- заговорил священник. - Если вы займетесь  сейчас  повешением,
могут снова нагрянуть какие-нибудь бродячие турки, и всех нас опять уведут
в рабство.
   Ярость сразу остыла, невольники тревожно озирались по сторонам.
   Священник оперся на турецкое копье с костяной рукоятью и продолжал:
   - Вы знаете, как он пытал меня. Так у кого же из вас больше прав, чем у
меня, расправиться с этим диким зверем?
   Никто не ответил. Почти все они видели, как  привязывали  священника  к
лавке и, поливая его кипятком, выпытывали, куда он спрятал сокровища своей
церкви.
   - Поезжайте вместе с витязями, -  продолжал  священник.  -  Пока  можно
будет, оставайтесь под их защитой, а потом разъезжайтесь в разные стороны,
выбирайте безлюдные дороги. Сохрани вас господь и приведи всех до дому!  -
И он простер руки для благословения.
   Люди бросились разжигать костер, затем  вскочили  друг  за  дружкой  на
доставшиеся им телеги.
   - Но!.. С богом!
   Цыган тоже прыгнул на свою телегу и, обернувшись к цыганке, сказал:
   - Бешке, за мной!
   Гашпар связал свою телегу с телегой Маргит. Они уселись рядышком.
   - А вы уж хорошенько помучайте его! - крикнул Гашпар священнику.
   - Огня не пожалейте! - подхватил кто-то из женщин.
   И одна за другой телеги тронулись.
   Последним уехал тот невольник, которого турки произвели в повара.
   - Ах ты, магомет вареный, телячья башка, я все равно не уеду,  пока  не
отплачу тебе за пощечину! - сказал он.
   И тут же претворил свои слова в дело.
   Священник остался с турком наедине.



        12

   Герге казалось, будто ему снится сон. Он ехал рысью  рядом  с  Добо  на
своей быстрой турецкой лошадке и размышлял о том,  как  далась  ему  такая
нежданная слава.
   Мальчик смотрел то на коня, то на красивую саблю.  Коня  нет-нет  да  и
погладит, саблю нет-нет да и вытащит  из  ножен.  Повстречайся  им  сейчас
турки и скажи ему Добо: "Герге, руби!" - уж он ринулся бы на целую рать.
   Отряд свернул на мечекскую дорогу, держа путь на север.
   День был на исходе. Небо заволоклось рябью мелких  облачков,  и,  когда
заходящее солнце позолотило их, казалось, будто весь небосвод отчеканен из
золотой чешуи.
   Только они пустились на рысях по отлогому спуску, как конь  Добо  встал
точно вкопанный. Поднял  голову,  навострил  уши,  фыркнул  и  начал  рыть
копытом землю.
   Добо обернулся, покачал головой.
   - Турка чует. Остановимся.
   Перед тем как тронуться в путь, он послал  вперед  двух  солдат.  Стали
ждать их возвращения. Через несколько минут оба прискакали обратно.
   - В  долине  по  большаку  идет  турецкий  отряд,  -  доложил  один  из
разведчиков.
   - Походным строем идут, - добавил второй.
   - А далеко они?
   - Далеко. Не раньше, чем через два часа, сюда доберутся.
   - Сколько их?
   - Человек двести.
   - По большаку идут?
   - По большаку.
   - Тоже с невольниками?
   - С невольниками, и множество телег гонят.
   - Эх, собаки! Должно быть, это тыловые отряды  Касона.  Была  не  была,
нападем на них!
   Большак поднимался к Мечеку широким извилистым полотном. Добо высмотрел
для своего отряда такое место, где выступ  скалы  заслонил  изгиб  дороги.
Здесь можно было устроить засаду и внезапно напасть на турок.
   - А не  мало  нас?  -  спросил  веснушчатый  молодой  солдат  с  русыми
волосами. Видно было с первого взгляда, что он неженка.
   - Не мало, Дюрка, - насмешливо ответил ему Добо.  -  Мы  как  ударим  -
некогда им, окаянным, будет считать, сколько нас. К тому же и стемнеет.  А
если и не перебьем их всех, и то не беда. Хватит  того,  что  разгоним.  В
деревнях расправятся с каждым поодиночке.
   Вдали  на  повороте  дороги  показался   длинный   обоз   освобожденных
невольников.
   Добо взглянул на Герге.
   - Видно, зря толковал я, чтобы они не ездили по большаку.
   Он отрядил навстречу обозу солдата: велел передать, чтобы  поворачивали
обратно к Печу, а оттуда ехала бы на восток или на запад, но только не  на
север и не на юг.
   Видно было, как солдат подъехал к путникам, как обоз остановился и  как
одна, другая телега, а за ними и весь обоз повернул обратно.
   Добо опять посмотрел на Герге.
   - Черт побери,  -  проворчал  он  с  досадой,  -  куда  же  мне  девать
мальчонку?



