добиваться связи, вводя эпизоды, каких не мог найти в оригинале, и добавлять от себя то, что, по его мнению, содействовало достоинству и изяществу сочинения, вычеркивая отдельные места, смягчая обстоятельства, очищая язык - короче говоря, изменяя то, что он считал слишком простым или слишком грубым для современного уха, и возвышая то, что, по его мнению, было ниже уровня хорошей поэзии". {Report, p. 152.} Тут же комитет оговаривался, что не может определить степени вольностей, допущенных Макферсоном. Действительно, при том уровне изучения гэльских древностей такой возможности еще не было. Выяснением этого вопроса и занялись последующие исследователи. Надо иметь в виду, что манера обращения Макферсона со своими источниками, как определил ее комитет, в известной мере была вообще присуща переводческому искусству XVIII в. Тогда, особенно в области поэзии, требовалось не столько воссоздание конкретного иноязычного произведения индивидуального автора, сколько создание на его основе нового произведения, наиболее приближенного к эстетическому идеалу, как понимал его переводчик. Преобразование оригинала с целью "улучшения" было его неоспоримым правом. Весьма вольной переделкой был уже упоминавшийся выше перевод Джерома Стоуна, привлекший, возможно, внимание Макферсона к гэльской поэзии. Достаточно сказать, что вместо оригинального заглавия "Смерть Фраоха" он именовался "Элбин и дочь Мея". {См. сопоставление оригинала и перевода: Report, Appendix, p. 99-117.} Впрочем, самый ранний опыт Макферсона вообще не был переводом. История о гибели Оскара и Дермида, которую он показал Хоуму, а затем издал в числе "Отрывков старинных стихотворений" (под номером VII), на самом деле не имеет гэльского прототипа. Она целиком сочинена Макферсоном и лишь стилизована, согласно его представлениям, в духе народной баллады. {См.: Fitzgerald R. P. The style of Ossian, p. 27-31. - Впоследствии, обнаружив, что фольклорная традиция иначе повествует о смерти Оскара, сына Оссиана, он. изложил в "Теноре" новую версию его гибели и поместил отрывок VII в приложении, заявляя, что речь здесь идет о другом Оскаре - сыне Карута (см. выше, с. 179).} Так он поступал и дальше: из шестнадцати "отрывков" только для двух удалось найти реальные фольклорные прототипы. Уже тогда он превратил ирландского вождя и национального героя Финна в шотландского короля Фингала (имя, не встречающееся в древних памятниках, равно как и название его королевства - Морвен и резиденции - Сельма), и план эпической поэмы о нем уже, видимо, сложился в его голове. {В предисловии к "Отрывкам" Блэр уже излагал (разумеется, со слов Макферсона) содержание эпической поэмы, будто бы существующей в горной Шотландии: "Тема ее - вторжение в Ирландию Свартана, короля Лохлина, как именовалась Дания на эрском языке. Кухулад, полководец или вождь ирландских племен, извещенный о вторжении, собирает свои войска. Он держит совет, и битва разгорается. Но после нескольких неудачных схваток ирландцы терпят поражение. Наконец, на помощь Кухуладу прибывает на своих судах Фингал, король Шотландии, названной в этой поэме "Пустыня холмов". Он изгоняет датчан из страны и с победой возвращается домой" (Fragments, p. VII-VIII).} Не исключено, правда, что поначалу он действительно верил в возможность существования подобного эпоса, однако вскоре, конечно, убедился в неосновательности своих надежд. И тогда он принялся сам создавать "Фингала" - основное произведение своей жизни - так, как, по его разумению, должна была выглядеть гэльская эпопея. Однако он никогда не утверждал, что нашел ее в целом виде. В предисловии к первой публикации он даже намекал на ее составной характер, замечая: "Некоторые господа в горной стране и на островах великодушно помогали мне, насколько это было в их силах, и только благодаря их содействию я смог завершить эпическую поэму". {Fingal, р. [X]. - Впоследствии Блэр в письме к Генри Маккензи от 20 декабря 1797 г. указывал, что, насколько ему известно, в больших произведениях Макферсон "мог сочетать и объединять отрывки, которые находил рассеянными и разных местах" (Report, Appendix, p. 61).} Создавая эпопею, Макферсон обращался к тем самым балладам ирландского происхождения (бытовавшим и в Шотландии), от которых затем декларативно отрекся. При этом он объединял мотивы кухулинского и оссиановского циклов, доводя тем самым до логического завершения тенденцию, уже намечавшуюся в фольклорной традиции. Исследования показали, что в "Фингале" он использовал в разной мере не менее десятка баллад. Главная сюжетная линия была составлена с помощью баллад о Гарве мак Старне и о Магнусе, другие баллады послужили материалом для отдельных эпизодов и частных мотивов. {См.: Thomson, p. 14.