несколько секунд он переступил границы умеренного удовольствия, с чрезвычайной быстротой двинувшись в области боли, душа Футатория, со всеми его идеями, мыслями, вниманием, воображением, суждением, решительностью, сообразительностью, рассудительностью, памятью, фантазией, а также десятью батальонами жизненных духов, беспорядочно ринулась по всевозможным узким и извилистым проходам вниз, к месту, находившемуся в опасности, оставив все верхние области этого мужа, вы сами об этом догадываетесь, пустыми, как мой кошелек. Однако с помощью сведений, которые всем этим посланцам удалось ему доставить, Футаторий не в состоянии был проникнуть в тайну происходившего в нижней области, а также построить сколько-нибудь удовлетворительную догадку, что за дьявольщина с ним приключилась. Так или иначе, не зная истинной причины постигшей его неприятности, он рассудил, что самое благоразумное в его теперешнем положении перенести ее по возможности стоически; с помощью перекошенного лица и искривленных губ ему бы это, наверно, и удалось, оставайся его воображение все это время безучастным; - но мы не в состоянии управлять игрой воображения в подобных случаях - Футаторию вдруг пришло на ум, что хотя боль ощущалась им как сильный ожог - тем не менее причиной ее мог быть также укус; а если так, то уж не заползла ли к нему ящерица, саламандра или подобная им гадина, которая теперь вонзала в него свои зубы. - Эта жуткая мысль в сочетании с обострившейся в этот миг болью, виновником которой был все тот же каштан, повергла Футатория в настоящую панику, и, как это случалось с самыми лучшими генералами на свете, он в первую минуту страха и смятения совсем потерял голову, - следствием было то, что он вскочил, не помня себя, и разразился восклицанием удивления, которое вызвало столько толков и напечатано с пропуском нескольких букв: _ч - а!_ - Не будучи строго каноническим, оно было, однако, в его положении вполне простительным - и Футаторий, кстати сказать, был так же не в силах от него удержаться, как он не мог предотвратить вызвавшую его причину. Хотя рассказ об этом происшествии занял порядочно времени, само оно заняло не больше времени, чем его понадобилось Футаторию на то, чтобы вытащить каштан и с ожесточением швырнуть его об пол, - а Йорику, чтобы встать со стула и подобрать этот каштан. Любопытно наблюдать власть мелочей над человеческим умом: - до чего важную роль играют они в образовании и развитии наших мнений о людях и о вещах! - Какой-нибудь пустяк, легкий, как воздух, способен поселить в нашей душе убеждение, и так прочно его там утвердить - что даже все Эвклидовы доказательства, пущенные в ход для его опровержения, были бы бессильны его поколебать. Йорик, повторяю, подобрал каштан, в гневе брошенный Футаторием на пол, - поступок, не стоящий внимания, - мне стыдно его объяснять - он это сделал только потому, что каштан, по его мнению, не стал ни на волос хуже от приключившейся с ним истории, - и считая, что ради хорошего каштана не грех нагнуться. - Однако ничтожный этот поступок совсем иначе преломился в голове Футатория: последний усмотрел в действиях Йорика, вставшего со стула и подобравшего каштан, явное признание, что каштан первоначально принадлежал ему - и что, конечно, только собственник каштана, а не кто-нибудь другой, мог сыграть с ним такую штуку. Сильно укрепило его в этом мнении то, что стол, имевший форму узенького параллелограмма, представлял Йорику, сидевшему как раз против Футатория, прекрасный случай ввернуть ему каштан - и что, следовательно, он так и сделал. Подозрительный, чтобы не сказать больше, взгляд, который Футаторий бросил Йорику прямо в лицо, когда у него возникли эти мысли, с полной очевидностью выдавал его мнение - и так как все, естественно, считали Футатория более других сведущим в этом деле, то его мнение сразу сделалось общим мнением; - а одно обстоятельство совсем иного рода, чем те, что были до сих пор представлены, - вскоре исключило на этот счет всякие сомнения. Когда на подмостках подлунного мира разыгрываются великие или неожиданные события - человеческий ум, от природы расположенный к любознательности, натурально, бросается за кулисы посмотреть, какова причина и первоисточник этих событий. - В настоящем случае искать пришлось недолго. Все отлично знали, что Йорик никогда не был хорошего мнения о трактате Футатория De concubinis retinendis, считая, что эта книжка наделала немало вреда. - Вот почему нетрудно было прийти к выводу, что проделка Йорика заключала некоторый аллегорический смысл - и швырок горячего каштана в *** - *** Футатория был ехидным щелчком по его книге - теории которой, говорили они, обожгли многих порядочных людей в том же самом месте. Это умозаключение разбудило Сомнолента - вызвало улыбку у Агеласта - и если вы можете