воем сюртуке с золотым позументом и в белых бриджах, но нельзя носить их постоянно, чтобы совсем не затрепать. В будущем он вынужден будет появляться в старых штопаных сюртуках и дешевых парусиновых штанах. Она посмеется над его бедностью и убожеством. Снимая мокрую от пота одежду, он проклинал незванную пассажирку. Тут он вспомнил еще одно неудобство. Придется ставить Полвила на страже, пока он будет мыться под помпой, чтобы леди Барбара не увидела его голым. Надо будет отдать команде соответствующие приказы, чтобы щепетильные женские взоры не оскорбил малоприкрытый вид, каким они привыкли щеголять в тропиках. Он причесался, досадуя на непокорные вьющиеся волосы и особо отметив увеличившиеся залысины на лбу. Потом он поспешил на палубу; к счастью, обязанности по судну не позволяли ему встретиться с леди Барбарой глазами и увидеть, как она восприняла его убогий наряд. И все равно, руководя подготовкой к отплытию, он затылком чувствовал ее взгляд. Полвахты у шпиля упирались всем телом в вымбовки, а босыми ногами -- в главную палубу, Гаррисон выкрикивал понукания и угрозы, подбадривая неповоротливых ударами трости. На полубаке сумасшедший скрипач Салливан, два морских пехотинца с горнами и двое барабанщиков наяривали веселенький мотив -- для Хорнблауэра все мотивы были одинаковы. Канат медленно полз внутрь, юнги со стопорами провожали его до комингса и тут же поспешно бежали назад, чтоб вновь прихватить канат и кабаляринг. Но размеренное клацанье шпиля все замедлялось и, наконец, совсем стихло. -- Навались, ублюдки! Навались! -- орал Гаррисон. -- Эй, на полубаке, давайте сюда. Ну, навались! Сейчас на вымбовки налегало больше двадцати человек. Их совместные усилия заставили шпиль еще раз клацнуть. -- Навались! Разрази вас гром, навались! -- Трость Гаррисона взметалась и падала на чьи-то спины. -- Навались! По кораблю пробежала судорога, шпиль закрутился, матросы у вымбовок попадали один на другого. -- Лопнул кабаляринг, сэр, -- крикнул Джерард с полубака. -- Я думаю, якорь нечист, сэр. -- Тысяча чертей! -- сказал Хорнблауэр про себя. Он был уверен, что женщина на парусиновом стульчике смеется над его незадачей. На глазах у всей Центральной Америки якорь застрял в грунте. Но он не оставит испанцам якорь и якорный канат. -- Замените кабаляринг малым носовым канатом, -- приказал он. Это означало, что двум десяткам матросов придется изрядно попотеть: размотать малый якорный канат и вручную протащить его от канатного ящика к шпилю. До шканцев понеслись крики и проклятия боцманматов -- уорент-офицеры не менее остро, чем их капитан, сознавали, в каком недостойном положении оказался корабль. Из боязни встретиться с леди Барбарой глазами, Хорнблауэр не мог пройтись по палубе. Он стоял на месте, с досадой вытирая платком потные шею и лоб. -- Кабаляринг готов, сэр! -- крикнул Джерард. -- Поставьте к вымбовкам матросов, сколько поместится. Мистер Гаррисон, проследите, чтоб они не ленились! -- Есть, сэр! Ба-ра-ра-ра-рам. Бам! Ба-ра-ра-рам. Бам! -- бил барабан. -- Навались, сукины дети! -- орал Гаррисон, молотя тростью по склоненным спинам. Клац! -- щелкнул шпиль. Клац-клац-клац. Палуба у Хорнблауэра под ногами немного накренилась. Натяжение каната опускало нос корабля, а не поднимало якорь. -- Бога... -- начал Хорнблауэр, и не договорил. Из пятидесяти ругательств, вертевшихся у него на языке, ни одно не подходило к случаю. -- Отставить на шпиле! -- крикнул он. Потные матросы расслабили ноющие спины. Хорнблауэр потянул себя за подбородок, словно хотел его оторвать. Он должен на парусном ходу вытащить якорь из грунта -- маневр деликатный, сопряженный с опасностью для мачт и парусов. Он вполне может кончиться позорным фиаско. До сего момента лишь немногие знатоки в Панаме догадались, какая незадача произошла с кораблем, но в ту минуту, когда поднимут паруса, с городских стен на него устремится множество труб, и, если маневр пройдет неудачно, все увидят и посмеются. В довершение "Лидии" придется задержаться на несколько часов, чтобы устранить поломки. Но он не бросит якорь и канат. Он посмотрел на флюгер, на воду за бортом. Хорошо хоть ветер поперек отлива. Он тихо отдал приказы, тщательно скрывая волнение и стойко держась к леди Барбаре спиной. Марсовые побежали наверх отдавать фор-марсель; им и контр-бизанью можно будет придать судну задний ход. Гаррисон стоял у шпиля, готовый сперва потравить, а как только судно двинется вперед -- молниеносно выбрать канат. Буш поставил матросов к брасам, а все свободные от дел собрались у шпиля. Канат загромыхал через клюз: судно набирало задний ход. Хорнблауэр врос в палубу, чувствуя, что отдал бы неделю жизни за возможность пройтись, не встретившись с леди Барбарой глазами. Сощурившись, он наблюдал за продвижением судна, мысленно прокручивая десяток факторов разом -- натяжение каната, приложенное к носу