} Различался и самый метод использования. Иногда это был перевод разной степени вольности, иногда пересказ, а иногда просто тематическое заимствование. Приведем несколько примеров. Для первой книги "Фингала" Макферсон воспользовался балладой о встрече Гарва мак Старна с Кухулином. {О знакомстве Макферсона с этой балладой свидетельствует его письмо к Дж. Маклагану от 16 января 1761 г. (см.: Report, Appendix, p. 154).} Баллада эта начинается строфой-обращением привратника к Кухулину: "Вставай, пес Тары, {Прозвище Кухулина.} я вижу несказанное число кораблей; волнующееся море полно судами чужеземцев". На это Кухулин отвечает следующей строфой: "Лжешь ты, прекрасный привратник, лжешь ты ныне и всегда; это лишь великий флот Мея, идущий нам на помощь". {Цит. по: Тhоmsоn, р. 16.} Если сравнить с этими строфами самое начало "Фингала" (см. выше, с. 16-17), обнаруживается несомненное сходство. "Тура" Макферсона - это "Тара" баллады. В обоих случаях вестник сообщает о приближении множества судов, а Кухулин не верит, полагая, что это близится ему помощь. Соответствие проявляется даже в частностях. В "Фингале" Кухулин говорит: "Ты вечно трепещешь", в балладе: "Лжешь ты ныне и всегда"; Макферсон лишь смягчил простонародную грубость. {Начало кн. I "Фингала" сперва печаталось в "Отрывках" (под номером XIII); там противник именовался Garve (см.: Fragments, p. 59-60), что ясно указывает на его связь с Garbli. В "Фингале" он уже назван Свараном.} Соответствия книги I "Фингала" и баллады проявляются и в дальнейшем обсуждении героями создавшегося положения. {См.: Thomson, р. 17-18.} Затем в балладе Кухулин приглашает Гарва на пир, тот принимает приглашение и с непомерным аппетитом ест и пьет за сто человек. В "Фингале", в самом конце книги I, Кухулин тоже посылает приглашение противнику, но Сваран отказывается, тем более что он утомлен дневной битвой. В балладе же пир предваряет битву, в ходе которой Кухулин убивает врага. Но Макферсон должен был сохранить жизнь Сварану, ибо тому еще предстояло действовать до конца поэмы. Так он подчинял заимствованный материал своему сюжетному плану. Подобное обращение с источником проявляется и в книге II поэмы, где Макферсон привлек уже другую балладу - о датском захватчике Магнусе (отзвуки этой баллады обнаруживаются и дальше - в книгах IV, V, VI). В начале ее охотящиеся фении видят в море тысячи парусов. Финн посылает своего сына Фергуса узнать, чего хотят чужеземцы, и получает ответ. Баллада повествует об этом так. "Что привело свирепое войско из царства Лохлина с его древним оружием? Не за тем ли пришел ваш вождь из-за моря, чтобы умножить число фениев?" "Из рук твоих, о гостеприимный Фергус, хоть высоко ты почитаешь фениев, мы не примем дани, пока не получим пса Брана и не заберем у Финна его жену". "Фении дадут жестокий бой вашему народу, прежде чем вы получите Брана, и Финн даст жестокий бой вам, прежде чем вы получите его жену". Фергус, мой брат, воротился, и был он прекрасен, как солнце, спокойно поведал он свой рассказ, хоть глас его был громок и величав. "Там на берегу король Лохлина, и к чему мне скрывать это? И он не уйдет без борьбы, если не завладеет вашей женой и вашим псом". "Никогда же отдам я своей жены ни единому человеку под солнцем, и тем более не отдам я Брана, пока смерть не войдет в его пасть". {Цит. по: Smart, p. 110-111.} Обратившись к балладе, Макферсон, разумеется, отбросил начало, поскольку в его повествовании лохлинское войско уже высадилось на ирландскую землю. Роль Финна он передал Кухулину, Магнуса - Сварану, а посредником между ними стал посланец Сварана Морла (см. выше, с. 30-31). Сравнение отрывков наглядно показывает, как украшал Макферсон по своему вкусу балладный текст. Новые эпитеты и сравнения: "равнины любезные", "супруга высокогрудая, дивно-прекрасная", уподобленная "солнечному лучу Дунскеха", "пес быстрее ветра" и т. п. - все это принадлежит Макферсону, без подобных прикрас повествование казалось ему скудным и убогим. Величавая простота народной поэзии была чужда его эстетике. Макферсону случалось переводить и точнее. Исключительный в его практике пример такого перевода содержится в начале книги IV "Фингала"; это рассказ Оссиана, как он завоевал Эвиралин (см. выше, с. 44). Здесь переводчик действительно старался держаться близко к подлиннику (в той мере, конечно, в какой он понимал гэльский оригинал). {См. сопоставительный разбор: Thomson, p. 31-39.} И все же "красоты" нет-нет да прорывались в его текст. Так, в самом начале скорбное восклицание Оссиана: "Я был доблестный воин иного склада, хоть ныне я старый воин", в переводе превратилось: "Дочь снежнорукая! Я не был печален и слеп, я не был беспомощен и безутешен, когда Эвиралин любила меня". Но обычно Макферсон отклонялся от своих источников весьма значительно. Наглядным примером может служить рассказ Кухулина в книге II "Фингала" о том, как он убил своего друга Ферду. Занимающий немногим более страницы (см. с. 33-34), он представляет собою здесь всего лишь проходной эпизод. Между тем в основе его лежит обширная ирландская эпопея "Похищение быка из Куальнге". {См. русский перевод (А. А. Смирнова) основного эпизода эпопеи - "Бой Кухулина с Фердиадом" (Ирландские саги. 2-е изд. Л.