Сайоны, вы должны найти ее. -- Подожди, -- вмешался тут великан Гильдебад. -- Едва ли можно будет исполнить наш приговор, пока она -- жена короля Теодагада, поэтому я требую, чтобы собрание немедленно рассмотрело обвинение, предъявляемое нами против короля Теодагада, который так трусливо правит народом героев. Я обвиняю его не только в трусости и неспособности, но и в умышленной измене государству. Он выслал все войска, оружие, лошадей и корабли -- за Альпы, оставил таким образом весь юг государства беззащитным, вследствие чего греки без сопротивления захватили Сицилию и высадились в Италии. Мой бедный брат Тотила один с горстью воинов выступил против врагов. Вместо того чтобы послать ему помощь, король отправил еще и последние силы -- Витихиса, меня и Тейю -- на север. Мы неохотно повиновались, потому что подозревали, что Велизарий высадится. Медленно двигались мы, с часу на час ожидая приказания возвратиться. Вельхи, видя, что мы идем на север, насмешливо улыбались, среди народа ходили темные слухи, что Сицилия -- в руках греков. Наконец, мы пришли к берегу, и там меня ждало вот это письмо от брата моего Тотилы: "Узнай, брат мой, что король совсем забыл о готах и обо мне. Велизарий овладел Сицилией. Теперь он уже высадился в Италии и торопится к Неаполю. Весь народ встречает его с торжеством. Четыре письма послал я уже Теодагаду, требую помощи. Напрасно -- ни помощи, ни ответа. Неаполь в величайшей опасности. Спасите его и государство". Крик негодования и боли пронесся среди готов. -- Я хотел тотчас повернуть все наше войско, но граф Витихис, мой начальник, не позволил. Он велел войску остановиться, а сам со мной и несколькими всадниками бросился сюда, чтобы предупредить вас. Мести! Мести требую я изменнику Теодагаду! Не по глупости, а по измене оставил он страну беззащитной! Сорвите с головы его корону готов, которую он позорит. Долой его! Смерть ему! -- Долой его! Смерть ему! -- как могучее эхо, прогремел народ. Только один человек остался спокоен среди разбушевавшейся толпы -- граф Витихис. Он вскочил на камень под дубом и обратился к народу. -- Готы! Товарищи! Выслушайте меня! Горе нам, если справедливость, которой мы всегда так гордились, уступит место силе и ненависти. Теодагад слаб и неспособен быть королем -- он не должен сам управлять государством: дайте ему опекуна, как неспособному, даже низложите его. Это будет справедливо. Но требовать его смерти, крови -- мы не имеем права. Где доказательство его измены? Он мог не получить писем Тотилы. Берегитесь несправедливости: она губит народы и государства. И столько благородства было в его высокой, освещенной солнцем фигуре, что тысячи любовались этим человеком, так далеко превосходившим других своей справедливостью. Наступила торжественная тишина. Вдруг раздался топот скачущей лошади. Все с удивлением обернулись и увидели всадника, который вскачь несся прямо к ним. ГЛАВА IX Через несколько минут он подъехал. Все узнали Тейю. Он спрыгнул с лошади и с криком: "Измена! Измена!" стал подле Витихиса. -- Что случилось? -- спросил Витихис. -- Говори! -- Готы! -- начал Тейя. -- Нам изменил наш же король. Шесть дней назад мне было приказано вести флот в Истрию. Я убеждал короля и просил его послать меня к Неаполю. Он отказал, и я должен был повиноваться, хотя заподозрил измену. Когда мы были в море, разразилась сильная буря и нагнала на нас много мелких судов с запада. Среди них был "Меркурий" -- почтовое судно Теодагада, я узнал его, потому что раньше оно принадлежало моему отцу. Заметив меня, судно, видимо, старалось скрыться. Я нагнал его, и вот письмо Теодагада, которое оно везло Велизарию. Слушайте! "Ты должен быть доволен мной, великий полководец: все войска готов в настоящую минуту стоят севернее Рима, и ты можешь безопасно высаживаться. Четыре письма Тотилы я порвал, а гонцов засадил в темницу. В благодарность за все это я надеюсь, что ты в точности исполнишь наш договор и выплатишь всю условленную сумму". Рев ярости раздался со стороны толпы. -- Я тотчас возвратился, -- продолжал Тейя, -- скакал без передышки три дня и три ночи и прибыл сюда. Тут старый Гильдебранд встал на стул судьи. Он схватил в левую руку маленькую мраморную статую императора, которая стояла подле него, и, подняв ее высоко, вскричал: -- Продать! Изменить своему народу из-за денег! Долой его! Долой! И он ударил каменным топором по статуе -- та разлетелась в куски. Этот удар послужил первым громовым ударом, за которым разразилась страшная гроза. -- Долой! Долой его! -- повторяли тысячи голосов, потрясая оружием. Тут Гильдебранд снова торжественно воскликнул: -- Знайте, Господь на небе и люди на земле, и ты, всевидящее солнце, и ты, быстрый ветер! Знайте все, что народ готов, свободный, издревле славный и рожденный для оружия, низложил своего бывшего короля Теодагада, потому что он изменил своему народу и государству. Мы