. нет... - произнес, несколько осмелев, Меттий Либеон. - Ступай разгонять бунтовщиков, храбрый и прозорливый юноша, а я пойду с сотней воинов к указанному мне посту, и если кто попытается выйти через эти ворота... если пойдут на меня в атаку... если... то увидите... они увидят. Плохо им придется... хотя... в конце концов... я человек тоги... но я еще помню свои юношеские военные подвиги... и горе этим несчастным... если... Бормоча и храбрясь, он пожал руку Сервилиану и в сопровождении центуриона и капуанских солдат, переданных в его распоряжение, направился к своему посту, оплакивая в глубине души прискорбное положение, в которое его поставили дурацкие бредни десяти тысяч мятежников, и страстно мечтая о возврате безмятежного прошлого. А в это время гладиаторы, то увлекаемые надеждой, то терзаясь отчаяньем, все еще стояли .во дворах, ожидая приказаний своих начальников, вооруженных факелами и приготовившихся во что бы то ни стало овладеть складом оружия в школе Геркулеса, вход в которую охранялся пятьюдесятью легионерами и рабами, решившими биться насмерть. Но в ту минуту, когда Спартак, Эномай и их товарищи готовы были ворваться в коридор, ведший к складу оружия, звук сигнала нарушил ночную тишину и печальным эхом отозвался во дворах, где собрались гладиаторы. - Тише! - воскликнул Спартак, внимательно прислушиваясь и останавливая движением правой руки своих соратников, вооруженных факелами. Действительно, вслед за звуками фанфары раздался голос глашатая. От имени римского сената он предлагал мятежникам разойтись и вернуться в свои конуры, предупреждая, что в случае неповиновения они после второго сигнала будут рассеяны военной силой республики. Ответом на это требование был мощный и долгий рев, но объявление глашатая, словно эхо в горах, повторилось многократно у входа во все дворы, где стояли строем гладиаторы. Спартак несколько минут колебался, собираясь с мыслями. Мрачным и страшным было его лицо, глаза устремлены в землю, как у человека, который советуется с самим собой. Затем он повернулся к товарищам и громко, так, чтобы все могли его слышать, сказал: - Если атака, которую мы сейчас предпримем, закончится удачно, мы получим мечи, и они помогут нам завладеть другими складами в школе и одержать победу. Если же нас постигнет неудача, у нас останется только один выход для спасения дела свободы от окончательной гибели. Старшие центурионы обоих легионов выйдут отсюда и возвратятся к нашим товарищам; и если через четверть часа они не услышат нашего гимна свободы, пусть предложат всем молча вернуться в свои комнаты: это будет знаком того, что нам не удалось захватить оружие. Мы же свалим на землю или подожжем калитку, находящуюся на расстоянии половины выстрела из лука от ворот Геркулеса, и, проникнув в харчевню Ганимеда, вооружимся тем, что попадется под руку, преодолеем все препятствия на своем пути и, сколько бы нас ни осталось в живых - сто, шестьдесят, тридцать, - разобьем лагерь на горе Везувий и там поднимем знамя свободы. Пусть наши братья проберутся туда самым коротким путем, безоружные или вооруженные, группами или поодиночке. Оттуда начнется война угнетенных против угнетателей. После очень короткой паузы, видя, что старшие центурионы колеблются, не решаясь оставить место, где в данную минуту угрожала самая большая опасность, он прибавил: - Армодий, Клувиан! Именем верховного руководства приказываю вам идти! Оба юноши, склонив головы, удалились скрепя сердце в разные стороны. Тогда Спартак, обернувшись к своим товарищам, сказал: - А теперь... вперед! Он первый вошел в коридор, где находился склад оружия, и вместе с Эномаем, как вихрь, бросился на легионеров, начальник которых, одноглазый и безрукий ветеран, ожидая атаки, кричал: - Вперед!.. Вперед!.. Ну-ка, гнусные гладиаторы... Впе... Но он не успел докончить: протянув во всю длину руку, вооруженную толстым и длинным пылающим факелом, Спартак ударил его по лицу. Старый легионер вскрикнул и отступил, в то время как солдаты делали тщетные попытки поразить мечами Эномая и Спартака, которые с отчаянной дерзостью боролись этим невиданным оружием, сделавшимся страшным в их руках. Они наступали на стражу, теснили ее и наконец отбросили ее от дверей склада. В это время легионеры под предводительством Тита Сервилиана и капуанские солдаты, разделенные на два отряда, которые возглавляли центурионы Попилий и Элпидий Солоний, после того как снова прозвучали трубы, двинулись одновременно к трем дворам и стали метать дротики в столпившихся там безоружных гладиаторов. Это была страшная минута. Под густым дождем смертоносных дротиков безоружные гладиаторы с диким воем, проклятиями, ревом отступали к разным выходам из двора и, словно в один голос, кричали: - Оружия!.. Оружия!.. Оружия!.. А дождь дротиков не утихал. Скоро отступление гладиаторов превратилось в паническое бегство. Началась давка