ом, и директорша там же, а здесь музыкант. Бенито. Это музыкант-то? Уж и его тоже за занавес; за то только, чтобы не видать его, я с удовольствием откажусь его слушать. Чанфалья. Вы, ваша милость, сеньор алькальд Репольо, без всякого основания недовольны музыкантом. Он поистине очень добрый христианин и идальго, от известного корня. Гобернадор. Эти качества необходимы, чтоб быть хорошим музыкантом. Бенито. Чтоб деревом - допускаю; но музыкантом - abrenuncio {не признаю}. Карапузик. Да, действительно тот должен считать себя дураком, кто явился играть перед таким... Бенито. Нет, ей-богу, мы видывали здесь музыкантов совсем не таких, как... Гобернадор. Оставьте ваши обоюдные возражения, как сеньор Карапузик, так и алькальд; а то они могут затянуться до бесконечности. Сеньор Монтиель, начинайте свое дело. Бенито. Не много ж утвари у директора великого спектакля. Хуан. Тут, должно быть, все чудеса. Чанфалья. Внимание, сеньоры! Начинаю. О ты, кто б ты ни был, ты, который устроил этот театр с таким чудесным искусством, что он получил имя театра чудес! Ради добродетели, которая в нем заключается, заклинаю тебя, заставляю тебя и приказываю тебе, чтобы сейчас, сию минуту показал ты некоторые из тех чудесных чудес этим сеньорам, для их утешения и увеселения, без всякого скандала. Но вот я уж вижу, что ты мою просьбу исполняешь, потому что с этой стороны является фигура сильнейшего Самсона, обнимающего столбы храма, чтобы повергнуть их на землю и отомстить своим врагам. Стой, храбрый рыцарь, стой ради самого бога! Удержись от такого злого дела! Ты разрушишь дом и превратишь в яичницу столь многих и благородных людей, каковы собравшиеся здесь. Бенито. Остановись, прах тебя побери! Хорошо будет, если вместо удовольствия, за которым мы пришли, нас расплюснут в лепешку. Остановись, сеньор Самсон, чтоб тебе провалиться! Тебя просят честные люди. Капачо. Видите вы его, Кастрадо? Хуан. Еще бы не видать! У меня глаза-то на затылке, что ли? Капачо. Удивительное это дело: я так же вижу там Самсона, как турецкого султана; хотя поистине я законный сын и старый христианин. Чиринос. Берегитесь! Идет бык, тот самый, который убил носильщика в Саламанке. Ложись, ложись! Сохрани тебя боже! Сохрани тебя боже! Чанфалья. Ложитесь все, ложитесь все! Ух, ух, ух! Все ложатся и трепещут. Бенито. В этом быке сидит сам дьявол: он с боков черноват и пегий. Если я не присяду, он меня вздернет кверху. Xуан. Сеньор директор, постарайтесь, если можно, чтоб не выходили фигуры такие страшные, они нас пугают. Я говорю не про себя, а про этих девочек... в них кровинки не осталось при виде такого свирепого быка. Кастрада. Да еще как, отец! Я думала, что три дня не приду в себя. Мне показалось, что я уж на его рогах, которые у него такие острые, как шило. Хуан. Не была ты, дочка, на рогах и их не видала. Гобернадор (про себя). Ну, пускай все видят то, чего я не вижу; под конец и я скажу, что все видел; а то стыдно будет. Чиринос. Это стадо мышей, которое появляется перед вами, происходит по прямой линии от тех, которые были в Ноевом ковчеге. Вот тут белые, а тут пестрые, тут крапчатые, а тут синие; и, наконец, все это мыши. Хуана Кастрада. Боже! Горе мне! Держите меня, я выпрыгну в окошко. Ах, я несчастная! Милая, обожми крепче твоя юбки и смотри, чтобы тебя не укусили. Нет, их тут не стадо, клянусь жизнью моей бабушки, их больше тысячи! Тереса. Я несчастная-то, потому что они забрались ко мне, так что и не выгонишь; одна гнедая мышь влепилась мне в коленку. Силы небесные, помогите мне, на земле нет мне помощи! Бенито. Однако хорошо, что я в штанах; ни одна мышь ко мне не залезет; даже самая маленькая. Чанфалья. Эта вода, которая с такой стремительностью низвергается из облаков, есть тот источник, который дал начало и происхождение реке Иордану. У каждой женщины, если ей плеснуть этой воды в лицо, оно превратится в гладкое серебро, а если мужчинам, то у них бороды сделаются золотыми. Кастрада. Слушай, милая, открой лицо - ты увидишь то, что тебе нужно. О, какая вкусная вода! Закройся, отец, не замочись! Хуан. Все закроемся, дочка. Бенито. От плеч вода пробралась у меня до главного шлюза. Капачо (про себя). Я сух, как ковыль. Гобернадор (тоже). Это чорт знает что такое! На меня не попало ни одной капли, а все промокли! Как, неужели же я, между столькими законными детьми, один незаконнорожденный? Бенито. Уберите вы от меня этого музыканта; иначе, клянусь богом, я уйду и не увижу больше ни одной фигуры. Чорт тебя побери, музыкант-оборотень! И пусть идет представление без треску и без