- Я присоединяюсь и поддерживаю все сказанное господином принцем Конде и сам настолько ему предан, что согласен быть его секундантом и готов поднять свою шпагу ради защиты правого дела. - И герцог обвел испытующим взглядом всех находившихся в зале. Что же касается принца Конде, то ему оставалось только потупить взор. Лучше бы ему погибнуть в открытом, честном бою! Герцог де Гиз усмехнулся: - Итак, никому не угодно поднять перчатку либо принца Конде, либо мою? И в самом деле, никто даже и не пошевелился, да иначе и быть не могло. - Итак, брат мой, - печально улыбнулся Франциск II, - вот вы и очистились от всякого подозрения в вероломстве. - Да, государь, - нагло ответил "бессловесный начальник", - и я крайне благодарен вашему величеству за ваше содействие. Затем, чуть помедлив, обернулся к герцогу де Гизу и добавил: - Я благодарен также и господину де Гизу - он добрый союзник и мой родич. Я надеюсь в ночном сражении с мятежниками доказать ему и всем, что у него были полные основания ручаться за меня! После этого принц Конде и герцог де Гиз обменялись изысканными поклонами, и поскольку принц был окончательно обелен и делать ему здесь было нечего, он откланялся королю и удалился в сопровождении своих прежних соглядатаев. В королевских покоях остались только четыре персонажа, которых эта нелепая комедия на время отвлекла от тревожного ожидания. Из этой же рыцарской комедии явствует, что такая политика была уже известна в шестнадцатом веке, а быть может, и раньше... XXVIII. АМБУАЗСКАЯ СМУТА После ухода принца Конде ни король, ни Мария Стюарт, ни оба брата Лотарингские не обменялись ни единым словом обо всем случившемся, словно по молчаливому уговору решив не касаться этой злополучной темы. Так в безмолвном и мрачном ожидании проходили минуты и часы. Франциск II часто вытирал рукой свой пылающий лоб. Мария, сидевшая в отдалении, печально глядела на бледное, осунувшееся лицо своего супруга, время от времени утирая набегавшую слезу. Кардинал чутко прислушивался к доносившимся снаружи звукам, ну, а герцог де Гиз, сан и положение которого обязывали находиться при особе короля, убийственно скучал от вынужденного безделья. Между тем часы на башне пробили шесть, потом половину седьмого. День угасал. Казалось, ничто не нарушало вечерней дремотной тишины. - Ну что ж, - вздохнул король, - сдается мне, что либо этот Линьер просто обманул вас, либо гугеноты раздумали. - Тем хуже, - отозвался Карл Лотарингский, - ибо у нас была бы полная возможность вырвать с корнем всю ересь! - Нет, тем лучше, - возразил король, - ибо это самое сражение покрыло бы королевскую власть позором... Но не успел он закончить фразу, как грохнули два сигнальных выстрела из аркебузы, и по всем укреплениям с поста на пост пронесся клич: - К оружию! К оружию! К оружию! - Это наверняка неприятель! - закричал побледневший кардинал Лотарингский. Герцог де Гиз встрепенулся, чуть ли не радуясь, и, поклонившись королю, бросил на ходу: - Государь, я иду, положитесь на меня! Через мгновение в передней загремел его зычный голос, отдававший приказания. Раздался новый залп. - Видите, государь, - бросил кардинал, пытаясь преодолеть свой страх, - видите, Линьер не подвел. Но король уже не слушал его. Гневно покусывая свои побелевшие губы, он прислушивался к нарастающему грохоту пушек и аркебуз. - Не могу поверить... такая дерзость... - бормотал он. - Такое посрамление короны... - Это кончится позором для презренных! - досказал за него кардинал. Но король возразил: - Судя по шуму, гугенотов там немало и они ничего не страшатся. - И все это потухнет мгновенно, как загоревшаяся солома! - Не думаю. Шум приближается, а огонь не только не утихает, а, наоборот, усиливается. - Господи! - ужаснулась Мария Стюарт. - Слышите, как цокают по стенам пули! - Но мне кажется, государыня... - пролепетал кардинал, - мне кажется, ваше величество... Я не замечаю, чтобы шум нарастал... Тут его слова были прерваны оглушительным взрывом. - Вот вам и ответ, - слегка усмехнулся король. - Впрочем, ваша бледность и страх говорят сами за себя. - Чувствуете запах пороха? - заговорила Мария. - И потом, эти страшные крики!.. - Все идет прекрасно! - сказал Франциск. - Господа гугеноты уже успели пройти городские ворота и собираются, как я полагаю, осаждать нас в самом замке по всем правилам. - Но в таком случае, государь, - взмолился дрожащий кардинал, - не лучше ли будет вам укрыться в башне замка? Туда они никак не смогут проникнуть! - Что? Мне скрываться от моих подданных? От еретиков? Пусть они придут сюда, я хочу сам убедиться, до чего может дойти их дерзость! Вот увидите, они еще предложат нам петь вместе с ними их псалмы! - Государь, помилуйте, будьте рассудительны! - бросилась к нему Мария. - Нет, я дойду до конца! Я буду ждать этих "верноподданных", и, клянусь, первый же непочтительный негодяй убедится в том, что я ношу шпагу отнюдь не для красоты! Мгновения бежали. Залпы повторялись все чаще и чаще. Бедный кардинал уже не мог говорить от страха, король гневно стиснул кулаки. Мария Стюарт восклицала: - Но почему к нам никто не приходит с вестями? Неужели опасность так велика, что никому нельзя сойти с места? Король наконец потерял терпение. - Это подлое ожидание просто невыносимо! - закричал он. - Все что угодно, только не это! Нужно самому вступить в схватку, и тогда все разъяснится. Пусть главнокомандующий примет меня волонтером. Франциск двинулся к двери, Мария стала перед ним: - Государь, что вы делаете? Вы же совсем больны! - У меня ничего не болит. Меня душит негодование! - Но погодите, государь, - вмешался кардинал. - На этот раз шум действительно стихает. Да и стреляют реже... Вот идет паж, и, конечно, с новостями. - Государь, - доложил вошедший паж, - герцог де Гиз поручил мне сообщить вашему величеству, что протестанты постыдно дрогнули и обратились в бегство. - Наконец-то! Вот удача! - воскликнул король. Паж удалился. - Вот видите, государь, - возликовал кардинал, - разве я не говорил, что все это сущие пустяки и что мой доблестный брат живо разделается с этим сбродом? - Ох, милый дядюшка, - заметил король, - как это сразу к вам вернулось ваше мужество! В эту минуту раздался еще один оглушительный взрыв. - Что это такое? - спросил король. - В самом деле... Очень странно... - сказал кардинал. Его снова охватил озноб, но, к счастью, страх был непродолжителен, ибо тут же в залу вбежал капитан Ришелье. Лицо у него почернело от пороха, в руке - зазубренная шпага. - Государь, - обратился он к королю, - мятежники бегут. Они успели подорвать одну из дверей, но не причинили нам при этом никакого вреда! Уцелевшие мятежники перешли через мост и укрепились в одном из домов предместья Вандомуа, где мы их без труда и прикончим... Ваше величество, можете взглянуть из этого окна на расправу... Король подскочил к окну, кардинал стал рядом, королева поодаль. - Так и есть, - сказал король, - теперь осаждены уже они. Но что это?.. Дом-то горит!.. - Государь, его подожгли мы, - доложил капитан. - Прекрасно! Чудесно! - завопил в восторге кардинал. - Полюбуйтесь, государь, как они прыгают из окон!.. Другой!.. Третий!.. Четвертый!.. Еще и еще!.. Слышите, как они вопят! - Боже мой! Бедняги! - всплеснула руками Мария Стюарт. - Но мне кажется, - заметил король, - я различаю в наших рядах султан и перевязь нашего брата Конде. Неужели это он, капитан? - Да, ваше величество, - подтвердил Ришелье. - Он все время со шпагой в руке был вместе с нами, точнее, рядом с герцогом де Гизом. - Вот видите, кардинал, - усмехнулся король, - его не нужно было уговаривать! - Ему ничего другого и не оставалось, - ответил кардинал, - господин принц слишком многим рисковал. - Посмотрите! - вдруг закричала Мария Стюарт. - Пламя охватило весь дом! Он сейчас обрушится на головы несчастных! - Обрушился! - оповестил король. А кардинал заключил: - Ура! Конец! - Уйдемте отсюда, государь, вам будет нехорошо! - забеспокоилась Мария, увлекая короля в сторону. - Да, - задумчиво проговорил Франциск, - мне все-таки их жаль... И он отошел от окна, где кардинал в одиночестве все еще упивался страшной картиной. Послышался голос герцога де Гиза, и в ту же минуту он сам, спокойный и гордый, вошел в залу. За ним плелся принц Конде, пытаясь всеми силами не выказать своего уныния и унижения. - Государь, все кончено, - обратился герцог де Гиз к королю, - мятежники понесли кару за свои преступления. Я воздаю хвалу господу за то, что он оберег ваше величество от опасности. После того что я видел, мне стало ясно, что опасность эта была больше, чем мне казалось. Среди нас нашлись и предатели. - Не может быть! - воскликнул кардинал. - Да, - подтвердил герцог. - При первой же атаке гугенотов их поддержали солдаты, которых привел Ла Мотт. Они ударили на нас с тыла и на какое-то время овладели городом. Но могло быть и того хуже, если бы мятежников поддержал еще капитан Шодье, брат министра. Однако он опоздал и явился к шапочному разбору. - Благодарю вас, друг мой, - сказал король герцогу. - Я вижу, что господне благоволение особенно ярко проявилось в этой стычке... Так поспешим в часовню, вознесем ему благодарность! - А затем, - заметил кардинал, - надо будет распорядиться о казни уцелевших преступников. Государь, вы, надеюсь, будете присутствовать при казни вместе с государыней и со своей матушкой? - А разве это... необходимо? - с неохотой промолвил король, направляясь к выходу. - Да, это необходимо, - настаивал кардинал, следуя за ним. - Я считаю своим долгом предупредить ваше величество, что нунций [Нунций - папский посол] его святейшества считает ваше присутствие на