у входов, толкотня в коридорах, гладиаторы мчались к своим конурам, падали, давили, топтали друг друга, во все концы школы Лентула доносились их проклятья, крики, вопли, просьбы, мольбы, стоны раненых и умирающих. Избиение гладиаторов в первых трех дворах и их бегство вызвали панику и упадок духа в когортах, находившихся в других дворах; ряды гладиаторов стали быстро редеть, пришли в беспорядок и вскоре совсем расстроились. Будь у этих людей оружие, они могли бы сражаться и умерли бы все до одного или одержали бы полную победу даже над двумя римскими легионами. Но, безоружные, обреченные на избиение, гладиаторы не могли и не хотели оставаться вместе даже и четверти часа, - каждый думал только о своем спасении. В это время Спартак и Эномай бок о бок с двумя другими товарищами дрались, как львы. Теснота коридора не позволяла сражаться более чем четверым в ряд, и в короткое время им удалось отогнать легионеров от двери; энергично преследуя их, они очень скоро оттеснили легионеров в атрий, где собралось более сотни гладиаторов с факелами. Одних легионеров они окружили, обезоружили и убили, а другие, с обожженными лицами, ослепленные, обратились в бегство; в это время гладиаторы, ворвавшиеся в коридор, свалили факелы в кучу перед дверью оружейного склада, пытаясь поджечь ее и таким образом открыть туда доступ. Легионеры, воя от боли, разбегались, как безумные, в разные стороны; некоторые из них оказались в толпе преследуемых гладиаторов и, попав под ноги бегущих, были затоптаны ими, другие же очутились в середине. когорт Сервилиана, Попилия и Солония, которые шли сомкнутым строем, преследуя отступавших гладиаторов. Трибун и центурион были предупреждены об угрожавшей им опасности, которая могла вырвать из их рук победу, так легко доставшуюся им. Поэтому Попилий поспешил к школе Геркулеса, бросился в коридор, где уже загорелась дверь оружейного склада, и, сообразив, что действовать мечом против факелов невозможно, приказал своему арьергарду метать в неприятеля дротики. Это оружие и здесь оказалось столь убийственным, что быстро принесло победу над мужеством восставших. Отряд Спартака отступил, но так как здесь были самые храбрые и сильные гладиаторы, то он отступал в полном порядке, кидая в римлян факелы. Гладиаторы вынимали дротики из тел раненых и убитых товарищей и уносили это оружие с собой; отойдя в глубь коридора к атрию, действуя дротиками, как мечами, они яростно оспаривали у легионеров выход из коридора. Оказавшись вместе с Эномаем и с сотней гладиаторов во дворе, Спартак увидел беспорядочно бегущих гладиаторов. По крикам, воплям и возгласам он понял, что внутри дворов все кончено; оставался лишь один путь к спасению: вырваться из школы и искать убежища на Везувии. Вернувшись в атрий, он крикнул громовым голосом, который был слышен среди шума боя: - У кого есть меч, стойте здесь и защищайте этот выход от легионеров! Несколько гладиаторов, вооружившись мечами и копьями, отнятыми у сторожей оружейного склада, стали живой стеной у выхода, которым тщетно пытался овладеть отряд Попилия; раненный в правую руку и в голову, сам Попилий храбро сражался в первом ряду. - Следуйте за мной! - кричал Спартак и, размахивая высоко в воздухе факелом, подавал этим знак другим гладиаторам. Быстрым шагом он вместе с Эномаем направился к стене, окружавшей школу, - к тому самому месту, где была узкая и низкая калитка, заколоченная много лет назад. Она могла стать теперь единственным путем к спасению. Но чтобы поджечь ее, потребовалось бы не менее получаса, между тем победители, продвигаясь по всем проходам и переулкам, не дали бы гладиаторам возможности использовать драгоценные минуты, а у гладиаторов не было ни секир, ни молотков, чтобы выломать дверь. Что же делать? Как открыть возможно скорее этот выход? В волнении и тревоге все искали средство добиться этой цели. Вдруг Эномай, заметив мраморную колонну, лежавшую неподалеку, крикнул товарищам: - Самые сильные, вперед! И тотчас семь или восемь самых рослых и сильных гладиаторов вышли вперед и стали перед Эномаем; окинув их опытным взглядом, он нагнулся над колонной и, подложив руки под один ее конец, сказал высокому и могучему самниту, почти такому же гиганту, как и он сам: - А ну-ка покажи свою силу. Бери эту колонну за другой конец. Все поняли намерение Эномая. Гладиаторы освободили место перед калиткой, а германец и самнит без труда подняли и перенесли колонну ближе к калитке. Затем, раскачав эту огромную глыбу, они обрушили ее на дверь, и та затрещала под страшным ударом. Гладиаторы дважды повторили этот удар, а на третий раз дверь раскололась и рухнула на землю. Погасив и бросив факелы, гладиаторы в молчании вышли через этот проход вслед за Спартаком и по темным, узким улицам города направились к харчевне Ганимеда. Харчевня эта была самой близкой к школе Лентула и наиболее посещаемой, потому