики наши наслаждения, когда мы, опьянев от крови, предаемся им. - А ваши служанки, мадам, они тоже предупреждают путников? - Эта почетная обязанность предназначена только тебе. Зная твои священные и удобные для нас принципы, мы захотели воспользоваться ими. Женщины, о которых ты спрашиваешь, - наши сообщницы: воспитанные в пороке, обожающие его почти так же, как мы, они и не помышляют о том, чтобы спасать жертвы. Иногда муж ими пользуется, но держит их на расстоянии. Ты одна будешь равной нам, эти создания будут служить тебе, как служат нам, и обедать ты всегда будешь с нами, а не с ними. - О мадам, кто бы поверил, что такая импозантная особа может творить подобные жестокости? - Не надо употреблять таких выражений, - сказала мадам д'Эстерваль, сочувственно улыбаясь, - нет ничего особенного в том, что мы делаем: нельзя оскорбить природу, следуя своим наклонностям, и я уверяю тебя, что только от нее мы, мой супруг и я, получили все, что составляет нашу сущность. - Жюстина, пора за работу! - прервал их беседу вбежавший д'Эстерваль. - Наши гости сели ужинать, пойди к ним, пошушукайся с ними, предупреди их и попытайся спасти, только отдайся им, если они тебя захотят: не забудь, что это лучший способ внушить доверие. Пока Жюстина исполняла свой долг средствами, о которых мы расскажем ниже, поведаем читателю о чудовищных обычаях этого дома и о персонажах, живущих в нем. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Продолжение и завершение приключении на постоялом дворе. - Неожиданная встреча. - Исход Мадам д'Эстерваль, с которой справедливо будет начать этот рассказ, была, как мы уже отметили, статная и красивая женщина около тридцати шести лет, жгучая брюнетка с удивительным блеском в глазах; стройная фигура, иссиня-черные волосы, обилие растительности на теле, как у мужчины, почти полное отсутствие груди, небольшой, но изящный зад, сухое, багрового цвета влагалище, клитор длиной три дюйма и соответствующего объема, великолепные ночи, богатейшее воображение, дикий темперамент, необычные таланты, живой ум - вот портрет этой злодейки и лесбиянки высшей пробы. Она родилась в Париже в знатной семье, случай свел ее с д'Эстервалем, который, будучи сам очень богатым и знатным, нашел в этой женщине удивительное сходство вкусов и наклонностей со своими и, не мешкая, женился на ней. Облачивший в цепи Гименея, они обосновались в этом глухом месте, где все обещало безнаказанность их преступлениям. Д'Эстерваль, красивый сорокопятилетний мужчина прекрасного телосложения, обладал ужасными страстями, превосходным половым членом и странностями, которые выражались в искусстве наслаждения и о которых мы рас- скажем позже, когда придет время. Ничуть не стыдясь своего нынешнего положения, Д'Эстерваль и его неистовая супруга держали постоялый двор только потому, что это способствовало удовлетворению их отвратительных желаний. В Пуату они имели роскошный дом в живописном месте, который был приготовлен на случай, если фортуна перестанет взирать сквозь пальцы на их прегрешения. А в доме, где оказалась Жюстина, было только две служанки. Они жили здесь с самого рождения, ничего другого не видели, никуда не выезжали, купались в изобилии, пользовались благосклонностью хозяина и хозяйки, которые потому и не опасались, что они убегут. Провизией занималась мадам Д'Эстерваль, она раз в неделю ходила в город купить то, чего не давала ей ферма. В семье, насквозь развращенной, царила полная идиллия: зря думают, будто не бывает прочных злодейских союзов. Если что-то и разрушает эти гнезда, так только несходство нравов и обычаев, но когда там полное согласие, когда ничто не противоречит образу жизни их обитателей, нет сомнения в том, что они найдут свое счастье в лоне порока, как другие находят его в добродетели, ибо не то или иное существование делает человека счастливым или несчастным - лишь раздор погружает их в уныние, а это страшное божество появляется лишь там, где царит разногласие вкусов и привычек. Ревность также не нарушала покой этой крепкой семьи. Доротея, наслаждавшаяся удовольствиями своего мужа {Наши читатели, должно быть, заметили, что мы часто обходимся без таких бесполезных слов, как "это было имя", "так звали..." и т.д. и т.п. Если появляется новое имя, разве и так не понятно, что это имя персонажа, о котором в данный момент идет речь? Опущение лишних слов соответствует нашему жанру и может считаться одной из печатей, по которой всегда можно узнать наш стиль. (Прим. автора.)