-М., 1933, с. 133-172).} Составляя как бы ее конспект, Макферсон изменил некоторые частности, чтобы подогнать рассказ к своему сюжету, а главное, изменил до неузнаваемости самый дух произведения. {См.: Thomson, p. 26-28.} Вольно он поступил и с описанием колесницы Кухулина, которое нашел в одной из баллад и включил в книгу I "Фингала" (см. выше, с. 22-23). Священник Д. Маклауд, в чьем доме он знакомился с балладой, писал позднее Блэру, что Макферсон "не взял описания целиком, и его перевод (при всей живости и привлекательности) настолько уступает оригиналу в изображении коней и колесницы Кухулина, их сбруи и украшений и т. д., что ни в каком другом месте его переводов не проявляется с такой очевидностью то, что таланты Макферсона и Оссиана не равны". {Report, Appendix, p. 29.} И все же по сравнению с "Теморой" связь "Фингала" с народными балладами была значительной. Успех, видимо, вскружил Макферсону то лову, и, приступая к "Теморе", он уже был уверен, что может самостоятельно создавать эпическую поэму в духе Оссиана. Только первая книга "Теморы" строилась на основе баллады о битве при Гавре, повествующей о гибели Оскара и разгроме фениев. При этом Макферсон значительно преобразовал исходный сюжет, ибо решительное поражение Фингаловой рати никак не отвечало общей тенденции его эпоса. Но эта книга "Теморы" сперва печаталась самостоятельно, в числе малых поэм, следовавших за "Фингалом". Первой книгой она стала лишь потом, в эпической поэме, когда за нею последовали еще семь. Эти последние были уже по-видимому, полностью сочинены Макферсоном, и в итоге эпопея в целом получилась несравненно туманнее и аморфнее "Фингала". Что касается малых поэм, то фольклорные источники разной степени близости установлены для пяти из них: "Битва при Лоре", "Картон" "Карик-тура", "Дар-тула" и "Кальтон и Кольмала". {См.: Thomson, p. 42-58.} В "Картоне", на пример, использована ирландская версия известного фольклорного сюжета об отце, убивающем в поединке неузнанного сына (ср. персидскую поэму "Зораб и Рустем" или немецкую "Песнь о Гильдебранде"). В ирландской балладе Кухулин убивает Конлаха, своего сына, зачатого в время чужеземных странствий, который прибыл в Ирландию на поиск отца. Лаконичную балладу Макферсон значительно распространил, произвел характерные для его манеры вставки вроде рассказа Фингал о развалинах Балклуты и заключительного гимна солнцу, который о сам же уподобил обращению Сатаны к солнцу в книге IV "Потерянного рая" Мильтона (см. выше, с. 99). Значительным изменениям подверглась преобразованная в "Битву при Лоре" ирландская баллада "Великое бедствие фениев". Во втором из своих "рассуждений" Макферсон сам на нее ссылался, признавая, что она рассказывает о том же событии, что и его поэма, основанная будто бы на параллельной шотландской балладе. Он приводил даже первую строфу ирландской версии: "Однажды, когда Патрик, несклонный читать псалмы, выпивал в своем жилье, он решил отправиться в дом Оссиана, сына Фингала, чьи высокие речи ему нравились". "Этот святой, - иронизировал Макферсон, - иногда пренебрегал суровыми запретами своего призвания, пил вволю и так согревал свою душу вином, дабы внимать с приличествующим восторгом поэмам своего тестя". {Temora, p. XXVI. Согласно некоторым ирландским балладам, св. Патрик был женат на дочери Оссиана.} Разумеется, подобное гротескное начало никак не укладывалось в стилистическую систему Макферсона, и он начинал свою поэму в ином тоне - торжественным обращением к безымянному миссионеру: "Сын далекой земли, обитатель сокровенной кельи!" и т. д. (см. выше, с. 81). {Макферсон вообще отрицал возможность встречи Оссиана с Патриком, поскольку это означало бы, что бард дожил до 250 лет (см.: Temora, p. XXV).} Вполне вероятно, что названные произведения не исчерпывают числа оссиановских поэм Макферсона, так или иначе восходящих к фольклорным источникам. Не исключено также, что в отдельных случаях Макферсон располагал и более близкими к его поэмам версиями, нежели те, что позднее зафиксировали кельтологи. Систематический сбор гэльского фольклора начался значительно позже его экспедиций, {Характерно, что даже Шоу, обнаружив памятники, не похожие на то. что он искал, не потрудился их записать.