отнимаем у тебя, Теодагад, золотую корону, государство готов и жизнь. И делаем мы это не беззаконно, а по праву, потому, что мы всегда были свободны и скорее лишимся короля, чем свободы. Ты должен быть отныне изгнанником, лишенным чести, прав и покровительства закона. Твое имущество мы отдаем народу готов, а плоть и кровь твою -- черным воронам. И кто бы ни встретил тебя -- в доме или на улице, или во дворе, -- тот должен безнаказанно убить тебя. И готы будут еще благодарны ему. Так ли, народ готов? -- Да будет так! -- подтвердил народ, потрясая мечами. Как только шум стих, на возвышение взошел старый Гадусвинт. -- Мы освободились от негодяя-короля. Он найдет своего мстителя. Теперь же, верные готы, мы должны выбрать себе нового короля, потому что, пока будут жить готы, среди них всегда найдется человек, который будет образцом могущества, блеска и счастья готов, -- и будет их королем. Род Амалунгов взошел, подобно солнцу, полный славы. Долго сияла его блестящая звезда -- Теодорих. С Теодагадом род этот постыдно угас. Но ты свободен, народ готов! Выбери себе достойного короля, который поведет тебя к славе и победам. Приступим же к избранию короля! -- К избранию короля! -- на этот раз радостно закричал народ. Туг снова поднялся Витихис. Он снял шлем с головы и поднял правую руку к небу. -- Боже, живущий среди звезд, -- сказал он. -- Ты видишь, что только священное право необходимости вынуждает нас низложить короля, только из уважения к короне мы отнимаем ее от Теодагада. Но кого же мы выберем вместо него? Среди нас много достойных короны, и легко может случиться, что одни предпочтут одного, другие -- другого. Но, ради Бога, готы, не затевайте споров и ссор в это опасное время, когда враг находится на нашей земле! Поэтому, прежде чем начать выборы, поклянемся: кто получит хотя бы одним голосом больше других, того мы все признаем беспрекословно. Я первый даю эту клятву, клянитесь и вы. -- Клянемся! -- закричали готы. -- Но помните, храбрые готы, -- начал старый Гадусвинт, -- что король должен быть не только воином, но и блюстителем права, справедливости, защитником мира. Король должен быть всегда спокоен, ясен, как синее небо, он должен быть силен, но еще больше сдержан: никогда не должен он забываться -- ни в любви, ни в ненависти, как это часто делаем мы, народы. Он должен быть не только приветлив к другу, но справедлив даже к ненавистному врагу. В чьей груди живет ясный мир рядом со смелостью и благородным спокойствием, тот человек, хоть он последний крестьянин, создан быть королем. Не так ли? Громкое одобрение было ему ответом, старик между тем продолжал: -- Добрые готы! Мне кажется, среди нас есть такой человек. Я не назову его -- назовите его сами. Я пришел сюда с далеких гор нашей северной границы, где дикий Турбид с пеной разбивается о скалы. Там живу я уже много-много лет, свободный и одинокий. Мало знаю я о делах людей, даже о делах своего народа, разве когда заедет заблудившийся Торговец или путник. Но даже и до этих пустынных высот достигла военная слава одного из наших героев, который никогда не поднимал своего меча в неправой битве и никогда еще не опускал его, не победив врага. Его имя слышал я каждый раз, когда спрашивал: кто будет защищать нас, когда умрет Теодорих? Его имя слышал я при всякой победе, которую мы одерживали, при каждом деле во время мира. Я никогда не видел его, но мне очень хотелось увидеть. И сегодня я видел и слышал его. Я видел его глаза, кроткие и ясные, как солнце. Я слышал, как он требовал справедливости к ненавистному врагу. Когда всех нас увлекла ненависть, я слышал, как он один оставался спокоен и справедлив. И я сказал себе: этот человек создан быть королем, он силен в битве и справедлив в мире, он тверд, как сталь, и чист, как золото. Готы, этот человек должен быть королем. Назовите мне его! -- Граф Витихис! Да, Витихис! Да здравствует король Витихис! -- закричали готы. Витихис, внимательно слушал речь старика и до самого конца не подозревал, к кому относятся все эти похвалы. Когда было названо его имя, он испугался, и прежде всего у него промелькнула мысль: "Нет, этого не должно быть!" Быстро оттолкнул он Гильдебранда и Тейю, которые радостно пожимали ему руки, вспрыгнул на судейский стул и вскричал, с мольбой простирая руки: -- Нет, друзья мои! Нет, не меня! Я простой воин, а не король. Быть может, я хорошее орудие, но не мастер. Выберите кого-нибудь другого, более достойного! Но в ответ на его мольбу снова, точно гром, раздался крик: "Да здравствует король Витихис!" И тогда старый Гильдебранд подошел к нему, взял его за руку и громко сказал: -- Оставь, Витихис. Кто первый поклялся беспрекословно признать короля, который будет избран большинством хотя бы в один голос? А тебя -- видишь -- избрали все единогласно! Но Витихис покачал головой и сжал рукой лоб. Тогда старик подошел совсем близко