корабля давление ветра на контр-бизань и обстененный фор-марсель направление отлива, растущую скорость заднего хода, длину каната, которую еще оставалось потравить. Пора. -- Руль круто направо! -- рявкнул он рулевому у штурвала, потом матросам на баке: -- Пошли брасы помалу! Руль встал поперек судна, и оно немного развернулось. Повернулся фор-марсель. Молниеносно поставили кливера и фор-стаксели. Судно дрогнуло и начало уваливаться под ветер. Движение назад прекратилось. Корабль вначале заколебался, а затем весело двинулся в бейдевинд, постепенно набирая скорость. Хорнблауэр отрывисто командовал поднять все паруса. Заливисто щелкал шпиль -- люди Гаррисона бежали вокруг него, вновь выбирая канат. Пока корабль набирал скорость, Хорнблауэр напряженно соображал. Если он просчитается, натяжение каната развернет судно прямо против ветра. Чувствуя, как быстро колотится сердце, он наблюдал за грот-марселем -- не заполощет ли. Отдавая команды рулевому, он с трудом сдерживал дрожь в голосе. Канат быстро уходил внутрь -- приближался следующий критический момент. Сейчас либо якорь выдернется из грунта, либо "Лидия" останется без мачт. Хорнблауэр внутренне приготовился, рассчитал время и крикнул, чтоб убрали все паруса. Не зря Буш так долго и мучительно муштровал команду. Нижние прямые паруса, марсели и брамсели убрали в несколько секунд. Как только исчезла последняя полоска полотна, Хорнблауэр отдал новый приказ, и судно развернулось, носом по ветру, к скрытому под водой якорю. По инерции оно медленно двигалось вперед. Хорнблауэр напрягал слух. Клац-клац-клац-клац. Гаррисон гонял и гонял своих людей вокруг шпиля. Клац-клац-клац. Корабль двигался заметно медленнее. Пока не ясно -- удался маневр или кончился позорным провалом. Клац-клац. И вдруг дикий вопль Гаррисона: -- Якорь чист! -- Поставьте все паруса, мистер Буш, -- сказал Хорнблауэр. Буш не пытался скрыть, что восхищен этим блестящим образчиком мореходного искусства. Хорнблауэру стоило больших усилий говорить размеренно и сурово, будто он вовсе не ликует и с самого начала не сомневался в успехе маневра. Он задал компасный курс и, когда корабль развернулся, последний раз хозяйским глазом окинул палубу. -- Кхе-хм, -- сказал он и нырнул вниз, где мог перевести дух не на виду у Буша -- и леди Барбары. XI Распростершись на койке, Хорнблауэр курил одну из сигар генерала Эрнандеса, выпуская клубы густого серого дыма к верхней палубе, туда, где сидела леди Барбара. Он медленно приходил в себя после весьма утомительного дня, который начался с приближения к Панаме и тревожного ожидания засады, а закончился -- на данный момент -- утомительной возней с нечистым якорем. В промежутке прибыла леди Барбара и состоялась встреча вице-королем Новой Гренады. Вице-король был типичный испанский дворянин старой закваски -- Хорнблауэр решил, что куда охотнее вел бы дела с Эль Супремо. Эль Супремо имеет неприятную привычку варварски казнить людей, но решения принимает без колебаний и можно не сомневаться, что все его приказы будут исполнены столь же незамедлительно. Вице-король, напротив, хоть и согласился, что против мятежников надо принять срочные меры, на деле оказался совершенно не готов их осуществить. Его явно изумило решение Хорнблауэра отплыть в тот же день -- он ожидал, что англичане задержатся по меньшей мере на неделю -- праздновать, гулять, бездельничать. Он согласился отправить на Никарагуанское побережье не менее тысячи солдат (хотя это составляло почти все его войско), но явно не намеревался сегодня же отдать соответствующие приказы. Хорнблауэру потребовался весь его такт, чтоб заставить вице-короля действовать немедленно, отдать указания прямо из-за накрытого стола и подвергнуть любимых адъютантов неудобствам, отправив их скакать по жаре с приказами в священные часы сиесты. Прием сам по себе тоже был утомителен: Хорнблауэру казалось, что у него в гортани не осталось живого места, так наперчено было каждое блюдо. Из-за пряной пищи и навязчивых потчеваний вице-короля трудно было не выпить лишку -- в эти годы всеобщего пьянства Хорнблауэр был едва ли не одинок в своей воздержанности. Он пил мало не из моральных соображений, скорее не любил терять контроль над собой. Но от последнего бокала он отказаться не мог, учитывая, какие только что принесли вести. Хорнблауэр резко сел на койке. Это дело с якорем вышибло все из его головы. Вежливость требует, чтоб он немедленно сообщил леди Барбаре известия, близко ее касающиеся. Он выбежал на палубу, бросил сигару за борт и подошел к гостье. Джерард, вахтенный офицер, о чем-то с ней оживленно беседовал; Хорнблауэр мрачно улыбнулся про себя, видя как Джерард поспешно прервал разговор и отошел прочь. Она по-прежнему сидела на стульчике у гакаборта, негритянка -- на палубе у ее ног. Леди Барбара, казалось, впитывала холодный ветер, навстречу которому неслась из