} и иные баллады и саги могли быть к тому времени уже утрачены. Тем не менее возможность отдельных поправок и уточнений не меняет общего вывода. Совершенно очевидно, что Макферсон опирался на материалы фольклорной традиции, когда создавал свои большие и малые поэмы Оссиана. Он как бы держал их в голове, но независимо от того, насколько близко следовал он своему источнику (здесь диапазон достаточно велик - от довольно верного перевода до самостоятельного сочинения), писал он в соответствии с собственной поэтической системой, созданной, правда, с ориентацией на стиль гэльских баллад, но еще более приспособленной к требованиям преромантической эстетики XVIII в. Недостаточно зная старину, да и самые фольклорные памятники, он допускал множество ошибок. Мы уже отмечали, что в отличие от подлинного древнего эпоса в его поэмах отсутствует конкретное изображение материального быта. По его воле кельтские воины облечены в доспехи, каких исторические кельты не имели, стреляют из луков, в действительности у них не существовавших, странствуют по морям, которых на самом деле избегали, и т. д. Изобретением Макферсона были все эти многочисленные девы в доспехах, сопровождающие своих любимых: эпическая традиция таких не знала. В старинной балладе "Изгнание сыновей Уснеха", {См. русский перевод: Ирландские саги, с. 59-73.} положенной в основу "Дар-тулы", он нашел пример самоубийства героини Дейрдре после гибели ее возлюбленного. Здесь это был исключительный случай, но Макферсон сделал его правилом: у него все героини либо кончают с собой, либо просто умирают, получив весть - правдивую или ложную - о смерти любимого. Чуждым фольклору были и сверхъестественные существа, которыми он населил поэмы Оссиана согласно представлениям своего времени о правильном эпосе. Духи, пролетающие у него в облаках и туманах чуть ли не на каждой странице, не имеют ничего общего с призраками в балладах или сагах, где они являются редко, только тогда, когда их вызывают, и при этом столь же материальны, как и живые люди. С другой стороны, рационалистическое мышление Макферсона заставило его отказаться от всякого рода лесных нимф и эльфов, обычных в сказаниях фенианского цикла. {См.: Nutt, p. 21-22.} Не находя в гэльском эпосе нужных ему и в то же время привычных образов, оборотов, мотивов, он свободно создавал их, опираясь на хорошо известные каждому культурному англичанину его времени источники: Библию, "Илиаду" Гомера, "Энеиду" Вергилия, "Потерянный рай" Мильтона. В первых изданиях "Фингала" он даже помещал примечания с соответствующими ссылками, но в "Теморе" уже воздержался от них поскольку они обличали заимствования, что было замечено критиками. {Впоследствии шотландский историк Малькольм Ланг посвятил этим заимствованиям Макферсона специальное исследование: "An historical and critical dissertation on the supposed authenticity of Ossian's poems", которое напечатал в приложении к своей "History of Scotland" (vol. II. London, 1800, p. 377-453). В 1805 Лэнг выпустил в Эдинбурге новое издание "Поэм Оссиана" (с приложением "Отрывков старинных стихотворений" и поэтических произведений Макферсона), где в примечаниях отмечал все подобные параллели. При атом он явно перестарался и нередко толковал как заимствование случайное сходство.} Даже пронизывающий "Поэмы Оссиаиа" меланхолический тон являлся в большей мере проявлением сентиментализма XVIII века, нежели воссозданием традиционных особенностей источников. Правда, в подлинных балладах цикла встречаются жалобы Оссиана, пережившего фениев. Так, в одной из них он восклицает: "Слаба в эту ночь моя десница, сила моя уже не та, что была; немудрено, что мне приходится скорбеть, - я бедный, старый последыш". {Цит. по: Smart, p. 75.} Тем не менее не эти жалобы определяют общий характер баллад, в целом бодрых и жизнерадостных. Герои же Макферсона - сентименталисты его времени, упивающиеся "радостью скорби". И окутывающая его поэмы атмосфера тумана, мрака, одиночества и уныния отвечала современным ему эстетическим запросам. К тому же в ней проявились и чисто шотландские настроения, возобладавшие в стране после поражения 1745 г., которое несомненно повлияло на создание нового оссианического эпоса. Ведь в самой основе интереса шотландских литераторов к кельтской старине (а именно этот интерес вольно или невольно стимулировал деятельность Макферсона) лежало стремление взять хотя бы моральный реванш по отношению к англичанам. {См.: McDiarmid M. P. "Ossian" as Scottish epic. - Scottish literary news, 1973, vol. Ill, N 3, p. 4-9 (Ossian number).} Конечно, правы исследователи, которые утверждали, что "Поэмы Оссиана" в такой же мере являются творением Макферсона, как "Потерянный рай" - при всей его зависимости от Библии - творением Милтона. {См.: Nutt, p. 2.} В сущности, в пространных примечаниях (особенно к "Теморе"), которых Макферсон восхвалял эпическое искусство Оссиана, он раскрыл собственную поэтику. Итак, что сделал Макферсон, как он обращался своими источниками, в основных чертах ясно. Неясно лишь, каковы были внутренние его побуждения. В этом вопросе мнения исследователей расходятся. Томсон, например, считает, что поначалу Макферсон не имел намерения прибегать к обману и только, побуждаемый окружающими его литературными авторитетами, Хоумом, Блэром и другими, был вынужден встать на путь мистификации, сойти с которого уже не мог под угрозой разоблачения. {См.: Thomson D. "Ossian" Macpberson and the Gaelic world of the eighteenth century. - Aberdeen university review, 1963, vol. XL, N 129, p. 12.