звону. Карапузик. Сеньор алькальд, не злобьтесь на меня! Я играю так, как мне бог помог выучиться. Бенито. Тебе-то бог помог выучиться? Ах ты, червяк! Убирайся за занавес! А то, ей-богу, я запущу в тебя этой скамейкой. Карапузик. И чорт меня занес в этот город! Капачо. Свежа вода святой реки Иордана; хоть я и закрывался, как только мог, но все-таки мне немного на бороду попало, и я пари держу, что она у меня светится, как золото. Бенито. И даже в пятьдесят раз хуже. Чиринос. Теперь является около двух дюжин свирепых львов и седых медведей: все живое берегись! Хотя они и призрачные, но не преминут наделать каких-нибудь бед и даже воспроизвести подвиг Геркулеса с обнаженными шпагами. Хуан. Эй, сеньор директор! Вы, провалиться на месте, хотите прогнать нас из дому, что ли, своими медведями да львами? Бенито. Ваш Дурачина должен бы нам соловьев и жаворонков показывать, а не львов да драконов. Сеньор директор, или пусть являются фигуры более приятные, или с нас довольно того, что мы видели; и убирайтесь с богом и не оставайтесь дольше ни одной минуты в нашем местечке. Кастрада. Сеньор Бенито Репольо, пусть являются медведи и львы, хоть только для нас, женщин, нам будет очень приятно. Хуан. Как же, дочка, давеча ты испугалась мышей, а теперь захотелось тебе медведей и львов? Кастрада. Все новое заманчиво, сеньор отец. Чиринос. Вот является девица, милая и учтивая; это так называемая Иродиада, пляска которой стоила головы Предтече. Если б взялся кто-нибудь потанцевать с ней, вы бы увидали чудеса. Бенито. Это так! Фу ты пропасть, какая милая фигурка, приятная и светленькая! Ах ты, шлюха! Как вертится-то девчонка! Племянник Репольо, ты кой-что умеешь на кастаньетах, пособи ей, и пойдет у нас пир горой. Племянник. Я здесь, дядя Бенито Репольо. (Танцует сарабанду, Карапузик играет.) Капачо. Клянусь дедушкой, значит сарабанда и чакона очень древние танцы. Бенито. Эй, племянник, держись крепче за эту плутовку жидовку! Но если она жидовка, как же она может видеть чудеса? Чанфалья. Нет правила без исключения, сеньор алькальд. За сценой трубят, входит фурьер кавалеристов. Фурьер. Кто здесь сеньор гобернадор? Гобернадор. Это я. Что вам нужно? Фурьер. Приготовьте сейчас же помещение для тридцати кавалеристов, они будут здесь через полчаса и даже раньше; уж слышны трубы! Прощайте! (Уходит.) Бенито. Я бьюсь об заклад, что эту конницу послал наш мудрец Дурачина. Чанфалья. Ну, нет, это отряд конницы, который был на постое в двух милях отсюда. Бенито. Ну, теперь я знаю вашего Дурачину, знаю и то, что вы и он величайшие мошенники, не исключая и музыканта. Слушайте же! Я вам приказываю приказать Дурачине, чтобы он не смел присылать этих солдат, иначе я им всем поодиночке закачу в спину по двести плетей. Чанфалья. Говорю вам, сеньор алькальд, что их послал не Дурачина. Бенито. Ая говорю, что их послал Дурачина, как он послал и всех других гадов, которых я видел. Капачо. Мы всех их видели, сеньор Бенито Репольо. Бенито. Я и не говорю, что вы не видали, сеньор Педро Капачо. Не играй больше, ты, разиня-музьфсант, а то я тебе голову разобью. Возвращается фурьер. Фурьер. Ну, готовы квартиры? Кавалеристы уж в городе. Бенито. Так Дурачина хочет на своем поставить? Ну, так я клянусь этому директору пустяков и плутней, что он мне за это поплатится. Чанфалья. Будьте свидетелями, что алькальд мне грозит. Чиринос. Будьте свидетелями, что про посланных от его величества алькальд говорит, что они посланы от мудрого Дурачины. Бенито. Самой-то тебе одурачиться бы пошли боже всемогущий! Гобернадор. А я сам про себя думаю, что эти кавалеристы, должно быть, настоящие, а не в шутку. Фурьер. В шутку, сеньор гобернадор? Да в уме ли вы? Хуан. Очень может быть, что они дурачковские, как все, что мы видели. Сделайте милость, директор, заставьте девицу Иродиаду выйти в другой раз, чтобы вот этот сеньор видел то, чего никогда не видывал. Может быть, мы его подкупим этим, чтобы он поскорее ушел из этого местечка. Чанфалья. Это извольте. Смотрите же, как она покажется, мигните вашему танцору, чтобы он ей опять помог танцевать. Племянник. Уж, конечно, за мной дело не станет. Бенито. Так, племянник, замучь ее, замучь ее! Поворот, еще поворот! Ей-богу, это ртуть, а не девчонка! Живо, живо! Еще, еще! Фурьер. С ума сошел, что ли, этот народ? Какой тут дьявол, какая девушка, и что за пляска, и что за Дурачина? Капачо. Значит, сеньор фурьер не видит иродианскую девушку? Фурьер. Да (какого чорта и какую девушку мне видеть? Капачо. Довольно, ex illis est {Ex illis est - значит: "он из тех", то есть из перекрещенцев или из незаконнорожденных. (А. Н. О.)