залива "Лидия". На правом траверзе солнце почти коснулось горизонта, диск оранжевого огня висел на ясной синеве неба, и она подставила лицо косым лучам, нимало не заботясь о своей внешности. Этим вполне объяснялся ее загар, а возможно и то, что в свои двадцать семь она оставалась незамужней даже после поездки в Индию. В лице ее была безмятежность, доказывавшая, что она, по крайней мере в данную минуту, ничуть не тяготится положением старой девы. Она улыбкой ответила на его поклон. -- Как чудесно вновь оказаться в море, капитан, -- заметила она. -- Прежде вы не давали мне случая выразить мою бесконечную благодарность за то, что увезли меня из Панамы. Плохо быть пленницей, но быть свободной и в то же время запертой силой обстоятельств -- это просто сводило меня с ума. Поверьте мне, я -- ваша вечная должница. Хорнблауэр снова поклонился. -- Надеюсь, доны почтительно обращались с вашей милостью? Она пожала плечами. -- Неплохо. Но испанские манеры быстро утомляют. Меня поручили заботам Ее Превосходительства -- женщины замечательной, но невыносимо скучной. В Испанской Америке с женщинами обходятся, как на Востоке. А испано-американская пища... При этих словах Хорнблауэр вспомнил недавно пережитый банкет. Он состроил такую мину, что леди Барбара оборвала фразу и рассмеялась -- да так заразительно, что Хорнблауэр поневоле засмеялся тоже. -- Вы не присядете, капитан? Хорнблауэр разозлился. С начала плаванья он ни разу не сидел на стуле у себя на палубе и не желал новшеств. -- Спасибо, ваша милость, но если вы позволите, я предпочел бы стоять. Я пришел сообщить вам радостную новость. -- Вот как? Тогда ваше общество для меня вдвойне приятно. Я вся внимание. -- Ваш брат, сэр Артур, одержал в Португалии крупную победу. По условиям соглашения французы оставляют эту страну и передают Лиссабон английской армии. -- Это очень хорошая новость. Я всегда гордилась Артуром -- теперь горжусь еще больше. -- Для меня большая радость первым поздравить его сестру. Леди Барбара чудесным образом исхитрилась поклониться, не вставая со стульчика -- Хорнблауэр сознавал, как сложен этот маневр, и вынужден был признать, что выполнен он был великолепно. -- Как прибыли новости? -- Их объявили вице-королю за обедом. В Порто-Белло пришел корабль из Кадиса, оттуда гонец прискакал по тракту. Он привез и другие известия -- насколько достоверные, сказать не берусь. -- Касательно чего, капитан? -- Испанцы будто бы тоже одержали победу -- вся армия Бонапарта сдалась им в Андалузии. Они уже рассчитывают вместе с англичанами вторгнуться во Францию. -- И как вы это расцениваете? -- Я в это не верю. В лучшем случае они окружили полк. Не испанской армии разбить Бонапарта. Я не предвижу скорого конца войне. Леди Барбара печально кивнула. Она посмотрела на садящееся солнце, Хорнблауэр последовал за ней взглядом. Он не уставал восхищаться ежевечерним исчезновением солнца в безмятежных водах Великого океана. Линия горизонта разрезала солнечный диск. Они наблюдали молча, солнце спускалось все ниже и ниже. Вскоре остался лишь крошечный краешек; исчез и он, потом на мгновение опять блеснул золотом -- это "Лидия" поднялась на волне -- и вновь погас. Небо на западе еще алело, хотя над головой стало заметно темнее. -- Изумительно! Прекрасно! -- сказала леди Барбара. Руки ее были крепко сжаты. Она немного помолчала, прежде чем возобновила прерванный разговор. -- Да. Малейший успех, и испанцы вообразили, будто война окончена. И теперь английская чернь ждет, что мой брат к Рождеству вступит с войсками в Париж. А если он этого не сделает, они забудут его победы и потребуют его головы. Хорнблауэра задело слово "чернь" -- по рождению и по крови он сам принадлежал к черни -- но он видел глубокую правду в замечании леди Барбары. Она свела в три фразы то, что сам он думал об испанском национальном темпераменте и британской толпе. И она любовалась закатом, и не любит испано-американскую кухню. Положительно, она начинала ему нравиться. -- Надеюсь, -- сказал он важно, -- что в мое отсутствие вашу милость снабдили всем необходимым? Корабль мало приспособлен для женщин, но, надеюсь, мои офицеры сделали для вашей милости все, что в их силах? -- Да, капитан, спасибо. Я желала бы попросить вас лишь еще об одном одолжении. -- Да, ваша милость? -- Чтобы вы не называли меня "ваша милость". Пожалуйста, зовите меня "леди Барбара". -- Конечно, ваша... леди Барбара. Кхе-хм. На тонких щеках появились еле заметные ямочки, яркие глаза сверкнули. -- Если вам трудно выговорить "леди Барбара", капитан, вы всегда можете привлечь мое внимание, сказав "кхе-хм". От такой наглости Хорнблауэр окаменел. Он собрался повернуться на каблуках, набрал в грудь воздуха, собрался выдохнуть, прочищая горло, и понял, что никогда больше не сможет пользоваться этим ни к чему не обязывающим звуком -- по крайней мере, пока не высадит