} Напротив, Смарт утверждал, что мистификация была задумана с самого начала, и своими демонстративными отказами Макферсон сознательно провоцировал шотландских литераторов, чтобы они его уговаривали. {См.: Smart, p. 207-208.} Где находится истина, сейчас уже, видимо, невозможно установить, да это и не так существенно. Несомненно лишь, что после провала своего "Шотландского горца" Макферсон искал способа выдвинуться в литературном мире, человек он был самолюбивый, желавший прославиться во что бы то ни стало. Его познания (притом довольно скромные) в области гэльского фольклора и пробуждающийся в литературе интерес к народному творчеству, к национальной старине, наконец, патриотические устремления - все это побудило его к созданию своих переводов-имитаций. Именно иллюзия древности была непременным условием успеха его Оссиана. Это хорошо понимал и его противник Джонсон, сказавший как-то о "Фингале": "Будь он действительно древним творением - подлинным образом того, как люди думали в то время, это был бы первоклассный памятник старины. А как современное произведение он - ничто". {Boswell J. The life of Samuel Johnson, vol. II, p. 343.} И поэтому Макферсону ничего не оставалось, как всеми силами препятствовать прояснению истины. Тем временем известность его Оссиана проникла в другие страны. Тотландские, английские и ирландские национальные пристрастия, противоречия и конфликты, подогревавшие оссиановскую полемику, вне Британских островов мало кого волновали. Зато в Европе находили живой отклик те особенности макферсоновской оссианической поэзии, которые отвечали новым преромантическим тенденциям в литературе, - обращение к национальному прошлому, к неприкрашенной природе, к простой нецивилизованной жизни, народным сказаниям, выдвижение на первый план естественного чувства, предпочтительно скорбного, меланхолического и т. д. С другой стороны, в своем "Оссиане" Макферсон сумел в известной мере приноровить эти новые тенденции к каноническим принципам (недаром классик Блэр стал его приверженцем), и это облегчало усвоение и распространение его прозаических поэм не только в Великобритании, но и за ее пределами. {См. общий обзор: Van Tieghem P. Ossian et l'ossianisme au XVIIIe siecle. - In: Van Tieghem P. Le preromantisme. Etudes d'histoire litteraire europeenne. Paris, 1924. p. 195-287.} В предисловии к изданию 1773 г. Макферсон с законной гордостью писал: "Энтузиазм, с каким эти поэмы были приняты за границей, служит вознаграждением за ту холодность, с которой некоторые демонстративно отнеслись к ним дома. Все просвещенные народы Европы перевели их на свои языки". {Poems, vol. I, p. V-VI.} Конечно, с присущим ему тщеславием он преувеличивал, говоря о "всех просвещенных народах, Европы". Однако действительно в трех странах, игравших наибольшую роль в культурной жизни европейского континента, - Франции, Германии, Италии - его Оссиан к тому времени переводился. Французские переводы "Отрывков" начали появляться в 1760-1761 гг., а немецкие - в 1762, после чего в Германии стали переводить и поэмы, причем полный немецкий перевод "Фингала", выполненный Альбрехтом Виттенбергом, был опубликован в 1764 г. Годом раньше итальянский ученый и поэт Мелькиор Чезаротти выпустил стихотворный перевод "Поэм Оссиана, сына Фингала", снабдив его множеством примечаний, где, в частности, ставил шотландского барда выше Гомера. {Poesie di Ossian figlio di Fingal antico poeta celtico ultimamente scoperte e tradotte in prosa inglese da Jacopo Macpherson, e da quella transportate in verso italiano dall' Ab. Melchior Cesarotti con varie annotazioni de' due traduttori. Padova, [1763].} По-видимому, все-таки с наибольшим энтузиазмом Оссиан был встречен в Германии (куда, между прочим, он попал одновременно и был воспринят параллельно с "Новой Элоизой" Руссо). {См.: Tombo R. Ossian in Germany. Bibliography, general survey, Ossian's influence upon Klopstock and the Bards. New York, 1901; Horstmeyer R. Die deutsche Ossianiibersetzungen des XVIII. Jahrhunderts. Greifswald, 1926.} Здесь в феодально раздробленной стране конституционная Англия привлекала симпатии передовых умов, и английская литература пользовалась неизменным их вниманием и сочувствием. Оссианические творения Макферсона проникали сюда вместе с трагедиями Шекспира, романами Ричардсона, поэмами Мильтона и Юнга. До конца XVIII в. в Германии было опубликовано четыре полных перевода "Поэм Оссиана" (самый ранний из них, принадлежавший Михаэлю Денису и выполненный гекзаметром, вышел уже в 1768 г.) {Die Gedichte Ossians, eines alten celtischen Dichters, aus dem Englischen libers, von M. Denis, aus der G. J. Bd I, II. Wien, 1768.