засунуть ее в середину. - Ты, Гергей, установи ее так, чтобы она стреляла напоследок. - Так и будет, господин капитан. - Что тебе еще нужно, сынок? - "Если можно, отдайте нам пустые бочки. - Из погреба? - Да. - Да их там пропасть, бери. Турки все выше и выше поднимали земляной вал. А в крепости подтаскивали к стенам бочки, наполненные щепками, серой, говяжьим жиром и смолой. Бочки зарядили так же искусно, как мельничное колесо. Снизу, сверху и с боков наложили камней, крепко заколотили бочки и, сделав в них отверстия, пропустили фитили. Пищалей у Добо было много - штук триста. Пищали эти заряжались ядрами величиной с грецкий орех. В Венгрии их называли "бородатыми пушками" - оттого, что у них от дула свисала вниз железная палка. Железная "борода" нужна была для того, чтобы удерживать пищаль при отдаче во время выстрела. Добо дал много этих старых, ржавых пищалей. Их тоже положили в большие бочки. Бочек зарядили штук пятьдесят, хорошенько скрепили их обручами, обвязали проволокой - ведь в те времена железные обручи были еще неизвестны, поэтому и пришлось прибегнуть к проволоке и гвоздям. Радовались этим снарядам, как мать своим детям. А турки рьяно строили по ночам, возводя насыпь - превосходную дорогу к стенам крепости. 15 Однажды в поздний утренний час, когда Гергей спал среди своих солдат, кто-то доложил Золтаи, что в углу самой нижней конюшни трепещет в тазах вода и дрожат на барабанах горошины. Стало быть, коварный враг не только насыпает земляной вал, но и ведет подкоп. Золтаи не позволил будить Гергея. Послал за Мекчеи. Мекчеи тотчас явился. Они до тех пор переставляли с места на место таз с водой и барабан с горошинами, пока наконец Мекчеи не установил, где надо вести встречный подкоп. Десять солдат взялись за лопаты. Время от времени они прерывали работу, устанавливали таз и наблюдали. В полдень Гергей проснулся и сразу же помчался туда, где копали. В конюшне стоял густой запах навоза. Солдаты работали уже на глубине трех саженей. Глухой стук возвещал о том, что приближаются лагумджи. - Ого, господин капитан! - сказал Гергей. - Это моя башня, ты здесь не командуй! - А разве я неверно распорядился? - Копать мы больше не будем. - Хочешь, чтобы они взорвали стену? - Нет, не хочу, чтобы они услышали, как мы работаем. Мекчеи понял его намерение. - Ладно, распоряжайся сам! - сказал он. Гергей приказал принести большую пищаль. Он сам вставил в нее кремень, сам засыпал порох. Вызвал десятерых стрелков, велел задуть фонари. Ждали в темноте. Гул все нарастал. Иногда слышался даже голос турецкого офицера, отдававшего команду. Гергей прижимал ладонь к стене, чтобы ощутить, где больше всего дрожит земля. - Тес! - тихо сказал он солдатам. - Сейчас они пробьются... - Глаза его сверкнули. В тот же миг пробилась одна кирка, и комки земли, осыпаясь, упали к ногам Гергея. Образовалось отверстие, в которое мог уже пролезть человек. Лагумджи остановился, настороженно заглядывая в отверстие. В темноте он не увидел ничего. Обернулся. За спиной его засветились два фонаря; между ними стоял пузатый ага в богатой одежде, украшенной золотым позументом, и в белой чалме. Лагумджи крикнул, что он пробил скважину. Ага шагнул вперед. Гергей прицелился. Порох вспыхнул, грохнула пищаль. Ага схватился за живот и упал. Гергей отскочил: - Огонь! Все десять солдат направили в отверстие свои ружья. Раздались гулкие выстрелы, и лагумджи, давя друг друга, кинулись бежать. Солдаты вышли из подземелья, притащив с собой тридцать кирок и труп аги. Только один остался, держа ружье на изготовку и выдвинув вперед фонарь, освещавший подкоп. Агу положили на крепостном рынке. Обошлись с ним не очень почтительно - швырнули на булыжники, так что чалма свалилась с головы. Но теперь уже ему все было безразлично. Это был седобородый человек с двойным подбородком. Три длинных шрама на бритой голове доказывали, что звание аги он получил по заслугам. Пуля Гергея попала ему в живот. В грудь тоже попала небольшая пуля - должно быть, когда стреляли солдаты. Казначей Шукан велел размотать чалму, осмотреть пояс и карманы убитого аги, записал, сколько при нем оказалось денег, перстней и оружия. Все это пошло солдатам, принимавшим участие в подкопе. Потом предоставили любопытным посмотреть на убитого агу. Сначала его обступили, конечно, женщины. - И это они в таких красных чувяках ходят? - Гляди, они тесемкой завязывают внизу шаровары! - Видно, богатый был турок. - Наверно, лейтенант или капитан. - А интересно, была у него жена? - Поди, не одна, а целый десяток! - Можно сказать, представительный был мужчина, - заметила сердобольная жена макларского мельника Боди. - Жаль только, что турок... Подошел и Золтаи взглянуть на агу. - А все-таки хоть один этот ага да проник в крепость! - сказал он. Вдруг между женскими юбками пробрался маленький турецкий мальчик и с радостным криком склонился над