должал Хирам, - так как если наследник пожелает заключить договор с Ассирией, то договор будет заключен, и напишут его нашей кровью на нашей же шкуре. Если же наследник захочет войны с Ассирией, то он добьется войны, хотя бы жрецы призвали против него всех богов. - Ерунда! - возразил Дагон. - Стоит лишь жрецам очень захотеть - и договор будет. Но, может быть, они не захотят... - Вот потому-то, Дагон, - продолжал Хирам, нам необходимо иметь на своей стороне всех военачальников. - Это можно... - И номархов... - Можно и номархов... - И наследника, - продолжал Хирам. - Но если ты один будешь его толкать на войну с Ассирией, то ничего из этого не выйдет. Человек - как арфа: у него много струн, и играть на них нужно десятью пальцами. А ты, Дагон, - только один палец. - Не разорваться же мне на десять частей. - Но ты можешь быть как рука, на которой пять пальцев. Ты должен сделать так, чтобы никто не знал, что ты хочешь войны, но чтобы каждый поваренок наследника хотел войны, каждый парикмахер хотел войны, чтобы все банщики, носильщики, писцы, офицеры, возничие - чтобы все они хотели войны с Ассирией и чтобы наследник слышал об этом с утра до ночи, и даже когда спит. - Так и будет. - А ты знаешь его любовниц? - спросил Хирам. Дагон махнул рукой. - Глупые девчонки, - ответил он. - Только и думают, как бы принарядиться, накраситься и умастить себя благовониями. А откуда берутся эти благовония и кто их привозит в Египет - это уж не их дело. - Надо подсунуть ему такую любовницу, которая знала бы это, - сказал Хирам. - Откуда ее взять?.. - спросил Дагон. - Впрочем, есть!.. - воскликнул он. - Ты знаешь Каму, жрицу Ашторет? - Что? - перебил Рабсун. - Жрица святой богини Ашторет будет любовницей египтянина?.. - А ты бы предпочел, чтобы она была твоей, - съязвил Дагон. - Мы сделаем ее даже верховной жрицей, если понадобится приблизить ее ко двору... - Это ты правильно говоришь, - согласился Хирам. - Но ведь это же кощунство!.. - возмущался Рабсун. - Ну что же, жрица, которая его совершит, может и умереть, - заметил престарелый Хирам. - Как бы нам только не помешала эта еврейка Сарра, - сказал после минутного молчания Дагон. - Она ожидает ребенка, которого наследник уже сейчас любит. А если родится сын, все остальные отойдут на второй план. - У нас найдутся деньги и для Сарры, - заявил Хирам. - Она ничего не возьмет!.. - рассвирепел Дагон. - Эта негодница отвергла драгоценный золотой кубок, который я сам ей принес. - Она думала, что ты хочешь ее надуть, - вставил Рабсун. Хирам покачал головой. - Не о чем беспокоиться, - проговорил он, - куда не проникнет золото, туда проникнут отец, мать, любовница... А куда не проникнет любовница - проникнет... - Нож... - прошипел Рабсун. - Яд... - прошептал Дагон. - Нож - это слишком грубый способ... - заключил Хирам. Он погладил бороду, задумался, наконец встал и вынул из складок одежды пурпурную ленту, на которой были нанизаны три золотых амулета с изображением богини Ашторет, затем вытащил из-за пояса нож, разрезал ленту на три части и два куска с амулетами вручил Дагону и Рабсуну. Потом все трое направились в угол, где стояла крылатая статуя богини, скрестили руки на груди, и Хирам вполголоса, однако вполне отчетливо произнес: - Тебе, матерь жизни, клянемся верно блюсти наш договор, не зная отдыха, до тех пор, пока священные города не будут ограждены от врагов, которых да истребит голод, мор и огонь!.. Если же кто-нибудь из нас не сдержит клятвы или выдаст тайну - да падут на него все бедствия и всякий позор... Пусть голод терзает его внутренности и сон бежит от налившихся кровью глаз. Пусть отсохнет рука у того, кто поспешит ему на помощь, сжалившись над несчастным. Пусть на столе его хлеб превратится в гниль, а вино - в зловонную сукровицу. Пусть родные его дети перемрут, и дом его наполнится незаконнорожденными, которые оплюют его и выгонят. Пусть сам он умрет, всеми покинутый, после долгих дней страдания в одиночестве, и пусть подлое его тело не примет ни земля, ни вода, пусть не