. - Теперь, сударыня, рассказ мой подошел к концу, я не стану больше испытывать ваше терпение; следует только добавить, что я долго недомогала и лишь недавно, благодарение Богу, поправилась; но как забыть о самом тяжком из выпавших на мою долю несчастий - утрате моего бедного Чарли. Голос миссис Беннет дрогнул и она разрыдалась. Амелия некоторое время безмолвствовала, предоставив собеседнице возможность облегчить свои чувства, а затем излила не нее щедрую благодарность за поведанную историю, за повод, ее к тому побудивший и, прежде всего, за исполненное доброжелательности предупреждение, полученное от нее утром. - Да, сударыня, - воскликнула миссис Беннет, - недавние мои наблюдения привели меня к выводу, что вас обрекли в жертву порочным прихотям милорда и что миссис Эллисон, содействовавшая (в чем я теперь нисколько не сомневаюсь) моей гибели, точно таким же образом намеревалась предать и вас. Как только я увидели милорда в вашей комнате, у меня тотчас возникли определенные подозрения, и я высказала их миссис Эллисон прямо в лицо, и чем настойчивей она меня разубеждала, тем более ее поведение укрепило уверенность в моей правоте; я не раз собиралась переговорить с вами, но не решалась, однако, когда вчера вечером речь зашла о маскараде, я поняла, что медлить больше нельзя. Вот почему я и послала вам сегодня утром свою записку и рада тому, что вам удалось разгадать, кто ее написал: ведь беседа с вами позволила мне облегчить душу и ясно показать, насколько я недостойна вашей дружбы, столь для меня драгоценной. ГЛАВА 10, завершающая седьмую книгу Амелия не преминула откликнуться на последнее признание миссис Беннет уверениями, что и сама питает к ней те же чувства. Она призналась, что с первой же минуты их знакомства испытывала сильнейшее желание подружиться с ней и что теперь, выслушав ее рассказ, прониклась к ней еще большей симпатией. - Полноте, сударыня, вы чересчур сурово себя казните; - убеждала подругу Амелия. - По моему мнению, те, кто посмеет вас осудить, попросту лицемеры. В моих же глазах, уверяю вас, вы достойны глубочайшего сострадания, и я всегда буду считать вас безвинной несчастной жертвой. Амелия собиралась уже удалиться, но миссис Беннет так настойчиво уговаривала ее остаться позавтракать с ней, что гостья в конце концов уступила; она так долго в этот день постилась, ее нежной отзывчивой душе пришлось пережить за это время столько разнообразнейших чувств, что голос природы побудил ее уступить и принять предложение миссис Беннет. Пока служанка накрывала на стол, Амелия не без доли лукавства осведомилась у миссис Беннет, не квартирует ли по соседству с ней сержант Аткинсон? При этом вопрос ее приятельница залилась густой краской, растерянно переспросила имя сержанта и пришла в такое замешательство, что Амелии не требовалось дальнейшего подтверждения своих догадок. Она, однако же, не стала делиться ими вслух, а пустилась вместо того в рассуждения относительно достоинств сержанта; она не преминула отметить, что тот был сегодня до крайности встревожен, когда стал свидетелем случившегося с миссис Беннет припадка, а в завершение выразила уверенность, что сержант был бы самым лучшим мужем на свете, ибо отличается такой сердечной добротой и учтивостью, какие нечасто можно встретить среди мужчин, а у людей его звания и того реже. - А почему бы и не среди людей его звания? - возразила миссис Беннет. - Выходит, миссис Бут, что мы почему-то отказываемся воздать должное людям более низкого звания. Я, конечно, не отрицаю значения и преимуществ образования, но если мы поразмыслим над тем, насколько нелепо то образование, которое в большинстве своем получают люди, занимающие высокое положение в обществе, и как мало их наставляют на путь добродетели, то тогда мы вряд ли сохраним надежду встретить сердце, облагороженное образованием. А в какой ничтожной мере так называемое благородное воспитание содействует совершенствованию разума! Мне самой, например, доводилось подмечать у людей простых доброту и проницательность, какие далеко не всегда свойственны знатным особам. А теперь давайте сравним вашего сержанта и лорда, о котором сегодня шла речь, - на чью сторону склонит чашу весов беспристрастный судья? - Сколь чудовищно поэтому, - подхватила Амелия, - мнение тех, кто рассматривает брак с человеком, стоящим ниже на общественной лестнице, как нечто позорное! - Самый что ни на есть вздорный и несуразный взгляд, - с горячностью откликнулась миссис Беннет, - противоречащий справедливости, здравому смыслу и человечности, - но особенно несовместимый с религией, которая учит нас не ведать никаких различий между людьми и считать всех ближних своими братьями! Из всех видов человеческой гордыни нет ничего более чуждого христианству, нежели гордость своим положением, и, в сущности, нет ничего более презренного. Воистину, таким людям следует обратить