734 года, он сдался. Его пай перешел в такие же случайные руки - к некоему Чарлзу Флитвуду. Но Флитвуд пошел на мировую с отколовшимися актерами, и 8 марта те вернулись победителями. С этого времени театр стал оправляться; собственно творческое руководство Флитвуд передоверил Чарлзу Маклину. Был преодолен решительный рубеж: быстро сошла со сцены старая гвардия, выявилось возросшее значение актера и, наконец, театральными делами заинтересовался закон. Трудные времена переживал не один "Друри-Лейн". Несмотря на королевское покровительство (а может, благодаря ему), в Оперном театре разгорелась своя война. Группа влиятельных аристократов во главе с принцем Уэльским в пику Генделю открыла оперный сезон в Линкольнз-Инн. Эта "Благородная опера", как ее стали называть, в 1733 году переманила к себе чуть не всех ведущих певцов. Исполнительский уровень в труппе Генделя упал, резко упала и посещаемость: отсидев положенное время в "скучном пустом зале", некая леди объявила большинство певцов "ничтожными". В следующем сезоне (1734/35) Гендель передал Оперный театр своим противникам, а сам ушел в "Ковент-Гарден". Все больше времени и сил он отдает сочинению ораторий. В творческом отношении это шаг вперед, но в то время для Генделя это был вынужденный шаг*. Из перечисленных событий некоторые непосредственно коснулись Филдинга, другие прошли стороной, хотя незамеченными, конечно, не остались. В друри-лейнской истории он занял сторону Хаймора, что подтверждается появлением Марплея-младшего (сатирический портрет Теофила Сиббера) в новом варианте "Авторского фарса" и панегириком сохранившей верность театру Китти Клайв - в посвящении к "Служанке-интриганке". Труднее определить его позицию в оперных распрях: в новом "Авторском фарсе" крепко достается графу Агли, а ведь это Хайдеггер, связанный с Генделем общей работой (хоть они и не очень ладили между собой). С другой стороны, Филдингу вряд ли могла импонировать "Благородная опера" с ее партийной исступленностью, хотя некоторые ее покровители благоволили к нему самому - герцог Ричмондский, например. Итак, он остался верным "Друри-Лейну" - при том, что Флитвуд отнюдь не обнадежил его насчет постановки "Дон Кихота в Англии", а возвращение блудного Теофила Сиббера сулило недавнему критику некоторые неудобства. Театральное лихолетье, конечно, помешало Филдингу-драматургу развернуться в полную силу. Но нет худа без добра: если бы руководство "Друри-Лейна" держалось привычного курса, он, может статься, так и продолжал бы разрабатывать смешанный жанр, отдавая особое предпочтение традиционной пятиактной комедии, на которую он - это совершенно ясно - возлагал большие надежды. Однако дела повернулись таким образом, что он оказался в самой гуще событий, а он именно тогда становился драматургом божьей милостью, когда брался изображать события и характеры современной ему Англии. Под мирным театральным небом его, чего доброго, могли соблазнить академические правила и традиционные темы. 3 Центральными фигурами в политической жизни страны были в ту пору первый министр и король; премьера знают все, о короле известно поразительно мало. Для большинства Роберт Уолпол - гибкий и умный государственный деятель. С портретов Джервеса, Ванло, Вуттона и Неллера* на нас смотрит крупный мужчина, в его глазах искрится юмор; одаренная личность, решает зритель, в жизни реалист, бывает грубоват. Впечатление верное, но далеко не полное. Когда было нужно, его взгляд делается ледяным - Уолпол умел быть неустрашимым врагом. Миролюбивый в дипломатии и внешней политике, в делах внутренних он употребил свою власть на то, чтобы осуществлять жесткий контроль над всеми руководящими звеньями. Пойти против него - значило рано или поздно лишиться всякого влияния. Коль скоро мы не собираемся приукрашивать его характер, надо по справедливости оценить его духовные качества. Он знал толк в живописи, собирал ее, ценил красоту; любил хороший стол и деревенские забавы - это не возбранялось людям с чувствительной душой. Тогда еще не додумались до того, что утонченное существо должно иметь бледный лик и держать окна закрытыми. И все-таки даже в XVIII веке Уолпол был прежде всего королевским министром. Он был ответствен перед парламентом и - в очень общем и неопределенном смысле - перед народом, но держался он на своем месте только благодаря хорошему отношению короля. В учебниках пишут, что "Бескровная революция 1688 года" ввела систему ограниченной монархии; что первые короли Ганноверской династии мало интересовались страной-падчерицей. Однако эти истины мало согласуются с реальной картиной царствования Георга II. На трон он взошел сорока пяти лет, но до этого он прожил в Англии все то время, которое правил его отец, завязал отношения с людьми, развил вкус к определенным сторонам английской жизни. Языком он владел почти безупречно; был себе на уме, и если