}, давала волю своим необузданным страстям, только когда он предавался излюбленным утехам, и наоборот, Д'Эстерваль побуждал жену сношаться при всяком удобном случае и никогда так бурно не извергался, как в те моменты, когда видел ее в чужих объятиях. Подумайте сами, можно ли поссориться при таких убеждениях? И если Гименей осыпает розами цепи, которыми связывает двух супругов, возможно ли, чтобы они помышляли о их разрыве? Между тем, в комнате заезжих торговцев Жюстина всеми способами, впрочем, не осмеливаясь высказаться до конца, убеждала их в близкой опасности. Ее чувствительная и мягкая душа не могла сделать выбор между ужасной обязанностью привести на эшафот своего Хозяина и столь же ужасной вероятностью погубить невинных. Д'Эстерваль, которого уже охватывали описанные выше страсти - застать своих гостей в разгар наслаждения и препроводить их из объятий Венеры в руки смерти - и который с этим коварным намерением всегда подсылал к ним девушку, дрожал от нетерпения за дверью, сгорал от желания увидеть Жюстину в деле-и внутренне проклинал ее за недостаток средств, употребляемых ею для искушения путешественников, как вдруг один из них, схватив нашу отважную героиню, повалил ее на кровать, не дав ей времени опомниться. - О сударь, что вы делаете? - закричала кроткая девушка. - Какое ужасное место вы нашли для таких дел? Великий Боже! Да вы знаете, где находитесь? - Что такое? Что вы хотите сказать? - Отпустите меня, сударь, я вам все открою... Ваша жизнь в опасности, выслушайте же меня. Другой, более хладнокровный, убедил своего товарища забыть на время о похоти, и оба попросили Жюстину открыть тайну, на которую она намекнула. - Посреди леса, господа, в разбойничьем логове - вот где вы хотите заняться такими делами! У вас хоть есть чем защищаться? Какое-нибудь оружие? - Конечно, вот пистолеты. - Хорошо, господа, не выпускайте их из рук. Пусть самозащита больше заботит вас, чем непристойности, которыми вы как будто собираетесь заняться. - Слушай, курочка, - сказал один, - ты можешь изъясняться понятнее? Получается, что нам грозит беда? - Ужасная, сударь, непоправимая... Во имя неба приготовьтесь: вас должны убить этой ночью. - Вот что, детка, - сказал другой, чей пенящийся член только что пытался обследовать тело Жюстины, - скажи, пусть принесут вина и свечей, а завтра мы тебя отблагодарим. Жюстина спустилась вниз и, открыв дверь, увидела, как Д'Эстерваль тискает свою жену: супруги приникли к щели в перегородке, готовясь насладиться сладострастным зрелищем и возбудиться для злодейства. - Почему ты не позволила изнасиловать себя? - грубо спросил хозяин. - Разве не было тебе сказано, что только это развлекает меня? Ну ладно, время не терпит: скажи, чтобы им принесли все, что они хотят, и оставайся одна в гостиной. Дальше все было спокойно, и, как и следовало ожидать, наши торговцы приготовились защищаться. Увы, это было бесполезно... Раздался страшный грохот. - Они попались! Попались! - закричал д'Эстерваль. - Сюда, Доротея, ко мне, Жюстина; я их поймал, мерзавцев! Д'Эстерваль бежал первым со свечой в руке, все трое - так как они вели с собой Жюстину - спустились в подвал, и там изумленным глазам нашей бедной героини предстали путешественники, оглушенные внезапным падением: оба лежали на полу и оба были безоружны! Здесь проницательный читатель поймет, что все это произошло благодаря хитрому люку и что пистолеты, оставленные на столе, не смогли последовать за своими владельцами вниз. - Друзья, - начал Д'Эстерваль, приставив к груди каждого по пистолету, - согласитесь, что вас предупреждали, так почему же вы не были начеку? Теперь вот что, сосунки: есть одно средство, чтобы выйти отсюда, так что не отчаивайтесь. Видите этих двух женщин? Одна - моя супруга, она еще красива, что касается другой, вы ее уже пощупали - это королевское лакомство. Так вот, вы совокупитесь с обеими на моих глазах, и ваша жизнь спасена, но если нет, если вы немедленно не займетесь этим, тогда... И тут д'Эстерваль, не дожидаясь ответа, бессовестная мадам д Эстерваль, чьи страсти разгорались в предвкушении гнусностей, отстранила мужа, расстегнула пленникам панталоны и стала сосать им члены. Трудно перейти от страха к удовольствию, но кто знает, на что способна природа, когда речь идет о самосохранении? Доротея взялась за дело с такой ловкостью, так умело успокоила и приласкала обоих несчастных, что они уступили, и вот два фаллоса круто взметнулись вверх. Рядом стоял диван, один из торговцев уложил на него жену хозяина и овладел ею. Жюстина начала