} и 34 частичных; в числе переводчиков подвизались Якоб Ленц, Гердер, Бюргер. Впрочем, многие немецкие читатели не нуждались в переводе (чему способствовала, в частности, простота языка Макферсона), и в 1770-1780-е годы в Германии трижды выходил английский "Оссиан". Инициатором этих изданий был друг Гете И. Г. Мерк. В это время в Германии поэмы Оссиана признавались древними памятниками и какие-либо сомнения критиков в их подлинности считались чуть ли не проявлением дурного вкуса и невосприимчивости к истинным художественным ценностям. {См.: Tombo R, op. cit., p. 73.} И для этого были свои причины. Помимо общих эстетических особенностей, обусловивших европейский успех Оссиана, здесь своеобразно преломлялись и патриотические устремления Макферсона. Обращение к героическому прошлому в противовес современному униженному положению нации находило живой отклик у литераторов, обличавших феодально-абсолютистское убожество своей страны. Именно так воспринял Оссиана поэт Фридрих-Готлиб Клопшток, который, опираясь на Макферсона, на переводы рунической поэзии Томаса Перси и труды Малле, создавал образ древнегерманской поэзии. Он даже утверждал, что "Оссиан - германец по происхождению, поскольку он каледонец", {Письмо к И. В. Л. Глейму от 31 июля 1769 г. (Klopstock und seine Freunde, Bd II. Halberstadt, 1810, S. 214).} и шотландский бард служил ему примером при возрождении национального искусства германских "бардов". В программной оде Клошнтока "Холм и роща" (1767), где "холм" - это Геликон, обитель греческих муз, а "роща" - место пребывания бардов, немецкий поэт беседует с тенями греческого певца и северного барда (само это общение с тенями шло от Оссиана) и в итоге приемлет завет барда, "безыскусного голоса души", который призывает к созданию национальной поэзии, самобытной и действенной. {См.: Гейман В. Я. Клопшток. - В кн.: История немецкой литературы, т. II. М, 1963, с. 174-175.} Декларация Клопштока была воспринята группой близких ему поэтов (Герстенберг, переводчик Оссиана Денис, Кречман,.Хартман и др.); они гордо именовали себя "бардами" и, подражая Оссиану, создавали стилизацию под древнюю поэзию. Знакомство с Оссианом оказало влияние на созданную И. Г. Терьером теорию народной поэзии, которая в свою очередь явилась одним из литературных манифестов движения "Бури и натиска". Перевод Дениса дал немецкому мыслителю повод для рассуждений о характере и стиле народной поэзии, оформленных в виде статьи "Извлечения из переписки об Оссиапе и о песнях древних народов" (1771). Считая шотландского барда оригинальным гением, равным Гомеру, Гердер писал: "... стихотворения Оссиана представляют собою песни, песни народа, необразованного, но одаренного непосредственным чувством, песни, которые долгие годы жили в устной традиции, передаваемой от отца к сыну". {Гердер И. Г. Избр. соч. М.-Л., 1959, с. 24.} С поэмами Оссиана Гердер сопоставлял песни других народов и стремился выяснить особенности народной поэзии, - естественной, живой, свободной и чувственной; понять ее, считал он, можно только в обстановке, где она возникла (так, он вспоминал, что читал "историю Утала и Нинатомы - в виду острова, на котором она произошла"). {Там же, с. 32. Утал и Нинатома - герои поэмы "Бератон".} Только в соприкосновении со стихией живой народной поэзии видел Гердер возможность преодолеть упадок современной литературы - книжной, рассудочной и искусственной. "Оссиан, песни диких народов, песни скальдов, романсы, областные песни могли бы вывести нас на лучший путь, если бы мы захотели научиться у них чему-нибудь большему, чем только форме, внешним приемам, языку", - заключал он. {Там же, с. 59. См.: Gillies A. Herder und Ossian. Berlin, 1933.} Оссиан вызвал живой интерес у молодого Гете; последующее его знакомство с Гердером несомненно этот интерес усилило. В 1771 г. Гете перевел отрывок из "Теморы" и "Песни в Сельме". {См.: Hennig J. Goethe's translations of Ossian's Songs of Selma. - The Journal of English and Germanic philology, 1946, vol. XLV, N 1, p. 77-87.} Последний перевод он позднее приписал герою романа "Страдания юного Вертера" (1774), которого наделил многими собственными чертами. Кельтский бард овладевает душой юноши в трагическую пору его жизни; именно в его поэзии страдалец Вертер, близкий уже к самоубийству, находит отклик своим душевным мукам. "Оссиан вытеснил из моего сердца Гомера. В какой мир вводит меня этот великан! Блуждать по равнине, когда кругом бушует буря и с клубами тумана, при тусклом свете луны, гонит души предков слушать с гор сквозь рев лесного потока приглушенные стоны духов из темных пещер и горестные сетования девушки над четырьмя замшелыми, поросшими травой камнями, под которыми покоится павший герой, ее возлюбленный!". {Гете. Страдания юного Вертера. М., 1957, с. 199-200.