доводами рассудка еще удавалось сломить его упрямство, то на политические авантюры он не поддавался. За это, среди прочего, он уважал Уолпола: тот считал своих сторонников, а идеологи оппозиции сочиняли освободительные гимны. Они были пунктуальные, собранные люди. Духовным развитием Уолпол намного превосходил короля, зато король все схватывал на лету и за вспышками раздражения скрывал своего рода простодушие. Была еще королева Каролина Ансбахская, белокурая полная дама, на вид спокойная, но с неугомонной душой и снедаемая честолюбием. С Уолполом она была в добрых отношениях еще с того времени, когда в царствование Георга I двор принца-наследника был на Лестер-сквер. Был ли ей во всем послушен первый министр, как ей хотелось думать, - это вопрос открытый, зато нет сомнений, что Уайхоллу она предоставила такую свободу, о какой не могло быть и речи в чопорном, подтянутом Ганноверском курфюршестве. Ей нравилось покровительствовать ученым, она пыталась привить двору культурные запросы, хотя острословы посмеивались над ее вкусами - когда, например, из уилтширского захолустья она вытащила "поэта-молотильщика" Стивена Дака и назначила его распорядителем "королевского каприза" в Ричмонд-парке*. (Ее супруг из всех искусств признавал только музыку, и его покровительство Генделю заслуживает добрых слов.) Этот, казалось бы, не очень слаженный тройственный союз (Георг - Каролина - Уолпол) оказался крепким, а его критики, противники и пересмешники сменялись то и дело. Филдинг был далеко не единственным, чей шквальный огонь не причинил врагу ни малейшего ущерба. Но пришла пора и Уолполу пережить тревожное время: в 1733 году разразился "акцизный кризис". Речь шла о том, чтобы повысить пошлины на ввозимые табак и вино: их импорт и контрабанда достигали огромных размеров. Оппозиция встретила предложение в штыки, усмотрев в нем покушение на личную свободу. Нельзя отрицать, что Уолпол был непрочь укрепить положение правительственных чиновников, поскольку его непререкаемое единовластие к тому и сводилось, чтобы на местах сидели люди, обязанные ему лично либо его протеже. Законопроект не прошел, Уолпол уцелел. Однако невыгодное впечатление осталось, противники не замедлили его усугубить новыми претензиями. Общественное мнение было настроено не в пользу первого министра. Его вдохновителем номинально числился спесивый принц Уэльский, "бедняга Фред", известный лишь тем, что сначала он был жив, а потом умер. Духовным вождем оппозиционного движения был виконт Болинброк, исправившийся повеса и разочаровавшийся якобит, основоположник "политики ностальгии". Его мысли чрезвычайно захватывали идеалистически настроенную молодежь (и значит, Филдинга), ставившую перед собой высокие цели - и не имевшую никаких перспектив. По Болинброку, благородная и закономерная форма правления в Британии была извращена продажностью политической системы, учрежденной Уолполом. Оппозиция пользовалась поддержкой блистательных талантов, в первую очередь - поэтических, тогда как король довольствовался услугами своего официального барда, Колли Сиббера, который мог быть кем угодно - только не поэтом. В парламенте партию представлял Уильям Палтни, после "акцизного кризиса" получивший поддержку в лице лорда Честерфилда и других государственных мужей*. Выставить против этой внушительной когорты равноценную силу Уолпол не смог. Лорд Харви? - умница, но несчастное создание; непревзойденный летописец придворной жизни, а в повседневных делах профан. Вечно озабоченный и недоступный герцог Ньюкасл? - у этого легион поручителей и порученцев, а близких друзей - никого*. Лорд-канцлер Хардвик? - крупнейший законовед и неглубокий политик. При всем этом Уолпол крепко держал бразды правления, и только со смертью королевы Каролины в 1737 году власть начинает ускользать из его рук. Все труднее становится сохранять за собой решающее большинство голосов в парламенте: один за другим покидают его независимые парламентарии - именитые горожане и сельские джентри, прежде настороженно относившиеся к широковещательным "патриотическим" лозунгам оппозиции. Но в 1734 году для таких, как Филдинг, это отдаленное, недостижимое будущее. Во время "акцизного кризиса" положение Уолпола сильно пошатнулось, однако он выстоял. Предстояла новая борьба. 