го вступления, завел речь о тревол- нениях, постигших его после отъезда его благородного отца. Со времени этого отъезда, говорил он, в семье банкира, где его приняли, как родного сына, он нашел все, что служит залогом счастья, которое всякий человек должен ставить выше, чем прихоти страсти, а что касается страсти, то на его долю выпало счастье обрести ее в чудных глазах мадемуазель Данглар. Данглар слушал с глубочайшим вниманием; он уже несколько дней ждал этого объяснения, и когда оно, наконец, произошло, лицо его в той же ме- ре просияло, в какой оно нахмурилось, когда он слушал Морсера. Все же раньше чем принять предложение молодого человека, он счел нуж- ным высказать ему некоторые сомнения. - Виконт, - сказал он, - не слишком ли вы молоды, чтобы помышлять о браке? - Нисколько, сударь, - возразил Кавальканти. - В Италии в знатных семьях приняты ранние браки; это обычай разумный Жизнь так изменчива, что надо ловить счастье, пока оно дается в руки. - Допустим, - сказал Данглар, - что ваше предложение, которым я очень польщен, будет благосклонно принято моей женой и дочерью, - с кем мы бу- дем обсуждать деловую сторону. По-моему, этот важный вопрос могут разре- шить должным образом только отцы на благо своим детям. - Мой отец человек мудрый и рассудительный, он предвидел, что я, быть может, захочу жениться во Франции; и поэтому, уезжая, он оставил мне вместе с документами, удостоверяющими мою личность, письмо, в котором он обязуется в случае, если он одобрит мой выбор, выдавать мне ежегодно сто пятьдесят тысяч ливров, считая со дня моей свадьбы. Это составляет, нас- колько я могу судить, четвертую часть доходов моего отца. - А я, - сказал Данглар, - всегда намеревался дать в приданое моей дочери пятьсот тысяч франков; к тому же она моя единственная наследница. - Вот видите, - сказал Андреа, - как все хорошо складывается, если предположить, что баронесса Данглар и мадемуазель Эжени не отвергнут мо- его предложения. В нашем распоряжении будет сто семьдесят пять тысяч го- дового дохода. Предположим еще, что мне удастся убедить маркиза, чтобы он не выплачивал мне ренту, а отдал в мое распоряжение самый капитал (это будет нелегко, я знаю, но, может быть, это и удастся); тогда вы пустите наши два-три миллиона в оборот, а такая сумма в опытных руках всегда принесет десять процентов. - Я никогда не плачу больше четырех процентов, - сказал банкир, - или, вернее, трех с половиной. Но моему зятю я стал бы платить пять, а прибыль мы бы делили пополам. - Ну и чудно, папаша, - развязно сказал Кавальканти: врожденная вульгарность по временам, несмотря на все его старания, прорывалась сквозь тщательно наводимый аристократический лоск. Но, тут же спохватившись, он добавил: - Простите, барон, вы видите, уже одна надежда почти лишает меня рас- судка; что же, если она осуществится? - Однако надо полагать, - сказал Данглар, не замечая, как быстро эта беседа, вначале бескорыстная, обратилась в деловой разговор, - существу- ет и такая часть вашего имущества, в которой ваш отец не может вам отка- зать? - Какая именно? - спросил Андреа. - Та, что принадлежала вашей матери. - Да, разумеется, та, что принадлежала моей матери, Оливе Корсинари. - А как велика эта часть вашего имущества? - Признаться, - сказал Андреа, - я никогда не задумывался над этим, но полагаю, что она составляет по меньшей мере миллиона два. У Данглара от радости захватило дух. Он чувствовал себя, как скупец, отыскавший утерянное сокровище, или утопающий, который вдруг ощутил под ногами твердую почву. - Итак, барон, - сказал Андреа, умильно и почтительно кланяясь банки- ру, - смею ли я надеяться... - Виконт, - отвечал Данглар, - вы можете надеяться; и поверьте, что если с вашей стороны не явится препятствий, то это вопрос решенный. - О, как я счастлив, барон! - сказал Андреа. - Но, - задумчиво продолжал Данглар, - почему же граф Монте-Кристо, ваш покровитель в парижском свете, не явился вместе с вами поддержать ваше предложение? Андреа едва заметно покраснел. - Я прямо от графа, - сказал он, - это, бесспорно, очаровательный че- ловек, но большой оригинал. Он вполне одобряет мой выбор; он даже выра- зил уверенность, что мой отец согласится отдать мне самый капитал вместо доходов с него; он обещал употребить свое влияние, чтобы убедить его; но заявил мне, что он никогда не брал и никогда не возьмет на себя от- ветственности просить для кого-нибудь чьей-либо руки. Но я должен отдать ему справедливость, он сделал мне честь, добавив, что если он когда-либо сожалел о том, что взял себе это за правило, то именно в данном случае, ибо он уверен, что этот брак будет счастливым. Впрочем, если он офици- ально и не принимает ни в чем участия, он оставляет за собой право выс- казать вам свое мнение, если вы пожелаете с ним переговорить. - Прекрасно. - А теперь, - сказал с очаровательнейшей улыбкой Андреа, - разговор с тестем кончен, и я обращаюсь к банкиру. - Что же вам от