а это предостережение, которое следовало принять во внимание,
я не перестал твердить жене Маскарини о своей страсти. Я даже еще с
большим пылом, чем раньше, добивался того, чтоб она ответила на мои нежные
чувства, и был настолько дерзок, что позволил себе некоторые вольности.
Тогда эта дама, обидевшись на мои речи и мусульманские замашки, перешла в
решительное наступление. Она пригрозила, что уведомит великого герцога о
моей наглости и попросит наказать меня по заслугам. Тут уж я взбеленился
на эти угрозы. Любовь превратилась в ненависть, и я решил отомстить жене
Маскарини за ее презрение ко мне. Я отправился к мужу и, взяв с него
клятву, что он меня не выдаст, уведомил его о шашнях между герцогом и
Лукрецией, которую не преминул выставить безумно влюбленной в государя,
дабы придать сцене побольше живости. Во избежание несчастья министр без
дальнейших околичностей запер свою супругу в потайном помещении и приказал
доверенным лицам строжайше стеречь ее Пока ее окружали аргусы, наблюдавшие
за ней и мешавшие снестись с великим герцогом, я с грустным видом
посоветовал этому государю больше не думать о Лукреции. Я сказал ему, что
Маскарини, видимо, проведал обо всем, раз он вздумал наблюдать за женой;
что я не знаю причины, побудившей его заподозрить меня, так как я,
казалось, вел себя все время с большой предусмотрительностью и что, быть
может, дама сама призналась во всем супругу и по уговору с ним дала себя
запереть, дабы избежать преследований, оскорблявших ее добродетель. Герцог
сильно огорчился моим донесением. Я был тронут его печалью и не раз
раскаивался в своем поступке, но было уже поздно. Признаюсь, впрочем, что
я испытывал злорадство, думая о том, как наказал гордячку, презревшую мои
желания.
Я безнаказанно наслаждался сладостью мести, столь отрадной для всех
людей и в особенности для испанцев, когда однажды великий герцог обратился
ко мне и еще к пяти или шести придворным:
- Скажите, господа, как следует по-вашему наказать человека,
злоупотребившего доверием своего государя и вознамерившегося похитить у
него возлюбленную?
- Надлежало бы его четвертовать, - отвечал один из царедворцев.
Другой предложил избить его палками до смерти. Самый милосердный из
этих итальянцев, проявивший наибольшую гуманность, сказал, что было бы
вполне достаточно сбросить преступника с высокой башни.
- А каково ваше мнение, дон Рафаэль? - спросил тогда герцог. - Я
убежден, что испанцы в подобных случаях не менее строги, чем итальянцы.
Я сразу понял, как вы можете рассудить, что либо Маскарини не сдержал
клятвы, либо жена его нашла способ уведомить герцога о том, что произошло
между нами. Охватившая меня тревога отразилась на моем лице. Но, сколь я
ни был взволнован, однако же ответил герцогу твердым голосом:
- Государь, испанцы гораздо великодушнее: в подобном случае они
простили бы наперсника и своей добротой зародили бы в его душе вечное
раскаяние в том, что он их предал.
- Ну, что ж, - отвечал герцог, - я чувствую себя способным на такое
великодушие; прощаю предателя, тем более, что мне некого винить, кроме
себя самого, так как я доверился человеку, которого не знал и в котором
имел основания сомневаться после того, что мне о нем говорили. Дон
Рафаэль, - добавил он, - моя месть будет заключаться в следующем:
немедленно покиньте мои владения и никогда больше не показывайтесь мне на
глаза.
Я тотчас же удалился, менее огорченный постигшей меня немилостью, чем
обрадованный тем, что так дешево отделался. На следующий же день я сел на
корабль, который покидал ливорнский порт и возвращался в Барселону.
В этом месте рассказа я прервал дона Рафаэля.
- Мне кажется, - сказал я, - что для умного человека вы совершили
изрядную ошибку, не уехав из Флоренции тотчас же после того, как открыли
Маскарини любовь герцога к Лукреции. Вы должны были предвидеть, что этот
государь не замедлит узнать о вашем предательстве.
- Вполне с вами согласен, - отвечал сын Лусинды, - я и собирался
испариться как можно скорее, несмотря на обещание министра не выдавать
меня герцогу.
- Я прибыл в Барселону, - продолжал он, - с остатком привезенных из
Алжира богатств, большую часть которых протранжирил во Флоренции,
разыгрывая испанского дворянина. Но я недолго пробыл в Каталонии. Мне
смертельно хотелось снова повидать Мадрид, мою несравненную родину, и я не
замедлил осуществить преследовавшее меня желание. Прибыв в этот город, я
случайно поселился в меблированных комнатах, где жила одна особа, по имени
Камила. Хотя она уже перевалила за совершеннолетие, однако же была еще
весьма пикантной бабенкой: могу сослаться на свидетельство сеньора Жиль
Бласа, который видел ее почти в то же время в Вальядолиде. У нее было еще
больше ума, чем красоты, и ни одна авантюристка не обладала таким талантом
подцеплять простаков. Но Камила не походила на тех прелестниц, которые
извлекают для себя пользу из подношений своих любовников. Не успевала она
общипать какого-нибудь богача, как делила добычу с первым приглянувшимся
ей рыцарем притона.
