Мирьям, силясь вырвать труп. -- Женщина! Пусти! И он поднял топор. Но Мирьям, не дрогнув, посмотрела ему в глаза, не выпуская из рук голову старика. -- Ты храбра, девушка! -- сказал он, опуская топор. -- И ты прекрасна, как лесная дева у нас в Льюсахе. Чего ты хочешь? -- Если Бог моих отцов смягчил твое сердце, то помоги мне отнести труп в сад и положить его в гроб, который он сам приготовил, там уже лежит моя мать Сара лицом к востоку. Туда положим и его. -- Хорошо, идем. Гарцио нес труп, а она поддерживала голову отца. Пройдя несколько шагов, они подошли к могиле, покрытой большим камнем. Гарцио отвалил камень и опустил труп в могилу, лицом к востоку. Молча, без слез смотрела Мирьям в могилу. Такой несчастной, такой одинокой чувствовала она себя теперь. Гарцио осторожно положил камень на место. -- Иди, -- с состраданием сказал он ей. -- Куда? -- беззвучно спросила Мирьям. -- А куда ты хочешь? -- спросил Гарцио. -- Не знаю. Благодарю, -- сказала Мирьям и, сняв с шеи амулет -- золотую монету из иерусалимского храма, протянула ее солдату. Но тот покачал головой. -- Нет, -- сказал он и, взяв ее руку, положил себе на глаза. -- Это принесет мне счастье в жизни. А теперь мне надо уйти. Мы должны поймать графа Тотилу. Прощай! Имя Тотилы заставило Мирьям придти в себя, один только взгляд бросила она еще на тихую могилу и быстро выбежала из садика к воротам. Она хотела выбежать на дорогу, за город, но ворота были опущены, а подле стояли люди в готских шлемах и с готскими щитами. -- Едет, едет! -- закричали вдруг эти люди. -- Слышен топот лошадей... Эй, девочка, назад! Снаружи между тем раздался громкий голос Тотилы: -- Откройте ворота! Откройте! Впустите! -- Что это? -- подозрительно спросил Торисмут, скакавший рядом с Тотилой. -- В лагере врага и по дороге точно все вымерли. В эту минуту раздался звук рога со стены. -- Как отвратительно играет он! -- Это, верно, вельх, -- ответил Тотила. -- Должно быть, Улиарис вооружил вельхов. -- Откройте ворота! -- снова закричал он. Опускные ворота медленно поднялись. Тотила хотел уже въехать, как вдруг из ряда воинов выбежала женщина и бросилась прямо под ноги его лошади. -- Беги! Враги хотят поймать тебя в западню: город взят! Тут она замолчала, копье пронзило ей грудь. -- Мирьям! -- в ужасе закричал Тотила и дернул лошадь назад. Торисмут, давно уже подозревавший истину, быстро перерезал мечом канат, на котором поднимались и опускались ворота, и те мгновенно опустились перед Тотилой. Целый град стрел и копий понесся сверху. Но Тотила не двигался. -- Поднимите ворота! -- кричал Иоанн. -- Мирьям! Мирьям! -- с глубокой тоской повторял Тотила. И она еще раз открыла глаза и взглянула на него с такой любовью, что он все понял. -- За тебя! -- прошептала она. Тотила забыл и Неаполь, и смертельную опасность, в которой находился сам. -- Мирьям! -- еще раз крикнул он, протягивая к ней руки. Между тем, ворота начали подниматься. Тут Торисмут схватил лошадь Тотилы за повод, повернул ее назад и слегка ударил. Вихрем помчалась кобылица по дороге. -- Теперь догоняйте! -- крикнул Торисмут, следуя за Тотилой. С криком бросились воины Иоанна в погоню, но уже стемнело, и пришлось вернуться. -- Где девчонка? -- с яростью спросил Иоанн, как только возвратился в город. Но никто не мог сказать, куда делся труп прекрасной девушки. Только один человек знал это -- Гарцио. В суматохе он поднял ее и осторожно, точно спящего ребенка, отнес в садик подле башни, снял там большой камень с только что закрытой могилы и тихо положил дочь рядом с отцом. Издали доносились крики гуннов, грабивших город, стоны раненых, виднелось зарево пожаров. А Гарцио все смотрел на покойницу. Ему очень хотелось поцеловать ее, но на лике ее было столько благородства, что он не осмелился. Бережно положил он ее лицом к востоку и, сорвав розу, которая цвела подле могилы, положил ей на п>удь. Потом он хотел уйти получить свою часть в общем грабеже, но не пошел. И целую ночь простоял он, склонившись на копье, у гроба прекрасной девушки. Он смотрел на звезды и прочел древнюю языческую молитву о мертвых, которой его научила его мать там далеко, на берегах Льюсаха. Но эта молитва не успокоила его, и он задумчиво прочел еще христианскую -- "Отче наш". А когда взошло солнце, он заботливо прикрыл могилу камнем и ушел. Так бесследно исчезла Мирьям. Но жители Неаполя, которые любили Тотилу, рассказывали, что его ангел-хранитель, в образе девушки чудной красоты, спустился с неба, чтобы спасти его, и затем снова улетел на небеса. ГЛАВА IV После падения Неаполя Тотила отправился в Рим и дорогой встретил Гильдебада с несколькими тысячами готов, которых Витихис выслал ему на помощь, рассчитывая двинуться вслед за ним и самому с большим войском. Теперь же, когда Неаполь пал, братьям ничего не оставалось делать, как возвратиться назад в Рим, к главным силам. Потеря