него угодно? - сказал, засмеявшись, Данглар. - Послезавтра мне следует получить у вас что-то около четырех тысяч франков; но граф понимает, что в этом месяце мне, вероятно, предстоят значительные траты и моих скромных холостяцких доходов может не хватить; поэтому он предложил мне чек на двадцать тысяч франков, - вот он. На нем, как видите, стоит подпись графа. Этого достаточно? - Принесите мне таких на миллион, и я приму их, - сказал Данглар, пряча чек в карман. - Назначьте час, который вам завтра будет удобен, мой кассир зайдет к вам, вы распишетесь в получении двадцати четырех ты- сяч франков. - В десять часов утра, если это удобно; чем раньше, тем лучше; я хо- тел бы завтра уехать за город. - Хорошо, в десять часов. В гостинице Принцев, как всегда? - Да. На следующий день, с пунктуальностью, делавшей честь банкиру, двад- цать четыре тысячи франков были вручены Кавальканти, и он вышел из дому, оставив двести франков для Кадрусса. Андреа уходил главным образом для того, чтобы избежать встречи со своим опасным другом; по той же причине он вернулся домой как можно поз- же. Но едва он вошел во двор, как перед ним очутился швейцар гостиницы, ожидавший его с фуражкой в руке. - Сударь, - сказал он, - этот человек приходил. - Какой человек? - небрежно спросил Андреа, делая вид, что совершенно забыл о том, о ком, напротив, прекрасно помнил. - Тот, которому ваше сиятельство выдает маленькую пенсию. - Ах, да, - сказал Андреа, - старый слуга моего отца. Вы ему отдали двести франков, которые я для него оставил? - Отдал, ваше сиятельство. По желанию Андреа, слуги называли его "ваше сиятельство". - Но он их не взял, - продолжал швейцар. Андреа побледнел; но так как было очень темно, никто этого не заме- тил. - Как? Не взял? - сказал он дрогнувшим голосом. - Нет; он хотел видеть ваше сиятельство. Я сказал ему, что вас нет дома; он настаивал. Наконец, он мне поверил и оставил для вас письмо, которое принес с собой запечатанным. - Дайте сюда, - сказал Андреа. И он прочел при свете фонаря фаэтона: "Ты знаешь, где я живу, я жду тебя завтра в девять утра". Андреа осмотрел печать, проверяя, не вскрывал ли ктонибудь письмо и не познакомился ли чей-нибудь нескромный взор с его содержанием. Но оно было так хитроумно сложено, что, для того чтобы прочитать его, пришлось бы сорвать печать, а печать была в полной сохранности. - Хорошо, - сказал Андреа. - Бедняга! Он очень славный малый. Швейцар вполне удовлетворился этими словами и не знал, кем больше восхищаться, молодым господином или старым слугой. - Поскорее распрягайте и поднимитесь ко мне, - сказал Андреа своему груму. В два прыжка он очутился в своей комнате и сжег письмо Кадрусса, при- чем уничтожил даже самый пепел. Не успел он это сделать, как вошел грум. - Ты одного роста со мной, Пьер, - сказал ему Андреа. - Имею эту честь, - отвечал грум. - Тебе должны были вчера принести новую ливрею. - Да, сударь. - У меня интрижка с одной гризеткой, которой я не хочу открывать ни моего титула, ни положения. Одолжи мне ливрею и дай мне свои бумаги, чтобы я мог в случае надобности переночевать в трактире. Пьер повиновался. Пять минут спустя Андреа, совершенно неузнаваемый, вышел из гостини- цы, нанял кабриолет и велел отвезти себя в трактир под вывеской "Красная лошадь", в Пикнюсе. На следующий день он ушел из трактира, так же никем не замеченный, как и в гостинице Принцев, прошел предместье Сент-Антуан, бульваром до- шел до улицы Менильмонтан и, остановившись у двери третьего дома по ле- вой руке, стал искать, у кого бы ему, за отсутствием привратника, навес- ти справки. - Кого вы ищете, красавчик? - спросила торговка фруктами с порога своей лавки. - Господина Пайтена, толстуха, - отвечал Андреа. - Бывшего булочника? - спросила торговка. - Его самого. - В конце двора, налево, четвертый этаж. Андреа пошел в указанном направлении, поднялся на четвертый этаж и сердито дернул заячью лапку на двери Колокольчик отчаянно зазвонил. Через секунду за решеткой, вделанной в дверь, появилось лицо Кадрус- са. - Ты точен! - сказал он. И он отодвинул засовы. - Еще бы! - сказал Андреа, входя. И он так швырнул свою фуражку, что она, не попав на стул, упала на пол и покатилась по комнате. - Ну, ну, малыш, не сердись! - сказал Кадрусс. - Видишь, как я о тебе забочусь, вон какой завтрак я тебе приготовил; все твои любимые кушанья, черт тебя возьми! Андреа действительно почувствовал запах стряпни, грубые ароматы кото- рой были не лишены прелести для голодного желудка; это была та смесь свежего жира и чесноку, которой отличается простая провансальская кухня; пахло и жареной рыбой, а надо всем стоял пряный дух мускатного ореха и гвоздики. Все это исходило из двух глубоких блюд, поставленных на кон- форки и покрытых крышками, и из кастрюли, шипевшей в духовке чугунной печки. Кроме того, в соседней комнате Андреа увидел опрятный стол, на кото- ром красовались два прибора, две бутылки вина, запечатанные одна - зеле- ным, другая - желтым сургучом, графинчик водки и нарезанные фрукты, ис- кусно разложенные поверх капустного листа на фаянсовой тарелке. - Ну, что скажешь, малыш? - спросил Кадрусс. - Недурно пахнет? Ты же знаешь, я был хороший повар: помнишь, как вы все пальчики облизывали? И ты первый, ты больше всех полакомился моими соусами и, помнится, не брезгал ими. И Кадрусс принялся чистить лук. - Да ладно, ладно, - с досадой сказал Андреа, - если ты только ради завтрака побеспокоил меня, так пошел к черту! - Сын мой, - наставительно сказал Кадрусс, - за едой люди беседуют; и потом, неблагодарная душа, разве ты не рад повидаться со старым другом? У меня так прямо слезы текут. Кадрусс в самом деле плакал; трудно было только решить, что по- действовало на слезную железу бывшего трактирщика, радость или лук. - Молчал бы лучше, лицемер! - сказал Андреа. - Будто ты меня любишь? - Да, представь, люблю, - сказал Кадрусс, - это моя слабость, но тут уж ничего не поделаешь. - Что не мешает тебе вызвать меня, чтобы сообщить какую-нибудь га- дость. - Брось! - сказал Кадрусс, вытирая о передник свой большой кухонный нож. - Если бы я не любил тебя, разве я согласился бы вести ту несчаст- ную жизнь, на которую ты меня обрек? Ты посмотри: на тебе ливрея твоего слуги, стало быть, у тебя есть слуга; у меня нет слуг, и я принужден собственноручно чистить овощи; ты брезгаешь моей стряпней, потому что обедаешь за табльдотом в гостинице Принцев или в Кафе-де-Пари. А ведь я тоже мог бы иметь слугу и коляску, я тоже мог бы обедать, где вздумает- ся; а почему я лишаю себя всего этого? Чтобы не огорчать моего маленько- го Бенедетто. Признай по крайней мере, что я прав. И недвусмысленный взгляд Кадрусса подкрепил эти слова. - Ладно, - сказал Андреа, - допустим, что ты меня любишь. Но зачем тебе понадобилось, чтобы я пришел завтракать? - Да чтобы видеть тебя, малыш. - Чтобы видеть меня, а зачем? Ведь мы с тобой обо всем уже услови- лись. - Эх, милый друг, - сказал Кадрусс, - разве бывают завещания без при- писок? Но прежде всего давай позавтракаем. Садись, и начнем с сардинок и свежего масла, которое я в твою честь положил на виноградные листья, злючка ты этакий. Но я вижу, ты рассматриваешь мою комнату, мои соломен- ные стулья, грошовые картинки на стенах. Что прикажешь, здесь не гости- ница Принцев! - Вот ты уже жалуешься, ты недоволен, а сам ведь мечтал о том, чтобы жить, как булочник на покое. Кадрусс вздохнул. - Ну, что скажешь? Ведь твоя мечта сбылась. - Скажу, что это только мечта; булочник на покое, милый Бенедетто, человек богатый, имеет доходы. - И у тебя есть доходы. - У меня? - Да, у тебя, ведь я же принес тебе твои двести франков. Кадрусс пожал плечами. - Это унизительно, - сказал он, - получать деньги, которые даются так нехотя, неверные деньги, которых я в любую минуту могу лишиться. Ты сам понимаешь, что мне приходится откладывать на случай, если твоему благо- получию придет конец. Эх, друг мой! счастье непостоянно, как говорил священник у нас... в полку. Впрочем, я знаю, что твое благополучие не имеет границ, негодяй: ты женишься на дочери Данглара. - Что? Данглара? - Разумеется, Данглара! Или нужно сказать: барона Данглара? Это все равно, как если бы я сказал: графа Бенедетто! Ведь мы с Дангларом прия- тели, и не будь у него такая плохая память, ему следовало бы пригласить меня на твою свадьбу... ведь был же он на моей... да, да, да, на моей! Да-с, в те времена он не был таким гордецом; это был маленький служащий у господина Морреля. Не один раз обедал я вместе с ним и с графом де Морсер... Видишь, какие у меня знатные знакомства, и если бы я пожелал их поддерживать, мы с тобой встречались бы в одних и тех же гостиных. - Ты от зависти совсем заврался, Кадрусс. - Ладно, Benedetto mio. Я знаю, что говорю. Быть может, в один прек- расный день мы тоже напялим на себя праздничный наряд и скажем у како- го-нибудь богатого подъезда: "Откройте, пожалуйста!" А пока садись и да- вай завтракать. Кадрусс показал пример и с аппетитом принялся за еду, расхваливая все блюда, которыми он угощал своего гостя. Тот, по-видимому, покорился не- обходимости, бодро раскупорил бутылки и принялся за буайбес и треску, жаренную в прованском масле с чесноком. - А, приятель, - сказал Кадрусс, - ты как будто идешь на мировую со своим старым поваром? - Каюсь, - ответил Андреа, молодой, здоровый аппетит которого на вре- мя одержал верх над всеми другими соображениями. - И что же, вкусно, мошенник? - Очень вкусно! Не понимаю, как человек, который стряпает и ест такие лакомые блюда, может быть недоволен своей жизнью. - Видишь ли, - сказал Кадрусс, - все мое счастье отравлено одной мыслью. - Какой? - А той, что я живу за счет друга, - я, который всегда честно зараба- тывал себе на пропитание. - Нашел о чем беспокоиться, - сказал Андреа, - у меня хватит на дво- их, не стесняйся. - Нет, право, верь не верь, но к концу каждого месяца меня мучает