4 Но прежде чем сразиться с Уолполом, Филдингу предстояло утрясти неотложные личные дела. Уже пять лет он жил в столице, наверняка где-нибудь поближе к театрам. Он не нажил себе богатства. Джеймс Миллер, священник и чрезвычайно проницательный сатирик, оставил картину его неустроенной жизни, где все зависело от того, как примут пьесу. Глядите - Филдинг! Сей чудак, Вчера еще простой мужлан, Неряха, сыпавший табак На старый фризовый кафтан, Сегодня - щеголь. Каково?! Но это не каприз его: Пускай он в бархате, так что же? Он лез из кожи за него, Поскольку бархат был заложен*. Все знавшие его сходятся на том, что деньги у него не задерживались. Леди Мэри Уортли Монтегю сравнивает его со Стилом, чье расточительство вошло в поговорку, а внучка леди Мэри писала: "Если у него заводились десятка два фунтов, он легко расставался с ними и никогда не задумывался о завтрашнем дне". Большой беды в этом не было, покуда он был холост и вращался в среде актеров и музыкантов, но когда-то все должно было перемениться. Я нахожу вполне правдоподобным предположение его первого биографа, Артура Мерфи, что в ту пору Филдинг отнюдь не запускал свои амурные дела. "Неуемная жизнерадостность не располагала его к ухаживаниям" - пусть так, однако его обаяние было само по себе приманкой. В нем было свыше шести футов росту {Свыше 180 см.} (средний рост был около пяти футов и шести дюймов) - он выделялся в любой компании (Гаррик, Ричардсон и Хогарт были гораздо ниже). Писаным красавцем он не был: на рисунке Хогарта он показан в зрелые годы, и изображение мало ему льстит, но это выразительное лицо, с выдающимся вперед подбородком (ни у какого Габсбурга не найти похожего), крупным носом и густыми бровями. Исполненный мужественной силы, этот облик больше импонировал женщинам, чем миловидное, но заурядное лицо: В сочинениях Филдинга проглядывает опытный сердцеед, и нужно быть парадоксальным биографом, чтобы объяснить это силой воображения. Время от времени он ездил в Солсбери. В 1733 году в преклонном возрасте умерла леди Гулд, в доме на Сент-Мартинз-Черч-стрит остались жить его сестры. В наши дни этот район пересекает магистраль, по которой сплошным потоком тянутся к побережью машины. Почти не изменилась ведущая к центру города Сент-Энн-стрит, здесь приятно радуют глаз и сохранившиеся торговые постройки, достопримечательности вроде краеведческого музея. В глубине улицы так же отчетливо, как два столетия назад, при Филдинге, рисуется благородных очертаний шпиль кафедрального собора. Из друзей, которыми он здесь обзавелся, самым близким был, конечно, Джеймс Харрис. Моложе Филдинга на два года, Харрис уже имел репутацию философа-чудака, поскольку носился с таким несбыточным проектом, как создание "универсальной грамматики"; позднее он посвятит свои таланты политике. Ему было за пятьдесят (Филдинг к тому времени умер), когда по протекции родственника ему предложили место в парламенте; не прошло и двух лет, как он стал лордом-казначеем. Далеко не все были в восторге от его характера и учености: доктор Джонсон считал его ограниченным педантом, его "универсальную грамматику" многие перекрестили в "универсальную глупость". Что и говорить, среди осаждавших Вестминстер набобов, генералов, адвокатов и банкиров философ смотрелся белой вороной. Но он хорошо исполнял свое дело, и со временем его сын станет первым графом Мамзбери. Можно предполагать, что в своем друге Филдинг превыше всего ценил знатока классических авторов. Внушительного вида дом, в котором жил Харрис, стоял в северо-восточном углу соборной площади, прямо напротив Сент-Энн-стрит. Дом сохранился до наших дней, это Мамзбери-хауз; он сложен из теплого светло-золотистого камня, в начале XVIII века перестраивался. На южной стене дома в 1749 году установили солнечные часы, которые гордый хозяин наверняка показывал Филдингу: на циферблате читается шекспировская строка - "Жизнь - это только тень". Можно не сомневаться, что Филдинг провел много счастливых часов в этом восхитительном уголке. Здесь же на площади стоит дом, где, по преданию, позже поселился он сам, однако подтверждений этому нет. Вокруг соборной площади сохранилось много домов и георгианской застройки, и более ранней, и сказать, в котором жил Филдинг, уже невозможно. Может, он вовсе здесь не жил. Отправляясь проведать Харриса, Филдинг миновал по пути Монастырскую улицу. Если же в нее свернуть и пройти до конца, то на месте старой францисканской обители можно было видеть Братский дом - массивное Г-образное строение начала XVII века. Его можно видеть и сегодня, но тогда горизонтальная черточка дома-буквы была отдельным домом, который назывался Крэдок-Хаус. По пути в свою приходскую церковь (а это была церковь святого Мартина) обитатели солидного, хотя и малопривлекательного с их точки зрения дома обязательно проходили мимо дома Гулдов. Вот эти обитатели: миссис Элизабет Крэдок, вдова, может, и благородного происхождения, но не богачка, и две ее дочери - Шарлотта и Кэтрин. Я подвел рассказ к тому, что остается только назвать имя: Шарлотта. Именно на ней, поколебавшись между сестрами, остановил свой выбор Филдинг. В своем кругу девушки слыли первыми красавицами, в их честь слагались трогательные стихи. Годы спустя некий портовый инспектор из Пула опубликует свои стихи на английском и латинском языках в "Лондонском журнале"; из стихов явствует, что Кэтрин (Кэтти) была побойчее, но Шарлотта превосходила ее красотой. Вспоминаются сестры Дэшвуд, и, совсем