оролеве, взял табурет и скромно сел в проходе рядом с Дианой, чтобы никому не мешать. Комедия началась. Это была, как и говорил королеве Габриэль, переделка "Евнуха" Теренция, написанная со всем наивным педантизмом того века. Но мы воздержимся от ее разбора. Напомним лишь, что главное действующее лицо в пьесе - некий лжехрабрец, солдат-хвастун, которого обманывает и водит за нос некий ловкач. И вот с самого же начала пьесы многочисленные приверженцы Гизов, сидевшие в зале, пожелали увидеть в старом, смешном забияке самого коннетабля Монморанси, а сторонники Монморанси решили услышать в хвастовских рассказах солдата-фанфарона намеки на честолюбие герцога де Гиза. Поэтому каждая удачная мизансцена превращалась в сатирический выпад и каждая острота попадала в цель. Люди той и другой партии хохотали во все горло, показывали пальцем друг на друга, и комедия, которая разыгрывалась в зале, была поистине не менее забавна, чем та, которую играли на подмостках актеры. Наши влюбленные воспользовались тем, что оба соперничавших придворных стана заинтересовались представлением, и среди грома рукоплесканий и взрывов хохота дали волю своему чувству. Сначала они оба прошептали: - Диана! - Габриэль! Это был их священный пароль. - Вы собираетесь замуж за Франциска де Монморанси? - Вы пользуетесь благорасположением королевы? - Вы же слышали, что она сама меня позвала. - Вы знаете, что на этом браке настаивает государь. - Но вы соглашаетесь, Диана? - Но вы слишком внимательны к Екатерине, Габриэль. - Одно только слово! - умоляюще попросил Габриэль. - Вас, стало быть, еще интересует, какое чувство может во мне вызвать другая? Для вас не безразлично, что у меня творится в душе? - В той же мере не безразлично, - ответила герцогиня де Кастро, - в какой вас интересует то, что творится у меня в душе. - О, в таком случае, Диана, позвольте вам сказать: если вы чувствуете то же, что и я, - значит, вы ревнуете! Словом, если вы чувствуете то же, что и я, - значит, вы страстно любите меня! - Господин д'Эксмес, - нарочито холодно ответила Диана, - меня зовут герцогиней де Кастро. - Но ведь вы овдовели, сударыня? Вы свободны? - Увы, свободна! - О, не вздыхайте так, Диана! Сознайтесь, что вы еще любите меня немного! Не бойтесь, что вас услышат: все увлечены шутками этого балбеса! Ответьте мне, Диана, вы любите меня? - Тсс!.. Разве вы не видите, что действие подходит к концу? - лукаво шепнула Диана. - Подождите, по крайней мере, следующего акта. Антракт продолжался минут десять - целых десять веков! По счастью, Екатерина, следившая за Марией Стюарт, не подзывала к себе Габриэля. Он был бы неспособен к ней подойти и тем погубил бы себя. Когда представление возобновилось, Габриэль спросил: - Итак? - Что? - сказала Диана, словно позабыв обо всем на свете. - Ах да, вы меня, кажется, спросили, люблю ли я вас? Но ведь я уже вам ответила: так же, как и вы меня. - Ах, - воскликнул Габриэль, - понимаете ли вы, Диана, что сказали? Знаете ли вы, как безумно люблю я вас? - Но если вам угодно, чтобы я это знала, - произнесла юная притворщица, - вы должны мне об этом рассказать. - Так слушайте же меня, Диана, и вы увидите, что в течение этих шести лет нашей разлуки все мои помыслы устремлены были к вам. Ведь только приехав в Париж, через месяц после вашего отъезда из Вимутье, я узнал, кто вы: дочь короля и герцогини де Валантинуа. Но приводило меня в ужас не то, что вы принцесса крови, а ваше супружество с герцогом де Кастро. И, однако, тайный голос твердил мне: "Все равно! Будь рядом с ней, приобрети известность, чтобы имя твое когда-нибудь донеслось до ее слуха. Пусть она тогда восхищается тобою!". Вот так я думал, Диана, и пошел служить герцогу де Гизу как человеку, способному помочь мне быстро достигнуть славы. И в самом деле, на следующий год я вместе с ним оказался в осажденном Меце и способствовал сколько мог почти невероятному исходу - снятию осады. Там же, в Меце, я узнал о взятии Эдена королевскими войсками и о гибели вашего мужа, герцога де Кастро. Он даже не свиделся с вами, Диана! О, я пожалел его, но как я дрался при Ренти! Спросите об этом у герцога де Гиза. Я сражался в Аббевиле, Динане, Бавэ, Като-Камбрези. Словом, я был всюду, где гремели пушки, и могу сказать, что за эти годы не было ни одного славного дела, в котором бы я не участвовал. После Восэльского перемирия, - продолжал Габриэль свой рассказ, - я приехал в Париж, но вы еще были в монастыре, Диана, и мой вынужденный отдых очень меня томил, но тут, на мое счастье, война возобновилась. Герцог де Гиз, желая оказать мне честь, спросил, не хочу ли я сопровождать его в Италию. Еще бы не хотеть! Перевалив зимой через Альпы, мы вторглись в Миланскую область. Валенца взята. Парма и Пьяченца пропускают нас, и, пройдя триумфальным маршем по Тоскане, мы достигаем отрогов Абруццских гор. Однако герцог