мертвецом. - Баба! Бабаджиим! Баба, татли бабаджиим! [Папа, папочка! Папа, милый папочка!] Мальчик упал мертвецу на грудь, обнимал, целовал его, приник щекой к его лицу, тряс за плечи, смеялся. - Баба, бабаджиим! Глаза женщин наполнились слезами. Госпожа Балог взяла ребенка за руку: - Пойдем, Селим! Баба спит! 16 Когда на рассвете несметные турецкие полчища снова двинулись из долины на приступ, солдаты смотрели на их продвижение с чувством гнева и злорадства, зная, что в крепости славно подготовились к отпору. От волнения и жажды мести у венгерских воинов напряглись мышцы, точно пружины. Им уже не терпелось кинуться в схватку. Коренастый паренек выскочил через брешь на земляную насыпь и погрозил саблей турецкому воинству, которое с криками хлынуло к крепости. Солдаты, стоявшие на стене, расхохотались. - Кто это? - спросил, смеясь, Золтаи. - Маленький Варга, - ответили ему. - Янош Варга. Паренек вскочил обратно, но, услышав громкий смех, выскочил вторично и снова пригрозил всей огромной турецкой рати. Турки принялись палить по нему, и, подгоняемый выстрелами, он прыгнул в брешь проворнее, чем в первый раз. Солдаты еще веселей засмеялись. Проделку его увидел и Добо и с довольной улыбкой кивнул головой. Заметив этот знак одобрения, Янош Варга мигом выскочил и в третий раз. Не обращая внимания на пули, он гневно грозил взбиравшимся наверх туркам: - А ну лезьте, лезьте! Здесь и подохнете, собаки! Пули, ядра, пики так и сыпались на него, но все мимо. Поддразнивая турок, Варга запрыгал на насыпи и высунул язык. Более того, он проворно повернулся и весьма неприлично, хотя и очень выразительно, шлепнул себя пониже спины. Потом снова вскочил в крепость. И все это перед самым носом турок, перед стотысячной турецкой ордой! - Молодец, Варга! - крикнул Добо. - Ты достоин награды! Убедившись, что в этой стороне крепости все в порядке, Добо заторопился к своему коню и поскакал к Старым воротам, так как турки окружали крепость с восточной и южной стороны. На эти стены и была устремлена все сила штурма. Гергей в панцире стоял на башне. За его спиной лежали наготове бочки и огромное колесо. Все снаряды и сам он были укрыты тыном. Гергей был спокоен, как скала над бурным морем. Турки пошли на приступ. Из всех пушек выпалили разом. Поднялся адский шум. - Биссмиллах! Биссмиллах! Воинственные клики заглушили на несколько минут даже грохот чинч лагерного оркестра. Но потом музыканты остановились в Кирайсекеском рву и уже непрерывно гремели во всю мочь. - Ну, сейчас вы у нас попляшете! - крикнул Золтаи. Турецкая рать закишела. Зареяли флаги с полумесяцем и с конскими хвостами. Впереди развевался желто-красный стяг янычар, подальше - зеленое полотнище с белыми полосами: знамя улуфеджи. Прикрывшись до колен щитами и звеня стальными доспехами, вышли вперед сипахи. - Аллах! Аллах! В руках у них были пики или копья. На ремешках, обхватывавших запястья, болтались обнаженные сабли. У пояса - тоже сабля. Бегом, всей оравой, побежали они из рвов к башне. - Аллах акбар! Ла иллахи илл аллах! Я фетах! В ответ со стены низверглась черная бочка. Изрыгая пламя и подскакивая, она покатилась навстречу туркам. Какой-то сипахи, желая преградить ей дорогу, вонзил в землю копье. Его примеру последовал другой, третий. - Аллах! Аллах! Четвертый схватил бочку, чтобы скинуть в ров. В тот же миг бочка взорвалась: передовой отряд турок разбросало во все стороны. - Аллах акбар! Не успели турки опомниться - прилетела вторая бочка. Она плевалась, стреляла огнем направо, налево, вверх, вниз и взорвалась среди закованных в броню сипахи, раскидав их в разные концы. - Аллах! Аллах! Но назад пути им не было. Снизу их теснили тысячи и тысячи карабкавшихся наверх солдат. Видно было только, как передние, отскочив, прижались к стене, как шедшие позади шарахнулись и как огненные струи полетели во все стороны на десять саженей. Устрашенные силой огня, турки, укрытые щитами, опустились на корточки. - Правоверные, вперед! Вперед, через огонь! И сипахи двинулись тесными рядами вверх по насыпи. Но и огненные бочки покатились одна за другой. - Илери! Илери! Аллах! Аллах! Лавина турок понеслась навстречу пеклу преисподней. Но вот на башне раскрылся тын, и навстречу появилось огромное, черное от копоти колесо. Из середины его вился дым, слышалось шипенье. Колесо покачнулось и рухнуло с каменной стены, полетело навстречу турецким полчищам, шедшим тесными рядами. - Илери! Илери! - слышались отовсюду крики ясаулов. Но храбрецов, которые шли вперед, ошеломило появление колеса. Не успело еще колесо подкатиться к ним, как из него вырвалась первая молния, вылетела огненная струя и пронеслась на пятьдесят саженей. Каждая капля этой струи, попадая на живого или мертвого, продолжала гореть. - Гезюню ач! С акын! [Осторожно! Берегись!] Передовые турецкие отряды в ужасе бросились ничком на землю, надеясь, что дьявольское