-- Замолчи, священник! -- прервал его Цетег. -- Когда нужно объяснять псалмы, тогда говори, и мы будем слушать тебя: это твое дело. Но когда вопрос идет о войне, то пусть говорят те, кто понимает это дело. Римляне, выбирайте: хотите ли вы ждать, пока Византия сжалится, наконец, над вами? Быть может, вы поседеете к тому времени или, по старому римскому обычаю, добудете себе свободу собственными мечами? Хорошо, я вижу, как сверкают ваши глаза, вы согласны. Как? Говорят, что вы слишком слабы, чтобы освободить Италию? Но разве вы -- не потомки тех римлян, которые покорили весь мир? И притом победа в наших руках. Вот список всех крепостей Италии: через месяц все они одним ударом будут в моих руках. -- Как? Ждать еще целых тридцать дней? -- закричал нетерпеливый Люций. -- Ровно столько, сколько нужно, чтобы все собравшиеся здесь успели возвратиться в свои города и чтобы мои гонцы успели объехать всю Италию. Но нетерпеливая молодежь, которую сам же он возбудил, была недовольна отсрочкой. Сильверий заметил это недовольство и поспешил воспользоваться им. -- Нет, Цетег, невозможно медлить так долго. Благородным людям тирания невыносима: позор тем, кто выносит ее дольше, чем необходимо. Юноши, утешьтесь: через несколько дней явится Велизарий, и можно начать войну. Или вы не хотите никого, кроме Цетега? -- О, если бы явился Велизарий, -- сказал Цетег, -- я первый примкнул к нему. Но он не может явиться, именно потому я и отшатнулся от Византии: император не держит своего слова. Цетег играл смелую игру, но ничего иного не оставалось. -- Ты ошибаешься, император сдержит слово раньше, чем ты думаешь: Велизарий стоит около Сицилии, -- ответил Сильверий. -- Нет, -- сказал Цетег. -- Он уже ушел оттуда и направился • домой. Не надейтесь на него. В эту минуту вбежал Альбин. -- Победа! -- кричал он торжествующим голосом. -- Византия объявила готам войну! Свобода! Война! -- Война! Свобода! -- подхватила молодежь. -- Невозможно! -- упавшим голосом сказал Цетег. -- Это правда! -- раздался голос Кальпурния, который вбежал вслед за Альбином. -- Даже более -- война уже началась. Велизарий высадился в Сицилии с тридцатитысячным войском, большая часть городов сдалась ему без сопротивления, другие он взял и теперь переправился в южную Италию и высадился в Региуме. Население везде сдается ему, готы бежали. Теперь он идет к Неаполю. -- Это ложь, все ложь! -- вскричал Цетег, говоря более сам с собой, чем с другими. -- Однако, -- насмешливо обратился к нему Сильверий, -- ты, кажется, не особенно рад этим победам. Посмотрим, сдержишь ли ты свое слово, подчинишься ли Велизарию первым, как обещал! Все планы Цетега погибли. Он увидел, что трудился напрасно, и не только напрасно, но даже на пользу врага: Велизарий в Италии, с большим войском, а он остается обманутый, бессильный. Всякий другой опустил бы руки. Но на него были устремлены все взоры, и никто не должен видеть его отчаяния: если прежние планы рушились, он решил составить новый. -- Ну, -- продолжал Сильверий, -- что же ты сделаешь? Цетег не удостоил его взглядом. -- Велизарий высадился, -- спокойно сказал он, обращаясь к собранию, -- и я иду к нему. И мерным шагом, совершенно спокойный, он прошел мимо Сильверия. Последний хотел прошептать какую-то насмешку, но слова замерли на его устах: префект бросил на него такой взгляд, который ясно говорил: "Не торжествуй, священник, -- тебе будет отплачено за этот час". И победитель Сильверий в страхе замолк. ГЛАВА VI Со времени объяснения с отцом Валерии Тотила остался гостить на вилле. Как ни был вооружен старик против него, но его жизнерадостная натура оказала свое влияние: с каждым днем старик все более примирялся с ним. Вскоре он убедился, что Тотила, хотя и гот, вправду не варвар, что он образован лучше, чем многие знатные римляне. Притом и в политических взглядах у них нашлось много общего: оба они одинаково ненавидели византийцев, их хитрость, коварство, деспотизм, льстивость, нетерпимость, и оба одинаково любили Италию. Правда, старик не дал еще согласия на брак дочери, но не препятствовал молодым людям проводить вместе целые дни. И они, счастливые уже тем, что есть, не торопили его. Так шло время. Вдруг у берегов Сицилии появился флот Велизария. Тотила, как начальник южного флота, обязанный заботиться о безопасности берегов Италии, тотчас поехал навстречу византийцам узнать, зачем они явились. Поскольку Велизарий получил приказ не начинать враждебных действий, пока не получит распоряжения от Петра, то на вопросы Тотилы он ответил миролюбиво, объяснив, что его послали против морских разбойников, появившихся у берегов Африки. Тотила должен был удовлетвориться этим ответом, но он понимал, что морские разбойники -- предлог, что Византия думает начать войну. Он тотчас послал гонца в Равенну, к королю за подкреплением. Теодагад, заключивший уже