к нему и шепнул на ухо: -- Как, неужели я должен напомнить тебе ту ночь, когда мы заключили наш союз и ты клялся: "Все для блага моего народа!" Я знаю твою чистую душу, понимаю, что корона для тебя -- более бремя, чем украшение. Я подозреваю, что она принесет большие страдания, и вот потому-то я требую, чтобы ты принял ее. Витихис снова сжал голову руками. Между тем готы принесли огромный щит и устремились к нему с возгласом: "Да здравствует король Витихис!" -- Я требую, чтобы ты исполнил свою клятву, -- шептал между тем Гильдебранд. -- Хочешь ты ее сдержать или нет? -- Хорошо, я сдержу! -- ответил наконец Витихис и решительно поднялся. -- Ты избрал меня, мой народ, -- обратился он к готам. -- Хорошо, я буду твоим королем. В воздухе засверкали мечи, и снова раздался крик: "Да здравствует король Витихис!" Тут Гильдебранд нарвал с дуба молодых ветвей, быстро сплел из них венок и сказал: "Король, я не могу поднести тебе пурпуровую мантию, которую носили Амалы, и их золотой скипетр. Возьми вместо них эту мантию и этот посох судьи, в знак того, что мы избрали тебя королем из-за твоей справедливости. Я не могу возложить на твою голову золотую корону готов, так позволь увенчать тебя этой свежей листвой дуба, который ты напоминаешь своей крепостью и верностью. А теперь, готы, на щит его! Гадусвинт, Тейя и Гильдебранд взяли широкий старинный щит сайонов, посадили на него короля в венке, с палкой и в мантии, подняли высоко над головами и закричали: -- Смотрите, готы, на короля, которого вы сами выбрали, и клянитесь ему в верности. И готы, подняв руки к небу, поклялись быть верными ему до гроба. После этого Витихис спрыгнул со щита, взошел на тинг-стул и поклялся в свою очередь быть справедливым, добрым королем и посвятить свою жизнь и счастье народу готов. Затем он снял с дерева тинг-щит и, подняв его, объявил: -- Тинг кончен. Я распускаю собрание. Сайоны тотчас выдернули копья и спрятали шнур. Витихис с друзьями пошел к палатке. Вдруг какой-то человек протиснулся к Тейе и подал ему запечатанный пакет. -- Что это? -- с удивлением спросил Тейя. -- Один римлянин велел мне передать его тебе. Здесь важные документы, -- ответил тот и тотчас исчез. Тейя распечатал пакет и вскользь просмотрел пергаменты. Вдруг яркая краска залила всегда бледное лицо его, и он упавшим голосом обратился к Витихису: -- Мой король! Король Витихис! Прошу милости! -- Что с тобой, Тейя? Ради Бога! Что ты хочешь? -- Отпуска на шесть... хоть на три дня. -- Отпуск в такое время, Тейя? -- Слушай, -- начал быстро Тейя. -- Часто вы спрашивали меня, почему я всегда так мрачен и печален? Я никогда не говорил об этом. Теперь я расскажу вам часть, небольшую часть моей грустной истории -- только то, что касается моих родителей -- и вы поймете, почему я должен ехать. Отец мой был храбрый воин, но простой, незнатный человек. С ранней юности полюбил он Гизу, дочь своего дяди. Они жили далеко, на восточной окраине государства, где идет непрерывная борьба с гепидами и дикими разбойниками сарматами, где мало времени думать о церкви и ее вечно меняющихся законах. Долго не мог мой отец жениться, потому что, кроме оружия, не имел ничего и не мог заплатить выкупа дяде за Гизу. Наконец, счастье улыбнулось ему: во время войны с сарматами он овладел башней, в которой хранились огромные сокровища. В награду за это Теодорих сделал его графом и вызвал в Италию. Отец взял свои богатства и Гизу, уже супругу его, и поселился подле Флоренции, где купил себе прекрасное имение. Года два прожили они совершенно счастливо, как вдруг какой-то негодяй донес епископу Флоренции, что они родственники. Они были католики, не ариане, и по церковным законам брак их был недействителен. Епископ потребовал, чтобы они разошлись. Отец же мой прижал к себе свою жену и только засмеялся. Тайный доносчик не успокоился, и священники принялись пугать мою мать муками ада. Но напрасно -- она не хотела расставаться с мужем. А мой отец, встретив однажды на своем дворе одного из священников, приветствовал его так, что тот больше не показывался. Вслед за тем епископ объявил свое последнее решение: так как они не слушают увещаний церкви, то имущество их поступает в собственность церкви, а их разлучат силой. Отец в ужасе поспешил к Теодориху, чтобы вымолить отмену приговора. Но король не решался вступить в борьбу с церковью. Когда отец возвратился из Равенны домой с тем, чтобы тотчас бежать с женой, он в ужасе остановился перед местом, где был его дом: постановление было выполнено, дом его разрушен, а жена и сын исчезли. Он перевернул всю Италию и, наконец, нашел Гизу в одном монастыре, сына же его священники отправили в Рим. Отец подготовил все к бегству, и в полночь Гиза ушла через монастырскую стену. Но утром монахини заметили ее бегство и послали погоню. Отчаянно сражался мой отец, пока не пал. Мать снова была заперта в монастырь, где в