что хозяином ее был рудиарий, большой друг Спартака. Он принимал участие в заговоре и оказал немало услуг Союзу угнетенных. Над входом в это питейное заведение висела безобразная вывеска с изображением отвратительного Ганимеда, наливающего красный, как свернувшаяся кровь, нектар, в чашу такого же уродливого Юпитера. Находилась харчевня на расстоянии выстрела из лука от тех ворот, где стояли на посту капуанские солдаты, возглавляемые толстым и благодушным префектом Меттием Либеоном. Спартак и двести гладиаторов продвигались в глубоком молчании со всевозможными предосторожностями. Они неслышно шли друг за другом и по данному вполголоса приказу все остановились. Фракиец, германец и еще семь или восемь человек вошли в кабак. Владелец его, рудиарий, был в страшной тревоге за исход борьбы, о которой догадывался по крикам и шуму, доносившимся сюда из школы. Он вышел навстречу гладиаторам и участливо спросил: - Ну как?.. Какие вести?.. Как идет сражение? Но Спартак прервал расспросы, сказав: - Вибиний, давай нам все оружие, какое только у тебя есть. Дай нам все, что в руках отчаявшихся людей может стать оружием! И, подбежав к очагу, Спартак схватил огромный вертел, а Эномай - топор, висевший на стене. Собрав в охапку вертела, ножи и косы, он вышел из трактира и распределил это оружие между гладиаторами. Его примеру последовали остальные, и вскоре все были вооружены; они захватили с собой также три небольших лестницы, которые нашлись в кабаке, и несколько веревок. Первым двинулся Спартак, а следом за ним молча шли все остальные по направлению к той улице, где стояли римские солдаты. Не успели легионеры подать сигнал тревоги, как гладиаторы с яростью диких зверей бросились на них, нанося страшные удары, убивая их на месте с быстротой и неслыханным неистовством. Сражение длилось всего несколько минут; отчаянный напор гладиаторов быстро закончился разгромом многочисленных отрядов легионеров и городских солдат. Молодой центурион Квинт Волузий старался воодушевить солдат и кричал: - Вперед, капуанцы!.. Смелее, во имя Юпитера Тифатского!.. Меттий... доблестный Меттий!.. Ободряй солдат! Внезапный натиск гладиаторов привел Меттия Либеона в замешательство, и он поспешил укрыться в хвосте своего небольшого отряда. Когда он услышал, что его настойчиво призывают к выполнению долга, он начал кричать, сам не понимая, что он говорит: - Конечно... несомненно. Капуанцы, смелее! Вперед! Доблестные капуанцы... Я буду командовать... вы будете сражаться! Не бойтесь ничего... Бейте!.. Убивайте!.. И при каждом слове он пятился все дальше. Бесстрашный Квинт Волузий пал, пронзенный насквозь страшным ударом вертела, которым вооружился Спартак, а гладиаторы, прорвавшись, опрокидывая все вокруг, промчались мимо несчастного префекта, который, став как будто меньше ростом, рухнул на колени и принялся молить дрожащим, прерывающимся от рыданий голосом: - Я человек тоги... я ничего не сделал... ничего плохого... Милосердия... милосердия... о доблестные!.. Пощады!.. Его хныканье быстро прекратилось, потому что Эномай, пробегавший в эту минуту, дал ему пинка с такой силой, что толстяк отлетел на несколько шагов и, упав на землю, лишился сознания. Когда гладиаторы пробежали шагов триста, Спартак остановился и, задыхаясь, сказал Эномаю: - Половина из нас должна остаться здесь, надо хотя бы на полчаса задержать наших преследователей, чтобы дать возможность другой половине перебраться Через городскую стену. - Я останусь, - сказал Эномай. - Нет, ты поведешь их к Везувию, а я останусь. - Нет, нет, ни в коем случае! Если я умру, ты будешь продолжать войну, а погибнешь ты - все будет кончено. - Беги, беги ты, Спартак, - воскликнули восемь или десять гладиаторов, - мы останемся с Эномаем! Слезы показались на глазах Спартака при этом благородном соревновании в самоотверженности и братской любви; пожав руку германцу, он сказал: - Прощайте!.. Я жду вас на Везувии! В сопровождении части гладиаторов, к которым по приказу Эномая присоединились те, что несли лестницы, Спартак исчез, углубившись в лабиринт тропинок, которые вели к городской стене, в то время как Эномай приказал оставшимся гладиаторам войти в соседние дома и выбрасывать из окон скамейки, кровати и другую мебель, чтобы забаррикадировать улицу, готовясь к длительному и упорному сопротивлению приближавшимся римским когортам. Глава одиннадцатая. ОТ КАПУИ ДО ВЕЗУВИЯ Через два часа после событий, описанных в предыдущей главе, небольшой отряд гладиаторов, бежавших из школы Лентула, после быстрого марша остановился около виллы Гнея Корнелия Долабеллы, расположенной на живописном холме между Ателланской и Куманской дорогами, примерно в восьми милях от Капуи. В то время как Эномай, укрывшись за баррикадами, которыми были перегорожены улицы, отражал натиск римских легионеров, Спартак и его товарищи при помощи трех связанных между собой