эту женщину в каком-нибудь порту. Но леди Барбара остановила его, протянув руку -- даже в этот момент он заметил, какие у нее длинные и гибкие пальцы. -- Простите меня, -- сказала она, вся раскаяние, -- прошу принять мои извинения, хотя понимаю теперь, что это было совершенно непростительно. Моля, она выглядела положительно хорошенькой. Хорнблауэр потерянно смотрел на нее. Он понял, что его разозлила не наглость, а проницательность. Леди Барбара угадала, зачем он прочищает горло: чтобы скрыть свои чувства. Как только он это понял, гнев его сменился острым презрением к себе. -- Тут нечего прощать, мэм, -- сказал он тяжело. -- А теперь, если вы в свою очередь простите меня, я займусь своими обязанностями по судну. Он оставил ее в быстро сгущающейся ночи. Юнга только что зажег нактоузные лампы. Хорнблауэр остановился, чтоб прочесть на лаговой и курсовой досках отметки послеполуденного пути. Аккуратным почерком он вывел указания, включая и то, чтоб его позвали ночью, -- огибая мыс Мала, они должны будут сменить курс на северный -- потом спустился в каюту. Нарушение всех привычек тревожило и раздражало его. Неприятно, что его личный ватер-клозет теперь для него закрыт и приходится пользоваться кают-компанейским, но это бы еще пол-беды. Да, вскоре предстоит сразиться с "Нативидадом", а дон Кристобаль де Креспо -- опасный противник, но и это составляло лишь часть его беспокойств -- он вдруг явственно осознал, что тяготится дополнительной ответственностью, обрушившейся на него вместе с появлением леди Барбары на борту. Он прекрасно знал, что ждет его самого и его команду, если "Нативидад" возьмет верх над "Лидией". Их повесят, или утопят, или уморят жаждой. Эль Супремо не помилует перебежчиков. Эта возможность до сего момента его не трогала -- столь абсолютно неизбежен был поединок с "Нативидадом". Но леди Барбара -- иное дело. Он должен позаботиться, чтоб она не попала в руки Креспо живой. Так резко сформулировав для себя свои трудности, он вновь разозлился. Он проклинал желтую лихорадку, загнавшую леди Барбару на корабль, проклинал свою рабскую покорность приказам, из-за которой "Нативидад" оказался в руках мятежников. Он сжал кулаки и заскрипел зубами. Если он победит, общественное мнение осудит его (с обычным для общественного мнения незнанием обстоятельств), что он рискнул жизнью леди -- жизнью Велели. Если он проиграет... -- но об этом невыносимо даже думать. Он проклял ту мягкотелость, с которой позволил ей остаться на корабле. На какую-то минуту он почти решил, что вернется в Панаму и высадит ее на берег, но мысль эту тут же пришлось отбросить. Команда и так выбита из колеи внезапной переменой планов и возмутится еще больше, если он вернется, а потом снова выйдет в море. А леди Барбара может и отказаться -- и будет права -- в Панаме желтая лихорадка. Не может он столь зверски употребить власть, чтоб высадить женщину в охваченном эпидемией городе. Он вновь обругал себя всеми грязными ругательствами, каких набрался за долгую флотскую службу. С палубы долетел свист дудок, громкие приказы и шлепанье босых ног; видимо, с наступлением ночи ветер переменился. Когда шум стих, Хорнблауэр почувствовал, как невыносимо давит на него маленькая каюта. Было жарко и душно, масляная лампа над головой нестерпимо чадила. Он вышел на палубу. От гакаборта до него донесся веселый смех леди Барбары, подхваченный дружным мужским гоготом. Это темное пятно -- по крайней мере полдюжины офицеров, столпившихся вокруг стульчика леди Барбары. Неудивительно. Семь -- нет, уже восемь месяцев они не видели ни одной англичанки, вот и льнут к ней, как пчелы к улью. Первым его движением было разогнать их всех, но он сдержался. Не его дело предписывать офицерам, как они должны проводить свободное от вахт время. Они бы усмотрели в этом желание единолично завладеть ее обществом -- и не очень ошиблись бы. Незамеченный ими, он вернулся в каюту, к духоте и чадящей лампе. Для него началась бессонная и беспокойная ночь. XII Наступило утро. Волны набегали на "Лидию" со стороны раковины, и она мерно кренилась с боку на бок. На правом траверзе чуть выглядывали из-за горизонта розовато- серые верхушки вулканов, слагающих эту многострадальную землю. Идя на расстоянии видимости от берега, "Лидия" имела наилучшие шансы встретить "Нативидад". Капитан спозаранку был на ногах и уже прогуливался по шканцам, когда Браун с виноватым видом подбежал посыпать песком его законный отрезок палубы. Далеко слева водную поверхность вспенила черная громада кита -- на фоне синего моря пена казалась ослепительно белой. Кит выдохнул, из ноздрей его поднялся тонкий фонтанчик белого дыма. Хорнблауэр без какой-либо на то причины любил китов, и это зрелище послужило первым толчком, после которого настроение его стало меняться к лучшему. Предвкушая холодный душ, он чувствовал, что капельки пота под