этого важного города совершенно изменила план короля, который, имея всего двадцать тысяч воинов, решил остаться в Риме. Готам очень не нравилось бездействие, особенно после того, как они услышали от Тотилы подробности сдачи Неаполя. К тому же каждый день в Рим приходили вести о том, что города один за другим добровольно сдавались Велизарию, вскоре во власти готов не осталось ни одного города до самого Рима. Войско готов требовало битвы у ворот Рима. Некоторое время Витихис и сам думал об этом, тем более, что Рим, благодаря заботам префекта, был прекрасно укреплен. Но вскоре он увидел, что и Рим готы не смогут удержать, ибо, как только явится Велизарий, население Рима -- больше ста тысяч прекрасно вооруженных и обученных воинов -- перейдет на сторону врага. И Витихис решил оставить Рим и отступить в крепкую и надежную Равенну, стянуть туда силы готов и потом с большим войском двинуться на врага. Это решение было большой жертвой -- ему было бы гораздо приятнее вступить в бой, чем отступать перед врагом царства. Потом, что подумает народ, готы, так презирающие врага? И послушают ли еще они его? Ведь германский король должен больше советовать и убеждать, чем приказывать. Часто бывали случаи, когда готы принуждали своих королей вступать в битву. Занятый этим мыслями, сидел Витихис в своей палатке в Регете, как вдруг вошел Тейя. -- А, это ты, Тейя, ну что же? -- Оба мертвы, -- ответил он. -- Как? Ты убил обоих? -- спросил Витихис. -- Нет, я не убиваю женщин, -- ответил Тейя. -- Теодагада я догнал и убил, а Готелинда спустилась в катакомбы за сокровищами, спрятанными там. Факел ее потух, и она заблудилась в бесчисленных коридорах. Через пять дней ее нашли -- от ужаса и голода она сошла с ума. Когда ее вывели на воздух, она умерла. Тут в палатку вбежали Тотила, Гильдебранд, Гильдебад и еще некоторые готы. -- Бунт! -- закричали они. -- Что случилось? -- спросил Витихис. -- Граф Арагад восстал против тебя. Тотчас после избрания он отправился во Флоренцию, где властвует его старший брат, герцог Гунтарис. В доме его живет Матасунта, в качестве его пленницы или жены Арагада -- неизвестно. Но братья провозгласили ее королевой и начали сзывать на защиту этой "королевской лилии", как они называют ее, своих многочисленных приверженцев. Все сторонники Амалов также присоединились к ним, кроме того, они наняли многочисленные войска гепидов и аваров и теперь собираются идти к Равенне. -- О Витихис, -- с гневом вскричал Гильдебад, -- дай мне отряд в три тысячи и пошли во Флоренцию. Я скоро привезу тебе эту "королеву готов" вместе с ее защитниками в одной клетке. -- Дело очень серьезно, -- озабоченно сказал Гильдебранд. -- Впереди -- стотысячное войско Велизария, позади -- коварный Рим, наши войска далеко, и ко всему этому еще междоусобная война в самом сердце государства! -- Теперь нам не остается выбора, -- спокойно сказал Витихис. -- Теперь мы должны отступить. -- Как? -- с негодованием спросил Гильдебад. -- Отступить? -- Да, мы не должны оставлять врага за спиной. Завтра же утром мы отступим к Риму и потом дальше -- к Флоренции и Равенне. Восстание должно быть погашено раньше, чем оно разгорится. -- Как? Ты отступаешь перед Велизарием? -- негодовал великан Гильдебад. -- Только для того, чтобы вернее поразить его, Гильдебад. -- Нет! -- закричал Гильдебад. -- Этого ты не посмеешь сделать! Витихис спокойно подошел к нему и положил руку ему на плечо. -- Я твой король, -- сказал он. -- Ты сам избрал меня. Громче других звучал голос: "Да здравствует король Витихис!" Ты знаешь, -- и Господь знает, -- что я не стремился к этой короне. Вы сами надели ее мне на голову: возьмите же ее теперь, если вы не доверяете мне. Но пока я король -- вы должны верить и повиноваться мне, иначе мы все погибнем. -- Ты прав, -- опустив голову, ответил Гильдебад. -- Прости, я постараюсь загладить свою вину в битве. -- Теперь отправляйтесь к своим отрядам и распорядитесь снять лагерь. Завтра утром мы отступаем. А ты, Тотила, поедешь в Галлию к королю франков с важным поручением... Вечером в тот день, когда войска готов вступили в Рим, в комнате Цетега собралось несколько молодых римлян. -- Так это список слепых приверженцев Сильверия? -- спросил он. -- Да, -- ответил Люций Лициний. -- Но это была большая жертва, префект: вместо того, чтобы сражаться, я все время должен был выслеживать этих попов. -- Терпение, дети мои. Мы должны иметь своих врагов в руках. Скоро... В эту минуту слуга доложил, что какой-то воин-гот желает видеть префекта. -- Впусти его, -- сказал Цетег. Через минуту молодой человек в шляпе и плаще готов бросился на грудь Цетегу. -- Юлий! -- холодно отступая, сказал Цетег. -- Ты слишком похож на варвара! Как ты попал в Рим? -- Я сопровождаю Валерию под защитой готов. Мы прямо из дымящегося Неаполя. -- А, так ты сражался там со своим златокудрым