колесо перекатится через них. Но оно стало уже искрящимся огненным колесом: стреляло пламенем, плевалось горящим маслом, осыпало бритые головы и кинтуши пылающими фиолетовыми огненными тюльпанами. Шипя, хлопая и громыхая, колесо перескочило через головы турок, рассыпая змеистые лучи, выбрасывая красные, синие и желтые звезды. - Медед, аллах! Даже самые отважные отряды в страхе отступили. Давя друг друга, воины бежали, спасаясь от невиданного исчадия ада. А колесо, точно наделенное разумом и волей, неслось по следу бегущих, сбивало их с ног, осыпало огнем, дождем кипящего масла, пылающей серой, разряжало ружья, так что турки стреляли друг в друга, забрызгивало огнем глаза, рот, уши, шею, обжигая так страшно, что даже смертельно раненные корчились от боли. И это огненное колесо катилось все дальше. Из него вылетали длинные пылающие молнии, разя ясаулов вместе с их конями. Длинные языки пламени прожигали тело до костей. Дым душил. Грохот оглушал. Пламя охватывало отряды, мимо которых проносилось колесо. Оставались только сотни извивающихся от жара, обугленных трупов и дергающихся, скачущих как безумные, горящих заживо людей. Колесо, окутанное дымом, катилось дальше и сотнями метало молнии. - Етишир! Етишир! Аллах! Медед!.. Вай!.. Тщетно бесновались ясаулы, тщетно хлестали солдат по лицу плетью с шипами. Воинов, готовых штурмовать наружные укрепления Эгера, больше не нашлось. А тут еще и венгры выскочили в пролом, как разъяренные львы, и, никому не давая пощады, рубили, били, кололи всех, кого повергло в ужас и оцепенение огненное колесо. "Назад, назад!" - запела в крепости труба. Гергею с трудом удалось вернуть своих солдат. - Бочку на стену! Бочку! Бочку подкатили и поставили на стену. Последние отряды турецкой рати с гулом рассеялись, бренча оружием. Остались только пушки, в испуге скачущие верблюды и ошеломленные топчу. Хорошо еще, что Мекчеи ушел из подземелья, где вели подкоп, и вернулся к Старым воротам, где он командовал, иначе турки ворвались бы там из-под земли сразу в трех местах. Пока на земляной насыпи врагов отражало огненное колесо, у Старых ворот битва шла под землей. Там стены уже настолько разрушились, что турки просовывали пики в трещины между камнями. То же самое делали и венгры. У Старых ворот Мекчеи повел встречные подкопы и обратил турок в бегство. Напоследок турки подожгли ворота, намереваясь ворваться через них, но наткнулись на-толстую крепкую стену за башней. Вовремя Мекчеи велел замуровать ворота! Гергей, увидев, что вблизи его башни солдаты то и дело устраивают вылазки, а турки как безумные бегут от огненного колеса, прикрыл пушки и ящики с порохом мокрыми шкурами, оставил десять человек в карауле, а остальных повел к Старым воротам, на помощь Мекчеи. Но Мекчеи уже не нуждался в помощи. Ужас передался и той части турецкой рати, которая штурмовала Старые ворота. Из поставленных там отрядов еще держались только тюфенкчи. Они шныряли вокруг ворот, стреляли, вновь заряжали ружья и палили непрерывно. На стенах, примостившись за тыном, стояли караульные, а у подножия стен и в их нишах солдаты изнутри крепости отбивались от турок, поминутно нагибаясь и просовывая в щели пики. Гергей взбежал на стену и, укрывшись щитом, посмотрел вниз. У подножия стены копошился вражеский отряд, недоступный выстрелам ни сверху, ни сбоку. Венгры пытались доставать до них пиками сквозь щели, но турки отскакивали и прижимались к стене или же садились на корточки как раз в тех местах, где не было щелей. Одни держали в руках мешки, другие камни. Мешками и камнями они пытались заложить бойницы, чтобы венгры не могли стрелять в них. Осажденные выталкивали камни и мешки и кололи турок пиками. Но как только венгерская пика высовывалась наружу, турки хватали ее по двое, по трое и, уцепившись, старались вырвать ее. Издали могло показаться, что они пилят дрова: тянут пику к себе, толкают обратно; в конце концов турки выхватывали ее. Венгры бранились. - Эх, да что же вы! - крикнул Гергей вниз солдатам. - Вон костер горит. Суйте в него пики! И правда, у самой стены пылал костер. Человек двадцать солдат подскочили к нему и, сунув в жар пики, накалили их докрасна. А турки уже приготовились и, ухмыляясь, ждали новой добычи. Вдруг из щелей стены высунулось сразу двадцать пик. - Есть! Турки схватились, да только ладони себе обожгли. Их злобную брань венгры встретили дружным хохотом. 