припомнить взгляд и выражение лица человека, старающегося разгадать загадку, - то именно такой вид придало оно Гастриферу - словом, большинство признало проделку Йорика верхом остроумия и лукавства. Между тем домыслы эти, как видел читатель, от начала до конца, были не более основательны, чем фантазии философии. Йорик был, без сомнения, как сказал Шекспир о его предке, - "человек, неистощимый на шутки"; однако эта шутливость умерялась чем-то, что удерживало его как в настоящем, так и во многих других случаях от злобных выходок, за которые он платился совершенно незаслуженным порицанием; - но таково уж было несчастье всей его жизни: расплачиваться за тысячу слов и поступков, на которые (если только мое уважение к нему меня не ослепляет) он по природе своей был неспособен. Все, что я в нем порицаю, - или, вернее, все, что я в нем порицаю и люблю попеременно, так это странность его характера, вследствие которой он никогда не пытался выводить людей из заблуждения, хотя бы это не стоило ему никакого труда. Подвергаясь несправедливым обвинениям подобного рода, он действовал точь-в-точь так, как в истории со своей клячей, - он легко мог бы дать ей лестное для себя объяснение, но брезгал прибегать к нему, а кроме того, смотрел на тех, кто выдумывает грязные слухи, кто их распространяет и кто им верит, как на людей, одинаково оскорблявших его, - он считал ниже своего достоинства разубеждать их - предоставляя сделать это за него времени и правде. Столь героический склад характера часто создавал ему неудобства - в настоящем случае он навлек на себя глубочайшее негодование Футатория, который, когда Йорик доел свой каштан, вторично поднялся со стула предупредить его - правда, с улыбкой сказав только - что постарается не забыть сделанного ему одолжения. Но прошу вас тщательно различить и разграничить в вашем сознании две вещи: - Улыбка предназначалась для общества. - Угроза предназначалась для Йорика. ^TГЛАВА XXVIII^U - Не можете ли вы мне посоветовать, - сказал Футаторий сидевшему рядом с ним Гастриферу, - не обращаться же мне к хирургу по такому пустому поводу, - не можете ли вы мне посоветовать, Гастрифер, как лучше всего вытянуть жар? - Спросите Евгения, - отвечал Гастрифер. - Это в сильной степени зависит, - сказал Евгений с видом человека, которому ничего не известно о случившемся, - какая часть воспалена. - Если это часть нежная и такая, которую удобно обвернуть... - Вот-вот, эта самая, - отвечал Футаторий с выразительным кивком, кладя руку на ту часть тела, о которой шла речь, и приподнимая в то же время правую ногу, чтобы дать ей больше простору и воздуху. - Если так, - сказал Евгений, - то я бы вам посоветовал, Футаторий, не прибегать ни к каким лекарствам; а пошлите вы к ближайшему типографщику и предоставьте лечение такой простой вещи, как только что вышедшему из-под станка мягкому бумажному листу, - вам надо всего-навсего завернуть в него воспаленную часть. - Сырая бумага, - заметил Йорик (сидевший рядом со своим приятелем Евгением), - я знаю, освежает своей прохладой - все-таки, по-моему, она всего только посредник - а помогает, собственно, масло и копоть, которыми она пропитана. - Правильно, - сказал Евгений, - из всех наружных средств, которые я бы решился рекомендовать, это самое успокоительное и безопасное. - Если вся суть в масле и в копоти, - сказал Гастрифер, - то я бы густо смазал ими тряпку и, не долго думая, приложил ее куда надо. - Ну и получили бы настоящего черта, - возразил Йорик. - А кроме того, - прибавил Евгений, - это не отвечало бы назначению, коим является крайняя чистота и изящество рецепта, что составляет, по мнению врачей, половину дела: - сами посудите, если шрифт очень мелкий (как полагается), он обладает тем преимуществом, что целебные частицы, приходящие в соприкосновение в этой форме, ложатся тончайшим слоем с математической равномерностью (если исключить красные строки и заглавные буквы), чего невозможно достигнуть самым искусным применением шпателя. - Как все удачно сложилось, - отвечал Футаторий, - ведь в настоящее время печатается второе издание моего трактата De concubinis retinendis. - Вы можете взять оттуда любой лист, - сказал Евгений, - все равно какой. - Лишь бы, - заметил Йорик, - на нем не было грязи. - Сейчас выходит из-под станка, - продолжал Футаторий, - девятая глава - предпоследняя глава моей книги. - А скажите, пожалуйста, какой у нее заголовок? - спросил Йорик, почтительно поклонившись Футаторию. - Я полагаю, - отвечал Футаторий, - De re concubinaria {О сожительстве (лат.).