скором времени сошла с ума и умерла. А меня нашел в Риме старый Гильдебранд, друг моего деда и отца. С помощью короля он вырвал меня из рук попов и воспитал вместе со своим внуком. Вот печальная история моих родителей. До сих пор я не знал имени того негодяя, который делал доносы епископу. Но из этих документов я узнал его -- это Теодагад, наш бывший сосед. И я прошу отпуска, чтобы отомстить ему. -- Поезжай, конечно. Но едва ли тебе удастся догнать его, он, верно, уже уехал. -- О, я вырву его даже из самого ада! Прощай. КНИГА V Витихис ГЛАВА I Между тем Велизарий быстро, не встречая сопротивления, шел к Неаполю. Римляне всюду встречали его с торжеством. Скоро он подошел к городу и с трех сторон осадил его. Неаполь был плохо укреплен и почти не имел запасов, и хотя начальник крепости граф Улиарис поклялся своей бородой, что не сдаст города, но он не мог бы долго сдерживать осаду, если бы не помогло неожиданное обстоятельство: отплытие греческого флота в Византию. Когда Велизарий высадился в Италии, он велел флоту двинуться к Неаполю и осадить его со стороны моря, между тем как сам он окружит его со стороны суши. Тогда город, не имея запасов, конечно, не мог бы продержаться долго. Но начальник флота в ответ показал ему полученный им из Византии приказ возвратиться немедленно домой. С большим трудом удалось Велизарию выпросить, чтобы ему были оставлены четыре судна. Таким образом, со стороны моря город оставался открыт. Вначале Велизарий утешал себя тем, что осажденные также не имеют флота, и, следовательно, доступ к морю не принесет им пользы. Но вскоре ему пришлось иметь дело с противником, которого он позднее научился бояться. Это был Тотила. Прибыв в Неаполь с трупом Валерия, тот похоронил его со всеми почестями, успокоил его дочь и затем занялся невероятным делом: создать себе флот из ничего. Он забрал большие рыбачьи лодки и купеческие суда, какие находились в гавани, и составил маленькую флотилию из дюжины судов. Конечно, эта флотилия была слишком мала, она не могла бы выдержать ни морской бури, ни встречи с военным судном. Но она прекрасно снабжала осажденный город необходимым, следила за движением неприятеля по берегу и постоянно беспокоила его неожиданными нападениями: Тотила высаживался с небольшим отрядом в тылу неприятеля и уничтожал мелкие отряды. Византийцы не осмеливались отходить от главного лагеря. Но Тотила понимал, что положение города очень опасно: достаточно было появиться нескольким неприятельским кораблям -- и Неаполь должен будет сдаться. Он упрашивал Валерию удалиться из города -- на своих судах он перевез бы ее в безопасное место, где она могла бы жить под защитой Юлия. Но она об этом и слышать не хотела. Позади башни Исаака находился крошечный садик. В древности это был дворик при храме богини Миневры, которая считалась покровительницей Неаполя, почему ей и был воздвигнут алтарь у главных ворот города. Но алтарь исчез уже много столетий назад, осталось только громадное оливковое дерево, под сенью которого некогда стояла статуя богини. Кругом было много цветов, о которых заботилась Мирьям. Корни громадного дерева выдавались из-под земли, и среди них виднелось темное отверстие, которое вело в подземную часть древнего храма. Прямо против дерева возвышался большой деревянный крест и перед ним налой из мраморных плит. Часто сидела у этого креста Мирьям со старухой Аррией, полуслепой вдовой прежнего привратника. Мать Мирьям умерла очень рано, Аррия взяла на себя заботы о маленькой сиротке и ухаживала за ней с материнской нежностью. Зато после, когда старуха ослепла и сама стала нуждаться в заботах, Мирьям, в свою очередь, с такой же любовью заботилась о ней. Старуха была очень набожна и часто целыми часами громко молилась у креста. Мирьям слышала эти молитвы, и кроткое, полное любви учение Назарянина незаметно проникло в душу девочки. На третий день осады Неаполя, под вечер, Мирьям и Аррия сидели на ступеньках налоя. -- Для кого же эти цветы? -- спросила старуха. -- Ведь молодой гот сегодня уже был. -- Это для нее, для его невесты, -- ответила Мирьям. -- Я сегодня в первый раз видела ее. Она прекрасна. Я подарю ей свои розы. -- Ты говорила с ней? -- Нет, только видела. С тех пор как она приехала в Неаполь, мне страшно хотелось видеть ее, и я все время бродила около ворот ее дома. Сегодня в первый раз мне удалось увидеть ее, когда она садилась в носилки. Она очень красива и знатна. Она кажется мне умной и доброй, но не счастливой. Я подарю ей свои розы. Несколько времени обе молчали. -- Мать, -- снова начала Мирьям, -- что значит: "собрание святых"? Только ли одни христиане будут жить там вместе? Нет, нет, -- продолжала она, не ожидая ответа, этого не может быть, там будут или все, все добрые, или... Мать, а в книгах Моисея ничего не говорится о воскресении мертвых. И разве может быть жизнь без страданий? Без тоски? Без