первом аутодафе вашего царствования совершенно необходимым. Там будут все, в том числе и принц Конде. Разве вы можете не быть при этом, ваше величество! - Но господи боже, не опережаем ли мы события? Ведь виновные еще не осуждены. - Они уже осуждены, ваше величество! - Пусть так, - заключил король. - У вас еще будет время и место, чтобы убедить меня в этой ужасной необходимости. А сейчас пойдемте, господин кардинал, преклоним колени перед алтарем и возблагодарим господа за то, что он отвратил от нас опасность такого заговора. - Государь, - заметил, в свою очередь, герцог де Гиз, - все же не следует преувеличивать значение событий и придавать им больше важности, чем они заслуживают. Ведь это была простая смута, только и всего. XXIX. АУТОДАФЕ В манифесте, обнародованном судебными крючкотворами, было сказано, что повстанцы "не посягают ни на венценосную особу короля, ни на принцев крови, ни на государственный строй", и все-таки их обвинили в открытом мятеже, а посему их ждала обычная участь побежденных в гражданской войне. В те времена у гугенотов было мало шансов на помилование даже в тех случаях, если они были просто мирными и покорными верноподданными. И действительно, кардинал Лотарингский проявил себя в судопроизводстве как истинный церковник и неважный христианин. Он поручил ведение дел замешанных в мятеже вельмож судебной палате города Парижа и канцлеру Оливье. И судебная машина завертелась с завидной быстротой: допросы снимали мгновенно, приговоры выносили еще быстрее. Ну, а для рядовых участников восстания даже и формальности признавались излишними; их попросту вешали и колесовали тут же, в Амбуазе, не утруждая этим судебную палату. Наконец усердием благочестивого Карла Лотарингского все было завершено меньше чем в трехнедельный срок. На 15 апреля была назначена в Амбуазе казнь руководителей гугенотов: двадцати семи баронов, одиннадцати графов, семи маркизов и пятидесяти дворян. Этому сомнительному религиозному торжеству постарались придать должный блеск и размах. Приготовления были грандиозны. От Парижа до Нанта внимание населения привлекалось всеми доступными в те времена способами: о казни объявляли во всеуслышание и глашатаи и священники. В назначенный час на площадке перед замком, у подножия которого предстояло разыграться кровавой драме, возникли три изящные трибуны; средняя из них, самая нарядная, предназначалась для королевского семейства. Вокруг были установлены дощатые скамейки, на которых разместились "верноподданные" из окрестностей, коих удалось пригнать сюда волей или неволей. Кроме того, многие прибыли просто из любопытства или же из фанатизма. Вот все эти причины и привели в Амбуаз столь великое стечение народа, что накануне рокового дня больше десяти тысячам "гостей" пришлось ночевать в поле. Утром 15 апреля все городские крыши были усеяны народом, а за прокат окна, выходившего на площадь, платили по десяти экю - громадные деньги по тому времени. Посреди огороженного пространства был установлен широкий помост, крытый черным сукном. На помосте высилась плаха. Сбоку стояло кресло секретаря суда, которому надлежало вызывать осужденных поименно и каждому оглашать приговор. Площадь охраняли рота шотландских стрелков и личная стража короля. После торжественной мессы в часовне святого Флорентина осужденных подвели к подножию эшафота. Рядом с ними шли монахи, убеждая их раскаяться, отказаться от своего вероисповедания. Но ни один из них не пожелал изменить своей вере. Они даже не отвечали монахам. Между тем трибуны успели заполниться, за исключением средней трибуны. Король и королева, у которых чуть ли не силой вырвали согласие присутствовать при казни, заранее оговорили, что прибудут только к самому концу, к моменту казни главных зачинщиков мятежа. В полдень началось аутодафе. Когда первый из осужденных поднялся на эшафот, все остальные, дабы дать последнее утешение идущему на смерть и в то же время показать свою стойкость перед лицом врага и смерти, запели хором псалом: Будь господь благоприятен, Величье нам свое яви, Твой образ, строг и благодатен, Пусть светит нам лучом любви! И после каждого песнопения слетала с плеч голова следующего осужденного. И так - раз за разом. Наконец через час уцелело лишь двенадцать человек - главных руководителей заговора. Устроили перерыв: два палача слишком устали, к тому же к трибуне приближался король. Лицо Франциска II было не просто бледно, но приобрело какой-то землистый оттенок. Мария Стюарт села по правую, Екатерина Медичи - по левую руку от него. Кардинал Лотарингский уселся рядом с Екатериной, принц Конде занял место рядом с молодой королевой. Когда принц Конде, такой же бледный, как и король, показался на трибуне, все двенадцать осужденных низко поклонились ему. Он им ответил тем же. - Я всегда уважал