со- весть. - Полно, Кадрусс! - Так мучает, что вчера я даже не взял этих двухсот франков. - Да, ты хотел меня видеть; но разве из-за угрызений совести? - Именно поэтому. Кроме того, мне пришла мысль. Андреа вздрогнул; его всегда бросало в дрожь от мыслей Кадрусса. - Видишь ли, - продолжал тот, - это отвратительно - постоянно жить в ожидании первого числа. - Эх, - философски заметил Андреа, решив доискаться, куда клонит его собеседник, - разве вся жизнь не проходит в ожидании? А я как живу? Я просто терпеливо жду. - Да, потому что, вместо того чтобы ждать какие-то несчастные двести франков, ты ждешь пять или шесть тысяч, а то и десять, а то и двенад- цать. Ведь ты у нас хитрец. У тебя всегда водились какие-то кошельки, копилки, которые ты прятал от бедного Кадрусса. К счастью, у этого само- го Кадрусса был хороший нюх. - Опять ты чепуху мелешь, - сказал Андреа, - все о прошлом да о прош- лом - к чему это, скажи на милость? - Тебе только двадцать один год, тебе нетрудно забыть прошлое; а мне пятьдесят, и я волей-неволей возвращаюсь к нему. Но поговорим о делах. - Наконец-то. - Будь я на твоем месте... - Ну? - Я реализовал бы свой капитал. - Реализовал? - Да, я попросил бы деньги за полгода вперед, под тем предлогом, что хочу купить недвижимость и приобрести избирательные права. А получив деньги, я удрал бы. - Так, так, так! - сказал Андреа. - Это, пожалуй, неплохая мысль! - Милый друг, - сказал Кадрусс, - ешь мою стряпню и следуй моим сове- там: от этого ты только выиграешь душой и телом. - А почему ты сам не воспользуешься своим советом? - сказал Андреа. - Почему ты не реализуешь деньги за полгода, даже за год, и не уедешь в Брюссель? Вместо того чтобы изображать бывшего булочника, ты имел бы вид настоящего банкрота. Это теперь модно. - Но что же я сделаю, имея в кармане тысячу двести франков? - Какой ты стал требовательный, Кадрусс! - сказал Андреа. - Два меся- ца тому назад ты помирал с голоду. - Аппетит приходит во время еды, - сказал Кадрусс, скаля зубы, как смеющаяся обезьяна или как рычащий тигр. - Поэтому я и наметил себе план, - прибавил он, впиваясь своими белыми и острыми, невзирая на воз- раст, зубами в огромный ломоть хлеба. Планы Кадрусса приводили Андреа в еще больший ужас, чем его мысли: мысли были только зародышами, а план уже грозил осуществлением. - Что же это за план? - сказал он. - Могу себе представить! - А что? Кто придумал план, благодаря которому мы покинули некое за- ведение? Как будто я. От этого он не стал хуже, мне кажется, иначе мы с тобой не сидели бы здесь! - Да я не спорю, - сказал Андреа, - ты иной раз говоришь дело. Но ка- кой же у тебя план? - Послушай, - продолжал Кадрусс, - можешь ли ты, не выложив ни одного су, добыть мне тысяч пятнадцать франков... нет, пятнадцати тысяч мало, я не согласен сделаться порядочным человеком меньше чем за тридцать тысяч франков. - Нет, - сухо ответил Андреа, - этого я не могу. - Ты, я вижу, меня не понял, - холодно и невозмутимо продолжал Кад- русс, - я сказал: не выложив ни одного су. - Что же ты хочешь? Чтобы я украл и испортил все дело, и твое и мое, и чтобы нас опять отправили кое-куда? - Что до меня, - сказал Кадрусс, - мне все равно, пусть забирают. Я, знаешь ли, со странностями; я иногда скучаю по товарищам, не то, что ты, сухарь! Ты рад бы никогда с ними больше не встретиться! Андреа на этот раз не только вздрогнул: он побледнел. - Брось дурить, Кадрусс, - сказал он. - Да ты не бойся, Бенедетто, ты мне только укажи способ добыть без всякого твоего участия эти тридцать тысяч франков и предоставь все мне. - Ладно, я подумаю, - сказал Андреа. - А пока ты увеличишь мою пенсию до пятисот франков, хорошо? Я, ви- дишь ли, решил нанять служанку. - Ладно, ты получишь пятьсот франков, - сказал Андреа, - по мне это нелегко, Кадрусс... ты злоупотребляешь... - Да что там! - сказал Кадрусс. - Ведь ты черпаешь из бездонных сун- дуков! По-видимому, Андреа только и ждал этих слов; его глаза блеснули, но тотчас же померкли. - Это верно, - ответил Андреа, - мой покровитель очень добр ко мне. - Какой милый покровитель! - сказал Кадрусс. - И он выдает тебе еже- месячно?.. - Пять тысяч франков, - сказал Андреа. - Столько же тысяч, сколько ты мне обещал сотен, - заметил Кадрусс, - верно говорят, что незаконнорожденным везет. Пять тысяч франков в ме- сяц... Куда же, черт возьми, можно девать столько денег? - Бог мой! Истратить их недолго, и я, как ты, мечтаю иметь капитал. - Капитал... понятно... всякий хотел бы иметь капитал. - А у меня он будет. - Кто же тебе его даст? Твой князь? - Да, мой князь; к сожалению, я должен еще подождать. - Подождать чего? - спросил Кадрусс. - Его смерти. - Смерти твоего князя? - Да. - Почему это? - Потому что он упоминает меня в своем завещании. - Правда? - Честное слово! - А сколько? - Пятьсот тысяч! - Вон куда хватил! - Я тебе говорю. - Быть не может! - Кадрусс, ты мне друг? - На жизнь и на смерть. - Я открою тебе тайну. - Говори. - Но