ние - точно так же. Я отлично знаю, как нужно управляться с добрыми христианами. На что я сказал ему: - Церковь потеряла протоиерея, зато король приобрел себе хорошего рыцаря. Ибо Иоанн II в минувшем году посвятил его в рыцари. Были в этом Серволе и хорошие черты. Когда он заговаривал о берегах нашей Дордони, голос его звучал как-то удивительно нежно. Полноводная река, а в ее зеленоватых водах в вечерний час отражаются меж тополей и ясеней наши замки; зеленеют по весне тучные пастбища; под знойным летним солнышком золотится ячмень; к ночи гуще запахи мяты; а сентябрьский виноград... возьмешь, бывало, в детстве, теплую его кисть и вопьешься в нее зубами... Если бы все жители Франции так любили свою землю, как любил ее этот Серволь, они бы лучше защищали наше государство. В конце концов, я понял, на чем зиждется королевское к нему расположение. Прежде всего он присоединился к королю еще в пятьдесят первом году, во время похода на Сэнтонж; в сущности, поход пустяковый, но именно после него Иоанн II возомнил себя королем-всепобедителем. Протоиерей привел к нему свое воинство, десятка два всадников и шесть десятков ратников. Как это он ухитрился набрать столько у себя в Велине? Но так или иначе получился целый отряд. Тысяча золотых экю, установленных военными казначеями за год службы... Недаром король говаривал: "Мы ведь с тобой старые соратники, правда, Протоиерей?" Затем он служил под командованием Карла Испанского и, вот ведь хитрец, никогда не забывал напомнить королю об этом. Больше того, под командованием Карла Испанского во время кампаний пятьдесят третьего года ему удалось изгнать англичан из собственного замка в Велине и с прилегающих к Велину земель - Монкарре, Монтэня, Монтравеля... Англичане удерживали в своих руках Либурн, где стоял крупный гарнизон лучников. Но он, Арно де Серволь, держал в руках Сент-Фуа и не склонен был его отдавать... "Я против папы, потому что он лишил меня епархии. Я против англичан, которые разграбили мой замок; я против Карла Наваррского, потому что он убил моего коннетабля. Ах, почему меня не было в Лэгле, чтобы его защитить!" Слова эти были истинным бальзамом для королевских ушей. И потом Протоиерей был непревзойденным мастером по части всяких новейших огнедышащих машин. Он их любит, они его слушаются, он ими забавляется. Самое большое его удовольствие, говорил он мне, - это поджечь фитиль после подкопа и любоваться, как башня замка открывается, словно венчик цветка, словно целый букет цветов, и выбрасывает в воздух людей и камни, колья и черепицу. По всем этим причинам он если и не пользовался уважением, то, во всяком случае, к нему относились с некоторым почтением, ибо большинству даже самых отважных рыцарей было противно приближаться к этим дьявольским орудиям, с которыми сам он обращался как бы играючи. Существуют люди, которые всякий раз при появлении нового смертоносного оружия сразу постигают его тайны и, управляя им, создают себе славу умельцев и смельчаков. Когда простые воины, зажав уши руками, разбегались в поисках надежного укрытия, когда даже бароны и маршалы благоразумно отходили подальше, Серволь с горящими от удовольствия глазами смотрел, как катятся бочонки с порохом, отдавал четкие приказания, перешагивал через подрывные мины, проскальзывал в подкоп, царапая землю металлическими налокотниками, снова выбирался наружу, спокойно высекал огонь, не торопясь, отступал в мертвый угол или присаживался за стенкой; а кругом все грохотало, тряслась земля, и по каменным стенам змеились трещины. Для таких дел требуются люди, и немалое количество. Серволь составил себе отряд из звероподобных, но сметливых молодцов, любителей кровавых забав, радующихся возможности сеять ужас, крушить, ломать. Платил он им щедро, ибо риск стоит денег. Обзавелся он и двумя помощниками, которых, как полагали, выбрал за их громкие имена: одного звали Гастон Парад, а другого Бернар Гордец. Между нами говоря, если бы король Иоанн сумел лучше воспользоваться услугами этих трех бомбардиров, Бретей пал бы в течение одной недели. Но нет, он уперся - подавай ему его штурмовую башню на колесах. Хотя деревянная махина росла изо дня в день, дон Санчо Лопес, его наваррцы и его англичане, осажденные в замке, не проявляли признаков беспокойства. Точно в назначенный час сменялись между валом и стеной дозорные. Съестных припасов у осажденных было вдоволь; физиономии их лоснились от сытости. Время от времени они осыпали градом стрел землекопов, но старались при этом зря стрел не расходовать. Порой стреляли из луков, когда по укреплениям прохаживался король, что давало ему прекрасный повод кичиться своим воображаемым геройством. "Видели, видели? Все стрелы были пущены в короля, а наш государь хоть бы бровью повел... Ох, и хороший же у нас король!.." А Протоиерей, Парад и Гордец пользовались случаем добавить: "Будьте поосторожнее, сир, целят они прямо в вас..." и