смерть... - громко произнес он. Королю подобного внимания не оказали: не раздалось ни единого выкрика в его честь. Он сразу же это заметил и нахмурился: - Ах, кардинал, и зачем вы только притащили нас сюда! Карл Лотарингский поднял руку, как бы подавая сигнал, и в толпе раздалось несколько разрозненных криков: - Да здравствует король! - Слышите, государь? - спросил кардинал. Король только покачал головой: - Я слышу, как несколько дураков всячески пытаются подчеркнуть всеобщее молчание. Тем временем королевская трибуна заполнилась: один за другим появились братья короля, папский нунций, герцогиня де Гиз... Вслед за ними поднялся на трибуну и герцог Немур. Он был хмур и явно озабочен. Наконец в самой глубине трибуны расположились два человека, присутствие которых было так же странно, как и присутствие принца Конде. То были Амбруаз Парэ и Габриэль де Монтгомери. Разные причины привели их сюда. Амбруаза Парэ вызвал в Амбуаз герцог де Гиз, которого крайне беспокоило здоровье его венценосного племянника. Мария Стюарт, видевшая, как угнетает Франциска самая мысль об аутодафе, попросила хирурга быть на месте на тот случай, если королю станет худо. Габриэль же пришел сюда с вполне определенным намерением: попытаться еще раз спасти того, кого топор палача должен был поразить последним, а именно юного отважного Кастельно де Шалосса. Габриэль винил себя в том, что своими советами невольно привел его к гибели. Кастельно, как мы помним, сдался после того, как герцог Немур своею подписью обещал сохранить ему жизнь и свободу. А ныне... ныне ему предстояло быть обезглавленным. Нужно отдать справедливость и герцогу Немуру. Когда он увидел подобное пренебрежение к своей подписи, он вне себя от гнева и отчаяния три недели ходил от кардинала к герцогу, от королевы к королю и обратно, прося, доказывая, умоляя спасти его честь, а заодно и Кастельно. Но канцлер Оливье, к которому его направили, объявил ему, что король не может иметь обязательств перед мятежниками и никак не отвечает за обещания, данные от его имени. Теперь он, как и Габриэль, пришел на это тягостное зрелище с тайной мыслью спасти Кастельно хоть в последнюю минуту. Тем временем герцог де Гиз, восседавший на коне перед самой трибуной, дал знак, и снова застучал топор палача. За четверть часа скатилось еще восемь голов. Король был близок к обмороку. Но вот у подножия эшафота осталось только четверо осужденных. Секретарь прочитал: - Альбер Эдмон Роже, граф де Мазер, повинный в ереси, оскорблении величества и вооруженном покушении на особу короля! - Неправда! - возразил граф де Мазер и, показав народу почерневшие руки и истерзанную пытками грудь, добавил: - Вот что сделали со мной именем короля! Но я знаю, что ему об этом ничего не известно, и поэтому - да здравствует король! Голова его упала. Трое последних протестантов, стоявшие у подножия эшафота, снова затянули псалом. Секретарь суда не умолкал: - Жан Луи Альберик, барон де Ронэ, повинный в ереси, оскорблении величества и в вооруженном покушении на особу короля! - Ты и твой кардинал - подлые лжецы! - воскликнул Ронэ и положил голову на плаху. Осталось двое. - Робер Жан Ренэ Брикмо, граф де Вильмонжи, повинный в ереси... - продолжал секретарь свой кровавый перечень. Вильмонжи омочил пальцы в крови Ронэ и поднял их к небу: - Отец небесный! Вот кровь твоих детей, отомсти за них! - И пал мертвый. Кастельно остался один, он пел: Коварный враг в открытом поле Готовил западню для нас, Но только лишь по божьей воле Мы стали пленными сейчас. Ради спасения Кастельно герцог Немур не жалел денег. Секретарь, даже сами палачи были основательно задобрены. Поэтому первый палач сказался усталым, а для замены его другим потребовалось время. Воспользовавшись неожиданным перерывом, Габриэль посоветовал герцогу рискнуть еще раз, и Иаков Савойский, наклонившись к герцогине де Гиз, шепнул ей что-то на ухо. Герцогиня, имевшая большое влияние на королеву, поднялась с места и, как бы не в силах перенести это кровавое зрелище, произнесла с таким расчетом, чтобы Мария расслышала ее слова: - Ах! Для женщины это слишком тяжело! Поглядите, королеве нехорошо! Но кардинал Лотарингский устремил на невестку суровый взгляд: - Побольше твердости, сударыня! Вспомните: вы супруга герцога де Гиза! - Вот это-то меня и пугает, - ответила герцогиня. - В такое время ни одна мать не может быть спокойной: ведь вся эта кровь и вся эта злоба падут на головы наших детей! - Как жалки эти женщины! - пробормотал кардинал, сам не из храброго десятка. В разговор вмешался герцог Немур. - Это зловещее зрелище ужасает не только одних женщин. Разве вас, принц, - обратился он к Конде, - не волнует оно? - Принц - солдат, он привык смотреть смерти в лицо, - едко усмехнулся кардинал Лотарингский. - Да, в бою! Но не на эшафоте! - мужественно