лестниц под прикрытием темноты взобрались на крепостной вал; затем с большим трудом, подвергаясь немалой опасности, они втащили лестницу наверх, приставив ее к наружной стороне стены, и благополучно спустились вниз. Здесь они развязали эти три лестницы, положили их одна на другую и перекинули через глубокий ров, наполненный водой и тиной, через который иначе не могли бы перейти. Сбросив лестницы в ров, они опять быстрым маршем двинулись напрямик через открытое поле, простиравшееся между двумя дорогами - Ателланской и Куманской. Дойдя до железной решетки виллы Долабеллы, Спартак несколько раз позвонил; в ответ раздался лай собак, который разбудил задремавшего привратника, старого раба-фессалийца. Прикрывая левой рукой медный светильник, который он нес в правой руке, старик подошел к калитке, бормоча по-гречески: - Вот нахалы, полуночники. Кто это шатается без спросу по ночам? Нет, погоди, я тебя жалеть не буду! Завтра же донесу управителю. Старик подошел к самой калитке; за ним, оскалив клыки и неистово лая, бежали две молосские собаки. - Да будет к тебе благосклонен Юпитер Олимпийский и пусть всегда тебе помогает Аполлон Пегасский, - сказал Спартак по-гречески. - Мы - греки, рабы, такие же несчастные, как и ты. Мы бежали из Капуи. Открой поскорее, не вынуждай нас применять насилие, а то тебе придется плохо. Легко себе представить, как перепугался старый фессалиец, услышав эти слова и увидев отряд измученных, странно вооруженных людей. Оцепенев от ужаса, он стоял с поднятым вверх светильником и больше был похож на статую, чем на живого человека. После минутного молчания, прерываемого только лаем молосских собак, Спартак вывел старика из столбняка своим мощным голосом: - Ну что же, во имя вековых лесов Оссы и Пелиона, решишься ли ты наконец открыть нам добровольно? Уймешь ли ты своих надоедливых псов? Или ты хочешь, чтобы мы взялись за топоры? Эти слова не допускали никаких колебаний; привратник вытащил ключи и, отпирая калитку, отодвигая засов, покрикивал на собак: - Замолчи, Пирр!.. Тихо, Алкид!.. Да помогут вам боги, мужественные люди!.. Сейчас отопру... Тише вы, проклятые... Располагайтесь, как вам будет удобно!.. Сейчас выйдет управитель... Он тоже грек... Очень достойный человек... Вы здесь найдете, чем подкрепиться. Как только гладиаторы вышли на главную аллею виллы, Спартак велел запереть калитку и поставил там стражу из пяти человек, затем в сопровождении остальных в несколько минут дошел до большой площадки, обсаженной деревьями различных пород и кустами Душистых роз, мирт и можжевельника, которые росли перед виллой патриция Гнея Корнелия Долабеллы, уже ставшего консулом. Здесь Спартак произвел смотр своим соратникам: всего в отряде было семьдесят восемь человек, включая и его самого. Рудиарий на минуту задумался, опустил голову, затем, вздохнув, сказал стоявшему рядом с ним галлу, высокому юноше хрупкого телосложения, белолицему, рыжеволосому, с голубыми глазами, горевшими огнем отваги и энергии: - Да, Борторикс!.. Если счастье будет сопутствовать нашей храбрости, то вот этот наш маленький отряд в семьдесят восемь человек сможет положить начало великой войне и благородному делу!.. И тут же добавил: - История, к сожалению, судит о благородстве деяний по их удачным последствиям! А, впрочем, как знать, не оставлено ли на страницах истории этим семидесяти восьми место рядом с тремястами защитниками Фермопил? Кто знает!.. Прервав свои размышления, он распорядился поставить стражу у всех выходов, затем вызвал к себе управителя Долабеллы. Явился грек-управитель Пеодофил, уроженец Эпира. Спартак его успокоил, сказав, что на вилле они возьмут только пищу, некоторые необходимые им вещи, а также все оружие, которое здесь найдется; ни он, ни его товарищи не причинят никакого убытка хозяину виллы; не будет допущено ни воровства, ни грабежа. Спартак убедил управителя добровольно снабдить отряд всем, что ему понадобится, если хочет избежать насилия. Таким образом, гладиаторы вскоре получили пищу и вино для подкрепления своих сил и по приказу Спартака запаслись продовольствием на три дня. Сам же он почти не притронулся к яствам и вину, хотя уже много дней не знал отдыха и более тридцати часов ничего не ел. Зато на вилле римского патриция он неожиданно для себя среди девяноста рабов, выполнявших здесь домашние и полевые работы, нашел врача-грека по имени Дионисий Эвдней. Этот раб занимался врачеванием, лечил заболевших рабов и самого владельца виллы, когда тот жил здесь. Врач с большим старанием принялся лечить руку рудиарию. Он вправил кость, обложил руку лубками, скрепил их особой повязкой и при помощи повязки, обхватившей шею, подвесил ее горизонтально у груди. Закончив все это, он посоветовал своему пациенту хоть немного подкрепить свои силы сном и отдыхом, предупредив его, что в противном случае он рискует заболеть горячкой, так как у