защищали его собственными телами против стрел, которые доходили сюда уже на излете и мирно зарывались в траву у их ног. От этого Протоиерея, нельзя сказать, чтобы так уж хорошо пахло. Впрочем, надо признаться, приванивало от всех, приванивал весь лагерь, и именно эта вонь первая шла штурмом на Бретей! Ветер гнал на крепость запахи человеческих нечистот, ибо все, кто рыл, пилил, сбивал, перевозил, облегчались тут же рядом. Мыться уже давно все не мылись, и король в том числе, не снимавший с себя кирасы... В жизни я не употреблял больше благовоний и розового масла; зато мне представилась счастливая возможность поближе приглядеться к слабостям короля Иоанна II. Ох, столь совершенное бездумье, да это просто же какое-то чудо! При нем находились два кардинала, отряженные Святым отцом с целью склонить короля Франции к миру; со всех концов Европы, ото всех европейских государей к нему шли послания, где порицался его поступок в отношении Карла Наваррского и давались советы освободить его из узилища; он узнавал, что налоги отовсюду скупо поступают в казну, что не только в одной Нормандии, не только в Париже, но и во всем королевстве жители сердито хмурятся и вот-вот может начаться смута; и главное, знал он также, что две английские армии готовятся выступить против него: армия Ланкастера из Котантена, получившая подкрепления, и армия герцога Аквитанского... Но в глазах его все это было пустяками по сравнению с готовящимся штурмом захолустного нормандского городка, и ничто не могло отвлечь его от этой мысли. Упорствовать в мелочах, не видя общего, - порок для правителей непростительный. За целый месяц Иоанн II только раз, и всего на четыре дня, ездил в Париж, для того чтобы и там совершить новую глупость, о каковой я вам еще расскажу. А единственным принятым им эдиктом, который он на сей раз не спихнул на плечи своих советников и который ведено было глашатаям провозглашать по всем городкам и селениям, лежавшим на расстоянии шести лье вокруг Бретея, был эдикт, обязывающий всех, какие только найдутся каменщики, плотники, возчики, рудокопы, дровосеки и прочие работники, являться в помощь осаждающим по первому королевскому зову как среди бела дня, так и среди ночи, со всем необходимым для их ремесла инструментом и снастью. Один вид движущейся огромной штурмовой башни, его штурмующей красотки, как сам король ее величал, наполнял его душу радостью. Три этажа, на каждом довольно просторная площадка, где могут разместиться и вступить с неприятелем в схватку две сотни ратников. Таким образом, шесть сотен ратников загонят в эту чудовищную махину после того, как будет припасено достаточное количество фашин и хвороста, навезут достаточно камней и плотно утрамбуют землю, дабы могла красотка башня катиться на своих четырех огромных колесах по хорошей дороге. Король Иоанн, так гордившийся своим детищем, пригласил всех полюбоваться, как ее приведут в действие. Среди приглашенных был и кастильский бастард Анри де Трастамар, а также граф Дуглас. "У мессира Эдуарда есть свой наваррец, а у меня зато есть свой шотландец!" - любил пошутить король. С той лишь разницей, что Филипп Наваррский принес Англии половину Нормандии, тогда как мессир Дуглас принес королю Франции только меч, пусть даже доблестный меч. Я и сейчас слышу, как король объясняет нам, приглашенным: "Видите, мессиры, эту башню можно подтащить к любой части укреплений, она будет возвышаться над ними, что позволит штурмующим бросать внутрь крепости камни и метательные снаряды, штурмовать сверху даже дорожку между валом и стеной. А бычьи кожи, которыми обшит верх башни, предохраняют от стрел". И это он излагал мне, который упорно старался обсудить с ним условия мирного договора. Но не одни испанец с шотландцем созерцали деревянную громадину. Ее рассматривали также люди мессира Санчо Лопеса, правда, не в открытую, потому что Протоиерей выставил свои огненные жерла и другие приспособления и они, но скупясь, поливали вражеский гарнизон каменными ядрами и пороховыми стрелами. Замок был, если можно так выразиться, откупорен. Но люди Лопеса почему-то не слишком перепугались. Они понаделали отверстий в крепостных стенах примерно на половине их высоты. "Чтобы легче было улепетывать", - объяснял король. Настал наконец великий день. Я тоже присутствовал там, в некотором отдалении, на пригорке, потому что, откровенно говоря, мне было любопытно посмотреть на штурм крепости. Ведь у Святого престола тоже есть свои войска и города, которые нам приходится защищать от неприятеля... Тут появился король Иоанн в своем знаменитом шлеме, увенчанном короной из чистого золота. Сверкнула его сабля - это был сигнал к штурму, и одновременно заиграли трубы. На верхушке башни, обшитой бычьими шкурами, полоскалось знамя, затканное лилиями, а нижние этажи щетинились флагами занимавших башню войск. Разноцветным букетом флагов казалась эта башня! И вот она