другом против Италии? Для римлянина прекрасно, не правда ли, друзья? -- обратился он к молодежи. -- Нет, отец, я не сражался и не буду сражаться в этой несчастной войне. Горе тем, кто возбудил ее! Префект смерил его холодным взглядом. -- Горе, что подобный отступник -- мой Юлий! Вот, римляне, смотрите на римлянина, в котором нет жажды свободы, нет ненависти к варварам. -- Где же те римляне, о которых ты говоришь? -- пожимая плечами, спокойно спросил Юлий. -- Разве римляне поднялись, чтобы разбить свои оковы? С готами сражается Юстиниан, а не мы. Горе народу, которого освобождает тиран! В глубине души Цетег был согласен с Юлием, но не хотел высказать это при посторонних. -- Мне надо самому поговорить с этим философом, -- обратился он к молодым людям. -- Уведомьте меня, если святоши затеют что-нибудь. Все вышли. -- Отец, -- с чувством сказал Юлий, когда остался с префектом. -- Я пришел сюда, чтобы вырвать тебя из этого душного воздуха, из этого мира лжи и коварства. Прошу тебя, друг, отец, едем со мной в Галлию. -- Недурно, -- улыбнулся префект. -- Бросить Италию, когда освободитель ее уже здесь! Знай, что эту войну, которую ты проклинаешь, вызвал я. -- А кто прекратит ее? Кто освободит нас от этих освободителей? -- спросил Юлий. -- Я же, -- спокойно и величественно ответил Цетег. -- И ты, мой сын, должен помочь мне в этом. Да, Юлий, твой воспитатель, которого ты так холодно порицаешь, лелеет мечту, которой посвятил себя. Даруй последнюю радость моей одинокой жизни: будь моим товарищем в этой борьбе и наследником моей победы. Дело идет о Риме, о свободе, могуществе! Юноша, неужели эти слова не трогают тебя? Подумай, -- все с большей горячностью продолжал он, -- подумай: готы и византийцы -- я их ненавижу, как и ты, -- погубят друг друга, и на развалинах их могущества поднимется Италия, Рим в прежнем блеске. Повелитель Рима снова будет властвовать над востоком и западом, восстанет новое всемирное государство, более великое, чем древнее. -- И повелителем этого государства будет Цетег, -- прервал Юлий. -- Да, Цетег, а после него Юлий Монтан. Юноша, ты -- не человек, если тебя не прельщает подобная цель. -- Цель высока, как звезды, но путь к ней не прямой, -- ответил Юлий. -- Если бы этот путь был прям, -- клянусь, я боролся бы рядом с тобой. Действуй открыто: созови римскую молодежь, веди их в битву против варваров, против тиранов -- и я стану подле тебя. -- Глупец, да разве же ты не видишь, что так повести дело невозможно! -- закричал Цетег. -- Поэтому недостижима и твоя цель. Отец, позволь мне говорить прямо, я для этого и пришел. О, если бы мне удалось отозвать тебя с этого пути лжи и хитрости, который может привести только к гибели! Ведь все, что было ужасного в это последнее время, -- смерть Аталариха, Камиллы, Амаласунты, высадка византийцев -- все это люди связывают с твоим именем. Скажи мне прямо, правда ли это? -- Мальчишка! Ты вздумал исповедовать меня? Неужели ты думаешь, что мировая история создается из роз и лилий? Великие дела требуют иногда крупных жертв, и только мелкие людишки считают их преступлениями. -- Нет! -- закричал Юлий. -- Будь проклята цель, к которой ведут преступления! Наши дороги расходятся. -- Юлий, не уходи! Ты отталкиваешь то, что не предлагалось еще ни одному смертному! Будь мне сыном, ради которого я буду бороться и которому мог бы оставить наследство моей жизни. -- Нет, это наследство обросло ложью, залито кровью. Никогда не приму я его. Я ухожу, чтобы твой образ не омрачился еще более в моих глазах. Но об одном молю тебя: когда наступит день, -- а он наступит, -- когда тебе опротивеет вся эта ложь и даже сама цель, требующая ее, позови тогда меня. Я возвращусь, где бы я ни был, и освобожу тебя от этой власти дьявола, хотя бы ценой своей жизни. Легкая усмешка появилась на губах префекта, он подумал: "Юлий все еще любит меня. Хорошо, пусть уходит. Я сам кончу дело и тогда позову его. Посмотрим, сможет ли он отказаться от трона мирового государства?" Но вслух он сказал: -- Хорошо. Я позову тебя, когда ты мне понадобишься. Прощай! И холодным движением руки он отпустил его. Но когда дверь закрылась за юношей, префект вынул из потайного ящик своего стола маленький медальон и долго-долго смотрел на него. Он поднес было его даже к губам, но вдруг насмешливая улыбка появилась на его лице. "Стыдись префект!" -- сказал он сам себе и снова спрятал медальон. В медальоне был портрет -- женская головка, и Юлий был очень похож на нее. Когда совсем стемнело, в кабинет префекта снова вошел раб и доложил, что готский воин хочет видеть его. -- Введи, -- ответил префект и спрятал кинжал у себя на груди. Вошел мужчина высокого роста, голова его была скрыта под капюшоном. Когда он отбросил его, Цетег в изумлении вскричал: -- Король готов, что привело тебя ко мне? -- Тише, -- ответил Витихис. -- Никто не должен