рубашкой не раздражают, а радуют его. Два часа назад он говорил себе, что ненавидит тихоокеанское побережье, его синее море и омерзительные вулканы -- даже отсутствие навигационных опасностей. Он тосковал по таким домашним скалам, мелям, туманам и течениям Ла-Манша, но теперь, купаясь в солнечных лучах, немного смягчился. В конце концов, и у Тихого океана есть свои достоинства. Быть может, новый союз между Англией и Испанией побудит донов снять эгоистичный запрет на торговлю с Америкой; возможно, они надумают все же прорыть через Никарагуа канал, о котором мечтает Адмиралтейство. В таком случае этот синий океан послужит своему предназначению. Прежде, конечно, надо подавить мятеж Эль Супремо, но таким приятным утром Хорнблауэр не предвидел в этом особых сложностей. Помощник штурмана Грей вышел на палубу, чтобы бросить лаг, Хорнблауэр остановился посмотреть. Грей кинул за корму маленький деревянный треугольник, и, придерживая лаг-линь, серыми мальчишескими глазами следил за танцующими дощечками. -- Вертай! -- резко крикнул он матросу у склянок. Линь свободно побежал через борт. -- Стой! -- крикнул матрос. Грей пальцами зажал линь и прочитал отметку. Резко дернув за тонкую бечевку, идущую рядом с линем, он выдернул колышек, так что лаг теперь плыл острым концом к судну, и Грей втянул его, перебирая руками линь. -- Сколько? -- окликнул его Хорнблауэр. -- Семь почти с половиной, сэр. "Лидия" -- быстроходное судно, коли делает семь с половиной узлов при таком бризе, хотя лучше всего она идет бакштаг. Если ветер не уляжется, они скоро достигнут мест, где вероятнее всего встретить противника. "Нативидад" медлителен, как почти все двухпалубные пятидесятипушечные суда. Хорнблауэр заметил это десять дней назад -- неужели всего десять дней? Казалось, это было давным-давно -- когда они вместе шли из залива Фонсека к Ла Либертаду. Если они встретятся в открытом море, он должен будет, полагаясь на поворотливость своего судна и опытность команды, переманеврировать "Нативидад" с его превосходящей огневой мощью. Если только корабли свалятся бортами, более многочисленные мятежники сметут его команду. Он должен держаться на отдалении и раз пять-шесть пройти у "Нативидада" за кормой, поливая его продольным огнем. Хорнблауэр, расхаживая по палубе, начал представлять себе бой, учитывая все возможные расклады -- сохранит ли он преимущества наветренного положения, будет ли сильное волнение на море, произойдет ли бой вблизи берега или на отдалении. Маленькая негритянка Геба выбралась на палубу, сверкая на солнце алым платком, и, прежде чем оторопевшая от возмущения команда успела ее остановить, прервала священную утреннюю прогулку капитана. -- Миледи спрашивает, не позавтракает ли с ней капитан) -- прошепелявила она. -- А... что? -- спросил Хорнблауэр, захваченный врасплох и резко выходя из полусна, потом, поняв, из-за какого пустяка его потревожили, загремел: -- Нет, нет и нет! Скажите ее милости, я не буду с ней завтракать. Скажите, что я никогда не буду с ней завтракать. Скажите, что ни по какой причине меня нельзя беспокоить утром. Скажите, что ни вам, ни ей, не разрешается выходить на палубу до восьми склянок. Убирайтесь вниз! Даже сейчас маленькая негритянка не осознала всей тяжести своего проступка. Она кивнула, улыбнулась и без тени раскаяния пошла прочь. Очевидно, она привыкла, что белые джентльмены до завтрака раздражительны, и не придавала этому никакого значения. Открытый световой люк кормовой каюты был совсем близко к тому месту, где гулял Хорнблауэр, и, очнувшись от своих грез, он слышал звон посуды и голоса -- сперва Гебы, потом леди Барбары. Звук, с которым матросы скребли палубу, пение такелажа, скрип древесины -- ко всему этому он привык. С бака доносился гулкий грохот кувалды -- оружейник поправлял погнутый во вчерашних злоключениях якорный рог. Хорнблауэр легко сносил любые корабельные звуки, но щебетанье женских язычков, долетавшее сквозь открытый световой люк, выводило его из себя. В гневе он пошел прочь. Душ не принес ему ожидаемой радости. Он обругал Полвила, будто бы неловко подавшего ему халат, порвал ветхую рубашку, которую Полвил ему протянул, и снова выругался. Невыносимо, чтоб его таким манером выгоняли с собственной палубы. Даже отличный кофе, подслащенный (как он любил) до приторности, не исправил его настроение, ни, тем более необходимость объяснить Бушу, что "Лидия" теперь должна отыскать и пленить "Нативидад", захваченный с таким трудом и переданный мятежникам, которые вдруг обернулись врагами. -- Есть, сэр, -- мрачно сказал Буш, узнав о новом повороте событий. Он был так очевидно тактичен, так старательно воздержался от замечаний, что Хорнблауэр его обругал. -- Есть, сэр, -- снова сказал Буш, отлично зная, за что ему досталось. Знал он и другое: если б он сказал не "есть, сэр", а что-нибудь иное, то получил бы еще