двинулась. Впряглись в нее лошади и люди, целая толпа людей. Протоиерей во всю глотку размеренно выкрикивал: "Раз-два, раз-два!" Мне потом рассказывали, что одни только конопляные канаты обошлись в тысячу ливров. Медленно-медленно ползла громадина под раздирающий уши скрип дерева, чуть кренясь, она упорно продвигалась вперед. Со стороны казалось, что это, покачиваясь на волнах, весь ощетинившийся флагами, идет на абордаж корабль. Она и впрямь подошла вплотную к крепостной стене под немыслимый гам и крик. Среди зубцов крепостной стены уже происходили стычки - это бросился на штурм третий этаж. Звенели мечи, летели тучей стрелы. Войско, окружавшее замок, как по команде, задрало головы вверх и затаило дыхание. Там, наверху, завязалось горячее дело. Король с открытым забралом - само великолепие! - присутствовал при этой битве в воздухе. А потом вдруг зрители отпрянули от ужасающего грохота, и облако дыма окутало верхушку башни со всеми ее флагами и знаменами. Оказывается, мессир Ланкастер оставил несколько огненных жерл дону Санчо Лопесу, но тот благоразумно не пускал их до времени в ход. А теперь огненные эти жерла через проделанные в крепостной стене отверстия били в упор по штурмовой башне, разрывая в клочки обтягивавшие ее верхушку бычьи шкуры и кося людей, сгрудившихся на площадках, разнося в щепки деревянные части. Баллисты и катапульты Протоиерея, хоть они тоже вступили в действие, не могли помешать осажденным выпустить второй залп, а за ним и третий. Летели не только чугунные ядра, но и цилиндрические трубки, мечущие огонь на манер греческого, бившие прямо по башне. С диким воплем падали люди, отталкивая друг друга, устремлялись к лестницам или, полуобгоревшие, бросались в пустоту. Пламя уже лизало верхушку королевской красавицы. Потом с адским треском рухнул верхний этаж и придавил горящими балками находившихся в башне люден. В жизни моей, Аршамбо, я не слыхивал таких страшных криков, а ведь я был не близко, а в отдалении. Лучников зажало средь рушащихся, пылающих балок. Раздавленные грудные клетки, обуглившиеся руки и ноги... От тлевших бычьих шкур шла отвратительная вонь. Башня начала крениться, и, когда все уже решили, что она вот-вот рухнет, она каким-то чудом не рухнула, а застыла на месте, скособочившаяся, вся охваченная пламенем. Кто лил на нее воду, кто суетился, вытаскивая обожженных или раздавленных, а защитники замка тем временем приплясывали от радости на вершине крепостной стены и кричали: "Святому Георгию слава! Наварре слава!" Перед лицом этого бедствия король Иоанн оглядывался вокруг как бы в поисках виновника, хотя виновником всего происходящего был лишь он один. Но рядом стоял Протоиерей в своей железной шляпе, и великий королевский гнев, готовый вот-вот прорваться наружу, остался на сей раз под золотым шлемом. Ибо Серволь, безусловно, был единственным во всей армии человеком, который не побоялся бы брякнуть королю в лицо: "Полюбуйтесь на вашу собственную глупость, сир. Я же советовал вам произвести подкоп, а не строить эту махинищу. Таких уже полвека никто не строит. Прошли времена тамплиеров, да и Бретей не Иерусалим". Король спросил только: - А можно починить башню? - Нет, сир. - Ну, тогда разберите то, что уцелело. Мы укрепим рвы. В этот вечер я счел своевременным, хотя бы издалека, начать серьезный разговор о мирном договоре. Военные неудачи обычно открывают слух королей для голоса мудрости. Я мог позволить себе воззвать к христианским чувствам Иоанна, коль скоро мы оба были свидетелями давешнего ужаса. И ежели его рыцарственный дух столь жаждет подвигов, папа предлагает ему, ему и всем государям Европы, совершить более достославные и более достохвальные подвиги в Константинополе. Но я нарвался на грубый отпор, что пришлось весьма по душе Каноччи. - В моем собственном королевстве мне угрожают две английские армии, и я должен немедленно броситься на них. Ныне это единственная моя забота. Если угодно, мы возобновим разговор в Шартре. Та самая угроза, которая еще накануне казалась ему недостойной внимания, вдруг стала важнее всего прочего. А как же Бретей? Что решит король насчет Бретея? Готовиться к новому штурму значило провозиться еще целый месяц. Осажденные со своей стороны, если у них еще есть в достатке продовольствие и военное снаряжение, отделались довольно легко. И у них, конечно, были раненые, и с башен посшибало кровлю. Кто-то намекнул на переговоры: а что, если предложить гарнизону почетную сдачу? Тут король повернулся ко мне: - Ну, как вы полагаете, монсеньор кардинал?.. Вот тогда наступил мой черед заговорить с высоты моего кардинальского сана. Я прибыл сюда из Авиньона ради дела всеобщего мира, а не для того, чтобы участвовать в переговорах о сдаче какой-то крепости. Король понял свою ошибку и сделал вид, что обратился ко мне шутки ради. - Если кардиналу по какой-либо причине негоже служить мессу, пусть отслужит ее протоиерей. А