17 Двенадцатое октября. Среда. Турки изрешетили всю крепость. Тридцать два дня обстреливают ее непрерывно то с севера, то с юга, то с одной, то с другой стороны. Турецких ядер в крепости столько, что осажденные то и дело спотыкаются о них. Чтобы не наткнуться на них во время штурма, крестьяне березовыми метлами отметают мелкие ядра в стороны, а большие ядра подтаскивают к пушкам и на стены. Между Новой и Земляной башнями в стене зияет пролом, похожий на римскую цифру V. Часть Казематной башни рухнула под откос. Земляная башня вся в дырках, точно осиное гнездо. От башни Бойки уцелели только две стены. Угловая башня сверху донизу напоминает трухлявое дерево. Тына больше нет, лишь кое-где сохранились отдельные куски. На месте внутренних построек стоят покосившиеся стены без крыш. Во дворце жилыми остались только три комнаты, да и в них проникает дождь. Рыночная площадь тоже изменилась. Она перерезана поперек длинными рвами глубиной в сажень. Когда турки ведут обстрел, осажденные ходят по этим рвам; когда же пальба затихает, через рвы перекидывают мостки и доски. А за стенами крепости воют злые волки. Стены теперь чинят не только ночами, но и днем. Пробоины, насколько удается, забивают бревнами и досками. Камни служат только подпоркой. У Старых ворот Мекчеи сам таскает камни, ободряет уставших, говорит, что бог поможет защитникам крепости. Видно заранее, что штурм здесь предстоит неистовый. То Добо, то Гергей, то Мекчеи осматривают стену. Всем троим ясно, что угловая башня больше не защита воротам. Нужны ручные гранаты. Их укладывают на деревянные помосты, к проломам ставят опытных стрелков. Гергей занят изготовлением просмоленных венков, огненных гранат и крестовин. Он поспешно рассылает их во все концы крепости. Золтаи заделывает бреши на Шандоровской башне. Фюгеди следит за тем, как перетягивают цепями проломы в Новой башне. Добо повсюду носится верхом. Для его коня оставлено место под помостами и вдоль крепостных стен. И все-таки ему частенько приходится скакать под пулями. Капитан крепости наблюдает за тем, чтобы работа шла везде равномерно. За ним следует оруженосец Балаж - он развозит приказы капитана. Балаж скачет на последней уцелевшей турецкой лошадке. Остальные семь коней оруженосцев уже подстрелены. В этот день и Пете садится на коня. Нога его забинтована до колена. Он бледен, но усы у него торчат все так же лихо. Вместо Пете у Старых ворот командует Мекчеи, а Пете вместо Мекчеи возглавляет резервные войска. Звучным голосом воодушевляет он солдат: - Турки усердствуют уже тридцать два дня, да хоть бы все они были здесь, мы бы их всех до последнего отправили в преисподнюю! Королевские войска запаздывают, но они придут! О нашей отваге говорит весь мир. Пройдет сто лет - и все еще вместо слова "храбрец" будут говорить "эгерчанин". Увидев, что вокруг оратора собралась целая толпа, Добо задерживается на минуту послушать, о чем Пете держит речь. Заключительные его слова вызывают у Добо улыбку, и он говорит Цецеи, который остановился рядом: - Через сто лет? Только и дела будет у мира, что вспоминать, какие у нас были усы! Правда, он говорит это скорее себе, чем Цецеи. И, точно смутившись, что заговорил вслух, пробормотал: - Не усы главное, а душа, и не награда, а долг перед родиной. И поскакал дальше, к Шандоровской башне. Пылкие слова Пете воодушевили витязей. Конечно, эгерчане и так не подвели бы, но хорошее слово точно доброе вино. Сдвинув шлем набекрень, Пете продолжал: - Приедет сюда и сам король. Он выстроит в ряд эгерских витязей и каждому пожмет руку. Вы это заслужили. Я слышал даже, что впредь король будет набирать себе офицеров только из солдат, отличившихся в Эгере. Каждый рядовой после осады станет лейтенантом - так я слышал. А потом, может быть, и капитаном. Ведь, в конце концов, и королю нужнее всего солдаты, показавшие себя молодцами. Пете покосился и увидел цыгана, который козленком отскочил от пули, ударившейся в стену возле него. - Цыган, сколько ты турок убил? - Да ворон их заклюй, ваша милость сударь-государь! - ответил цыган. - Ни один турок не смеет подойти туда, где я стою. В вечерних сумерках к одному из проломов приблизился турок с белым платком в руке. В нем сразу признали Миклоша Ваша. Его тут же втащили и повели к Добо. По дороге сотни людей засыпали его вопросами: - Ну, какие вести? - Войска идут! - кричал всем Миклош. Добрая весть разнеслась по всей крепости: - Идут королевские войска! А ведь это Добо приказал Миклошу Вашу всем говорить такие слова, когда он вернется в крепость. Вон оно как! Идут войска! Стало быть, правду сказал господин старший лейтенант Пете! Миклош Ваш снял тюрбан, размотал его и, вытащив из складок полотна письмо, протянул Добо. Добо взглянул на печать - пишет архиепископ. Осторожно надорвал листок возле самой печати и спокойно развернул его. Комендант сидел на коне. Вокруг него сгрудился народ. Пока он читал, все пытались угадать по выражению его лица содержание письма! Но лицо у коменданта словно каменное. Каким оно было в начале чтения, таким осталось и после того, как он прочел письмо. Добо сложил листок, сунул в карман, потом оглянулся, точно удивляясь, почему собралось столько народу. Из старших лейтенантов присутствовал при этом один Пете. Добо сказал ему так, чтобы услышали и другие: - Господ лейтенантов я соберу вечером. Сообщу им радостное