сожжет его огонь, не пожрут дикие звери... Да будет так!.. После этой страшной клятвы, половину которой произнес Хирам, а половину повторили все трое дрожащими от бешенства голосами, когда гости перевели дух, Рабсун пригласил их на трапезу, где вино, музыка и танцовщицы заставили их пока забыть о предстоящем деле. КНИГА ВТОРАЯ 1 Невдалеке от города Бубаста находился большой храм богини Хатор. В месяце паини (март - апрель), в день весеннего равноденствия, часов в десять вечера, когда звезда Сириус склонялась к закату, у ворот храма остановились два жреца, пришедшие, по-видимому, издалека. За ними следовал паломник. Он шел босиком, голова его была посыпана пеплом, лицо закрыто лоскутом грубой холстины. Несмотря на ясную ночь, черты двух других путников также нельзя было разглядеть. Они стояли в тени двух исполинских статуй богини с коровьей головой, охранявших вход в храм и милостивым своим оком оберегавших ном Хабу от мора, засухи и южных ветров. Отдохнув немного, паломник припал грудью к земле и долго молился. Потом встал, взял в руки медную колотушку и постучал в ворота. Мощный звон прокатился по всем дворам, отдался эхом от толстых стен храма и пронесся над пшеничными полями, над крышами крестьянских мазанок, над серебристыми водами Нила, где слабыми вскриками ответили ему разбуженные птицы. Наконец за воротами послышался шорох и кто-то спросил: - Кто нас будит? - Раб божий Рамсес, - ответил паломник. - Зачем ты пришел? - За светом мудрости. - Какие у тебя на это права? - Я получил посвящение в низший сан и во время больших процессий в храме ношу факел. Ворота широко отворились. На пороге стоял жрец в белой одежде. Протянув руку, он медленно и внятно произнес: - Войди. И когда ты переступишь этот порог, да ниспошлют боги покой твоей душе и да исполнятся желания, которые ты возносишь к ним в смиренной молитве. Паломник припал к его ногам, а жрец, делая какие-то таинственные знаки над его головой, прошептал: - Во имя того, кто есть, кто был и будет... кто все сотворил... чье дыхание наполняет мир зримый и незримый и кто есть жизнь вечная... Когда ворота закрылись, жрец взял Рамсеса за руку и в темноте повел его между огромными колоннами в предназначенное ему жилище. Это была небольшая келья, освещенная плошкой. На каменный пол была брошена охапка сена, в углу стоял кувшин с водой, а рядом лежала ячменная лепешка. - Я вижу, что здесь я действительно отдохну от гостеприимства номархов! - весело воскликнул Рамсес. - Думай о вечности! - произнес жрец и удалился. На царевича неприятно подействовал этот ответ. Несмотря на голод, он не стал есть лепешку и не выпил воды. Он присел на подстилку из сухой травы и, глядя на свои израненные в пути ноги, думал: "Зачем я сюда пришел?.. Зачем добровольно отказался от своего высокого положения?.." Голые стены кельи напоминали ему отроческие годы, проведенные в школе жрецов. Сколько побоев вынес он там!.. Сколько ночей провел в наказание на каменном полу! И сейчас он вновь почувствовал прежнюю ненависть и страх к суровым жрецам, которые на все его просьбы и вопросы отвечали неизменно: "Думай о вечности!" После нескольких месяцев шумной жизни попасть в такую тишину, променять двор наследника на сумрак и одиночество и, отказавшись от пиршества, женщин и музыки, запереться в угрюмых каменных стенах... - Я с ума сошел!.. Я с ума сошел!.. - повторял Рамсес. Он готов был уже покинуть храм, но его остановила мысль, что ему могут не открыть ворота. Грязь, покрывавшая его ноги, пепел, сыпавшийся с волос, жесткое рубище паломника - все стало ему вдруг противно. О, если б при нем был меч! Но разве в этой одежде и в этом месте он посмел бы пустить его в ход? Рамсес почувствовал непреодолимый страх, и это отрезвило его. Он вспомнил, что боги в храмах ниспосылают на людей этот трепет, который должен служить началом постижения мудрости. "Но ведь я наместник и наследник фараона, - подумал он. - Кто здесь может мне что-либо сделать?" Рамсес встал и вышел из своей кельи. Он очутился на