} Оссианическая "радость скорби" при посредстве Вертера сближалась с "мировой скорбью" (Weltschmerz), и уже в таком преломлении, осложненная новым комплексом нравственных идей и социального протеста, вторая волна оссианизма прошла по Европе и даже проникла обратно в Великобританию. {См.: Stewart A. M. Ossian and Germany. - Scottish literary news, 197 vol. III, N 3, p. 12-13.} В некоторых странах (в том числе и в России) само имя барда было впервые напечатано на страницах романа Гете. {Впоследствии Гете изменил свое отношение к Оссиану, как и ко многим другим увлечениям молодости. Когда в 1829 г. английский путешественник Г. К. Робинзон заметил ему, что именно "Вертер" ввел Оссиана в моду, Гете, улыбнувшись, сказал: "Это отчасти верно, но критики не обратили внимания на то, что Вертер восхвалял Гомера, пока был в здравом уме, а Оссиана, - когда уже сошел с ума" (Robinson H. С. Diary reminiscences and correspondence, vol. II. New York, 1877, p. 106).} - Однако уже к концу века в Германии отчетливо проявляется спад былого увлечения. В. Шредер, публикуя в 1800 г., новый перевод "Фингала", жаловался, что Оссиана больше почитают, чем читают. {См.: Tombo R. Ossian in Germany, p. 74.} Некоторая вспышка интереса, вызвавшая появление новых немецких переводов в начале XIX в., была, видимо, связана с полемикой после смерти Макферсона и публикацией "оригиналов". В дальнейшем же Оссиан в Германии перешел в основном в руки ученых специалистов. Несколько иначе сложилась его судьба во Франции. {Подробному исследованию французского оссианизма посвящена монография: Van Tieghem P. Ossian en France, t. I, II. Paris, 1917.} Господство эстетики классицизма было здесь несравненно более прочным, чем в Англии или Германии, и новые тенденции утверждались с трудом. Когда в 1760 г. государственный деятель, мыслитель и литератор А.-Р.-Ж. Тюрго, много переводивший античных, английских и немецких авторов, поместил в "Journal etranger" переводы двух из "Отрывков старинных стихотворений", он в специальном предисловии, как бы извиняясь перед читателем, отмечал их исключительную необычность: "Вы найдете в этих двух отрывках беспорядочное движение, резкие и внезапные переходы от одной мысли к другой, нагромождение и смешение образов, относящихся к великим явлениям природы или привычным явлениям сельской жизни, частые повторения, короче говоря, - все красоты и все уродства, характерные для так называемого восточного стиля". {Ibid., t. I, p. 114.} В устах Тюрго "восточный стиль" означал все то, что отличало поэзию диких народов, противопоставлявшихся цивилизованным нациям. Когда появился "Фингал", парижский "Journal encyclopedique" заявил, что французский его перевод был бы невыносим. А в 1770 г. сам Вольтер критиковал и пародировал оссианический стиль. Все это не могло не отразиться на характере первых переводов. Переводчики старались достичь некоего компромисса: с одной стороны, познакомить читателей с новым литературным явлением, вызвавшим широкий интерес, но, с другой - не слишком выходить за рамки общепринятого стиля. В 1772 г. в Париже и Амстердаме вышел двухтомный сборник "Избранные эрские сказки и стихотворения", где во второй части были помещены четырнадцать переводов из Оссиана. {Choix de contes et de poesies erses. trad, de l'anglois, pt. II. Amsterdam-Paris, 1772, p. 5-90.} Анонимный переводчик, {По поводу атрибуции переводов нет единого мнения. Исследовательница творчества П. Летурнера считала переводчиком его (см.: Gushing M. G. Pierre Le Tourneur. New York, 1908, p. 90-92). Ей возражал Ван Тигем, доказывая, что это был не сам Летурнер, но, видимо, кто-то из его окружения (см.: Van Тieghem P. Ossian en France, t. I, p. 248).} оставив в стороне "Фингала" и "Темору" и обратись к малым поэмам, поступал с ними весьма вольно. В одних случаях он перелагал целые поэмы, в других - делал из них извлечения, в третьих - соединял фрагменты разных поэм. Особенно его привлекали лирические пассажи. Так, начало "Кромы" превратилось у него в отдельное произведение "Мальвина, оплакивающая смерть Оскара, своего любовника", а из приложения к той же поэме возникло "Описание октябрьской ночи на севере Шотландии". Менялись имена для придания им благозвучности: Fovargormo становилось Forar, Mal-orchol - Malor и т. п. В итоге получались изящные скорбные прозаические элегии, довольно далекие от Макферсона, но зато приближенные к господствующему вкусу. Особого успеха этот сборник все же, по-видимому, не имел (правда, оссианические фрагменты занимали в нем скромное место). Не вызвал интереса читателей и появившийся два года спустя перевод "Теморы", создатель которого маркиз М.-А. де Сен-Симон постарался передать эпос Макферсона по возможности точно. {Temora: poeme epique en huit chants, compose en langue erse ou gallique par Ossian, fils de Fingal. Trad, d'apres l'edition anglaise de Macpherson par le Marquis de St. Simon. Amsterdam, 1774.