договор с Петром, не только не послал подкрепления, но отозвал в Равенну и те суда, которые стояли в южных гаванях, и у Тотилы осталось только два сторожевых корабля. Понятно, он не мог с ними не только защищать но даже наблюдать за византийским флотом. У старика Валерия были богатые владения на юге Италии, около Региума. Тотила ожидал, что византийцы высадятся именно в тех местах, и убедил старика перевезти наиболее ценное имущество в Неаполь. Старик решил отправиться туда лично, чтобы сделать распоряжения на случай долгой войны. Юлий, который также все это время гостил у них, должен был сопровождать его: Валерия не хотела оставаться одна в пустой вилле, решили взять и ее, раз Тотила считал, что в ближайшие дни опасность еще не будет угрожать. Приехав туда, старик нашел, что имение сильно запущено, и решил остаться на несколько недель, привести все в порядок. Между тем, появились грозные предвестия, Тотила посылал к нему гонца за гонцом, с предостережением и просьбой поскорее выехать оттуда, но старик презрительно отвечал, что личное присутствие его необходимо, а бежать от греков он считает позором. Валерия же не хотела покидать отца в опасности. Наконец, Тотила решил ехать сам и во что бы то ни стало убедить упрямого старика выехать из опасной местности. В гавани около имения Валерия Тотила увидел галеру, на которой приехал богатейший купец Италии, корсиканец Фурий Агалла. Они вместе вышли на берег и радостно приветствовали друг друга, как старые знакомые. Подойдя к воротам, они расстались: Тотила пошел искать Юлия и Валерию, а Агалла отправился к старику. Много лет они вместе вели торговлю, старик Валерий очень любил и уважал красивого, умного и смелого торговца и очень обрадовался, увидя его. После сердечных приветствий они занялись делами. Когда расчеты их были кончены. Фурий сказал: -- Валерий, я приехал не только для расчетов. У меня есть еще одно, гораздо более важное дело. Знаешь ли ты, что во всей Италии очень скоро закипит война? Я еду из Африки и встретил флот Велизария. Он говорит, что его послали против морских разбойников, но это вздор: против разбойников не посылают таких флотов. Я говорил с ним: он день и ночь грезит о богатствах Италии. Вот почему я поторопился сюда, чтобы предупредить тебя: Велизарий высадился здесь, а я знал, что с тобой -- твоя дочь. -- Моя Валерия -- римлянка. Она не испугается. -- Да, но ведь Велизарий ведет не греков, а самых ужасных варваров: скифов, гуннов, массагетов, аваров. Горе, если твоя красавица-дочь попадет в их руки. -- Этому не быть! -- закричал старик, хватаясь за кинжал. -- Но ты прав: лучше отправить ее в безопасное место. -- Валерий, во всей Италии теперь нет безопасного места, -- вскоре война разольется по всему полуострову. -- Вот почему я решил... -- И голос его задрожал. -- Поэтому я хотел теперь, сегодня высказать тебе то, что давно уже лежит у меня на сердце. Валерий догадался, о чем он будет говорить. Он давно уже заметил привязанность Агаллы к его дочери и очень охотно отдал бы ее этому богатому купцу, сыну своего старого друга. Однако, зная безграничную гордость и мстительность корсиканца, он хотел было удержать его от дальнейшего объяснения, но тот продолжал: -- Отдай мне твою дочь, Валерий. Ни один человек не может оградить ее в это опасное время так, как я. Я увезу ее на собственном корабле в Азию, Африку, и где бы она ни пожелала поселиться, ее всюду будет ожидать дом, дворец, которому позавидуют королевы. Я буду беречь ее больше, чем свою душу. Сильно взволнованный, он остановился, ожидая ответа. Валерий молчал, стараясь подыскать слова. Прошло несколько мгновений, но корсиканец уже вышел из себя. -- Фурий Агалла не привык просить по два раза, -- быстро сказал он. -- Друг мой, я охотно отдал бы ее тебе, но теперь не те уже времена, когда родители выбирали мужа дочери: теперь они это делают сами, а ее сердце... -- Она любит другого! Кого? -- вскричал корсиканец и схватил кинжал, точно желая убить старика. Валерий понял, как страшна его ненависть, и не назвал имени. -- Кто же это может быть? -- продолжал Агалла. -- Римлянин? Монтан? Нет! О, неужели... Нет, старик, скажи же, что не он... И он схватил его за руку. -- Кто? О ком ты думаешь? -- О том, кто приехал сюда вместе со мной, о готе... Конечно, это должен быть он, его все любят -- Тотила! -- Да, он, -- ответил старик и вдруг отскочил в ужасе: все тело корсиканца дернулось страшной судорогой, он вытянул вперед обе руки, точно желая задушить боль, мучившую его, потом отбросил голову назад и начал жестоко бить себя кулаками по лбу, качая головой и громко смеясь. Валерий с ужасом смотрел на него. Наконец, припадок прошел, Агалла успокоился, только лицо его было землистого цвета, и голос дрожал, когда он заговорил: -- Проклятье лежит на мне. Я не только потерял Валерию, но не могу вознаградить