Мы влюбились друг в друга с первого взгляда и сходство вкусов так
скрепило наши узы, что вскоре и имущество стало у нас общим.
Правда, оно было невелико, и мы проели его в короткое время. К
несчастью, мы оба помышляли только о том, чтоб нравиться друг другу, и
совершенно не пользовались своим талантом жить на чужой счет. Но в конце
концов нужда разбудила наши дарования, усыпленные наслаждением.
- Любезный Рафаэль, - сказала мне Камила, - изменим тактику, друг мой:
перестанем хранить друг другу верность, которая нас разоряет. Вы можете
вскружить голову богатой вдове, а я сумею очаровать какого-нибудь старого
сеньора. Соблюдая верность, мы теряем два состояния.
- Прекрасная Камила, - отвечал я ей, - вы меня опередили: я собирался
сделать вам точно такое же предложение. Согласен, царица моя. Попытаемся
добиться полезных побед, чтоб поддержать нашу взаимную страсть. Наши
измены превратятся для нас в триумфы.
Заключив такое соглашение, мы принялись за дело. Сперва мы проявили
большую энергию без всякого толка. Камиле попадались только петиметры,
т.е. любовники, не имевшие ничего за душой, а мне - женщины,
предпочитавшие взимать, а не платить дань. Поскольку любовь отказывалась
служить нашим потребностям, мы прибегли к плутням и совершили их такое
множество, что слухи об этом дошли до коррехидора. Сей чертовски злой
судья приказал посадить нас под стражу; но альгвасил, который был
настолько же добр, насколько коррехидор был злобен, выпустил нас из
Мадрида за небольшую сумму. Мы направились в Вальядолид и поселились там.
Я снял дом для Камилы, которую во избежание скандала выдал за свою сестру.
Сперва мы держали свои таланты в узде и изучали почву, прежде чем
пуститься в какое-либо предприятие.
Однажды какой-то человек остановил меня на улице и, поклонившись весьма
учтиво, сказал:
- Вы не узнаете меня, сеньор дон Рафаэль? Я ответил ему отрицательно.
- А я отлично вас помню, - продолжал он. - Мне пришлось видеть вас при
тосканском дворе, где я был телохранителем великого герцога. Несколько
месяцев тому назад, - добавил он, - я оставил службу у этого государя и
приехал в Испанию с одним итальянцем, большим пройдохой. Вот уже три
недели, как мы в Вальядолиде, где поселились с двумя безусловно честными
малыми - одним кастильцем и одним галисийцем. Мы живем вместе трудами рук
своих, ублажаем свою утробу и развлекаемся, как принцы. Если вы хотите
присоединиться к нам, то мои собратья окажут вам любезный прием, ибо я
всегда считал вас галантным человеком, не слишком щепетильным от природы,
и членом нашего ордена.
Откровенность этого плута побудила меня ответить ему тем же.
- Раз вы говорите со мной начистоту, - сказал я, - то заслуживаете,
чтоб и я поступил с вами так же. Действительно, я не новичок в вашем
ремесле, и если б скромность позволила мне рассказать про свои геройства,
то вы увидели бы, что еще недооценили меня. Но, оставя похвальбу, скажу
вам только, что я принимаю ваше предложение и, став вашим компаньоном,
постараюсь всячески доказать, чего я стою.
Не успел я сказать этому пройдохе, что согласен пополнить ряды его
сотоварищей, как он отвел меня туда, где они находились, и познакомил с
ними. Там-то я впервые увидал прославленного Амбросио Ламела. Эти господа
проэкзаменовали меня по части искусства тонко присваивать добро ближнего.
Они пожелали убедиться, знаю ли я основы ремесла, но я показал им такие
штучки, о которых они не имели понятия и которые привели их в восторг. Они
еще больше изумились, когда, отозвавшись с пренебрежением о ловкости рук,
как о слишком трафаретном таланте, я сообщил им, что особенно искусен в
плутнях, требующих сообразительности. В доказательство я привел им
приключение с Херонимо де Мойадас, и по одному моему рассказу они признали
меня за такого выдающегося гения, что единогласно выбрали своим главарем.
Я блестяще оправдал их ожидания бесчисленным множеством мошенничеств,
которые мы совершили и в которых я был, так сказать, движущей пружиной.
Когда нам нужна была для подмоги актриса, то мы пользовались Камилой,
восхитительно исполнявшей роли, которые ей поручали.
В ту пору наш собрат Амбросио испытал желание повидать свою родину. Он
отправился в Галисию, заверив нас, что мы можем рассчитывать на его
возвращение. Выполнив свое намерение, он на обратном пути завернул в
Бургос, чтоб кое-чем поживиться, и один знакомый гостинник поместил его в
услужение к сеньору Жиль Бласу из Сантильяны, не преминув осведомить о
делах этого кавалера. Сеньор Жиль Блас, - продолжал дон Рафаэль, обращаясь
ко мне, - вы знаете, каким манером мы обчистили вас в вальядолидских
меблированных комнатах; не сомневаюсь, что вы заподозрили в Амбросио
главного организатора этой кражи, и вы были правы. Вернувшись в
Вальядолид, он разыскал нас, сообщил, где вы остановились, и наша теплая
компания построила на этом свой план. Но вам не известны последствия этого
похождения, - сейчас осведомлю вас о дальнейшем. Амбросио и я утащили ваш
чемодан и направились вдвоем на мулах по мадридской дороге, не заботясь ни
о Камиле, ни о наших собратьях, которые, вероятно, были крайне изумлены,
обнаружив на следующее утро наше исчезновение.