ответил принц. - Неужели принц крови способен жалеть бунтовщиков? - спросил Карл Лотарингский. - Я жалею доблестных воинов, которые всегда достойно служили Франции и королю! Что еще мог сказать принц, сам находившийся под подозрением? Герцог Немур понял его и обратился к Екатерине Медичи. - Поглядите, государыня, там остался только один, - сказал он, намеренно не называя имени Кастельно. - Неужели нельзя спасти хоть одного?! - Я ничего не могу сделать, - сухо ответила Екатерина и отвернулась. Тем временем Кастельно поднимался по лестнице и пел: Будь господь благоприятен, Величье мне свое яви, Твой образ, строг и благодатен, Пусть светит мне лучом любви! Взволновавшаяся толпа, забыв на минуту о своем страхе перед шпионами и мушарами, грозно заревела: - Пощады! Пощады! Оттягивая время, секретарь медленно вычитывал: - Мишель Жан Луи, барон Кастельно де Шалосс, повинный и уличенный в оскорблении величества, ереси и покушении на особу короля. - Мои судьи могут сами засвидетельствовать, что обвинение ложно! Нельзя признать низвержение тирании Гизов оскорблением величества! - во весь голос крикнул Кастельно и мужественно обратился к палачу: - А теперь делай свое дело! Но палач, заметив легкое движение на трибунах, решил оттянуть время и сделал вид, будто подправляет свой топор. - Топор порядком затупился, господин барон, - сказал он ему вполголоса, - а вы стоите того, чтобы помереть с первого удара... И кто знает, что может дать одна минута... Сдается мне, что дела там складываются вам на пользу... Толпа снова зашумела: - Пощады! Пощады! В эту минуту Габриэль, отбросив всякую осторожность, громко воззвал к Марии Стюарт: - Пощады, королева! Мария обернулась, увидела его пронизывающий взгляд, поняла всю силу его отчаяния и бросилась на колени перед королем: - Государь, на коленях молю вас! Спасите хоть одну единственную душу! - Государь! - с другой стороны взывал герцог Немур. - Неужто мало пролито крови? Привстаньте, государь! Достаточно одного вашего взгляда, чтоб помиловать его! Франциск вздрогнул. Эти слова поразили его, и он решительно протянул королеве руку. Папский нунций сурово одернул его: - Помните, что вы христианнейший король из королей! - Вот именно, христианнейший! - твердо сказал Франциск. - Да будет барон де Кастельно помилован! Но кардинал Лотарингский, услыхав первые же слова, торопливо махнул рукой палачу. И когда Франциск произнес: "помилован", голова Кастельно уже катилась по ступеням эшафота... На следующий день принц Конде отбыл в Наварру. XXX. ПОЛИТИКА НА ИНОЙ МАНЕР После этой страшной церемонии состояние здоровья Франциска II, и без того не блестящее, заметно ухудшилось. Месяцев семь спустя, в конце ноября 1560 года когда по случаю созыва Генеральных штатов двор находился в Орлеане, семнадцатилетний король слег. В ночь на 4 декабря у постели короля разыгрывалась душераздирающая драма, развязка которой зависела от исхода болезни сына Генриха II. В нескольких шагах от забывшегося сном больного и стоявшей рядом заплаканной Марии Стюарт сидели друг против друга мужчина и женщина. Это были Карл Лотарингский и Екатерина Медичи. Екатерина Медичи, никому не прощавшая зла и затаившаяся было поначалу, неожиданно пробудилась от своего недолгого сна. Толчком к этому послужила Амбуазская смута. Все растущая злоба против Гизов толкала ее в бурное море политики, и за эти семь месяцев она уже успела заключить тайный союз с принцем Конде и Антуаном Бурбонским и даже - опять же тайком - помирилась со старым коннетаблем Монморанси. Во имя одной ненависти она забывала другую. Но Гизы тоже не дремали. Они созвали в Орлеане Генеральные штаты и обеспечили себе этим преданное большинство. На созыв Генеральных штатов они пригласили короля Наваррского и принца Конде. Екатерина Медичи тут же поспешила предупредить их о грозящей им опасности, но, когда кардинал Лотарингский именем короля обещал им неприкосновенность, оба они все же явились в Орлеан. В первый же день их приезда Антуан Наваррский был подвергнут домашнему аресту, а принц Конде брошен в темницу. Затем особо назначенная комиссия рассмотрела дело Конде и под давлением Гизов вынесла ему смертный приговор. Для приведения приговора в исполнение не хватало только подписи канцлера л'Опиталя. И в этот поздний час, 4 декабря, должно было решиться, кто возьмет верх: либо партия Гизов во главе с Франциском и Карлом Лотарингским, либо Бурбоны, которыми тайно руководила Екатерина Медичи. Судьба тех и других была в слабых руках этого задыхающегося от боли венценосного юноши. Если Франциск II протянет еще хоть несколько дней, принц Конде будет казнен, короля Наваррского подколют в какой-нибудь драке, Екатерину Медичи вышлют во Флоренцию, и благодаря Генеральным штатам Гизы станут безграничными властителями, а может быть, и