знать о нашем свидании. Ты знаешь, что мои войска сегодня вошли в Рим. Завтра я выведу их из города. -- Стены Рима прочны, -- спокойно ответил префект, становясь внимательным. -- Стены -- да, но не римляне. Я не имею желания очутиться между Велизарием и римлянами. Но я пришел не для того, чтобы жаловаться и укорять. Я хочу прямо и открыто сделать тебе предложение для нашего общего блага. Цетег молчал. В гордой прямоте этого простого человека было что-то, чему он невольно завидовал, чего не мог презирать. -- Мы покинем Рим, -- продолжал Витихис, -- и вслед за нами явится Велизарий. Так оно и будет. Я не могу воспрепятствовать этому. Мне советуют взять с собой знатнейших римлян, как заложников... Цетег едва мог скрыть свой страх. -- И тебя прежде всех, -- продолжал Витихис. -- Но я не возьму. Ты -- душа Рима. Поэтому я оставляю тебя здесь. Все те, которые называют себя римлянами, хотят признать над собой власть Византии. Ты один не хочешь этого. Префект с удивлением взглянул на него. -- Нет, ты меня не обманешь, -- продолжал Витихис. -- Я сам не умею хитрить, но людей понимаю. Ты слишком горд, чтобы служить Юстиниану. Я знаю, ты ненавидишь нас, но не любишь и греков, и не потерпишь их здесь дольше, чем это будет необходимо. Поэтому я и оставлю тебя здесь: ты защитишь Рим от тирана, ты, я знаю, любишь этот город. -- Король готов, -- ответил Цетег, невольно удивляясь прямоте этого человека. -- Ты говоришь ясно и благородно, как король. Благодарю тебя. Никто не скажет, что Цетег не понимает языка величия. Будет по-твоему: я изо всех сил буду защищать Рим. -- Хорошо, -- сказал Витихис. -- Меня предупреждали о твоем коварстве. Я знаю многое о твоих хитрых планах, еще больше подозреваю. Но ты не лжец. Я знал, что доверие обезоружит тебя. -- Ты оказываешь мне честь, король. Чтобы заслужить ее, позволь предупредить тебя: знаешь ли ты, кто самый горячий сторонник Византии? -- Знаю. Сильверий и духовенство. -- Верно. А знаешь ли ты, что после смерти старого папы Сильверий будет избран на его место? И тогда он будет опасен. -- Знаю. Мне советовали взять его в заложники. Но я не хочу лезть в это гнездо ос. К чему? Вопрос о короне Италии будет решаться не ими. -- Конечно, -- ответил Цетег, которому очень хотелось отделаться от Сильверия. -- Но вот список его сторонников, среди них много очень важных людей. И он протянул королю список, надеясь, что тот заберет их заложниками. Но Витихис даже не взглянул на него. -- Оставь, никаких заложников я не возьму. Что пользы рубить головы? Ты, твое слово ручается мне за Рим. -- Но я не могу сдержать Велизария! -- сказал префект. -- Конечно, Велизарий придет. Но будь уверен, что он снова уйдет. Мы, готы, выгоним этого врага -- быть может, после тяжелой борьбы, но наверное выгоним. И тогда начнется вторая борьба за Рим. -- Вторая? -- спокойно спросил префект. -- С кем? -- С тобой, префект Рима, -- также спокойно ответил Витихис, смотря ему прямо в глаза. -- Со мной? -- повторил префект и хотел улыбнуться, но не мог. -- Не отрицай этого, префект: это недостойно тебя. Я знаю, для кого ты воздвиг эти стены и шанцы: не для нас и не для греков. Для себя. Молчи! Я знаю, что ты хочешь сказать. Не надо. Хорошо, пусть будет так: греки и готы будут сражаться за Рим. Но слушай: вторая многолетняя война будет слишком тяжела и нам, и вам. Не надо ее: когда мы выгоним византийцев из Италии, тогда решим вопрос о Риме борьбой не двух народов, а двух человек: я буду ждать тебя у ворот Рима для поединка. Во взгляде и тоне короля было столько достоинства, столько величия, что префект смутился, ему хотелось в душе посмеяться над этой грубой прямотой варвара, но он сознавал, что не сможет уважать себя, если окажется неспособным оценить и почтить это величие. И он ответил без насмешки: -- Ты мечтаешь, король, как готский мальчик. -- Нет, я думаю и поступаю, как гот-мужчина. Цетег, ты единственный среди римлян, которого я удостаиваю этой чести. Я видел, как ты сражался с гепидами: ты -- достойный противник мне. -- Странные вы люди, готы, -- заметил Цетег, -- что за фантазии! Витихис сморщил лоб. -- Фантазии? Горе тебе, если ты неспособен понять, что говорит во мне! Горе тебе, если Тейя прав! Он смеялся над моим планом и говорил, что римлянин не сможет понять этого, и уговаривал меня взять тебя с собой пленником. Я был более высокого мнения о тебе и Риме. Но знай, что Тейя окружит твой дом. И если ты окажешься так низок и труслив, что не поймешь меня, то я в цепях выведу тебя из Рима. Это раздражило префекта. Он чувствовал себя пристыженным. Его раздражало, что он не может осмеять Витихиса, что его принуждают силой, что ему не доверяют. Страшная ненависть вскипела в душе его и к подозрительности Тейи, и к грубой откровенности короля. Он только что дал слово и серьезно думал выполнить его. Но теперь, когда он понял, что