На другой день мы изменили свое намерение. Вместо того чтоб держать
путь на Мадрид, который я покинул не без оснований, мы поехали через
Себрерос и отправились в Толедо. По прибытии в этот город мы прежде всего
позаботились о том, чтоб одеться попристойнее, после чего, выдав себя да
братьев, уроженцев Галисии, путешествующих из любознательности, вскоре
втерлись в весьма приличное общество. Я настолько привык корчить из себя
важного барина, что люди легко этому верили, и так как проще всего
ослепить щедростью, то мы пустили всем пыль в глаза галантными
увеселениями, которые устраивали в честь дам. Среди женщин, которых я
встречал в Толедо, была одна, поразившая мое сердце. Она казалась мне
красивей и много моложе Камилы. Я захотел узнать, кто она, и мне сообщили,
что ее зовут Виолантой и что замужем она за кавалером, который,
пресытившись ее прелестями, гоняется за ласками одной приглянувшейся ему
куртизанки. Этого с меня было достаточно для того, чтоб сделать Виоланту
владычицей своих помыслов.
Она не замедлила обнаружить одержанную ею победу. Я следовал за ней
повсюду и совершал тысячи безумств с целью убедить свою даму, что горю
желанием утешить ее и вознаградить за неверность супруга. Красавица
предалась по этому поводу размышлениям, в результате каковых я, наконец,
имел удовольствие узнать, что мои притязания приняты с благосклонностью. Я
получил от нее письмецо в ответ на несколько моих записок, доставленных ей
одной из тех старушек, которые приносят столько пользы любовникам в
Испании и Италии. В этом письме дама сообщала, что ее муж каждый вечер
ужинает у своей возлюбленной и возвращается домой очень поздно. Нетрудно
было понять, что это означает. В ту же ночь я отправился под окна Виоланты
и завязал с ней нежнейший разговор. Расставаясь, мы условились беседовать
таким образом всякую ночь в определенный час, не пренебрегая прочими
романтическими возможностями, которые могли нам представиться в течение
дня.
До сих пор дон Балтасар - так звали супруга Виоланты - отделывался
довольно дешево; но я хотел любить физически, а потому отправился однажды
вечером под окна своей дамы с намерением сказать ей, что умру, если не
добьюсь от нее свидания в месте, более подходящем для пыла моей страсти,
на что она до этого не соглашалась. Но, придя туда, я повстречал на улице
человека, видимо, наблюдавшего за мной. Это оказался муж Виоланты.
Вернувшись раньше обычного от любезной ему куртизанки, он заметил подле
своего дома кавалера и, вместо того чтоб войти к себе, принялся
разгуливать взад и вперед по улице. Сперва я пребывал в нерешительности,
не зная, что предпринять. Но, наконец, я надумал заговорить с доном
Балтасаром, которого не знал и которому сам был неизвестен.
- Сеньор кавальеро, - сказал я ему, - не будете ли вы столь любезны
освободить мне улицу на эту ночь; я готов в другой раз оказать вам ту же
услугу.
- Сеньор, - отвечал он, - я собирался обратиться к вам с такой же
просьбой. Я влюблен в одну девушку, которую ее брат приказал строжайшим
образом стеречь; она живет в двадцати шагах отсюда. Мне хотелось бы, чтоб
никого не было на улице.
- Есть возможность, - отвечал я, - устроиться так, чтоб примирить наши
желания, ибо дама моего сердца, - добавил я, указывая на его собственный
дом, - живет вот здесь. По-моему, нам следовало бы даже вступить в союз,
если кто-либо вздумает на нас напасть.
- Отлично, - возразил он, - в таком случае я иду на свое свидание, а в
случае надобности мы поддержим друг друга.
С этими словами он удалился, но лишь для того чтоб лучше наблюдать за
мной, чему вполне благоприятствовала темнота ночи.
Что касается меня, то я, ничего не подозревая, подошел к балкону
Виоланты. Она вскоре появилась, и мы принялись беседовать. Я не преминул
настойчиво просить свою царицу о том, чтоб она назначила мне тайное
свидание в каком-нибудь подходящем месте. Она некоторое время противилась
моим настояниям, для того чтоб повысить ценность тех милостей, которых я
домогался, но затем, вынув из кармана записку, бросила ее мне и сказала:
- Ловите! Вы найдете в этом письме обещание, которого так назойливо от
меня добиваетесь.
Затем она удалилась, так как приближалось время, когда ее муж обычно
возвращался домой. Я спрятал цидульку и направился к тому месту, где, по
словам дона Балтасара, у него было назначено свидание. Но этот супруг,
поняв, что я нацеливаюсь на его жену, вышел мне навстречу и сказал:
- Ну как, сеньор кавальеро? Довольны ли вы своим приключением?
- Да, у меня есть для этого все основания, - отвечал я. - А как ваши
дела? Была ли любовь к вам благосклонна?