как герой Джейн Остин, Филдинг отдает предпочтение строгому чувству, а не озорной чувствительности. Чрезвычайно трудно представить себе, как ухаживали и женились в XVIII веке: откровенный во многих отношениях, этот век скрытничает, когда речь заходит о супружестве. Приближаясь к институту брака, даже повесы и завсегдатаи борделей запасаются вывеской "Не беспокоить". Известно, что Филдинг посвятил немало стихов солсберийской красавице Селии, и поскольку он опубликовал их при жизни жены в "Собрании разных сочинений", невероятно, чтобы их вдохновительницей могла быть какая-нибудь другая уилтширская девушка. Стихи представляют собой образцовый любовный бред и как ученические опусы вполне простительны, если вдруг забыть, какие пьесы писал он в это время. Неизвестно, когда молодые люди впервые встретились, - может, когда Генри шел двадцать первый год, может, раньше. Считается, что с Шарлотты списаны Софья в "Томе Джонсе" (книга IV, глава 2) - и Филдинг оговаривает их сходство - и героиня "Амелии", где он не называет прототипа. Шарлотта была, таким образом, брюнеткой, с лицом правильного овала и точеным подбородком, и росту чуть выше среднего (около пяти футов и пяти дюймов {То есть около 165 см.}). До свидетельству леди Луизы Стюарт, внучки леди Мэри Уортли Монтегю, несчастье с носом Амелии - это незадача самой Шарлотты: перевернулся экипаж, и она сломала себе переносицу. Генри женился на ней не по расчету, хотя вполне мог задумываться о выгодном браке, имея представительную внешность, мечтая об успехе в жизни и, главное, обладая редким даром обзаводиться друзьями и вообще верховодить людьми. Шарлотта располагала скромным состоянием, поскольку отец давно умер, а мать не вышла второй раз замуж. Артур Мерфи оценивает приданое в 1500 фунтов, и нет оснований не доверять ему. По неизвестным причинам венчание состоялось в тридцати милях от Солсбери, в Чалкуме близ Бата. Еще более странно то, что в метрической книге Филдинг записан постоянно проживающим в приходе Сент-Джеймс в Бате (как, впрочем, и невеста) . В последующие годы Бат займет немаловажное место в его жизни, но непонятно, почему его приплели тогда, 28-го ноября 1734 года*. Биографы предлагали самые разные объяснения. Нет удовлетворительной версии и у меня. Высоко, в пятистах футах над уровнем моря примостилась в Лансдаунских горах церковь святой Марии. Это маленькая норманская церквушка, снизу даже не видно ее колокольни в западном крыле. От церкви открывается великолепный вид на юг. Опрятный церковный дворик оживляют цветущая вишня и слива; между церковью и отрогом горы втиснулась густая рощица. Даже в наши дни это очень укромный уголок, а в ту пору - идеальное место для тайного брака. Не обнаружено никаких подтверждений тому, что жениха и невесту принудило бежать несогласие на брак миссис Крэдок, однако обстоятельства дела в высшей степени подозрительны. К тому же свадьба уводом вполне в духе неосновательных Филдингов. К счастью, в жилах Генри бежала смешанная кровь, и выбор он сделал благоразумный - это был счастливый союз. Насколько известно, в Чалкуме супруги Филдинги больше не объявлялись. В 1768 году здесь была похоронена Сара Филдинг, о чем извещает мраморная доска на западном фасаде церкви. Вчерашняя провинциалка, королева бальных залов Нью-Сарэма, Шарлотта стала женой столичного джентльмена, который жил на широкую ногу, много пил, имел ненадежную профессию и совсем не располагал средствами, чтобы вести образ жизни, какой ему хотелось. Другая новобрачная ударилась бы в слезы и запросилась домой. Но Шарлотта, насколько можно судить, была смелой женщиной. Она обеспечила мужу покой, какого он не знал даже в детстве, терзаемый семейными раздорами. У него был беспечный характер, и переносить его привычки было очень нелегко: он не был литератором эдвардианского склада, ведущим ровное и благонамеренное существование, - он был штатный драматург и жил в вечной запарке*. Может, он жалел, что не стал ученым. Страшная мысль: живи он в наше время, он мог стать ученым. Поначалу молодожены снимали квартиру неподалеку от Стрэнда, на Букингем-стрит; возможно, их хозяином был родственник Шарлотты. Улица идет на юг, к реке; она пересекает квартал Йорк-хаус, оставив в стороне будущий район Адельфи*. В конце XVII столетия ее застроил известный биржевик Николас Барбон {Барбон тоже был студентом Лейденского университета, но в отличие от Филдинга закончил медицинский факультет и получил ученую степень. - Прим. авт.