} Решающую роль в распространении во Франции "Поэм Оссиана" сыграл Пьер Летурнер (Letourneur, 1736-1788), известный пропагандист английской литературы, который ранее уже перевел поэму "Ночные мысли" и другие произведения поэта-сентименталиста Эдуарда Юнга, прозаические "Размышления среди могил" Джеймса Харви, а в середине 1770-х годов принялся за основной труд своей жизни - перевод Шекспира. В 1777 году он выпустил полный перевод: "Оссиан, сын Фингала, бард III века. Галльские стихотворения", {Ossian, fils de Fingal, barde du troisieme siecle. Poesies galliques, trad, sur Vanglois de M. Macpherson, par M. Le Tourneur, t. I, II. Paris, 1777.} куда входили обе эпопеи, все двадцать малых поэм, а также извлеченные из приложений и примечаний в издании 1765 г. и представленные в виде отдельных поэм "Минвана", "Описание октябрьской ночи в северной Шотландии" и "Смерть Оскара и Дермида". Заключая обширное введение (где главным образом излагались "рассуждения" Макферсона), Летурнер бегло коснулся своих переводческих принципов. Он подчеркивал, что "Оссиан пел для народа, не видевшего вокруг ничего кроме картин природы", и "из этих картин он без конца заимствовал свои образы и сравнения". "Мы же, - указывал Летурнер, - сильно урезали эти сравнения, поскольку повторение их утомляет, но мы знаем, что их осталось еще слишком много для всякого читателя, который захотел бы, чтобы горы Шотландии непременно походили на цветущий холм Франции, а век Оссиана - на век г-на де Вольтера". {Ibid., t. I, p. LX-LXI.} Перевод, таким образом, был компромиссным: Летурнер считал себя вправе "улучшать" оригинал согласно принятым литературным нормам и в то же время старался в умеренных дозах передавать особенности нового оссианического стиля. Он сглаживал живописность описаний, устраняя излюбленные Макферсоном эпитеты и сравнения, заменял простые предложения торжественными перифразами и т. п. Но именно это приноравливание поэм к, господствующему вкусу обеспечило переводу успех и способствовало распространению известности и славы Оссиана не только во Франции, но и за ее пределами - в странах, не имевших еще своих переводов, где французский язык был распространен в образованном обществе (в Испании, в России, в Польше). Некоторых французских поэтов прозаический перевод Летурнера побудил перелагать Оссиана стихами, в их числе был Мари-Жозеф Шенье, создавший пять таких переложений. А с другой стороны, этот перевод способствовал формированию жанра французской прозаическои поэмы. {См.: Clayton V. The prose poem in French literature of the eighteenth century. New York, 1936, p. 61-71.} Популярности Оссиана во Франции немало способствовало пристрастие к нему Наполеона Бонапарта, первого консула республики, а затем императора французов. Итальянский перевод Чезаротти сопровождал его во всех походах. На какое-то время оссианическая мода приобрела официозный характер. Поэт П.-М.-Л. Баyp-Лормиан (Baour-Lormian, 1770-1854) создал для первого консула том стихотворных переложений со всеми риторическими украшениями парадной поэзии. {Ossian, barde du troisieme siecle. Poesies galliques en vers francais. tar P. M. I, Baour-Lormian. Paris, an IX [1801].} На оссианическне сюжеты сочинялись драмы, оперы; художники Жерар, Жироде, Энгр писали картины для наполеоновской резиденции Мальмезон. В то же время шотландским бардом увлекались и оппозиционные к новому режиму писатели-романтики: мадам де Сталь, Шатобриан; проза последнего сложилась под прямым влиянием оссианического стиля. Если в Англии и Германии подобные увлечения приходились в основном на преромантический период, то французский оссианизм проявлялся преимущественно в эпоху романтизма. Ему отдали дань и Виньи, и Гюго, и Мюссе, и, особенно, Ламартин, который писал: "Оссиан стал Гомером моих первых лет. Ему я отчасти обязан меланхолическим характером моей манеры. Это скорбь океана. Лишь изредка пытался я ему подражать, но я непроизвольно воспринял от него эту неопределенность, мечтательность, полную погруженность в раздумья, этот взгляд, прикованный к смутным видениям вдали". {Lamartine A. Oeuvres, t. I. Paris, 1849, p. 14. См.: Poplawski Th. A. L'influence d'Ossian sur l'oeuvre de Lamartine. Heidelberg, 1905.} Это была уже иная интерпретация Оссиана, далекая, скажем, от вертеризма. Французский поэт толковал барда применительно к своему творчеству с его, по выражению Белинского, "медитациями и гармониями, сотканными из вздохов, охов, облаков, туманов, паров, теней и призраков". {Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. VII. М., 1955, с. 235.} Но и увлечение французских романтиков имело свои границы. Уже в конце 1830-х годов Бальзак устами одного из персонажей "Утраченных иллюзий" вспоминал: "Прежде мы пускались в оссиановские туманы. То были Мальвины, Фингалы, облачные видения, воители со звездой на лбу, выходившие из своих могил". Теперь же, заключал он, все это стало "поэтической ветошью". {Бальзак О. Утраченные иллюзии. М., 1973, с. 100. - Заметим,