тихих, никогда не умолкающих желаний? Я не думаю. -- Господь уготовил для своих, -- торжественно ответила Аррия, -- блаженные обители, где они не будут испытывать ни голода, ни жажды. Их не будет там печь солнце, не будет мучить жара. Потому что Господь Бог сам поведет их к источникам живой воды и осушит всякую слезу на их глазах. -- И осушит всякую слезу на их глазах... -- задумчиво повторила молодая еврейка. -- Говори дальше, мать. Так хорошо звучат твои слова! -- Там они будут жить, -- продолжала старуха, -- без желаний, подобно ангелам. И они будут видеть Бога, и его мир покроет их, как тень пальм. Они забудут ненависть, и любовь, и страдания, и все, что волновало их на земле. Я много молюсь о тебе, Мирьям: и Господь умилосердится над тобой и причислит тебя к своим. -- Нет, Аррия, -- покачав головой, возразила Мирьям. -- Лучше уснуть вечным сном. Может ли душа расстаться с тем, что было ее жизнью? Как могу я быть счастливой и забыть, что я любила? Ах, только то, что мы любим, придает цену нашей жизни. И если бы мне пришлось выбирать: все блаженства неба с тем, чтобы отказаться от своей любви или сохранить свою любовь с ее вечной тоской -- я не позавидовала бы блаженным на небе. Я выбрала бы свою любовь с ее тоской. -- Дитя, не говори так. Не греши! Смотри, есть ли в мире что-нибудь выше материнской любви? Нет ничего! Но и она не сохранится на небесах. Материнская любовь -- это прочная связь, которая связывает навеки. О мой Юкунд, мой Юкунд! Если бы ты возвратился поскорее, чтобы я могла увидеть тебя раньше, чем мои глаза закроются навеки! Потому что там, в царствии небесном, исчезает и материнская любовь в вечной любви к Богу и святыне. А как хотелось бы мне еще хоть один раз обнять его, ощупать руками его дорогую голову! И слушай, Мирьям: я надеюсь и верю -- скоро, скоро я снова увижу его. -- Нет, мать, ради меня ты не должна еще умирать! -- Я и не думала о смерти, когда говорила это. Здесь, на земле еще, увижу я его. Непременно увижу, он возвратится той же дорогой, какой ушел. -- Мать, -- нежно сказала Мирьям. -- Как можешь ты думать об этом? Ведь тридцать лет прошло уже с тех пор, как он исчез. -- И все же он возвратится. Невозможно, чтобы Господь не обратил внимания на все мои слезы, мои молитвы. И что за, сын был мой Юкунд! Он кормил меня, пока не заболел. Тогда наступила нужда, и он сказал: "Мать, я не могу видеть, как ты голодаешь. Ты знаешь, что при входе в старый храм под оливковым деревом спрятаны сокровища языческих жрецов. Отец раз спускался туда и нашел золотую монету. Пойду и я, спущусь насколько возможно глубже, быть может, и я найду хоть немного золота. Господь будет охранять меня". И я сказала: "Аминь". Потому что нужда была тяжела, и я хорошо знала, что Господь защитит благочестивого сына вдовы. И мы вместе целый час молились, здесь, перед этим крестом. А потом мой Юкунд встал и спустился в отверстие под корнями дерева. Я прислушивалась к шуму его шагов. Потом ничего не было слышно. И до сих пор он еще не вернулся. Но он не умер. О нет! Не проходит дня, чтобы я не подумала: сегодня Господь выведет его назад. Разве Иосиф не был долгие годы далеко в Египте? -- однако же старые глаза Иакова снова увидели его. И мне кажется, ночью видела его во сне. Он был в белой одежде и поднимался из отверстия, обе руки его были протянуты. Я позвала его по имени, и мы соединились навеки. Так оно и будет: потому что Господь слышит моления сокрушенного сердца, и "надеющиеся на Него не постыдятся". И старуха поднялась и пошла в свой домик. "Какая вера! -- подумала Мирьям. -- Неужели же Тот, Кто в смертельных муках склонил голову на кресте, был Мессия? Неужели правда, что Он поднялся на небо и оттуда охраняет своих, как пастух стадо?.. Но я не принадлежу к Его стаду, мне нет утешения в этой надежде. Мне остается только моя любовь с ее горем. Как! Неужели я буду витать среди звезд без этой любви! Но ведь тогда я не буду Мирьям! Нет, нет, не надо мне такого воскресения. Гораздо лучше быть подобной цветам: расцвести здесь при ярком свете любви, покрасоваться, пока не скроется солнце, пробудившее их. А потом увянуть в вечном покое". ГЛАВА II Десять дней уже тянулась осада Неаполя. Каждый день Тотила и Улиарис сходились на совещание в башню Исаака у Капуанских ворот. -- Плохи, плохи наши дела, -- говорил Улиарис на десятый день. -- С каждым днем все хуже. Кровожадный Иоанн, точно барсук, подкапывается под замок Тиверия, а если он его возьмет, -- тогда прощай, Неаполь! Вчера вечером он устроил окопы на холме над нами и бросает теперь зажигательные стрелы нам на головы. -- Шанцы надо уничтожить, -- как бы про себя заметил Тотила. -- Гораздо больше этих стрел вредят нам "воззвания к свободе", которые сотнями перебрасывает Велизарий в город. Итальянцы уже начинают бросать камнями в моих готов. Если это усилится... Мы не в силах с тысячей воинов отбиваться