де Гиз начинает испытывать недостаток в людях и деньгах. Все же он берет Кампли и осаждает Чивителлу. Но армия в упадке, экспедиция не удалась. И вот тогда в Чивителле, Диана, из письма кардинала Лотарингского к брату я узнаю о вашей помолвке с Франциском де Монморанси. По ту сторону Альп мне уже было делать нечего - с этим согласился сам герцог де Гиз и в результате любезно разрешил мне вернуться во Францию, дабы преподнести государю завоеванные знамена. Но моим единственным желанием было увидеть вас, Диана, поговорить с вами, узнать от вас самой, охотно ли вступаете вы в этот брак, рассказать вам о своих шестилетних скитаниях, спросить у вас наконец, любите ли вы меня, как я вас. - Друг мой, - мягко сказала госпожа де Кастро, - я тоже отвечу вам рассказом о своей жизни. Когда я, двенадцатилетняя девочка, оказалась при дворе, после первых дней, заполненных удивлением и любопытством, скука овладела мною, золотые цепи этого существования стали меня тяготить, и я горько затосковала по нашим лесам и полям Вимутье и Монтгомери, Габриэль! Каждый вечер я засыпала в слезах. Однако мой отец, король, был очень добр ко мне, и я старалась отвечать любовью на его неясность. Но где была моя свобода? Где была Алоиза? Где были вы, Габриэль? Короля я видела редко. Госпожа де Валантинуа была со мною холодна и замкнута, чуть ли не избегала меня, а я... мне нужно было, чтобы меня любили, Габриэль... Друг мой, мне было очень трудно!.. - Бедная моя Диана! - растроганно прошептал Габриэль. - Таким образом, - продолжала Диана, - пока вы сражались, я томилась. Мужчина действует, а женщина ждет - такова судьба. Но порою ждать куда тяжелее, чем действовать. В первый же год моего супружества я осталась вдовой, и король на время траура поместил меня в монастырь Святых Дев. Благочестивая и спокойная жизнь в монастыре понравилась мне гораздо больше, чем все эти вечные придворные интриги и треволнения. Поэтому, когда траур кончился, я попросила у короля и добилась разрешения еще побыть в монастыре. Там меня, по крайней мере, любили, особенно сестра Моника, напоминавшая мне Алоизу. Впрочем, меня любили все сестры, а главное... главное, что я могла мечтать, Габриэль... Я была свободна. А о ком и о чем я могла еще мечтать, вы, конечно, догадываетесь... Успокоенный и восхищенный, Габриэль ответил только страстным взглядом. По счастью, шла одна из интереснейших сцен комедии: фанфарон попал в комичное положение, Гизы и Монморанси блаженствовали. Поэтому-то в пустыне чета влюбленных не нашла бы более уединенного места, чем в этом зале. - Прошло пять лет спокойной жизни, отданной надеждам, - рассказывала Диана. - Я испытала только один горестный удар - скончался Ангерран. Но другая беда не заставила себя долго ждать. Король опять призвал меня и сообщил, что я должна стать женой Франциска де Монморанси. Я противилась, Габриэль, я уже не была ребенком, не понимающим, что он творит. Я противилась. Но тогда отец взмолился и объяснил мне, какое значение имеет этот брак для блага государства. А вы, по-видимому, забыли меня... так говорил король, Габриэль. Да и где вы? Кто вы? Словом, король так настаивал, так умолял меня... Это было вчера... да, вчера... Я согласилась с ним, но с условием, чтобы, во-первых, моя казнь была отсрочена на три месяца, а во-вторых, чтобы я узнала, что с вами сталось. - Словом, вы помолвлены? - побледнел Габриэль. - Да, но я еще тогда не встретилась с вами и не знала, какое сладостное и мучительное чувство охватит меня при вашем нежданном появлении... Ах, я сразу почувствовала, что мое обещание, данное государю, превращается в пустой звук, что брак этот невозможен, что моя жизнь принадлежит только вам и что если вы еще любите меня, то я буду любить вас вечно... Согласитесь же: вы ни в чем не можете меня упрекнуть... - О, вы ангел, Диана! И все, что я сделал, чтобы быть достойным вас, - ничто... - Послушайте, Габриэль, теперь, когда судьба снова свела нас, взвесим, какие препятствия надо нам еще преодолеть. Король крайне честолюбив по отношению к своей дочери, а сватовство Монморанси, к несчастью, повысило его требовательность. - На этот счет будьте спокойны, Диана. Мой род ничуть не ниже их рода, и он не впервые породнился бы с королевским домом. - Правда? Габриэль, вы осчастливили меня! Я ведь по части геральдики полная невежда. Я не слыхала про род д'Эксмес. Там, в Вимутье, я называла вас Габриэлем и не искала более приятного имени! Только оно мне дорого, и если вы уверены, что короля удовлетворит ваше происхождение, то все прекрасно и я счастлива. Как бы вас ни звали - д'Эксмес, или Гиз, или Монморанси, - все в порядке... Только бы вы не оказались Монтгомери... - А почему же мне нельзя называться Монтгомери? - ужаснулся Габриэль. - Наши старые соседи Монтгомери, по-видимому, причинили королю какое-то зло, он на них очень сердит. - Вот как? - воскликнул Габриэль, чувствуя, как у него сжимается сердце. - Но кто кому причинил зло - они королю или король им? - Мой отец так добр, что не может быть несправедлив, Габриэль. - Добр к своей дочери, это верно, но для врагов... - ...