}. Гобернадор. Ex illis est, ex illis est. Хуан. Он из тех, сеньор фурьер, из тех, он из тех. Фурьер. Что за подлая порода! А вот, клянусь богом, коли положу я руку на шпагу, так придется вам в окна метаться, а не в дверь. Капачо. Довольно, ex illis est. Бенито. Довольно, он из тех, потому что не видит ничего. Фурьер. Ах, гнусные канальи, если еще раз вы мне скажете, что я "из тех", на вас живого места не останется. Бенито. Никогда еще перекрещенцы и незаконные храбры не бывали, и потому мы можем сказать: он из этих, он из этих. Фурьер. Ах, проклятая деревенщина! Погодите ж! (Берет шпагу и дерется со всеми. Алькальд бьет палкой Карапузика, Чиринос сдергивает занавес.) Чиринос. Чорт их принес, эту трубу и кавалеристов; точно их в колокол сзывали! Чанфалья. Мы имеем необыкновенный успех. Хорошие качества нашего театра обнаружились, и завтра мы можем показать его городу, а сами можем воспеть триумф этой битвы, восклицая: "Да здравствуют Чиринос и Чанфалья!" ДВА БОЛТУНА (Los dos habladores) ЛИЦА: Сармиенто. Прокурадор. Рольдан. Беатрис, жена Сармиенто. Инес, горничная. Альгвасил. Письмоводитель. Сыщик. СЦЕНА ПЕРВАЯ Улица. Входят прокурадор, Сармиенто и Рольдан (дурно одетый, в кожаной куртке, коротких штанах, со шпагой). Сармиенто. Вот, сеньор прокурадор, двести дукатов! Даю вам слово, что я заплатил бы и четыреста, если б рана была шире. Прокурадор. Вы нанесли ее как кавалер и как христианин заплатили. Я беру деньги и очень доволен, что я с барышом, а он с лекарством. Рольдан. Кавалер! Вы прокурадор? Прокурадор. Да. Что вам угодно? Рольдан. Что это за деньги? Прокурадор. Я получил их от этого кавалера, чтобы заплатить моему клиенту, которому он нанес рану в двенадцать линий. Рольдан. А много ли денег? Прокурадор. Двести дукатов. Рольдан. Ну, ступайте с богом! Прокурадор. Счастливо оставаться. (Уходит.) Рольдан. Кавалер! Сармиенто. Вы это мне, благородный человек? Рольдан. Да, вам. Сармиенто. Что вам угодно? (Снимает шляпу.) Рольдан. Наденьте шляпу, иначе слова от меня не услышите. Сармиенто. Я надел. Рольдан. Сеньор мой, я бедный идальго; однако я видал себя в чести. Я в нужде. Я слышал, что вы дали двести дукатов человеку, которому нанесли рану; если вам подобное занятие доставляет удовольствие, я готов получить рану куда вам угодно. Я вам сделаю пятьдесят дукатов, уступки против других. Сармиенто. Если б я не был так расстроен теперь, ведь я должен бы был расхохотаться. Да вы не шутя это говорите? Послушайте! Вы думаете, что раны наносятся так, без причины и кому ни попало, а не тому, кто этого заслуживает? Рольдан. Однако кто же больше заслуживает, как не нужда? Разве не говорят: нужда смотрит анафемой? Так разве не лучше иметь рану, чем физиономию анафемы? Сармиенто. Вы, должно быть, не очень начитаны. Латинская пословица говорит: necessitas caret lege, это значит: нужда закона не знает. Рольдан. Вы изволили очень хорошо сказать, потому что закон изобретен для спокойствия, и разум есть душа закона, У кого есть душа, у того есть и душевные способности; душевных способностей три: память, воля и рассудок. Вы имеете очень хороший рассудок; рассудок сейчас видно по физиономии; у вас физиономия искаженная от соединенного влияния Юпитера и Сатурна, хотя Венера находилась в квадрате и в восхождении по восходящей линии по вашему гороскопу. Сармиенто. И чорт меня замес сюда! Этого только еще недоставало; двести дукатов за рану заплатил, да еще... Рольдан. "Рану", изволите говорить? Очень хорошо. Рану нанес Каин своему брату Авелю, хотя тогда и ножей еще не было; рану нанес Александр Великий царице Потасилее когда взял хорошо укрепленную Замору; точно так же и Юлий Цезарь графу дон Педро Ансуресу во время игры в кости. Нужно вам знать, что раны наносятся двумя способами: есть предательство и есть вероломство; предательство против короля, а вероломство против равных: оно бывает и в оружии, - и если я пользуюсь преимуществом, потому что, говорит Карранса в своей философии шпаги и Теренсий в заговоре Каталины... Сармиенто. Убирайтесь к черту! Вы меня с ума сведете! Что вы мне за чушь несете! Рольдан. "Чушь", вы изволили сказать? Это очень хорошо, потому что чушь, хвастовство, фанфаронады по-испански называются бернардинами. Одна женщина, которую ввали Бернардиной, принуждена была сделаться монашенкой святого Бернарда; а вот если бы ее звали Франсиской, так она не могла бы этого сделать; в Франсисках четыре еф. Fe - есть одна из букв азбуки; букв в азбуке двадцать три. Букву ка мы чаще