- Увы, нет! - возразил он, - проклятый брат моей красавицы неожиданно
вернулся из загородного дома, где должен был пробыть, по нашим расчетам,
до завтрашнего дня. Это препятствие лишило меня удовольствия, на которое я
рассчитывал.
Я и дон Балтасар рассыпались в заверениях взаимной симпатии и назначили
свидание на следующее утро на главной площади. Этот кавалер, расставшись
со мной, вернулся к себе и не подал Виоланте виду, что ему что-либо
известно. На другой день он утром отправился на главную площадь, а я
явился туда спустя несколько минут. Мы приветствовали друг друга в
любезнейших выражениях, столь же вероломных с одной стороны, сколь
искренних с другой. Затем коварный дон Балтасар доверил мне тайну своей
интриги с дамой, о которой говорил накануне. Он рассказал длинную басню,
сочиненную им, и все это для того, чтоб побудить меня, в свою очередь,
открыть ему, как мне удалось познакомиться с Виолантой. Я не преминул
попасться в эту западню и выложил все с величайшей откровенностью; я даже
показал ему полученную от нее записку и прочел ее содержание:
"Завтра буду обедать у доньи Инесы. Вы знаете, где она живет. Назначаю
Вам свидание в доме моей верной подруги. Не могу долее отказывать Вам в
этой милости, которую, как мне кажется. Вы заслужили".
- Да, - сказал он, - это послание сулит вам награду за пламенную
любовь. Поздравляю наперед с ожидающим вас счастьем.
Говоря это, он не смог сохранить полного спокойствия, но тем не менее
легко скрыл от меня свою тревогу и замешательство. Я так погрузился в
сладкие надежды, что и не думал наблюдать за своим конфидентом, который,
однако, был вынужден покинуть меня из боязни, как бы я не заметил его
волнения. Он побежал уведомить об этом происшествии своего шурина. Мне не
известно, что произошло между ними; знаю только, что дон Балтасар
постучался в двери доньи Инесы в то самое время, когда я находился с
Виолантой у этой дамы. Мы догадались, что пришел муж, и я удрал с заднего
крыльца, прежде чем он вошел в дом. Обе дамы, несколько смущенные
неожиданным появлением супруга, пришли в себя после моего исчезновения и
встретили дона Балтасара с величайшим бесстыдством, которое, несомненно,
навело его на мысль, что либо я удрал, либо меня спрятали. Не сумею
сказать, что именно он наговорил донье Инесе и своей жене, ибо это до меня
не дошло.
Между тем, все еще не подозревая, что дон Балтасар водит меня за нос, я
вышел от Инесы, осыпая проклятиями мужа моей красавицы, и направился на
главную площадь, где назначил свидание Ламеле. Но его там не оказалось. У
этого плута были свои маленькие делишки, и счастье улыбалось ему больше,
чем мне. Пока я его поджидал, явился с веселым видом мой коварный
приятель. Он подошел ко мне и осведомился у меня со смехом о моем свидании
с прелестной нимфой у доньи Инесы.
- Не знаю, - отвечал я, - какому ревнивому демону вздумалось испортить
мне удовольствие: в то самое время, как я, наедине со своей дамой,
заклинал ее составить мое счастье, муж - да сокрушит его небо! -
постучался в двери. Пришлось немедленно удрать. Я убежал с заднего
крыльца, посылая ко всем чертям этого докучливого дурака, расстроившего
все мои чаяния.
- Искренне скорблю за вас, - воскликнул дон Балтасар, которому мое
огорчение доставляло тайную радость. - Что за наглец этот муж! Советую вам
не щадить его.
- Да, да! - отвечал я, - не премину последовать вашему совету и
ручаюсь, что сегодня же ночью честь этого молодца подвергнется последнему
испытанию. Расставаясь со мной, его супруга сказала, чтоб я не терял
куража из-за таких пустяков и явился под ее окна раньше обычного, так как
она решила впустить меня к себе. При этом она посоветовала во избежание
какой-либо опасности прихватить на всякий случай для эскорта двух или трех
друзей.
- Какая осторожная дама! - сказал он. - Позвольте мне сопровождать вас.
- О, любезный друг! - воскликнул я, радостно обнимая дона Балтасара, -
премного вам обязан.
- Я сделаю даже больше, - добавил он. - У меня есть знакомый молодой
человек: это настоящий Цезарь. Я возьму его с собой, а с таким конвоем вам
нечего беспокоиться.
Я не знал, как мне благодарить своего новоявленного друга, великодушие
которого приводило меня в восторг. Наконец, я все же принял предложенные
мне услуги, и мы расстались, условившись встретиться с наступлением ночи
под балконом Виоланты. Он отправился к своему шурину, который и был тем
пресловутым Цезарем, а я до вечера разгуливал с Ламелой. Последний хотя и
удивлялся рвению, проявленному доном Балтасаром к моим интересам, но так
же, как и я, не возымел никаких подозрений. Мы сами очертя голову полезли
в ловушку. Признаюсь, что это было непростительно для таких людей, как мы.
Когда я заметил, что наступило время явиться под окна Виоланты, мы с
Амбросио направились туда, вооруженные добрыми рапирами. Там мы застали
мужа моей дамы в сопровождении другого человека, которые храбро нас
поджидали. Дон Балтасар подошел ко мне и, указывая на своего шурина,
сказал:
- Сеньор, вот кавалер, мужество которого я недавно вам расхваливал.