беспощаден, быть может, - ответила Диана. - Но какое нам дело до Монтгомери, Габриэль? - А что, если я все же принадлежу к этому дому? - О, не говорите этого, мой друг! - Но все же... что бы вы сделали, будь это так? - Будь это так, - сказала Диана, - я бросилась бы в ноги к обиженному, кто бы он ни был, и плакала бы и умоляла его до тех пор, пока ради меня отец не простил бы вас или пока вы не простили бы отца. - И обиженный наверняка бы уступил вам, если бы, впрочем, тут не было пролитой крови, ибо только кровью смывается кровь... - Ах, вы меня пугаете, Габриэль!.. Довольно меня испытывать. Ведь это было только испытание, правда? - Да, Диана, простое испытание... Бог не допустит этого... - пробормотал он как бы про себя. - Ведь не может же быть вражды между моим отцом и вами? - Надеюсь, Диана, надеюсь... Я бы слишком страдал, причинив вам такую боль. - В добрый час, Габриэль! И если вы на это надеетесь, - добавила она с милой улыбкой, - то и я надеюсь упросить отца отказаться от своего решения, равносильного моему смертному приговору. Такой могущественный государь, как он, сумеет возместить ущерб, который понесут господа Монморанси. - Нет, Диана, всех его сокровищ и всей его власти мало, чтобы возместить им такую утрату. - Не бойтесь, друг мой: Франциск де Монморанси смотрит на это, слава богу, иначе, нежели вы, и предпочтет вашей бедной Диане деревянную палку маршала. Я же, когда он согласится на эту славную замену, постепенно подготовлю короля... Я напомню ему о наших родственных узах с домом д'Эксмес, о ваших личных подвигах, Габриэль... - Она умолкла. - Боже, пьеса, кажется, идет к концу! - Пять действий! До чего она коротка! - огорчился Габриэль. - Вы правы, вот и Эпилог, сейчас он изложит мораль комедии. - Хорошо еще, что мы успели поговорить почти обо всем... - Нет, я вам не сказал и тысячной доли... - Да и я тоже, - ответила Диана, - благосклонность королевы... - О, злая! - перебил ее Габриэль. - Злая - это та, которая вам улыбалась, а не я, которая вас отчитывает, слышите? Больше не говорите с нею сегодня, друг мой, так я хочу! - Вы хотите? Как вы добры! Я не буду с нею говорить... Но вот и пьесе конец! До свидания! Скажите мне на прощание хоть одно слово, чтобы оно подбодрило и утешило меня! - До скорого свидания, Габриэль! Твоя навеки, мой муженек, - радостно шепнула Диана остолбеневшему Габриэлю. И она исчезла в шумной, бурлящей толпе. Габриэль поспешил тоже уйти незаметно, чтобы, согласно обещанию, избежать встречи с королевой... Вышел он из Лувра в глубоком убеждении, что Антуан де Баиф великий человек и что никогда он еще не присутствовал на спектакле, который бы доставил ему такое громадное удовольствие. В передней к нему подошел поджидавший его Мартен-Герр. Его новый костюм так и блистал. - Ну что, видели герцогиню Ангулемскую, монсеньер? - спросил оруженосец своего господина, когда они вышли на улицу: - Видел, - рассеянно ответил Габриэль. - И что же, герцогиня Ангулемская все еще любит господина виконта? - продолжал Мартен-Герр, видя, что Габриэль в хорошем настроении. - Бездельник! - крикнул Габриэль. - Кто это тебе сказал? С чего ты взял, что госпожа де Кастро любит меня или что я люблю госпожу де Кастро? Ни слова об этом, плут! - Ладно, - пробормотал Мартен. - Монсеньера любят, иначе бы он тяжело вздохнул и не стал бы кричать на меня... Да и сам монсеньер влюблен, иначе заметил бы, что я в новом костюме! - Что ты мне толкуешь про костюм?.. А ведь и вправду, на тебе его раньше не было. - Не было, монсеньер, я купил его нынче вечером, чтобы оказать честь моему господину и его госпоже, да еще заплатил наличными. - Хорошо, болтун, раз ты потратился на меня, я возмещу тебе этот расход. - О, монсеньер, какое великодушие! Но монсеньер желает скрыть от меня свою тайну, а в то же время дает еще одно доказательство, что он любим и любит. Так легко опустошить кошелек может только влюбленный... - Пусть так, но молчи, наконец, Мартен. - Предоставляю вас, монсеньер, вашим думам. Габриэль и в самом деле так размечтался, что, вернувшись домой, почувствовал властную потребность поделиться с кем-нибудь своими мечтами и в тот же вечер написал Алоизе: "Добрая моя Алоиза, Диана любит меня! Но нет, не с этого нужно было начать. Моя добрая Алоиза, приезжай ко мне; после шестилетней разлуки мне не терпится тебя обнять. Теперь я крепко стою на ногах. Я - капитан королевской гвардии, а это один из самых завидных военных чинов. Все это поможет мне восстановить честь и славу имени, завещанного мне предками. Ты и для этого нужна мне, Алоиза. Нужна, наконец, и потому, что я счастлив, ибо, повторяю, меня любит Диана, да, да, прежняя Диана, подруга моего детства, которая не забыла своей доброй Алоизы, хотя и называет своим отцом короля. Так вот, Алоиза: дочь короля и герцогини де Валантинуа, вдова герцога де Кастро никогда не забывала и всем сердцем всегда любила своего безвестного друга из Вимутье. Она мне призналась в этом час назад, и ее сладостный голос еще звучит в моем сердце. Так приезжай же, Алоиза! Право же, я так счастлив, что не в силах сносить одиночество". XI. МИР ИЛИ ВОЙНА? 