на следующий день, когда, еще дымясь, дотлевала штурмовая башня и землекопы снова взялись за работу, правда, на сей раз рыли они могилы для погибших ратников, наш сир де Велин в своих стальных поножах, предшествуемый трубачами, отправился вести переговоры с доном Санчо Лопесом. Французы, не спеша, промаршировали по подъемному мосту, и оба войска глядели на них. И сир де Велин, и Санчо Лопес были слишком опытные воины, и даже не пытались провести один другого... - А если, мессир, я подведу под ваши стены подкоп и заложу туда пороховые мины! - О, мессир, полагаю, что вы в конце работы доберетесь до нас. - А сколько времени вы еще можете продержаться? - Много меньше, чем желательно было бы нам, но много больше, чем рассчитываете вы. У нас вдосталь воды, съестных припасов, стрел и ядер. Через час Протоиереи вернулся к королю. - Дон Санчо Лопес согласен сдать вам замок, если вы позволите англичанам беспрепятственно уйти и если вы дадите ему денег. - Ладно, пусть ему дадут, сколько нужно, и покончим с этим раз и навсегда! Два дня спустя гарнизон Бретея, гордо вскинув головы, вышел из крепости, и с кошелями, набитыми французским золотом, отправился на соединение с войском его высочества Ланкастера. А королю Иоанну придется отстраивать замок Бретей за свой собственный счет. Так окончилась эта осада, которая, по мысли Иоанна II, должна была навеки остаться в памяти людской. А он еще имел наглость уверять нас, что без его штурмовой башни соглашение было бы заключено не так быстро. 3. ВАССАЛЬНАЯ ПРИСЯГА ФЕБА А я вижу, вы, Аршамбо, все оглядываетесь на Труа? Не правда ли, прелестный городок, особенно этим утром, весь залитый лучами солнца. Ах, великая удача для любого города, если в нем увидел свет будущий папа. Ибо все эти прекрасные отели и дворцы, обступившие ратушу, которыми вы здесь любовались, а также церковь святого Урбана, подлинная жемчужина новейшего зодчества, не скупящегося на витражи, да и многие другие здания, так восхитившие вас своими пропорциями, - всем этим город обязан тому, что Урбан IV, занявший престол святого Петра почти сто лет назад, и всего только на три года, увидел свет божий в Труа, в жалкой лавчонке, там, где возвышается сейчас церковь. Вот это-то и принесло городу славу и послужило как бы толчком к его благосостоянию. Ах, если бы фортуна улыбнулась так нашему дорогому Периге... Впрочем, не хочу больше об этом говорить, а то вы, чего доброго, решите, что я ни о чем другом и не думаю... Теперь я знаю, какой путь избрал дофин. Он следует за нами и завтра будет в Труа. Но до Меца он доберется через Сен-Дизье и Сен-Мигель, а мы проедем через Шалон и Верден. Во-первых, потому, что у меня есть в Вердене одно дело... я там кафедральный каноник... а еще потому, что я отнюдь не желаю, чтобы хоть кто-нибудь мог вообразить, будто я с умыслом стремлюсь присоединиться к свите дофина. Мы будем держаться на небольшом расстоянии друг от друга и можем в любую минуту обменяться посланиями, на что уйдет всего один день или чуть больше, а потом, нам легче и быстрее будет поддерживать связь с Авиньоном. Что такое? Я обещал вам что-то рассказать и позабыл? А-а... о том, что поделывал Иоанн в Париже в те четыре дня, когда он отлучался из-под Вретея?.. Он принимал вассальную присягу на верность от Гастона Феба. Да это же для короля Иоанна неслыханная удача, можно сказать, победа, вернее, победа канцлера Пьера де Ла Форе, который терпеливо и искусно подготавливал это событие. Ибо Феб доводится зятем королю Наварры, и угодья обоих лежат по соседству на пороге к Пиренеям. А ведь об этой присяге речь шла с самого начала царствования Иоанна. И добиться этого как раз тогда, когда Карл Наваррский находится в темнице, значило не только повлиять в желательную сторону на ход событий, но и изменить взгляд большинства европейских дворов на Францию. Разумеется, вы немало слышали об этом Фебе. О нет, не только прославленный ловчий, но также и турнирный боец на копьях, человек, известный своей начитанностью, прославленный зодчий и, сверх того, прославленный соблазнитель. Прямо скажу: великий государь, вся беда которого заключалась в том, что государство у него слишком мало. Уверяют, что он самый красивый мужчина во всей Франции, с чем я охотно соглашаюсь. Высокий и такой сильный, что может свалить медведя... да, да, медведя, племянник, что он и делал неоднократно!.. Ноги точеные, ляжки стройные, широкие плечи, лицо ясное, а когда улыбнется, так и блеснут белые, как кипень, зубы. И в довершение густейшие волосы цвета меди, пламенеющее руно, волнистое, спускающееся до плеч, словно корона, данная самой природой, вся светящаяся на солнце, почему он и взял себе в качестве эмблемы солнце, так же, как и имя Феб, которое, впрочем, писал через "э" - Фэб... ибо в те времена он еще не знал по-гречески. Никогда не носит шляпы и ходит круглый год с непокрытой головой, подобно древним римлянам, что