}; до сегодняшнего дня остаются лондонской достопримечательностью высокие, узкие фасады домов, протянувшиеся по обе ее стороны. В квартале, где улица вливается в Стрэнд, сначала жил великий картограф Джон Рок, потом открыл свою лавку игрушек ученик Уильяма Дерда, чье имя частенько возникает на страницах Филдинга. Сам же Дерд обретался неподалеку, на Стрэнде, а его дочь держала торговлю на Кокспер-стрит, бок о бок с обоими хеймаркетскими театрами. Это был процветающий район, почти в каждом четырехэтажном владении внизу была лавка. За два года до переезда сюда Филдингов псаломщик церкви святого Мартина-на-полях составил епархиальный отчет. Он упомянул многие "примечательные места и строения" в приходе, начав с Уайтхолла и кончив Французской часовней; отметил театры - "в западной части Хеймаркета" (это Оперный театр) и на Друри-Лейн, однако Маленького театра он не назвал. Пока Шарлотта обживалась в новой обстановке, Филдинг сел за работу. В первую неделю 1735 года в "Друри-Лейн" состоялась премьера нового фарса (по существу, это балладная опера): "Урок отцу". На сцене веселая неразбериха - такой, по традиции, представляется нам жизнь в георгианской Англии; выразительны и легко узнаются "характеры". Главная героиня - провинциалочка Люси, эту роль, разумеется, сыграла Китти Клайв. Отец навязывает ей выгодные партии, а она предпочитает лакея. Скоро был напечатан текст с нотами (в пьесе не меньше двадцати песен), потом было много переизданий. Это далеко не самая известная пьеса Филдинга, да она и не претендует ни на что особенное, однако по числу представлений в XVIII веке "Урок отцу" не уступит и его самым прославленным работам. Пьеса невелика, удобна для сдвоенной программы; ее часто давали под другим названием: "Дочка без притворства". Вскоре, 10 февраля, в "Друри-Лейн" состоялась премьера другой пьесы Филдинга - "Всеобщий любезник". Он снова попытал счастья в "полноценной", пятиактной комедии - и издатель щедрее расплатится за большую работу, и гонорары со спектаклей будут посолиднее. Главное же, ему отчаянно хотелось заявить о себе как о серьезном комедиографе; неудача с "Современным мужем" только укрепила его решение. И снова ему не повезло. "Всеобщий любезник" был принят беспрецедентно плохо и после трех представлений снят. В предисловии к изданию пьесы автор сетовал, что-де публика шла в театр с предубеждением; однако опытный рецензент Аарон Хилл в недавно основанном театральном журнале опроверг это мнение. На первом представлении, пишет Хилл, публика "спокойно высидела" почти до конца третьего действия, "надеясь, что пьеса выправится, но она делалась все хуже и хуже, и наконец их терпение лопнуло". Нетрудно представить, какой это был удар по самолюбию Филдинга. Мало того, что в спектакле был занят прославившийся в роли Фальстафа знаменитый Джеймс Куин, о чьем возвращении в "Друри-Лейн" раструбили все газеты, - стыдно было и перед женой, которую хотелось порадовать, которую, наконец, надо было кормить. Раздраженные оговорки в предисловии свидетельствуют о его растущем разочаровании театром и публикой. Его реакцию легко понять: "Всеобщий любезник" не такая уж плохая комедия. Раньше его забавляли вкусы публики. Теперь же, в свои двадцать семь лет, он вдруг почувствовал неизбывную скуку. 5 В этом состоянии нет лучшего лекарства, чем надолго засесть в деревне. И такая возможность скоро представилась, хотя повод был печальным: в том же феврале 1735 года умерла миссис Крэдок. Странное впечатление производит ее завещание, утвержденное 25 февраля (оно сохранилось в Государственном архиве): ровно один шиллинг завещался Кэтрин, а все остальное состояние отходило в пользу "возлюбленной дочери Шарлотты Филдинг, жены Генри Филдинга из Ист-Стоура". Шарлотта же объявлялась единственной душеприказчицей. О размере наследства трудно судить, Мерфи называет 1500 фунтов, и едва ли цифра могла быть больше. Также неизвестно, чем прогневила свою мать Кэтрин. Биографы пытались объяснить завещание ссылками на злобные происки старшей сестры Амелии в последнем романе Филдинга, но это все бездоказательные рассуждения. Больше того: столь милостивое отношение к Шарлотте никак не согласуется с версией о тайном браке, будто бы заключенном против воли миссис Крэдок. Ясно здесь только одно: Филдинги смогли поправить свои денежные дела - упомянутых, например, в завещании "столового серебра и драгоценностей" должно было хватить на то, чтобы раздать мелкие долги. Доходы самого Генри по-прежнему были скромны. Семейное состояние было заморожено, над ним сохранялась опека до совершеннолетия самого младшего из детей, Эдмунда, то есть вплоть до 1737 года, когда Генри, старшему из. шестерых, исполнится уже тридцать. Рента из Ист-Стоура была незначительной, а после раздела на шесть частей от нее вообще оставалось одно название, и свою годовую долю наследства Генри спускал за четыре веселые вечеринки. При этом он считался хозяином Ист-Стоура и, свободный летом от театра, регулярно наезжал в имение. Теперь явилась возможность бывать здесь подольше. Всего Филдинги прожили в Дорсете не меньше полугода. Позднее этот период жизни писателя оброс легендами. Начало положил Артур Мерфи, в красках расписавший, как новоявленный сельский джентльмен был не в силах побороть