капризничать, и если бы не угрозы д'Эстерваля, вряд ли восторжествовал бы товарищ долбилыпика Доротеи, но сила есть сила - пришлось подчиниться. Совокупление было в самом разгаре, когда появились обнаженные служанки с розгами в руках, спустили панталоны с обоих мужчин, обнажили их ягодицы перед жадным взором д'Эстерваля и отхлестали их в такт ритмичным движениям. Затем в игру вступил сам хозяин; он поглаживал и похлопывал мужские и женские зады, резвый и ветреный, как бабочка, он перелетал от одних прелестей к другим, его своенравный член сначала почтил присутствием седалища пленников, потом содомировал лежащих на боку Доротею и Жюстину, но скоро оставил их, набросившись на служанок. - Теперь, - сказал он жене, вторгаясь в потроха того, который сношал Жюстину, - следи за своим, а этого я беру на себя. В этот момент служанки взмахнули розгами над его задом, посыпались удары, одновременно грохнули два выстрела, и оба путешественника вскрикнули в последний раз... Несчастные умерли во время оргазма - как раз этого добивались их палачи. Лицо и грудь Жюстины залила кровь вперемежку с мозгами человека, извергнувшегося в ее объятиях - того, которого содомировал д'Эстерваль. - Черт побери мою трижды грешную душу! - взревел злодей, испуская свою сперму. - Будь проклят тот, кто не знает сладострастия, которым я только что осквернил себя! В мире нет ничего слаще и пикантнее! - Чудовище! - простонала Жюстина, выбираясь из-под вмиг отяжелевшего мертвого тела. - Я думала, что видела всевозможные преступления, но таких даже не могла себе представить. Радуйся, грешник: твоя жестокость превзошла все, что я до сих пор знала. Но антропофаг вдруг рассмеялся, глядя на жену. - Что ты делаешь? - Я все еще кончаю, - отвечала та. - Сними с меня эту дохлую тушу, потому что член у нее стоит по-прежнему, и мне кажется, пролежи она на мне десять лет, я десять лет не перестану кончать. - Сударь, - взмолилась Жюстина, - прошу вас, сударь, уйдем из этого ужасного места. - Ну уж нет! Как раз здесь я и люблю сношаться; эти окровавленные жертвы моего злодейства возбуждают мою похоть, член мой восстает, когда я смотрю на них. Вас здесь четверо женщин: ложитесь по двое на каждый труп - это будут ложа, на которых я буду сношать вас. Распутник как сказал, так и сделал: он прочистил все - и влагалища и зады. Он дошел до того в своей ужасной гнусности, что еще раз проник в охладевшие седалища жертв и извергнулся там три или четыре раза. Затем все поднялись. Похоронами занялись служанки. Д'Эстерваль с женой собрали добычу, а остатки поклажи и вьючных животных закопали в глубоком овраге возле дома, где уже покоилось имущество других несчастных, нашедших смерть в этой адской гостинице. - Сударь, - заговорила Жюстина, когда погребальные хлопоты закончились, - если вы хотите, чтоб, я пыталась спасать жертвы, объясните мне механизм ваших ловушек, ведь без этого у меня ничего не получится. - А вот этого ты никогда не узнаешь, дитя мое, - ответил Д'Эстерваль. - Пойди осмотри комнату постояльцев, и ты увидишь, что там все в порядке. Я - волшебник, девочка, и никто не разгадает мои фокусы. Ты должна стараться и продолжать в том же духе, это диктует тебе добродетель, религия и честь, но боюсь, что все бесполезно. Когда пришло время спать, и муж и жена выразили желание провести остаток ночи с Жюстиной, и было решено, что девушка ляжет с ними обоими в большой кровати. Оба захотели ласкать ее, и кроткой Жюстине пришлось предоставить переднюю часть хозяйке, а ягодицы - ее мужу. До самого утра ее то возбуждали, то сношали, то ласкали или унижали, и она окончательно поняла, что все, случившееся с ней в монастыре Сент-Мари, было лишь прелюдией к тем сладострастным сценам, которые будут исполнять с ней эти новые поклонники распутства и злодейства. Жестокая Доротея, неутолимая в своих извращениях, пожелала бить Жюстину хлыстом, муж держал бедную девочку, и она страдала так, как никогда в своей жизни. Потом злодейская парочка развлекалась тем, что гоняла ее голую по всему темному дому, пугая видениями недавних жертв. Оба прятались в углах, чтобы нагнать на бедняжку еще больше страха, когда она подходила близко к засаде, на нее сыпались беспощадные пощечины и пинки. В довершение всего муж швырнул ее на пол посреди комнаты и овладел ее задом, в то время как жена мастурбировала в темноте, наслаждаясь стонами. Перед самым рассветом они положили ее в середину: хозяйка сосала ей рот, хозяин влагалище, и так они мучили ее два часа. Наконец Жюстину