7 июня Королевский совет заседал в полном составе. Рядом с Генрихом II и принцами крови расположились коннетабль Анн де Монморанси, кардинал Лотарингский и брат его Карл де Гиз, архиепископ Реймский, канцлер Оливье де Лаквиль, президент Бертран, граф Омальский, графы Седан, Юмьер и Сент-Андре с сыном. Виконт д'Эксмес в качестве капитана гвардии стоял у дверей с обнаженной шпагой. Весь интерес заседания, как и всегда, заключался в своеобразном состязании в честолюбии между враждующими домами Монморанси и Гизов, представленных в Совете на сей раз самим коннетаблем и кардиналом. - Государь, - говорил кардинал Лотарингский, - опасность велика, враг у ворот. Огромная армия скапливается во Фландрии, и завтра же Филипп Второй может вторгнуться на нашу территорию, а Мария Английская - объявить нам войну. Государь, тут нужен бесстрашный полководец, молодой и сильный, который бы мог действовать смело и решительно и одно имя которого уже приводило бы в трепет испанца. - Каково, например, имя вашего брата, господина де Гиза, - иронически вставил Монморанси. - Да, таково имя моего брата, вы правы, - отрезал кардинал, - таково имя победителя при Меце, Ренти и Валенцы. Да, государь, именно герцога де Гиза необходимо как можно скорее отозвать из Италии, где он испытывает недостаток в средствах, где ему только что пришлось снять осаду с Чивителлы и где он и его армия превращаются в никому не нужную обузу, тогда как здесь они послужили бы верным оплотом против вторжения чужеземцев. Король небрежно повернулся в сторону коннетабля, как бы говоря ему: ваше слово. - Государь, - заговорил господин де Монморанси, - отзовите армию, тем более что это блистательное завоевание Италии, как я и предсказывал, кончается смехотворно. Но для чего вам ее отводить? Посмотрите, какие известия получены с севера: на границе с Нидерландами все спокойно; Филипп Второй трепещет, Мария Английская безмолвствует. От вас самих зависит возобновить перемирие, государь, или продиктовать условия мира. Вам нужен не полководец, действующий очертя голову, а министр, опытный и благоразумный, не ослепляемый честолюбивым пылом молодости, способный заложить основы достойного и почетного для Франции прочного мира. - Нужен такой министр, например, как сам господин коннетабль, - язвительно вставил кардинал Лотарингский. - Да, как я! - надменно вскинулся Анн де Монморанси. - Я открыто советую королю не волноваться из-за какой-то там войны, вести которую придется лишь в том случае, если он сам пожелает воевать. Внутренние дела, состояние финансов, интересы религии заслуживают гораздо большего внимания; и рассудительный дипломат нам нужен сейчас во сто раз больше, чем самый предприимчивый военачальник. - И во сто раз больше иметь право притязать на благосклонность его величества, не так ли? - едко спросил кардинал Лотарингский. - Его высокопреосвященство закончил мою мысль, - хладнокровно продолжал Монморанси, - и коли уж затронули этот вопрос, я дерзну попросить у его величества доказательства того, что мои миролюбивые усилия ему приходятся по душе. - Какое еще доказательство? - вздохнул король. - Государь, я умоляю ваше величество открыто объявить о чести, оказанной вами моему дому, - о согласии на брак моего сына с герцогиней Ангулемской. Я нуждаюсь в этом официальном подтверждении и в этом торжественном обещании, чтобы твердой поступью продолжать свой путь, не терзаясь сомнениями моих друзей и нелепыми нападками моих врагов. Этот смелый выпад встречен был двояко: возгласами одобрения или возмущения в зависимости от симпатии и склонностей того или другого члена Совета. Габриэль вздрогнул и побледнел, но тут же приободрился, когда кардинал Лотарингский живо ответил: - Насколько я знаю, булла святого отца, расторгающая брак Франциска де Монморанси и Жанны де Фиен, еще не прибыла и может вообще не прибыть. - Тогда можно будет обойтись и без нее, - сказал коннетабль. - Эдиктом можно объявить недействительными тайные браки. - Разумеется, можно поступить и так, - отозвался король, по слабости характера и равнодушию готовый, казалось, уступить настойчивости коннетабля. Габриэль, чтоб не упасть, вынужден был опереться на шпагу. Глаза у коннетабля заискрились от радости. Партия мира, благодаря его наглой беззастенчивости, по-видимому, решительно восторжествовала. Но в этот