}. 70 Но ответил забулдыгам Комендант {13}: в конце концов Пристрелил двух наглецов. Речь взгремела Дудкодуя [14}: "Громче грянь, моя труба! Славься, честная борьба! Голодранцы, негодуя, Поведут ужо плечом - Всем покажут, что почем!" Глядючи на эту кашу, 80 Тихоплут растил брюшко {15}: Жить, подлец, тебе легко, Только надо ль бить мамашу? Коль осатанел, со зла Бей осла или козла. Коменданту сброд в округе Прочил скорый самосуд: Об отмщенье вопиют Убиенные пьянчуги! Воздавая им почет, 90 Что курятник изречет? Из побитых забулдыг там Был один весьма хвалим: Занялся курятник им: Забулдыга был эдиктом Возведен в большой фавор Святотатцам на позор. Коменданту петушатней Был вчинен кровавый иск: Раздолбать злодея вдрызг {16}! 100 Нет преступника отвратней! Горе! Кары не понес Богомерзкий кровосос! Петухи орали: "Братцы! Нас покинул куропас! Ишь, под клювом-то у нас Поплодились куроядцы! Птичню вызволим скорей Из-под вражьих топтарей! Злость объяла Кокотушу {17}: 110 "Распознавши гнусный ков, Истребим еретиков! Вспорем коппенову тушу! Никаких сомнений нет: Он - проклятый куроед!" Копией, ярый в равной мере, Рек: "Не кинь меня в беде, Боже, в сей курятне, где Злочестивцы, аки звери, Правят шабаш, сообща 120 На невинных клевеща!" Коппен, полон красноречья, Проповедовал добром, Что грешно творить погром, Наносить грешно увечья, - И среди пасомых птах Поутих "кудах-тах-тах". Но Кулдык молчать не хочет; "Паства, ты внимать не смей Чепухе, что этот змей, 130 Этот непотребный кочет Прочит твоему уму: Мне внимай, а не ему!" Собирает Жаднус {18} глупый Всех ломбардских петухов {19}: "Зрите скопище грехов! Се кудахчут курощупы! Обуздать давно пора Сих сквернителей добра! Вы спихните василиска {20} 140 В ядовитую дыру И ко птичьему двору Впредь не подпускайте близко; Он растлит в единый миг Наших лучших забулдыг!" Главный Дурень был взволнован {21} И сказал такую речь: "Должно клювов не беречь! Коппен должен быть заклеван, Раз не в меру языкаст! 150 Клюйте кто во что горазд!" Мстит курятник за бесчестье: "Прочь поди, поганый тать, Ты, посмевший кокотать, Оскорбляя все насестье! Разом сгинь, без лишних слов, Окаянный куропов!" Не стерпевши клювотычин И чужих "кукареку", Коппен скоро впал в тоску, 160 Коппен, скорбен, горемычен, Потеряв навеки честь, Должен был с насеста слезть. Он рыдал: "Уйду! Уеду!" А в курятне петушки, Задирая гребешки, Кукарекали победу: Был безмерно боевит Их самодовольный вид. Но, блюстители порядка, 170 Ждите: Коппена узреть Вам еще придется впредь, Распевающего Гладко, - Все восквохчут, веселясь: "Славься, Коппен, курий князь!" Зрите, городские стражи {22}, Как ликует Толстолоб {23}, Пресловутый остолоп, В проповедническом раже: Он грозит: пришлет баркас 180 И на нем потопит вас. Что курятнику приятней, Чем мечтам отдаться всласть, Захватить решивши власть Над валлонскою курятней, - Но кричит петух-француз: "Спрячь, бабуся, пятый туз!" Знайте, страши, что негоже Петухам впадать во грех: Покаплунить должно всех! 190 Змей предстанет в новой коже, Но незыблемо вполне Благонравье в каплуне. Коль петух заплакал - значит Он кого-то наповал Ненароком заклевал. Оттого он, аспид, плачет, Что неслыханно устал: И клевался, и топтал. Мартен, яростный рубака, 200 Ритор и головомой, Подголосок верный мой, Мартен, певчая макака {24}, Гордо шествуй впереди, Всех папистов угвозди! Если, петухи, охота Перья вам терять в бою, То терпите песнь мою, Не хулите роммелпота, - Не желаю быть в долгу: 210 Вы наврете - я налгу. Рейнтье, ведь и ты получишь {25}! Не учи других клевать, Ибо Коппену плевать, Что его хулишь и жучишь: Не притащится тишком Он с повинным гребешком! Дурня