коронованными повелителями. Если же молодой король умрет раньше, чем оба его дражайшие дядюшки избавятся от своих врагов, то борьба возобновится, но при обстоятельствах, далеко не благоприятных для них. Таким образом, в эту холодную декабрьскую ночь Екатерина Медичи и Карл Лотарингский не находили себе места от беспокойства. Впрочем, волновала их не столько жизнь или смерть молодого короля, сколько собственная победа или поражение. Одна лишь Мария Стюарт, самоотверженно ухаживая за своим любимым супругом, не ломала себе голову над тем, что сулит ей будущее. Но не следует думать, будто взаимная глухая ненависть Екатерины и кардинала хоть в какой-то мере отражалась в их поведении или в словах. Напротив, никогда они не были столь учтивы и столь благожелательны друг к другу, как сейчас. И как раз в ту минуту, когда Франциск заснул, они, давая пример нежнейшей дружбы, вполголоса делились своими заветными, задушевными мыслями. Оба они придерживались правил итальянской политики, образчики которой мы уже видели в действии: Екатерина, как всегда, скрывала свои тайные мысли, а Карл Лотарингский, как всегда, делал вид, будто он ни о чем не подозревает. Так они и беседовали, уподобившись двум шулерам, которые играют по-своему честно, хотя и пользуются краплеными картами. - Да, государыня, - вздыхал кардинал, - да, этот бестолковый канцлер л'Опиталь упорствует в своем нежелании подписать приговор принцу. До чего же вы, государыня, были правы, когда полгода назад открыто противились его назначению вместо Оливье! - Разве так? И нет иной возможности преодолеть его сопротивление? - спросила Екатерина, которая сама же внушила л'Опиталю мысль об этом сопротивлении. - Я его запугивал, я перед ним заискивал, я всячески его улещал, - уверял Карл Лотарингский, - но он остался непреклонен. - Но почему не воздействует на него герцог? - Ничто не может стронуть с места овернского мула! К тому же мой брат объявил, что не намерен вмешиваться в это дело. - В этом-то и главное препятствие! - заметила Екатерина, с трудом скрывая свою радость. - Но есть один способ, которым можно обойти всех канцлеров мира. - Есть способ? Какой же? - Дать подписать приговор королю! - Королю? Разве король имеет на это право? - Да, и в крайнем случае мы к нему прибегнем. - Но что скажет канцлер? - заволновалась Екатерина. - Поворчит, по своему обыкновению, погрозит, что вернет печать... - спокойно ответил Карл Лотарингский. - А если он действительно вернет ее? - Тем лучше! Помимо всего, мы еще и избавимся от крайне неприятного надзора! Помолчав, Екатерина спросила: - Когда, по-вашему, должен быть подписан приговор? - В эту же ночь, государыня. - А когда он будет приведен в исполнение? - Завтра. Королеву бросило в дрожь. - В эту ночь! Завтра! И не думайте об этом! Король болен, слаб, он в полузабытьи, он даже не способен понять, чего вы от него требуете... - Для того чтобы подписать, понимать не нужно. - Но он же пера в руке не удержит! - Его руку можно направить, - продолжал Карл Лотарингский, наслаждаясь ужасом, который сквозил во взгляде его любезной собеседницы. - Прислушайтесь к моему совету, кардинал, - многозначительно проговорила Екатерина. - Конец моего несчастного сына ближе, чем вы предполагаете... Знаете ли вы, что мне сказал Шапелен, главный врач? Чудом будет, если он доживет до завтрашнего вечера! - Тем больше причин у нас поторопиться, - холодно заметил кардинал. - Хорошо, но если Франциска Второго завтра не станет, на престол взойдет Карл Девятый и регентом при нем будет, вероятно, король Наваррский. Какой страшный счет он предъявит вам за позорную гибель своего брата! Не придется ли вам на себе узнать, что такое суд и приговор? - Э, государыня, кто ничем не рискует, тот никогда не выигрывает! - горячо воскликнул раздосадованный кардинал. - И потом, кто знает, будет ли Антуан Наваррский регентом? Кто знает, не ошибся ли этот самый Шапелен? Король-то все-таки жив! - Тише, дядя! - замахала руками Мария Стюарт. - Вы разбудите короля... Глядите, вы же его разбудили... - Мари... Где ты? - раздался слабый голос Франциска. - Я здесь, рядом с вами, государь. - Как тяжело... Голова как в огне... А в ухе будто все время кинжалом вращают. Эх, все кончено, со мною все кончено... - Не говорите так! - разрыдалась Мария. - Бедная, милая Мари! А где Шапелен? - В соседней комнате. А здесь ваша матушка и мой дядя кардинал. Хотите на них взглянуть? - Нет, нет, только на тебя, Мари... Повернись немного в сторону... Вот так... Чтобы мне хоть разок еще поглядеть на тебя... - Мужайтесь, - заговорила Мария, - бог милостив... - Тяжело... Я ничего не вижу... плохо слышу... Мари, где твоя рука?.. - Вот она... - всхлипнула Мария, припав головой к плечу мужа. - Душа моя принадлежит богу, а сердце - тебе, Мари! Навсегда!.. И умереть