отпустили истерзанную, униженную, выжатую до последней капли, но после сытного завтрака, после хорошего обхождения - поскольку дело не касалось распутства - она немного успокоилась в решимости не участвовать по своей воле в этих гнусностях и в надежде когда-нибудь счастливо избавиться от них. Прошло два дня без новых постояльцев. Чего только не предпринимала Жюстина за это время, чтобы обнаружить хитрость, посредством которой Д'Эстерваль швырнул несчастных из их комнаты в подвал. Она сразу подумала о люке, но несмотря на все поиски, ничто не подтвердило ее подозрения. А если это все-таки был люк, что она могла поделать? Может быть, предупредить путников остерегаться того или иного места в комнате? Но если существует несколько люков? Ловушкой мог быть весь пол, а других комнат обреченным жертвам не предоставляли. Она пребывала в обескураженности, и ей стало казаться, что спасти постояльцев невозможно. Она поделилась этим соображением с мадам Д'Эстерваль, которая ее уверила, что Жюстина ошибается, что если она постарается, непременно раскроет секрет. - О мадам, помогите же мне! - Но это значит отказаться от самого большого из моих удовольствий. - Неужели вам так нравятся эти ужасы? - Нет ничего сладостнее, чем обмануть человека ... почувствовать, как он умирает в твоих объятиях... Как восхитительно нанести ему роковой удар в тот миг, когда он испытывает высшее блаженство, эта битва между Парками и Венерой невероятно кружит мне голову, и я уверена, что если бы ты попробовала, ты быстро пристрастилась бы к этому. - О мадам, какая бездна извращений! - Но извращение есть пища для удовольствия, которое без этого становится пресным. Чем было бы сладострастие без излишеств? - Но как можно доводить их до такой степени? - Пожалей меня... пожалей меня, моя девочка, за то, что я не могу еще больше разнообразить их. Если бы ты только знала, что творится в моем воображении, когда я наслаждаюсь! Что оно мне рисует, на что оно способно! Поверь, Жюстина: то, чем я занимаюсь, намного скучнее того, чего бы я желала. Почему, например, мои желания должны ограничиться этим дурацким лесом? Почему я не царица мира! Почему не могу охватить своими неистовыми страстями всю природу! тогда каждый час моей жизни был бы отмечен злодейством, каждый мой шаг кончался бы убийством. Я мечтаю о беспредельной власти только затем, чтобы купаться в преступлениях: я хотела бы превзойти в ужасах всех жестоких женщин древности; я бы хотела, чтобы во всех уголках вселенной люди трепетали при упоминании моего имени. Разве простой анализ преступления недостаточен, чтобы воздать ему хвалу? Что есть преступление? Это поступок, когда, растаптывая людей, мы высоко возвышаемся над ними; это поступок, который делает нас владыками жизни и состояния окружающих и, следовательно, увеличивает дозу счастья, которым мы наслаждаемся, за счет того, что отнимаем у других. Возможно, ты скажешь, что не будет полного счастья, завоеванного в ущерб другим людям? Чепуха! Оно и является счастьем только при условии его узурпации, оно потеряло бы всю прелесть, будь оно подарено. Его надо похитить, вырвать из чужих рук, оно должно стоить многих слез тому, у кого его отнимают, и вот эта уверенность в том, что мы тем самым причиняем боль другим, порождает самое неземное наслаждение. - Однако это и есть злодейство, мадам! - Ничего подобного: это всего лишь простое и вполне естественное желание получить максимальную порцию возможного в этом мире счастья. - Я бы согласилась, если бы это было не за счет других. - Но мне не будет так приятно, если я буду знать, что другие тоже счастливы: для полноты и безмятежности моего счастья необходимо, чтобы им пользовалась я одна на свете... чтобы я одна была счастлива посреди всеобщих страданий. Нет ни одного высоко организованного существа, которое не сознавало бы, как приятно иметь привилегии: когда я обладаю одной долей всеобщего благополучия, я ничем не отличаюсь от всех прочих, но вот если я смогу концентрировать на себе все блага, я, без сомнения, буду счастливее всех остальных. Скажем, в обществе из десяти человек существует десять порций счастья, все они равны, то есть никто не может похвастаться, что ему повезло больше, чем другим; а когда один из членов этого общества завладевает девятью другими долями, чтобы сделать их своими, он будет по-настоящему счастлив, так как теперь он может сравнивать, что прежде было невозможно. Счастье заключается не в том или ином состоянии души: суть его только в сравнении своего