только помни... - Буду нем, как рыба. - Так вот, мне кажется... Андреа замолчал и оглянулся. - Тебе кажется... Да ты не бойся! Мы совсем одни. - Мне кажется, что я нашел своего отца. - Настоящего отца? - Да. - Не папашу Кавальканти? - Нет, тот уехал; настоящего, как ты говоришь. - И этот отец... - Кадрусс, это граф Монте-Кристо. - Да что ты! - Да, тогда, видишь ли, все становится понятным. Он, видимо, не может открыто признать меня, но меня признает старик Кавальканти и получает за это пятьдесят тысяч франков. - Пятьдесят тысяч франков за то, чтобы стать твоим отцом. Я бы согла- сился за полцены, за двадцать тысяч, за пятнадцать тысяч. Как же ты не подумал обо мне, неблагодарный? - Да разве я знал об этом? Все это было устроено, когда мы еще были там. - Да, верно. И ты говоришь, что в своем завещании... - Он оставляет мне пятьсот тысяч франков. - Ты уверен? - Он сам мне показывал; но это еще не все. - Существует приписка, как я говорил? - Вероятно. - И в этой приписке? - Он признает меня своим сыном. - Что за добрый отец, славный отец, достойнейший отец! - воскликнул Кадрусс, подкидывая в воздух тарелку и ловя ее обеими руками. - Вот видишь! Скажи после этого, что у меня есть от тебя тайны! - Ты прав; а твое доверие ко мне делает тебе честь. И что же, этот князь, твой отец - богатый человек, богатейший. - Еще бы. Он сам не знает, сколько у него денег. - Да не может быть! - Кому же знать, как не мне; ведь я вхож к нему в любое время. На днях банковский служащий принес ему пятьдесят тысяч франков в бумажнике величиною с твою скатерть; а вчера сам банкир привез ему сто тысяч золо- том. Кадрусс был ошеломлен; в словах Андреа ему чудился звон металла, шум пересыпаемых червонцев. - И ты вхож в этот дом? - наивно воскликнул он. - Во всякое время. Кадрусс помолчал; было ясно, что его занимает какаято важная мысль. Вдруг он воскликнул: - Как бы мне хотелось видеть все это! Как все это должно быть прек- расно! - Да, правда, - сказал Андреа, - он живет великолепно. - Ведь он, кажется, живет на Елисейских Полях? - Номер тридцать. - Номер тридцать? - повторил Кадрусс. - Да, великолепный особняк, с двором и садом, ты должен знать! - Очень возможно; но меня интересует не внешний вид, а внутренний; какая, должно быть, там прекрасная обстановка! - Ты когда-нибудь бывал в Тюильри? - Нет. - У него гораздо лучше. - Скажи, Андреа, должно быть, приятно бывает нагнуться, когда этот добрый Монте-Кристо уронит кошелек? - Незачем ждать этого, - сказал Андреа, - деньги в этом доме и так валяются, как яблоки в саду. - Ты бы когда-нибудь взял меня с собой. - Как же это можно? В качестве кого? - Ты прав; но у меня от твоих слов слюнки потекли. Я непременно дол- жен это видеть собственными глазами, я уж найду способ. - Не дури, Кадрусс! - Я скажу, что я полотер. - Там всюду ковры. - Ах, черт! Значит, мне придется только воображать себе все это. - Поверь, это будет лучше всего. - Ну, хоть расскажи мне, что там есть? - Как же я тебе расскажу? - Ничего нет легче. Дом большой? - Не большой и не маленький. - А как расположены комнаты? - Ну, знаешь, если тебе нужен план, давай бумагу и чернила. - Сейчас дам! - поспешно заявил Кадрусс. И он взял со старенького письменного стола лист бумаги, чернила и пе- ро. - Вот! - сказал Кадрусс. - Изобрази-ка мне это на бумаге, сынок. Андреа едва заметно улыбнулся, взял перо и приступил к делу. - При доме, как я уже тебе говорил, есть двор и сад; вот посмотри. И Андреа начертил сад, двор и дом. - Ограда высокая? - Нет, футов восемь или десять, не больше. - Это большая неосторожность, - сказал Кадрусс. - Во дворе - кадки с померанцевыми деревьями, лужайки, цветники. - А капканов нет? - Нет. - А где конюшни? - По обе стороны ворот, вот здесь и здесь. И Андреа продолжал чертить. - Нарисуй мне нижний этаж, - сказал Кадрусс. - В нижнем этаже - столовая, две гостиных, бильярдная, прихожая, па- радная лестница и внутренняя лестница. - Окна? - Окна великолепные, большие, широкие; я думаю, в каждое стекло мог бы пролезть человек твоего роста. - И на кой черт устраивают лестницы, когда в доме имеются такие окна. - Что поделаешь? Роскошь! - А ставни есть? - Ставни есть, но их никогда не закрывают. Большой оригинал этот граф Монте-Кристо, любит смотреть на небо даже по ночам. - А где спят слуги? - У них отдельный дом. Направо от входа есть сарай, где хранятся по- жарные лестницы. А над этим сараем комнаты для слуг, у каждого своя, и туда из дома проведены звонки. - Звонки, черт возьми! - Ты что?.. - Нет, ничего. Я говорю, звонки штука дорогая; и на что они, скажи на милость? - Прежде там была собака, которая всю ночь бродила по двору, но ее отвезли в Отейль - знаешь, в тот дом, куда ты приходил? - Да. - Я ему вчера еще говорил: "Это очень неосторожно с вашей стороны, граф; ведь когда вы уезжаете в Отейль и увозите с собой всех ваших слуг, в доме никого нет". "Ну и что же?" - спросил он. "А то, что вас в один