в семнадцать лет!.. - Нет, нет, вы не умрете! Боже, за что такая кара? - Не плачь, Мари... Мы встретимся там... В этом мире я ни о чем не жалею, только о тебе... Мне кажется, что без меня ты будешь страдать... ты будешь одинока... Бедная ты моя... - Обессилев, король откинулся на подушки и погрузился в тяжелое молчание. - Нет, вы не умрете, вы не умрете, государь! - воскликнула Мария. - Слушайте, еще есть одна последняя возможность, и я верю в нее... - Что вы этим хотите сказать? - удивилась Екатерина. - Да, - ответила Мария, - короля еще можно спасти, он будет спасен. Существует на свете один знаменитый человек, тот самый, что спас в Кале жизнь моему дяде... - Метр Амбруаз Парэ? - спросил кардинал. - Да, метр Амбруаз Парэ! Могут сказать, что он окаянный еретик и что если он даже согласится помочь королю, то доверять ему все равно нельзя... - Это сущая правда, - перебила ее Екатерина Медичи. - А если я ему доверяю? Я! - воскликнула Мария. - Истинный гений не бывает предателем! Тот, кто велик, государыня, тот и благороден! Я послала за ним надежного друга, который обещал сегодня же его привести. - И кто же этот друг? - спросила Екатерина. - Это граф Габриэль де Монтгомери. И не успела Екатерина рта раскрыть от возмущения, как госпожа Дейелль, первая статс-дама Марии Стюарт, вошла в комнату и доложила своей госпоже: - Граф Габриэль де Монтгомери прибыл и ждет приказаний, государыня! - О, пусть он войдет! Пусть войдет! - с надрывом крикнула Мария. XXXI. ПРОБЛЕСК НАДЕЖДЫ - Погодите! - властно отчеканила Екатерина Медичи. - Не впускайте этого человека, пока я не уйду. Возможно, вы и жаждете доверить жизнь сына тому, кто лишил жизни его отца, но я-то отнюдь не желаю снова видеть и слышать убийцу моего супруга! Все это возмутительно, а посему я удаляюсь до его прихода. - И она вышла, даже не взглянув на своего умирающего сына. Но зато, уходя в свои покои, она намеренно не задернула портьеру и, захлопнув дверь, тут же жадно приникла к замочной скважине, дабы слышать и видеть все, что произойдет в комнате короля. Габриэль вошел в сопровождении госпожи Дейелль, преклонил колено, поцеловал руку королеве и низко поклонился кардиналу. - Что скажете? - нетерпеливо спросила Мария Стюарт. - Скажу, государыня, что я уговорил метра Парэ. Он здесь. - Благодарю, благодарю вас, преданный друг! - Но разве королю стало хуже, государыня? - шепотом спросил Габриэль, с беспокойством взглянув на бледного и неподвижного Франциска II. - Увы, никакого улучшения! - всхлипнула королева. - Трудно вам было уговорить метра Амбруаза? - Не слишком, государыня. Его и раньше приглашали, но в таких выражениях, что ему оставалось только отказаться. Ему заявляли, что он должен честью и головою поручиться за жизнь короля, даже не осмотрев его. От него не скрывали, что он, как протестант, опасен для гонителя протестантов. Словом, к нему проявили столько недоверия, ему ставили такие жесткие условия, что он вынужден был наотрез отказаться. Впрочем, посланцы не выказывали особой настойчивости! - Неужели они в такой форме передали наши предложения господину Парэ? - усомнился кардинал. - Но ведь мы лично, мой брат и я, два или три раза посылали к нему людей, и всегда они возвращались с отказом, с непонятными отговорками. А мы-то думали, что наши посланцы - вполне надежные люди! - Так ли оно было, ваше преосвященство? - усмехнулся Габриэль. - Метр Парэ принял иное решение после того, как я передал ему милостивые слова королевы. Он убежден, что его намеренно, с преступной целью не желали допустить к больному королю. - Тогда я начинаю понимать! - ответил Карл Лотарингский и прибавил тихо: - Я узнаю в этом милую ручку королевы Екатерины... И в самом деле: ей крайне не выгодно спасти собственного сына... Между тем Мария Стюарт, предоставив кардиналу разбираться в том, что случилось, снова обратилась к Габриэлю: - Так метр Парэ последовал за вами? - По первому моему слову! - Он здесь? - Он ждет вашего разрешения войти. - Пусть сейчас же войдет! Сейчас же! Габриэль вышел и через мгновение вернулся вместе с хирургом. Спрятавшись за дверью, Екатерина затаила дыхание. Мария Стюарт подбежала к Амбруазу и, взяв его за руку, повела к постели больного, отрывисто бросая на ходу: - Спасибо, что вы пришли, метр... Я надеюсь на вашу преданность, так же как и на вашу науку... Пойдемте скорее к постели короля... Не успел Амбруаз Парэ опомниться, как уже стоял перед королем. Тот едва слышно стонал. Хирург внимательно всмотрелся в его осунувшееся, словно иссушенное страданиями лицо. Потом наклонился над тем, кто был для него только больным, и осторожно прощупал опухоль. Король почувствовал легкое прикосновение руки врача, но не смог приподнять отяжелевшие веки. - Ох, болит! - жалобно прошептал он. - Больно... Неужели вы не поможете