миг во дворе зазвучали трубы. Играли какой-то незнакомый мотив. Члены Совета обменялись недоуменными взглядами. Почти одновременно вошел церемониймейстер и, низко поклонившись, доложил: - Сэр Эдуард Флеминг, герольд Англии, ходатайствует о чести предстать пред его величеством. - Введите герольда Англии, - удивленно, но спокойно ответил король. По знаку Генриха вокруг него расположились дофин и принцы, а за ними - остальные члены Королевского совета. Появился герольд, сопутствуемый только двумя оруженосцами. Он поклонился сидевшему в кресле королю. Тот небрежно кивнул ему. После этого герольд провозгласил: - "Мария, королева Англии и Франции, Генриху, королю Франции. За связь и дружбу с английскими протестантами, врагами нашей веры и нашего отечества, и за предложение и обещание помогать и покровительствовать им, мы, Мария Английская, объявляем войну на суше и на море Генриху Французскому". И в залог этого вызова я, Эдуард Флеминг, герольд Англии, бросаю здесь мою боевую перчатку. Повинуясь жесту короля, виконт д'Эксмес поднял перчатку сэра Флеминга. - Благодарю, - сухо обратился Генрих к герольду. Затем, отстегнув великолепную цепь, которая была на нем, он передал ее герольду через Габриэля и произнес, снова наклонив голову: - Можете удалиться. Тот отвесил глубокий поклон и вышел. Спустя минуту снова зазвучали английские трубы, и только тогда король нарушил молчание. - Сдается мне, - сказал он коннетаблю, - что вы несколько поторопились, обещая нам мир и уверяя нас в добрых намерениях королевы Марии. Это покровительство, якобы оказываемое нами английским протестантам, - лишь благочестивый предлог, прикрывающий любовь нашей сестры, королевы Английской, к ее молодому супругу Филиппу Второму. Война с двумя супругами... Ну, что там? Что еще случилось, Флоримон? - Государь, - доложил вернувшийся церемониймейстер, - экстренный курьер от господина пикардийского губернатора. - Будьте добры, господин кардинал, - любезно попросил король, - просмотрите почту. Кардинал вернулся с депешами и передал их Генриху. - Ну, господа, - сказал король, пробежав их, - вот и новости другого сорта. Войска Филиппа Второго... собираются в Живе, и господин Гаспар де Колиньи [Гаспар де Колиньи (1519-1572) - военачальник и крупный государственный деятель С 1569 года стоял во главе гугенотов; убит в Варфоломеевскую ночь] доносит нам, что их возглавляет герцог Савойский. Достойный противник! Ваш племянник полагает, господин коннетабль, что испанская армия готовится штурмовать Мезьер и Рокруа, чтобы отрезать Мариенбург. Он срочно просит подкреплений для усиления этих пунктов и отражения первых атак. Волнение охватило всех собравшихся. - Господин де Монморанси, - продолжал король, спокойно улыбаясь, - не везет вам сегодня с предсказаниями. Мария Английская безмолвствует, говорили вы, а нас только что оглушили ее трубы. Филипп Второй... трепещет, и Нидерланды спокойны, говорили вы также, а король Испанский так же мало нас боится, как и мы его. Во Фландрии, видимо, идет немалая возня. Так что, думается, благоразумные дипломаты должны ныне уступить место смелым полководцам. - Государь, - отозвался Анн де Монморанси, - я коннетабль Франции, и война мне лучше знакома, чем мир. - Это верно, кузен, - ответил король, - и я с удовольствием вижу, что ваш воинственный дух воспрянул. Извлеките же свой меч из ножен, я буду только этому рад. Я хотел всего лишь сказать, что война должна отныне стать единственной нашей заботой... Господин кардинал Лотарингский, напишите своему брату, герцогу де Ги-зу, что ему следует вернуться немедленно. Ну, а внутренние и семейные дела придется на время отложить... Что же касается брака герцогини Ангулемской, то мы, пожалуй, хорошо сделаем, если дождемся санкции папы. Коннетабль скорчил гримасу, кардинал усмехнулся, Габриэль вздохнул с облегчением. - Господа, - продолжал король, стряхнувший с себя, казалось, всю свою вялость, - господа, надо нам зрело обдумать множество важных вопросов. Сейчас мы закончим, но вечером соберемся опять. Итак, до вечера, и боже храни Францию! - Да здравствует король! - воскликнули члены Совета в один голос и разошлись. XII. МОШЕННИК ВДВОЙНЕ Озабоченный коннетабль возвращался от короля. Метр Арно дю Тиль вышел ему навстречу и тихо окликнул его: - Монсеньер, одно слово... - Что такое? - вырвалось у коннетабля. - Ах, это вы, Арно? Что вам от меня нужно? Сегодня я совершенно не расположен к беседе... - Да, я понимаю, - сказал Арно, - монсеньер огорчен оборотом дела со свадьбой госпожи Дианы и господина Франциска. - Как ты успел уже проведать об этом, мошенник? Но, в сущности, плевать мне на то, что об этом знают. Ветер благоприятствует дождю и Гизам, вот это несомненно. - А завтра ветер подует в сторону ведра и Монморанси, - осклабился шпион, - и если сегодня король против этого брака, то завтра он может