больше. На самом деле он желал как-нибудь выразить Хорнблауэру свое сочувствие, но знал, что не осмелится сочувствовать своему непостижимому капитану. В продолжение дня Хорнблауэр раскаялся в своей раздражительности. Щербатое вулканическое побережье быстро бежало мимо. Где-то впереди ждет "Нативидад". Предстоит отчаянная битва, и прежде, нежели это случится, следует тактично пригласить офицеров отобедать. Кроме того, Хорнблауэр отлично знал, что заинтересованный в служебном продвижении капитан не стал бы так бесцеремонно третировать леди Велели. Элементарная вежливость требует, чтоб он при первой же возможности свел гостью со своими офицерами за официальным обедом, пусть даже вечером она в присущей ей раскрепощенной манере уже беседовала с половиной из них на шканцах. Он отправил Полвила к леди Барбаре с вежливой просьбой: не будет ли она так любезна позволить капитану Хорнблауэру и его офицерам отобедать с ней в кормовой каюте. Полвил вернулся с вежливым ответом: "леди Барбара будет счастлива". За столом в кормовой каюте помещалось самое большее шесть человек. Хорнблауэр суеверно вспомнил, что перед стычкой с "Нативидадом" гостями его были Гэлбрейт, Сэвидж и Клэй. Он ни за что бы не признался себе, что вновь пригласил их, надеясь на повторение тогдашней удачи, но тем не менее дело обстояло именно так. Шестым он пригласил Буша -- другой возможной кандидатурой был Джерард, но Джерард так хорош собой и, непонятно когда, так успел изучить свет, что Хорнблауэр желал оградить леди Барбару от чрезмерного с ним общения -- единственно, поспешил он себя заверить, ради мира и спокойствия на корабле. Уладив все это, он смог подняться на палубу, сделать полуденные замеры и походить по шканцам -- на месте ему не стоялось -- чувствуя, что после обмена вежливыми посланиями он может без смущения встречаться с леди Барбарой глазами. Обед в три часа удался. Клэй и Сэвидж прошли в своем поведении несколько стадий, для их возраста вполне естественных. Сперва они робели в присутствии леди Барбары, потом, пообвыкнув и выпив по бокалу вина, впали в другую крайность. Даже несгибаемый Буш, к изумлению Хорнблауэра, продемонстрировал те же симптомы в той же последовательности, бедняга же Гэлбрейт был неизменно робок. Но Хорнблауэра изумило, как легко леди Барбара управляется с ними со всеми. Его Мария не смогла бы даже поддержать общий разговор, а Хорнблауэр, мало знавший женщин, склонен был всех их мерить по Марииной мерке. Леди Барбара легко отшутилась от самоуверенной напористости Клэя, внимательно выслушала рассказ Буша о Трафальгаре (он служил младшим лейтенантом на "Темерере"), и совершенно покорила Гэлбрейта, обнаружив незаурядное знание поэмы "Песнь последнего менестреля"* [Ранняя поэма Вальтера Скотта], принадлежащей перу Эдинбургского стряпчего. Гэлбрейт знал ее назубок от корки до корки и считал величайшей из английских поэм. Когда он обсуждал стихи с леди Барбарой, щеки его горели от удовольствия. Свое мнение об этом творении Хорнблауэр оставил при себе. Его любимым автором был Гиббон -- "История упадка и разрушения Римской империи" лежала в каждом письменном столе, за которым ему случалось сидеть. Его удивило, что женщина, которая с легкостью цитирует Ювенала, что-то находит в варварской романтической поэме, лишенной какой-либо изысканности. Он ограничился тем, что сидел и разглядывал лица присутствующих -- Гэлбрейт был обрадован и смущен, Клэй, Сэвидж и Буш немного не в своей тарелке, но помимо воли заинтересованы. Леди Барбара держалась непринужденно и говорила с бесстрашной самоуверенностью, которая тем не менее (Хорнблауэр неохотно вынужден был признать) казалась никак не связанной с ее высоким положением. Она не пользовалась уловками своего пола, и все же, как Хорнблауэр осознал, не была ни холодной, ни мужеподобной. Она могла быть сестрой Гэлбрейта и теткой Сэвиджа. Она говорила с мужчинами как с равными, не завлекая их и не отталкивая. Она очень отличалась от Марии. Когда обед закончился, и офицеры встали, чтобы выпить за здоровье короля (лишь двадцать пять лет спустя король, сам бывший прежде моряком, разрешил флоту пить за него сидя), она подхватила "храни его Боже" и прикончила свой единственный бокал с тем самым налетом легкой торжественности, который отвечал случаю. Хорнблауэр вдруг понял: он страстно желает, чтобы вечер не кончался. -- Вы играете в вист, леди Барбара? -- спросил он. -- О да, -- сказала она. -- На борту этого судна есть игроки в вист? -- Есть, но не слишком охочие, -- сказал Хорнблауэр, улыбаясь своим подчиненным. Но никто особенно не возражал сыграть с леди Барбарой, тем более надеясь, что ее присутствие умерит сухую строгость капитана. Леди Барбаре выпало играть в паре с Хорнблауэром против Гэлбрейта и Клэя. Клэй сдал и открыл козырь -- черви. Ход был леди Барбары. Она пошла с червового короля, и Хорнблауэр заерзал