        13

   Священник остался с турком наедине.
   Турок стоял под дубом и, потупив глаза,  смотрел  на  траву.  Священник
остановился шагах в десяти от него, опершись  на  копье.  Некоторое  время
слышалось громыханье телег, потом настала тишина.
   Турок поднял голову.
   - Подожди убивать меня, - забормотал он, побледнев, - послушай,  что  я
тебе скажу перед смертью. Пояс на мне  набит  золотом.  За  такую  богатую
добычу ты хоть похорони меня.
   Священник не отвечал, равнодушно глядя на турка.
   - Когда повесишь меня, - продолжал Юмурджак, -  выкопай  яму  под  этим
деревом и похорони так, чтоб я сидел в могиле. Поверни меня лицом к Мекке.
Туда, к востоку. Сделай это за мои деньги.
   Больше он не проронил ни слова. Молча ждал, когда накинут ему петлю  на
шею.
   - Юмурджак, - заговорил священник, - я слышал вчера, как ты сказал, что
мать твоя была венгеркой...
   - Да, - ответил турок, и взгляд его оживился.
   - Стало быть, ты наполовину венгр?
   - Да.
   - Тебя в детстве похитили турки?
   - Ты угадал, господин.
   - А где?
   Турок вздернул плечами, уставился в пространство.
   - Я уже забыл.
   - Сколько тебе лет было тогда?
   - Я был совсем маленьким.
   - Отца своего не помнишь?
   - Нет.
   - И не помнишь, как тебя звали?
   - Не помню.
   - И никаких имен с детских лет не припомнишь?
   - Нет.
   - Странно, что ты не забыл венгерский язык.
   - В янычарском училище было много венгерских мальчиков.
   - А ты не знал мальчика по имени Имре? Имре Шомоди. Из селения Лак.
   - Что-то не припомню...
   - Круглолицый, черноглазый, пухленький мальчик. Ему  еще  пяти  лет  не
исполнилось, когда его похитили. На левой груди  у  него  родинка  в  виде
трилистника - такая же, как у меня.
   Священник раскрыл рубаху на груди: пониже левого плеча  показались  три
родинки, слитые наподобие трилистника.
   - Я знаю этого мальчика, - сказал турок, - и родинку эту видел  у  него
не раз, когда мы умывались. Только теперь его зовут иначе, по-турецки - не
то Ахмедом, не то Кубатом.
   - А вы не вместе бываете с ним в походах?
   - Когда вместе, а когда и нет. Сейчас он в Персии воюет.
   Священник пристально поглядел на турка.
   - Врешь!
   Он внимательно смотрел на зашнурованные кожаным шнурком красные башмаки
янычара, словно размышлял, почему именно порвался башмак на левой  ноге  и
как раз на носке.
   - Гад! - бросил священник с презрением. - Ты в самом деле достоин того,
чтоб я тебя убил!
   Турок пал на колени.
   - О господин, пощади, помилуй! Возьми все,  что  есть  у  меня,  сделай
своим рабом! Буду служить тебе покорно, верно, как преданный пес.
   - Вопрос только в том - человек ты или дикий зверь?  Освобожу  тебя,  а
кто поручится, что ты не будешь снова грабить и  убивать  моих  несчастных
соотечественников?
   - Пусть аллах обратит на меня все бичи своего гнева, если  я  еще  хоть
раз в жизни возьму оружие в руки!
   Священник покачал головой.
   Турок продолжал:
   - Клянусь тебе самой страшной  клятвой,  какую  только  может  принести
турок!
   Священник скрестил руки на груди и посмотрел в глаза своему пленнику.
   - Юмурджак, ты говоришь со мной, стоя на коленях  у  порога  смерти,  и
меня же почитаешь глупцом? Думаешь, я не знаю, что гласит Коран о  клятве,
данной гяуру?
   На лбу у турка выступил пот.
   - Так потребуй что-нибудь от меня, господин! Скажи, что ты хочешь, -  я
все выполню.
   Священник раздумывал, подперев рукой подбородок, и наконец промолвил:
   - У каждого турка есть амулет, который защищает его в боях  и  приносит
счастье.
   Турок опустил голову.
   - Деньги твои мне не нужны, - сказал священник. - Дай мне свой амулет.
   - Возьми, - пробормотал турок. - Он на шее у меня висит.  Просунь  руку
под поддевку.
   Янычар поднял голову. Священник нашел амулет, зашитый в синий  шелковый
мешочек, сорвал его с золотой цепочки, сунул себе в  карман.  Затем  встал
позади турка и разрезал веревку, крепкими узлами стягивавшую  ему  руки  и
ноги.
   Турок стряхнул веревки с рук и внезапно обернулся. Взгляд  его  желтых,
как у тигра, горящих глаз обжег отца Габора.
   Но тот уже держал копье наперевес и улыбался.
   - Ну-ну, Юмурджак! Смотри, нос себе не уколи!
   Юмурджак отпрянул от него и, весь пылая лютой ненавистью, отступал  все
дальше и дальше. Отойдя шагов на двадцать, он крикнул насмешливо:
   - Так знай же, глупый гяур, кто был в твоих руках! Я сын прославленного
Яхья-паши Оглу Мохамеда! Ты мог бы получить за меня целые мешки золота.
   Священник не ответил. Он кинул  копье  на  телегу.  Лицо  его  выражало
презрение.



        14

   Солнце уже погрузилось за край  неба,  когда  отец  Габор  сел  в  свою
повозку и выехал на большак.
   Вдали еще виднелись последние телеги обоза невольников, направлявшегося
вниз, к Печу. Но отец Габор подумал, что туда поехали  лишь  некоторые  из
его сотоварищей, а остальные двинулись на север.
   Дорогу к дому он знал. Да, впрочем, путь по большаку был  только  один:
из Печа через Капошвар в Секешфехервар и оттуда на  Буду.  Но  отец  Габор
решил доехать только до Лака, до замка  Пала  Бакича,  свернуть  по  узкой
проселочной дороге на запад и направиться к озеру Балатон. Там  на  опушке
березовой рощи  раскинулось  его  родное  селение.  Как  же  обрадуются  и
удивятся прихожане, увидев, что он спасся!
   Отец Габор сошел с телеги и подвязал колеса. Весело похлопал  коней  по
мордам и стал спускаться по склону.
   Но большак был загражден отрядом Добо.
   - Ты зачем повернул обратно? - спросил  отца  Габора  один  из  солдат,
признав в нем только что освобожденного невольника.
   Священник не понял вопроса.
   - Турки идут! - объяснил ему солдат. - Мы их подстерегаем.  Поворачивай
обратно и гони скорее в Печ, вслед за остальными.
   - Стой, милый мой! - крикнул Добо и подъехал к отцу  Габору.  -  Ты  из
какой деревни?
   - Из Кишхиды, - ответил священник.
   - Возле Балатона?
   - Да.
   - Так вот о чем я тебя попрошу: возьми с собой этого  парнишку  и,  как
только представится возможность, переправь в Сигетвар к Балинту Тереку.
   - С удовольствием, - ответил священник.
   - Боюсь, как бы здесь не случилось с ним какой-нибудь беды, -  объяснил
Добо. - Мы решили разогнать большой отряд турок. Мальчика могут ранить.
   Герге смущенно посмотрел на Добо.
   - Меня матушка будет искать.
   - Не будет, сынок. Она знает, куда ты поехал.
   Священник повернул лошадей.
   - Со мной сядешь? - спросил он Герге. - Или верхом поедешь?
   - Верхом, - ответил мальчик, все еще глядя на Добо.
   Он хоть и знал, что тут готовится кровавая битва, однако подле Добо  не
испытывал никакого страха. В сражении будут убивать? Ну что ж, ведь  турки
не люди, а дикие звери, грабители, разоряющие страну. Он уже ненавидел  их
всей своей детской душой.
   - Благослови тебя господь, мой маленький витязь, - сказал ему  Добо  на
прощанье. - Я знаю, тебе хочется сражаться вместе с нами. Но ведь  у  тебя
еще и сапог нет. Так что поезжай-ка ты с отцом Габором, а через  несколько
дней мы встретимся.
   Отец Габор развязал колеса телеги и хлестнул лошадей.
   Герге печально затрусил вслед за повозкой.