большом дворе, окруженном колоннами. Ярко светили звезды, в одном конце двора видны были огромные пилоны, в другом - открытые врата храма. Он направился туда. Здесь царил мрак, и лишь где-то вдали горело несколько светильников, как бы паривших в воздухе. Вглядевшись, он увидел между входом и огнями целый лес толстых колонн, капители которых расплывались во тьме. В глубине, в нескольких сотнях шагов от него, смутно виднелись исполинские ноги сидящей богини и ее руки, лежавшие на коленях, едва освещенных светом светилен. Вдруг он услышал шорох. Вдали из бокового придела показались белые фигуры, выступавшие попарно. Это было ночное шествие жрецов для поклонения статуе богини. Они пели в два хора. Хор первый. "Я тот, кто сотворил небо и землю и населил их живыми существами". Хор второй. "Я тот, кто создал воду и большой разлив ее, кто дал мать быку - отцу всего сущего". Хор первый. "Я тот, кто сотворил небо и тайну его высот и вложил в них души богов". Хор второй. "Я тот, кто, открывая глаза, повсюду разливает свет, а закрывая их - все окутывает тьмой". Хор первый. "Воды Нила текут по его повелению..." Хор второй. "Но боги не ведают его имени" (*0). Их голоса, сначала неясные, становились все громче, так что слышно было каждое слово, но, по мере того как процессия удалялась, они стали рассеиваться между колоннами, стихать, и, наконец, все смолкло. "Однако эти люди не только едят, пьют и копят богатства, - подумал Рамсес, - они действительно служат богам даже ночью. Но для чего это статуе?" Царевич не раз видел на границах номов статуи богов, которых жители соседнего нома забрасывали грязью, а солдаты чужеземных полков обстреливали из луков и пращей. Если боги терпеливо сносят такое поношение, то вряд ли их трогают также молитвы и процессии. "Кто, впрочем, видел богов?" - задал он себе вопрос. Огромные размеры храма, его бесчисленные колонны, огни, горящие перед статуей, - все это привлекало Рамсеса. Ему захотелось осмотреться в этом таинственном сумраке, и он пошел вперед. Вдруг ему почудилось, будто к его затылку мягко прикоснулась чья-то рука... Он оглянулся... Никого не было... Он пошел дальше. На этот раз две руки обхватили его голову, а третья, большая рука, легла на плечи... - Кто здесь? - вскрикнул царевич и бросился к колоннам, но споткнулся и чуть не упал - кто-то схватил его за ноги. Ему снова стало страшно еще больше, чем в келье, и он, как безумный, побежал, натыкаясь на колонны, которые, казалось, нарочно преграждали ему дорогу. Темнота охватывала его со всех сторон. - О святая богиня, спаси! - прошептал он. И тут же остановился: в нескольких шагах от него были широко открытые ворота храма, в которые глядело звездное небо. Он оглянулся: среди леса гигантских колонн горели светильники, едва освещая бронзовые колени богини Хатор. Царевич возвратился в свою келью взволнованный и потрясенный. Сердце металось в груди, как птица, пойманная в силки. Впервые за много лет он пал ниц и стал горячо молиться о милосердии и прощении. - Ты будешь услышан! - раздался над ним приятный голос. Рамсес быстро поднял голову, но в келье никого не было. Тогда он стал молиться с еще большим жаром и так и заснул, распростертый крестообразно на каменном полу, припав к нему лицом. На следующий день он проснулся другим человеком: он познал власть богов и получил надежду на прощение. С этих пор в продолжение длинного ряда дней Рамсес с рвением и верой предавался благочестивым испытаниям. Он дал сбрить себе волосы, облачился в жреческие одежды, подолгу молился в своей келье и четыре раза в сутки пел в хоре самых младших жрецов. Его прошлая жизнь, заполненная развлечениями, казалась ему отвратительной: с ужасом думал он о том неверии, которым заразился от распущенной молодежи и чужеземцев, и если бы ему в это время предложили выбрать трон или жреческий сан, он не знал бы, что предпочесть. Однажды верховный жрец храма призвал царевича к себе и напомнил, что он пришел сюда не только молиться, но и познать мудрость. Похвалив его