Войдите к вашей возлюбленной, и пусть никакая тревога не помешает вам
испытать полное блаженство.
После нескольких взаимных комплиментов я постучался в двери Виоланты.
Мне открыла какая-то особа, смахивавшая на дуэнью. Я вошел и, не обращая
внимания на то, что происходит за мной, направился в салон, где находилась
моя дама. Но, пока я приветствовал ее, оба предателя захлопнули за собой
дверь с такой быстротой, что Амбросио остался на улице, и, последовав за
мной, обнаружили свое настоящее лицо.
Сами понимаете, что пришлось потягаться с ними. Они напали на меня
одновременно, но я показал им, где раки зимуют. Я задал изрядную работу и
тому и другому, и они, наверное, пожалели, что не избрали более надежного
способа мести. Супруг пал, пронзенный моей шпагой. Шурин его, видя, что
тот вышел из строя, шмыгнул в двери, которые оказались открытыми, так как
дуэнья и Виоланта бежали во время нашего поединка. Я погнался за ним на
улицу, где встретил Ламелу, который, не добившись никакого толку от
промчавшихся мимо него женщин, не знал, что ему думать о долетевшем до
него шуме. Мы вернулись в гостиницу и, захватив лучшие свои пожитки, сели
на мулов и выбрались из города до наступления рассвета.
Было ясно, что это дело не останется без последствий и что власти
произведут в городе расследование, от которого нам не мешало уклониться.
Мы отправились ночевать в Вильярубия и пристали на постоялом дворе, куда
вскоре после нас завернул один толедский купец, державший путь в Сегорбе.
Он отужинал вместе с нами и рассказал нам про трагическое происшествие с
мужем Виоланты. Ему и в голову не приходило заподозрить нас в этой
проделке, так что мы смело задавали ему всякие вопросы.
- Господа, - сказал он нам, - я узнал об этом печальном событии сегодня
утром, когда собирался уезжать. Всюду разыскивали Виоланту, и мне сказали,
что коррехидор, который приходится родственником дону Балтасару, решил
принять самые энергичные меры, чтобы разыскать виновников убийства. Это
все, что я знаю.
Розыски, предпринятые толедским коррехидором, нисколько меня не
тревожили. Однако же я счел за благо немедленно покинуть Новую Кастилию. Я
рассудил, что в случае ареста Виоланты она признается во всем и укажет мои
приметы правосудию, которое не преминет послать за мной погоню. А потому
мы со следующего же дня стали из предосторожности избегать проезжих дорог.
К счастью, Ламела исколесил три четверти Испании и знал, какими окольными
путями безопаснее всего пробраться в Арагон. Вместо того чтоб прямо
направиться в Куэнсу, мы свернули в горы, находившиеся подле этого города,
и тропинками, известными моему проводнику, добрались до грота, походившего
на скит. Это тот самый, в котором вы вчера попросили у меня пристанища.
Пока я любовался окрестностями, являвшими прелестные виды, мой
сотоварищ сказал:
- Я был здесь шесть лет тому назад. В то время пещера эта служила
убежищем одному старому отшельнику, который отнесся ко мне милосердно и
разделил со мной свои запасы. Припоминаю, что это был святой человек и что
он держал мне речи, которые чуть было не отвратили меня от мирского житья.
Быть может, он еще жив; надо взглянуть.
С этими словами любознательный Амбросио слез с мула и вошел в пещеру.
Он пробыл там несколько минут и, вернувшись, позвал меня.
- Пойдите сюда, дон Рафаэль, - сказал он, - пойдите взглянуть на
трогательное зрелище.
Я тотчас же спешился. Мы привязали мулов к деревьям, и я последовал за
Ламелой внутрь грота, где увидал распростертого на лежанке старого
анахорета, бледного и умирающего. Белоснежная густая борода доходила ему
до пояса, а в руках он держал длинные переплетающиеся четки. При шуме,
произведенном нашим приходом, он приоткрыл глаза, которые уже смыкала
смерть, и, окинув нас взглядом, рек:
- Кто бы вы ни были, братья мои, да послужит вам в поучение зрелище,
что представляется вашим очам. Сорок лет пробыл я в миру и шестьдесят в
сей пустыне. Ах, сколь долгими кажутся мне годы, в кои предавался я
мирской суете, и, напротив, сколь краткими те, что я посвятил покаянию.
Увы! Боюсь, что подвижничество брата Хуана не достаточно искупило грехи
лиценциата дона Хуана де Солис.