        15

   Когда проезжали мимо Печской крепости, уже совсем смеркалось.
   На ночлег там не остановились - священнику хотелось к утру быть дома.
   Большой Мечек им пришлось объехать стороной.
   Перед полуночью выглянула луна,  и  наши  путники  поехали  быстрей  по
глинистой проселочной дороге.
   Герге скакал уже все время впереди и, когда подъезжали к  какому-нибудь
ненадежному, шаткому мосту, предупреждал об этом священника.
   В полночь у дороги  перед  ними  забелел  одинокий  домик,  похожий  на
корчму.
   - Загляни-ка туда, сынок, - попросил священник, - узнай, корчма это или
что другое. Мы тут коней покормим.
   Герге въехал во двор и немного погодя вернулся.
   - Дом пустой, - доложил он, - даже двери не заперты.
   - Но коней-то можно покормить?
   Навстречу им с тявканьем выбежала белая лохматая собачонка. Кроме  нее,
никто не показывался.
   Священник соскочил с телеги и обошел весь дом.
   - Здравствуйте! Есть кто-нибудь дома? - кричал он в двери и окна.
   В доме было темно. Никто не  отвечал.  На  пороге  валялся  разломанный
шкафчик. Да, здесь, несомненно, побывали турки.
   Священник покачал головой.
   - Гергей, прежде всего мы с тобой обследуем колодец. У меня ведь до сих
пор кожа огнем горит.
   Он спустил ведро и достал воды. Потом принялся рыться у себя в телеге.
   Чего там только не было! И одеяла, и подушки, и пшеница,  и  сундук,  и
резной стул, и бочка вина, и туго набитые мешки. В одном  мешке  оказалось
что-то мягкое. Священник развязал его. В нем было то,  чего  он  искал,  -
белье.
   Он намочил платок водой из ведра, разделся по  пояс  и  весь  обложился
примочками.
   Герге тоже слез с коня, подвел его к колодцу и напоил.
   Священник вытащил из-под сиденья охапку сена и бросил лошадям.
   На телеге лежала и сума. Священник пощупал ее и обнаружил в ней хлеб.
   - Сын мой, ты хочешь есть?
   - Хочу, - ответил мальчик и смущенно улыбнулся.
   Отец Габор вытащил саблю  из  ножен,  но  прежде  чем  разрезать  хлеб,
устремил глаза к небесам.
   - Господи, да будет благословенно имя твое! - воскликнул он  с  горячей
благодарностью. - Ты избавил нас от цепей неволи, ты дал  нам  днесь  хлеб
насущный...
   Небо было чистое и звездное. Месяц, блестевший в вышине, заливал  землю
ярким сиянием, и при этом свете вполне можно было поужинать.
   Путники сели на закраину  колодезного  сруба  и  принялись  закусывать.
Священник бросал иногда собаке кусочки хлеба,  а  Герге,  разломив  ломоть
хлеба пополам, покормил своего коня.
   Издали послышался вдруг  тихий  цокот  копыт.  Путники  прислушались  и
перестали жевать.
   - Верховой! - заметил священник.
   - Один едет, - добавил Герге.
   И оба снова принялись за свой ужин.
   Цокот копыт  слышался  все  яснее  и  на  высохшей  проселочной  дороге
превратился в громкий топот. Вскоре показался и всадник.
   Он осадил коня у корчмы и въехал во двор. Видно было,  что  это  венгр.
Шапки на голове нет, зато волосы есть - стало быть, венгр.
   Приезжий остановился, огляделся.
   - Мюбарек  олсун!  [Будьте  благословенны!  (турецкое  приветствие)]  -
крикнул он хриплым голосом.
   Он принял отца Габора за турка, увидев у него на голове белевшую мокрую
тряпку.
   - Я венгр, - ответил священник и встал.
   Он узнал Морэ.
   Герге тоже узнал его и затрепетал.
   - Кто здесь? - спросил Морэ, сойдя со взмыленного коня. - Где хозяин?
   - Здесь нет никого, кроме меня и этого мальчика, - ответил священник. -
Дом заброшен.
   - А мне нужен конь. Свежий конь!
   Священник пожал плечами.
   - Здесь-то вряд ли найдется.
   - Я тороплюсь, денег у меня нет. Но мы христиане: дай своего коня.
   И Морэ окинул взглядом обоих коней. Третий,  Гергея,  пасся  в  тени  -
низкорослый, с виду тщедушный конь.  Морэ,  не  дожидаясь  ответа,  выпряг
коренника из телеги.
   - Стой! - сказал священник. - Да ты хоть скажи, почему торопишься?
   - Добо разбил турок, освободил нас.
   - А где он теперь?
   - Мы оставили его на большаке.
   Морэ не произнес больше ни  слова.  Вскочил  на  деревенскую  лошадь  и
умчался.
   - Ну, - проворчал священник, - быстро спроворил дело!
   Сойдя с места, он почувствовал, как что-то выпало у  него  из  кармана.
Поднял оброненный предмет и  с  удивлением  оглядел  его.  Потом,  ощупав,
вспомнил, что это талисман турка.
   В синем шелковом мешочке  было  что-то  твердое.  Отец  Габор  разрезал
саблей мешочек, и оттуда выпало кольцо.
   Камень в кольце был необычайно крупный, четырехугольный и темный - либо
гранат, либо обсидиан, при лунном свете не разберешь. Ясно  был  виден  на
нем только полумесяц из какого-то бледно-желтого камня, а  вокруг  него  -
пять крохотных алмазных звездочек.
   На подкладке мешочка блестели вышитые серебром турецкие буквы.
   Священник понимал по-турецки, но читать не умел.
   Он положил все обратно в  карман  и  взглянул  на  Герге,  решив  ехать
дальше. Но мальчонка сладко спал на мешке с бельем.