прекрасный день обокрадут". - И что он ответил? - Что он ответил? - Да. - Он ответил: "Ну и пускай обокрадут". - Андреа, там, наверное, есть какая-нибудь конторка с западней. - С какой западней? - А вот с такой: схватит вора за руку, и тут же музыка начинает иг- рать. Я слышал, что такую показывали на последней выставке. - Там есть только секретер красного дерева, и в нем всегда торчит ключ. - И твоего графа не обкрадывают? - Нет, все его слуги ему очень преданы. - И какая должна быть прорва денег в этом секретере! - Там, может быть... впрочем, кто его знает! - А где он стоит? - Во втором этаже. - Нарисуй-ка мне, малыш, заодно примерный план второго этажа. - Изволь. И Андреа снова взялся за перо. - Во втором, видишь ли, есть прихожая, гостиная; направо от гостиной - библиотека и кабинет, налево от гостиной - спальня и будуар. В будуаре и стоит этот самый секретер. - А окно там есть? - Два: тут и тут. И Андреа нарисовал два окна в небольшой угловой комнате, которая при- мыкала к более просторной спальне графа. Кадрусс задумался. - И часто он уезжает в Отейль? - спросил он. - Раза два-три в неделю, завтра, например, он собирается туда на весь день и будет там ночевать. - Ты в этом уверен? - Он пригласил меня туда обедать. - Ну и жизнь! - сказал Кадрусс. - Дом в городе, дом за городом. - На то он и богач. - А ты поедешь к нему обедать? - Наверно. - Когда ты у него там обедаешь, ты и ночевать остаешься? - Как вздумается. Я у графа, как у себя дома. Кадрусс взглянул на молодого человека таким взглядом, словно хотел вырвать истину из глубины его сердца. Но Андреа вынул из кармана портси- гар, выбрал себе "гавану", спокойно закурил ее и стал небрежно пускать кольца дыма. - Когда тебе угодно получить свои пятьсот франков? - спросил он Кад- русса. - Да хоть сейчас, если они с тобой. Андреа достал из кармана двадцать пять луидоров. - Канареечки, - сказал Кадрусс, - нет, покорно благодарю! - Ты ими брезгаешь? - Напротив, я их очень уважаю, но я их не хочу. - Да ведь ты наживешь на размене, болван: за золотой дают на пять су больше. - Знаю, а потом меняла велит выследить беднягу Кадрусса, а потом его зацапают, а потом ему придется разъяснять, какие такие арендаторы вносят ему платежи золотом. Не дури, малыш, - давай просто серебро, кругляшки с портретом какого-нибудь монарха. Монета в пять франков у всякого найдет- ся. - Да не могу же я носить с собой пятьсот франков серебром; мне приш- лось бы взять носильщика. - Ну, так оставь их в гостинице, у швейцара, - он честный малый; я схожу за ними. - Сегодня? - Нет, завтра; сегодня я занят. - Ладно; завтра, отправляясь в Отейль, я оставлю их у него. - Я могу рассчитывать на это? - Вполне. - Дело в том, что я заранее хочу сговориться со служанкой. - Сговаривайся. Но на этом и конец? Ты не будешь больше приставать ко мне? - Никогда. Кадрусс стал так мрачен, что Андреа боялся, не придется ли ему обра- тить внимание на эту перемену. Поэтому он постарался казаться еще весе- лее и беспечнее. - С чего ты так развеселился, - сказал Кадрусс, - можно подумать, что ты уже получил наследство! - Нет еще, к сожалению!.. Но в тот день, когда я получу его... - Что тогда? - Одно тебе скажу: тогда я не забуду своих друзей. - Ну, еще бы, с твоей-то памятью! - Да, я думал, ты будешь с меня деньги тянуть. - Это я-то! Скажешь тоже! Напротив, я дам тебе добрый совет. - Какой? - Оставь здесь это кольцо с бриллиантом. Ты что же хочешь, чтобы нас поймали? Хочешь погубить нас обоих? - А что такое? - спросил Андреа. - Да как же? Ты надеваешь ливрею, выдаешь себя за слугу, а оставляешь у себя на пальце бриллиант в пять тысяч франков. - Черт побери! Ты угадал! Почему ты не поступишь в оценщики? - Да, уж я знаю толк в бриллиантах; у меня у самого они бывали. - Ты бы побольше этим хвастал! - сказал Андреа и, ничуть не сердясь, вопреки опасениям Кадрусса, на это новое вымогательство, благодушно от- дал ему кольцо. Кадрусс близко поднес его к глазам, и Андреа понял, что он рассматри- вает грани. - Это фальшивый бриллиант, - сказал Кадрусс. - Да ты шутишь, что ли? - сказал Андреа. - Не сердись, сейчас проверим. Кадрусс подошел к окну и провел камнем по стеклу; послышался скрип. - Confiteor! [59] - сказал Кадрусс, надевая кольцо на мизинец. - Я ошибся; но эти жулики ювелиры так ловко подделывают камни, что прямо страшно забираться в ювелирные лавки. Вот еще одно отмирающее ремесло! - Ну, что, - сказал Андреа, - теперь конец? Что тебе еще угодно? От- дать тебе куртку, а может, заодно и фуражку? Не церемонься, пожалуйста. - Нет, ты, в сущности, парень хороший. Я больше тебя не держу и пос- тараюсь обуздать свое честолюбие. - Но берегись, продавая бриллиант, не попади в такую передрягу, какой ты опасался с золотыми монетами. - Не беспокойся, я не собираюсь его продавать. "Во всяком случае до послезавтра", - подумал Андреа. - Счастливый ты, мошенник, - сказал Кадрусс. - Ты возвращаешься к своим лакеям, к своим