него была лихорадка, вызванная усталостью и тревогами последних дней. Отдав самые подробные и точные распоряжения Борториксу, Спартак лег в удобную кровать и заснул крепким сном. Он проспал до утра, хотя и велел галлу разбудить его на заре; однако тот, по совету Дионисия Эвднея, не будил его, пока он сам не проснулся. Сон подкрепил фракийца, он встал полный бодрости, уверенности и надежды. Солнце уже больше трех часов заливало светом роскошную виллу и окрестные холмы. С одной стороны зеленели лесистые, крутые склоны Апеннин, с другой - открывалась ласкающая глаз панорама города и видны были красивые виллы, спускавшиеся до самого моря. Спартак тотчас же созвал всех рабов Долабеллы на площадку перед виллой и в сопровождении управителя домом и надзирателя за рабами направился к тюрьме, составлявшей непременную принадлежность всех римских вилл. Там находились закованные в цепи рабы; их заставляли работать в железных наручниках и ножных кандалах. Спартак освободил этих несчастных - их было свыше двадцати человек - и присоединил ко всем остальным, стоявшим на площадке. В горячей и понятной всем речи он объяснил этой толпе рабов, почти целиком состоявшей из греков, причины побега гладиаторов из Капуи и сущность задуманного им дела, которому он решил посвятить всю свою жизнь. Яркими красками он обрисовал святую цель, за которую решили бороться восставшие: отвоевать у тиранов-угнетателей права для угнетенных, уничтожить рабство, освободить все человечество - такова была благороднейшая цель войны, к которой они все готовились. - Кто из вас хочет быть свободным и предпочитает почетную смерть с мечом в руках на поле брани жалкой жизни раба, кто чувствует себя смелым и сильным, готовым вынести все тяготы и опасности войны против поработителей всех народов, кто чувствует весь позор ненавистных цепей - пусть берет в руки любое оружие и следует за нами! Проникновенные слова Спартака произвели сильное впечатление на всех обездоленных, еще не ослабевших духом, не отупевших в рабстве. Послышались восторженные восклицания, слезы радости заблестели на глазах у рабов; свыше восьмидесяти рабов Долабеллы вооружились топорами, косами, трезубцами и тут же вступили в Союз угнетенных, принеся клятву, объединявшую всех братьев Союза. Спартак, Борторикс и храбрейшие из гладиаторов вооружились мечами и копьями, найденными на вилле. Фракиец предусмотрительно разместил рабов Долабеллы среди испытанных своих соратников, для того чтобы они поддерживали бодрость духа у новичков, и построил в строгом порядке свою маленькую когорту, в которой было уже более ста пятидесяти человек. За два часа до полудня он оставил виллу Долабеллы и по глухим тропинкам, через поля и виноградники, направился в сторону Неаполя. После быстрого перехода, не отмеченного какими-либо важными событиями, отряд гладиаторов в сумерках подошел к Неаполю и по приказу Спартака сделал остановку в нескольких милях от города, возле виллы одного патриция. Приказав своим товарищам запастись провизией на следующие три дня и забрать все оружие, которое они найдут, фракиец строго запретил чинить насилия и грабежи. Через два часа отряд ушел оттуда, получив пополнение в количестве пятидесяти гладиаторов и рабов, сбросивших свои цепи, чтобы начать благородную борьбу за свободу, к которой призывал их Спартак. Всю ночь Спартак продолжал свой поход с ловкостью и осторожностью искуснейшего полководца; он вел свою когорту по извилистым дорогам, через благоухающие поля и живописные холмы, тянувшиеся между Неаполем и Ателлой. Он останавливался у каждой виллы, каждого дворца, встречавшегося по пути, но лишь на столько времени, сколько ему требовалось, чтобы запастись оружием и призвать рабов к восстанию. Таким образом, он достиг на рассвете Везувия и вышел на дорогу, которая тянулась по склону этой горы от Помпеи к виллам и местам увеселительных прогулок патрициев, туда, где горный хребет весело сияет, а леса и обрывы делают его диким и мрачным. Спартак остановился приблизительно в двух милях от Помпеи и, заняв несколько садов, находившихся у самой дороги, разместил за живой благоухающей изгородью из акаций, мирт и розмарина своих товарищей, число которых возросло за сутки до трехсот человек; здесь он приказал им оставаться до восхода солнца. Вскоре на вершине горы, которая в ночной темноте будто упиралась в голубой свод небес, стали появляться то сероватые, то белые облака; постепенно светлея, они походили на легчайшие клубы дыма, предвестника пожара, казалось неожиданно возникшего и разгоравшегося на склонах соседних Апеннин и на самом Везувии. Облака из белых превращались в розовые, из розовых в пурпурные; вскоре они заиграли золотыми блестками, и по горе, которая до этого высилась черной и грозной гранитной громадой, вдруг разлились потоки животвотворного, яркого солнечного света, обрисовавшего его величественные