благочестивый образ жизни, благодаря которому он уже очистился от мирской суеты, жрец велел ему ознакомиться с существующими при храме школами. Скорее из послушания, чем из любопытства, Рамсес прямо от него отправился во внешний двор, где помещался класс чтения и письма. Это был большой зал, который освещался сверху через отверстие в крыше. На циновке сидело несколько десятков совершенно обнаженных учеников с навощенными дощечками в руках. Одна стена была из гладкого алебастра. Перед ней стоял учитель и разноцветными мелками чертил на ней знаки. Когда царевич вошел, ученики (почти все одного с ним возраста) пали ниц, учитель же, склонившись, прервал урок, чтобы прочесть юношам наставление о великом значении науки. - Друзья мои, - говорил он, - "человек, у которого сердце не лежит к наукам, должен заниматься физическим трудом и напрягать зрение. Но тот, кто оценил преимущества учения и отдался ему всей душой, может достичь всякой власти, всяких придворных должностей. Помните об этом! Взгляните на жалкую жизнь людей, не знающих грамоты. Кузнец черен, вымазан сажей, руки у него в мозолях, и работает он день и ночь. Каменотес, чтобы наполнить желудок, в кровь сбивает себе пальцы. Штукатура, отделывающего капители в форме лотоса, порой сносит ветром с гребня кровли. У ткача всегда согнуты колени. Оружейный мастер вечно странствует: не успеет он вечером вернуться в свой дом, как утром уже спешит его покинуть. У маляра, расписывающего стены жилищ, пальцы всегда в краске, а время он проводит в обществе прохвостов. Скороход, прощаясь с семьей, должен писать завещание, ибо рискует встретить в пути хищных зверей или кочевников-азиатов. Я показал вам судьбу людей, занимающихся разными ремеслами, так как хочу, чтобы вы полюбили искусство письма - основу всех основ. А теперь я покажу вам его достоинства. Письмо важнее всех других занятий. Тот, кто владеет искусством письма, с детства пользуется уважением, ему поручаются великие дела. А тот, кто неграмотен, живет в нищете. Учение в школе тяжело, как восхождение на гору, но зато вам хватит его на целую вечность. Спешите же как можно скорее постичь и полюбить науку. Звание писца - высокое звание: его чернильница и книга доставляют ему радость и богатство" (*0). После этого похвального слова науке, которое в течение трех тысяч лет неизменно слушали египетские ученики, учитель взял мелок и стал писать на алебастровой стене азбуку. Каждая буква изображалась несколькими иероглифическими или демотическими знаками (*80). Глаз птицы или перо обозначали букву А, овца или цветочный горшок - букву Б, стоящий человек или челнок - букву К, змея - Р, сидящий человек или звезды - С. Обилие знаков крайне затрудняло обучение чтению и письму. Рамсес устал все время только слушать и оживлялся, лишь когда учитель заставлял кого-нибудь из учеников начертить или назвать букву и бил его палкой за ошибки. Распрощавшись с учителем и учениками, наследник из школы писцов прошел в школу землемеров. Там молодых людей учили снимать планы с полей, имевших чаще всего форму прямоугольника, и нивелировать почву при помощи двух вех и угольника. В этом же отделении учили писать числа - искусству не менее сложному, чем писание иероглифов или демотических знаков. Простейшие арифметические действия составляли программу высшего курса, и производились они при помощи шариков. Рамсесу это скоро наскучило, и прошло несколько дней, прежде чем он решился посетить школу лекарей. Это была в то же время и больница, представлявшая собой большой тенистый сад, где благоухали душистые травы. Больные проводили здесь целые дни на воздухе и солнце, лежа на койках, на которых вместо матрацев было натянуто полотно. Рамсес вошел туда в самый разгар врачевания. Несколько пациентов купалось в проточном пруду, одного смазывали благовонными мазями, другого окуривали. Некоторых усыпляли при помощи взгляда и движения руки. Кто-то стонал в то время, как ему вправляли вывихнутую ногу. Тяжелобольной женщине жрец подносил в кружке