на стуле. Это походило на ученическую игру, а ему почему-то неприятно было думать, что леди Барбара плохо играет в вист. Но за червовым королем последовал бубновый и тоже взял взятку, затем червовый туз и за ним семерка. Хорнблауэр взял дамой -- последней своей червой (всего их вышло одиннадцать) и вернул ход в бубну. Леди Барбара взяла дамой и пошла с бубнового туза, потом два раза с маленькой бубны. Хорнблауэр снес младшую трефу (их у него было четыре -- король, валет и еще две). Его противники сбросили на бесконечные бубны по маленькой пике. От сомнений Хорнблауэр перешел к полной уверенности в своей партнерше, и оказался совершенно прав. Она пошла с трефового туза и еще три раза в трефу. Хорнблауэр прорезал валетом, пошел с короля, на которого его партнерша снесла бланковую пику и объявила, что берет оставшиеся две взятки на козыри. Они сделали шлем, хотя у противников были все взятки в пиках. Леди Барбара показала, что может хорошо играть при хорошем раскладе; позже стало видно, что она с равным блеском играет и при плохом. Она следила за каждой снесенной картой, замечала каждый намек; когда это представлялось выгодным, смело прорезывала и отдавала партнеру ход, перехватывала, если ее карты оправдывали риск. Она сносила младшую карту и заходила со старшей. С тех пор, как "Лидия" покинула Англию, у Хорнблауэра ни разу не было такого хорошего партнера. В восторге от своего открытия Хорнблауэр совсем позабыл, как прежде ему не нравилось, что эта женщина все умеет делать хорошо. На следующий вечер она продемонстрировала еще одно свое достоинство. Она вышла на шканцы с гитарой, и, аккомпанируя себе, запела нежным сопрано -- таким нежным, что матросы сползлись на корму и, сгрудившись под переходными мостиками, слушали, сентиментально ерзая и покашливая всякий раз, как кончалась песня. Гэлбрейт был ее рабом, и она могла играть на струнах его души, как на своей гитаре. Мичмана ее обожали. Даже такие обросшие ракушками офицеры, как Буш и Кристэл, мягчели в ее присутствии. Джерард расточал ей ослепительные улыбки, выгодно подчеркивавшие его красоту, рассказывал истории из времен своего каперства и приключения на Африканских реках в бытность работорговцем. Все путешествие вдоль Никарагуанского побережья Хорнблауэр озабоченно наблюдал за Джерардом и проклинал свою музыкальную глухоту, из-за которой пение леди Барбары было для него не просто безразлично, но почти мучительно. XIII День за днем бежал мимо них длинный вулканический берег. Каждый день приносил одну и ту же извечную картину: синее небо и синее море, розовато-серые верхушки вулканов и окаймленная ярко-зеленой полосой береговая линия. Подготовив корабль к бою и расставив людей по местам, они вновь вошли в залив фонсека и обогнули остров Мангера, однако "Нативидада" не обнаружили. На берегу залива не было заметно никаких признаков жизни. С обрывов Мангеры кто-то выстрелил по судну. Пуля на излете ударила в грот- руслень, но кто стрелял, они не увидели. Буш вывел "Лидию" из залива, и они двинулись искать "Нативидад" на северо-востоке. Не нашли они его ни на рейде Ла Либертада, ни в маленьких портах дальше по побережью. Над Чамперико поднимался дым, и Хорнблауэр, направив подзорную трубу, понял, что это -- не вулкан. Чамперико горел -- видимо, войска Эль Супремо, неся просвещение, дошли и досюда -- но "Нативидада" нигде не было видно. В Тегуантепекском заливе их поджидал шторм, ибо в этой части Тихого океана штормит всегда -- сюда через понижение в сьерре проникают ветра из Мексиканского залива. Хорнблауэр заметил перемену, когда изменился характер движения судна: оно вздымалось и раскачивалось куда сильнее, чем обычно, и порывистый ветер круто накренил его набок. Только что пробило восемь склянок. Позвали вахту; Хорнблауэр, выбегая на шканцы, слышал крики боцманматов: "Вставай! Вставай! Койки вязать и убирать! Койки вязать и убирать!" Небо над головой было синее, солнце пекло, но море посерело и волновалось. "Лидия" начала раскачиваться под давлением парусов. -- Я только что послал к вам, сэр, за разрешением убавить парусов, -- сказал Буш. Хорнблауэр посмотрел на паруса, на облака и на берег. -- Да. Уберите нижние прямые паруса и брамсели, -- сказал он. При этих его словах "Лидия" ухнула вниз и вновь тяжело поднялась; вода пенилась под ее носом. Весь корабль наполнился скрипом древесины и пением такелажа. Под уменьшенными парусами "Лидия" пошла легче, но ветер с траверза все крепчал, и она, разрезая волны, кренилась все сильнее. Оглянувшись, Хорнблауэр увидел леди Барбару: она стояла, одной рукой держась за гакаборт. Ветер трепал ее юбку, свободной рукой она пыталась удержать разметавшиеся по лицу пряди. Ее загорелые щеки порозовели, глаза сверкали. -- Вам надо спуститься вниз, леди Барбара, -- сказал Хорнблауэр. -- О нет, капитан. Это так восхитительно после жары. Ливень