С этими словами он испустил дух. Его смерть поразила нас. Такого рода
зрелища всегда производят некоторое впечатление даже на самых закоренелых
распутников. Но наше умиление длилось недолго. Мы быстро забыли поучения
старца и принялись обследовать инвентарь скита, что отняло у нас немного
времени, так как вся обстановка его состояла из того скарба, который вы,
вероятно, заметили в гроте. Не только меблировка, но и кухня брата Хуана
оставляла желать лучшего. Мы не нашли никаких припасов, кроме орехов и
нескольких весьма черствых корок ячменного хлеба, которых десны святого
старца, видимо, не могли раскусить. Я сказал "десны", так как мы заметили,
что он лишился всех зубов. Все, что находилось в этой уединенной обители,
все, что попадалось нам на глаза, наводило на мысль о святости доброго
анахорета. Одно только не вязалось с этим, а именно: мы обнаружили на
столе сложенную в виде письма бумажку, в которой брат Хуан просил того,
кто ее прочтет, отнести четки и сандалии епископу куэнсскому (*111). Мы
недоумевали, какую цель мог преследовать этот новоявленный отец-пустынник,
вздумав поднести подобный подарок своему преосвященному: такой поступок
явно оскорблял смирение и отличал в анахорете человека, желавшего быть
причисленным к сонму блаженных. Возможно, впрочем, что он сделал это по
простоте душевной, о чем судить не берусь.
В то время как мы беседовали на эту тему, Ламеле пришла на ум довольно
забавная мысль.
- Поселимся в этой пустыне, - сказал он. - Переоденемся отшельниками и
похороним брата Хуана. Вы сойдете за него, а я, под именем брата Антонио,
буду собирать подаяния в соседних городах и местечках. Во-первых, мы
укроемся от преследований коррехидора, так как ему едва ли вздумается
искать нас здесь, а кроме того, у меня есть в Куэнсе добрые знакомые, с
которыми мы можем проводить время.
Я одобрил эту курьезную затею не столько из-за соображений,
выставленных Амбросио, сколько из прихоти и желания разыграть такую
комедию. Вырыв могилу в тридцати или сорока шагах от грота, мы скромно
предали земле тело старого анахорета, сняв с него предварительную одежду,
т.е. простую рясу, перехваченную посередине кожаным пояском. Мы также
срезали ему бороду, чтоб сделать для меня подставную и после похорон
тотчас же вступили во владение пещерой.
В первый день мы питались скудно, так как нам пришлось довольствоваться
припасами покойного, но еще до рассвета Амбросио принялся за дело и
отправился в Торальву продавать наших мулов, откуда вернулся вечером,
нагруженный снедью и разными вещами, которые там приобрел. Таким образом,
мы раздобыли все, что нужно было для нашего маскарада. Амбросио сам сшил
себе шерстяную рясу и смастерил из конской гривы рыжую бородку, которую
так артистически прицепил к ушам, что всякий с божбой признал бы ее за
настоящую. Право, нет на всем свете человека ловче его. Он также привел в
порядок бороду брата Хуана и приладил ее к моему лицу, а шерстяной
коричневый треух прикрыл последние следы этой мистификации. Словом, наша
костюмировка была в полном порядке, и мы оказались так забавно
переряженными, что не могли без смеха смотреть друг на друга в облачении,
которое нам отнюдь не подобало носить. Помимо одежды брата Хуана, я
присвоил себе также его четки и сандалии, нисколько не терзаясь тем, что
лишил этого дара епископа куэнсского.
Прошло трое суток с тех пор, как мы поселились в пещере, и никто туда
не являлся; но на четвертый день к нам пришло двое крестьян. Они принесли
хлеба, сыру и луку покойнику, которого еще считали живым. Завидев
пришельцев, я бросился на нашу лежанку. Мне нетрудно было их обмануть, тем
более, что полумрак мешал им разглядеть как следует мое лицо, а кроме
того, я подделался, насколько возможно, под голос брата Хуана,
предсмертные слова которого мне удалось услыхать. У них не возникло
никаких подозрений по поводу нашей проделки. Они только подивились
присутствию в пещере второго отшельника; но Ламела, заметив их недоумение,
сказал с видом святоши:
- Не дивитесь, братья мои, тому, что видите меня в сей пустыне.
Покинувши скит свой в Арагоне, пришел я сюда, дабы пребывать при
преподобном и велемудром брате Хуане, понеже он в крайней своей старости
испытывает потребность в товарище, который принял бы на себя заботы об его
нуждах.
Поселяне рассыпались в бесконечных похвалах по поводу милосердия
Амбросио и заявили, что они будут рады похвастаться присутствием двух
святых подвижников в своей округе.
Вскинув на плечи большую торбу, которой не забыл обзавестись, Ламела
отправился в первый раз собирать подаяние в город Куэнсу, расположенный в
какой-нибудь миле от нашего жилища. Благодаря благочестивой наружности,
отпущенной ему природой, и искусству использовать ее, которым он владеет в
совершенстве, Амбросио не преминул побудить милосердных жителей к
пожертвованиям и наполнил свою торбу их щедротами.
- Сеньор Амбросио, - сказал я ему по его возвращении, - поздравляю вас
с счастливым талантом умилять христианские души. Клянусь богом, можно
подумать, что вы прежде были нищенствующим братом в ордене капуцинов!
- У меня были другие дела, помимо торбы, - отвечал он. - Знайте, что я
откопал некую нимфу, по имени Барбара, с которой хороводился в свое время.