        16

   Как весело, как лучезарно светит солнце в небе! А ведь у  Балатона  ему
нечего было увидеть, кроме обуглившихся крыш, лежавших  повсюду  трупов  и
затоптанных посевов.
   О, если бы солнце было ликом господним, на землю падали бы  с  неба  не
лучи, а слезы!
   Священник знал, что его селение тоже разорено, и  все-таки,  когда  они
въехали на холм и сквозь листву деревьев проглянула почерневшая от  копоти
колокольня с сорванной крышей, глаза его затуманились от слез.
   Лошадь он не подгонял, и она плелась шажком. С каждым шагом все  больше
открывались разрушения. Во всей деревне не осталось ни одной целой  крыши,
ни уцелевших ворот. Во дворах обломки шкафов, разбитые бочки,  рассыпанная
мука, мертвые тела людей, издохшие лошади, свиньи, собаки.
   Ни одной живой души, только несколько псов, убежавших  от  опасности  и
вернувшихся,  когда  она  миновала,   да   кое-какая   живность,   которой
посчастливилось вырваться из рук грабителей.
   Священник сошел с телеги и снял шапку.
   - Сними, сынок, и ты шапку, - сказал он Герге. - Это село мертвецов,  в
живых никого не осталось.
   Взяв под уздцы коней, они пошли в глубь деревни.
   Поперек дороги лежал длинноволосый  седой  крестьянин.  Лицо  его  было
обращено к  небу;  мертвыми  руками  он  все  еще  сжимал  железные  вилы.
Священник покачал головой.
   - Бедный дядя Андраш!
   И он за руку оттащил труп с дороги, чтобы лошади могли проехать.
   На  одной  ограде  двора,  перевесившись  на  улицу,  болталась  голова
молодого крестьянина. У него был переломан  спинной  хребет,  и  казалось,
убитый смотрит на землю, где запеклась кровь, вытекшая из его головы.
   Позади него, во дворе, усыпанном пухом, выпущенным из перин,  рылась  в
земле свинья. Свиней турки не трогают.
   Неподалеку от ворот валялся нагой младенец; в груди его зияла  глубокая
рана.
   Повсюду запах гари и мертвечины. И все эти кровавые убийства  произошли
потому, что молодой крестьянин,  защищая  жену,  вонзил  железные  вилы  в
любимого дударя турок.
   "Всех перережем!" - завопили озверевшие турки.
   Священник взял лошадь под  уздцы  и  повел  ее  дальше.  Он  больше  не
оглядывался по сторонам, смотрел только на пыльную дорогу,  желтевшую  под
лучами солнца.
   Наконец подошли к поповскому домику.
   Крыши нет. Лежит толстый слой золы, и из него торчат черные, обгоревшие
стропила, образуя нечто вроде огромных букв "А". Над окном, выходившим  на
улицу, стена почернела от пламени.
   Дом подожгли тогда же,  когда  поливали  священника  кипятком,  пытаясь
добиться от него, где спрятаны церковные драгоценности.
   А скамья все еще стоит посреди двора. И тут же обломки большого сундука
орехового дерева, книги, пшеница, растоптанные  комнатные  цветы,  обломки
стульев, черепки посуды. И  возле  стола  со  сломанной  ножкой  на  земле
вытянулась старуха в черном платье.
   Она лежит, запрокинув голову и раскинув руки. Кругом  нее  черная  лужа
крови.
   Это мать священника.
   - Вот мы и дома... - сказал священник, повернув к Герге мокрое от  слез
лицо. - Вот мы и дома...