Главного могу ли Я в стихе обидеть зря: Сам себя искостеря, 220 Пусть в Алжир плывет в кастрюле, Чтобы дотянуть, дрожа, До кастрильного ножа! Что нахохлились сердито? Что цепляетесь к словам? Это все поведал вам Безответственный пиита, Что потщился, не соврав, Описать куриный прав. Вопросить всего логичней 230 У апостола Петра {26}: Птичня, бывшая вчера, Хуже ли новейшей птични {27}? Спорим, Петр-ключарь в ответ Коротко ответит: "Нет!" РЕЙН Иоганну Волфарду ван Бредероде {1}, барону де Вианен Светлейший Рейн, мечта моя, Тебя хвалой восславлю новой. С высоких Альп твоя струя Артерией материковой Прыжками пролагает путь. Дунай, твой брат, с тобой простился, Решил к востоку повернуть, А ты - на север устремился. Снега, туманы, облака 10 Вас сотворили за века. Еще Герцинский лес шумел {2}, Служа Германии покровом: Германцам был сужден удел - Мужать в смирении суровом. Тобою, Рейн, о господин {3}, Сам Тибр поставлен на колени, Когда великий Константин С далеких рейнских укреплений Повел под знаменем своим 20 Войска на развращенный Рим. И принял ты ярмо Христа, Твои брега поют осанну. Вод окрещенных чистота Бросает вызов Иордану. Но оказался крест Христов Неизмеримо легче груза Высоких цезарских мостов, И горьких слез под властью Друза {4}, И вставших над волной твоей 30 Пятидесяти крепостей. Ты во Христе неуязвим, Как злато в пламени горнила. Пускай бряцаньем боевым Шум рейнских волн глушил Аттила {5}, Невинной кровью христиан {6} Он обагрил твое теченье, Убийствами и злобой пьян, Он грабил каждое селенье, - В огне дымились берега, 40 Пустели пашни и луга. Мольбам о мщении Творец Внимал и твой возвысил жребий - Сам Карл Великий {7}, наконец, От злобных варварских отребий Сумел очистить берег твой. Преемник славы Константина, Он рейнской овладел землей, Слагая камни воедино. - И создал сад среди теснин {8} 50 Благочестивый властелин. О мукомол, о винодел, О землекоп, градостроитель, О мастер оружейных дел, О смелый лоцман и воитель, Бумагоделатель, молю, Бумагу дай для этой оды, Горжусь тобой и восхвалю Твои стремительные воды, - Так лебедь резвый хмелю рад, 60 Вкушая рейнский виноград. Как радуга, твоя краса Цветет светло и горделиво, И кажется, что небеса Тускнеют перед ней стыдливо. Пунцовый, синий, белый цвет Тяжелых гроздий виноградных - В них каждый город твой одет Среди садов и вод прохладных, - Со всех сторон любой приток 70 Несет воды тебе глоток. Вот Майн, холмов лесистых сын, Вот Мозель, яблоками славный, Маас, духовный властелин {9}, Что с Рейном спор ведет как равный, И Рур, журчащий в тростниках, И Неккар, лозами увитый, И Липпе в низких берегах, Среди дубрав, под их защитой, - И сотни рек и ручейков 80 В венках из трав и васильков. Стонами ты коснулся гор Швейцарских, где сыны свободы Врагам готовы дать отпор; Ты руки погружаешь в воды Морские, где стоит оплот Земли батавов - остров гордый {10}, Где героический народ Разбил гостей незваных орды, И плещет рейнская волна, 90 Лишь для свободы рождена. Ты, словно греческий пифон, В долине завитки раскинув, Ползешь и лижешь горный склон, И пьешь из пенистых кувшинов Потоки мутных, талых вод. И пухнет от водянки тело Твое, и множится твой гнет, Губя все что в полях созрело, - Ты гложешь камни горных гряд 100 И дол, где зреет виноград. Когда-то к Альбиону в дом {11} Тянулся ты разверстой пастью, Теперь заплывшею песком; По ныне Лек и Эйсел, к счастью {12}, Убыток вдвое возместив, Тебя ведут к морским просторам, И сдержан дамбами разлив, Чтоб под губительным напором Растаявших весной снегов 110 Не вышел ты из берегов. Река мерцающих светил {13}, Бегущая во тьме аркада, - Нет, это не роскошный Нил, Не По - Ломбардии