от тридцати тысяч Велизария да еще от других тридцати тысяч неаполитанцев внутри города... А что, от короля нет известий? -- Ничего нет. Я послал сегодня пятого гонца. -- Слушай, Тотила. Я думаю, нам не выйти живыми из этих стен. -- И я так же думаю, -- спокойно ответил Тотила, отпивая глоток вина. Когда на следующее утро Улиарис поднялся на стену города, он в удивлении протер себе глаза: на шанцах Иоанна развевался голубой флаг готов. Тотила ночью высадился в тылу неприятеля и внезапным нападением отбил холм. Эта смелая выходка взорвала Велизария. Но он утешил себя тем, что сегодня же явятся его четыре корабля, и тогда безумный мальчишка будет в его руках. Действительно, вечером, при заходе солнца, корабли появились в виду гавани. -- Восходящее солнце увидит их уже в гавани Неаполя! -- с довольной улыбкой сказал Велизарий. Но на следующее утро, едва он проснулся, к нему вбежал начальник его стражи. -- Господин, корабли взяты! Велизарий в ярости вскочил. -- Умрет тот, кто говорит это! -- вскричал он. -- Кем они взяты? -- Ах, господин, да все тем же молодым готом с блестящими глазами и светлыми волосами! -- А, Тотила! Снова этот Тотила! Хорошо же, не порадуется он. Позови ко мне Мартина! Через несколько минут вошел человек в военных доспехах, но видно было, что это не воин: вошедший был ученый математик, который изобрел осадные машины, бросавшие со страшной силой камни на очень далекое расстояние. -- Ну, Мартин, -- встретил его Велизарий, -- теперь покажи свое искусство. Сколько всех машин у тебя? -- Триста пятьдесят. -- Заиграй на всех сразу. -- На всех! -- с ужасом вскричал миролюбивый ученый. -- Но ведь среди них есть и зажигательные. Если пустить в ход и их, то от прекрасного города останется только куча золы. -- Что же мне остается делать! -- сказал Велизарий, который был великодушен и сам жалел прекрасный город. -- Я щадил его все время, пять раз предлагал ему сдаться. Но с этим безумным Тотилой ничего не поделаешь. Иди, и чтобы через час Неаполь был в огне! -- Даже раньше, если уж это необходимо, -- ответил ученый. -- Я нашел человека, который прекрасно знает план города. Может он войти? Велизарий кивнул, и тотчас вошел Иохим. -- А, Иохим! -- узнал его Велизарий. -- Ты здесь? Что же, тебе знаком Неаполь? -- Я знаю его прекрасно. -- Ну, так иди же с Мартином и указывай ему, куда целить. Пусть дома готов загорятся первыми. Мартин принялся за дело, установил свои орудия. Громадные машины были тем более опасны, действуя на таком громадном расстоянии, что стрелы неприятеля не достигали их. С удивлением и страхом следили готы со стены за установкой машин. Вдруг полетел первый камень, -- огромный, пудовый, он сразу снес зубцы той части стены, о которую ударился. Готы в ужасе бросились со стен и искали защиты в домах, храмах, на улицах. Напрасно! Тысячи, десятки тысяч стрел, копий, камней, тяжелых бревен с шумом и свистом пролетали над городом. Они затмили дневной свет, заглушали крики умиравших. Испуганное население бросилось в погреба. Вдруг вспыхнул первый пожар: загорелся арсенал, вслед за тем один за другим начали гореть дома. -- Воды! -- кричал Тотила, торопясь по горящим улицам к гавани. -- Граждане Неаполя, выходите, тушите свои дома! Я не могу отпустить ни одного гота со стен... Чего ты хочешь, девочка? Пусти меня... Как, это ты, Мирьям? Уходи, что тебе нужно здесь, среди пламени и стрел? -- Я ищу тебя, -- отвечала еврейка, -- не пугайся. Ее дом горит, но она спасена. -- Валерия? Ради Бога, где она? -- У меня. Твой друг вынес ее из пламени. Он хотел нести ее в церковь. Но я позвала его к нам. Она ранена, но слегка -- камень ударил в плечо. Она хочет видеть тебя, и я пришла за тобой. -- Благодарю, дитя. Но иди, скорее уходи отсюда! И он быстро схватил ее и поднял к себе на седло. Дрожа обхватила Мирьям его шею обеими руками. Он же, держа в левой руке широкий щит над ее головой, мчался, как ветер, по дымящимся улицам к Капуанским воротам, где жил Исаак. Он вбежал в башню, где была Валерия, убедился, что рана ее неопасна, и тотчас потребовал, чтобы она немедленно покинула город под охраной Юлия. -- Надо бежать сейчас, сию минуту. Иначе может быть поздно. Я уже переполнил все свои суда беглецами. Бегите в гавань, одно из судов перевезет вас в Кайету, оттуда в Рим, а затем в Тагину, где у тебя имение. -- Хорошо, -- ответила Валерия. -- Прощай, я иду. Но я уверена, что это будет долгая разлука. -- Я также уезжаю, -- сказал Юлий. -- Я провожу Валерию, а затем поеду на родину, в Галлию, потому что не могу видеть этих ужасов. Ты ведь знаешь, Тотила, что население Италии стало на сторону Велизария, и если я буду сражаться с тобой, мне придется идти против своего народа, а если я пойду с ними, то должен буду сражаться против тебя. Я не хочу ни того, ни другого, и потому уезжаю. Тотила и Юлий бросились вперед, чтобы приготовить на корабле место