        17

   Два дня хоронили почти непрерывно. Священник снял дробины  с  телеги  и
отвозил на кладбище по три, по четыре трупа сразу.
   Герге шел впереди телеги. На поясе у него была сабля - подарок Добо,  в
руках крест. Священник вел лошадей и то пел, то читал молитвы.
   На кладбище он покрывал мертвецов рогожей, чтобы их не клевало воронье,
пока они возили все новых и новых покойников.
   Наконец, на  третий  день  утром,  в  деревне  появилась  крестьянка  с
ребенком. Они прятались в камышах на берегу Балатона. К вечеру,  крадучись
и озираясь, вернулись домой двое мужчин.
   Они выкопали для погибших могилы; вместе с ними копал и священник.
   И, только похоронив мертвецов, принялся отец Габор отстраивать  кое-как
свое жилище.
   В доме было три комнаты, но во время пожара все потолки завалились.
   Сперва священник сделал дощатый настил над комнатой,  которая  выходила
окнами на улицу, чтобы было где укрыться от дождя. Потом сколотил  шкаф  и
велел Герге собрать и поставить в него раскиданные по двору книги.
   После долгого и скорбного труда похорон Герге нравилось перетаскивать и
расставлять книги. Иные он даже раскрывал, смотрел, нет ли картинок.  Пять
томов были с картинками. В одном пестрели разные жуки, в другом  -  цветы.
Библиотека священника состояла всего из  тридцати  книг  в  переплетах  из
телячьей кожи.
   Женщина убрала кухню  и  принялась  за  стряпню.  Она  сварила  зеленый
горошек без мяса и яичный суп, заправленный мукой.
   Два горшка на всю деревню!
   После обеда священник осмотрел свой сад.
   Он  повел  мальчика  на  пчельник,  где  стояла  беседка,  напоминавшая
часовенку. Турки сорвали  с  нее  дверцу,  но,  увидав  в  беседке  только
скамейку, маленький очаг, столик - вернее, доски, положенные на  козлы,  -
да какие-то высокие бутыли, не тронули ничего.
   Бутыли предназначались для химических опытов. Священник глазам своим не
верил, что они целы.
   В садовую  калитку  вошла  женщина.  Она  несла  в  переднике  мертвого
годовалого ребенка. Лицо ее было красно от слез.
   - Яношка мой... - промолвила она и зарыдала.
   - Мы похороним его, - сказал священник.
   Герге надел шапку, поднял крест и пошел впереди.
   - Спрятала я его, - рассказывала женщина, плача, - спрятала с испугу  в
яму для  пшеницы,  сунула  в  подушки.  Тогда  как  раз  убивали  Янчи  по
соседству. Я подумала - заплачет мой сыночек, и меня  найдут.  Схоронилась
за курятником. Но меня нашли, погнались  за  мной,  и  я  убежала.  Хотела
вернуться к ночи, да мы повстречали  других  басурман.  Они  обшарили  все
камыши. Бог его знает, кого увели, кого убили... Когда я вернулась, Яношку
своего нашла уже мертвым. О боже, боже! За что ты отнял у меня сына?
   - Не спрашивай бога, - строго сказал священник. -  Господь  знает,  что
творит, а ты не знаешь.
   - Да зачем же он народился, коли пришлось ему помереть такой смертью!
   - Мы не ведаем, для чего родимся,  и  не  ведаем,  зачем  помираем.  Не
говори больше о боге.
   Он выкопал могилку. Герге подсоблял ему, роя землю мотыгой.
   Мать сняла с себя фартук, завернула в него ребенка и положила в могилу.
   - Подождите...  -  говорила  она,  задыхаясь  от  рыданий,  -  погодите
немного...
   Она нарвала цветов, травы и, осыпая ими свое мертвое  дитя,  плакала  и
причитала:
   - Ой, зачем должна я предать тебя землице? Не обнимешь ты  меня  больше
рученьками своими... Никогда не скажешь мне: маменька родимая... Ой, увяли
алые розочки на щечках твоих! Ой,  не  поглажу  я  больше  белокурые  твои
волосики!.. - И она обернулась к священнику: - А глазки-то какие  красивые
были у него! Черные глазенки! И смотрел-то он на меня ласково  как...  Ой,
душенька моя, не взглянешь ты больше на меня глазками своими!..
   Священник  забросал  могилу  землей,  насыпал  холмик  и  выровнял  его
лопатой. Потом сорвал на краю кладбища ветку бузины, похожую на  крест,  и
воткнул ее в холмик в изголовье.
   - Ой, господи, и зачем ты отнял у меня дитя родное! - причитала мать. -
Зачем только тебе он понадобился!
   И она упала на могильный холм.
   - Затем, что бог лучше доглядит за ним,  чем  ты,  -  сказал  священник
почти с досадой.
   Он стряхнул с мотыги  прилипшую  землю,  перекинул  ее  через  плечо  и
заговорил уже мягче:
   - Иные уходят на небо раньше и ждут тех, у кого есть еще дела на земле.
Иногда ребенок уходит раньше, иногда родители. Но творец  определяет  так,
чтоб каждого улетающего в надзвездный  мир  кто-нибудь  да  поджидал  там.
Пойдем!
   Но мать осталась у могилки.