отрада. Нет, это только Рейн златой, Где рыбки плещут шаловливо, И серебристой пестротой Переливаются игриво, И по хрустальным небесам 120 В ночи блуждают здесь и там. Ты утопить, защекотать Меня могла, русалка Рейна, Но как тобой гордится знать {14} И чтит тебя благоговейно. Ты странам имена дала, Ты многих рыцарей сманила, Свершивших славные дела, - Здесь расцвела их мощь и сила; Но кровь голландских сыновей 130 Привычна для твоих очей. Твоей весной мой стих рожден И в боевых играет горнах, - Пускай услышу я трезвон Твоих колоколов соборных, Пусть проскользнет моя ладья, Пусть повернет на гребне вала, Пусть Кельном налюбуюсь я, Пусть в Базеле сойду с причала, Где спит Эразм, найдя покой. 140 Средь суетливости мирской {15}. Ты в Шпейере глядишь на суд {16}, Где тянут тяжебники дело: Под бременем бумажных груд Сама Фемида поседела. Но как ты в Бингене ревешь {17}! Как полнишь в Нидерландах чаши Бином, - забыты лесть и ложь, И беззаботны семьи наши. Мои чернильницы полны 150 Голубизной твоей волны. Но горе! Плачу я в беде {18}, И шлю проклятья мерзкой твари - Церковной злобе и вражде, Кровавой распре государей: Сын гидры с тысячью голов, Убийца, адский отравитель Сладчайших рейнских берегов - Погибни! Пусть освободитель {19} Очистит Рейна берега 160 От ненавистного врага. Как гордо рейнский Лек вскипит {20} У стен Вианена волною, Когда наследника родит Супруга Болфарду-герою, Вождю Нассауских знамен {21}. Пускай хранит наследник нравы И честь, достойную времен Минувших и отцовской славы. Пусть расцветет, творя добро, 170 Достойный сын ван Бредеро. Лелеять будет рейнский Лек, Покорный нежному влеченью, Зеленой поросли побег, Что защитит своею тенью Мать и прекрасных дочерей. Так ждут проснувшиеся лозы Весенних радостных дождей, И жаждут вешних ливней розы. Пусть небеса благословят 180 Ту колыбель и этот сад. СКРЕБНИЦА Господину Хофту, стольнику Мейдена. Как, стольник, возросла людского чванства мера, Что верою себя зовет любая вера! Религий множество - неужто навсегда? Неужто не в одной, всеобщей, есть нужда? Потребны ль господу такие христиане, Со словом божиим не в сердце, а в кармане? И как не помянуть речение Христа {1} О тех, не сердце кто приблизил, а уста? Спасителю нужна душа, а не цитата, 10 Что приготовлена всегда у пустосвята; Подобна братия премерзкая сия Повапленным гробам {2}, исполненным гнилья. Был не таков, о нет, отец голландских граждан {3}, Кто в качестве главы народом был возжаждан, Кто внешностью благой являл благую суть, - И вот, после того, как он окончил путь, Мы сетуем о нем, скорбя неизмеримо: Коль с кем-то он сравним - то с консулами Рима, Что целью числили раденье о стране, - 20 Был землепашца труд тогда в большой цепе, А золотой посул из вражьего вертепа Ценился менее, чем жареная репа {4}. Таким его навек запомнил город мой - С морщинистым лицом, зато с душой прямой. Как не почтить теперь тебя с печалью жгучей, Опершийся на трость державы столп могучий! Уж лучше никогда не вспоминать бы мне Дни Катилины, дни, сгоревшие в войне {5}; Ты посвящал себя служенья доле славной, 30 Когда твою главу главарь бесчестил главный {6}, - Ты был бестрепетен и не щадил трудов, Спасаючи сирот, изгнанников и вдов. Ты не искал вовек ни почестей, ни денег, Не роскоши мирской, а милосердья ленник, Всем обездоленным заботливый отец - Зерцало честности, высокий образец! Вовек ни в кровь, ни в грязь не окунал ты руки, Ты ни одной мольбы не приравнял к докуке, С которой мыслию оставил ты людей? 