}. - Ради бога, остерегайтесь этой главы, - сказал Йорик, - Всячески, - прибавил Евгений. ^TГЛАВА XXIX^U - Если бы, - сказал Дидий, вставая и кладя себе на грудь правую руку с растопыренными пальцами, - если бы такой промах при наречении имени случился до Реформации - (- Он случился позавчера, - сказал про себя дядя Тоби) - когда крещение совершалось по-латыни - - (- Оно было совершено от первого до последнего слова по-английски, - сказал дядя), - можно было бы привлечь для сравнения обширный материал и, основываясь на многочисленных постановлениях относительно сходных случаев, объявить это крещение недействительным, с предоставлением права дать ребенку новое имя. - Если б, например, священник, по незнанию латинского языка, вещь довольно обыкновенная, окрестил ребенка Тома о'Смайлза in nomine patriae et filia et spiritum sanctos {Во имя отечества и дочери святых духа (лат.).} - крещение считалось бы недействительным. - Извините, пожалуйста, - возразил Кисарций, - в этом случае, поскольку ошибка была только в окончаниях, крещение имело силу - и чтобы сделать его недействительным, промах священника должен был касаться первых слогов каждого слова - а не последних, как в вашем примере. - Мой отец, которого приводили в восторг подобного рода тонкости, слушал с напряженным вниманием. - Допустим, например, - продолжал Кисарций, - что Гастрифер крестит ребенка Джона Стредлинга in gomine gatris etc. etc. вместо in nomine patris etc. - Имеет ли силу такое крещение? Нет, - говорят наиболее сведущие канонисты, - поскольку корень каждого слова здесь вырван, вследствие чего смысл и значение из них изъяты и заменены совершенно другими; ведь gomine не значат _именем_, a gatris - _отца_. - Что же они значат? - спросил дядя Тоби. - Ровно ничего, - сказал Йорик. - Ergo, такое крещение недействительно, - сказал Кисарций. - Разумеется, - отвечал Йорик тоном на две трети шутливым и на одну треть серьезным. - - Но в приведенном случае, - продолжал Кисарций, - где patriae поставлено вместо patris, filia вместо filii и так далее - так как это ошибка только в склонении и корни слов остаются нетронутыми, изгибы их ветвей в ту или другую сторону никоим образом не являются помехой крещению, поскольку слова сохраняют тот же смысл, что и раньше. - Но в таком случае, - сказал Дидий, - должно быть доказано намерение священника произносить их грамматически правильно. - Я с вами совершенно согласен, уважаемый собрат Дидий, - отвечал Кисарций, - и по поводу именно такого случая мы имеем постановление в декреталиях папы Льва Третьего. - Но ведь ребенок моего брата, - воскликнул дядя Тоби, - не имеет никакого отношения к папе - он законный сын протестанта, окрещенный Тристрамом, вопреки воле и желанию его отца и матери, а также всех его родных. - - Если вопрос этот, - сказал Кисарций, перебивая дядю Тоби, - должен был решаться волей и желанием только лиц, находящихся в родстве с ребенком мистера Шенди, то миссис Шенди никоим образом не принадлежит к их числу, - Дядя Тоби вынул изо рта трубку, а отец придвинул ближе к столу свой стул, чтобы послушать окончание столь странного вступления. - Вопрос: "Родственница ли мать своего ребенка", - продолжал Кисарций, - был не только поставлен, капитан Шенди, лучшими нашими законоведами и цивилистами {Vide Swinburn ел Testaments, Part 7, 8. - Л. Стерн.}, - но, после обстоятельного беспристрастного исследования и сопоставления всевозможных доводов за и против, - он получил отрицательное решение - именно: "Мать не родственница своего ребенка" {Vide Brooke's Abridg. Tit. Administr. N. 47. - Л. Стерн.}. Тут отец быстро зажал рукой рот дяди Тоби с таким видом, будто он хочет сказать ему что-то на ухо, - а на самом деле из страха перед Лиллибуллиро; - очень желая услышать продолжение столь любопытного разговора - он упросил дядю Тоби не чинить ему препятствий. - Дядя Тоби кивнул головой - засунул в рот трубку и удовольствовался мысленным насвистыванием Лиллибуллиро. - Кисарций, Дидий и Триптолем тем временем продолжали рассуждать таким образом. - Решение это, - сказал Кисарций, - как будто в корне противоречащее ходячим взглядам, все-таки имело за себя веские доводы, а после громкого тяжебного дела, известного обычно под именем дела герцога Саффолкского, отпали всякие сомнения относительно его правильности. - Оно приводится у Брука, - сказал Триптолем. - И упоминается лордом Куком, - прибавил Дидий. - Вы можете также найти его у Свинберна в книге "О завещаниях", - сказал Кисарций. - Дело это, мистер Шенди, заключалось в следующем: - В царствование Эдуарда Шестого Чарльз, герцог Саффолкский, у которого был сын от одного брака и дочь от другого, сделал завещание, по которому отказывал свое имущество сыну, и умер; после его смерти умер также его сын - но без завещания, без жены и без детей - когда его мать и единокровная сестра (от первого брака его отца) были еще в живых. Мать вступила в управление имуществом своего сына, согласно статуту двадцать первого года царствования Генриха Восьмого, коим постановляется, что в