свое презрение против самих себя; для меня презреннее всех те, кто презирает других. - Поверьте, - подхватила Амелия, - вы высказываете мои собственные мысли. Даю вам слово, что я не устыдилась бы стать женой честного человека, каково бы ни было его положение в обществе. Да если бы я принадлежала к куда более высокому кругу, то и тогда не считала бы унизительным назвать нашего честного сержанта своим мужем. - Что ж, после такого признания, - воскликнула миссис Беннет, - вы, несомненно, не будете оскорблены одной тайной, которую я собираюсь вам поверить. - Конечно, дорогая моя, - ответила с улыбкой Амелия, - я признаться, удивлена тем, что вы так долго ее от меня скрывали, особенно после стольких с моей стороны намеков. - Право же, сударыня, простите, - продолжала миссис Беннет, - но я что-то не припомню ничего подобного; да, вы, возможно, даже не догадываетесь, что именно я собираюсь вам сообщить. Тайна эта состоит в том, что ни одну женщину никто не любил так искренно и так пылко, как вы были любимы сержантом. - Я любима сержантом... Я? - воскликнула в изумлении Амелия. - Наберитесь терпения, моя дорогая, и я все вам объясню. Хотя это для вас, как я вижу, неожиданность, но я, тем не менее, говорю вам сущую правду; конечно, вы вряд ли могли ожидать, что скажу вам об этом именно я, тем более с таким добрым к вам чувством, но я хочу откровенно признаться вам в том, что... Впрочем, есть ли необходимость признаваться... ведь вы, я знаю, и без того уже догадываетесь, в чем дело? Скажите мне откровенно, неужто вы не догадываетесь? - Конечно, догадываюсь, - ответила Амелия, - и надеюсь, что догадка моя верна: мистер Аткинсон - ваш супруг. - Да, он в самом деле мой супруг, - воскликнула миссис Беннет, - и ваше одобрение безмерно меня радует. Впрочем, говоря по совести, вы непременно должны были одобрить мой выбор, поскольку именно вы во всех отношениях содействовали тому, что я решилась на этот шаг. То, что вы о нем рассказывали, чрезвычайно расположило меня в его пользу, однако еще более сержант покорил меня тем, как он говорил о вас. Одним словом, я убедилась, что он всегда питал к вам такую преданную, искреннюю, благородную и возвышенную любовь, на которую, как я заключила, способен лишь тот, кто и сам обладает истинным благородством, добротой, скромностью, отвагой, нежностью, - одним словом, лучшими человеческими достоинствами. Простите меня, дорогая, но я не знала покоя, пока сама не стала предметом такого чувства. - Неужели вы в самом деле думаете, - заметила с улыбкой Амелия, - что я когда-нибудь прощу вам, что вы отняли у меня такого поклонника? Ну, а если предположить, что за вашей шуткой скрывается истина, то неужели вы в самом деле полагаете, будто вам удалось подавить такое чувство? - О, нет, милейшая миссис Бут, - возразила миссис Беннет. - Я лишь надеюсь, что мне удалось направить его в другое русло: поверьте, нет более распространенного заблуждения, нежели считать, будто мужчина, влюбленный в одну женщину, не в силах полюбить другую. Напротив, мужчина, способный любить женщину на расстоянии, полюбит еще пламенней ту, которая с ним рядом. Правда, я слыхала, как один из самых преданных на свете мужей признался в присутствии жены, что всегда пылко преклонялся перед некоей принцессой. Но ведь такого рода чувства обитают лишь в очень влюбчивых и утонченных душах и пищей им служат собственные утонченные переживания, а более существенная пища, с достаточной долей всяких тонкостей впридачу, остается все-таки жене. Тут подали чай, и миссис Беннет, или, если вам угодно, миссис Аткинсон, предложила пригласить хозяина дома, чему Амелия, однако же, воспротивилась. Она сказала, что будет рада повидаться с ним в любое другое время, но сейчас; слишком торопится, поскольку уже три часа разлучена с теми, кто ей дороже всего на свете. Не успев, однако, допить чашку чая, Амелия переменила свое решение и пожелала увидеться с мистером Аткинсоном, заметив, что ей не хотелось бы разлучать мужа с женой. Служанка ответила, что хозяина сейчас нет дома, но не успела она договорить, как раздался сильный стук в дверь и сержант опрометью вбежал в комнату, бледный и запыхавшийся. Обратись к Амелии, он вскричал: - Очень сожалею, дорогая госпожа, что должен сообщить вам дурную весть, но капитан Бут... - Что! Капитан Бут! - воскликнула Амелия, выронив из рук чашку. - С ним что-то случилось? - Не пугайтесь, дорогая моя госпожа, - заторопился сержант. - Он, слава Богу, в добром здравии; но случилось несчастье... - С моими детьми! Что с ними? Они здоровы? - Да нет же, и они в добром здравии, - ответил сержант. - Прошу вас, сударыня, не пугайтесь. Я надеюсь, что все обойдется... мистера Бута арестовали, но я надеюсь, что сумею вскорости вызволить его из их проклятых лап. - Где же он? - воскликнула Амелия. - Я сейчас же пойду к нему. - Он просил вас не приходить, - возразил