употребляем в младенчестве, - стоит только повторить ее, сказать в два приема. В два приема хорошо пить и вино; в вине много великих достоинств; но не надо пить его натощак, а также и разбавленное водой, потому что тонкие частицы воды проникают сквозь поры и поднимаются в мозг; таким образом... Сармиенто. Остановитесь, вы меня уморили! Точно дьявол сидит у вас в языке. Рольдан. Вы изволили сказать: "в языке"? Это очень хорошо. Язык до Рима доводит. Я был в Риме и в Манче, в Трансильвании и в городе Монтальване. Монтальван был крепостью, в которой был Рейнальдос; Рейнальдос был один из двенадцати пэров Франции и из тех, которые кушали с императором Карлом Великим за круглым столом. Потому он круглый, что был не четверо- и не осьмиугольный. В Вальядолиде есть маленькая площадь, которая называется Осьмушкой. Осьмушка есть половина четверти, или кварты. Кварта состоит из четырех мараведи. В старину мараведи стоил столько же, сколько теперь эскудо; эскудо два рода: есть эскудо терпения и эскудо... Сармиенто. Господи, помоги мне перенести все это! Постойте, я совсем потерялся. Рольдан. "Потерялся", вы изволили сказать? Это очень хорошо. Потерять - это не то, что найти. Есть семь родов разных потерь: можно потерять в игре, то есть проиграть, потерять состояние, положение, потерять честь, потерять рассудок, потерять по небрежности перстень или платок, потерять... Сармиенто. Довольно, чорт вас подери! Рольдан. Вы изволили сказать: "чорт"? Это очень хорошо. Потому что чорт искушает нас разными соблазнами, главнейшим образом посредством мяса. Мясное - это не рыбное. Рыба флегматична, а флегматики не холерики. Человек составлен из четырех элементов: из желчи, крови, флегмы и меланхолии. Меланхолия - это не веселость, потому что веселость зависит от того, есть ли у человека деньги. Деньги делают людей людьми. Люди не скоты... скоты пасутся на траве, и, наконец... Сармиенто. И, наконец, вы сведете меня с ума; вы можете это сделать. Но я умоляю вас, выслушайте, хоть из учтивости, одно слово, и чтоб от вас ни слова, ни звука, иначе я тут же умру на месте. Рольдан. Что вам угодно? Сармиенто. Сеньор мой! У меня есть жена, и, по грехам моим, величайшая болтунья, каких еще не бывало с тех пор, как женщины существуют на свете. Она так болтает, что уж я несколько раз ощущал в себе решимость убить ее за разговоры, так же как других убивают за дурные дела. Искал я средств, но ни одно не помогает. Теперь мне пришло на мысль, что если я возьму вас с собой домой и потолкуете вы с ней шесть дней кряду, то окажется она перед вами, как новичок перед человеком бывалым. Пойдемте со мной, умоляю вас; я скажу, что вы мне двоюродный брат, и под этим предлогом вы будете приняты в моем доме. Рольдан. Вы изволили сказать: "двоюродный"? Это очень хорошо. Мы все сродни, и все одно другому сродни; сродни прима секунде на гитаре; на гитаре пять струн, а нищенствующих монашеских орденов четыре. В четырех есть недостача до пяти. В древности был обязан драться с пятерыми тот, кто вызывал на поединок всех, как это было с дон Диего Ордоньесом и с сыновьями Ариаса Гонсало, когда король дон Санчо... Сармиенто. Ради бога, перестаньте! Пойдемте ко мне, там договорите остальное. Рольдан. Идите вперед! Я берусь, что через два часа ваша жена будет нема, как камень; потому что камень... Сармиенто. Я не хочу слова слышать. Рольдан. Идите! Я вылечу вашу жену. Уходят. СЦЕНА ВТОРАЯ Комната в доме Сармиенто. Входят донья Беатрис и Инес. Беатрис. Инес, эй, Инес! Долго ль мне звать? Инес, Инес! Инес. Слышу, сеньора, сеньора, сеньора! Беатрис. Бездельница, дерзкая! Как смеете вы отвечать таким образом? Разве вы не знаете, что скромность есть первое украшение женщины? Инес. Вашей милости разговаривать хочется, а не об чем, вот вы и кличете меня двести раз. Беатрис. Бесстыдная! Двести раз уж очень много; пожалуй, можно сказать и двести тысяч раз, - только нолей прибавить: ноли ведь сами по себе ничего не значат. Инес. Сеньора, уж это я слышала; скажите, что мне делать, а то мы только прозу сочиняем. Беатрис. А проза эта в том состоит, чтобы накрывать стол, кушать вашему господину. Вы знаете, что он приходит сердитый; а когда муж сердит, то это бывает причиной, что поднимается палка, и, начиная с прислуги, доходит она и до хозяйки. Инес. Если больше ничего, как только стол накрывать, так я лечу. (Уходит.) Входят Сармиенто и Рольдан. Сармиенто. Эй! Или никого в доме нет? Донья Беатрис! Беатрис. Я здесь, сеньор. Зачем вы так кричите? Сармиенто. Вот я привел гостя, кавалера, - он солдат и мой