случае смерти лица, не сделавшего завещания, управление его имуществом должно быть передано ближайшему родственнику. Когда же это управление было (исподтишка) предоставлено матери, единокровная сестра умершего начала тяжбу в церковном суде, ссылаясь на то, во-первых, что ближайшей родственницей является она сама, а во-вторых, что мать вовсе не родственница покойного; на этом основании она просила суд отменить передачу матери управления его имуществом и, в силу упомянутого статута, предоставить это имущество ей самой, как ближайшей родственнице покойного. А как дело это было громкое и многое зависело от его исхода - поскольку создавался прецедент, согласно которому, вероятно, решались бы в будущем многие крупные имущественные дела, - то величайшие знатоки законов нашего королевства и гражданского права вообще держали совет касательно того, родственница ли мать своего сына или нет. - По означенному вопросу не только светские юристы - но и знатоки церковного права - jurisconsulti - jurisprudentes - цивилисты - адвокаты - епископские уполномоченные - судьи кентерберийской и Йоркской консистории и палаты по разбору духовных завещаний, во главе с председателем церковного суда при архиепископе Кентерберийском, были все единодушно того мнения, что мать не родственница своего ребенка {Mater non numeratur inter consanguineos, Bald. in ult. C. de Verb. signifie. - Л. Стерн. - Мать не относится к числу единокровных (родных) (лат.).}. - - А что сказала на это герцогиня Саффолкская? - спросил дядя Тоби. Неожиданный вопрос дяди Тоби привел Кисарция в большее замешательство, чем возражение самого искусного адвоката. - - Он запнулся на целую минуту, уставившись на дядю Тоби и ничего ему не отвечая, - - этой минутой воспользовался Триптолем, чтобы отстранить его и самому взять слово. - Основной принцип права, - сказал Триптолем, - состоит в том, что в нем не существует восходящего движения, а только нисходящее, и в настоящем деле для меня нет никакого сомнения, что хотя ребенок, конечно, происходит от крови и семени своих родителей - последние тем не менее не происходят от его крови и семени, поскольку не родители произведены ребенком, а ребенок родителями. - Это выражено так: Liberi sunt de sanguine patris et matris, sed pater et mater non sunt de sanguine liberorum {Дети происходят от крови отца и матери, но отец и мать происходят не от крови детей (лат.).}. - Ваше рассуждение, Триптолем, - воскликнул Дидий, - доказывает слишком много - ибо из цитируемых вами слов следует не только то, что мать не родственница своего ребенка, как это всеми признано, - но что и отец тоже не родственник его. - Мнение это, - сказал Триптолем, - надо признать наиболее правильным, потому что отец, мать и ребенок, хоть это и три лица, составляют, однако, только (una саго) одну плоть и, следовательно, не находятся ни в какой степени родства - и в природе нет никакого способа приобрести его. - Вы опять доказываете этим рассуждением слишком много, - воскликнул Дидий, - ибо не природа, а только Моисеев закон запрещает человеку иметь ребенка от своей бабушки - а такой ребенок, если предположить, что это девочка, будет находиться в родстве и с... - - Но кто же когда-либо помышлял, - воскликнул Кисарций, - о связи со своей бабушкой? - - Тот молодой джентльмен, - отвечал Йорик, - о котором говорит Сельдей и который не только помышлял об этом, но и оправдывал перед отцом свое намерение при помощи довода, заимствованного из закона - око за око и зуб за зуб. - Вы лежите, сэр, с моей матерью, - сказал юнец, - почему же я не могу лежать с вашей? - - Это argumentum commune {Вульгарный довод (лат.).}, - добавил Йорик. - Лучшего они не стоят, - сказал Евгений, схватив шляпу. Собрание разошлось. - - ^TГЛАВА XXX^U - Скажите, пожалуйста, - спросил дядя Тоби, опираясь на Йорика, который вместе с отцом помогал ему осторожно сойти с лестницы, - не приходите в ужас, мадам: нынешний разговор на лестнице гораздо короче давешнего, - скажите, пожалуйста, Йорик, - спросил дядя Тоби, - как же в конце концов эти ученые мужи решили дело с Тристрамом? - Весьма удовлетворительно, - отвечал Йорик, - оно не касается никого на свете - ведь миссис Шенди, мать ребенка, не находится ни в каком родстве с ним - а если мать, сторона более близкая, не сродни ребенку - то уж мистер Шенди и подавно. - Словом, он такой же чужой человек по отношению к нему, сэр, как и я - - Это вполне возможно, - сказал отец, покачав головой. - Пуста, себе ученые говорят что угодно, все-таки, - сказал дядя Тоби, - между герцогиней Саффолкской и ее сыном было некоторое кровное родство. - Люди неученые, - заметил Йорик, - до сих пор так думают. ^TГЛАВА XXXI^U Хотя отцу доставили громадное удовольствие тонкие ходы этих ученых рассуждений - все-таки они были не больше, чем