сержант. - Я уже послал к нему его стряпчего и тотчас сам к нему пойду вместе с миссис Эллисон; но только прошу вашу милость ради него и ради самих себя не ходить к нему сейчас. - Миссис Эллисон! А причем тут миссис Эллисон? - воскликнула Амелия. - Нет, в таком случае я должна там быть и непременно отправлюсь сию же минуту. Но тут в разговор вмешалась миссис Аткинсон и стала просить Амелию не волноваться так сильно, но успокоиться и пойти домой к детям и вызвалась сама ее проводить. В утешение она попыталась внушить Амелии, что никакая непосредственная опасность капитану сейчас не угрожает и что она сможет навестить мужа, когда пожелает; она попросила Амелию позволить сержанту возвратиться к мистеру Бету вместе с миссис Эллисон, сказав, что та может оказаться небесполезной, и присовокупив, что при некоторых обстоятельствах весьма мудро и нисколько не зазорно пользоваться услугами даже безнравственных особ. - Но кто же, - воскликнула Амелия, собравшись немного с мыслями, - совершил этот злодейский поступок? - Мне стыдно назвать имя этого человека, - замялся сержант. - Ведь я всегда был о нем совсем иного мнения; если бы мои собственные глаза и уши не были тому свидетелями, я никогда не смог бы этому поверить. Человека, который все это натворил, зовут доктор Гаррисон. - Доктор Гаррисон! - воскликнула Амелия. - Что ж, в таком случае на земле больше не осталось доброты. Отныне я никому на свете не смогу довериться. Сержант напомнил ей, что он должен, не мешкая, бежать к капитану, и если миссис Бут намерена возвратиться домой, то он охотно ее проводит. Но Амелии отнюдь не хотелось встречаться в такую минуту с миссис Эллисон, - и после некоторого размышления она решила остаться на месте, а миссис Аткинсон изъявила согласие пойти за детьми и привести их сюда, тем более что жили они совсем рядом. На том и порешили, после чего сержант тотчас исчез; Амелия же пребывала в таком смятении, что совершенно забыла поздравить его с женитьбой. КНИГА ВОСЬМАЯ ГЛАВА 1, которой начинается эта восьмая книга Нам придется теперь возвратиться вспять к тем обстоятельствам, которые привели к несчастью, упоминавшемуся в конце предыдущей книги. Отправясь утром с визитом, Амелия оставила детей на попечение мужа. Исполнением этих приятных обязанностей он и был занят примерно около часа; и вот когда он лежал, растянувшись на полу, а его малыши ползали и играли тут же возле него, кто-то изо всей силы стал колотить в дверь, и вбежавший лакей сообщил Буту, что его жена неожиданно почувствовала себя дурно и что ее отнесли в лавку детских игрушек миссис Ченивикс {1}. Услышав тревожную весть, Бут тотчас вскочил на ноги и, оставя детей, поднявших при известии о болезни их матери отчаянный рев, под присмотром служанки, со всех ног бросился к указанному месту - вернее сказать в указанном направлении, поскольку на половине пути какой-то джентльмен, преградив ему дорогу, осведомился: - Куда это вы так спешите, капитан? - Кто бы вы ни были, приятель, не задавайте мне сейчас никаких вопросов. - Вы уж меня извините, капитан, - ответствовал джентльмен, - но только у меня есть к вашей милости небольшое дело... одним словом, капитан, у меня в кармане лежит предписание взять вашу милость под стражу на основании иска, вчиненного неким доктором Гаррисоном. - Так вы, стало быть, судебный пристав? - спросил Бут. - Судебный исполнитель {2}, с вашего позволения, - ответил тот. - Что ж, сударь, в таком случае пререкаться с вами бесполезно, - воскликнул Бут, - но, прошу вас, позвольте мне только зайти на минуту в лавку миссис Ченивикс... Клянусь честью, я последую за вами потом, куда вам будет угодно; видите ли, там находится моя жена... с ней случился какой-то ужасный приступ. - Ну, если дело только в этом, - ответствовал судебный пристав, - то вам решительно не о чем беспокоиться. Ваша жена, я надеюсь, пребывает в добром здравии: уверяю вас, здесь ее нет. Вы уж простите меня, капитан, но это только небольшая военная хитрость. Bolus and virtus, quis in a hostess equirit {Хитрость и храбрость // Равны в битве с врагом (лат.) {3}.}. - Сударь, - воскликнул Бут, - я в восхищении от вашей учености и готов чуть не расцеловать вас за то, что вы только что мне сообщили. Ну, куда же прикажете мне теперь с вами идти? - А куда хотите, сударь, куда вашей милости заблагорассудится, - отозвался судебный пристав. - Что ж, в таком случае отправимся, пожалуй, в кофейню Брауна, - предложил арестованный. - Нет, - возразил судебный пристав, - вот это уж не пойдет; ведь она расположена в пределах вольностей королевского двора. - Ну, в таком случае в ближайшую таверну, - предложил Бут. - Нет-нет, только не в таверну, - упорствовал блюститель закона, - это место ненадежное, а уж кому как не вам, капитан, знать, что ваша милость - петушок осторожный; я за вами вот уже три месяца как охочусь. Так