для Валерии. Тут к Валерии подошла Мирьям, помогая ей одеться. -- Оставь, девочка. Ты не должна услуживать мне, -- сказала ей Валерия. -- Я делаю это охотно, -- прошептала Мирьям. -- Но ответь мне на один вопрос: ты прекрасна, и умна, и горда, но скажи, любишь ли ты его? -- ты оставляешь его в такое время -- любишь ли его той горячей, всепобеждающей любовью, какой... -- Какой ты его любишь? -- кончила ее фразу Валерия. -- Не бойся, дитя, я никому не выдам твоей тайны. Я подозревала твою любовь, слушая рассказы Тотилы, а когда увидела первый взгляд, который ты бросила на него, я убедилась, что ты его любишь. В эту минуту послышались шаги Юлия. Мирьям бросила быстрый взгляд на римлянку и затем, опустившись, обняла ее колени, поцеловала ее руку и быстро исчезла. Валерия поднялась и точно во сне оглянулась вокруг. На окне стояла ваза с прелестной темнокрасной розой. Она вынула ее, поцеловала, спрятала на груди, быстрым движением благословила этот дом, который был ей убежищем и решительно отправилась в закрытых носилках за Юлием в гавань. Там она еще раз коротко простилась с Тотилой и села на корабль, который тотчас же отошел от берега. Тотила смотрел им вслед. Он видел белую руку Валерии, махавшую ему на прощанье, видел, как постепенно удалялись паруса, -- и все смотрел и смотрел. Он прислонился к столбу и забыл в эти минуты и город, и себя, и все. Вдруг его окликнул его верный Торисмут: -- Иди, начальник. Я всюду ищу тебя. Улиарис зовет тебя. Иди, что ты смотришь тут на море, под градом стрел? Тотила медленно пришел в себя. -- Видишь, -- сказал он воину, -- тот корабль? Он увозит мое счастье и мою молодость. Идем! Вскоре он был подле Улиариса. Тот сообщил ему, что заключил перемирие с Велизарием на три часа. -- Я никогда не сдамся. Но нам необходимо время, чтобы починить стены. Неужели нет еще никаких известий от короля?.. Проклятие! Более шестисот готов убито этими адскими машинами. Теперь некому охранять даже важнейшие посты. Если бы я имел еще хотя четыреста человек, я мог бы еще держаться. -- Четыреста человек я могу достать, -- задумчиво ответил Тотила. -- В башне Аврелия по дороге в Рим есть четыреста пятьдесят готов. Теодагад строго приказал им не двигаться к Неаполю. Но я сам поеду и приведу их к тебе. -- Не ходи! Прежде чем ты успеешь вернуться, перемирие кончится, и дорога в Рим будет занята. Ты не сможешь тогда пройти. -- Пройду, если не силой, то хитростью. Торисмут, лошадей -- и едем! Старый Исаак между тем все время был на стенах города, и только когда было объявлено перемирие, он пришел домой пообедать и рассказывал Мирьям обо всех ужасах, какие происходят в городе. Вдруг послышались шаги по лестнице, и в комнату вошел Иохим. -- Сын Рахили, -- сказал удивленный старик, -- что это ты явился, точно ворон перед несчастьем? Как ты попал в город? Через какие ворота? -- Это уж мое дело, -- ответил Иохим. -- Я пришел, отец Исаак, еще раз просить у тебя руку твоей дочери -- последний раз в жизни. -- Разве теперь время думать о свадьбе? -- с досадой спросил Исаак. -- Весь город горит, улицы завалены трупами. -- А почему горит город? Почему улицы завалены трупами? Потому что жители Неаполя стали на сторону народа Эдома. Да, теперь время думать о женитьбе. Отдай мне ее, отец Исаак, и я спасу ее. Я один могу сделать это. И он схватил руку Мирьям, но та с отвращением оттолкнула его. -- Ты -- меня спасать! -- вскричала она. -- Лучше умереть! -- А, гордая, -- прошипел Иохим, -- ты бы хотела, чтоб тебя спас белокурый христианин? Посмотрим, спасет ли этот проклятый тебя от Велизария! О, я схвачу его за длинные золотистые волосы, и потащу по грязным улицам, и буду плевать ему в лицо! -- Уходи, сын Рахили! -- закричал Исаак, вставая. -- Последний раз, Мирьям, спрашиваю тебя. Оставь старика, оставь проклятого христианина -- эти стены скоро раздавят их. Я прощу тебе, что ты любила гота, только будь моей женой. -- Ты простишь мою любовь! -- вскричала Мирьям. -- Простить то, что настолько же выше тебя, насколько солнце выше пресмыкающегося червя! Да разве стоила бы я его взгляда, если бы была твоей женой? Прочь от меня! -- А, -- вскричал Иохим, -- это уж слишком! Но ты раскаешься. До свиданья! И он выбежал из дома. Мирьям также вышла на воздух. Ее томило тяжелое предчувствие, и ей захотелось молиться, но не в синагоге, а в его храме, -- ведь она будет молиться за него. И она проскользнула в открытую церковь. Между тем, срок перемирия истек. Улиарис взошел на стену и бросил копье в сторону неприятелей. -- Не сдаются! -- закричал Велизарий, увидя это. -- В таком случае вы погибнете. На штурм! За мной! Кто первый водрузит наше знамя на стене города, тот получит десятую часть добычи! Услышав это, начальники отрядов бросились вперед. Иоанн также хотел сесть на лошадь, но почувствовал, что кто-то держит его за ногу и зовет по имени. -- Что тебе нужно, еврей? -- с