микстуру, приговаривая: "Войди, лекарство, войди, изгони боль из моего сердца, из моих членов, чудотворное лекарство" (*0). Царевич, в сопровождении великого лекаря, направился в аптеку, где один из жрецов изготовлял целебные снадобья из трав, меда, оливкового масла, из кожи змей и ящериц, из костей и жира животных. При появлении Рамсеса жрец не оторвал глаз от своей работы. Продолжая взвешивать и растирать какие-то вещества, он бормотал молитву: "Исцелило Исиду, исцелило Исиду, исцелило Гора... О Исида, великая волшебница, исцели меня, избавь от всех дурных, злых болезней, от лихорадки бога и лихорадки богини... О Шанагат, сын Эенагате! Эрукате! Крауарушагате! Папарука папарака папарура..." (*0) - Что он говорит? - спросил наследник. - Это тайна, - ответил великий лекарь, приложив палец к губам. Когда они вышли на пустой двор, Рамсес обратился к великому лекарю: - Скажи мне, святой отец, в чем состоит лекарское искусство и на чем основаны способы лечения? Я слышал, что болезнь - это злой дух, которого голод заставляет вселиться в человека и мучить его, пока он не получит подходящей пищи, и что один злой дух, или болезнь, питается медом, другой - оливковым маслом, а третий - выделениями животных. Поэтому врач должен прежде всего знать, какой дух вселился в больного, а затем - какую пищу нужно ему давать, чтобы он не мучил человека. Жрец задумался, потом ответил: - Что такое болезнь и как она нападает на человеческое тело, этого я не могу тебе сказать, Рамсес. Объясню тебе только, так как ты уже очистился, чем мы руководствуемся при назначении лекарств. Представь себе, что у человека болит печень. Так вот мы, жрецы, знаем, что печень находится под влиянием звезды Пенетер-Дэва [планета Венера] и что лечение должно находиться в зависимости от этой звезды. Но тут существуют две школы: одни утверждают, что человеку с больной печенью надо давать все то, над чем Пенетер-Дэва имеет власть, а именно: медь, ляпис-лазурь, отвары из цветов, главным образом из вербены и валерианы, наконец - разные части тела горлицы и козла; другие же полагают, что, когда больна печень, нужно лечить ее как раз противоположными средствами. А так как антиподом Пенетер-Дэвы является Собек [планета Меркурий], то лекарствами будут ртуть, изумруд и агат, орешник и подбел, а также части тела лягушки и совы, стертые в порошок. Но это еще не все. Значение имеют также день, месяц и время дня, ибо каждый день и час находится под влиянием звезды, которая усиливает или ослабляет действия лекарства. Надо наконец помнить, какая звезда и какой знак зодиака благоприятствуют больному. Лишь когда врач примет все это во внимание, он может прописать безошибочно действующее лекарство. - И вы исцеляете всех больных, приходящих в храм? Жрец отрицательно покачал головой. - Нет, - ответил он, - человеческий ум, вынужденный считаться со всем этим, легко может ошибиться. И что еще хуже: завистливые духи, гении других храмов, ревнуя к своей славе, нередко мешают лекарю и нарушают действие его лекарств. Поэтому конечный результат может быть различен: один больной полностью выздоравливает, другой слегка поправляется, а третий остается в прежнем состоянии. Бывают, впрочем, случаи, что больной заболевает еще сильнее или даже умирает... На то воля богов!.. Рамсес слушал внимательно; но в душе сознавал, что много не понимает. Вспомнив же цель своего прихода в храм, он спросил великого лекаря: - Вы собирались, святые отцы, открыть мне тайну фараоновой казны. Имеет ли к ней отношение то, что я видел? - Никакого, - ответил лекарь, - мы несведущи в государственных делах. Вот приедет святой Пентуэр, - это великий мудрец, он снимет пелену с твоих глаз. Рамсес простился с лекарем, еще с большим нетерпением ожидая того, что должны были ему показать. 