что, сударь, уж не обессудьте, придется вам отправиться ко мне домой. - Со всем моим удовольствием, - ответил Бут, - если только это где-нибудь поблизости. - Нет, это не совсем рядом, - пояснил пристав, - мой дом находится, к сожалению, в Грейз-инн-Лейн {4}, но там уж, что называется, рукой подать. С этими словами он крикнул карету и попросил арестованного сесть в нее. Бут безропотно подчинился; впрочем, если бы он даже и вздумал сопротивляться, то ему пришлось бы тотчас убедиться в тщетности таких попыток, поскольку у пристава, как оказалось, было под рукой несколько помощников, двое из них уселись в карете вместе со своим начальником. Будучи человеком благожелательным и в какой-то мере философом, Бут держался в высшей степени дружелюбно по отношению к своим спутникам, которые тоже вели себя, по их разумению, весьма любезно, то есть не награждали ни зуботычинами, ни плевками. Но как ни старался Бут настроить себя на шутливый лад, он на самом деле завидовал каждому поденщику, проходившему мимо по улице. Прелести свободы помимо воли завладели его воображением, и он не в силах был отогнать мысль о том, насколько самый несчастный бедняк, который может безвозбранно вернуться к своем скромному очагу и семье, счастливее его, насильственно, хотя и на законном основании, разлученного со своей женой и детьми. При мысли о том, каково им теперь, в особенности его Амелии, у Бута мучительно и горько стеснялось сердце. В конце концов они подъехали к дому пристава, и Бута ввели в комнату, где уже находилось несколько человек. Он попросил поместить его отдельно, и тогда пристав препроводил его наверх в помещение, окна которого были надежно забраны решеткой, однако всяких других украшений комната была лишена, так что выражение "голые стены" представлялось здесь как нельзя более уместным: кирпичи были едва замазаны тонким слоем штукатурки, во многих местах отвалившейся. Пристав тут же потребовал, чтобы Бут оплатил проезд в наемной карете, за который, согласно подсчету пристава, с него будто бы причиталось два шиллинга - то есть вдвое больше обычной стоимости. Затем пристав осведомился, не желает ли Бут выпить пунша, и, получив на это отрицательный ответ, заметил: - Нет, так нет, как вам угодно, сударь. Я вовсе не собираюсь заставлять вас пить, если у вас нет желания; но вам, конечно, известно, какой у нас порядок: тут полным-полно арестантов, и я не могу предоставить джентльмену отдельную комнату задаром. Бут тотчас понял его намек - надобно признать, весьма откровенный - и сказал приставу, что готов уплатить положенную сумму, но дело в том, что если он и позволяет себе когда-нибудь выпить, то не иначе как за едой. - Ну, что касается еды, сударь, - воскликнул пристав, - тут уж как вашей милости будет угодно. Я никогда не позволю себе принуждать к чему-либо джентльмена, попавшего в беду; напротив того, я желаю вам благополучно выбраться из нее. Вашей милости не за что на меня обижаться: я не только выполняю свой долг, такая уж у меня обязанность; и если у вас в самом деле нет желания выпить рюмочку, скажите тогда, что вам угодно скушать на обед. Делать было нечего, и Бут уступил, попросив приготовить ему какое-нибудь мясное блюдо, присовокупив, что он был бы непрочь распить с приставом после обеда бутылку вина. Он добавил также, что будет весьма признателен, если его снабдят пером, чернилами, бумагой и дадут посыльного; все это было тотчас ему предоставлено и сопровождалось уверениями пристава, что посыльного можно отрядить куда угодно. На прощание пристав вновь повторил, что несчастья Бута чрезвычайно его огорчают и он от души желает ему от них избавиться. Не успел посыльный уйти с письмом, как к Буту явился посетитель, и кто это мог быть еще, как не верный Аткинсон? Солдат-гвардеец из его же роты, знавший Бута еще с тех пор, как тот служил в Гибралтаре, оказался случайным свидетелем его ареста и услыхал адрес, по которому пристав велел кучеру ехать. Этот солдат, по счастью, тут же встретил Аткинсона и рассказал ему о случившемся. При появлении сержанта лицо Бута тотчас озарилось выражением радости. Едва ли надобно описывать сердечность их встречи. Как читатель уже знает со слов самого Аткинсона, его вскоре послали к стряпчему и миссис Эллинсон. Бут был чрезвычайно опечален тем, что уже успел отправить письмо жене. Он считал, что было бы куда лучше, если бы она узнала обо всем от сержанта. Бут попросил его сделать все от него зависящее, чтобы успокоить Амелию, убедить ее, что он чувствует себя превосходно и надеется на лучшее, а также всячески умерить тревогу, которую она, несомненно, испытает, читая его письмо. Однако, как уже известно читателю, Амелия именно от Аткинсона впервые узнала об аресте мужа. Посыльный же явился с письмом только час спустя. И не медлительность посыльного была тому причиной, а множество других поручений, которые ему надлежало