себя даже местью. Полюби она кого бы то ни было другого, я бы выкупался в его крови. Тотила -- единственный человек в мире, которому я обязан, -- и как обязан! И он замолчал, опустив голову, погрузившись воспоминания. -- Валерий! -- вдруг воскликнул он, вставая. -- Никому в мире не уступил бы я, но Тотила!.. Я прощаю ей, что она отказывает мне, она выбрала Тотилу. А теперь прощай. Я уезжаю... в Персию... в Индию... не знаю, куда... И он быстро вышел из комнаты, отправился к лодке и уехал. Валерий со вздохом пошел искать дочь и встретил по дороге Тотилу. Горячо принялся Тотила уговаривать старика немедленно покинуть виллу и ехать в Неаполь: Велизарий возвратился от берегов Африки и плывет вдоль Сицилии. Каждый день можно ожидать его высадки там или даже в самой Италии. А король, несмотря на его настойчивые требования, не присылает кораблей. На днях Тотила сам едет в Сицилию, чтобы все узнать, и тогда они останутся здесь совсем беззащитными. Но старый воин считал постыдным бежать от греков и настоял на своем: раньше трех дней он не может кончить своих дел, а сейчас он их не бросит. Едва удалось Тотиле добиться того, что он позволил прислать на виллу двадцать готских солдат для защиты. ГЛАВА VII Нa третий день к вечеру Валерий закончил, наконец, все свои дела и решил на следующее утро ехать в Неаполь. Спокойно сидел он за ужином с дочерью и Юлием, как вдруг в комнату вбежал запыленный, окровавленный молодой гот. -- Бегите! Скорее! Они сейчас будут здесь! -- закричал он. -- Кто? -- Велизарий, дьяволы, греки. Вчера Торисмут послал меня на разведку в Региум. Я почти доехал до города, когда будто молния ударила меня в голову и я упал с лошади. Очнулся я уже в Региуме, среди врагов. Там я узнал все: Сицилия вся сдалась без боя Велизарию. Он уже высадился здесь, в Региуме, жители также встретили его с торжеством. Он тотчас отправляется в Неаполь, передовой отряд его -- какие-то желтокожие безобразные люди на маленьких косматых лошадках -- должен занять проход у твоей виллы. -- Это гунны Велизария! -- воскликнул Валерий. -- Они велели мне проводить их к проходу. Я отвел их далеко к западу, в болота и, когда стемнело, убежал от них... Они стреляли вдогонку -- одна стрела попала в меня... Я не могу больше... И он упал. -- Он погиб! -- сказал Валерий. -- Их стрелы всегда отравлены! Скорее, Юлий, ты должен проводить Валерию в Неаполь. Я иду к проходу и, насколько возможно, удержу врага, чтобы дать вам возможность выиграть время. Напрасно молила Валерия, чтобы он позволил ей остаться с ним. -- Ты должна повиноваться! -- решительно ответил ей отец. -- Я хозяин в доме и сын этой страны. Я хочу спросить гуннов Велизария, что им надо в моем отечестве. Нет, нет, Юлий, вы должны ехать. Прощайте! Через несколько минут Валерия в сопровождении Юлия и нескольких готов, которых прислал Тотила, мчалась в Неаполь, а старик, взяв своих рабов, отправился к проходу. Но рабы, пользуясь темнотой, разбежались дорогой, и старик один пришел на место. Здесь он застал остальных готов. Проход был очень узок: два человека, стоя рядом, своими щитами вполне закрывали его, так что проход можно было защищать даже очень небольшим числом людей. Двоих воинов Валерий поставил у входа со стороны Неаполя, двоих -- у выхода из него, а остальных -- внутри прохода. -- Держитесь твердо, -- предостерег их Валерий. -- Ни в коем случае никто не должен выходить. Двое передних -- держите щиты крепко один подле другого и выставьте вперед копья. Мы, средние, будем стрелять, задние будут подавать стрелы и внимательно следить за обстановкой. Едва успел он распорядиться, как послышался стук копыт. -- Стой! -- закричал Валерий. -- Кто вы, и что вам нужно? -- То же самое и я хочу спросить у вас, -- ответил грубый голос. -- Я -- римский гражданин и защищаю свое отечество против грабителей. Тот из всадников, который был вперед, зорко осмотрел дорогу при свете факела. Видя, что нет никакой возможности обойти проход, он сказал более мягким голосом: -- Друг мой, в таком случае мы -- союзники, потому что мы также римляне и хотим освободить Италию от ее грабителей. Итак, посторонись, дай нам пройти. -- Кто же ты и кто послал тебя? -- спросил Валерий, стараясь выиграть время. -- Я -- Иоанн, враги Юстиниана называют меня Кровожадным. Я веду легкую конницу Велизария. Вся страна от Региума до этого места сдалась нам без боя: ты первый задерживаешь нас. Мы были бы уже далеко, если бы собака-гот не завел нас в болото, откуда мы едва выбрались, -- одна лошадь утонула. Не задерживай нас. Я оставлю тебе жизнь и имущество, дам еще большую награду, если ты согласишься проводить нас. Отойди же, пропусти. И он пришпорил лошадь. -- Назад, разбойник! Пока жив Гней Валерий, ни один из вас не войдет в проход! -- ответил Валерий. -- Друзья, стреляйте! -- Хорошо же! -- вскричал Иоанн, отступая