брызг перехлестнул через борт и окатил их обоих. -- Я беспокоюсь о вашем здоровье, мэм. -- Если б соленая вода была вредна, моряки бы умирали молодыми. Щеки ее горели, как нарумяненные. Лорнблауэр не мог отказать ей ни в чем, несмотря на горькие воспоминания о вчерашнем вечере, когда она в тени бизань-вантов разговаривала с Джерардом так увлеченно, что никто другой не мог насладиться ее обществом. -- Если желаете, мэм, можете остаться на палубе, пока ветер не усилится -- а я полагаю, он усилится. -- Спасибо, капитан, -- отвечала она. Глаза ее казалось говорили, что вопрос, пойдет ли она в каюту, если усилится ветер, далеко не так однозначен, как представляется капитану. Однако подобно своему великому брату, она не форсировала мостов, к которым не приступила. Хорнблауэр отвернулся; он несомненно предпочел бы беседовать под градом брызг, но надо было заниматься делами. Когда он дошел до штурвала, с мачты крикнули: -- Вижу парус! Эй, на палубе, парус прямо по курсу. Похоже на "Нативидад", сэр. Хорнблауэр взглянул наверх. Впередсмотрящий цеплялся за ограждение, вместе с мачтой описывая в воздухе головокружительные петли. -- Поднимитесь наверх, Найвит, -- крикнул Хорнблауэр мичману. -- Возьмите с собой подзорную трубу. Сообщайте, что видите. -- Он знал, что сам в такую погоду будет никуда не годным впередсмотрящим -- стыдно, но это так. Вскоре сквозь шторм донесся мальчишеский голос Найвита: -- Это "Нативидад", сэр. Я вижу его марсели. -- Каким курсом он идет? -- Правым галсом, тем же курсом, что и мы. Мачты все на одной линии. Теперь он меняет курс. Поворачивает через фордевинд. Наверно, они увидели нас. Теперь он идет в бейдевинд левым галсом, сэр, направляясь в наветренную от нас сторону. -- А, вот как, -- мрачно сказал про себя Хорнблауэр. Что-то новенькое для испанского судна самому напрашиваться на поединок. Впрочем, это уже не испанское судно. Как бы там ни было, нельзя уступать ему выгодное положение на ветре. -- К брасам! -- крикнул Хорнблауэр, потом рулевому: -- Лево руля. И смотри, приятель, держи так круто к ветру, как только можешь. Мистер Буш, командуйте всем по местам, пожалуйста, и подготовьте корабль к бою. Когда загремел барабан и матросы высыпали на палубу, он вспомнил о женщине у гакаборта и его фатализм сменился тревогой. -- Ваше место -- внизу, леди Барбара, -- сказал он. -- Горничную возьмете с собой. До конца боя оставайтесь в кокпите... нет, не в кокпите. Ступайте в канатный ящик. -- Капитан, -- начала она, но Хорнблауэр не намеревался слушать возражений -- если она и впрямь собиралась возразить. -- Мистер Клэй! -- прогремел он. -- Проводите ее милость вместе с горничной в канатный ящик. Прежде, чем оставить ее, убедитесь, что она в безопасности. Это мой приказ, мистер Клэй. Кхе-хм. Трусливый способ избавиться от ответственности -- переложить ее на Клэя, но Хорнблауэр злился на женщину за ту тошнотворную тревогу, причиной которой она была. Она ушла, улыбнувшись и помахав рукой. Клэй потрусил следом. Несколько минут на корабле кипела работа: матросы повторяли доведенные до автоматизма движения. Пушки выдвинули, палубы присыпали песком, шланги присоединили к помпам, огни потушили, переборки убрали. Теперь с палубы был виден "Нативидад" -- он шел встречным галсом, явно стараясь держаться как можно круче к ветру, чтоб заполучить более выгодное наветренное положение. Хорнблауэр смотрел на паруса, не заполощут ли. -- Держи ровнее, черт тебя подери, -- крикнул он рулевому. "Лидия" накренилась под штормовым ветром, такелаж исполнял какую-то дикую симфонию. Прошлой ночью корабль мирно скользил по спокойному, залитому луной морю, теперь, двенадцать часов спустя, он сквозь шторм несется навстречу бою. Шторм, без сомнения, крепчал. Яростный порыв едва не развернул "Лидию" прямо против ветра. Она шаталась и кренилась с боку на бок, пока рулевой не позволил ей немного увалиться под ветер. -- "Нативидад" не сможет открыть нижние пушечные люки, -- злорадно объявил Буш. Хорнблауэр поверх серого моря взглянул на неприятеля. Он видел облако брызг под его носом. -- Да, -- сказал он тяжело. Он не стал обсуждать предстоящий бой, остерегаясь проявить излишнюю болтливость. -- Мистер Буш, я побеспокою вас просьбой взять два рифа на марселях. Идя встречными галсами, корабли сближались под тупым углом. Как Хорнблауэр ни ломал себе голову, он не мог решить, кто из них будет на ветре, когда они встретятся в вершине треугольника. -- Мистер Джерард, -- крикнул он (Джерард командовал батареей левого борта главной палубы). -- Следите, чтоб фитили в кадках горели. -- Есть, сэр. Когда корабль осыпают брызги, нельзя полагаться на кремневые замки, покуда пушки не прогреются. Приходится поджигать по старинке -- на этот случай в кадках на палубе лежали бухты огнепроводного шнура. Хорнблауэр посмотрел в сторону "Нативидада". Там тоже зарифили марсе