выполнить еще до вручения письма: как ни уверял Бута пристав, будто он от души желает ему избавиться от всех его затруднений, но велел, однако же, посыльному, находившемуся у него в услужении, наведаться прежде еще к двум или трем судебным приставам и еще к такому же числу стряпчих, чтобы узнать, нет ли и у них каких-нибудь судебных исков, которые можно было бы предъявить его арестанту. Читатель, вероятно, сделает отсюда вывод, что пристав лишь притворялся доброжелателем бедняги Бута, а на самом деле желал ему зла, но в действительности это было не так; он хотел лишь собрать воедино все долговые обязательства, если таковые отыщутся, ибо слыл в своем деле человеком вполне добропорядочным и исполнительным; он испытывал к узникам не больше злобы, чем мясник к своим жертвам, и так же как этот последний, взяв в руки нож, озабочен лишь тем, как бы ловчее нарезать тушу кусками, так и пристав, передавая посыльному свои поручения, помышлял лишь о том, чтобы не упустить случая вырезать из своей жертвы кусок посолиднев за освобождение под залог. Соображения о жизни или свободе человека ни тому, ни другому и в голову не приходят. ГЛАВА 2, повествующая о товарищах Бута по несчастью Прежде чем возвратиться к Амелии, читателю придется провести еще некоторое время с мистером Бутом в доме предварительного заключения судебного пристава Бондема, любезно уведомившего своего арестанта, что тот волен пользоваться любыми удобствами его заведения, как и все прочие содержащиеся в нем джентльмены. Бут полюбопытствовал, кто они такие. - Один из них, сударь, - ответствовал Бондем, - весьма известный сочинитель, или, как они его называют, писатель; он находится под арестом вот уже пять недель по причине иска, предъявленного одним книготорговцем примерно на одиннадцать фунтов; но он, однако же, надеется через день-другой выйти на волю, потому что уже насочинял на сумму своего долга. Он сейчас пишет не то для пяти, не то для шести книготорговцев сразу, и уж если как следует возьмется за дело, то может иногда за один день заработать шиллингов пятнадцать. У него, говорят, очень бойкое перо, но только он непрочь побездельничать. В иные дни часов пять попишет - и баста, но иногда бывает, сам тому свидетель, и больше шестнадцати кряду спины не разогнет. - Вот как! - воскликнул Бут. - И каковы же плоды его трудов? Что именно он сочиняет? - Да что хотите, - ответил Бондем. - То за всякие там исторические труды примется, что печатают отдельными выпусками {5}, или за всякие там стихи да еще поэмы, - так, что ли, они у вас называются? А то еще новости для всяких там ваших газет придумывает. - Да, что и говорить, он и впрямь, я вижу, человек необыкновенный. Как же ему удается, сидя здесь, узнавать новости? - Так он их сам придумывает, точно так же, как и всякие там парламентские речи для ваших журналов {6}. Он иногда их нам читает за стаканом пунша. Можете мне поверить, у него это так ловко получается, что все равно, как если бы ты сам присутствовал на заседании парламента... все насчет свободы и всяких там прав и английского государственного устройства. Что до меня, то я на сей счет помалкиваю, потому что вовсе не собираюсь совать свою голову в петлю, но, поверьте, он ясно мне доказал, что все у нас не так, как надо. Но что до меня, то я, конечно, всей душой за свободу. - Но как же это согласуется с вашей должностью? - изумился Бут. - А я считал, мой друг, что вы как раз тем и живете, что лишаете людей свободы. - Так ведь тут совсем другое дело, - воскликнул пристав, - ведь я этим занимаюсь волей закона; такие у меня обязанности. Как ни крути, а каждый обязан платить свои долги, иначе всему бы пришел конец. Тогда Бут попросил пристава высказать свое мнение касательно свободы, на что тот после некоторого колебания воскликнул: - О, это замечательная вещь, это превосходная вещь, как и наши английские законы! Бут позволил себе тогда заметить, что, насколько ему известно, согласно прежним английским законам человека нельзя арестовать за долги, на что пристав ответил, что тогда были, наверно, очень скверные времена; "да и в самом деле, - продолжал он, - если человек не может на законном основании и по справедливости арестовать другого за долги, то что может быть хуже этого? И кроме того, сударь, вы, должно быть, ошибаетесь, потому что слыхано ли такое дело? Разве английское государственное устройство это не есть свобода? Так вот, и разве наше государственное устройство, если так можно выразиться... и разве не благодаря нашему государственному устройству, то есть, иначе говоря, благодаря закону и свободе и всякому такому прочему... Увидя, что несчастный пристав совсем запутался в своих рассуждениях, Бут, сжалившись над ним, заявил, что тот прекрасно растолковал ему суть дела, и попросил рассказать ему о других джентльменах, его товарищах по несчастью; в ответ на это Бондем сказал