варвары не доверяют ему, что они его не уважают, он подумал: "Так пусть же они будут обмануты!" -- Хорошо, -- сказал он и протянул руку Витихису. -- Хорошо, -- ответил Витихис. -- Охраняй свой Рим. Я потребую его у тебя в честном бою. И он ушел. -- Ну, -- спросил его Тейя, как только он вышел на улицу, -- начинать нападение? -- Нет, он дал слово, -- ответил Витихис. -- Да? Но сдержит ли его? -- с сомнением спросил Тейя. -- Тейя, ты несправедлив. Ты не имеешь права сомневаться в чести героя. Цетег -- герой. -- Он римлянин. Прощай, -- сказал Тейя. Цетег провел эту ночь очень нехорошо. Он сердился на Юлия, очень злился на Витихиса, еще больше на Тейю. И больше всего -- на самого себя. ГЛАВА V Флоренция вполне подготовилась к осаде: городские ворота закрыты, на стенах многочисленная стража, улицы переполнены вооруженными воинами. Вельзунг Гунтарис и Арагад заперлись в городе, сделав его центром восстания против Витихиса. Старший из братьев, Гунтарис, много лет уже был графом Флоренции. Его власть над городом и окрестным населением была беспредельна, и он решился воспользоваться ею. В полном вооружении вошел он в комнату брата. -- Решайся, мой мальчик, -- сказал Гунтарис. -- Сегодня же должен ты получить согласие упрямой девчонки. Иначе я сам пойду и скоро справлюсь с ней. -- О нет, брат, не делай этого! -- молил Арагад. -- Клянусь громом, сделаю. Неужели ты думаешь, что я рискую своей головой и счастьем Вельзунгов ради твоей любви? Нисколько. Теперь настала минута, когда род Вельзунгов может занять первое место среди готов, место, которого столько столетий лишали его Амалы и Балты. Если дочь Амаласунты будет твоей женой, то никто не сможет оспаривать корону у тебя, а уж мой меч сумеет защитить тебя от грубияна Витихиса. Но только тянуть дело нельзя. Я еще не имею известий из Равенны, но почти уверен, что город сдастся только Матасунте, а не нам, не нам одним. А кто будет владеть Равенной, тот теперь, когда Неаполь и Рим пали, будет владеть Италией. Поэтому она должна быть твоей" женой раньше, чем мы отправимся в Равенну, иначе могут подумать, что она -- наша пленница. -- Да кто желает этого больше, чем я! -- сказал Арагад. -- Но не могу же я принудить ее! -- Почему не можешь? Иди к ней сейчас -- и, как знаешь, добром или злом, но чтобы дело было кончено. Я пойду на стены распорядиться, и когда возвращусь, ответ должен быть готов. Гунтарис ушел, и Арагад со вздохом отправился искать Матасунту. В саду у ручья сидела, в мечтах, Матасунта, а подле нее девочка-мавританка в одежде рабыни плела венок. Девочка вскочила, положила его на голову госпоже и с сияющим лицом взглянула Матасунте в глаза. Но та даже не заметила, как цветы коснулись ее чела. Девочка рассердилась. -- Но, госпожа, о чем же ты все думаешь? -- О нем, -- ответила Матасунта, подняв на нее глаза. -- Ну, это уж невыносимо: из-за кого-то не только обо мне, но и о самой себе забываешь. Чем все это кончится, скажи мне? Сколько дней уже сидим мы здесь, точно пленницы: шагу не можем сделать за ворота дома, а ты спокойна и счастлива, точно так и быть должно. Чем же это кончится? -- Тем, что он придет и освободит нас, -- уверенно ответила Матасунта. -- Слушай, Аспа, я все расскажу тебе. Никто, кроме меня, не знает этого. Но ты своей верной любовью заслужила награду, и мое доверие -- лучшая награда, которую я могу тебе предложить. В черных глазах девочки показались слезы. -- Награда? -- сказала она. -- Дикие люди с желтыми волосами украли Аспу. Аспа стала рабой. Все бранили и били Аспу. Ты купила меня, как покупают цветы, и ты гладишь меня по волосам. И ты прекрасна, как богиня солнца, и говоришь еще о награде! И девочка прижалась к госпоже. -- У тебя золотое сердце, Аспа, моя газель. Но слушай. Мое детство было нерадостным, без ласки, без любви, а они были мне очень нужны. Моя мать хотела иметь сына, наследника престола, и обращалась со мной холодно, сурово. Когда родился Аталарих, суровость исчезла, но холодность осталась: вся любовь и заботы были посвящены наследнику короны. Только отец любил и часто ласкал меня. Но он рано умер, и после его смерти я ни от кого уже не видела ласки. Аталарих рос в другом конце замка, под присмотром других людей, мы мало бывали вместе. А мать свою я видела только тогда, когда надо было наказать меня. А я ее очень любила. Я видела, как мои няньки ласкали и целовали своих детей. И мое сердце так требовало ласки!... Так росла я, как цветок без солнечного света. Любимым местом моим была могила отца: я у мертвых искала той любви, которой не находила у живых. И чем старше становилась я, тем сильнее была эта тоска, и как только мне удавалось убежать от своих нянек, я бежала к могиле и там плакала, плакала. Но мать презирала всякое выражение чувств, и при ней я сдерживалась. Шли годы. Из ребенка я становилась девушкой и часто замечала, что глаза