известие. Но как только Добо вошел к себе в комнату и затворил за собой дверь, его невозмутимое лицо стало скорбным. Он упал в кресло и горестно, безнадежным взглядом уставился в одну точку. В тот день Добо получил и другое письмо. Послание это принес крестьянин. По письму, белевшему в его руке, сразу видно было, что он послан турками. Это пришел четвертый посланец Али-паши. Осажденные знали, что Добо круто расправляется с турецкими почтарями. Они поставили крестьянина на рыночной площади - дескать, пусть он там встретит Добо. По вечерам было холодно, и отдыхавшие солдаты разводили на площади костры. Иные поджаривали свиное сало и запивали его стаканом вина, разбавленного водой. - Вам бы лучше сжечь письмо сейчас, пока господин капитан не видит, - посоветовал один добросердечный ратник. - А то, ей-богу, беды не оберетесь! - Как же так сжечь? - ответил крестьянин. - Письмо-то не мое. - Да ведь вы принесли его от неприятеля. - Я принес от того, кто послал. - Повесят вас. - Меня? - Конечно. Господин капитан приказал повесить даже одного нашего лейтенанта. А тот ведь был барин, дворянин - не то, что вы. Виселицу с площади еще не убрали. Солдат указал на нее. - Видали? До сих пор виселица стоит. Крестьянин оторопел, от страха его даже пот прошиб. Он почесал в затылке, запустил руку в суму. Как раз в это время прискакал Добо. - Что такое? - спросил он. - Что за человек? Зачем пришел? Крестьянин спрятал суму под сермягу. - Я Иштван Ковач, целую ваши руки, - ответил он смущенно, вертя в руке шапку. - А что вам нужно? - Мне? Да ничего. - Зачем же вы тогда пришли? - Да... да просто так, пришел. Дай-ка, думаю, загляну к ним, что-то они поделывают в такой беде. - Письмо принесли? - Я? Нет, никакого письма я не приносил. Добо смотрел на него пронзительным взглядом, и крестьянин, утирая лоб, забормотал: - Ей-богу, не приносил! - Обыщите его! Побледнев, крестьянин позволил себя обыскать. Из его сумы вытащили письмо с большой печатью. - В огонь! - рявкнул Добо. Солдат швырнул письмо в огонь. Крестьянин задрожал. - Ума не приложу, как оно попало ко мне! - оправдывался он, почесывая за ухом. - Кто-то подсунул, должно быть... - В кандалы! - приказал Добо. - Киньте к остальным этого негодяя! 18 Так как из пушек палили неустанно, в тот день (двенадцатого октября) опять пошел дождь. Тучи рассеялись только к вечеру, когда промчался над землей колючий осенний ветер. Осажденные видели, что турки собираются в шанцах. Добо позволил отдыхать только тремстам солдатам. Остальных поставил к проломам. Часам к одиннадцати ночи ветер согнал с неба последнее облако. Полная луна озарила Эгер, и стало светло как днем. - Люди, к оружию! - послышалось сразу во всех уголках крепости. - Все к оружию! Солдаты и все, кто есть в крепости! Барабаны забили тревогу, затрубили трубы. - Ночью начнется приступ. Поднимайся все, кто живы! Из руин, залитых лунным светом, вылезали фигуры в шлемах и с пиками в руках. Вооружился и священник Балинт. Он побрел к стоявшему на рыночной площади резерву, держа в руке копье такой величины, что оно сошло бы за дышло. К резерву пристроились и оба корчмаря. Вооружились мельники, плотники, мясники, крестьяне, работавшие в крепости. Все ждали приказа. Осажденные чувствовали, что наступает последнее испытание. За стенами крепости слышалась дробь медных турецких барабанов. Турецкие войска потекли во рвы шанцев, как вода после ливня. Над людским потоком реяли хвостатые флаги. Позади шанцев засверкали на конской сбруе драгоценные камни и серебряные кольца. У многих турок чалмы были накручены на блестящие шлемы. Повсюду скакали ясаулы в высоких тюрбанах, расставляя атакующие отряды. В полночь вокруг крепости вспыхнули огни пушечных выстрелов и в течение пяти минут с грохотом сыпались ядра. Потом раздались тысячеголосые крики "Биссмиллах!", "Аллах!", и к стенам устремились хвостатые флаги. Перед Старыми воротами и на стене крепости в тридцати местах горели костры. Шипя, загорались фитили гранат, "куличи", просмоленные венки и, рассыпая искры, сотнями летели на турок. Но турки шли на приступ как бешеные, карабкались наверх, силились взобраться на стены. Быстро зацепляли штурмовые лестницы. По ним, точно белки, прыгали вверх янычары, асабы и спешившиеся конные солдаты. Сверху кирками сбивали крючья лестниц, бросали камни. - Аллах акбар! Я керим! Я феттах! То и дело падали вниз бунчуки, но их подхватывали все новые и новые люди. Вместо разбитых, сброшенных лестниц приставляли к стенам другие. По извивающимся телам упавших людей к лестницам устремлялись новые отряды. Осаждающие так густо облепили стену, что ее почти не было видно. Просунув пики сквозь стены, венгры сталкивали с лестниц турок. Но тут же на их месте вырастали другие. И они даже не старались перескочить через опасную ступеньку, просто полагались на счастье: вонзится пика в живот или безболезненно