приобретенную в городе страсть к безрассудствам и невоздержанности. Его обуяла, утверждает Мерфи, "своего рода фамильная гордыня", и он потянулся "соперничать в роскоши" с соседними сквайрами. При своих скромных средствах он обзавелся "целой свитой слуг в шитых золотом ливреях". Трагический финал достоин резца Хогарта: "Главными его радостями были общество и застольное веселье, двери его дома были гостеприимно распахнуты, и меньше чем в три года развлечения, борзые и лошади совершенно поглотили его небольшое наследство, которое при экономном обращении могло обеспечить ему независимость до конца дней". Рассказ Мерфи грешит неточностями. Похоже, к указанному времени он относит смерть матери Филдинга, а это случилось, когда Генри было десять лет. Далее, супруги никак не могли безвыездно провести в Ист-Стоуре все три года: мы то и дело обнаруживаем Филдинга в Лондоне, и, стало быть, сорить деньгами ему полагалось в столице. Однако легенда удержалась: стол, приобретенный сомерсетским археологическим обществом для музея в Тонтон-Касл, якобы сохранился от обстановки на ферме Ист-Стоур, где "он (то есть Филдинг) за три года просадил на борзых все свое состояние". Путеводители по Дорсетширу регулярно напоминают об этом расточительстве на лоне природы. Ближе к истине другая картина: в Ист-Стоур супруги приехали, уладив дела покойной миссис Крэдок, - наверное, в марте 1735 года, и прожили там весну и лето, может, прихватили и осень. Филдинг есть Филдинг, и разумно предположить, что он отдал дань грубоватым деревенским утехам и немного залез в наследство, доставшееся жене. Но это - Филдинг, и он не мог упустить случай восполнить свое образование: погрузиться в любимых классических авторов, покопаться в теологии и истории, потешить себя новомодными романами и вечно модными книгами приключений. В своей пьесе он высмеял миссис Хейвуд, но он, конечно, не удержался и прочел ее новейшее сочинение. А миссис Обин с ее захватывающими дух рассказами о турецком плене, обманутых наследницах и зверских похищениях? Безыскусные истории Дефо о людях, живущих целеустремленно и осмысленно, вряд ли могли заинтересовать Филдинга: он ценил запутанный сюжет и ясную мораль, ибо его литературный вкус был прост и бесхитростен*. Среди соседей, само собой, были у него друзья, с которыми выдавалось провести приятные часы. Самым близким ему по духу был преподобный Уильям Янг, тридцатитрехлетний священник, возглавлявший приход в небольшом городишке Гиллингем - это несколько миль к северу от Ист-Стоура. Он учился в Оксфорде, потом принял сан, в 1731 году перебрался в Дорсетшир. Обитатели Ист-Стоура были его прихожанами. Глубокое знание классической литературы сочеталось в нем с поразительной неприспособленностью к жизни. Рассказывают, что однажды, служа армейским капелланом, он по рассеянности забрел в расположение врага, однако хронология континентальных войн заставляет усомниться в истинности этого происшествия. Позже он оставит приход и обратится к литературному труду. Вместе с Филдингом он будет переводить Аристофана, но в целом ему не повезет. Граб-стрит был каторгой даже для людей изворотливых и цепких, а для этого простака с нелепыми жестами, еле волочащего ноги, оборванного - для него Граб-стрит был сущим адом. В Дорсетшире на его иждивении были жена и шестеро детей (а получал он 30 фунтов в год), и торговцы то и дело упекали его в тюрьму. Но все это, конечно, никак не умаляло его в глазах Филдинга. Известно, что его черты легли в основу характера пастора Адамса. Отношения между друзьями оставались самыми сердечными. Была в округе еще одна примечательная личность, но к ней Филдинг питал прямо противоположные чувства: это был пресловутый Питер Уолтер, земельный агент и алчный ростовщик. Ему мы обязаны еще одним героем в "Джозефе Эндрюсе" - там он малосимпатичный Питер Паунс. Не было в ту пору сатирика, который не прошелся бы по адресу Уолтера: шутка сказать, человек нажил состояние в 200 000 фунтов! В оставшиеся годы (он умер в 1746 году) он увеличит его еще на 80 000 фунтов. Подобно полковнику Чартерису, он начал с того, что давал деньги в рост. Он и в семьдесят лет не унимался - прикупал земли, пускал деньги в оборот. Еще в начале века он приобрел имение Столбридж-парк в четырех милях от Ист-Стоура. Здесь он жил совершенно по-спартански и держал под пятой всю округу. В конце 1730-х годов, к примеру, он стал огораживать общинные земли, на которых местное население испокон века пасло скот. И население взбунтовалось - выкопали только что посаженные деревья, повалили изгороди. Уолтер составил подробную опись нанесенного ущерба и передал дело в суд. Когда в Дорчестере собралась выездная сессия суда присяжных, ответчик Томас Уэстон (о нем сказано, что он владелец "хорошего имения" в приходе Столбридж) пожаловался на самоуправство Уолтера: "Истец мистер Уолтер - большая сила в западных областях, а особо в округе Столбридж, он делает что ему вздумается, и никто ему не перечит, потому что он хозяин манора Столбридж* и весь приход у него ходит по струнке". Интересно, что дело слушалось в то самое время, когда Филдинг начинал свою судебную практику в Западном округе. Он-то доподлинно знал, что Уолтер - мошенник, но в суде это не имеет значения. Расшифровывая аллюзии в сочинениях Попа, Свифта и Филдинга, ученые положили массу сил на то, чтобы застать Уолтера in flagrante delicto {на месте преступления (лат.).