родственник; я пригласил его обедать. Ласкайте и ублажайте его хорошенько. Он ищет службы в столице. Беатрис. Если ваша милость идете в столицу, так имейте в виду, что столица существует не для робких людей, потому что робость есть дочь глупости. А глупый почти всегда человек загнанный, да и стоит того, потому что ум есть свет для человеческих дел. Каждое дело зависит... Рольдан. Позвольте, позвольте, прошу вас... зависит от расположения, комплекции; а комплекция действует посредством телесных органов и располагает чувствами. Чувств пять: ходить, осязать, бегать, думать и не мешать другим; всякий, кто мешает, есть невежа, а невежество состоит в том, что человек не попадает в раз. Но кто падает и возвышается, пошли тому бог хорошие праздники. Главных праздников четыре: рождество, богоявление, пасха и пятидесятница. Пятидесятница - слово изысканное. Беатрис. Как изысканное? Плохо ваша милость знает, что такое изысканное. Все изысканное необыкновенно; обыкновенное не удивляет; удивления порождают дела великие; самое высочайшее дело в мире есть спокойствие, потому что никто его не достигает; самое глупое - это злость, потому что в нее все впадают. Падать необходимо, потому что все имеет три степени: начало, возвышение и склонение. Рольдан. Вы изволили сказать: "склонение"? Это очень хорошо. Имена существительные склоняются, а глаголы спрягаются, и те, кто женятся, тоже спрягаются, и супруги обязаны любить друг друга, как того требует наша святая мать церковь. Причина этому та, что... Беатрис. Постойте, погодите! Муж мой, кто это? В уме ли вы? Что это за человек? Кого вы привели в наш дом? Сармиенто. О боже! Как легко мне! Я нашел, чем отомстить ей! Скорее накрывайте стол, будем обедать. Сеньор Рольдан прогостит у меня шесть или семь лет. Беатрис. Семь лет! Ах, чорт возьми! Ни одного часу, муж мой, или я лопну с отчаяния. Сармиенто. Я слишком хорош для того, чтобы быть вашим мужем. Эй, давайте кушать! Входит Инес. Инес. У нас гости? Стол готов. Рольдан. Кто это, сеньор? Сармиенто. Наша горничная. Рольдан. Горничная в Валенсии называется fadrina, в Италии masara, во Франции gazpirria, в Германии filimogina, при дворе sirvienta, в Бискайи moscorra, у мошенников daixa. Пойдемте веселей за обед. Я хочу вам показать, что я обедаю по обычаям Великобритании. Беатрис. Мне осталось только с ума сойти, муж мой! Мне хоть лопнуть, да только бы разговаривать. Рольдан. Ваша милость изволили сказать: "разговаривать"? Это очень хорошо. В разговоре узнается ум человека; ум образуется из понимания; кто не понимает, тот не чувствует; кто не чувствует, тот не живет, а кто не живет, тот умер. А кто умрет, тот меньше врет... Беатрис. Муж, муж! Сармиенто. Что вам угодно, супруга моя? Беатрис. Пошлите этого человека ко всем чертям. Мне хоть лопнуть, да говорить. Сармиенто. Имейте терпение, супруга моя! Прежде семи лет, как сказано, он не уйдет от нас, потому что я дал слово и обязан сдержать его, - или я буду не я. Беатрис. Семь лет? Нет, прежде вы увидите меня мертвой. Ай, ай, ай! Инес. Обморок! Вам хотелось этого видеть, сеньор? Посмотрите, она умерла. Рольдан. Боже! Отчего с ней такая беда? Сармненто. Говорить не дали. Альгвасил (за сценой). Отоприте правосудию! Отоприте правосудию! Рольдан. Правосудие! Ай, горе мне! Мне бы бежать надо; если меня найдут, так упрячут в тюрьму. Сармиенто. Сеньор, вот средство: полезайте в эту цыновку {В Испании цыновки употреблялись, да и теперь употребляются, вместо ковров. (А. Н. О.)}, ее сняли и свернули для чистки; там вы можете спрятаться, а другого средства я не знаю. Рольдан прячется в цыновку, свернутую кольцом. Альгвасил (за сценой). Отопрут мне сегодня или нет? Входят альгвасил, письмоводитель и сыщик. Сармиенто. Что же угодно будет приказать вашей милости? Что-то уж очень грозно вы входите. Альгвасил. Сеньор гобернадор, не довольствуясь тем, что ваша милость заплатили двести дукатов за нанесенную рану, приказал, чтобы вы подали тому человеку руку, обнялись с ним и стали друзьями. Сармиенто. Я сейчас сажусь обедать. Письмоводитель. Он здесь, и ваша милость можете сейчас же возвратиться и кушать в свое удовольствие. Сармиенто. Ну, так пойдемте в добрый час. Уходят. Инес. Сеньора, приди в себя. Ведь обморок у тебя оттого, что разговаривать не давали; теперь ты одна, разговаривай сколько угодно. Беатрис. Слава богу, наконец-то я могу прервать свое молчание! Рольдан (показывая голову из-под цыновки). Ваша милость изволили сказать: "молчание"? Это очень хорошо. Молчание всегда восхвалялось мудрецами; мудрые молчат во-время и