мужчин останавливаются на мне. Но думала, что это из сострадания, и мне было тяжело, и я еще чаще стала уходить на могилу отца. Об этом я сказала матери. Она рассердилась и запретила туда ходить без нее. Но я не послушалась. Однажды она застала меня там и ударила. А я уже была не ребенок. Она повела меня назад во дворец, крепко бранила и грозила навсегда прогнать, а когда уходила, то с гневом спрашивала: за что небо наказало ее такой дочерью? Это было уже слишком для меня. Невыразимо страдая, я решила уйти от этой матери, которая смотрит на меня, как на наказание. Я решила идти куда-нибудь, где бы меня никто не знал. Когда наступил вечер, я побежала к могиле отца, простилась с ней, а когда показались звезды, осторожно прокралась мимо стражи за ворота, очутилась на улице и пустилась бежать вперед. Навстречу мне попался какой-то воин. Я хотела пробежать мимо, но он пристально взглянул на меня и слегка положил руку мне на плечо. "Куда, княжна Матасунта, куда бежишь так поздно?" Я задрожала, из глаз брызнули слезы, и я ответила: "От отчаяния". Он взял меня за руки и посмотрел на меня так приветливо, кротко, заботливо. Потом вытер слезы с глаз моих и таким добрым, ласковым голосом спросил: "Почему же? Что с тобой?" При звуке его голоса мне стало так грустно и вместе хорошо, а когда я взглянула в его кроткие глаза, то не могла больше владеть собой. "Я бегу потому, -- сказала я, -- что моя мать ненавидит меня, потому что во всем мире никто не любит меня". -- "Дитя, дитя, -- возразил он, -- ты больна и заблуждаешься. Пойдем назад. Погоди немного: ты будешь королевой любви". Я его не поняла, но бесконечно полюбила за эти слова, за эту доброту. С удивлением смотрела я на него, дрожа всем телом. Его это тронуло, а может быть, он подумал, что я озябла. Он снял с себя плащ, набросил его мне на плечи и медленно повел меня домой. Никем незамеченные, как мне казалось, мы дошли до дворца. Он открыл дверь, осторожно втолкнул меня и пожал руку. "Иди и будь спокойна, -- сказал он, -- твое время придет, не бойся. И в любви не буде недостатка". Он ушел, а я осталась возле полуоткрытой двери, потому что сердце так сильно билось, что я не могла идти. И вот я услышала, как грубый голо спросил: "Кого это ты привел во дворец ночью, мой друг?" Он же ответил: Матасунта. Она заблудилась в городе и боится, что мать рассердится. Не выдавайте ее, Гильдебранд". -- "Матасунта! -- сказал другой. -- Она с каждым днем хорошеет". А мой защитник ответил... -- Ну, что же он ответил? -- нетерпеливо спросила Аспа. Матасунта прижала голову Аспы к своей груди и прошептала: -- Он ответил: "Она будет самой красивой женщиной на земле". -- И он сказал совершенную правду! -- воскликнула Аспа. -- Ну, что же дальше? -- Я пошла в свою комнату, легла и плакала, плакала. В эту ночь для меня открылась новая жизнь. Я знала теперь, что я красива, и была счастлива, потому что хотела быть прекрасной, ради него. Я знала, что можно любить и меня, -- и я стала заботиться о своей красоте. Я стала гораздо добрее, мягче. И моя мать, и все окружавшие меня, видя, как я стала кротка и приветлива, стали лучше относиться ко мне. И всем этим я была обязала ему! Он спас меня от бегства, позора и нищеты и открыл целый мир любви. С тех пор я живу только для него. -- Ну а потом, когда ты с ним виделась, что он говорил? -- Я никогда больше не говорила с ним. А видела его я только раз: в день смерти деда, Теодориха, он начальствовал над дворцовой стражей, и Аталарих сказал мне его имя. Сама я никогда не осмеливалась расспрашивать о нем: я боялась выдать свою тайну. -- И ты ничего больше не знаешь о нем, о его прошлом? -- О прошлом ничего не знаю, зато о его, о нашем будущем -- знаю. -- О его будущем? -- засмеялась Аспа. -- Не смейся. Когда Теодорих был еще мальчиком, одна женщина, Радруна, предсказала ему его судьбу. И все предсказанное сбылось до последнего слова. В награду за предсказание она потребовала, чтобы Теодорих доставлял ей разные коренья с берегов Нила. Каждый год она являлась за ними в Равенну, и все знали, что Теодорих каждый раз заставлял ее предсказывать, что будет в этот год. После Теодориха ее звала к себе мать, и Теодагад, и Готелинда -- все, и никогда не было случая, чтобы она предсказала неверно. И вот после той ночи я решила попросить ее предсказать и мою судьбу. И когда она пришла, я зазвала ее к себе, она осмотрела мою руку и сказала: "Тот, кого ты любишь, доставит тебе высшее счастье и блеск, но причинит и величайшее горе в жизни. Он женится на тебе, но не будет твоим мужем". -- Ну, это малоутешительно, насколько я понимаю, -- заметила Аспа. -- Ведь эти ворожеи всегда говорят темно и на всякий случай прибавляют какую-нибудь угрозу. Но я принимаю только хорошее, а о дурном не думаю. -- Удивляюсь тебе, госпожа. И ты на основании слов старухи отказала стольким королям и князьям