} - и все впустую: нет прямых свидетельств его грабительства. Поэтому-то он и процветал. В Ист-Стоуре Филдинг мог надолго позволить себе и физическую, и духовную разрядку. Однако еще не пал Уолпол, не отгремели театральные баталии, да и о хлебе насущном надо было подумать. С одной стороны, было соблазнительно осесть в Дорсете, с другой стороны, тянуло в драку - награды сами не приходят. Новая забота: Шарлотта ждала ребенка. Наверное, ей хотелось вырастить его в сельской тиши, но она была предана мужу и поехала с ним в Лондон. Точной даты их возвращения мы не знаем, но к концу года они уже были в столице. В это время Генри выступил в новом амплуа: довольно быть кабинетным драматургом, едва причастным к сценической судьбе своих работ, - отныне он администратор, художественный руководитель и главный режиссер Маленького театра в Хеймаркете. В ближайшие два года его влияние и известность достигли немыслимых размеров, благодаря ему театр занял такое место в общественной жизни страны, какого не знал ни прежде, ни потом. 6 Новая труппа называлась "Компания комедиантов Великого Могола". Вероятно, на Филдинге лежала организация дела и набор актеров. С тех пор как Теофил Сиббер в марте 1734 года привел отколовшихся актеров обратно в "Друри-Лейн", в Маленьком театре не было постоянной труппы, но спектакли время от времени шли. Диковинное чадо Колли Сиббера, его дочь Шарлотта сыграла, например, Макхита в римской тоге - видимо, ради смеха, ни для чего другого; она же сыграла такие разные мужские роли, как Джордж Барнуэлл в драме Лилло и веселый Лотарио в пьесе Роу. В свою труппу Филдинг собрал, в основном, малоизвестных актеров; ее основу составила молодежь из театра "Друри-Лейн". Состав окончательно определился только к середине сезона, в феврале 1736 года. В тот сезон они дали всего 95 представлений, причем большая их часть пришлась на весну, а премьер у них было ни много ни мало - 11. Цифра весьма внушительная. С самого начала Филдинга поддержали лидеры оппозиции: однокашник Литлтон и новообрегенный покровитель Честерфилд - эти безусловно, а вдобавок, может быть, Уильям Питт и молодой герцог Бедфордский. Ибо театр Филдинга изначально был "завербованным театром": он широко экспериментировал в области драматической формы, однако одушевляющей его силой была политика. Новая труппа сразу привлекла к себе внимание, хотя в соперниках недостатка не было. В руководимый Флитвудом театр "Друри-Лейн", где уже блистали Китти Клайв и Теофил Сиббер, Маклин заполучил еще Джеймса Куина. Сам Маклин к этому времени благополучно развязался с неприятной историей по обвинению в убийстве коллеги-актера. Несчастье квалифицировали как непредумышленное убийство, Маклина приговорили к "клеймению холодным железом", и, ко всеобщей радости, он снова вышел на подмостки своего театра - как раз в ту пору, когда Филдинг основал свой театр в Хеймаркете. В ковент-гарденском театре творил неподражаемый Джон Рич; время от времени там исполнялись оратории Генделя. На другой стороне улицы, в здании Королевского театра шли спектакли Благородной оперы с участием Фаринелли; Генри Джиффард ненадолго перевел в Линколнз-Инн-Филдз труппу Гудменз-Филдз. Одним словом, театралу было из чего выбирать. Прошло совсем немного времени, и в Лондоне только и было разговоров, что о Великом Моголе и его компании комедиантов (прозвище Великого Могола носил Колли Сиббер, когда был самодержавным правителем театрального мира. По праву наследования на него мог претендовать сын, но Теофилу он был не по плечу). Бомба разорвалась 5 марта, на первом представлении пьесы самого Филдинга. Она называлась "Пасквин", что на тогдашнем жаргоне означало: сатира, памфлет, и подзаголовок не оставлял на этот счет никаких сомнений: "или Комедия-сатира на современность". Сообщение в газете обещало, что, несмотря на "старые костюмы", шутки в пьесе самые что ни на есть свежие. Обратившись к испытанному жанру "репетиции", Филдинг переносит действие на театральные подмостки: сначала репетирует свою комедию "Выборы" Трэпуит, потом идет прогон трагедии Фастиана "Жизнь и смерть Здравого Смысла". Комедию многое роднит с "Дон Кихотом в Англии", а трагический бурлеск по своим изобразительным приемам близок "Мальчику-с-пальчик" и "Авторскому фарсу" (прежде всего это касается образа Королевы Невежество). Но