бальзам для сломанной кости. - Вернувшись домой, он почувствовал тяжесть постигших его несчастий с удвоенной силой, как это всегда бывает, когда палка, на которую мы опираемся, выскальзывает у нас из рук. - Он стал задумчив - часто прохаживался к рыбному пруду - опустил один из углов своей шляпы - то и дело вздыхал - воздерживался от резких замечаний - а так как вспышки гнева, рождающие, такие замечания, весьма способствуют испарине и пищеварению, как говорит нам Гиппократ, - он бы, наверно, занемог от прекращения этих полезных функций, если бы мысли его не были вовремя отвлечены и здоровье спасено новой волной забот, завещанных ему, вместе с наследством в тысячу фунтов, тетей Диной. Едва успев прочитать письмо, отец взялся за дело по-настоящему и немедленно начал ломать себе голову, придумывая, как бы лучше всего истратить эти деньги с честью для нашего семейства. - Сто пятьдесят диковинных планов по очереди завладевали его мозгами - ему хотелось сделать и то, и то, и это. - Он хотел бы съездить в Рим - он хотел бы начать тяжбу - он хотел бы купить доходные бумаги - он хотел бы купить ферму Джона Гобсона - он хотел бы обновить фасад нашего дома и пристроить, ради симметрии, новый флигель. - По эту сторону стояла прекрасная водяная мельница, и ему хотелось построить ей под пару по ту сторону реки, на видном месте, ветряную мельницу. - Но превыше всего на свете он хотел бы огородить большую Воловью пустошь и немедленно отправить в путешествие моего брата Бобби. Но так как завещанная сумма была конечной, и, стало быть, на нее нельзя было сделать все это - ас выгодой, по правде говоря, лишь очень немногое - то из всех проектов, рождавшихся по этому случаю, наиболее глубокое впечатление на отца произвели, по-видимому, два последние, и он непременно решился бы в пользу их обоих разом, не будь только что указанного маленького неудобства, которое принуждало его остановить свой выбор на каком-нибудь одном из них. Это была задача совсем не легкая; в самом деле, хотя отец давно уже высказался про себя в пользу этой необходимой части братнина воспитания и, как человек деловой, твердо решил осуществить ее на первые же деньги, которые поступят от второго выпуска акций Миссисипской компании, в которой он участвовал, - однако Воловья пустошь, принадлежавший к поместью Шенди обширный участок превосходной земли, покрытой дроком, неосушенной и невозделанной, предъявляла к нему требования почти такой же давности: отец уже много лет носился с мыслью извлекать из нее какую-нибудь выгоду. Но так как до сих пор обстоятельства никогда еще не вынуждали его установить, не откладывая, первенство или справедливость этих требований - то он благоразумно воздерживался от сколько-нибудь тщательного и добросовестного их разбора; вот почему в эту критическую минуту, когда были отвергнуты все прочие планы, - - два старых проекта относительно Воловьей пустоши и моего брата снова поселили в душе его разлад, причем силы их были настолько равные, что в уме старика происходила тяжелая борьба - который же из них надо привести в исполнение в первую очередь. - Смейтесь, если вам угодно, - - но дело обстояло так: В семье нашей издавна существовал обычай, с течением времени сделавшийся почти что законом, предоставлять старшему сыну перед женитьбой право свободного въезда в чужие края, выезда и возвращения, - не только для укрепления своих сил посредством моциона и постоянной перемены воздуха - но и просто для того, чтобы дать юнцу потешиться пером, которое он мог бы воткнуть в свой колпак, побывав за границей, - tantum valet, - говорил мой отец, - quantum sonat {Стоит столько, сколько шумит (лат.).}. А так как поблажка эта была резонной и в христианском духе, - то отказать ему в ней без всяких причин и оснований - и, стало быть, дать пищу для толков о нем, как о первом Шенди, не покружившемся по Европе в почтовой карете только потому, что он парень придурковатый, - значило бы поступить с ним в десять раз хуже, чем с турком. С другой стороны, дело с Воловьей пустошью было ничуть не менее трудным. Помимо первоначальных затрат на ее покупку, составлявших восемьсот фунтов, - пустошь эта стоила нашему семейству еще восемьсот фунтов, затраченных на ведение тяжбы лет пятнадцать тому назад, - не считая бог знает скольких хлопот и неприятностей. Вдобавок, хотя она находилась во владении семейства Шенди еще с середины прошлого столетия и лежала вся на виду перед домом, доходя по одну сторону до водяной мельницы, а по другую до проектируемой ветряной мельницы, о которой была речь выше, - и по всем этим причинам, казалось бы, имела больше любой части поместья право на заботу и попечение со стороны нашего семейства, - однако, по какой-то необъяснимой случайности, свойственной людям, - она, подобно земле какой-нибудь