40 Коль ты глава для всех - то обо всех радей! Да, мог бы Амстердам тебя возвысить вдвое, Возьми он в герб себе реченье таковое, - Сим принципом навек прославился бы град, Поскольку следовать ему ценней стократ, Чем обладать казной реалов и цехинов, - Страна бы процвела, преграды опрокинув. Когда б нам не одну иметь, а много глав, Испанцам убежать осталось бы стремглав, Воскреснуть бы пришлось велеречивцу Нею {7}, 50 Чтоб, мощь узрев сию, склониться перед нею, На перекладинах, столь безобидным впредь, Пиратам Дюнкерка {8} висеть бы да висеть, И кто же посмотреть при этом не захочет На капера, что нам сегодня гибель прочит, Что с наших рыбаков дань жизнями берет, И всюду слышен плач беспомощных сирот И безутешных вдов, что у беды во власти, - В корыстолюбии причина сей напасти, Что выгоду свою за цель велит почесть, - 60 Коль выражусь ясней - меня постигнет месть, Позор иль даже казнь за разглашенье истин. Защитник истины повсюду ненавистен. Их мудрость главная - помалкивай, кто сыт. И я бы ей служил, да сердце не велит, - Она крушит мою земную оболочку, Так юное вино разламывает бочку. Неисправимец, я исправить век хочу, Век, что себя обрек позорному бичу, Наш век стяжательства, наш век злодейских шаек, 70 Клятвопреступников, лгунов и попрошаек. Когда бы жил Катон {9} еще и до сих пор, Как cтал бы яростен его державный взор, Узревший этот век, погрязший в лжи и войнах, Смиренье нищее всех честных и достойных, И власть имущества плутов, имущих власть. Он возглаголал бы: "Сей должно ков разъясть! Сей должен быть корабль на путь наставлен снова! Сместить негодного потребно рулевого, Что корабля вести не в силах по волнам, 80 Подобный увалень лишь все испортит нам, - Покуда больших бед не сделал он - заране Я за ухо его приколочу к бизани!" Коль был бы жив Катон - не знать бы нам скорбен, Но нет его - и мы все меньше, все слабей, И диво ли, что нас враги опередили {10}, Пока стояли мы средь моря, в полном штиле, Полуразбитые, почти что на мели. При рулевых таких - плывут ли корабли? И можно ль осуждать безнравственность поступка 90 Того, кого несет к земле ближайшей шлюпка? Но отрекаться я от тех повременю, В чьем сердце место есть сыновнему огню, Любви к отечеству: они, как жемчуг, редки, Когда на серости - парадные расцветки; Но унывать зачем, пока у нас в дому Толика мудрости дана кое-кому, Довольно есть таких, кто не подходит с ленью К правоблюстительству, к державоуправленью, И кто не припасет для собственной мошны 100 Ни одного гроша общественной казны; Не соблазнится кто хитросплетеньем лести, Не будет господу служить с мамоной вместе. Благочестивец где, что наконец вернет Расцвет Голландии, ее былой почет; Неужто мысль сия - крамола перед богом? Неужто говорю чрезмерно новым слогом? Нет, все не так, увы. Роскошны времена. Откормлен жеребец, чтоб дамы допоздна Могли бы разъезжать с детьми в златой карете, - 110 Тем временем растут и в брак вступают дети, И мода новая идет по их следам, - Как флаги рыцарей, шуршат вуали дам, Кто повести о них внимать хотел бы дале - В сатире Хейгенса и отыщет все детали: Он пышность глупую, клеймя, избичевал. Царит излишество и требует похвал {12}, Чиноторговствует и шлет врагу товары {3} Ни на единый миг не опасаясь кары, Не платит пошлины, - коль платит, то гроши, 120 С контрабандистами считает барыши И казнокрадствует, притом совсем без риска, Поскольку есть на все кредитная расписка, И часто говорит, что, мол, ему не чужд Весь перечень людских наклонностей и нужд. Что ж, кто последним был, возможно, первым станет. Все лупят ослика - общинный ослик тянет. Вези, осел, зерно! Держава ждет муки! Нам должно погонять, тебе - возить мешки, Доволен будь, осел, гордись своим уделом, 130 Свободен духом ты - пусть несвободен телом. Но ты заслужишь рай, трудясь своим горбом, Нам это не к лицу, а ты - рожден рабом. По доброй воле ты обязан мчать вприпрыжку! Животное бежит, забывши про одышку, Про кашель и про пот, - торопится в грязи. Коль взмолишься, упав, то все равно ползи, Осел кричит, пока погонщик с мрачной злостью Из христианских чувств его лупцует тростью. Как страсти, злые столь, в сердцах произросли? 