лошадям, экипажу и невесте! - Конечно, - сказал Андреа. - Я надеюсь, ты мне сделаешь хороший свадебный подарок в тот день, когда женишься на дочери моего друга Данглара? - Я уже говорил, что это просто твоя фантазия. - Сколько за ней приданого? - Да я же тебе говорю... - Миллион? Андреа пожал плечами. - Будем считать миллион, - сказал Кадрусс, - но сколько бы у тебя ни было, я желаю тебе еще больше. - Спасибо, - сказал Андреа. - Это от чистого сердца, - прибавил Кадрусс, расхохотавшись. - Пого- ди, я провожу тебя. - Не стоит трудиться. - Очень даже стоит. - Почему? - Потому что у меня замок с маленьким секретом; мне пришло в голову им обзавестись; замок системы Юре и Фише, просмотренный и исправленный Гаспаром Кадруссом. Я тебе сделаю такой же, когда ты будешь капиталис- том. - Благодарю, - сказал Андреа, - я предупрежу тебя за неделю. Они расстались. Кадрусс остался стоять на площадке лестницы, пока не убедился собственными глазами, что Андреа не только спустился вниз, но и пересек двор. Тогда он поспешно вернулся к себе, тщательно запер дверь и, как опытный архитектор, принялся изучать план, оставленный ему Анд- реа. - Мне кажется, - сказал он, - что этот милый Бенедетто не прочь полу- чить наследство; и тот, кто приблизит день, когда ему достанутся в руки пятьсот тысяч франков, будет не худшим из его друзей. V. ВЗЛОМ На следующей день после того, как происходил переданный нами разгово- ра граф Монте-Кристо уехал в Отейль вместе с Али, несколькими слугами и лошадьми, которых он хотел испытать. Еще накануне он и не думал, что поедет, так же как и Андреа. Эта по- ездка была вызвана главным образом возвращением из Нормандии Бертуччо, который привез новости о доме и о корвете. Дом был вполне готов, а кор- вет уже неделю стоял на якоре в маленькой бухте со всем своим экипажем из шести человек, исполнил все нужные формальности и мог в любое время выйти в море. МонтеКристо похвалил Бертуччо за расторопность и предложил ему быть готовым к скорому отъезду, так как намеревался покинуть Францию не позже чем через месяц. - А пока, - сказал он ему, - возможно, что мне понадобится проехать в одну ночь из Парижа в Трепор; я хочу, чтобы мне были приготовлены на пу- ти восемь подстав, так чтобы я мог сделать эти пятьдесят лье в десять часов. - Ваше сиятельство уже высказывали это желание, - отвечал Бертуччо, - и лошади готовы. Я их купил и сам разместил в наиболее удобных пунктах, то есть в таких деревнях, где никто обычно не останавливается. - Отлично, - сказал Монте-Кристо, - я останусь здесь день-два, сооб- разуйтесь с этим. Как только Бертуччо вышел из комнаты, чтобы отдать нужные распоряже- ния, на пороге показался Батистен; он нес письмо на золоченом подносе. - Вы зачем явились? - спросил граф, увидя, что он весь в пыли. - Я вас, кажется, не звал? Батистен, не отвечая, подошел к графу и подал ему письмо. - Очень важное и спешное, - сказал он. Граф вскрыл письмо и прочел: "Графа Монте-Кристо предупреждают, что сегодня ночью в его дом на Елисейских Полях проникнет человек, чтобы выкрасть документы, которые он считает спрятанными в конторке, стоящей в будуаре; граф Монте-Кристо настолько отважный человек, что не станет вмешивать в это дело полицию, каковое вмешательство могло бы сильно повредить тому, кто сообщает эти сведения. Граф может сам разделаться со взломщиком или через отверстие в стене, отделяющей спальню от будуара, или спрятавшись в самом будуаре. Присутствие многих людей и принятие видимых мер предосторожности, несом- ненно, остановят злоумышленника, и граф Монте-Кристо упустит возможность узнать врага, случайно обнаруженного тем лицом, которое предупреждает об этом графа и которое, быть может, окажется уже не в состоянии сделать это вторично, если, при неудаче этой попытки, злоумышленник надумал бы совершить новую". Первой мыслью, мелькнувшей у графа, было подозрение, что это воровс- кая уловка, грубая западня, что его извещают о небольшой опасности, что- бы отвлечь его внимание от опасности более серьезной. Он уже собирался отослать письмо полицейскому комиссару, невзирая на предупреждение, а может быть, именно благодаря предупреждению своего анонимного доброжела- теля, как вдруг у него мелькнула мысль: не встретится ли он действи- тельно с каким-нибудь личным своим врагом, которого только он и может узнать и который, в случае необходимости, только ему одному и может на что-нибудь пригодиться, как случилось с Фиеско и тем мавром, который хо- тел его убить. Мы знаем графа; поэтому нам нечего говорить о том, что это был чело- век отважный и сильный духом, бравшийся за невозможное с той энергией, которая отличает людей высшего порядка. Вся его жизнь, принятое и неук- лонно выполняемое им решение ни перед чем не отступать научили графа черпать неизведанные наслаждения в его битвах против природы, которая есть бог, и против мира, который можно было бы назвать дьяволом. - Они вряд ли собираются красть у меня