не в наших обычаях. Я как-то навещал его. Ибо он был столь любезен, чти все значительные люди христианского мира бывали при его маленьком дворе в Ортезе, который он сумел превратить в блестящий двор. Когда я был у Феба, там находились также один пфальцграф, один из прелатов короля Эдуарда, первый камергер короля Кастильского, не говоря уже о знаменитых лекарях, художнике и ученых правоведах. Всех их принимали по-царски. Только у одного лишь короля Лузиньяна Кипрского на моей памяти был столь же блестящий и влиятельный двор при таких же крошечных размерах королевства, но зато благодаря выгодным торговым операциям Лузиньян Кипрский располагал куда более значительными средствами. У Феба очаровательная манера - быстро перечислять то, чем он владеет: "Вот мои охотничьи собаки... вот мои лошади... вот мои любовницы... вот мои незаконные дети... слава богу, мадам де Фуа чувствует себя отменно. Вы ее увидите нынче вечером". Вечерами на длинной галерее, выбитой в одной из боковых стен его замка, откуда сверху видны горные отроги на горизонте, собирается весь двор и прохаживается в роскошных своих одеяниях, любуясь, как на Беарн опускаются синеватые сумерки. Тут и там в огромных каминах пылают поленья, а стена между каминами покрыта фресками, где изображены охотничьи сцены, - работа живописцев, выписанных из Италии. Если гость не захватил с собой все свои драгоценности и лучшие свои одежды, решив, что его пригласили в маленький затерянный в горах замок, он будет чувствовать себя не слишком ловко. Я это вам к тому говорю, что, если вам случится в один прекрасный день побывать там... Мадам Агнесса де Фуа родом из Наварры, она сестра королевы Бланки и почти такая же красивая, - вся сплошь заткана золотом и жемчугами. Говорит она мало или, вернее, об этом можно догадаться, боится говорить. Зато охотно слушает менестрелей, которые поют "Aqueres mountanes" - сочинение ее супруга, а беарнцы хором подхватывают припев. Сам Феб переходит от одной группы гостей к другой, приветствует одного, приветствует другого, побеседует с рыцарем, похвалит поэта, поговорит с посланником, осведомившись на ходу о том, как идут дела на белом свете, выскажет свое мнение, отдаст вполголоса приказ слуге, продолжает всем распоряжаться, не прерывая беседы. А потом являются двенадцать слуг в королевских ливреях с двенадцатью огромными факелами в руках и сопровождают его и гостей в залу, где уже накрыто к ужину. Иной раз за стол садятся только в полночь. Как-то вечером я застал его врасплох: он стоял, прислонясь к арке открытой галереи, и вздыхал, глядя на серебряные струи горного потока и на синеватые горы, замыкающие горизонт. - Слишком все маленькое, слишком маленькое... Похоже, монсеньор, что Провидение не прочь зло подшутить над человеком, бросая игральные кости так, чтобы все выходило наоборот... Мы разговорились о Франции, о французском короле, и я понял то, что он хотел дать мне понять. Великий человек сплошь и рядом правит крохотным клочком земли, а человеку слабому достается огромное государство. И он добавил: "Но, как ни мал мой Беарн, я желаю, чтобы он принадлежал только самому себе". Каждое его письмо - это просто маленькое чудо. Он никогда не забывает перечислить все свои титулы: "Мы, Гастон III, граф де Фуа, виконт Беарнский, виконт Лотрекский, Марсанский и Кастийонский..." что там еще? Ах, да: "сеньор де Монтескье и де Монпеза..." и прочее и прочее, послушайте, как это звучит: "судья Андоррский и Капсирский...", а подписывается просто "Фэб..." со своим оборотным "э", по-моему, для того, чтобы все-таки хоть как-то отличаться от Аполлона... а на всех замках и монументах, возведенных или разукрашенных им, выгравировано огромными буквами: "Сделано Фэбом". Пусть, конечно, это излишний культ собственной персоны, но не забывайте, что ему всего двадцать пять лет. Для своего возраста он уже многое успел. И доказал свой отважный нрав: при Креси был в числе первых смельчаков. А было ему тогда пятнадцать. Ах да, я совсем забыл сказать, хотя, может быть, вы сами знаете: он внучатый племянник Робера Артуа. Его дед был женат на Жанне Артуа, родной сестре Робера, которая, оставшись вдовой, пустилась во все тяжкие, я имею в виду ее многочисленные связи с мужчинами, вела такую скандальную жизнь, столько набаламутила... и могла бы набаламутить еще больше - ну да, ну да, она и сейчас жива, ей немногим больше шестидесяти, и здоровье у нее отменное... Так что внуку ее, нашему Фебу, пришлось заточить ее в одной из башен замка Фуа, где ее стерегут день и ночь. Ох, и скверная же кровь течет в жилах всех Артуа! И вот находится человек, Ла Форе, архиепископ-канцлер, и в то время, когда все не ладится у короля Иоанна, добивается от Феба согласия принести вассальную присягу. О, только не составьте себе ложного представления! Феб хорошо обдумал свой шаг, и все дело было лишь в том, чтобы отстоять независимость своего