очертания, склоны близких хребтов, покрытые мрачной густой растительностью, страшные пропасти, зиявшие меж пепельно-серых пластов застывшей лавы, и залитые солнцем цветущие холмы, которые тянулись на несколько миль окрест и, словно у ног горделивого гиганта, раскинули чудесный разноцветный ковер, сотканный из зелени и цветов. В те времена Везувий имел совсем иную форму, чем теперь; он не был, как в наше время, бушующим и страшным чудовищем. Вулканические извержения из его недр происходили в столь отдаленные эпохи, что даже память о них едва сохранилась к началу нашего повествования. Следами их остались на много миль тянувшиеся вокруг горы слоистые отложения лавы, на которых осками были воздвигнуты города Стабии, Геркуланум и Помпея. Огонь, клокочущий в жерле вулкана, уже много веков не нарушал блаженства этих чудесных холмов, где под сапфировым небом, согретые нежащим теплом, вдыхая напоенный благоуханиями чистый воздух, освежаемые прохладой голубых тирренских вод, жили счастливейшие народы, воспетые поэтами как обитатели преддверия элисия. Да, ни в одном уголке земного шара поэты не могли бы найти такой прелести и даже во вдохновенном полете фантазии не могли создать более чарующих картин, действительно достойных быть преддверием элисия. Единственным, что нарушало счастье жителей Кампаньи, были подземные толчки и раскаты грома, временами пугавшие население; но толчки эти повторялись так часто и были так безвредны, что к ним здесь все уже привыкли и не обращали на них внимания. Поэтому вся нижняя часть Везувия была сплошь покрыта оливковыми и плодовыми деревьями, роскошными садами, виноградниками, рощами, застроена виллами и дворцами и казалась одним сплошным садом, единым огромным городом. Везувий и весь Байский, или Неаполитанский, залив, озаренные лучами восходящего солнца, являли в это утро такую грандиозную, такую прекрасную и величественную картину, что она вызвала возгласы Удивления и восторга у гладиаторов и их предводители. Они умолкли и в изумлении предались созерцанию этого зрелища. Они увидели Помпею, как будто отданную на произвол волн, богатую, царственную Помпею, лишенную крепостных стен, что напоминало об участии ее обитателей восемнадцать лет назад в гражданской войне против римлян; город был тогда взят войсками Суллы, и, оказав ему милосердие, победитель разрушил только его стены. А неподалеку от Помпеи находились разрушенные и сожженные Стабии, на развалинах которых только еще начали возводить новые дома, - по всему видно было, как жестоко поступил с их обитателями все тот же Сулла. Как ни прекрасна была эта величественная картина восхода солнца, пленявшая душу любого человека, Спартак быстро освободился от ее чар. Он окинул взглядом вершину горы, стараясь определить, как далеко вверх тянется мощенная лавой дорога, у которой он находился со своими товарищами, и доходит ли она до самой верхушки горы. Но густые леса, покрывавшие вершину, не давали возможности проследить, где оканчивалась эта дорога. После недолгого раздумья Спартак решил послать Борторикса и тридцать наиболее ловких товарищей разведать дорогу, а сам с главной частью отряда намеревался обойти соседние виллы и дворцы, чтобы поискать оружия и освободить рабов. Ядро отряда из шестидесяти гладиаторов должно было оставаться на прежнем месте, скрываясь за живой изгородью; здесь же Борторикс и Спартак уговорились встретиться после разведки. Все было сделано, как приказал Спартак. Борторикс возвратился через три часа. Спартак уже был на месте; он раздобыл еще некоторое количество оружия и пополнил свой отряд, в который влились двести гладиаторов и рабов, освобожденных на соседних виллах. Рудиарий составил из своих пятисот воинов когорту в пять манипул. В один из манипул, во главе которого был поставлен Борторикс, вошли восемьдесят самых молодых и храбрых гладиаторов. Спартак вооружил их пиками и копьями и назвал, согласно римскому строю, гастатами, то есть копьеносцами. Остальные четыре манипула, по сто человек каждый, назывались так: фальгиферы - бойцы, вооруженные косами; ретиарии - вооруженные трезубцами и вертелами; первый и второй манипулы фракийцев - гладиаторы, вооруженные мечами, ножами и другим коротким оружием. Во главе каждой группы в десять человек он поставил декана, а во главе каждого манипула - по два центуриона, младшего и старшего. И тех и других он выбрал из числа шестидесяти восьми гладиаторов, бежавших вместе с ним из Капуи, так как знал их мужество и отвагу и мог вполне на них положиться. Борторикс сообщил Спартаку, что дорога, около которой они находятся, примерно на две мили пролегает по склону горы, затем переходит в узкую тропинку, которая ведет через леса к вершине, но, достигнув определенной высоты, теряется среди недоступных скал и обрывов. - О, наконец-то после стольких испытаний великие боги начинают нам покровительствовать! - ликуя, воскликнул