        18

   На другой день они сели на коней и направились к югу, в Сигетвар.
   Стоял теплый безоблачный день.  В  разоренных  селах  повсюду  хоронили
мертвых и крыли соломой хижины. В иных селениях так же, как  и  в  деревне
отца Габора, бродили только двое-трое стариков и старух. Весь народ угнали
турки.
   Когда доехали  до  сигетварских  камышей,  священник  поднял  голову  и
сказал:
   - Сам хозяин дома.
   Герге понял, что речь идет о Балинте Тереке.
   - Откуда вы знаете? - спросил он удивленно.
   - А ты разве не видишь флаг?
   - Где? На башне?
   - Да.
   - Красный с синим?
   - Да. Это его цвета. Стало быть, он дома.
   Они забрались в заросли тростника и поехали рядом. Перед ними  блеснула
речка Алмаш, разлившаяся в большое озеро. В зеркало воды  гордо  гляделась
башня, выступавшая над темной крепостной стеной. На  воде  белели  большие
стаи гусей.
   Священник снова заговорил:
   - Мальчик, а не думаешь ли ты, что Добо вступил в бой с очень неравными
силами? Он мог там и голову сложить.
   - В бою?
   - Да.
   Нет, Герге этого не думал, он считал Добо непобедимым.  И  напади  Добо
даже один на всю турецкую рать, Герге бы не удивился.
   - Если он погиб, - сказал священник, - я усыновлю тебя.
   Он погнал коня на первый деревянный мост, который вел в  наружный  двор
крепости. Мост стоял на высоких сваях. На воде  под  мостом  плавали  стаи
уток и гусей.  Священник  и  мальчик  медленно,  шажком  пересекли  "новый
город", потом въехали по маленькому деревянному мостику в "старый  город".
Перед церковью с двумя башенками сидели три торговки и продавали  черешню.
Одна из них как раз насыпала ягоды в фартук босой девчонке.  Двери  церкви
обивали железом.
   Затем последовал еще один мост - длинный и широкий, из  крепких  балок.
Вода блестела где-то глубоко под ним.
   - Сейчас въедем во внутренний двор крепости, - сказал священник. - Пора
уж.
   И он старательно вытер лицо носовым платком.
   Ворота крепости были распахнуты. Оттуда  доносился  громкий  топот.  На
просторном дворе они увидели латника, который мчался сквозь облако пыли, и
второго латника, несшегося ему навстречу. Казалось, на  двух  живых  конях
сидят две металлические статуи. Одна из них новая, серебряная, а вторая  -
потускневшая, кое-где ржавая, точно  ее  только  что  вытащили  из  сырого
чулана. А в остальном эти статуи отличались только шлемами: у  одной  шлем
был гладкий и круглый, а у другой на верхушке блестела серебряная медвежья
голова. Крупы коней были тоже защищены панцирями, похожими на рачью шейку.
   - Вон Балинт Терек, -  почтительно  сказал  священник.  -  Тот,  что  с
медвежьей головой.
   Всадники мчались друг на друга, держа копья наперевес, сшиблись, и  оба
коня взвились на дыбы. Но копья только скользнули по латам.
   - Булавы давайте! - гаркнул медвежьеголовый, когда кони разъехались.
   За опущенным забралом лица всадников не были видны.
   На крик выскочил из дверей оруженосец в  сине-красной  одежде  и  подал
сражавшимся две одинаковые булавы с медными шишками и два железных щита.
   Латники снова разъехались. Конь всадника с гладким шлемом  грыз  удила,
то и дело роняя изо рта белую пену. Сражавшиеся  ринулись  друг  на  друга
посреди двора.
   Первым замахнулся всадник в гладком шлеме.
   Медвежьеголовый  занес,  щит  над  головой,  и  он  задребезжал,  точно
разбитый колокол. Но рука с булавой взмахнула из-под щита  и  так  ударила
противника по голове, что на шлеме его осталась вмятина.
   Противник, осадив коня, бросил оружие.
   Медвежьеголовый снял с головы шлем и засмеялся.
   Это был круглолицый смуглый мужчина. Длинные, густые  черные  его  усы,
прижатые шлемом, прилипли к щекам, и теперь один ус торчал вверх до  самых
бровей, а другой свисал до шеи.
   - Это сам Балинт Терек, - почтительно повторил  священник.  -  Если  он
взглянет на нас, ты, Герге, сними шапку.
   Но Балинт Терек не смотрел в их сторону. Он  глядел  на  противника,  с
головы которого слуги стаскивали шлем.
   Когда шлем с величайшим трудом был снят, всадник первым делом  выплюнул
три зуба на землю, усыпанную гравием, потом выругался по-турецки.
   Из-под  свода  ворот  вылезло  человек  восемь  турок-невольников.  Они
помогли побежденному снять доспехи.
   Латник этот был таким же невольником, как и остальные.
   - Ну, кому еще охота сразиться со мной? - крикнул Балинт Терек,  пустив
коня вскачь. - Кто убьет меня, получит в награду свободу.
   Перед ним предстал мускулистый турок с жидкой бородой, одетый в красную
поддевку.
   - Попытаемся, может, сегодня мне больше посчастливится.
   Турок облачился в тяжелые доспехи. Товарищи закрепили их сзади ремнями,
напялили ему на голову шлем, принесли  и  натянули  ему  на  ноги  другие,
железные, сапоги, ибо у этого турка ноги были  длинные.  Потом  с  помощью
шестов подсадили его на коня и дали в руки палаш.
   - Дурак ты, Ахмед! - весело крикнул Балинт Терек. - Палаш к панцирю  не
идет.
   - А я уж так привык, -  ответил  невольник.  -  И  если  ты,  господин,
боишься биться палашом, я и пытаться не стану.
   Они говорили по-турецки. Священник переводил Герге.
   Балинт Терек снова надел  шлем  на  голову  и  поскакал  вокруг  двора,
размахивая легким копьем.
   - Вперед! - крикнул он, выскочив вдруг на середину двора.
   Герге задрожал.
   Турок пригнулся в седле и, взяв палаш в обе руки, помчался  на  Балинта
Терека.
   - Аллах!
   Когда они съехались, турок поднялся в стременах и приготовился  нанести
страшный удар.
   Балинт Терек нацелился копьем турку в пояс, но  копье  соскользнуло,  и
Балинт выронил его. Однако щитом он отвел страшный удар турка и в  тот  же
миг, схватив его за руку, стащил с коня.  Турок  боком  рухнул  на  песок,
подняв клубы пыли.
   - Довольно! - засмеялся Балинт Терек, быстрым движением подняв забрало.
- Завтра еще сразимся, если буду дома. - И он затрясся от смеха.
   - Это не по чести! - заорал турок, тяжело  поднимаясь  на  ноги.  Видно
было, что рука у него вывихнута.
   - Почему не по чести? - спросил Балинт.
   - Рыцарю не подобает стаскивать противника рукой.
   - Да ты же  не  рыцарь,  чертов  басурман!  У  тебя,  что  ль,  учиться
рыцарским обычаям? Вы самые обыкновенные грабители.
   Турок, надувшись, молчал.
   - Уж не считаете ли вы рыцарским  турниром,  когда  я  выхожу  вот  так
сражаться с вами? К черту на вилы всех вас, проходимцев! - крикнул  Балинт
Терек и вытащил правую ногу из стремени, готовясь слезть с коня.
   - Господин! - вышел вперед худой седобородый турок и, плача, сказал:  -
Сегодня я еще раз готов схватиться с тобой.
   Стоявшие во дворе расхохотались.
   - Еще бы! Ты думаешь, что я уже устал! Ну да ладно, доставлю тебе такое
удовольствие.
   И Балинт Терек снова надвинул шлем,  который  успел  положить  себе  на
колени.
   - Попугай, который раз ты бьешься со мной?
   - Семнадцатый, - плаксиво ответил турок, у которого  нос  действительно
походил на клюв попугая.
   Балинт Терек снял шлем и бросил его на землю:
   - Вот, даю тебе поблажку! Начнем!