ему, что у одного из его арестантов нет ни гроша за душой. - Он, правда, называет себя джентльменом, - продолжал Бондем, - но, верьте слову, ничего благородного я за ним не замечал. За всю неделю, что он здесь у меня, он выпил вина не больше полбутылки. Если в ближайшие два дня он не найдет поручителя, который внес бы за него залог, я спроважу его в Ньюгейт; только вряд ли у него что получится; все считают, что он человек конченый. Дела у него пошли вкривь и вкось, он понес большие убытки и потерял все, а у него жена и семеро душ детей. На днях это семейство в полном составе пожаловало сюда и давай все реветь, что было мочи. Такую шайку нищих я, пожалуй, еще ни разу не видал; мне было даже как-то неловко видеть такой сброд у себя в доме. Брайдуэлл - вот единственное подходящее для них место. Во всяком случае, такому человеку, как вы, сударь, он, по моему мнению, не компания. Но у меня тут есть еще один арестант: вот он, смею думать, очень вам понравится. Вот уж кто действительно джентльмен так джентльмен - в полном смысле этого слова. И деньги тратит, как подобает истинному джентльмену. Он всего лишь три дня как угодил сюда, но, боюсь, что долго здесь не задержится. Поговаривают, правда, будто он игрок, но какое, собственно, мне, да и любому другому, до этого дело, если только человек ведет себя как джентльмен? Я всегда предпочитаю судить о людях по собственному впечатлению; так вот он, по моему мнению, может составить компанию самым нашим знатным лордам, потому что прекрасно одет и денег у него хоть отбавляй. Он угодил сюда не за долги, а по предписанию судьи за оскорбление действием, потому что констэбли доставляют задержанных сюда. Разглагольствования пристава были прерваны приходом стряпчего, которого верный Аткинсон, не теряя даром ни минуты, разыскал и послал на помощь своему попавшему в беду другу. Но прежде чем продолжить рассказ о капитане Буте, мы возвратимся к несчастной Амелии, о дальнейших злоключениях которой, если принять во внимание, при каких обстоятельствах мы ее оставили, добросердечный читатель желает, возможно, узнать с таким же нетерпением. ГЛАВА 3, повествующая о несколько необычном поведении миссис Эллисон Когда сержант ушел с намерением проводить миссис Эллисон к капитану, миссис Аткинсон, как читатель, наверно, помнит, отправилась вместе с мужем, чтобы привести к Амелии ее детей. Увидя детей, Амелия, и без того встревоженная свалившейся на ее мужа бедой, еще больше опечалилась. - Господи милосердный, - воскликнула она, - что ожидает, что станется теперь с этими несчастными, ни в чем не повинными малютками? И зачем только я родила их на свет, если им суждены лишь несчастья и невзгоды? С этими словами она изо всех сил прижала детей к груди и залилась слезами. В ответ на этот возглас отчаяния дети тоже тотчас расплакались. Мальчик, который был постарше и отличался куда большей смышленостью, решил, что отчаяние матери вызвано ее болезнью, о чем он слышал сегодня утром. Узнав об опасениях ребенка, Амелия поспешила успокоить его, сказав, что она вполне здорова; тогда малыш ответил, что он очень рад выздоровлению. Амелия возразила ему на это, что она и раньше не чувствовала никакого недомогания. И тут простодушное дитя воскликнуло: - Как же тогда людям не стыдно так обманывать? Ведь высокий дядя прибежал и сказал папе, будто вам сделалось очень плохо в лавке какой-то миссис, и папа вскочил и бросился бежать так быстро, что я боялся, как бы он не расшибся по дороге в лавку. - Ах, негодяи, - воскликнула миссис Аткинсон, - вот, оказывается, на какую хитрость они пустились, чтобы заманить в ловушку вашего мужа! - Заманить в ловушку? - повторил ребенок. - Как, разве кто-то заманил нашего папу в ловушку? Не может быть, чтобы этот нехороший лживый человек мог заманить папу в ловушку. Амелия попросила миссис Аткинсон как-нибудь успокоить детей: услышанное надломило ее силы. Упав в кресло, она, уже не сдерживаясь более, дала волю своему отчаянию, чрезмерному для ее слабого здоровья. Я не в состоянии описать словами последовавшую затем сцену, а посему мне остается только воззвать к сердцам читателей. Повиснув на шее матери, дети тщетно пытались утешить ее, в то время как миссис Аткинсон столь же безуспешно старалась успокоить их самих, шепча им, что все будет хорошо и что их отец скоро вновь будет с ними. В конце концов благодаря увещеваниям миссис Аткинсон, а отчасти из-за тревоги о детях, но, возможно, более всего оттого, что слезы принесли ей облегчение, к Амелии вновь в какой-то мере возвратилось самообладание. После этой горестной сцены и вплоть до той минуты, когда в дверях появилась вернувшаяся из арестного дома миссис Эллисон, ничего заслуживающего внимания здесь больше не произошло, а излишне растягивать сцены, рисующие человеческое горе, - задача для писателя чересчур тягостная; к тому же только читатели самого мрачного