Спартак. - Там, наверху, в этой лесной глуши, где гнездятся орлы и устраивают свое логово дикие звери, в местах, недоступных для человека, мы водрузим наше знамя свободы. Лучшего места судьба не могла бы нам предоставить... Идемте! И как только когорта гладиаторов двинулась по направлению к вершине Везувия, Спартак вызвал к себе девять гладиаторов из школы Лентула и, щедро снабдив их деньгами, приказал немедленно по разным дорогам отправиться троим в Рим, троим в Равенну и троим в Капую, чтобы предупредить товарищей по несчастью, живших в школах этих трех городов, о том, что Спартак с пятьюстами гладиаторами расположился лагерем на Везувии, и сказать, что те, кто готов бороться за свободу в одиночку ли, манипулами или легионами, должны поскорее явиться к нему. Посылая трех гонцов в каждый из указанных городов, Спартак рассудил, что даже в худшем случае, если некоторые будут схвачены в дороге, по крайней мере трое из девяти дойдут до назначенного места. Спартак простился с этими девятью гладиаторами и посоветовал им держаться осторожно. В то время как они спускались к подошве горы, рудиарий догнал головной отряд колонны, быстрым маршем поднимавшейся к вершине. Вскоре когорта гладиаторов оставила дорогу, по обе стороны которой тянулись сады, домики и виноградники, и добралась до лесистой части горы; чем круче делался подъем, тем уединеннее становились места, тем глуше была тишина, царившая в этих лесах. Постепенно кустарники и низкорослые деревья сменились терновником, падубами, вязами, вековыми дубами и высокими тополями. В начале подъема гладиаторы встречали по дороге много земледельцев и крестьян, которые несли в корзинках или везли на осликах зелень и фрукты для продажи на рынке в Помпее, Неаполе и Геркулануме. На отряд вооруженных людей они смотрели с изумлением и страхом. Когда гладиаторы углубились в леса, им попадались только одинокие пастухи с маленькими стадами овец и коз, которые паслись среди кустарников, скал и круч. Время от времени эхо грустно повторяло блеяние этих жалких стад. Через два часа трудного подъема когорта Спартака добралась до большой площадки, расположенной на вулканической скале, на несколько сот шагов ниже главной вершины Везувия, покрытой, точно огромной пеленой, глубоким слоем вечного снега. Здесь Спартак решил сделать привал и. пока солдаты отдыхали, обошел всю площадку; с одной стороны "от нее вилась крутая, скалистая тропинка: по ней поднялись сюда гладиаторы; с другой стороны высились неприступные скалы; с третьей открывался вид на противоположный склон горы, у подножия которой ниже лесистых обрывов расстилались залитые солнцем поля, виноградники, оливковые рощи и луга; это были обширные цветущие области Нолы и Нуцерии, тянувшиеся до склонов Апеннин, видневшихся на горизонте. Всходить и спускаться здесь было еще труднее, чем со стороны Помпеи, и, следовательно, с этой стороны площадка была защищена от нападения. Место, выбранное Спартаком для лагеря, было также безопасно и неприступно и с юга, со стороны Салерна, так как площадка обрывалась тут на краю пропасти с такими отвесными стенками, что она была похожа на колодец, - взобраться по ним не могли не только люди, но даже и козы. Пропасть, в которую свет проникал только через расщелины скал, заканчивалась пещерой, а из нее неожиданно открывался выход на цветущую часть горного склона, тянувшегося на много миль, вплоть до равнины. Тщательно исследовав площадку, Спартак убедился, что место, выбранное для лагеря, очень удачно, - здесь можно было продержаться, пока подойдут подкрепления из Капуи, Рима и Равенны. Он приказал манипулу фракийцев, вооруженных топорами и секирами, нарубить в ближайшем лесу дров и зажечь костры, которые должны были защитить гладиаторов от ночных заморозков, весьма ощутительных в феврале на такой высоте. Он поставил небольшую охрану у почти неприступного края площадки, выходившего на восточный склон горы, а другой отряд численностью в полманипула нес охрану со стороны Помпеи, откуда они поднялись к вершине; с тех пор площадка стала именоваться лагерем гладиаторов и сохранила это название надолго. В сумерки вернулся манипул, отправленный за дровами; фракийцы принесли не только дров для костров, но и ветви и хворост, чтобы сделать шалаши и заграждения, насколько это позволяла каменистая почва. Гладиаторы под руководством Спартака перегородили тропинку, по которой они пришли, завалив ее деревьями и каменистыми глыбами, вырыли поперек нее широкий ров и забросали деревья и камни землей, так что за короткое время выросла земляная насыпь, укрепившая лагерь с единственно уязвимой стороны. За этим заграждением расположилась половина манипула, выделенного для несения охраны, а впереди нее, на некотором расстоянии друг от друга, расставлены были часовые таким образом, что самый отдаленный пост находился на расстоянии полумили