говорят во-время, потому что есть время говорить и есть время молчать. Кто молчит - тот соглашается, а согласие предполагает условие; условие требует трех свидетелей, а завещание семи, потому что... Беатрис. Потому что убирайся ты к чорту и вместе с тем, кто тебя привел! Видана ли где такая величайшая подлость? Нет, я опять в обморок. Входят Сармиенто, альгвасил, письмоводитель и сыщик. Сармиенто. Теперь, после мировой, я прошу вас выпить и закусить. Эй, подайте похолоднее вина и грушевого киселя. Беатрис. Зачем вы пришли в эту комнату? Разве вы не видите, что мы выколачиваем эти цыновки. Инес, вот палка, бери другую и выколотим их начисто. Принимаются выбивать. Рол дан (из-под цыновки). Тише, тише, сеньоры! Я не за тем здесь; языком болтайте, а рукам воли не давайте. Альгвасил. Что такое? Кто это? Никак это мошенник Рольдан, болтун и бездельник? Письмоводитель. Он самый. Альгвасил. Вы арестованы, арестованы. Рольдан. Ваша милость изволили сказать: "арестован"? Это очень хорошо. Кто арестован, тот не свободен; а свобода... Альгвасил. Нет, нет, теперь уж болтовня не поможет; теперь уж вы отправитесь в тюрьму. Сармиенто. Сеньор альгвасил, прошу у вашей милости одолжения: пусть он побудет у меня в доме; на этот раз не берите его. Я даю вам слово, что предоставлю ему возможность найти приличное занятие, если он вылечит жену мою. Альгвасил. От чего он ее лечит? Сармиенто. От разговоров. Альгвасил. Чем? Сармиенто. Разговорами. Он так ее заговаривает, что она немеет. Альгвасил. Я был бы очень рад видеть такое чудо. Только вот условие: если он ее вылечит, вы сейчас же известите меня; я его возьму к себе домой; моя жена тоже имеет эту слабость, и я был бы очень доволен, если б он мне ее сразу вылечил. Сармиенто. Я вас уведомлю об успехе лечения. Рольдан. Я знаю, что я ее вылечу. Альгвасил. Прочь, болтливый негодяй! Сармиенто. А, это стихи? Я люблю стихи. Альгвасил. А если любите, слушайте, во мне есть небольшая поэтическая жилка. Рольдан. Как? Ваша милость изволили сказать: "поэтическая жилка"? Так погодите, вас нужно приветствовать. (Аплодирует.) Альгвасил (начинает глоссу {*}) {* Глоссы - особый род стихотворений: каждый куплет из десяти строк с рифмой и оканчивается одинаково, на заданный стих. (А. Н. О.)} Кто безустали болтает, Так, наверное, его Сам нечистый искушает; Не владеет тот умом, Кто безумолку болтает. В барабанщики наймися Барабанить языком. Здесь порядочные люди, Ты ушей им не терзай! Прочь, болтливый негодяй! Письмоводитель Эпитафию твою Я скажу тебе зараней: Здесь лежит болтун; по смерти Столько не молчать ему, Сколько он болтал при жизни. Инес. Я желаю кончить этот куплет. Письмоводитель. Говорите, послушаем. Инес Ты своею болтовней Людям ужас нагоняешь, Так поди в лесу болтай, Никому не помешаешь. Прочь, болтливый негодяй! Сармиенто (жене) Ты болтаешь, точно двадцать, Двадцать тысяч человек... Беатрис Продолжать я буду дальше. Рольдан Продолжать болтать? Не дам. Беатрис Уходи туда, наш сродник, Где язык твой не звонил О твоих делах бесчестных, Здесь доподлинно известных, По другим местам болтай! Прочь, болтливый негодяй! Рольдан. Слушайте, ваши милости, и мои стихи будут не хуже! Удержать язык болтливый Здесь хозяйка не умеет; Но от моего леченья, Я надеюсь, онемеет. Приглашен сюда обедать Я сеньором и вплотную Пообедаю. Хозяйка Мне, что хочешь, возражай; Но пойдет обедать с вами И болтливый негодяй! Весело уходят. РЕВНИВЫЙ СТАРИК (El viejo celoso) ЛИЦА: Каньисарес, старик. Лоренса, жена его. Ортигоса, соседка. Кристина, служанка Лоренсы, ее племянница {*}. Кум Каньисареса. Альгвасил. Музыканты и плясун. Молодой человек (без речей). {* Обычай брать в услужение племянниц и других родственников водится и у нас в среде мелкого купечества. (А. Н. О.)} СЦЕНА ПЕРВАЯ Комната. Входят донья Лоренса, Кристина и Ортигоса. Лоренса. Это чудо, сеньора Ортигоса, что он не запер дверь; он моя скорбь, мое иго, мое отчаяние! Ведь это в первый раз с тех пор, как я вышла замуж, я говорю с посторонними. О, как бы я желала, чтоб он провалился не только из дому, но и со свету белого, и он, и тот, кто меня выдал замуж! Ортигоса. Ну, сеньора моя, донья Лоренса, не печальтесь уж очень. Вместо старого горшка можно новый купить, Лоренса. Да, вот такими-то и другими подобными пословицами и прибаутками меня и обманули. Будьте вы прокляты его деньги, исключая крестов {Которые на них изображены. Испанские талеры и по-русски назывались "крестовики", (А. Н. О.)