проселочной дороги, все время находилась в постыднейшем пренебрежении и, по правде говоря, столько от этого потерпела, что сердце каждого, кто смыслил в ценах на землю, обливалось бы (по словам Обадии) кровью, если бы он только увидел, проезжая мимо, в каком она состоянии. Однако, поскольку ни покупка этого участка земли - ни тем более выбор места, которое он занимал, не были, строго говоря, делом моего отца, - он никогда не считал своей обязанностью как-нибудь о нем заботиться - до возникновения, пятнадцать лет тому назад, вышеупомянутой проклятой тяжбы (из-за границ) - которая, будучи всецело делом моего отца, естественно вооружила его множеством доводов в пользу Воловьей пустоши; и вот, сложив все эти доводы вместе, он увидел, что не только собственная выгода, но и честь обязывает его что-то предпринять - и предпринять именно теперь - или никогда. Я считаю прямо-таки несчастьем то, что соображения в пользу как одной, так и другой затеи оказались до такой степени равносильными; хотя отец взвешивал их во всяких чувствах и условиях - провел много мучительных часов в глубочайших и отвлеченнейших размышлениях о том, как лучше всего поступить, - - сегодня читал книги по сельскому хозяйству - а на другой день описания путешествий - отрешался от всех предвзятых мыслей - рассматривал доводы в пользу как одной, так и другой стороны в самом различном свете и положении - беседовал каждый день с дядей Тоби - спорил с Йориком - и обсуждал со всех сторон вопрос о Воловьей пустоши с Обадией, - тем не менее за все это время ему не пришло на ум в защиту одного из этих предприятий ничего такого, чего нельзя было бы или привести с такой же убедительностью в защиту другого, или, по крайней мере, настолько нейтрализовать каким-нибудь соображением равной силы, чтобы чашки весов удержались на одном уровне. В самом деле, хотя при правильном уходе и в руках опытных людей Воловья пустошь, несомненно, приняла бы другой вид по сравнению с тем, что у нее был или мог когда-нибудь быть при нынешних условиях, - однако все это точка в точку было верно и в отношении моего брата Бобби - что бы там ни говорил Обадия. - - Если подойти к делу с точки зрения материальной выгоды - борьба между Воловьей пустошью и поездкой Бобби, я согласен, на первый взгляд не представлялась столь нерешительной; ибо каждый раз, когда отец брал перо и чернила и принимался подсчитывать несложный расход на расчистку, выжигание и огораживание Воловьей пустоши, и т. д. и т. д. - и верный доход, который она ему принесет взамен, - последний достигал таких фантастических размеров при его системе счета, что Воловья пустошь, можно было поклясться, смела бы все на своем пути. Ведь было очевидно, что он в первый же год соберет сто ластов рапса, по двадцати фунтов ласт, - да превосходный урожай пшеницы через год - а еще через год, по самым скромным выкладкам, сто - - но гораздо вероятнее сто пятьдесят - если не все двести четвертей гороху и бобов - не считая прямо-таки гор картофеля. - Но тут мысль, что он тем временем растил моего брата, как поросенка, чтобы тот поедал все это, - снова все опрокидывала и обыкновенно оставляла старика в таком состоянии нерешительности - что, как он часто жаловался дяде Тоби, - он знал не больше своих пяток, что ему делать. Лишь тот, кто сам ее испытал, может понять, какая это мука, когда ум человека раздирается двумя проектами равной силы, которые в одно и то же время упрямо тащат его в противоположные стороны; ведь, не говоря уже об опустошении, которое они неизбежно производят в деликатно устроенной нервной системе, переправляющей, как вы знаете, жизненных духов и более тонкие соки из сердца в голову и так далее, - - невозможно выразить, как сильно это беспорядочное трение действует на более грубые и плотные части организма, разрушая жир и повреждая крепость человека при каждом своем движении взад и вперед. Отец несомненно зачах бы от этой напасти, как он стал чахнуть от несчастья, приключившегося с моим именем, - не приди к нему на выручку, как и в последнем случае, новое несчастье - смерть моего брата Бобби. Что такое жизнь человека - как не метание из стороны в сторону? - от горя к горю? - - завязывание одного повода к огорчению - и развязывание другого? ^TГЛАВА XXXII^U С этой минуты меня следует рассматривать как законного наследника рода Шенди - и собственно отсюда начинается история моей Жизни и моих Мнений. Как я ни спешил и как ни торопился, я успел только расчистить почву для возведений постройки - - и постройка эта, предвижу я, будет такой какой никто еще не замышлял и тем более никто не воздвигая со времени Адама. Меньше чем через пять минут брошу я в огонь свое перо, а вслед за пером капельку густых чернил, оставшихся на дне моей чернильницы. - А за это время - мне надо еще сделать