от лагеря. Вскоре гладиаторы, утомленные заботами и трудами последних дней, уснули, и уже в час первого факела на площадке царили тишина и спокойствие. Догоравшие костры освещали неподвижные фигуры спящих и черные скалы, служившие фоном этой фантастической картины. Бодрствовал один только Спартак; его высокая атлетическая фигура, освещенная угасающими огнями костров, четко выделялась в полумраке, словно призрак одного из тех гигантов, которые, согласно мифическим сказаниям, объявили войну Юпитеру и разбили лагерь на Флегрейских полях возле Везувия, решив взгромоздить здесь горы на горы, чтобы штурмовать небо. Среди величавой всеобъемлющей тишины Спартак долго стоял неподвижно и, подложив правую руку под левую, висевшую на перевязи, смотрел на море, расстилавшееся внизу у подножия, не отрывая взгляда от огонька одного из кораблей, которые стояли в гавани Помпеи. Но в то время как взгляд его был устремлен на этот свет, сам он погрузился в думы и размышления, которые увели его далеко-далеко. Мысль его витала над горами родной Фракии, ему вспомнились годы беспечного детства и юности, счастливые годы, которые пронеслись, как легкое дуновение нежного ветерка. Неожиданно лицо его, ставшее было таким спокойным и ясным, опять омрачилось: он вспомнил нашествие Римлян, кровопролитные битвы, поражение фракийцев, их уничтоженные стада, разрушенные дома, рабство близких и... Вдруг Спартак, уже более двух часов погруженный в эти воспоминания и мысли, вздрогнул и прислушался, повернув голову к тропинке, идущей со стороны Помпеи, по которой сюда пришли гладиаторы. Ему почудился какой-то шум. Но повсюду было тихо, только легкий ветерок порой шевелил листву в лесу. Спартак уже собирался прилечь под навесом, который, несмотря на все протесты, товарищи соорудили для него из ветвей деревьев, покрыв их козлиными шкурами и шкурами овец, взятыми из дворцов и вилл, где они побывали за последние дни. Но сделав несколько шагов, он снова остановился, опять прислушался и сказал про себя: "Нет, так и есть... Там солдаты взбираются на гору!" Он повернул к насыпи, сооруженной накануне вечером, и прошептал, как будто говорил с самим собой: - Так скоро? Не верится! Он не дошел еще до того места, где стояла на страже половина манипула гладиаторов, как оттуда до него долетел неясный говор приглушенных голосов, и в тишине ночи он ясно услышал громкий окрик стоявшего впереди часового: - Кто идет?.. И сейчас же, еще громче: - К оружию! За валом на мгновение произошло некоторое замешательство: гладиаторы вооружались и выстраивались в боевом порядке позади прикрытия. В эту минуту к сторожевому посту подошел Спартак с мечом в руке и очень спокойно сказал: - На нас готовится нападение... Но с этой стороны никто не проберется. - Никто! - единодушно воскликнули гладиаторы. - Пусть один из вас пойдет в лагерь, подаст сигнал тревоги и от моего имени потребует соблюдения порядка и тишины. Тем временем часовой услышал от подходивших условный пароль "Верность и победа", и, пока декан побежал с восемью или десятью солдатами посмотреть, кто идет, весь лагерь уже проснулся. В несколько секунд, без шума, без смятения, все гладиаторы были вооружены, каждый занял свое место в манипуле, и когорта выстроилась, как будто она состояла из старых легионеров Мария или Суллы, готовая мужественно отразить любую атаку. В то время как декан, соблюдая всевозможные предосторожности, разузнавал, что за отряд приближается к лагерю, Спартак с половиной сторожевого манипула молча стоял за насыпью, повернувшись в сторону тропинки; они прислушивались, стараясь узнать, что там происходит. Вдруг раздался радостный голос декана: - Это Эномай! И сейчас же все следовавшие за ним гладиаторы повторили: - Эномай! Через секунду послышался громоподобный голос германца: - Верность и победа! Да, это я, а со мной девяносто наших товарищей, бежавших из Капуи. Легко себе представить радость Спартака. Он бросился через насыпь навстречу Эномаю. Они обняли друг друга крепко, по-братски, причем Эномай старался не задеть больной руки рудиария. - О Эномай, дорогой мой! - воскликнул фракиец в порыве глубокой радости. - Я не надеялся так скоро увидеть тебя! - Я тоже, - ответил германец, поглаживая своими ручищами светловолосую голову Спартака и время от времени целуя его в лоб. Когда окончились приветствия, Эномай принялся рассказывать Спартаку все по порядку. Его отряд больше часа отбивался от римских когорт; римляне разделились на две части, одна вступила в рукопашную схватку, а другая направилась по улицам Капуи в обход, намереваясь ударить с тыла. Эномай разгадал их план; бросив защиту заграждений, сооруженных поперек дороги, и зная, что скрывшимся со Спартаком товарищам достаточно было одного часа, чтобы уйти от опасности, он решил отступить, приказав гладиаторам, сражавшимся вместе с ним, рассыпаться, спрятаться где-нибудь