состояния с чужим, но о каком сравнении может идти речь, когда все похожи на тебя? Если бы все имели равное богатство, кто осмелился бы назвать себя богатым? - О мадам, мне никогда не понять такой способ стать счастливой: мне кажется, я могла бы быть ею, только зная, что все остальные тоже счастливы. - Потому что у тебя слабая, несовершенная организация, потому что у тебя куцые желания, хилые страсти и никакого сластолюбия. Но такие посредственные качества недопустимы при моей организации, и если мое счастье возможно лишь посреди несчастья других, так лишь потому, что я нахожу в их несчастьях единственный стимул, который сильно щекочет мне нервы и который в результате этого приятного потрясения порождает удовольствие от электрических атомов, циркулирующих в моем теле {Чуть позже мы разовьем эту систему подробнее, покамест же объясним механизм нерва. Нерв - это частичка человеческого тела, напоминающая белый шнурок, иногда круглый, иногда плоский. Обычно они отходят от головного мозга в виде пучков, симметрично разделенных на пары, и в теле нет ничего более интересного, чем нерв. Как считает Ла Мартиньер, этот элемент тем более удивителен, что он менее всего способен на действие. Именно от нервов зависит жизнь и гармония любого организма, отсюда чувства, сладострастные ощущения, знания и мысли, одним словом, это центр всей организации, вместилище души, то есть того самого жизненного принципа, который угасает вместе с жизнью всех существ, который увеличивается и уменьшается вместе с ними, следовательно, это вполне материальная вещь. Нервы похожи на трубки, служащие для передачи ощущений в соответствующие органы и для сообщения мозгу впечатлений от внешних предметов. Бывают вспышки, которые невероятно и сильно воздействуют на ощущения, циркулирующие в полости нервов, и постукивают их к удовольствию, когда эта вспышка происходит в органах воспроизводства или по соседству с ними - это и объясняет удовольствие от ударов, уколов, щипков или хлыста. Из мощного воздействия духа на физическое тело рождается болезненная или приятная встряска в зависимости от моральной организации: из этого следует, что имея принципы и философские убеждения, полностью избавившись от предрассудков, можно беспредельно расширить, о чем уже упоминалось в другом месте, сферу своих ощущений (Прим. автора )}. Вообще все ошибки людей в этом отношении проистекают из ложного определения счастья. То, что называют этим словом, не есть ситуация, которая одинаковым образом подходит людям; это состояние различно у разных индивидов, на которых оно действует, и это воздействие всегда зависит от внутренней организации. Это настолько верно, что богатство и сладострастие, которые, казалось бы, являются залогом всеобщего счастья, часто выпадают тем, кто нечувствителен к ним; с другой стороны, боль, меланхолия, враждебность, грусть, которые не должны нравиться людям, тем не менее находят своих сторонников. Если принять эту гипотезу, не останется никаких доводов у того, кто захочет порассуждать о странности вкусов, и самое разумное для него - хранить молчание. Людовик XI находил счастье в слезах, которые он заставлял проливать французов, как Тит - в благодеяниях, которыми он докучал римлянам. Так по какому праву требуют, чтобы я предпочла один вид счастья другому? Разве оба эти человека были неправы или несправедливы? - Насчет справедливости, разумеется, нет! Есть единственная справедливость - делать добро. - А что ты называешь добром? Прошу тебя, докажи мне, что больше добра в том, чтобы дать кому-нибудь сто луидоров, нежели отнять их у него. Зачем мне стараться ради счастья других? Как, если отбросить в сторону предрассудки, ты можешь убедить меня, что я поступаю лучше, когда забочусь о других, чем заботясь только о себе? Всякий принцип универсальной морали - чистая химера: нет истинной морали, кроме морали относительной, только последняя касается нас. Преступления мне доставляют радость - я их принимаю; я ненавижу добродетель - я от нее бегу; я бы полюбила ее, быть может, если бы получала от нее хоть какое-то удовольствие. Ах, Жюстина, стань такой же развратной, как я: она неблагодарна, та богиня, которой ты служишь, она никогда не вознаградит тебя за жертвы, которых требует, и ты будешь боготворить ее всю твою жизнь, не получая ничего взамен. - Но если то, что вы делаете, есть добро, мадам, почему люди за это преследуют вас? - Люди преследуют то, что им вредит: они давят змею, которая их кусает, но из этого факта не следует аргументов п