140 Как не разгневаться? Управы нет ужли На тех, кто из казны деньгу гребет лопатой? И долго ль кары ждать сей шайке вороватой? Неужто палачи перевелись у нас? Их целых три нашлось и, увы, в недавний час... А если спросит кто, о чем такие речи, - Отвечу: знаешь сам, ты, подлый человече! Красуясь наготой, рыдает эшафот, Клиентов столько лет он безнадежно ждет, И скорбно каркает, над площадью летая, 150 Некормленых ворон обиженная стая. Ну, нынче Гарпиям раздолье для лганья - К сверженью всех я вся, мол, призываю я, Мол, требую господ лишить господской доли, - Слова такие - ложь, конечно, и не боле. Крестьянину оброк положен был всегда, На свой надел права имеют господа, - И поглядите все, чьи упованья благи, На Йориса де Би {15}, на пчелку из Гааги, Кто потреблял нектар, - поклясться я готов, - 160 Лишь со своих лугов и со своих цветов. О славные мужи, скажите мне, когда же Беднягу-ослика избавят от поклажи? Он выбился из сил, притом уже давно, - И что убережешь, коль все расточено? В былые дни казне был пересчет неведом, Но, мыши, радуйтесь теперь кошачьим бедам! О благородный Хофт, поэзии глава, Моя встревожила курятник булава, Не трогать личностей поставил я задачей: 170 Да слышит слышащий и да взирает зрячий. По мере сил воздал я вашему отцу, Быть может, хоть листок приплел к его венцу. Сие порождено не суетною лестью, Но только искренним стремленьем к благочестью. С натуры список мой, бумаги долгий лист, Я вечным зрить хочу. Не так ли портретист Продляет век души, запечатляя тело, - Чтоб жить она могла, пока творенье цело? ГАРПУН Йонкеру Ландеслоту, господину Фрейбурга. Любезный Ландеслот! Я с некоторых пор Прознал, сколь знаменит ваш пастырь, Миротвор {1}, И, мню, хвала ему - словес не праздных ради, Всеуста речь о нем во малом пашем граде; Он безыскусную любовь людей стяжал; Он господу служил и власти прилежал, Он в дикие сердца, и злые, и пустые, Вселял и доброту и мудрости простые. Вся жизнь его была - как благодатный злак. 10 Он соль души являл. Его не влек никак Соблазн владычества. Тьмы зла пред ним бежали. Он в сердце Сберегал библейские скрижали И добродетелей хранил извечный свет. Порог, попранный им, храпит священный след. Словами кроткими давал надежду хворым И не помог бы он в несчастий котором? При сем наставнике утишился разврат И крючкотвор в суде смиренней был стократ, Кинжалы ржавели, но шел запой в трактире, 20 Лишь доброчестие гремело вольно в мире. Он малого желал, во многое вникал И наставлял на путь всех, кто его алкал: Он редко приходил за стол к вельможным барам, Веселье одобрял, был беспощаден к сварам, - Покуда жив он был - блаженствовал народ И мог спокойствовать почтенный Ландеслот. Сколь бы желательно для града и деревни, Чтоб вера я теперь, блюдя обычай древний, Творилась не одним плетением словес 30 (Кто смел его почесть за промысел Небес?) Но состраданием, но простотою слова - Иначе все к чему наследие Христово? Душою Миротвор вник в истину сию, И оттого цвело добро в его краю; Ему внимающим - пес он любовь едину, Как добродетели ядро и сердцевину, И знанью праздному - предпочитал дела: Как млеко, истина ко страждущим текла. Когда питатель нам подобный послан Небом, 40 То можно сократить учет пустым потребам {2} И уберечь свой град, отнюдь не содержа Охраны от убийств, насилий, грабежа; Господни пастыри