мне?.. В комнате было темновато, и Амбруаз жестом попросил Габриэля придвинуть к нему светильник, но Мария опередила Габриэля и сама посветила хирургу. Тщательное и молчаливое обследование длилось минут десять. Потом Амбруаз Парэ - строгий, задумчивый - встал и задернул полог постели. Мария Стюарт не смела нарушить его глубокое раздумье и только с тревогой следила за выражением лица Амбруаза Парэ. Что-то он скажет? Каков будет приговор? Прославленный целитель низко опустил голову, и королеве почудился в этом смертельный приговор. - Ну что? - прошептала она, не в силах совладать со своею тревогой. - Неужели никакой надежды? - Только одна и осталась, государыня, - ответил Амбруаз. - Но одна все-таки есть! - Да, есть, но увы, она тоже не бесспорна, и если бы... если бы... - Что - если бы? - Если бы тот, кого я должен спасти, не был королем... - Спасите его, обращайтесь с ним, как с простым смертным! - воскликнула Мария. - А если у меня не получится? - возразил Амбруаз. - Один господь всемогущ. Не обвинят ли меня в сознательном убийстве? Ведь я гугенот... - Послушайте, - перебила его Мария, - если он выживет, я буду всю свою жизнь благословлять вас, если же он... если погибнет, я буду защищать вас до самой своей смерти! Попытайтесь! Умоляю вас! Вы говорите, что это последняя возможность. Боже мой, было бы преступлением отказаться от нее! - Вы совершенно правы, государыня. Я попытаюсь... если мне позволят... Если вы сами дадите мне согласие, ибо не скрою от вас - способ, о котором я говорю, нов, необычен и может со стороны показаться чересчур смелым! - В самом деле? - ужаснулась Мария. - И нет никакого другого? - Никакого, государыня. И есть еще время его применить. Через сутки, даже через двенадцать часов будет поздно. В голове короля образовался гнойник, и если немедленно его не вскрыть, то гной попадет в мозг - и смерть наступит мгновенно. - И вы хотите сделать эту операцию сейчас же, на месте? - спросил кардинал. - Этой ответственности я на себя взять не могу! - Вот вы уже и сомневаетесь! - усмехнулся Амбруаз. - Нет, для этого мне нужен дневной свет, а кроме того, я должен все хорошенько обдумать, проверить свою руку, проделать кое-какие опыты. Но завтра в девять часов я могу быть здесь. При операции можете присутствовать вы, государыня, вы, монсеньер главнокомандующий, ну и, возможно, еще несколько человек, исключительно преданных королю! Лишних никого, в особенности врачей! Утром я расскажу вам, что и как намерен предпринять, и тогда, если вы дадите согласие, я с божьей помощью использую эту последнюю возможность. - А до завтра с королем ничего не случится? - спросила королева. - Ничего, государыня... Но особенно важно, чтоб король хорошо отдохнул и набрался сил перед операцией. Вот здесь, на столе, освежительное питье, я к нему прибавлю две капли эликсира. Пусть король сейчас же это примет, и вы увидите, что сон его станет спокоен и глубок. А вы следите... по возможности сами следите, чтоб никто не потревожил его сон. - Не беспокойтесь, метр. Я всю ночь не отойду от него, - заверила хирурга Мария. - Это очень существенно, - заключил Амбруаз Парэ. - Теперь мне здесь больше делать нечего, и я, с вашего позволения, государыня, удалюсь. - Идите, метр, идите, я заранее благодарю и благословляю вас! До завтра! - ответила Мария. - До завтра, государыня, - сказал Амбруаз. - Надейтесь! - Я все время буду молиться! А вас, граф, - обратилась Мария к Габриэлю, - я еще раз благодарю! Завтра будьте непременно здесь! - Непременно, государыня, - отозвался Габриэль и, поклонившись королеве и кардиналу, удалился вместе с хирургом. "Но я, я тоже там буду! - подумала Екатерина Медичи, все еще стоявшая за дверью. - Да, я буду там! Этот Парэ - смелый человек. Он, пожалуй, и впрямь спасет короля и тем самым погубит и свою партию, и принца Конде, и меня заодно! Вот сумасшедший! Я тоже буду там!" XXXII. КАК НУЖНО ОХРАНЯТЬ СОН Екатерина Медичи постояла еще немного за дверью, хотя в спальне короля, кроме кардинала и Марии Стюарт, никого не было и подслушивать, в сущности, было нечего. Мария Стюарт дала Франциску успокоительное снадобье, и он, как обещал Амбруаз Парэ, погрузился в спокойный сон. Наконец в спальне настала глубочайшая тишина: кардинал, размышляя, сидел в кресле, Мария, преклонив колени, молилась. Тогда Екатерина Медичи потихоньку вернулась к себе, чтобы, как и кардинал, поразмыслить о делах. А между тем, если б она задержалась хоть на несколько мгновений, то узнала бы некоторые вещи, поистине достойные ее внимания. Помолившись, Мария Стюарт обратилась к кардиналу: - Вам, дядя, стоит хоть немного отдохнуть, а если будет нужно, я вас позову. - Нет, - возразил кардинал, - герцог де Гиз сказал мне, что перед отъездом лично проведает короля, и я обещал подождать его здесь. Кстат