назад. -- Эй, гунны, стреляйте! Раздался крик: один из готов, стоявших впереди, упал. Быстро встал Валерий на его место, держа перед собой щит. Прошло еще несколько минут -- и другой гот был сражен. Наконец, стрела вонзилась в грудь Валерия. Он зашатался, стоявшие позади тотчас подхватили его и унесли в глубину прохода, а его место молча занял новый воин. Вдруг раздался крик сторожей, поставленных позади: -- Корабль! Корабль! Они высадились и зайдут нам с тыла! Беги, господин, мы тебя унесем отсюда. -- Нет, -- ответил Валерий, приподнимаясь, -- я хочу умереть здесь. Прислони мой меч к стене и... Но тут раздался громкий звук готского военного рога, и вслед затем тридцать вооруженных готов с Тотилой во главе появились в проходе. Взгляд Тотилы прежде всего обратился на Валерия. -- Слишком поздно! -- с горечью воскликнул он. -- Но прежде всего месть! За мной, готы! И он с яростью бросился из прохода. Отчаянная борьба началась на узкой дороге между скалами и морем -- лошади, люди скатывались в море. Наконец, начальник гуннов Иоанн упал, оглушенный ударом, и гунны в смятении бросились бежать. Тотила тотчас возвратился к Валерию. Он лежал с закрытыми глазами. -- Валерий, отец! -- закричал Тотила. -- Не уходи от нас! Скажи хоть слово на прощанье! Умирающий медленно приоткрыл глаза. -- Где они? -- Разбиты и бежали. -- А, победа! -- вздохнул Валерий. -- Я умру с победой, и Валерия, мое дитя, спасена! -- Да, отец, она спасена. Я явился сюда из самой глубины морской, чтобы предупредить Неаполь и спасти вас. Корабль, на котором я плыл, был пробит врагом и потонул. Я в полном вооружении бросился в море, спасся и высадился на берег между твоим домом и Неаполем, недалеко от дороги. Там я встретил Валерию и узнал об опасности. Я отправил ее в Неаполь, а сам с тридцатью воинами поторопился сюда, но мог только отомстить за тебя. 89И он опустил голову на грудь умирающего. -- Не сожалей обо мне, я умираю победителем. И тебе, сын мой, тебе обязан я этим. -- Старик с любовью провел слабеющей рукой по шелковистым волосам Тотилы. -- Ты спас и Валерию. И тебе, да, тебе поручаю я спасение Италии. Ты -- герой, достойный спасти даже эту страну. Ты можешь это, ты сделаешь это -- и твоей наградой будет мое любимое дитя. -- Валерий, отец! -- Пусть она будет твоей! Но клянись, -- и, собрав последние силы, старик выпрямился и взглянул прямо в глаза Тотиле, -- клянись мне душой Валерии, что она не прежде будет твоей, чем Италия будет свободна, и ни одна пядь священной земли ее не будет занята византийцами. -- Клянусь! -- с воодушевлением вскричал Тотила. -- Клянусь душой Валерии! -- Благодарю, благодарю, сын мой. Теперь я могу умереть спокойно. Передай ей мое благословение и скажи, что я поручил ее тебе, -- ее и Италию. Он склонил голову на свой щит, скрестил руки на груди -- и умер. Долго смотрел на него Тотила. Но вот взошло солнце, ярко осветило и море, и скалы. Тотила пробудился от задумчивости. -- Клянусь душой Валерии, -- тихо, с глубоким чувством повторил он, подняв руку. И в этой клятве нашел он силу и утешение, распорядился перенести труп Валерия на судно, чтобы отвезти его в семейный склеп в Неаполь. ГЛАВА VIII Между тем, Теодагад понемногу оправился от своего поражения при объявлении войны. "Пусть приходит Велизарий, -- думал он. -- Я изо всех сил буду стараться, чтобы он не встретил в Италии никакого сопротивления. Юстиниан, конечно, узнает это и наверное выполнит если не весь договор, то большую часть его". Он так и действовал: выслал все войска из южной и средней Италии на самые далекие окраины. Вот почему Велизарий не встретил никакого сопротивления. Особенно ободрился он с тех пор, как к нему возвратилась Готелинда: Она была гораздо умнее и сильнее его и всегда поддерживала в трудную минуту. После убийства Амаласунты Готелинда, спасаясь от ярости народа, скрылась в крепости Феретри. Но вскоре к ней явился Витихис и убедил ее возвратиться в Равенну. Дело ее, заявил он, будет разбираться в народном собрании, и до его решения он ручается за ее безопасность. Готелинда знала, что на ручательство Витихиса положиться можно, и возвратилась во дворец. Она была очень рада тому, что дело будет рассматриваться именно в народном собрании. "Никто, кроме меня, не видел, как она умерла. А без доказательств меня не могут осудить", -- думала она. Уверенность ее в хорошем исходе усиливалась еще более оттого, что все влиятельные сторонники Амалов и враги ее были удалены с войсками на далекие окраины, между тем как друзья ее все должны были явиться на собрание. Приближался назначенный день, и король с супругой отправились в Рим, близ которого на открытом поле, называемом Регетой, обыкновенно проходило народное собрание. Утром, в день их приезда, в комнату короля неожиданно вошел Цетег. -- Ради Бога, Цетег, -- в испуге закричал Теодагад, -- какое несчастие