раздражением крикнул он. -- Мне некогда: я должен первым попасть в город. -- Я пришел, чтобы помочь тебе. Следуй за мной, и ты без труда будешь там, -- ответил Иохим. -- Без труда? Что же, ты на крыльях перенесешь меня через стену, что ли? -- Нет, не на крыльях понесу, а подземным ходом провожу тебя, если ты дашь мне за это тысячу золотых и одну девушку в добычу. Иоанн остановился. -- Хорошо, ты получишь это. Где дорога? -- Здесь, -- ответил еврей и ударил рукой о камень. -- Как? Через водопровод? Откуда ты знаешь эту дорогу? -- Я сам строил этот водопровод. Теперь в нем нет воды. Я только что прошел через него из города. Он выведет нас в старый храм у Капуанских ворот. Возьми тридцать человек и следуй за мной. Иоанн пристально посмотрел на него. -- А если ты лжешь? -- Я буду идти между твоими воинами. Вели им убить меня, если я обману. -- Хорошо, -- ответил Иоанн и, позвав солдат, первым спустился в подземный ход. ГЛАВА III Вскоре впереди показался свет. Они были у выхода. Шлем Иоанна ударился о корни огромного дерева -- это было оливковое дерево в саду Мирьям. Он высунул голову из отверстия и увидел старуху, которая молилась подле креста. -- Боже, -- громко говорила она, опустившись на колени: -- избави нас от зла, не допусти, чтобы город пал прежде, чем возвратится мой Юкунд. Горе, горе ему, если он не найдет уже и следа родного города и не найдет своей матери. О, приведи его снова той дорогой, по которой он ушел от меня, покажи его мне так, как я видела его сегодня во сне, -- выходящим из отверстия среди корней! И она встала и подошла ко входу. -- О, темный вход, в котором исчезло мое счастье, возврати мне его назад! -- И она с мольбой обратила глаза к небу. В эту минуту и увидел ее Иоанн. -- Она молится, -- прошептал он. -- Неужели я должен убить ее во время молитвы? Лучше подожду: быть может, она скоро кончит. И он остановился, но уже через минуту потерял терпение. -- Нет, не могу дольше ждать, -- она молится слишком долго! -- сказал он и быстро поднялся между корнями. Тут Аррия опустила свои полуслепые глаза и увидела фигуру человека. Луч радости осветил ее лицо. -- Юкунд! -- закричала она, и этот крик был последним в ее жизни. Иоанн поразил ее копьем в самое сердце. -- Где лестница в башню? -- спросил он Иохима, когда все вышли во двор. -- Вот здесь, идите за мной. Но тише! Кажется, старик услышал, -- ответил Иохим. Действительно, Исаак показался наверху лестницы с факелом и копьем. -- Кто там внизу? Мирьям, ты? -- Это я, отец Исаак, -- ответил Иохим, -- я хотел еще раз видеть тебя. Но Исаак услышал лязг оружия. -- Кто с тобой? -- крикнул он и, осветив лестницу, увидел солдат. -- А, -- с яростью закричал он, -- ты изменил! Так умри же! -- и он пронзил Иохима копьем. Но Иоанн ударил его мечом, взбежал на вершину башни и водрузил там византийский флаг. Внизу между тем гремели удары топоров, ворота вскоре пали, и тысячи гуннов бросились в город. Улиарис с горстью своих готов бросился сюда, думая удержать врага, но, конечно, не мог ничего сделать и пал со всеми своими людьми. Гунны рассыпались по всему городу, грабя и убивая жителей. -- Где начальник города? -- спросил Велизарий, как только въехал в город. -- Граф Улиарис убит, вот его меч, -- ответил Иоанн. -- Я не о нем говорю, -- нетерпеливо сказал Велизарий. -- Где тот мальчишка? Тотила? -- Он во время перемирия выехал из Неаполя в замок Аврелия за помощью. Он должен тотчас возвратиться. -- Мы должны захватить его! Завлечь сюда в ловушку! -- крикнул Велизарий. -- Он для меня важнее Неаполя. Слушайте! Скорее долой наш флаг с башни, и выставьте снова готский. Пленных неаполитанцев вооружить и поставить на стены. Всякий, кто хотя бы взглядом предупредит его, тотчас будет убит. Моим телохранителям дайте готское оружие. Я сам с тремястами солдатами буду вблизи ворот. Когда он подъедет, впустите его и дайте проехать спокойно. Но как только он въедет, опустите за ним ворота. Я хочу взять его живым. Иоанн стрелой бросился к Капуанским воротам, велел убрать трупы и уничтожить все следы грабежа и борьбы. Один громадного роста солдат взял труп Исаака и вынес его во двор, чтобы бросить в яму, которую уже рыли другие. Вдруг у ворот раздался нежный голос: -- Ради Бога, впустите меня! Я возьму только его труп. О, имейте уважение к его седине. О, мой отец! Это была Мирьям. Она возвращалась из церкви, когда гунны ворвались в город. Среди ужасов грабежа и убийств побежала она к башне и увидела труп отца в руках солдата. Ей заградили было дорогу копьями, но она с силой отчаянья отстранила оружие и бросилась к трупу. -- Прочь, девочка! -- грубым голосом крикнул Гарцио, громадный солдат, несший труп. -- Не задерживай, мы должны скорее очистить дорогу. Но Мирьям крепко охватила руками бледную голову старика. -- Пусти! -- крикнул снова великан. -- Его надо бросить в яму. -- О нет! Нет! -- кричала