нуждаются едва ли, Чтоб неразумные бесплодно бунтовали, Здесь не хранят того, чего не могут съесть, Но каждый из людей доволен тем, что есть, Общину ни один вовеки здесь не предал, Как в век апостольский, что хитростей не ведал, Здесь Церковь - агнчий сонм, корзина голубей, 50 Во имя коей бог сошел в юдоль скорбен. Но - пастырь Волчегнев {3} теперь в зените славы, Народ усвоил днесь вполне медвежьи нравы: Мню, внемлет Ландеслот сим грубым словесам - В который бы из дней не горевал он сам? Сельчане восстают, противясь высшей власти, Все тело общества поделено на части, Миросогласие жестокостью сердец Везде погублено, и сгинуло вконец Все то, что Миротвор воздвиг с любовью детской; 60 Кричат: Мое! Твое! - и рвут кусок соседский. Сей Кристиан {4}, чей нрав нам наконец-то зрим, Вопит: "О что за яд распространяет Рим!" Не правда ль, истина преподана умело? Мизерный тела член в большое рвется дело, Как некоторый Змей в дни прежние, в Раю. Кто с ветром борется - уронит честь свою. Здесь принести хвалу ван Схагену пристало {5}, Который, совестью не мучаясь нимало, Чтоб кучера смирить - садясь в повозку, кнут 70 Брал в руки, говоря: "Будь осторожен, плут!" Учить учителей - закон, как то ни тяжко. Возницу усмири - смирится и упряжка. И вот - повозка мчит; путь - божья колея. Чего не сможет тот, молчит гордыня чья, Кто скромно пред жезлом ван Схагена склонится? Выходит, что седок искусней, чем возница! Как гордо честь свою ты, дворянин, вознес! Как чутко ты блюдешь качение колес! Заставить всех плутов склонить и спрятать морды - 80 Так Рифмача корил Вильгельм {6}, седой и гордый. Искусство клеветы - в союзе с адской тьмой. Вот, Фландрия была задета сей чумой {7}, И мигом рухнуло от малого коварства Все благоденствие, вся прочность государства, И берег сей предстал, как все иные, наг. Нет, все же есть у нас меж рыхлых дюн - маяк. Держи страну в узде, о Ландеслот, - и все же На Волчегнева вздень намордник, да построже! Покуда совладать с ним хочешь ты добром, 90 Нечистый глас его гремит, как Божий гром, Грозу усердно столь зовет сей плут упрямый, Что по стране вода уже смывает храмы, И станет пуст вот-вот корабль просторный твой. Об этом Роберт знал и славный Рулевой {8}: Он прыгнул бы за борт, не будь уверен свято Во всех, от боцмана до юнги и солдата. Порядок нам ладью спасет и обновит: Распущенность есть плод, что слишком духовит Для обоняния, как тяжкий смрад звериный - 100 Негодна эта вещь в пути через пучины. Что суше в благодать, то морю ни к чему. Красивый попугай живет в ином дому, Но если он болтлив сверх меры, думать смею - Захочется свернуть сему поганцу шею. Коль слово - лишь одно, мы зрим в сем образце Златое яблоко в серебряном ларце, - Как злато, мудрый чтит слова и числит строго; Напротив, тот, кто их извергнет слишком много, Вотще надеется в конце торжествовать 110 Над мыслями судьи. Юнцам - и то плевать {9} Теперь на королей, соседей наших славных, На всех, кто выше них, тем более - на равных. Что грех для христиан - к тому их и влечет, И, чем грязней свинья, тем боле ей почет, Особо ж - коль во храм явиться довелось ей, Сердца же змей полны, и жаб, и мошки песьей. Здесь каждый убежден в безгрешии своем, Собратий во Христе он съесть готов живьем, Но, диспут проиграв, смущается не слишком: 120 Афронта он не зрит своим тупым умишком. Закрыть врата небес врагам и чужакам! Кому пристала честь - тот связан по рукам. Но силы света тьма вовек не подневолит, Крупица истины пусть робко, но глаголет, А Лицемерие тем временем - в цвету: Спор о божественном - назвали склоку ту. Иль в агнчью шкуру всяк желающий проникнет? Но, ибо волки суть, кой-кто порою рыкнет, Начнется