приносишь ты? -- Я пришел сообщить тебе то, что сам только что узнал: Велизарий высадился. -- Наконец-то! -- с радостью вскричала Готелинда. -- Не торжествуй, -- заметил ей префект. -- Теперь ты погибла. -- Погибла? Напротив, спасена! -- вскричала радостно королева. -- Ошибаешься: Велизарий издал манифест, в котором объявил, что пришел наказать убийцу Амаласунты, и назначил большую награду тому, кто доставит вас ему живыми или мертвыми. -- О, ужас! -- закричала Готелинда. Теодагад тоже побледнел. -- Притом готы скоро узнают, чья измена дала врагам возможность без сопротивления овладеть страной, и я, как префект Рима, получил приказ захватить вас и передать Велизарию. Но что мне в том, будете ли вы жить или умрете, -- я согласен дать вам возможность бежать с одним условием: ты выдашь мне, Теодагад, твой договор с Сильверием. Молчи!.. Не лги, я знаю, что вы сговорились. -- Бери его, теперь он все равно не имеет силы. Получив документ, префект вышел. -- Что теперь делать? -- спросила Готелинда, говоря скорее сама с собой, чем с мужем. -- Как что делать? Скорее бежать! Единственное спасение -- в бегстве! -- Куда же ты хочешь бежать? -- Прежде всего в Равенну, чтобы захватить там казну. А оттуда, я думаю, лучше всего к франкам. Жаль, приходится бросить спрятанные здесь сокровища. Много, много миллионов золотых! Но что делать, жизнь важнее денег! -- Как? -- спросила Готелинда. -- У тебя здесь спрятаны сокровища? Где же? -- О, в надежном месте: в катакомбах. Мне и самому понадобилось бы несколько часов, чтобы их найти. Вот почему я и бросаю их. И он вышел из комнаты. Готелинда же осталась: она увидела возможность борьбы, сопротивления. "Деньги -- власть, -- думала она, -- а только во власти -- жизнь". И решила остаться и овладеть спрятанным золотом. Оживленную картину осветило на следующее утро солнце, поднявшееся над Регетой. Много тысяч готских воинов стеклось сюда со всех концов своего обширного государства на тинг -- народное собрание. Эти собрания издревле были любимыми праздниками народа. В языческие времена на них совершались большие жертвоприношения за весь народ, здесь же устраивались рынки, военные игры. Вместе с тем, тут решались важнейшие дела: избирали и низлагали королей, решали вопросы о войне и мире, об отношениях к соседям, здесь же судили и важнейших преступников. На этот раз собрание было особенно многочисленно, ведь должны были решаться очень важные вопросы: о войне с Византией и об убийстве Амаласунты. Уже с зарей вся площадь была в движении, и с каждым часом толпа увеличивалась, по всем дорогам сюда стекались готы -- пешком, верхом, в телегах, повозках. Здесь встречались друзья и братья по оружию, не видевшиеся долгие годы. Странное, пестрое зрелище представляла эта толпа. Рядом со знатным готом в шелковой одежде, который жил в богатых городах Италии, в роскошных дворцах, и перенял утонченные нравы высшего круга римлян, стоял громадного роста грубый гот-крестьянин, хижина которого приютилась где-нибудь среди дубовых лесов далекого Марга или среди сосен быстрого Эна, где он зачастую боролся с волком, шкура которого покрывала его широкие плечи. Дальше стояли группы суровых воинов, закаленных в битвах на далеких северных границах с дикими свевами, и тут же рядом миролюбивые пастухи из Дакии, которые, не имея ни хижин, ни полей, кочевали по лугам как и тысячи лет назад их предки, явившиеся сюда из Азии. Тут же стоял богатый гот, который научился в Риме или Равенне искусству вести торговлю и теперь получал много тысяч прибыли, и рядом -- бедный пастух, который пас тощих коз на тощих лугах шумной Изарки и устроил себе хижину рядом с берлогой медведя. Но как ни различна была судьба этих тысяч, отцы которых по призыву Теодориха спустились в Италию с запада, -- все же они еще чувствовали себя братьями, сынами одного народа: все говорили на одном языке, у всех светлые глаза, золотистые локоны, у всех кипело одно чувство в груди: "Как победители стоим мы на этой земле, которую отцы наши завоевали у вельхов и которую мы будем защищать до последнего мгновения". Точно пчелы в громадном улье, сновали и шумели эти тысячи людей, отыскивая знакомых, приветствуя их, заводя новые знакомства. Но вот с холма посреди долины раздались величественные протяжные звуки рога -- и мгновенно все стихли и обратили взоры на холм, с которого спускалась торжественная процессия: пятьдесят стариков в широких белых мантиях, с венками на головах, с белыми посохами и старинными каменными топорами в руках. Это были сайоны, стражи тинга, которые должны были, с торжественными обрядами, открывать и оберегать тинг. Спустившись в долину, они приветствовали народ троекратным долгим звуком рога, народ ответил им, шумно потрясая оружием. После этого сайоны приступили к делу: они разделились на две группы и, держа красные шерстяные шнуры, двинулись