переменить решение. Пожалуй, дело сейчас не в короле. На нашем пути вырастает новое значительное препятствие, монсеньер. - Откуда же ждать препятствия более значительного, чем немилость или хотя бы только холодность короля? - Со стороны герцогини Ангулемской, например, - ответил Арно. - Что-то ты учуял, ищейка? - подошел к нему явно заинтересованный коннетабль. - А на что же иное, по-вашему, ушли у меня минувшие две недели, монсеньер? - Да, о тебе давненько не было слышно. - Ну, вот видите! - подхватил гордо Арно. - А вы-то меня упрекали, что я слишком часто попадаю в донесения полицейских дозоров. Кажется, последние две недели я работал осмотрительно и бесшумно. - Это верно, - подтвердил коннетабль, - и я немало удивлялся, что мне не приходится выручать тебя из узилищ, каналья. Ты ведь если не играешь, то пьянствуешь или если не дерешься, то развратничаешь. - Но истинным героем последних двух недель был не я, монсеньер, а некий оруженосец нового капитана гвардии виконта д'Эксмеса, по имени Мартен-Герр. - Да, да, припоминаю, Мартен-Герр заменил Арно дю Тиля в рапортах, которые мне представляют каждый вечер. - Кого недавно подобрал мертвецки пьяным дозор? - спросил Арно. - Мартен-Герра. - Кто подрался из-за шулерских игральных костей и пырнул шпагой самого красивого из жандармов французского короля? - Опять же Мартен-Герр. - Наконец, кого вчера накрыли на попытке похитить жену слесаря, метра Горжю? - Все того же Мартен-Герра. Этот негодяй так и просится на виселицу. Должно быть, не большего стоит и его хозяин, виконт д'Эксмес, за которым я поручил тебе наблюдать; он вечно выгораживает и защищает своего оруженосца, уверяя, что нет человека более смирного и добропорядочного. - То же самое вы, по доброте душевной, не раз говорили и обо мне, монсеньер. Мартен-Герр думает, что он одержим дьяволом. В действительности же он одержим мною. - Как? Что это значит? Не сатана ли ты? - в ужасе вскричал коннетабль, крестясь. Ведь он был невежествен, как рыба, и суеверен, как монах. Метр Арно ответил только сатанинским смешком и, заметив, что коннетабль достаточно напуган, сказал: - О нет, я не черт, монсеньер. Чтобы вы убедились в этом и успокоились, я прошу у вас пятьдесят пистолей. Будь я чертом, согласитесь, мне бы не нужны были деньги и я бы сам себя выручал из затруднительных положений. - Ты прав, - облегченно вздохнул коннетабль, - и вот тебе пятьдесят пистолей. - Я их заслужил, монсеньер, завоевав доверие виконта д'Эксмеса. Я, правда, не дьявол, но я немножко колдун, и стоит мне надеть особый, темного цвета камзол и желтые штаны, как виконт начинает беседовать со мною, точно с испытанным, старым другом, от которого нет у него тайн. - Гм!.. Все это пахнет веревкой, - хмыкнул коннетабль. - Метр Нострадамус [Мишель Нотрдам, иначе Нострадамус (1503- 1566) - французский врач и знаменитый астролог. В книге "Сотни" поместил несколько сот предсказаний в виде четверостиший (в одном из них предсказывал, что конец мира произойдет в 1886 году)], едва взглянув на меня, когда я однажды проходил мимо него по улице, предсказал мне по моей физиономии, что я кончу жизнь между небом и землей, так что я смирился со своим жребием, а это бесценное преимущество. Человек, которому суждено кончить виселицей, не боится ничего, даже петли. Для начала я сделался двойником оруженосца виконта д'Эксмеса. Ну вот, знаете ли вы, догадываетесь ли вы, кто такой этот виконт? - Знаю, конечно: яростный сторонник Гизов. - Хуже того: он счастливый возлюбленный госпожи де Кастро. - Что ты плетешь, бездельник, и откуда это известно тебе? - Я сказал, что у него от меня нет секретов. Это я чаще всего отношу записки его любезной и приношу ответы. Я в наилучших отношениях с камеристкой этой дамы, причем камеристка только удивляется непостоянству характера своего кавалера: сегодня он предприимчив, как паж, а завтра робок, как монашенка. Виконт д'Эксмес и герцогиня де Кастро трижды в неделю встречаются у королевы, а пишут друг другу ежедневно. Однако - верьте или не верьте - их любовь безгрешна. Они любят друг друга, как херувимы, и, по-видимому, с детских лет. Время от времени я заглядываю в их письма, и они меня умиляют. Госпожа Диана ревнует, и представьте себе, к кому, монсеньер, - к королеве! Но она совсем не права, бедняжка. Возможно, что королева неравнодушна к виконту... - Арно, вы клеветник! - остановил его коннетабль. - Но ваша усмешка, монсеньер, достаточно выразительна! - продолжал негодяй. - Вполне возможно, говорю я, что королева к нему неравнодушна, но виконт-то равнодушен к королеве, в этом нет никакого сомнения. Любят друг друга эти два голубка, как в Аркадии [Аркадия - страна счастливых пастухов и пастушек в так называемых пастушеских романах XVII-XVIII веков, слащаво изображавших сельскую жизнь], безупречной любовью, трогающей меня, как нежный пастушеский