проскользнет под мышкой - теперь уж было все равно. Ворот в крепости больше не было. Стоя на лестницах, турки быстрыми ударами топоров разбивали заделанные бревнами проломы в стенах. Иногда падавшие сверху увлекали их с собой, и, рухнув в море огня и крови, они гибли, растоптанные ногами солдат, теснившихся у стен. - Аллах акбар! Я керим! Я рахим! - Иисус, помоги! Сыпались огненные венки, стучали кирки, взрывались гранаты, трещали лестницы, бушевал неистовый кровавый ураган. Вот около пятидесяти турок уже взобрались к самому тыну. Тын, треща, выгнулся наружу. Мекчеи выхватил у одного солдата секиру и рассек канат, который удерживал тын. Вместе с уцепившимися за него турецкими латниками тын рухнул вниз, сметая со стен сотни осаждающих. - На стены! На стены! - крикнул Мекчеи. Держа в руке длинное копье, он взбежал на стену. На турок, кишевших внизу, полетели большие квадратные камни и стофунтовые чугунные ядра, те самые, которыми турки обстреливали крепость из зарбзенов. Но в ответ снизу летели в осажденных стрелы и камни. По забралу Мекчеи полилась алая кровь. - Господин капитан! - послышались предостерегающие голоса. - Огонь! Огонь! - закричал Мекчеи. И ногой в железном сапоге он столкнул раскаленные угли костра на барахтавшихся внизу турок. Увы, и венгры тоже падали со стен. Одни внутрь крепости, а другие наружу. Но сейчас некогда было разбираться, кто убит, кто ранен. Место погибшего занимал на стене новый ратник, сбрасывая вниз камни и ядра. Осадные лестницы вновь и вновь заполнялись турками, и разъяренные защитники крепости кирками и копьями встречали взобравшихся на стену врагов. У Земляной башни шла такая же ожесточенная схватка. Обороной там руководил Добо. Когда турецкое войско пробилось сквозь огненный дождь взрывающихся гранат и пылающих смоляных венков, Добо велел тащить наверх бревна. Их втаскивали на стену и сбрасывали, сметая турок. Наступило краткое затишье. Воспользовавшись им, Добо вскочил на коня и помчался к Старым воротам - посмотреть, как бьются там. Проезжая мимо Казематной башни, он увидел, что и здесь наступил перерыв в штурме. Тогда он отозвал солдат от Казематной башни и послал к Земляной. Защитники Казематной башни и без того уже стремились туда: им не терпелось прийти на помощь соратникам. Взобравшись на тын, вскарабкавшись на пушки, смотрели они, как дерутся на соседней башне. И лишь только раздалась команда Добо, они бегом бросились к Земляной башне. Но турки снова приставили лестницы к Казематной башне. Сначала только две, три, потом десять, пятнадцать. Стоявший на стене старик Шукан обернулся и увидел вдруг голову запыхавшегося турка в шлеме. - Тьфу ты, черт! - громко выругался старик и, размахнувшись, ударил турка древком копья. Турок упал с лестницы, увлекая за собой еще десять человек. - Сюда, сюда! Эй, люди! - заорал Шукан, сшибая турок с другой лестницы. Первым подскочил Янош Прибек и швырнул табуретку пушкаря прямо в нос первому взобравшемуся на стену турку. Солдат, стоявший внизу на карауле, побежал за подмогой. Не прошло и двух минут, как подоспел Пете с отрядом отдохнувших солдат. Они осыпали штурмующих огненными "куличами", крестовинами, камнями и гранатами. Внимание Добо вновь устремилось к Казематной башне. Он заметил, что древко венгерского флага перебито ядром, и приказал принести флаг из резервных войск. Передал его Иштвану Надю. В небе уже вставала заря, в алых ее лучах Иштван Надь побежал наверх с флагом. На нем не было ни панциря, ни шлема, и все же он вскочил на выступ башни и начал искать железную трубку, чтобы водрузить флаг. - Не надо! - крикнул Добо. - Могут сорвать его! В тот же миг Иштван Надь схватился за грудь, повернулся и мешком упал на стену рядом с пушкой. Добо подхватил флаг, слетевший к нему птицей, и передал его Бочкаи. - Держи, сын мой! При свете разгоравшейся зари штурм начался и у башни Бойки. На нее наступали с восемью флагами. В первых пурпурных лучах солнца золотые украшения бунчуков горели, как рубиновые шары. У этой башни туркам уже столько раз не везло, что снова пойти на приступ отважились только янычары - самые испытанные и лютые тигры турецких войск. На голове у них шлемы, лицо и шея закрыты проволочными сетками, грудь и руки защищены доспехами, ноги обуты в легкие сафьяновые сапоги. Башню Бойки обороняли Гергей и Золтаи. Им пришлось всю ночь бодрствовать в бездействии, прислушиваясь к штурму, бушевавшему у трех других башен. Хорошо, что уже рассвело. Перед башней выстроились двести асабов с бурдюками, наполненными водой. Ничего, пусть идут, а взберутся наверх - осыплют их огнем! В этом месте турки начали не с осадных лестниц. Как только защитники встали на стене, внизу тысячи рук пришли в движение и осыпали их градом камней и стрел. Попал камень и в голову Золтаи. Но, по счастью, Золтаи был в шлеме с забралом, и камень сломал подбородник. Золтаи