со старинными песнями и заговорами одни -- направо, другие -- налево, обводя шнуром всю долину. Через каждые двадцать шагов они останавливались и втыкали в землю копье, к которому прикреплялся шнур. В двух местах -- прямо против входа и с южной стороны -- в землю были воткнуты особенно длинные копья, в рост человека: это были ворота, которые вели в тинг. У этих ворот поместились на страже сайоны с поднятыми топорами, чтобы не пропустить в собрание несвободных, чужеземцев и женщин. Когда эта работа была окончена, два самых старых сайона стали в воротах и закричали громким голосом, обращаясь к народу: -- Место приготовлено по старому обычаю готов. Теперь, с Божьей помощью начинайте правый суд! Несколько минут после этого царила глубокая тишина, затем среди народ послышался сначала тихий, потом все более громкий гул удивления, сменившим взрывом негодования. Собрание должен был открывать представитель короля, тинг-граф, а его не было. Все громче вызывали его, искали, но его нигде не было, при этом заметили, что среди собравшихся не было никого из многочисленных родственников и друзей короля, между тем, еще недавно их встречали на улицах Рима. Шум среди народа возрастал. Казалось, ничто не остановит его. Вдруг из середины огороженного места раздался громкий звук, древний боевой клич германцев. Все взоры обратились туда и увидели высокую фигуру старика Гильдебранда, глаза которого сверкали огнем. Крики радости приветствовали его. 92-- Добрые, храбрые готы. Вы видите, что в собрании нет графа, представителя короны. Если король думает этим остановить собрание -- он ошибается: я помню еще старые времена и заявляй) вам, что народ может находить правду и справедливость и без короля и его графа. Вы все выросли уже при новых обычаях, но вот стоит старый Гадусвинт, всего двумя годами моложе меня, он подтвердит вам: вся власть должна быть в руках народа, потому что народ готов свободен! -- Да, мы свободны! -- подтвердил тысячеголосый хор. -- Так выберем же сами себе тинг-графа, если король не присылает своего! -- сказал Гадусвинт. -- Право и справедливость существовали раньше королей и графов. А кто лучше знает все старые обычаи и права, чем Гильдебранд, сын Гильдунга? Пусть же он и будет тинг-графом. -- Хорошо, -- ответил Гильдебранд, -- я повинуюсь вашему выбору и считаю себя таким же законным тинг-графом, как если бы меня назначил сам король. Приблизьтесь, сайоны, помогите мне открыть суд. Двенадцать сайонов тотчас подошли. Под громадным дубом, который возвышался среди площади, лежал развалившийся идол Пика, бога лесов. Сайоны очистили место, положили четырехугольную плиту, так что образовался как бы стул для судьи. Сидя на этом алтаре древнего бога лесов и стад, тинг-граф должен был решать дела. Приготовив место, сайоны набросили на плечи Гильдебранда широкую голубую мантию с белым воротником и дали ему в руку большой, загнутый кверху посох, после этого повесили слева от него на ветвях дуба большой стальной щит и, разделившись на две группы, стали справа и слева от него. Старик ударил палкой в щит, сел и, обратившись лицом к востоку, начал: -- Требую тишины и мира, требую правды и запрещаю неправду, всякую брань, ссоры и все, что может нарушить мир тинга. И теперь спрашиваю вас: эти ли год, и день, и час, это ли место, чтобы творить свободный суд готского народа? Стоявшие впереди готы выступили вперед и ответили хором: -- Да. Это здесь -- под высоким небом, под шумящим дубом, и теперь, когда солнце светит на эту мечом добытую готами землю, настоящее место и время для свободного суда готов. -- Так начнем же. Мы здесь собрались, чтобы разобрать два дела: Готелинды, которая обвиняется в убийстве, и короля Теодагада, который обвиняется в позорной трусости и нерешительности в это крайне опасное время. Я спрашиваю... Но тут его слова были прерваны громким звуком рога, который раздавался все ближе. С удивлением оглянулись готы и увидели группы всадников, быстро направлявшихся к месту собрания. Гильдебранд всмотрелся и закричал: -- На развевающихся знаменах -- изображение весов, значит, это граф Витихис! Да, вот он впереди, а рядом с ним сильный Гильдебад! Но ведь они должны были находиться теперь далеко, по дороге в Галлию. Что могло заставить их возвратиться? Между тем, всадники подъехали, и Витихис с Гильдебадом среди громких приветствий пробрались сквозь толпу к Гильдебранду. -- Как! -- едва переводя дыхание от быстрой езды, вскричал Гильдебад. -- Вы здесь спокойно сидите, между тем как Велизарий уже высадился? -- Мы знаем это, -- спокойно ответил Гильдебранд, -- и хотим обсудить с королем, как нам его прогнать. -- С королем! -- с горькой усмешкой повторил Гильдебад. -- Его здесь нет, -- оглянувшись, сказал Витихис, -- это подтверждает наше подозрение. Мы возвратились из похода, потому что имеем все основания для серьезных