   Разница между ними была огромная: Балинт Терек  -  богатырь,  во  цвете
лет,  могучий  и  подвижной;  турок  -  тщедушный,  сутулый  человек   лет
пятидесяти.
   Они сшиблись копьями. От первого же  удара  Балинта  турок  вылетел  из
седла и, перекувырнувшись в воздухе, свалился на песок.
   Все засмеялись: и слуги, и оруженосцы, и невольники.
   Господин Балинт кинул щит, железную  перчатку  и  слез  с  коня,  чтобы
оруженосцы освободили его от остальных доспехов.
   "Попугай" поднялся с трудом.
   - Господин!  -  обратил  он  к  Балинту  Тереку  окровавленное  лицо  и
заплакал. - Отпусти меня домой. Жена и сиротка-сын два года ждут меня.
   - А почему же тебе дома не  сиделось,  басурман?  -  досадливо  спросил
Балинт Терек.
   Он всегда сердился, когда невольники просились на свободу.
   - Господин... - плакал турок, ломая руки. - Сжалься надо мной.  У  меня
красивый черноглазый сын. Два года не видел я его. - Он на коленях подполз
к Балинту Тереку и бросился ему в ноги. - Господин, сжалься!
   Балинт Терек утирал лицо платком. Пот струился с него градом.
   - И вам, мерзавцам, и вашему султану - всем бы сидеть у меня на цепи, -
сказал он, с трудом переводя дыхание. -  Убийцы,  грабители,  негодяи!  Не
люди вы, а бестии!
   И он прошел мимо.
   Турок схватил горсть песку и, кинув вслед Балинту Тереку, крикнул:
   - Да покарает тебя аллах, жестокосердый  гяур!  Чтоб  тебе  в  кандалах
поседеть! Чтоб ты сдох да вдову и сирот  оставил!  Прежде  чем  душа  твоя
попадет в ад, пусть аллах научит тебя втрое горше плакать, чем плачу я!
   Он выкрикивал проклятия; слезы лились у  него  из  глаз  и,  стекая  по
израненному лицу, смешивались с кровью.
   От ярости у него даже пена выступила на губах.  Слуги  потащили  его  к
колодцу и окатили водой из ведра.
   Балинт Терек привык к подобным сценам. Они вызывали в нем только  гнев,
и ни мольбами, ни проклятиями нельзя  было  заставить  его  развязать  узы
неволи и отпустить раба.
   Ведь в конце концов невольник всегда и везде молит о свободе, разве что
один молча, а другой вслух. Балинт Терек с детства слышал  эти  мольбы.  В
его времена рабов причисляли к прочему имуществу. Иных выкупали за деньги,
других обменивали на венгров, попавших в плен. Так неужто же  просто  так,
во имя бога, отпустить невольника!
   Балинт Терек подставил спину и вытянул руки, чтобы ему почистили кафтан
щеткой.  Затем,  красный  от  досады,  подкручивая  усы,  он   подошел   к
священнику.
   - Добро  пожаловать,  дорогой  гость,  милости  просим!  -  сказал  он,
протянув руку. - Слышал, что тебя, точно рака, обварили кипятком.  Ничего,
новая кожа нарастет.
   - Ваша милость, - ответил священник, держа шапку в  руке,  -  что  меня
обварили - это бы еще с полбеды. Хуже, что вырезали мою  паству.  И  мать,
бедняжку, убили.
   - Чтоб вас турецкие псы загрызли! -  проворчал  Балинт,  обернувшись  к
туркам. - Скажите пожалуйста, один проклинает за то, что я не отпускаю его
на волю, другой учит правилам рыцарства. Я выхожу на поединок с саблей,  а
он не хуже заплечных дел мастера - с палашом.  И  называет  это  рыцарским
турниром! А когда я стаскиваю его с коня, он еще нос  задирает.  Чтоб  вас
псы и вороны заели!
   Терек сердито дернул кожаный пояс и в гневе стал похож на того медведя,
который красовался у него в гербе на воротах крепости.
   Затем он бросил взгляд на мальчика и, улыбнувшись, удивленно спросил:
   - Это он и есть?
   - Слезай живей! - прикрикнул священник на Герге. - Сними шапку.
   Босой мальчонка  с  саблей  на  боку  лег  животом  на  спину  коня  и,
соскользнув на землю, остановился перед Балинтом.
   - Этого коня ты раздобыл? - спросил господин Балинт.
   - Этого! - гордо ответил ребенок.
   Балинт Терек взял его за руку и так быстро повел к жене, что  священник
едва поспевал за ними.
   Жена Терека -  маленькая,  белолицая,  русоволосая  женщина  с  двойным
подбородком - сидела в саду внутреннего двора крепости, возле  мельничного
жернова, который служил столом. Она завязывала горшки и крынки с вареньем.
Вместе с ней трудился и приходский священник в опрятной сутане и  с  очень
белыми руками. Поблизости играли два мальчугана. Одному из них  было  пять
лет, другому - три года.
   - Ката, душенька, погляди-ка!  -  крикнул  Балинт  Терек.  -  Вот  этот
щеночек - оруженосец нашего Добо!
   Герге поцеловал руку хозяйке.
   Маленькая голубоглазая женщина взглянула на мальчика с  улыбкой,  потом
нагнулась и поцеловала его в щеку.
   - Этот малыш? Да ведь он еще сосунок! - воскликнул приходский священник
в изумлении.
   - Да, но только сосет турецкую кровь, - ответил хозяин крепости.
   - Солдатик, хочешь есть? - спросила женщина.
   - Хочу, - ответил Герге. - Но сперва мне  хотелось  бы  пойти  к  моему
господину Добо.
   - Нет, сынок, к нему никак нельзя, - ответил Балинт, помрачнев. -  Твой
господин в постели. - И он обернулся к отцу Габору. - Ты  не  знаешь  еще?
Добо ринулся с пятьюдесятью солдатами на двести турок. И один турок вонзил
ему в бедро пику, да с такой силой, что пригвоздил его к луке седла.
   Герге следил за разговором, широко раскрыв глаза.  Как  обидно,  что  в
сражении его не было рядом с Добо! Вот уж он огрел бы этого турка!
   - Ступай играть с баричами, - сказал приходский священник.
   Черноволосые ребятишки высунулись из-за материнской юбки и во все глаза
смотрели на Герге.
   - Что вы испугались? - сказала им мать. - Это же венгерский мальчик, он
любит вас.
   И она объяснила Герге:
   - Это старший - Янчи. А младший - Ферм.
   - Пойдемте, - приветливо сказал им Герге. - Я покажу вам мою саблю.
   Трое ребят очень скоро подружились.
   - А ты, священник, - спросил Балинт Терек, присев на скамейку, - что же
ты будешь делать без прихода?
   Отец Габор пожал плечами.
   -  Да  уж  как-нибудь  проживу.  В  крайнем  случае  буду  вести  жизнь
отшельника.
   Балинт Терек задумчиво покручивал усы.
   - Ты знаешь по-турецки?
   - Знаю.
   - И по-немецки тоже?
   - Два года школярил на немецкой земле.
   - Так вот что я тебе скажу.  Собери-ка  свои  пожитки  да  переезжай  в
Сигетвар. Вернее, не в Сигетвар, а в Шомодьвар. Через  несколько  дней  мы
переберемся туда. Там и будешь жить. У моей жены есть  священник-папист  -
так почему же мне не иметь священника новой веры! А через год-другой  дети
подрастут, и я отдам их на твое попечение, чтобы ты учил их.
   Приходский священник удивленно вытаращил глаза.
   - Ваша милость, а как же я?
   - И ты их будешь учить. Ты выучишь их латыни, а он -  турецкому  языку.
Поверь, добрый мой пастырь, для  спасения  души  турецкий  язык  столь  же
важен, как и латынь.
   Он взглянул на сыновей, которые вместе с Герге бегали друг  за  дружкой
вокруг яблони. Все трое разрумянились и заливались веселым смехом.
   - Я отниму у Добо этого мальчика, - сказал Балинт  Терек,  улыбаясь.  -
Быть может, он пригодится мне  в  качестве  третьего  воспитателя.  И  как
знать, он, чего доброго, окажется лучше вас обоих, вместе взятых.