десяток вещей. - - Одну вещь мне надо назвать - об одной вещи потужить - на одну вещь понадеяться - одну вещь пообещать - и одной вещью пригрозить. - Мне надо одну вещь предположить - одну вещь объявим, - - об одной вещи умолчать - одну вещь выбрать - и об одной вещи спросить. - Главу эту, таким образом, я называю главой о вещах - и следующая за ней глава, то есть первая глава следующего тома, будет, если я доживу, главой об усах - для поддержания некоторой связности в моих произведениях. Вещь, о которой я тужу, заключается в том, что вещи слишком густой толпой обступили меня, так что я никак не мог приступить к той части моего произведения, на которую все время поглядывал с таким вожделением; я имею в виду кампании, а в особенности любовные похождения дяди Тоби, эпизоды которых настолько своеобразны и такой сервантесовской складки, что если только мне удастся так с ними справиться и произвести на все прочие мозги такое же впечатление, какое эти происшествия возбуждают в моем собственном, - ручаюсь, книга моя совершит свой путь на этом свете куда успешнее, чем совершал до нее свой путь ее хозяин. - - О Тристрам! Тристрам! если только это случится - литературная, слава, которой ты будешь окружен, вознаградит тебя за все несчастья, выпавшие на твою долю в жизни, - ты будешь ею наслаждаться - когда давно уже будет утрачена вся их горечь и всякая память о них! - - Не удивительно, что мне так не терпится дойти наконец до этих любовных похождений. - Они самый лакомый кусочек всей моей истории! - и когда я до них доберусь - будьте уверены, добрые люди, - (и начихать мне, если чей-нибудь слабый желудок этим побрезгует) я ни капельки не постесняюсь в выборе моих слов: - вот та вещь, которую я должен объявить. - Ни за что мне не управиться за пять минут, вот чего я боюсь, - надеюсь же я на то, что ваши милости и преподобия не обидятся, - а если вы обиделись, то имейте в виду, что в будущем году я вам преподнесу, почтеннейшие, такую штуку, за которую можно обидеться, - - это манера моей милой Дженни - а кто такая моя Дженни - и с какого конца следует подступать к женщине - это вещь, о которой я намерен умолчать, - о ней вам будет сказано через главу после главы о пуговичных петлях - ни на одну главу раньше. А теперь, когда вы дошли до конца моих четырех томов, - - вещь, о которой я хочу спросить: в каком состоянии у вас голова? У меня она ужасно болит. - О вашем здоровье я не беспокоюсь; я знаю, что оно очень поправилось. - - Истинное шендианство, как бы вы ни были предубеждены против него, отворяет сердце и легкие и, подобно всем родственным ему душевным состояниям, облегчает движение крови и других жизненных соков по каналам нашего тела, оно помогает колесу жизни вертеться дольше и радостнее. Если бы мне предоставили, как Санчо Пансе, выбрать по вкусу королевство, я бы не выбрал острова - или королевства чернокожих, чтобы добывать деньги: - - нет, я бы выбрал королевство людей, смеющихся от всего сердца. А так как желчность и более мрачные чувства, расстраивая кровообращение и нарушая движение жизненных соков, действуют, я вижу, столь же вредно на тело государственное, как и на тело человека, - и так как одна только привычка к добродетели способна справиться с этими чувствами и подчинить их разуму, - то я бы попросил у бога - даровать моим подданным, наряду с веселостью, также и мудрость; тогда я был бы счастливейшим монархом, а они счастливейшим народом на свете. Высказав это благое пожелание, я теперь, с позволения ваших милостей и ваших преподобий, расстаюсь с вами ровне на год, когда (если до тех пор меня не угробит этот проклятый кашель) я снова дерну вас за бороды и выложу свету историю, Какой вам, верно, и не снилось. ^TТОМ ПЯТЫЙ^U Dixero si quid forte jocosius, hoc mihi juris Cum venia dabis. Horatius {*} - Si guis calumnietur levius esse quam decet theologum, aut mordacius quam deceat Christianum - non Ego, sed Democritus dixit. Erasmus {**} Si quis Clericus, aut Monachus, verba joculatoria, risum moventia, sciebat, analhema este {***}. ДОСТОЧТИМОМУ ЛОРДУ ВИКОНТУ ДЖОНУ СПЕНСЕРУ Милорд. Покорно прошу позволения поднести вам настоящие два тома: это лучшее, что могли произвести мои дарования при таком плохом здоровье, как у меня. - Если бы Провидение было ко мне щедрее, томы эти составили бы гораздо более приличный подарок вашему сиятельству. Прошу ваше сиятельство простить мне смелость, которую я беру на себя, присоединяя в этом посвящении к вашему имени имя леди Спенсер; ей подношу я историю Лефевра в шестом томе, руководясь единственно тем, что она, как подсказывает мне сердце, проникнута духом человечности. Остаюсь, Милорд, Вашего сиятельства Преданнейшим И покорнейшим слугой Лоренс Стерн {* Если я скажу невзначай что-нибудь чересчур смехотворное, ты снисходительно предоставишь мне это право. Гораций} {** Если кто наклевещет, будто я легкомысленнее, чем подобает богослову, или язвительнее, чем подобает христианину, пусть знает, что не я это сказал, а Демокрит. Эразм Роттердамский} {*** Если какому-нибудь священнослужителю или монаху ведомы шутовские слова, возбуждающие смех, да будет он анафема (проклят).