подозрений. Но об этом после. Продолжайте. И он стал в ряду других, по левую руку судьи. Когда тишина восстановилась, Гильдебранд начал: -- Готелинда, наша королева, обвиняется в убийстве Амаласунты, дочери Теодориха. Я спрашиваю: имеем ли мы право судить это дело? Старик Гадусвинт выступил вперед, опираясь на длинную палку, и сказал: -- Это место суда окружено красным шнуром в знак того, что народному суду принадлежит право судить кровавые преступления. Да, мы имеем право решать это дело. -- В глубине сердца, -- продолжал Гильдебранд, -- мы все обвиняем Готелинду. Но кто из нас может здесь, перед лицом суда, уличить ее в этом убийстве? -- Я -- раздался звонкий голос, -- и красивый молодой гот в блестящем вооружении выступил вперед. В толпе пронесся говор: "Это граф Арагад, брат герцога Гунтариса!.. Он любит Матасунту, дочь Амаласунты!.. Он женится на ней!.. Он выступает мстителем за ее мать!" -- Я граф Арагад, -- громко произнес молодой гот, -- из рода Вельзунгов. Я не родственник убитой, но ближайший родственник ее -- Теодагад -- не исполнил своего долга кровавой мести за нее, так как он сам был участником ее убийства. Поэтому я, свободный, ничем не запятнанный гот, благородного рода, друг несчастной княгини, являюсь обвинителем вместо ее дочери Матасунты. Я обвиняю в убийстве, в пролитии крови! С этими словами высокий, красивый гот вынул свой меч и, при громких криках одобрения со стороны народа, протянул его к стулу судьи. -- Какие доказательства имеешь ты? Скажи... -- Стой, тинг-граф! -- раздался вдруг серьезный голос Витихиса. -- Ты так стар, Гильдебранд, так прекрасно знаешь обычаи, права, а позволяешь толпе увлекать себя? Неужели я должен напоминать тебе первое требование справедливости? Обвинитель здесь, но где же обвиняемая? -- Женщина не может присутствовать в народном собрании, -- спокойно ответил Гильдебранд. -- Это я знаю. Но где же Теодагад, ее муж, который должен защищать ее? -- Он не явился. -- Приглашали ли его? -- Да, приглашали, -- ответил Гильдебранд. -- Сайоны, выступите вперед! Два сайона подошли и своими посохами коснулись стула судьи. -- Нет, -- сказал Витихис. -- Никто не должен говорить, что народ готов осудил женщину, не выслушав ее защитника. Хотя все ее ненавидят, но она так же имеет право на справедливость, на защиту закона. Я сам буду ее защитником, если нет никого другого. И он спокойно выступил вперед, стал против Арагада и коснулся его своим мечом. -- Так ты отрицаешь преступление? -- с удивлением спросил судья. -- Нет, я говорю только, что оно не доказано, -- ответил Витихис. -- Докажи его! -- обратился судья к Арагаду. -- Доказать? -- нетерпеливо, но немного смутившись, вскричал Арагад. -- К чему тут доказательства! Я и ты, и все, находящиеся здесь, знают, что Готелинда давно ненавидела княгиню. Жертва ее исчезает из Равенны, одновременно исчезает и убийца. Потом жертва снова появляется в доме Готелинды -- уже мертвой. А убийца бежит в крепость. Что же еще нужно доказывать? -- И только на этих основаниях ты обвиняешь королеву в убийстве? -- сказал Витихис. -- Горе, горе народу, в котором ненависть берет верх над справедливостью! Справедливость, готы, есть свет и воздух. Я сам ненавижу и эту женщину, и ее мужа. Но именно потому, что я ненавижу, я должен вдвое строже наблюдать за собой. Так просты и благородны были слова его, что сердца всех готов склонились на его сторону. -- Где твои доказательства, Арагад? -- спросил Гильдебранд. -- Доказательства! -- с нетерпением вскричал тот. -- У меня нет других доказательств, кроме глубокой веры. -- В таком случае... -- начал Гильдебранд. Но в эту минуту один из сайонов, охранявших ворота, подошел и сказал: -- У входа стоят римляне. Они просят, чтобы их выслушали. Они говорят, что знают обстоятельства смерти княгини. -- Я требую, чтобы их выслушали, как свидетелей! -- громко сказал Арагад. Гильдебранд сделал знак привести свидетелей. Толпа расступилась, и сайон ввел трех людей. Один из них, согбенный старик, был в монашеской одежде, двое -- в одежде рабов. Все с удивлением смотрели на старика, фигура которого, несмотря на всю простоту, даже бедность его одежды, отличалась замечательным достоинством. Арагад пристально взглянул в его лицо и быстро отступил с удивлением. -- Кто этот человек, -- спросил судья, -- которого ты ставишь свидетелем? Какой-нибудь неизвестный иноземец? -- Нет, -- ответил Арагад, -- его имя все хорошо знают и уважают: Это -- Марк Кассиодор. Выражение удивления пронеслось по всему собранию. -- Да, я так назывался раньше, теперь же я только брат Марк. Я пришел сюда не за тем, чтобы мстить за убийство: "Мне отмщение, Я воздам", -- сказал Господь. Нет. Я пришел только исполнить последнее поручение несчастной дочери моего великого короля. Незадолго до бегства из Равенны она написала мне вот это письмо, и я должен