}, будьте вы прокляты его драгоценности, будьте вы прокляты наряды, и будь проклято все, что он мне дарил и обещал! На что мне все это, коли я среди роскоши бедна и при всем изобилии голодна? Кристина. Вот правда, сеньора тетя, справедливо ты рассуждаешь. Я лучше соглашусь ходить в тряпках, одну повесить сзади, другую спереди, только б иметь молодого мужа, чем погрязнуть с таким гнилым стариком, за какого ты вышла. Лоренса. Я вышла? Что ты, племянница! Меня выдали, ей-богу, выдали; а я, как скромная девчонка, лучше умела покоряться, чем спорить. Если б тогда я была так опытна в этих вещах, как теперь, я б лучше перекусила себе язык пополам, чем сказала это "да". Скажешь только две буквы, а плачь потом две тысячи лет из-за них. Но уж я так думаю: чему быть, того не миновать; и уж чему надо случиться, так ни предупредить, ни отвратить этого нет никакой человеческой возможности. Кристина. Боже мой, какой дрянной старик! Всю-то ночь двигает под кроватью эту посуду. "Вставай, Кристина, погрей мне простыню, я иззяб до смерти; подай мне тростник, меня камень давит". Мазей да лекарств у нас в комнате столько же, как в аптеке. У меня и одеться-то нет времени, а я еще служи ему сиделкой. Тьфу, тьфу, тьфу, поношенный старикашка! Грыжа ревнивая! Да еще какой ревнивый-то, каких в свете нет! Лоренса. Правда, племянница, правда. Кристина. Помилуй бог, чтоб я солгала когда! Ортигоса. Ну, так, сеньора донья Лоренса, сделайте то, что я вам говорила, и увидите, как это будет хорошо. Молодой человек свеж, как подорожник; очень любит вас, умеет молчать и быть благодарным за то, что для него делают. А так как ревность и подозрительность старика нам долго разговаривать не позволяют, то будьте решительнее и смелей; и я тем самым порядком, как мы придумали, проведу любезного к вам в комнату и опять уведу, хотя бы у старика было глаз больше, чем у Аргуса, и пусть он, как Сагори, видит на семь сажен в землю. Лоренса. Для меня это внове, и потому я робка и не хочу из-за удовольствия рисковать своей честью. Кристина. Сеньора тетенька, это ведь похоже на песенку про Гомеса Ариаса: Сеньор Гомес Ариас, Сжальтесь надо мной, Над невинной крошечкой, Девкой молодой! Лоренса. Ведь это в тебе нечистый говорит, племянница, коли разобрать твои слова. Кристина. Не знаю, кто во мне говорит, только знаю, что, как сеньора Ортигоса рассказывает, я все бы это сделала точь-в-точь. Лоренса. А честь, племянница? Кристина. А удовольствия, тетенька? Лоренса. А если узнают? Кристина. А если не узнают? Лоренса. А кто мне порукой, что все это не будет известно? Ортигоса. Кто порукой? Наше старание, ум, ловкость, а больше всего смелость и мои выдумки. Кристина. Ну, сеньора Ортигоса, приведите к нам любовника, чистенького, развязного, даже немножко и дерзкого, и пуще всего молодого. Ортигоса. Все это есть в нем, про кого я говорю-то, да еще и другие два качества: богат и щедр. Лоренса. Я не ищу богатства, сеньора Ортигоса; у меня пропасть драгоценных вещей, и уж я совсем запуталась в разных цветных платьях, которых у меня множество; в этом отношении мне и желать больше нечего. Дай бог здоровья Каньисаресу, он меня рядит в платья, как куклу, а в драгоценности, как витрину у богатого бриллиантщика. Вот если б он не забивал окон, не запирал дверей, не осматривал поминутно весь дом, не изгонял котов и собак за то, что носят мужские клички; если б он не делал этого и разных других штук, и в сказках не слыханных, я бы охотно отдала ему назад его подарки и деньги. Ортигоса. Неужели он так ревнив? Лоренса. Я вам лучше скажу: он недавно продал дорогой ковер, потому что на нем были вышиты мужские фигуры, и купил другой, с деревьями, заплатил дороже, хотя он хуже. Прежде чем войти в мою комнату, надо пройти семь дверей, исключая наружной, и все запираются на ключ, а ключи, - я до сих пор не могу догадаться, куда он их прячет на ночь. Кристина. Тетенька, я думаю, что он прячет их под рубашку. Лоренса. Не думаю, племянница; я сплю с ним вместе и знаю, что при нем нет ключей. Кристина. Да еще всю ночь ходит, как домовой, по всему дому; и если случайно услышит музыку на улице, бросает камнями, чтобы уходили. Он злой, он колдун, он старый! Больше нечего и сказать о нем. Лоренса. Сеньора Ортигоса, смотрите, брюзга скоро воротится домой, он может вас застать - и все пропало. А что он захочет сделать, так делает скоро; и все это мне так опротивело, что остается только надеть петлю на шею, чтоб избавиться от такой жизни. Ортигоса. А вот, может быть, как начнется для вас новая жизнь, эти дурные мысли и пройдут, и придут другие, более здравые и более приятные для вас. Кристина. Так и будет; я за это