вандалов, вестготов, франков, бургундов и даже благородному Герману, наследному принцу Византии? -- Да, но не только из-за предсказания -- в сердце у меня живет птичка, которая каждый день поет: "Он будет твой". Тут раздались быстрые шаги, и вскоре показался Арагад: -- Я пришел, королева... -- начал он, покраснев. -- Надеюсь, граф Арагад, что ты пришел положить конец этой игре. Твой нахальный брат чуть не силой захватил меня, когда я была поглощена горем после смерти матери. Он называет меня то королевой, то пленницей и вот уже сколько недель не выпускает отсюда. А ты все преследуешь меня своим сватовством. Я отказала тебе, когда была свободна, неужели ты думаешь, глупец, что теперь ты принудишь меня, пленную? Меня, дочь Амалунгов? Ты клянешься, что любишь меня. Так докажи, уважай мою волю, освободи меня. А иначе берегись, когда придет мой освободитель! И она угрожающе взглянула на молодого графа, который не нашелся, что ответить. Но тут явился Гунтарис. -- Скорей, Арагад, кончай скорее. Мы должны тотчас ехать. Он приближается с большим войском и разбил наши передовые отряды. Он говорит, что идет освободить ее. -- Кто? -- с горячностью спросила Матасунта. -- Кто? Тут нечего скрывать: Витихис, которого бунтовщики в Регете выбрали королем, забывая о благородных фамилиях. -- Витихис? -- воскликнула с загоревшимися глазами Матасунта. -- Он, мой король! -- точно во сне прибавила она. -- Что же теперь делать? -- спросил Арагад. -- Сейчас ехать. Мы должны раньше него прибыть в Равенну. Флоренция задержит его на некоторое время, а мы между тем прибудем к Равенне, и если ты женишься на ней, то город Теодориха сдастся тебе, а за ним и все готы. Готовься, королева. Через час ты поедешь с нами в Равенну. И братья торопливо ушли. -- Хорошо, увозите меня, пленную, связанную, как хотите, -- со сверкающими глазами сказала Матасунта. -- Мой король налетит на вас, как орел с высоты, и спасет меня. Идем, Аспа, освободитель близко! ГЛАВА VI ночь после разговора Витихиса с Цетегом старый папа Агапит умер, и преемником его был избран Сильверий. Как только войска готов удалились из города, он собрал всех главных представителей духовенства и народа для совещания о благе города святого Петра. В числе приглашенных был и Цетег. Когда все собрались, Сильверий обратился к ним с речью, в которой заявил, что наступило время сбросить иго еретиков, и предложил отправить посольство к Велизарию, полководцу правоверного императора Юстиниана, единственного законного властелина Италии, вручить ему ключи от вечного города и предоставить защищать церковь и верных ей от мести варваров. Правда, Витихис перед отъездом заставил всех римлян принести ему присягу в верности. Но он, как папа, разрешает их от клятвы. Предложение Сильверия было принято единодушно, и послами к Велизарию были выбраны Сильверий, Альбин, Сцевола и Цетег. Но Цетег отказался. -- Я не согласен с вашим решением, -- сказал он. -- Мы вызовем напрасно справедливое негодование готов, которые могут немедленно возвратиться в Рим. Пусть Велизарий вынудит нас сдаться ему. Сильверий и Сцевола многозначительно переглянулись. -- Так ты отказываешься ехать с нами? -- спросил Сильверий. -- Я поеду к Велизарию, но не с вами, -- ответил он и вышел. -- Он погубит себя этим, -- тихо сказал Сильверий Сцеволе. -- Он при свидетелях высказался против сдачи. -- И сам отправляется в пещеру льва. -- Он не должен возвратиться оттуда. Обвинительный акт составлен? -- Давно уже. Я боялся, что Цетега придется тащить силой, а он сам идет на погибель. -- Аминь, -- сказал Сильверий. -- Послезавтра утром мы едем. Но святой отец ошибся: на этот раз Цетег еще не погиб. Он возвратился домой и тотчас велел запрягать лошадей. В комнате его ожидал Лициний. -- Готовы ли наружные железные ворота у башни Адриана? -- Готовы, -- ответил Лициний. -- А хлебные запасы из Сицилии перевезены в Капитолий? -- Перевезены. -- Оружие роздано? Шанцы Капитолия окончены? --Да. -- Хорошо. Вот тебе пакет. Распечатай его завтра и в точности исполни каждое слово. Дело идет не о моей или твоей жизни, а о Риме. Город Цезаря увидит ваши подвиги. До свидания! -- Ты будешь доволен, -- ответил юноша со сверкающими глазами. С улыбкой, которая так редко появлялась на его лице, сел Цетег в экипаж. -- А, святой отец, -- пробормотал он, -- я еще в долгу у тебя за последнее собрание в катакомбах. Теперь за все рассчитаюсь! И он помчался в лагерь Велизария. Через несколько дней торжественно прибыл Сильверий в лагерь Велизария с посольством. Народ с восторгом выпряг мулов, которые везли носилки, и тащил их, приветствуя его громкими криками: "Да здравствует епископ Рима! Да здравствует святой Петр!" Тысячи солдат бросились из своих палаток, чтобы поглядеть на святого отца и его раззолоченные носилки. Сильверий непрерывно благословлял. В узком переулке у палатки