маленького Беарна. Аквитания лежит рядом с Наваррой, а Беарн граничит с ними обеими, и их нынешний союз ему отнюдь не улыбается - ведь это создаст угрозу его и без того куцым границам. Он предпочел бы обеспечить сохранность своих рубежей со стороны Лангедока, где он никак не может договориться с графом д'Арманьяком, наместником короля. Итак, сблизимся с Францией, покончим со всеми разногласиями, и ради этого принесем вассальную присягу от имени нашего графства Фуа. Конечно, Феб будет ходатайствовать об освобождении своего зятя Карла Наваррского, но лишь для проформы, только для проформы, так было условлено, и это будет предлогом для встречи. Игра тонкая, ничего не скажешь. И Феб всегда может уверить Карла Наваррского: "Я принес присягу лишь с единственной целью - помочь вам". В течение одной недели Гастон Феб буквально очаровал весь Париж. Явился он с многочисленной свитой из дворян, с сотнями слуг, двадцать повозок были нагружены его одеяниями и его мебелью; на повозках же везли его великолепные охотничьи своры и часть его зверинца, где содержались хищники. Весь этот кортеж растянулся на четверть лье. Самый последний слуга щеголял в роскошной ливрее Беарнского королевства; кони шли под бархатными чепраками, как и мои. Конечно, расход немалый, зато толпа не может опомниться от восхищения. В этом Феб преуспел. Важные сеньоры оспаривали друг у друга честь принять гостя у себя. Все, что было знатного в Париже: депутаты Парламента, финансисты, университетские богословы и даже князья церкви - все под любым предлогом старались проникнуть в отель его свояченицы Бланки, вдовствующей королевы; двери отеля были открыты во все время пребывания гостя в Париже. Женщины не уставали любоваться им, слушать его голос, мечтали хоть коснуться его руки. Когда беарнец шествовал по Парижу, зеваки узнавали его по золотой шевелюре и теснились у дверей лавок, куда он заходил - а чаще всего заходил он к ювелирам и суконщикам. Узнавали также оруженосца, неизменно сопровождавшего Феба, гиганта, звавшегося Эрнотоном Испанским, который, видимо, был побочным сыном отца Феба; узнавали и двух его огромных пиренейских овчарок, которых вел на сворке за хозяином слуга. А на спине одной из этих овчарок сидела маленькая обезьянка... Важный сеньор, и такой необычный с виду, одетый пышнее и роскошнее, чем все парижские щеголи, в столице только о нем и было разговоров. Я рассказываю вам все это в мельчайших подробностях, но в тот злополучный июль мы уже сделали шаг по лестнице трагедии, и поэтому-то так важна тут каждая ступень. Вы будете править большим графством, Аршамбо, и править, держу пари, в такие времена, которые не более, чем наши, благоприятствуют этому. Невозможно за несколько лет подняться из той бездны бедствий, где мы все сейчас барахтаемся. Сохраните это хорошенько в памяти вашей: если правитель низок по натуре или ослаблен годами или недугом, он не способен добиться единодушия среди своих советников. Его приближенные разрознены, разобщены, ибо каждый старается урвать себе частичку власти, которой вообще никто не повинуется или повинуется худо; каждый берет себе право говорить от имени господина, который уже ничем не повелевает более; каждый старается для себя в расчете на будущее. Вот тут-то и сколачиваются группки людей, связанных одинаковыми тщеславными притязаниями или одинаковыми нравами. Разгорается соперничество. Честные стоят по одну сторону, а по другую - предатели, но и они тоже считают себя людьми честными, конечно, на свой манер. Я зову предателями тех, кто предает высшие интересы королевства. Подчас они сами даже не замечают этого, преследуют лишь свои личные интересы, а ведь, увы, именно такие обычно одерживают верх. Вокруг короля Иоанна существовали две партии, как ныне существуют они вокруг дофина, коль скоро все те же самые люди остались на тех же самых местах. С одной стороны, канцлер Пьер де Ла Форе, архиепископ Руанский, которому во всех его начинаниях помогает Ангерран дю Пти-Селлье; это люди, по моему глубокому убеждению, наиболее сведущие в делах государственных и сильнее всех прочих пекутся об интересах Франции. А с другой - Никола Брак, Лоррис и главное, главное, Симон де Бюси. Возможно, вы увидите его в Меце. Ох, остерегайтесь его, да и не только его, но и всех, на него похожих. Когда вы заметите человека, у которого на куцем туловище сидит огромная голова, знайте, что это одно уже плохой признак; к тому же наш Бюси вечно пыжится как петух, а стоит ему открыть рот, как сразу виден человек невежественный и свирепый, да притом весьма спесивый, хоть и пытается это скрыть. Он наслаждается своей тайной властью, и самая большая для него радость - унизить, а то и погубить всякого, кто приобретает вес при дворе или слишком большое влияние на короля. Он вообразил, что править - это значит хитрить, лгать, плести интриги. Ни одной еще сколько-нибудь значительной мысли