нрава будут ему благодарны за его труды. Наконец, как мы уже сказали, появилась миссис Эллисон. Она вошла в комнату с веселым выражением лица, в данных обстоятельствах едва ли уместным. Усевшись в кресле, она сказала Амелии, что капитан чувствует себя прекрасно, держится молодцом и настоятельно просит жену тоже не падать духом. - Полноте, сударыня, - продолжала миссис Эллисон, - зачем же так отчаиваться? Надеюсь, нам вскоре удастся избавить вашего мужа от всех затруднений. Он, правда, задолжал несколько больше, нежели я предполагала, однако можно найти способ вызволить его оттуда. Нельзя, конечно, не признать, что он вел себя несколько опрометчиво, когда, зная, чем это ему грозит, позволил себе уйти за пределы вольностей двора. Но, что теперь об этом толковать, - сделанного не поправишь. Конечно, послушайся он моего совета, этого бы не произошло, но ведь мужчины, как известно, всегда с норовом. - Право же, это невыносимо! - воскликнула Амелия. - Можно ли спокойно слушать, как лучшего в мире человека осуждают за любовь ко мне? - Будь по-вашему, не стану больше его осуждать, - ответила миссис Эллисон. - Уж поверьте, все, что я предлагаю, вызвано одним лишь желанием помочь ему, и если вы сделаете ради этого столько же, то он недолго пробудет под арестом. - Если я сделаю столько же! - воскликнула Амелия. - Господи, да есть ли на свете такое средство, к которому бы я... - Так вот, к вашему сведению такое средство на свете существует, - перебила ее миссис Эллисон, - и притом нисколько не затруднительное, и все-таки даю голову на отсечение, что, когда я скажу, в чем оно состоит, вы тотчас испугаетесь. Впрочем, вы ведь женщина достаточно рассудительная, так что я сама не пойму, почему мне кажется, что вы именно так себя поведете; ведь у вас, без сомнения, слишком много здравого смысла, чтобы воображать, будто вы своими стенаниями вызволите мужа из тюрьмы. Вы ведь и так уже, я вижу, почти выплакали свои глаза, а проку от этого пока что никакого. Между тем вы могли бы добиться желаемого куда более приятным способом, нежели жалобами и слезами. - Что вы хотите сказать? - воскликнула Амелия. - Признаюсь, я не в силах догадаться, что вы имеете в виду. - Что ж, прежде чем узнаете, сударыня, - ответила миссис Эллисон, - я считаю своим долгом уведомить вас, если это вам еще не известно, что сумма предъявленных ко взысканию с капитана исков достигает почти пятисот фунтов. Я бы охотно за него поручилась, но для таких денег одного моего поручительства будет недостаточно. А посему, вам следует, сударыня, хорошенько взвесить, насколько велика надежда, что вам удастся его оттуда вытащить, если только, разумеется, вы не предпочитаете, как, возможно, и поступили бы некоторые жены, чтобы он томился в тюрьме до конца своих дней. При этих словах Амелия вновь залилась слезами, и весь ее облик свидетельствовал об искреннем безутешном горе. - Ну вот, полюбуйтесь, опять вы за свое! - воскликнула миссис Эллисон. - Сударыня, пока вы предаетесь столь неумеренному горю, способны ли вы внять голосу рассудка? Я знаю, что совершаю непростительную глупость, принимая так близко к сердцу чужие дела. Мне также отлично известно, что я берусь за крайне неблагодарное дело, но я так люблю вас, дорогая миссис Бут, что не в силах видеть, как вы мучаетесь, и я вам помогу, если вы только послушаетесь меня. Но, прошу вас, настройтесь на более спокойный лад, и я даю вам слово, что в ближайшие два дня ваш муж будет на свободе. Послушайте, дитя мое, постарайтесь только вести себя как подобает решительной женщине и, несмотря на все случившееся, приходите вечером туда, куда вы обещали. Мне, по крайней мере, известен человек, который может и жаждет вам услужить. Последнюю фразу миссис Эллисон произнесла шепотом, чтобы миссис Аткинсон, которая была в это время занята детьми, не могла ее услышать, однако Амелия ответила ей громко: - Где же это я, как вы уверяете, обещала сегодня быть? - Нет, нет, если вы об этом забыли, - вскричала миссис Эллисон, - я напомню вам об этом как-нибудь позже, а сейчас не возвратиться ли вам лучше домой? Служанка уже, должно быть, приготовила обед - не пообедаете ли со мной? - Я и слушать не хочу ни о каких обедах, - воскликнула Амелия, - потому что и так уже сыта по горло. - Как вам угодно, - уступила миссис Эллисон, - но, дорогая моя, позвольте мне хотя бы проводить вас домой. Мне бы не хотелось, - продолжала она шепотом, - говорить с вами кое о каких вещах в присутствии посторонних. - А у меня, сударыня, нет от этой женщины решительно никаких тайн, - ответила Амелия. - Я всегда буду бесконечно ей обязана за те тайны, которые она мне поверила. - Сударыня, - промолвила миссис Эллисон, - я вовсе не собираюсь препятствовать вашим обязательствам, напротив, я весьма рада тому, что вы столь многим обязаны этой даме и от души желала бы, чтобы и все прочие точно так