документы, - сказал Мон- те-Кристо, - они хотят убить меня; это не воры, это убийцы. Я вовсе не желаю, чтобы господин префект полиции вмешивался в мои личные дела. Я, право, достаточно богат, чтобы не отягощать бюджет префектуры. Граф позвал Батистена, который, подав письмо, вышел из комнаты. - Немедленно возвращайтесь в Париж, - сказал он, - и привезите сюда всех оставшихся там слуг. Они все понадобятся мне здесь. - Так в доме никого не останется, господин граф? - спросил Батистен. - Нет, останется привратник. - Может быть, господин граф примет во внимание, что от привратницкой до дома довольно далеко. - Ну и что же? - Могут ведь обокрасть весь дом, и он ничего не услышит. - Кто может обокрасть? - Воры. - Вы осел, сударь. Я предпочитаю, чтобы воры разграбили весь дом, чем терпеть недостаток в прислуге. Батистен поклонился. - Вы понимаете, - сказал граф, - привезите сюда всех, до единого, но чтобы в доме все осталось как обычно; вы только закроете ставни нижнего этажа, вот и все. - А во втором этаже? - Вы же знаете, что их никогда не закрывают. Ступайте. Граф велел сказать, что он пообедает один и что прислуживать будет Али. Он пообедал с обычной умеренностью, а после обеда, приказав Али сле- довать за собой, вышел через калитку, дошел, как бы прогуливаясь, до Бу- лонского леса, повернул, словно непредумышленно, в сторону Парижа и уже в сумерках очутился напротив своего дома на Елисейских Полях. В доме царила полная тьма; только слабый огонек светился в приврат- ницкой, стоявшей, как и говорил Батистен, шагах в сорока от дома. Монте-Кристо прислонился к дереву и своим зорким взглядом окинул двойную аллею, прохожих и соседние улицы, чтобы проверить, не подстере- гает ли его кто-нибудь. Минут через десять он убедился, что никто за ним не следит. Тогда он подбежал вместе с Али к калитке, быстро вошел и по черной лестнице, от которой у него был ключ, прошел в свою спальню, не коснув- шись ни одной занавеси, так что даже привратник не подозревал, что в дом, который он считал пустым, вернулся его хозяин. Войдя в спальню, граф дал Али знак остановиться; затем он прошел в будуар и осмотрел его; все было как всегда; секретер стоял на своем мес- те, ключ торчал в замке. Он дважды повернул ключ, вынул его, подошел к двери спальни, снял скобу задвижки и вышел из будуара. Тем временем Али принес и положил на стол указанное графом оружие: короткий карабин и пару двуствольных пистолетов, допускающих такой же верный прицел, как пистолеты, из которых стреляют в тире. Вооруженный таким образом граф держал в своих руках жизнь пяти человек. Было около половины десятого; граф и Али наскоро закусили ломтем хле- ба и стаканом испанского вина; затем граф нажал пружину одной из тех раздвижных филенок, благодаря которым он мог из одной комнаты видеть, что делается в другой. Рядом с ним лежали его пистолеты и карабин, а Али, стоя возле него, держал в руке один из тех арабских топориков, фор- ма которых не изменилась со времен крестовых походов. В одно из окон спальни, выходившее, как и окно будуара, на Елисейские Поля, графу видна была улица. Так прошло два часа; было совершенно темно, а между тем Али своим острым зрением дикаря и граф благодаря привычке к темноте различали ма- лейшее колебание ветвей во дворе. Огонек в привратницкой уже давно потух. Можно было предположить, что нападающие, если действительно предстоя- ло нападение, пройдут по лестнице из нижнего этажа, а не влезут в окно. Монте-Кристо думал, что злоумышленники хотят его убить, а не обокрасть. Следовательно, их целью является его спальня, и они доберутся до нее или по потайной лестнице, или через окно будуара. Он поставил Али у двери на лестницу, а сам продолжал наблюдать за бу- дуаром. На часах Дома Инвалидов пробило без четверти двенадцать; сырой запад- ный ветер донес до них три зловещих удара. Не успел еще замереть последний удар, как граф уловил со стороны бу- дуара легкий скрип; затем еще и еще; па четвертый раз граф перестал сом- неваться. Опытная и твердая рука вырезала алмазом оконное стекло. Сердце у графа забилось. Как бы ни были люди закалены в тревогах, как бы ни были они готовы встретить грозящую опасность, они всегда чувствуют по ускоренному биению сердца и по легкой дрожи, какая огромная разница между воображением и действительностью, между замыслом и выполнением. Монте-Кристо знаком предупредил Али; тот, поняв, что опасность надви- гается со стороны будуара, подошел ближе к своему господину. Монте-Кристо горел нетерпением узнать, кто его враги и сколько их. Окно, которое скрипело под алмазом, приходилось как раз напротив от- верстия, куда заглядывал граф. Его взгляд остановился на этом окне. Он увидел, что в ночном мраке вырисовывается какая-то еще более темная тень; вслед за тем одно из оконных стекол стало непроницаемым, как будто на него снаружи наклеили лист бумаги, потом стекло треснуло, но не упало Через проделанное отверстие просунулась рука