Велизария народ так толпился, что носилки вынуждены были остановиться. Сильверий, улыбаясь, обратился к стоявшим впереди с речью на текст Евангелия: "Не возбраняйте малым приходить ко мне". Но слушатели были гепиды, они только покачали головами, не понимая латинского языка. Сильверий снова засмеялся, благословил еще раз своих верных и пошел в палатку в сопровождении Альбина и Сцеволы. Велизарий встал при входе папы. Сильверий, не кланяясь, подошел к нему и, поднявшись на цыпочки, в виде благословения положил обе руки ему на плечи. Достать до головы этого великана он уже и не думал. Ему очень хотелось, чтобы Велизарий опустился перед ним на колени, и он слегка нажал. Но великан стоял прямо, как дуб, и Сильверий должен был благословить стоявшего. -- Ты пришел, как посол римлян? -- спросил Велизарий. -- Я пришел во имя святого Петра, как епископ Рима, чтобы передать мой город тебе и императору. А эти добрые люди, -- он указал на Альбина и Сцеволу, -- присоединились ко мне, как подчиненные. Сцевола с негодованием выпрямился и хотел возразить: он вовсе не так понимал их союз. Но Велизарий сделал ему знак молчать. -- Итак, от имени Господа я благословляю твое вступление в Италию и Рим, -- продолжал Сильверий. -- Войди в стены вечного города для защиты церкви и верующих против еретиков. Воздай там славу имени Господа и кресту Иисуса Христа, и никогда не забывай, что дорогу туда проложила тебе святая церковь. Я был тем орудием, которое избрал Господь, чтобы усыпить бдительность глупых готов, вывести их из города, я склонил на твою сторону колеблющихся граждан и уничтожил злоумышления твоих врагов. Сам святой Петр моей рукой подает тебе ключи от своего города, чтобы охранял и защищал его. Никогда не забывай этого. И он протянул Велизарию ключи из ворот Рима. -- Я никогда не забуду этого, -- ответил Велизарий, взяв ключи. -- Но ты говоришь о злоумышлениях моих врагов. Разве в Риме есть враги императора? -- Не спрашивай лучше, полководец, -- со вздохом ответил Сильверий. -- Их сети теперь порваны, они уже безвредны, а святой церкви приличествует не обвинять, а миловать и обращать все к лучшему. -- Нет, святой отец, -- возразил Велизарий, -- твой долг указать правоверному императору изменников, которые скрываются среди верных граждан Рима. И я требую, чтобы ты указал их. -- Церковь не жаждет крови, -- с новым вздохом возразил Сильверий. -- Но она не должна и препятствовать справедливости, -- вмешался Сцевола. -- Я обвиняю префекта Рима Цетега в оскорблении и возмущении против императора Юстиниана. Вот в этом документе находятся все обвинительные пункты и доказательства. Он называл правление императора тиранией. Он посильно противодействовал высадке императорских войск. Наконец, несколько дней назад он один был против того, чтобы открыть для тебя ворота Рима. -- И какого наказания требуете вы? -- спросил Велизарий. -- По закону -- смертной казни, -- ответил Сцевола. -- А имущество его должно быть разделено между казной и обвинителями, -- прибавил Альбин. -- А его душа предана милосердию Божию, -- заключил папа. -- Где же теперь обвиняемый? -- спросил Велизарий. -- Он собирался быть у тебя, но боюсь, что нечистая совесть не допустит его сюда. -- Ты ошибаешься, епископ Рима, -- ответил Велизарий, -- он уже здесь. С этими словами он поднял занавес у задней стены палатки, и перед удивленными обвинителями встал Цетег. -- Цетег приехал ко мне раньше тебя и также с обвинением. Ты, Сильверий, обвиняешься в тяжелом преступлении. Защищайся! -- Я обвиняюсь! -- усмехнулся Сильверий. -- Кто же может быть обвинителем или судьей над преемником святого Петра? -- Судьей буду я -- вместо императора, твоего повелителя, -- сказал Велизарий. -- Обвинителем же буду я, -- добавил Цетег, подходя ближе. -- Я обвиняю тебя в измене римскому государству и тотчас докажу свое обвинение. Сильверий имел намерение отнять у императора город Рим и большую часть Италии и -- смешно даже сказать! -- основать в отечестве цезарей церковное государство. И он сделал уже первые шаги к осуществлению этого -- не знаю, право, как называть -- преступления или безумия? Вот договор, заключенный им с Теодагадом, последним королем варваров. Вот его подпись. Король продает за тысячу фунтов золота преемникам святого Петра в вечное владение город Рим и его окрестности на тридцать миль в окружности, со всеми правами верховной власти, с правом издавать законы, собирать налоги, пошлины, вести войны. Договор этот, как видно из выставленного на нем числа, составлен три месяца назад. Таким образом в то время, как благочестивый епископ за спиной Теодагада призывал императорские войска, он за спиной императора заключал договор, который должен был лишить императора плодов этого вторжения. Конечно, гибкая совесть считается, может быть, за ум, но мне кажется, что подобные поступки называются... --