не родилось в его голове, а только черные, весьма убогие замыслы, от которых он, упрямец, не отступится, пока не добьется своего. При короле Филиппе он был незаметным писцом, а потом сумел добраться до самого верха иерархической лестницы... шутка ли, сейчас он возглавляет Парламент и член Большого совета... Он создал себе славу человека беззаветно преданного, ибо он властен и груб. Посмотрели бы вы, как он, творя суд, заставляет недовольных жалобщиков становиться на колени прямо посреди зала и вымаливать у него прощения; и никто другой, как он, приказал казнить сразу двадцать трех мирных жителей Руана; но он может, если ему заблагорассудится, вынести и оправдательный приговор, нарушив закон, или же без конца откладывать важные дела, дабы держать людей в руках. Умеет он позаботиться и о своем состоянии: он добился от аббата, настоятеля Сен-Жермен-де-Пре, права взимать ввозную пошлину у заставы Сен-Жермен, тут же переименованную в заставу де Бюси, и таким образом загребает добрую половину пошлины со всего, что ввозится в Париж. Когда Ла Форе начал переговоры о вассальной присяге Феба, Бюси с первых же шагов стал чинить ему всяческие препоны, решив любым путем не допустить этого соглашения. Это он бросился к королю, когда тот прибыл из-под Бретея, и стал ему нашептывать: "Феб нарочно выставляет напоказ в Париже свое богатство, это же прямой вызов вам... Феб дважды принимал у себя прево Марселя... Сильно подозреваю, что Феб вместе со своей супругой и королевой Бланкой сговариваются устроить побег Карлу Злому... Надо потребовать, чтобы Феб принес присягу также и от имени Беарна... Феб ведет о вас недостойные речи... Поостерегитесь слишком милостиво принимать Феба, как бы граф д'Арманьяк не счел это оскорбительным для себя, а граф вам необходим в Лангедоке. Конечно, канцлер Ла Форе думал, что все это к лучшему; но Ла Форс чересчур уж снисходителен к вашим врагам... И потом, что это за выдумка такая - взять и назвать себя Фебом?" И дабы окончательно разжечь злобу короля, он напоследок сообщил ему дурную весть: Фрике де Фрикану удалось бежать из тюрьмы Шатле, и побег этот весьма ловко устроили два его служителя. Наваррцы издеваются над королевской властью, особенно теперь, когда этот ловкий и весьма опасный человек снова в их рядах... И не удивительно поэтому, что за ужином, устроенным накануне присяги, король Иоанн вел себя вызывающе и надменно и, обращаясь к Фебу, именовал гостя только: "Мессир, мой вассал" - и даже спросил его: "Осталось ли хоть несколько человек в ваших ленных владениях, раз вы привезли столько народа в мой город?" И еще король сказал ему: - Я предпочел бы, чтобы ваши войска не скапливались на тех землях, где командует его светлость д'Арманьяк. Коль скоро с Пьером де Ла Форе было условлено, что король будет считать эти неприятные столкновения как бы несуществующими, Феб удивленно возразил: - Мои войска, сир мой кузен, никогда не вошли бы в Арманьяк, если бы нам не потребовалось выбить солдат, напавших на нас. Но с тех пор, как вы отдали приказ, запрещающий людям его светлости д'Арманьяка совершать набеги на Беарн, мои рыцари от души радуются, спокойно стоя на своих рубежах. Но король упорствовал: - Мне хотелось бы, чтобы ваши люди держались поближе ко мне. Я собираю в Шартре войско и пойду на англичан. Надеюсь, вы прибудете без опоздания в Шартр с войсками Фуа и Беарна? - Войско графства Фуа будет поднято, - ответил Феб, - как только велит мне вассальный долг после того, как я принесу присягу, сир кузен мой. А войско Беарна последует за мной, будь на то моя воля! Да-а, что и говорить, удачный получился ужин, где обе стороны должны были прийти к соглашению! Архиепископ-канцлер, удивленный и недовольный, тщетно пытался внести умиротворение. Бюси сидел с каменной физиономией. Но в глубине души от торжествовал. Чувствовал себя настоящим хозяином. А что касается короля Наварры, то имя его даже не было произнесено, хотя на ужине присутствовали обе королевы - Жанна и Бланка. Выйдя из дворца, Эрнотон Испанский, гигант оруженосец Феба, сказал графу де Фуа... Как вы догадываетесь, я не присутствовал при этом разговоре, но смысл их беседы мне передавали: "Я восхищался вашим терпением. Но, будь я Фебом, я не стал бы дожидаться новых оскорблений, а тут же уехал бы в свой родной Беарн!" На что Феб возразил: "Будь я Эрнотоном, я дал бы Фебу точно такой же совет. Но я - Феб, и первый мой долг - это позаботиться о будущем моих подданных... я не желаю быть в глазах людей виновным в разрыве с Францией. Сделаю все, лишь бы добиться соглашения, конечно, только не в ущерб чести. Но боюсь, что из-за Ла Форе я попал в ловушку. Во всяком случае, произошло что-то, чего не знаем ни я, ни Ла Форе, кто-то успел переубедить короля. Посмотрим, что покажет завтрашний день". На следующий день после мессы Феб вошел в главную дворцовую залу. Шесть пажей несли шлейф его мантии, и, редчайший