мерзкий визг и вой вокруг креста - 130 Да обуздается навек сия тщета, Да будут ввергнуты в покорство эти звери! Коль скоро истреблен и враг во божьей вере (В стране истерзанной бывает, что и так) Они - утешены. Любой неверный шаг - Их волей ринется лавина кар суровых На тех, кто в Библии - скамья для стоп Христовых. Разумный, зря сие, вскричать готов всегда: И нам - не только им - грозит сия беда! Наследство общее - Христовой веры благость, 140 Кто спорит с тем - о том и говорить-то в тягость. Я знаю неких Пап {10}, что, Францию деля, Себе присвоили владенья короля, И вот - растерзана свобода Ла Рошели. Не то, чтоб мы при сем как зрители сидели, Но зрим, как тот, кто слеп, быть алчет знаменит. Так Люцифер алкал {11} взнести свой трон в зенит, Однако сброшен был в пучины преисподней, Бескрыл и жив одной лишь милостью господней. Глаза имеющий - способен зрить вполне, 150 Сколь много бед такой призор чинит стране. Клевреты сих владык - разнузданная свора. Нас да спасет господь от оного призора, Мятеж бессмысленный - цель коего и суть. Да будет Случай нам взойти на верный путь, Да воцарят у нас по твердому веленью Мир, и согласие, и польза населенью. ОЛИВКОВАЯ ВЕТВЬ ГУСТАВУ АДОЛЬФУ, дабы подвигнуть Его Величество к пощажению Кельна, моего родного города. О чем на воле распевает пташка? Возможно жить везде, Но о родном гнезде Забыть навек - невыносимо тяжко! Вот так и я: пусть жизнь моя привольна На новом берегу, - Но все же не могу Забыть родные пепелища Кельна. Там я познал вкус молока и мода, 10 Я там когда-то рос Среди богатых лоз, Я из фиалок пил росу восхода {1}. И этой влаги сладостной отведав, Тревоги не таю: В моем родном краю Полощут гордые хоругви шведов. Как рейнский лебедь, я хотел бы новый Теперь сложить пеан, Чтоб Марс полночных стран 20 Сей сад не вверг под конские подковы. Паденье стен незыблемого Тира {2} Явило смертным весть: Сегодня славе цвесть, А завтра - тлеть, и в этом бренность мира. В бою не устояв, спасенья ради {3}, Щиты сложил Сион, Вождя встречает он, Покорствуя в торжественном наряде. И вождь грядет, - ища его защиты 30 И вверившись судьбе, Склоняются в мольбе Первосвященник, а за ним - левиты. Зрит юный вождь склоненные кедары {4}, И вот, отпламенев, В нем гаснет бранный гнев, Решает он избавить град от кары. Он видит златозвездные покровы, Смиреньем осиян, Он в линиях письмян 40 Читает имена зверей Еговы. И он, чья ныне мощь неуязвима, Влагая в ножны меч, Решается проречь Хвалу холмам и пастырям Шалима {5}. Давидов город, зеленью увитый; Приветствует вождя, А вождь, с коня сойдя, По улицам проходит с верной свитой. Гремя хвалу на флейте и на цитре, 50 Пусть будет встретить рад Тебя мой славный град, И пусть епископ выйдет в белой митре. И да не отвратится, как от солнца, Перед тобой представ, Мой город, о Густав, Приветствуя тебя, как Македонца. Карать его ты не помыслишь боле, Когда явит тебе На древнем он гербе 60 Короны три златых в червленом поле {6}. Се трех царей священные уборы, Что с трех концов земли Вслед за звездой пришли К младенцу обратить дары и взоры. Кровавый фон служить назначен данью Тому, как бранный гнев Пал на безвинных дев {7}, Чья кровь для града стала иорданью. Нет, ты по станешь строить эшафоты, 70 Я верю, пощадят Многострадальный град Твои доброжелательные готы. Пусть будет милосердье полководца Венцом твоих побед, Твоя секира, швед, Творения Агриппы не коснется {8}. Как Македонец - Пиндара жилище {9}, Помилуй город сей, Сыновний страх рассей, 80 Спаси мое родное пепелище! НА ОСВОБОЖДЕНИЕ ГУГО ГРОЦИЯ Госпоже Марии ван Рейгерсберг. Двукратный ров, стальной засов, Орава недреманных псов, Обрыв морской,