или рыцарский роман, что, впрочем, не помешало мне, прости меня боже, выдать этих птичек за пятьдесят пистолей. Но согласитесь, монсеньер, я неплохо начал и вполне заслужил свои пятьдесят пистолей. - Пусть так, - сказал коннетабль, - но я тебя еще раз спрашиваю, откуда у тебя эти сведения? - Ах, монсеньер, простите, пока это мой секрет. Вы можете разгадать его, если пожелаете, но я еще должен таить его от вас. Впрочем, способы мои не имеют для вас ни малейшего значения, вам лишь бы достичь своих целей. А ваша главная цель - быть посвященным в планы и поступки, которые могут вам повредить, и мне кажется, что сегодняшнее мое донесение небезынтересно для вас, монсеньер, и не бесполезно. - Разумеется, плут. Но надо и впредь следить за этим проклятым виконтом. - Буду следить, монсеньер. Я предан вам так же, как и своим порокам. Вы будете доставлять мне пистоли, я вам - сведения, вот мы и будем довольны друг другом. Но кто-то идет... Женщина!.. Черт! Имею честь кланяться, монсеньер. - Кто же это? - близоруко прищурился коннетабль. - О, сама герцогиня де Кастро! Она, вероятно, идет к королю, и нельзя допустить, чтоб она увидела вас со мной... Я исчезаю... И он быстро ушел. Что же касается коннетабля, то он, поколебавшись, решил лично удостовериться в правоте слов Арно и двинулся навстречу герцогине Ангулемской. - Вы направляетесь в кабинет его величества, герцогиня? - спросил он ее. - Да, господин коннетабль. - Боюсь, что король не будет расположен к беседе с вами, - продолжал Монморанси, обеспокоенный возможными результатами этой беседы, - и важные вести, только что полученные... - Они-то и делают этот момент как нельзя более удобным для меня, сударь. - А для меня неудобным. Вы ведь, сударыня, относитесь к нам очень враждебно. - Господин коннетабль, я ни к кому не питаю вражды. - Не питаете вражды? Что ж, вы и впрямь способны только любить? - спросил Анн де Монморанси так выразительно, что Диана покраснела и опустила глаза. - И не эта ли любовь побуждает вас противиться так долго желаниям короля и домогательствам моего сына? Диана в замешательстве промолчала. "Арно сказал мне правду, - подумал коннетабль, - она любит этого красивого вестника триумфов герцога де Гиза". - Господин коннетабль, - ответила наконец Диана, - мой долг - повиноваться его величеству, но мое право - обращаться с просьбами к своему отцу. - Итак, - заключил коннетабль, - вы все же намерены пойти к королю. - Да, намерена. - Хорошо! Тогда я пойду к госпоже де Валантинуа, сударыня. - Воля ваша, сударь. Они поклонились друг другу и разошлись в разные стороны. XIII. ВЕРШИНА БЛАЖЕНСТВА - Вот что, Мартен, - говорил в тот же день и почти в тот же час Габриэль своему оруженосцу, - я должен пойти произвести обход и вернусь домой лишь через два часа. А вы, Мартен, будьте через час в обычном месте и ждите письма, важного письма, которое, как всегда, передаст вам Жасента. Принесите мне его не мешкая. Поняли? - Понял, монсеньер, но должен просить у вас милости. - Слушаю вас. - Дайте мне гвардейца в провожатые, монсеньер, заклинаю вас. - Гвардейца в провожатые? Что это за новое безумство? Чего ты боишься? - Себя самого, монсеньер, - жалобным тоном ответил Мартен. - По-видимому, я в эту ночь опять набезобразничал. До сих пор никогда я не был ни пьяницей, ни игроком, ни драчуном. А теперь я распутник! Поверите ли вы, сударь, я имел низость попытаться в эту ночь похитить женщину! Да, похитить! К несчастью, или, вернее, к счастью, меня задержали, и, если бы не мое имя и не ваш авторитет, пришлось бы мне ночевать в тюрьме. - Но как же, Мартен? Приснилось это тебе или в самом деле нашло на тебя такое затмение? - Приснилось? Вот протокол, монсеньер. Да, было время, когда я думал, что все эти позорные поступки были страшными кошмарами или что дьявола забавляло принимать мое обличье. Но вы же первый разуверили меня в этом, а к тому же я больше не встречаю своего призрака-двойника. Мой духовник тоже разуверил меня в этом... И теперь нарушителем всех законов, преступником, нечестивцем и негодяем оказываюсь я, как все меня уверяют. Ну что ж, и я в это верю... Лишь вам одному я смею сказать, что я одержимый, что иногда в меня вселяется бес... - Да нет же, мой бедный Мартен, - смеясь, возразил Габриэль, - как я замечаю, ты просто с некоторых пор стал прикладываться к бутылочке и тогда у тебя двоится в глазах. - Но я пью одну только воду, монсеньер, только воду! Разве что здешняя вода из Сены ударяет мне в голову. - Ну, а в тот вечер, когда тебя отнесли пьяного на паперть? - Боже мой, да я в тот вечер мирно улегся спать, утром встал такой же непорочный, как лег, и только от вас узнал, как провел ночь. То же самое повторилось и в ту ночь, когда я поранил великолепного стража... То же самое было и вчера, когда я совершил это мерзейшее покушение!.. А между тем по моей просьбе