   Король Янош умер. Сын его еще был младенцем. Венгры остались без вождя.
В стране происходило то, что  изображалось  на  гербах,  где  разгневанные
грифы тянутся за качающейся между ними короной.
   Умы венгров были  смущены.  Никто  не  знал,  чего  страшиться  больше:
владычества турок-басурман или немцев-христиан.
   Немецкий император Фердинанд наслал на Буду своего генерала -  дряхлого
мямлю Роггендорфа.  Турецкий  султан  сам  стал  во  главе  войска,  чтобы
водрузить стяг с полумесяцем над венгерским королевским замком.
   Шел 1541 год.




        ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БУДЕ ХУДО, ПРОПАЛА БУДА


        1

   Августовской лунной ночью вверх по мечекской  дороге  ехали  рысью  два
всадника. Один из них - бритый, худой, в черном плаще, очевидно священник.
Второй - длинноволосый барич, едва достигший шестнадцати лет.
   За ними трусил на коне слуга - высокий, длинноногий парень  с  коротким
туловищем.
   Он, быть может, потому и казался таким высоким, что сидел не в седле, а
на двух туго набитых мешках. За  спиной  у  него  висела  большая  кожаная
торба, или, как мы называем  сейчас,  сума.  Из  нее  торчали  три  палки,
похожие  на  рукоятки  каких-то   инструментов.   Одна   из   них   иногда
поблескивала: это было длинноствольное ружье.
   У обочины дороги раскинула ветви дикая груша в  два  обхвата,  наверное
такая же старая, как сама мечекская дорога. Там всадники свернули в лес.
   Священник разглядывал дерево.
   - Это самое?
   - Да, - ответил юноша. - Когда я был маленьким, здесь жила сова. С  тех
пор дупло, наверно, стало больше, и в нем можно спрятаться одному, а то  и
двоим.
   Встав на седло, он уцепился за ветку и одним махом взобрался на дерево.
   Потыкал саблей трухлявый ствол.
   Спустился в дупло.
   - И вдвоем поместимся! - воскликнул он весело. - Даже сидеть можно.
   Выбравшись из дупла, он слез с дерева и соскочил на траву.
   Священник скинул плащ.
   - Что ж, тогда приступим к работе.
   Священник был отец Габор. А юноша - Гергей Борнемисса.
   С тех пор как мы расстались с ними, прошло восемь лет.  Священник  мало
изменился, только спаленные брови отросли  у  него  да,  пожалуй,  похудел
немного. Бороду и усы он брил.
   Зато очень изменился мальчик. За эти восемь  лет  он  вырос,  возмужал.
Правда, черты лица у него все еще не определились; он был не красив  и  не
уродлив. Такими бывают обычно пятнадцатилетние  подростки.  Волнистые  его
волосы, по моде того времени, были отпущены до плеч.
   Слуга вынул из торбы две лопаты и кирку. Одну  лопату  взял  священник,
другую - Гергей.
   Они принялись копать яму на самой середине дороги.
   Слуга поставил оба мешка на землю и вернулся  к  лошадям.  Снял  с  них
уздечки, спутал ноги - пусть попасутся  кони  на  густой  росистой  лесной
травке.
   Потом и он взялся за работу. Опростал  свою  объемистую  кожаную  суму,
вынув оттуда хлеб, фляги, ружья, и стал загребать в нее каменистую  землю,
которую выбрасывали из ямы священник и Гергей. Затем слуга высыпал землю в
придорожную канаву, а к яме принес большие, увесистые камни.
   Не прошло и часу, как высокий парень стоял уже по пояс в вырытой яме.
   - Довольно, Янош, - сказал священник, - давай теперь сюда мешки.
   Слуга притащил оба мешка.
   - Не клади ружье на траву - роса! - заметил ему священник  и  продолжал
распоряжаться: -