прочесть его народу готов, как ее завещание. И он вынул письмо и прочел: "Прими глубокую благодарность истерзанной души за твое участие. Сознание неутраченной дружбы подкрепило меня больше даже, чем надежда на свободу. Да, я тотчас поеду на Бользенское озеро, тем более, что дорога оттуда идет на Рим, на Регету, где я хочу покаяться перед моими готами в моих ошибках. Я готова умереть, если это нужно, но не от коварной руки врага, а по судебному приговору моего народа, который я, ослепленная, привела к гибели. Я заслужила смерть не только потому, что пролила кровь трех герцогов, -- пусть все знают, что это сделала я, -- но еще больше за то безумие, с которым я отдала свой народ в руки Византии. Если мне удастся добраться до Регеты, я сама предупрежу, из всех сил буду предостерегать их против Византии. Византия лжива, как ад, и никакой мир немыслим между ней и нами. Кроме того, я должна предостеречь народ и против внутреннего врага: король Теодагад затевает измену, он продал Италию и корону готов Петру, послу Византии, -- он сделал то, в чем я отказала грекам. Будьте осторожны и единодушны. Я желала бы своей смертью загладить зло, которое сделала при жизни". 95В глубоком молчании выслушал народ это письмо, которое теперь являлось как бы голосом с того света. Торжественная тишина длилась долго после того, как умолк дрожащий голос Кассиодора. Наконец, старый Гильдебранд встал и произнес: -- Она была виновна, но она раскаялась. Дочь Теодориха, народ готов прощает тебе твою вину и благодарит за верность. -- Да простит ей и Бог. Аминь! -- сказал Кассиодор. -- Я никогда не приглашал ее на Бользенское озеро, да и не мог, потому что за две недели до того продал все свое имение Готелинде. -- Так, значит, она, злоупотребив твоим именем, завлекла туда княгиню! -- вскричал Арагад. -- Что, граф Витихис, неужели ты и это будешь отрицать? -- Нет, -- спокойно ответил Витихис. -- Но, -- продолжал он, обращаясь к Кассиодору, -- есть ли у тебя доказательства того, что княгиня не случайно утонула, а была умерщвлена Готелиндой? -- Сир, -- обратился Кассиодор к одному из рабов, сопровождавших его. -- Говори, что ты видел. Я ручаюсь за его правдивость. Раб выступил вперед, поклонился и начал: -- Я двадцать лет заведовал шлюзами озера и всеми трубами бань на вилле Бользенского озера. Никто, кроме меня, не знал тайны, как открывать и закрывать трубы. Когда королева Готелинда купила это имение, она удалила оттуда всех слуг Кассиодора, только я один остался. Однажды рано утром прибыла на виллу Амаласунта, вскоре после нее явилась и королева. Она тотчас позвала меня, объявила, что хочет идти в бани, потребовала ключ от всех шлюзов озера и всех труб бань и велела объяснить ей весь план устройства их. Я повиновался, отдал ей ключи и план, но настойчиво предупреждал, чтобы она не открывала всех шлюзов и труб, потому что это может стоить ей жизни. Она с гневом выслала меня вон, и я слышал, как она велела служанке наполнить котел не теплой, а горячей водой. Я ушел, но очень беспокоился и держался вблизи бань. Через несколько времени я услышал сильный шум и понял, что, вопреки моему предостережению, королева открыла все шлюзы. В то же время я услышал, как пар с шипением и свистом поднимался по трубам, и при этом мне показалось, будто изнутри бань раздался глухой крик о помощи. Я бросился ко входу, чтобы спасти королеву, как вдруг в удивлении увидел, что она, совершено одетая, стоит в самом центре бань -- на голове Медузы. Она нажимала пружины труб и сердито говорила с кем-то, кто звал на помощь из бань. В ужасе, смутно подозревая, что там происходит, я незаметно ушел. -- Как, трус! -- прокричал Витихис. -- Ты подозревал, что там происходило, и ушел? -- Я только раб, господин, не герой, и если бы злая королева заметила меня, я не был бы здесь, чтобы обвинить ее. Вслед затем разнеслась весть, что княгиня Амаласунта утонула в банях. -- Ну, что же, граф Витихис, -- с торжеством сказал Арагад, -- будешь ты ее защищать? -- Нет, -- спокойно ответил тот. -- Нет, я не защищаю убийц. Мой долг окончен. И он перешел на правую сторону, где становились обвинители. -- Вам, свободные готы, принадлежит право судить и произнести приговор. Я могу только подтвердить то, что вы решите, -- сказал Гильдебранд. -- Итак, я спрашиваю вас, что думаете вы о том обвинении, которое граф Арагад Вельзунг высказал против королевы Готелинды? Скажите: виновна ли она в убийстве? -- Виновна! Виновна! -- закричали тысячи голосов. -- Она виновна, -- вставая, объявил Гильдебранд. -- Обвинитель, какого наказания требуешь ты за эту вину? Арагад поднял меч вверх и ответил: -- Я требую крови. Она должна умереть. -- Она должна умереть! -- закричали тысячи голосов, прежде чем Гильдебранд успел предложить вопрос народу. -- Она умрет! -- подтвердил Гильдебранд. -- Она будет обезглавлена топором.