появилось и новое качество: незримое присутствие автора. Прежде Филдинг был проницательным и бесстрастным наблюдателем человеческой комедии. Теперь же он привносит в пьесу острокритическое отношение, сообщающее ей хлесткость, которой недоставало некоторым его работам. На пользу пошел и собственный печальный опыт: трудности Фастиана с постановкой его драмы совершенно явно перекликаются с неудачей "Всеобщего любезника" чуть больше года назад. Обе части пьесы вызвали огромный интерес, и с Гросвенор-сквер и Пэлл-Мэлл фешенебельная публика перекочевала в неказистый театр, ставший как бы сборным пунктом оппозиционных сил. Был предан забвению даже Фаринелли; в драматических театрах зрителей можно было сосчитать по пальцам. Главной причиной этого оглушительного успеха была разящая острота филдинговской сатиры, не пощадившей многие громкие имена (их список открывают, разумеется, Уолпол и Сиббер). Свою лепту внесла и молодая задорная труппа, с неслыханной раскованностью игравшая в узких рамках жанра. Наконец-то Филдинг был вознагражден за трудные годы ученичества: на современной карикатуре он изображен принимающим от Королевы Здравый Смысл тугой кошель, между тем как избалованному Арлекину (то есть Джону Ричу) предлагается веревка с петлей. О популярности пьесы говорит и тот факт, что она шла 39 вечеров подряд*, а всего за сезон - свыше 60 раз. Появилась брошюра под названием "Ключ к "Пасквину"". Рич в порядке полемики написал и поставил у себя фарс "Марфорио"*, потерпевший полный провал. Распространено мнение, что ажиотаж вокруг "Пасквина" в известной степени был раздут по политическим соображениям. Но вот что говорит историк театра Артур Скаутен: "На спектакли Филдинга в Нью-Хеймаркете люди шли вовсе не оттого, что пылали негодованием на сэра Роберта Уолпола: они хотели получить удовольствие от яркой игры комедиантов Великого Могола". После двенадцатого представления, когда в успехе спектакля уже не приходилось сомневаться, Филдинг использовал блистательную выдумку: он сманил из театра "Друри-Лейн" эксцентричную Шарлотту Чарк, младшую дочь Колли Сиббера, и дал ей роль лорда Плейса, надменного придворного в комедийной части "Пасквина". Ей положили четыре гинеи в неделю - это много выше средней ставки, в свой бенефис - благо, финансовый баланс это позволял - она получила шестьдесят гиней. Когда обозначился спад интереса к "Пасквину", Филдинг переключил ее на роль Агнесы в "Роковом любопытстве" Джорджа Лилло, пошедшем 27 мая. Он тщательнейшим образом провел все репетиции, написал пролог - словом, сделал все для успеха этой интересной, но художественно несовершенной трагедии. В следующем сезоне Шарлотта Чарк играла в пьесах самого Филдинга, причем играла мужские роли. Даже в наш неханжеский век может удивить, что двадцатитрехлетняя женщина берется играть мужские роли, и чтобы устранить чувство недоумения либо объяснить его (в зависимости от того, как читатель смотрит на такие вещи), следует поближе узнать эту даму. В шестнадцать лет ее выдали замуж за некоего Ричарда Чарка, сначала учителя танцев, потом музыканта в театре. Это был заядлый игрок и распутник, и жизнь с ним была сплошной мукой, пока он не сбежал от долгов в Вест-Индию, где и умер через два года. Толкнуть Шарлотту Сиббер на этот брак могло только желание вырваться из сумасшедшего родительского дома; ее отец был в положении комедианта мюзик-холла, которого сделали дворянином и директором Национального театра*. Похоже на то, что мужское общество было не в ее вкусе. Во время, о котором идет рассказ, у нее были скверные отношения с отцом и братом; участие в пьесе, персонально оскорбительной для Флитвуда, рассорило ее с руководством "Друри-Лейн". Неудивительно, что она согласилась войти в труппу Филдинга и даже высмеять чванливость своего отца в "Выборах"*. Когда Филдинг оставил театральное поприще, она исчезла из его жизни, но собственное ее трагикомическое существование продолжалось. Время от времени она объявляется то странствующим актером - (я умышленно употребляю мужской род, поскольку ее коронными ролями были Марплот и Макхит), то владелицей вертепа {То есть кукольного театра. Здесь важны оба значения слова "вертеп".} на ярмарке, то, наконец, директором Маленького театра (благодарение богу, очень ненадолго). Есть предположение, что она еще раз была замужем, но время милосердно запамятовало подробности. В автобиографии, опубликованной всего за пять лет до ее смерти в 1760 году, сменяют одна другую шальные эскапады, героиня которых чаще всего выступает в роли мужчины. Поверить во все ее выходки невозможно, однако, зная необузданность ее натуры, приходится допустить изрядную долю истины в ее рассказе. Филдингу импонировала ее взбалмошность, он не мог не оценить ее отвагу. Всей своей жизнью она восставала против унизительного положения женщины в обществе, а у Великого Могола приветствовали