случай, он шествовал с покрытой головой. Он надел корону, золотую на золото кудрей. Зала была битком набита людьми: камергерами, советниками, прелатами, капелланами, представителями Парламента и высшими сановниками государства. Но первым, кого заметил Феб, был граф д'Арманьяк. Жан де Форе стоял рядом с королем, чуть ли не опершись о трон и дерзко оглядываясь вокруг. По другую сторону трона возился со свитками пергамента Бюси, делая вид, что никак не может в них разобраться. Потом выбрал один и прочел таким тоном, будто речь шла о самом обыкновенном решении: - Мессир, король Франции, мой сеньор, принял у вас графство Фуа и виконтство Беарн, каковые вы получили от него, и вы становитесь его вассалом как граф де Фуа и виконт Беарнский, согласно форме, установленной его предшественниками, королями Франции и вашими. Преклоните колена. Наступило молчание. Потом раздался ясный голос Феба: - Не могу. Присутствующие замерли от удивления, кто от искреннего, кто от притворного, но не без примеси удовольствия. Не так уж часто во время принесения вассальной присяги происходит такое. Феб повторил: - Не могу. - И добавил все тем же ясным голосом: - Одно колено у меня сгибается, я имею в виду Фуа. Но Беарнское согнуться не может. Тут заговорил король, и в голосе его зазвучала злоба: - Я принимаю вашу присягу и от Фуа, и от Беарна. По рядам присутствующих прошла дрожь любопытства. Еще бы, начался спор, и какой спор. Феб: - Сир, Беарн - внесеньоральное владение, и вы не можете получить от меня того, над чем вы не сюзерен. Король: - Ложь то, что вы утверждаете здесь; именно это и служило долгие годы причиной споров между вашими и моими родителями. Феб: - Такова истина, сир, и она не будет причиной раздоров, если вы того пожелаете. Я ваш верный и честный подданный как правитель Фуа, хотя против этого всегда возражали мои родители; но я не могу объявлять себя вашим вассалом в отношении того, что досталось мне от одного господа бога. Король: - Скверный вассал! Вы умеете свернуть с прямого пути, лишь бы уклониться от службы, хотя обязаны мне служить. В минувшем году вы не привели своего войска графу д'Арманьяку, моему наместнику в Лангедоке, присутствующему здесь, который из-за вашего отступничества не смог отогнать англичан! Тут Феб ответил воистину великолепно: - Ежели единственно от моей поддержки зависит судьба Лангедока и ежели мессир д'Арманьяк не способен сохранить для вас эту провинцию, значит, не он должен быть там вашим наместником, сир, а я. Король зашелся от гнева, и даже подбородок у него затрясся. - Вы издеваетесь надо мной, мой прекрасный мессир, но скоро этому придет конец. Преклоните колена! - Изымите Беарн из вассальной присяги, и я тут же преклоню колено. - Вы преклоните их в тюрьме, проклятый изменник! - крикнул король. - Взять его! Весь этот спектакль был задуман, подготовлен и устроен самим Бюси, которому достаточно было лишь махнуть рукой, чтобы Перрине ле Бюффль и полдюжины королевских стражников сразу же окружили Феба. Они даже знали уже, что отведут его в Лувр. В тот же день купеческий прево Марсель, прохаживаясь по Парижу, говорил: - Оставался лишь один человек, который не был врагом королю Иоанну, теперь и его нет. Если все эти мошенники, что окружают короля, пребудут на своих местах, вскоре на свободе не останется ни одного честного человека. 4. ШАРТРСКИЙ ЛАГЕРЬ Час от часу не легче, Аршамбо, час от часу не легче! Знаете, что написал мне папа в послании от 28 ноября, но которое, видимо, не сразу отправили или, может быть, гонец, отряженный с этим посланием, искал меня там, где меня не было, коль скоро вручили мне его только вчера вечером, в Арси... Ну, угадайте, угадайте... Так вот, Святой отец, скорбя о нашей размолвке с Никколо Капоччи, упрекает меня в "отсутствии милосердия в наших отношениях". Хотелось бы мне знать, как это я мог выказывать милосердие нашему дорогому Капоччи? Да я же его и в глаза не видел после Бретея, откуда он потихоньку улизнул в Париж, где и засел. Кто же, таким образом, виноват в наших размолвках, если но тот, кто силком навязал мне этого себялюбивого, ограниченного прелата, думающего лишь о собственных своих удобствах и все демарши коего имели единственную цель - расстроить мои? Мир между государствами его меньше всего интересует. Ему одно важно - как бы я не добился успеха. Отсутствие милосердия, хорошенькое дело! Отсутствие милосердия... У меня есть вполне веские основания полагать, что Капоччи снюхался с Симоном де Бюси, и думаю даже, что но без его участия заключили в темницу Феба, которого - не беспокойтесь, ах, да вы знаете... - выпустили на свободу в августе месяце, и благодаря кому? Конечно, мне. Вот этого вы как раз и но знаете... выпустили при условии что он присоединится к королевскому войску. И наконец, папа хочет меня уверить, будто все превозносят меня за мои усилия и что не только он сам, но и коллегия кар