выругался. - Погодите, собаки! - крикнул он, напрочь отламывая подбородник. - За это я продырявлю сегодня сто ваших голов! Не прошло и пятнадцати минут, как раздался его голос: - Вот тебе, басурман, за мой шлем! А вскоре разнесся новый крик: - Получай эгерский гостинец! Из турецкого стана поднялся на диво огромный навес, обтянутый коровьими шкурами. Под ним помещалось двести янычар. Несли его пятьдесят асабов. Гергей крикнул, чтобы подали огненную бочку, зажег накрученную на железный прут промасленную паклю. Огромная крыша черепахой приближалась к стене. Если даже удастся кирками сдернуть с нее шкуру, то, пока подожгут навес, турки успеют взобраться на стену. Да еще вопрос, удастся ли поджечь. Водой намочили не только шкуру, но и доски навеса, так и бегут с него струйки. Турки уже набрались ума-разума. Солнце выглянуло из-за гор и светило прямо в глаза защитникам Шандоровской башни. Оно тоже помогало туркам. Как только штурмовой навес подошел к стене башни, Гергей крикнул: - Ложись! Солдаты удивились: к чему бы это? Но громкий ружейный залп все объяснил. Турки пристроили по краям навеса ружейные стволы, которые, словно органные трубы, уставились на осажденных. Это-то и заметил Гергей. - Встать! - скомандовал он после залпа. - Бочку! И сам скатил вниз огненную бочку. Турки уже не падали на землю перед такой бочкой, а либо отскакивали в стороны, либо перепрыгивали и шли дальше. - Две бочки! - крикнул Гергей. Третью он поставил сам и сам поднес огонь, чтобы зажечь фитиль. Две огненные бочки снова прорубили дорогу в кишащей толпе турок. Третью поймал какой-то дородный янычар, столкнул в яму и засыпал землей. Но только начал он затаптывать землю, как бочка взорвалась, и янычар взлетел на воздух вместе с землей. Еще человек двадцать раскидало во все стороны. Шедшие на приступ отряды отпрянули. Но сзади слышались окрики ясаулов: "Илери!", "Саваул!", шипенье воды, которая лилась из бурдюков, гася рассыпавшиеся искры и превращаясь в белые клубы пара. - Теперь бросай только камни! - крикнул Гергей. Он хотел подождать, пока турки снова густо облепят насыпь и стены. Словно рев сотен тысяч тигров, послышались крики "Аллах!", раздались барабанная дробь и завыванье труб. В этом урагане звуков войска снова ринулись вперед. К стене приближался целый лес осадных лестниц. Один янычар забросил на стену веревку с крюком на конце и, зажав ятаган в зубах, с обезьяньей ловкостью полез вверх по веревке. На голову ему упал камень и сшиб шлем. Изуродованная длинным шрамом бритая голова янычара была похожа на дыню. Янычар карабкался все выше. Гергей схватил пику, готовясь заколоть его. Когда турок был уже совсем близко от Гергея, он поднял голову. Лицо его блестело от пота, дышал он тяжело и часто. Гергей вздрогнул, будто получил удар в грудь. Чье это лицо? Да ведь это его старый наставник, отец Габор! Те же серые запавшие глаза, те же тонкие усы, тот же крутой лоб. - Ты родственник отца Габора? - крикнул он турку. Тот бессмысленно вытаращил глаза. - Убейте его! - закричал Гергей, отвернувшись. - Он и по-венгерски-то уже не понимает. Яростный штурм бушевал, не утихая до самых сумерек. В сумерках турки в изнеможении отступили. Вокруг крепостных стен тысячами лежали раненые и мертвые. Отовсюду слышались стоны и крики искалеченных, извивавшихся от боли людей: "Эй ва! Етишир! Медед! Аллах!" Но и в крепости было много жертв. Крепостные стены и помосты покраснели от крови. Люди истекали кровью, исходили потом. Все были перепачканы и ободраны. Глаза бойцов налились кровью. Усталые женщины сносили на площадь раненых и мертвых. Офицеры пошли помыться. Добо тоже был весь в копоти. Борода и усы его обгорели, и не будь на нем капитанского стального шлема, по лицу его никто бы и не узнал. Весь черный от копоти, принимал он донесения у пушки Баба. - У меня шестьдесят пять убитых и семьдесят восемь тяжело раненных. Израсходовали пятьсот фунтов пороха, - доложил Мекчеи. - Тридцать убитых и сто десять раненых. Пороху ушло восемьсот фунтов, - доложил Гергей Борнемисса. - Нынче ночью мы должны заделать проломы. - Триста фунтов пороху, двадцать пять убитых, около пятидесяти раненых, - доложил Фюгеди, прижав руку к щеке. - Ты тоже ранен? - спросил Добо. - Нет, - ответил Фюгеди. - Зубная боль замучила. Право, будто во рту у меня поворачивают раскаленную пику. Среди докладывающих Добо заметил и Варшани. Лазутчик был в одежде дервиша. Казалось, что на нем красный фартук - так он был забрызган кровью от груди до ног. - Варшани, - сказал Добо, прервав докладывающих, - поди сюда! Ты что, ранен? - Нет, - ответил Варшани. - Мне все не удавалось проникнуть в крепость и пришлось таскать трупы у турок. - А какие новости? - Господин Салкаи вторично разослал письма комитатам и городам. - И что же, пока никто не прибыл? - Кое-откуда прибыли, - произнес Варшани с расстановкой. - Но ждут, пока все соберутся, и