Жером запирает меня снаружи на засов, ставни же я скрепляю тройной цепью! Но ничего не помогает. Видимо, я среди ночи встаю и начинаю жить гнусной жизнью лунатика. Проснувшись, я спрашиваю себя: "Что я за ночь натворил?". Выхожу, узнаю об этом от вас или из рапортов сторожей и тут же иду успокоить свою совесть исповедью. А духовник из-за непрерывных моих грехов уже отказывается их отпускать. Я только тем и утешаюсь, что соблюдаю пост и ежедневно по нескольку часов умерщвляю свою плоть, изо всех сил бичую себя плеткой. Но предвижу, что все-таки умру нераскаявшимся грешником. - Надейся лучше, Мартен, на то, что полоса эта кончится и ты станешь прежним Мартеном, благоразумным и степенным, - сказал виконт. - А до тех пор выслушай своего хозяина и точно исполни его приказ. Разве могу я дать тебе провожатого? Ты ведь прекрасно знаешь, что это строжайшая тайна и посвящен в нее только ты. - Будьте уверены, монсеньер, я сделаю все, что в моих силах. Но я не могу за себя ручаться, предупреждаю вас. - Право же, Мартен, это мне надоело! Да почему же? - Потому, что у меня случаются провалы в памяти, ваша светлость. Например, я думаю, что я где-то в одном месте, а оказывается, я в другом; я думаю одно, а делаю другое. Недавно на меня наложили епитимью: прочитать тридцать "Отче наш" и тридцать "Богородиц". Я решил ее утроить и остался в церкви Сен-Жерве, где более двух часов перебирал четки. И что же? Возвращаюсь сюда и узнаю, что вы посылали меня отнести записку и что я даже принес на нее ответ. А на другой день Жасента бранит меня за то, что я накануне слишком вольно вел себя с нею. И так повторялось трижды, монсеньер! Как же вы хотите, чтобы я на себя полагался? Наверняка иной раз в моей шкуре сидит кто-то другой вместо метра Мартена... - Хорошо, за все буду отвечать я, - нетерпеливо сказал Габриэль. - До сих пор ты умело и точно исполнял мои распоряжения, а поэтому и сегодня окажешься молодцом. И знай, что ответ этот принесет мне счастье или же ввергнет в отчаяние. - О монсеньер, если бы только не эти дьявольские козни!.. - Ты опять за свое! - перебил его Габриэль. - Мне надо уходить, а ты тоже отправляйся через час. И вот еще что: ты знаешь, что со дня на день я жду из Нормандии кормилицу Алоизу. Если она приедет в мое отсутствие, отведи ей комнату, смежную со мной, и прими ее как хозяйку дома. Запомнишь? - Запомню, монсеньер. - Итак, Мартен: быстрота, тайна, а главное - присутствие духа. Мартен ответил глубоким вздохом, и Габриэль вышел из дома. Через два часа, рассеянный и озабоченный, он вернулся обратно, но, увидев Мартена, тут же рванулся к нему, выхватил у него из рук долгожданное письмо, жестом отпустил его и принялся читать: "Возблагодарим бога, Габриэль, король уступил, мы будем счастливы. Вы, вероятно, слыхали уже о прибытии из Англии герольда, объявившего нам воину от имени королевы Марии, а также о крупном наступлении, готовящемся во Фландрии. Эти два события, грозные, может быть, для Франции, благоприятствуют нашей любви, Габриэль, потому что усиливают влияние молодого герцога де Гиза и ослабляют влияние старого Монморанси. Король еще колебался, но я молила его. Я сказала, что вы вернулись ко мне, что вы человек знатный и доблестный... я вас назвала, - будь что будет!.. Король, прямо ничего не обещав, ответил, что подумает; что так как государственные интересы здесь уж не столь обязательны, то жестоко было бы с его стороны губить мое счастье; что он сможет дать Франциску де Монморанси возмещение, которым тот вполне удовлетворится. Он не обещал ничего, но сделает все. О, вы полюбите его, Габриэль, как я его люблю, моего доброго отца, который претворит в действительность нашу шестилетнюю мечту! Мне столько надо вам сказать, а на бумаге слова так холодны! Слушайте, друг мой, приходите сюда сегодня в шесть вечера, во время заседания Совета. Жасента проводит вас ко мне, и в нашем распоряжении будет целый час для беседы о лучезарном грядущем, открывающемся перед нами. К тому же я предвижу, что вы будете участвовать во фландрской кампании. Вам придется, увы, провести ее, чтобы исполнить свой воинский долг и заслужить меня, любящую вас так нежно. О боже, я ведь вас очень люблю. К чему теперь это скрывать от вас? Приходите же, чтобы я увидела, так ли вы счастливы, как ваша Диана". - Да, да, счастлив, очень счастлив! - громко воскликнул Габриэль, прочитав письмо. - И чего же теперь недостает моему сердцу? - Уж конечно, не присутствия вашей старой кормилицы, - раздался голос Алоизы, до этого мгновения безмолвно сидевшей в темном углу комнаты. - Алоиза! - закричал Габриэль, бросаясь к ней в объятия. - Алоиза, ты не права, тебя мне очень недостает! Как твое здоровье? Ты совсем не изменилась. Поцелуй меня еще раз. Я тоже не изменился, по крайней мере сердцем. Меня очень тревожило, что ты так долго медлила. Что тебя задержало?