готова дать себе палец на руке отрубить. Я очень люблю сеньору тетеньку, и мне до смерти жаль видеть ее такой задумчивой и скучной и под властью такого старого и перестарого, и хуже, чем старого; я никак досыта не наговорюсь, что он старый, старый... Лоренса. Однако он тебя любит, Кристина. Кристина. Оттого, что старый. Я часто слыхала, что старики всегда любят молоденьких девочек. Ортигоса. Это правда, Кристина. Ну, прощайте; я хочу вернуться домой к обеду. Держите на уме то, о чем уговорились, вы увидите, как мы обделаем это дело. Кристина. Сеньора Ортигоса, сделайте милость, приведите мне какого-нибудь школьника-мальчонка, чтобы и мне какая-нибудь забава была. Ортигоса. Я этому ребенку рисованного доставлю. Кристина. Не хочу я рисованного, мне живого, живого, беленького, хорошенького, как жемчужинка! Лоренса. А если его дядя увидит? Кристина. Я скажу, что это домовой, дядя испугается, а мне будет весело. Ортигоса. Хорошо, я приведу; и прощайте. (Уходит.) Кристина. Вот что, тетенька, если Ортигоса приведет любовника, а мне школьника, и сеньор их увидит, нам уж больше нечего делать, как схватить его всем, задушить и бросить в колодезь или похоронить в конюшне. Лоренса. А ведь ты, пожалуй, готова и сделать то, что говоришь. Кристина. Так не ревнуй он и оставь нас в покое! Мы ему ничего дурного не сделали и живем, как святые. Уходят. СЦЕНА ВТОРАЯ Улица. Входят Каньисарес-старик и его кум. Каньисарес. Сеньор кум, сеньор кум, если семидесятилетний женится на пятнадцатилетней, так он или разум потерял, или имеет желание как можно скорей отправиться на тот свет. Я думал, что донья Лоренсика будет мне подругой и утешением, будет сидеть у моей постели и закроет мне глаза, когда я умирать буду; но едва я успел жениться на ней, как стала меня одолевать тоска да беспокойство всякое. Было хозяйство, так хозяйку захотел; мало было горя, так прибавил. Кум. Была, кум, ошибка, но небольшая; потому что, по словам апостола, лучше жениться, чем страстями распаляться. Каньисарес. Где уж мне распаляться! Каждая малая вспышка обратит меня в пепел. Я желал подруги, искал подругу и нашел подругу; но упаси господи от такой подруги, какова она! Кум. Вы ревнуете жену, сеньор кум? Каньисарес. К солнцу, которое на нее смотрит, к воздуху, который ее касается, к юбкам, которые бьются об нее. Кум. Подала она повод? Каньисарес. Ни малейшего, да и не может ничем, никогда и нигде; окна не только заперты, но закрыты занавесками и ставнями; двери не отпираются никогда; ни одна соседка не переступает моего порога и никогда не переступит, пока я, благодаря бога, жив. Кум, дурное приходит в голову женщинам не на юбилеях, не на процессиях или других народных увеселениях; где они портятся, где они извращаются и где сбиваются с пути, так это у своих соседок и приятельниц. Дурная подруга прикроет срамных дел больше, чем даже покров ночи. Связи начинаются и устраиваются более у приятельниц, чем в разных собраниях. Кум. Да, я то же думаю. Но если сеньора донья Лоренса не выходит из дому и к себе никого не принимает, так об чем же, кум, вам печалиться? Каньисарес. А о том, что недалеко то время, когда Лоренса догадается, чего ей недостает. Это будет очень дурно, так дурно, что я и вздумать боюсь; а от боязни прихожу в отчаяние и с отчаянием-то живу да маюсь. Кум. Да и есть причина вам бояться, потому что женщины желают пользоваться вполне тем, что им предоставляет супружество. Каньисарес. Моя более других чувствует, что такое супружеская жизнь. Кум. Это тоже плохо, сеньор кум. Каньисарес. Нет, нет, нисколько! Потому что Лоренса проще голубя и до сих пор ничего не понимает в этих глупостях. Прощайте, сеньор кум, я пойду домой. Кум. Я тоже хочу пойти с вами, посмотреть на сеньору Лоренсу. Каньисарес. Знайте, кум, что у древних римлян была пословица: amicus usque ad aras. Это значит: друг только до домашнего алтаря, то есть надо делать друг для друга все, что не противно богу. А я говорю, что у меня мой друг usque ad portam, - только до двери, потому что никто не перешагнет моего порога. Прощайте, сеньор кум, и извините меня. (Уходит.) Кум. В жизнь свою не видал человека более подозрительного, более ревнивого и более грубого. Он из тех людей, которые сами на себя цепи накладывают и которые всегда умирают от три болезни, (которой боятся. (Уходит.) СЦЕНА ТРЕТЬЯ Комната. Входят донья Лоренса и Кристина. Кристина. Тетенька, дядя что-то долго замешкался, а сеньора Ортигоса еще дольше. Лоренса. Да уж лучше б он и совсем не приходил, а она и подавно; он мне надоел, а она меня в стыд вв