же не забывали чем и кому они обязаны. Надеюсь, я не упустила не единой возможности выказать миссис Бут свою обязательность, как не упускала ее и в отношении других людей. - Если под этими другими людьми вы, сударыня, имеете в виду меня, - воскликнула миссис Аткинсон, - то, признаюсь, я искренне верю, что вы намеревались обязать нас обеих услугой одного и того же свойства, и мне приятно сознавать, что благодаря мне эта дама не так сильно вам обязана, как я. - Право, я что-то не могу взять в толк, сударыня, - вскричала миссис Эллисон, - на что вы, собственно говоря, намекаете? Уж не вознамерились ли вы, сударыня, в самом деле, меня оскорбить? - Я вознамерилась, сударыня, если это только в моих силах, защитить невинность и добродетель, - твердо сказала миссис Аткинсон. - Не сомневаюсь, что только стремление любой ценой обречь их гибели могло побудить вас именно сейчас напомнить миссис Бут о данном ею обещании. - От кого другого, но от вас, сударыня, я уж никак не ожидала подобного тона, - воскликнула миссис Аткинсон. - Да расскажи мне кто-нибудь другой о такой неблагодарности, я бы никогда этому не поверила. - А ваше бесстыдство, - продолжала миссис Аткинсон, - вообще превосходит, мне кажется, всякое вероятие. Впрочем, стоит женщинам только однажды отбросить свойственную их полу скромность, как их наглость уже не знает преград. - Вот уж никогда бы не поверила, - вскричала миссис Эллисон, - что человеческая природа способна на такое. Неужели это говорит женщина, которую я кормила, одевала, поддерживала? Да ведь если вы сейчас не нуждаетесь в самом насущно необходимом, то единственно благодаря моей доброте и заступничеству. - Да, все это правда, - отозвалась миссис Аткинсон, - но ко всем этим благодеяниям следует еще прибавить билет на маскарад. Могла ли я представить, сударыня, что у вас хватит смелости в моем присутствии уговаривать другую женщину пойти на свидание в то же самое место и с тем же самым человеком? Впрочем, прошу прощения, вы не такая уж смелая, как можно было подумать. Ведь вы все же старались, чтобы я ничего не узнала об этом свидании, и ваш умысел стал мне известен лишь по счастливой случайности; видимо, все же существуют ангелы-хранители, оберегающие невинность и добродетель, хотя могу свидетельствовать - я на своем опыте убедилась, - что они не всегда бывают так бдительны. - Вы даже не стоите того, чтобы отвечать вам, - сказала миссис Эллисон, - и я ни минуты не останусь больше в одной с вами комнате. Так что вам, миссис Бут, придется сделать выбор: либо вы, сударыня, пойдете со мной, либо предпочтете остаться в обществе этой особы. - Ну, если так, сударыня, - ответила миссис Бут, - то мне нет надобности слишком долго над этим размышлять, - я предпочитаю остаться здесь. Тогда, бросив на обеих женщин негодующий взгляд и произнеся краткую, но изобилующую оскорбительными выпадами тираду по адресу миссис Аткинсон, содержавшую, впрочем, и косвенные намеки на неблагодарность бедной Амелии, миссис Эллисон устремилась прочь из этого дома и поспешила в свое обиталище в таком душевном состоянии, в какое Фортуна никогда, я полагаю, не ввергает человека невинного. И в самом деле, любому читателю, который возьмет на себя труд сравнить положение, в котором находились тогда Амелия и миссис Эллисон, станет очевидно, как много у нищеты преимуществ по сравнению с пороком. Первую судьба, казалось, преследовала со всей той злобой, на какую только способна. Она подвергала Амелию самым мучительным испытаниям и в довершение всего насильственно вырвала ее из объятий мужа - главной ее отрады; и тем не менее, ее горе, сколь ни было оно мучительным, все же не терзало ее острой болью, и многое служило ей при этом утешением. Как ни тяжело было положение Амелии, оно все же не было совершенно безысходным, ибо едва ли какие-нибудь жизненные обстоятельства можно счесть таковыми. Находчивость и трудолюбие, удача и друзья нередко помогают выбраться из самых бедственных обстоятельств, сменяя их благоденствием. Вот на это Амелия собственно и уповала в жизни, а незапятнанная добродетель и невинность служили ей надежнейшей порукой блаженства на небесах. Тогда как душа миссис Эллисон была вся охвачена бешенством и смятением; гнев, месть, страх и гордыня, словно разъяренные фурии, впились в ее мозг и терзали грудь разочарованием и стыдом. Утрата доброго имени, обычно невозвратимая, - такова была грозившая ей участь, а затем и неизбежное следствие этого - утрата друзей; все на этом свете представлялось ей ужасным и безотрадным, а нескончаемые муки, ожидавшие ее на том, довершали эту мрачную перспективу. А посему, достойный мой читатель, утешайся тем, что, как бы скудно ни дарила тебя судьба всякими благами, обладание самым ценным из них - невинностью - всегда в твоей власти, и хотя Фортуна вольна обрушить на тебя испытания, она не в силах без твоего на то с