Эта особа переменила образ жизни и ударилась в набожность, вроде нас с
вами. Она поселилась с двумя или тремя святошами, которые на людях являют
пример добродетели, а втайне ведут распутную жизнь. Сперва она меня не
признала. "Как, сеньора Барбара? - сказал я, - неужели вы не узнаете
одного из стариннейших друзей своих, вашего покорного слугу Амбросио". -
"Клянусь честью! сеньор Ламела, - воскликнула она, - никак не ожидала
встретить вас в этом облачении! Какими судьбами превратились вы в
отшельника?" - "Этого я вам сейчас объяснить не могу, так как мой рассказ,
пожалуй, затянется, - отвечал я, - но завтра вечером я приду к вам и
удовлетворю ваше любопытство. Я приведу также с собой своего товарища,
брата Хуана". - "Брата Хуана? - прервала она меня, - этого доброго
отшельника, который живет в скиту неподалеку от нашего города? Вы
смеетесь: ведь, говорят, ему за сто лет!" - "Правда, - отвечал я, - он
достиг этого возраста, но за последние дни сильно помолодел. Брат Хуан не
старше меня". - "Хорошо, - сказала Барбара, - пусть придет с вами. Вижу,
что тут кроется какая-то тайна".
На следующий день, как только стемнело, мы не преминули отправиться к
этим святошам, которые устроили для нашего приема обильный ужин. Там мы
прежде всего скинули бороды и отшельнические одеяния, после чего без
всяких околичностей объявили нашим принцессам, кто мы такие. Как бы боясь
отстать от нас в откровенности, они, со своей стороны, показали, на что
способны мнимые праведницы, когда сбрасывают маску. Мы провели почти всю
ночь за столом и отправились в пещеру только перед самой зарей. Вскоре
после того мы снова вернулись к ним или, точнее говоря, возвращались туда
в течение трех месяцев и проели с этими милыми созданиями больше двух
третей нашей наличности. Но какой-то ревнивец, пронюхавший всю
подноготную, уведомил правосудие, которое должно сегодня посетить грот,
чтоб нас захватить. Вчера, собирая подаяние в Куэнсе, Амбросио встретил
одну из наших святош, которая передала ему записку и сказала:
- Одна моя приятельница написала мне вот это письмо, которое я хотела
переслать вам с нарочным. Покажите его брату Хуану и примите нужные меры.
Это та самая записка, господа, которую Ламела вручил мне в вашем
присутствии и которая побудила нас немедленно покинуть наше уединенное
жилище.
ГЛАВА II. О совете, который держал дон Рафаэль со своими
слушателями, и о приключении, случившемся с ними, когда
они вознамерились выбраться из лесу
Когда дон Рафаэль закончил свое повествование, показавшееся мне
несколько длинным, дон Альфонсо заявил из вежливости, что оно доставило
ему большое развлечение. После этого сеньор Амбросио взял слово и,
обращаясь к своему собрату по плутням, сказал:
- Дон Рафаэль, не забудьте, что солнце уже садится. Не пора ли нам
обсудить, как быть дальше? Что касается меня, - продолжал Ламела, - то я
полагаю за лучшее, чтоб мы, не теряя времени, пустились в путь, добрались
еще сегодня ночью до Рекены, а завтра перемахнули в Валенсийское
королевство, где дадим простор нашим талантам. Предвижу, что мы там
изрядно поживимся.
Дон Рафаэль, веривший в непогрешимость предчувствий Ламелы,
присоединился к этому предложению. Что касается дона Альфонсо и меня, то,
подчинившись руководству этих двух честных молодцов, мы молча дождались
результата их совещания.
Таким образом было постановлено двинуться по рекенской дороге, и мы
приготовились к этому переходу. Усладив себя такой же трапезой, как и
утром, мы навьючили на лошадь бурдюк и остатки нашей провизии. Затем,
пользуясь наступившей ночной темнотой, обеспечивавшей нам безопасное
продвижение вперед, мы вознамерились выйти из лесу. Но не успели мы
сделать и ста шагов, как обнаружили между деревьями свет, заставивший нас
серьезно призадуматься.
- Что б это могло означать? - сказал дон Рафаэль. - Не ищейки ли это
куэнсского правосудия? Может быть, их пустили по нашим следам и они, учуяв
нас в этом лесу, рыщут за добычей?
- Не думаю, - возразил Амбросио, - скорее всего, это - путешественники.
Наверное, их застигла ночь, и они забрались в лес, чтоб дождаться зари.
Возможно, однако, что я ошибаюсь, - добавил он, - пойду проверить.
Побудьте все трое здесь, я моментально вернусь.
С этими словами он идет по направлению к свету, который мерцает
неподалеку, медленно раздвигает листья и ветки, мешающие ему продвигаться,
и всматривается со всей тщательностью, которой, по его мнению, заслуживает
дело.
Он увидал на траве вокруг свечи, воткнутой в кочку, четырех людей,
доедавших пирог и приканчивавших довольно изрядный бурдюк, к которому они
прикладывались вкруговую. Он заметил также в нескольких шагах от них даму
и кавалера, привязанных к деревьям, а немного поодаль дорожную карету,
запряженную двумя мулами в богатых попонах. Ему тотчас же пришло на ум,
что закусывавшие люди были грабителями, а подслушав их беседу, он убедился
в правильности своего предположения. Четверо разбойников обнаруживали
равное желание обладать дамой, попавшейся им в руки, и собирались тянуть
жребий по поводу того, кому она достанется. Получив эти сведения, Ламела
вернулся к нам и подробно передал все, что видел и слышал.