} ^TГЛАВА I^U Кабы не пара ретивых лошадок и не сорванец-почтарь, который ими правил от Стилтона до Стемфорда, мысль эта никогда бы не пришла мне в голову. Он летел, как молния, по косогору в три с половиной мили - мы едва касались земли - неслись с головокружительной быстротой - как вихрь - движение передалось моему мозгу - в нем приняло участие мое сердце. - - Клянусь великим богом света, - сказал я, глядя на солнце и протянув к нему руку в переднее окошко кареты, когда давал этот зарок, - сейчас же по приезде домой я запру мой кабинет и брошу ключ от него на глубину в девяносто футов от поверхности земли, в колодец за моим домом. Лондонская почтовая карета укрепила меня в этом решении: она мерно покачивалась по дороге в гору, еле двигаясь, влекомая наверх восьмеркой грузных животных. - Изо всех сил, - сказал я, качая головой, - но и те, что получше вас, тащат таким же способом - понемногу у каждого! - Чудеса! Скажите мне, господа ученые, вечно будем мы прибавлять так много к объему - и так мало к содержанию? Вечно будем мы изготовлять новые книги, как аптекари изготовляют новые микстуры, лишь переливая из одной посуды в другую? Вечно нам скручивать и раскручивать одну и ту же веревку? вечно двигаться по одной и той же дорожке - вечно одним и тем же шагом? Обречены мы до скончания века, в праздники и в будни, выставлять остатки учености, как монахи выставляют останки своих святых, - не творя с их помощью ни единого, даже малюсенького, чуда? Неужели человек, одаренный способностями, во мгновение ока возносящими его с земли на небо, - это великое, это превосходнейшее и благороднейшее в мире творение - чудо природы, как назвал его Зороастр в своей книге peri jusewV {О природе (греч.).}, _шекина_ божественного присутствия, по Златоусту; - _образ божий_, по Моисею, - _луч божества_, по Платону, - чудо из чудес, по Аристотелю, - неужели человек создан для того, чтобы действовать, как вор - наподобие каких-нибудь сводников и крючкотворов? Я гнушаюсь браниться по этому случаю, как Гораций, - но если мое пожелание не является слишком натянутым и не заключает в себе ничего грешного, я от души желаю, чтобы каждый подражатель в Великобритании, Франции и Ирландии покрылся коростой за свои труды - и чтобы в этих странах были хорошие дома коростовых, достаточно просторные, чтобы вместить - ну да и очистить всех их гуртом, косматых и стриженых, мужчин и женщин: это приводит меня к теме об усах - а вследствие какого хода мыслей - завещаю решить это на правах неотчуждаемого наследства Недотрогам и Тартюфам, пусть их потешатся и потрудятся, сколько душе угодно. Об усах Жалею, что пообещал; - более необдуманного обещания, кажется, никому еще не приходило в голову. - Глава об усах! - увы, читатели мне ее не простят, - ведь это такой щепетильный народ! - но я не знал, из какого теста они вылеплены, - и никогда не видел помещенного ниже отрывка; иначе, - это так же верно, как то, что носы есть носы, а усы есть усы (можете сколько угодно говорить обратное), - я бы держался подальше от этой опасной главы. Отрывок * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * - Вы совсем уснули, милостивая государыня, - сказал пожилой господин, взяв руку пожилой дамы и слегка пожав ее в тот момент, когда им произнесено было слово усы, - не переменить ли нам тему разговора? - Ни в коем случае, - возразила пожилая дама, - мне нравится ваш рассказ об этих вещах. - Тут она накинула на голову тонкий газовый платок, прислонилась к спинке кресла, повернулась лицам к собеседнику и, вытянув немного ноги, проговорила: - Пожалуйста, продолжайте! Пожилой господин продолжил так: - Усы! - воскликнула королева Наваррская, уронив клубок шерсти, - когда ла Фоссез произнесла это слово. - Усы, мадам, - сказала ла Фоссез, пришпиливая клубок к переднику королевы и делая ей при этом реверанс. У ла Фоссез от природы голос был тихий и низкий, но это был внятный голос, и каждая буква слова _усы_ отчетливо дошла до ушей королевы Наваррской. - Усы! - воскликнула королева, как-то особенно подчеркивая это слово, точно она все еще не верила своим ушам. - Усы, - отвечала ла Фоссез, повторив слово в третий раз. - Во всей Наварре, мадам, нет ни одного кавалера его возраста, - продолжала фрейлина, с живостью поддерживая интересы пажа перед королевой, - у которого была бы такая красивая пара... - Чего? - с улыбкой спросила Маргарита. - Усов, - ответила, совсем сконфузившись, ла Фоссез. С