тогда пойдут на турок. Добо понял, что Салкаи ниоткуда не получил ответа. - А что ты можешь сказать о турках? - Четыре дня шатаюсь среди них и знаю, что они в полном отчаянии. - Громче говори! - сказал Добо, сверкнув глазами. Лазутчик продолжал так громко, чтобы его могли услышать и столпившиеся вокруг офицеры: - Турки, господин комендант, в полном отчаянии. Им у нас холодно, припасы кончились. Я своими глазами видел, как вчера один инородец привез пять возов муки и ее тут же расхватали, насыпали в миски и колпаки и не стали даже ждать, пока сделают тесто. Хватали горстями муку из мешка и ели. Да много ли это - пять возов для такой прорвы! - Криштоф! - окликнул Добо оруженосца. - Ступай к мясникам, скажи, чтобы зарезали лучших коров и всем солдатам зажарили мяса. И он опять обернулся к лазутчику. - Вчера янычары уже вслух выражали свое недовольство, - сказал Варшани. - Говори громко. - Янычары выражали недовольство, - повторил громко Варшани. - Они говорили, что, видно, бог на стороне венгров. И еще сказали, что турки привыкли к разному оружию, но к адскому огню они не привыкли. Таких огненных диковин, которые придумали эгерчане, им еще не доводилось видеть. Добо задумался на мгновение. - Через час, - сказал он Варшани, - будь перед дворцом. Опять проводишь Миклоша Ваша в Сарвашке. Затем он обернулся к Шукану. У старика и голова и нос были перевязаны. Видны были только очки да усы. Но даже раненый, Шукан доложил обычным своим спокойным скрипучим голосом: - Нынче израсходовали две тысячи фунтов пороху. 19 Когда восходящее солнце поднялось над дымкой утреннего тумана, оно увидело разрушенную, обагренную кровью и почерневшую от копоти крепость. Местами еще дымились догорающие балки и разбитые бочки из-под масла и серы. Повсюду, куда ни взглянешь, развалины, грязь, всюду трупный смрад, запах крови и пота. Защитники крепости то и дело выглядывали в бойницы и проломы. Но видны были только дервиши, которые перетаскивали трупы. Убитых было так много, что дервиши не поспевали их таскать. Пушки молчали. В это студеное утро даже солнце вставало, дрожа от холода. И город и долину затянуло туманом, только колокольня церкви вздымалась над белой его пеленой. Туман рассеялся лишь часам к восьми. И солнце, будто желая волшебством своим вернуть на землю весну, пролило с ясного синего неба ласковое сияние. В крепости тоже убирали мертвецов. Крестьяне и женщины таскали их на носилках, а от Старых ворот везли на телегах. Отец Балинт хоронил покойников. Отец Мартин напутствовал умирающих. Лагерь неприятеля пришел в движение: турки потянулись к крепости и с дальних холмов опять начали спускаться целыми отрядами. Было ясно: турки стягивают все свои силы и, как только войска соединятся, со всех сторон нападут на разрушенную крепость. После долгой, изнурительной схватки витязи спали всю ночь крепким сном. Добо позволил им спать, только велел расположиться на ночлег возле башен. На башнях оставили лишь по одному караульному. Офицеры тоже погрузились в мертвый сон. Борнемисса еще и в восемь часов утра спал под стволом широкогорлой Лягушки, и ни звуки труб, ни топот проходивших мимо солдат не пробудили его ото сна. Он лежал, закутавшись в толстое шерстяное одеяло; видны были только его длинные темные волосы, побелевшие от инея, и почерневшее от копоти лицо. Мекчеи набросил ему платок на голову и прикрыл его своим плащом. Добо велел зарядить широкоствольные пушки и мортиры железными гвоздями, в некоторые проломы приказал поставить нагруженные телеги, другие пробоины велел заложить бочками, бревнами, коровьими шкурами и всякой всячиной. В иных местах каменщики стесали карнизы стен, чтобы за них нельзя было зацепить крюки осадных лестниц. На верхушки стен натаскали камней. Из кухонь притащили все котлы и чаны, наполнили их водой. Вынесли на башни всю смолу, какая только была в крепости. Свинцовый водосток двора разломали на кусочки и распределили между пушкарями. Мясникам ведено было к обеду зажарить на вертеле вола. Выпеченный хлеб сложили на рыночной площади, где обычно собирались отдыхающие витязи. Нагромоздили целую гору караваев. Раздатчик хлеба Михай теперь не обращал на распределение никакого внимания: бери сколько хочешь. Михай пришел к пекарям на рынок, одетый в красивый коричневый доломан и желтые сапоги. Он только записал на бумажке: "14 окт. Семьсот караваев". Турки стекались со всех сторон. С гор и холмов спускался пестрый людской поток. В десять часов трубач затрубил сбор. Осажденные собрались на рыночной площади. У всех были перевязаны головы, руки. У каждого на правой руке хоть один палец да был перевязан. Но всякий, кто мог стоять на ногах, должен был подняться на крепостную стену. Посреди площади колыхались шелковые хоругви. На одной из них была изображена дева Мария, на другой - король Иштван Святой, на третьей - святой Янош. Это были обтрепанные,