- Господа, - сказал тогда дон Альфонсо, - возможно, что дама и кавалер,
которых грабители привязали к деревьям, особы высокого звания. Допустим ли
мы, чтоб они стали жертвой жестокости и насилия со стороны этих
разбойников? Послушайтесь меня: нападем на них и пусть они погибнут под
нашими ударами.
- Согласен, - сказал дои Рафаэль. - Меня одинаково легко подбить как на
хороший, так и на дурной поступок.
Амбросио, с своей стороны, также заявил, что охотно окажет содействие в
столь похвальном предприятии, за которое, как он думает, нас отлично
вознаградят. Должен сказать, что в данном случае опасность меня нисколько
не пугала и что никогда еще ни один странствующий рыцарь не проявлял
большего рвения служить прекрасным дамам. Но, не желая скрывать истину,
замечу, что риск был, действительно, невелик, так как согласно донесению
Ламелы оружие разбойников, сложенное в кучу, валялось в десяти -
двенадцати шагах от них, а это позволяло нам легко осуществить свое
намерение. Мы привязали нашего коня к дереву и тихонько подкрались к
месту, где сидели разбойники. Они беседовали с большим жаром и сильно
шумели, что позволило нам застать их врасплох. Мы завладели их оружием,
прежде чем они успели нас заметить, а затем, выстрелив по ним в упор,
уложили всех четверых.
Во время этой пальбы свеча потухла, так что мы очутились в темноте. Это
не помешало нам отвязать мужчину и женщину, которые так перепугались, что
были не в силах поблагодарить нас за оказанную помощь. Правда, они еще не
знали, смотреть ли на нас как на избавителей, или как на новых бандитов,
отбивших их у других вовсе не для того, чтоб обращаться с ними лучше. Но
мы успокоили пленников, сказав, что проводим их до постоялого двора,
находившегося, по уверениям Амбросио, в полумиле от леса, - где они смогут
принять все нужные меры предосторожности, чтоб безопасно доехать туда,
куда они направлялись. После этого заверения, которым они, казалось,
остались очень довольны, мы усадили их в карету и вывели ее из леса, держа
мулов под уздцы. Наши анахореты обшарили карманы побежденных, после чего
мы отправились за конем дона Альфонсо и прихватили также лошадей
разбойников, которые оказались привязанными к деревьям неподалеку от места
битвы. Уведя таким образом всех лошадей, мы последовали за Амбросио,
который сел верхом на мула, чтоб вести карету на постоялый двор, куда мы
прибыли, однако, не раньше, чем через два часа, хотя он уверял, что это
недалеко.
Мы громко постучали в ворота. Все в доме уже спали. Хозяин и хозяйка
поднялись впопыхах, но нисколько не сетовали на нарушение ночного покоя
при виде кареты, сулившей им гораздо больше барыша, чем оказалось на деле.
Вмиг весь постоялый двор засверкал Огнями. Дон Альфонсо и прославленный
сын Лусинды подали руку кавалеру и даме, чтоб помочь им выйти из кареты, и
даже сопутствовали им до самой комнаты, куда проводил их хозяин. Затем
последовали взаимные комплименты, и мы были немало поражены, услыхав, что
освободили самого графа Полана и дочь его Серафину. Трудно описать, сколь
велико было изумление дамы, а равно и дона Альфонсо, когда они узнали друг
друга. Граф, отвлекшись разговором с нами, не обратил на это никакого
внимания. Он принялся рассказывать, каким образом напали на него
разбойники и как, убив форейтора, пажа и камердинера, они захватили его
вместе с дочерью. В заключение он заявил, что питает к нам величайшую
признательность и что если мы захотим навестить его в Толедо, где он будет
через месяц, то сумеем убедиться, благодарный ли он человек или
неблагодарный.
Дочь этого сеньора также не забыла поблагодарить нас за благополучное
освобождение, после чего я и дон Рафаэль рассудили, что доставим
удовольствие дону Альфонсо, если дадим ему возможность втихомолку
поговорить с юной вдовой, а потому принялись всячески занимать графа
Полана.
- Прекрасная Серафина, - прошептал дон Альфонсо своей даме, - я более
не сетую на судьбу, которая принуждает меня вести жизнь человека,
изгнанного из общества, коль скоро я имел счастье содействовать оказанной
вам услуге.
- Как? - отвечала она ему со вздохом, - так это вы спасли мне жизнь и
честь? Значит, вам отец мой и я обязаны столь многим! Ах, дон Альфонсо,
зачем убили вы моего брата?
Тут она умолкла, но он понял по ее словам и по тону, которым они были
сказаны, что если он сам был безумно влюблен в Серафину, то и она любила
его не меньше.
КНИГА ШЕСТАЯ
ГЛАВА I. О том, что предприняли Жиль Блас и его спутники после
того, как покинули графа Полана, а также о важном предприятии,
задуманном Амбросио, и о том, как оно было осуществлено
Проведя добрую половину ночи в благодарственных излияниях по нашему
адресу и в заверениях, что мы можем рассчитывать на его признательность,
граф Полан позвал хозяина, чтоб посоветоваться с ним о том, как безопаснее
всего проехать в Турис, куда он намеревался держать путь. Мы предоставили
это