2 Храм Хатор встретил Пентуэра с великими почестями. Низшие жрецы вышли ему навстречу на расстояние в полчаса пути, чтобы приветствовать знатного гостя. Из всех чудотворных мест Нижнего Египта приехало много верховных жрецов, святых пророков, сынов божьих, чтобы услышать слова мудрости. Несколькими днями позже прибыли великий жрец Мефрес и пророк Ментесуфис. Пентуэру воздавали почести не только потому, что он был советником военного министра и, несмотря на свой сравнительно молодой возраст, членом верховной коллегии жрецов, но и потому, что он пользовался славой во всем Египте. Боги одарили его сверхчеловеческой памятью, красноречием и, главное, чудесным даром прозорливости. Во всяком деле и предмете он замечал стороны, скрытые от других людей, и умел изложить их понятным для всех образом. Узнав, что Пентуэр будет возглавлять религиозный праздник в храме Хатор, не один номарх и не один высокий сановник фараона завидовал самому скромному жрецу, который услышит его вдохновенное слово. Священнослужители, вышедшие на дорогу приветствовать Пентуэра, были уверены, что высокое духовное лицо прибудет в дворцовой колеснице или в носилках, несомых восемью рабами. Каково же было их удивление, когда они увидели худого аскета с обнаженной головой, в рубище, ехавшего одиноко на ослице и встретившего их с великим смирением. Когда его ввели в храм, он принес жертву богине и тотчас же отправился осмотреть место, где должно было состояться торжество. После этого его больше не видели, но в самом храме и прилегающих к нему дворах началось необычное оживление. Свозили всякую драгоценную утварь, зерно, одежду, согнали несколько сот крестьян и работников. Пентуэр заперся с ними на предназначенном для торжества дворе и занялся приготовлениями. После восьмидневной работы он сообщил верховному жрецу храма Хатор, что все готово. Все это время царевич Рамсес, уединившись в своей келье, предавался молитве и посту. Наконец однажды, в три часа пополудни, к нему явились, шествуя попарно, около десятка жрецов и пригласили его на торжество. В преддверии храма царевича приветствовали старшие жрецы и вместе с ним воскурили благовония перед гигантским изваянием богини Хатор. Потом свернули в боковой коридор, узкий и низкий, в конце которого горел огонь. Воздух здесь был насыщен запахом смолы, варившейся в котле. Неподалеку от котла через отверстие в полу доносились ужасные стоны и проклятия. - Что это значит? - спросил Рамсес у одного из сопровождавших его жрецов. Вопрошаемый ничего не ответил, но лица всех присутствующих выражали волнение и страх. В этот момент великий жрец Мефрес взял в руки большую ложку и, зачерпнув из котла горячую смолу, возгласил: - Так да погибнет всякий, кто выдаст священную тайну! Произнеся это, он вылил смолу в отверстие пола, - из подземелья послышался отчаянный вопль. - Убейте меня, если в сердцах ваших есть хоть капля жалости! - взывал голос под полом. - Да источат твое тело черви! - произнес Ментесуфис, также выливая расплавленную смолу в отверстие. - Собаки! Шакалы! - донеслось из подземелья. - Да сгорит твое сердце, и прах да будет выброшен в пустыню! - произнес следующий жрец, повторяя обряд. - О боги! можно ли столько страдать! - взывали из подземелья. - Пусть дух твой, заклейменный преступлением и позором, блуждает по местам, где живут счастливые люди! - произнес следующий жрец и тоже вылил ложку смолы. - Чтоб вас пожрала земля! Пощадите! Дайте вздохнуть... Когда очередь дошла до Рамсеса, голос в подземелье уже смолк. - Так боги карают предателей! - сказал, обращаясь к царевичу, верховный жрец храма. Рамсес остановился и впился в него гневным взглядом. Казалось, вот-вот он разразится словами возмущения и покинет это сборище палачей. Но он почувствовал страх перед богами и молча двинулся вслед за другими. Теперь гордый наследник престола понял, что есть власть, перед которой склоняются фараоны. Его охватило отчаяние, ему хотелось бежать отсюда, отказаться от трона... Но он молчал и продолжал шествовать, окруженный жрецами, поющими молитвы. "Теперь я знаю, - подумал он, - куда деваются люди, неугодные слугам божьим". Мысль эта, однако, не уменьшила его ужаса. Выйдя из узкого, наполненного дымом коридора, процессия опять очутилась под открытым небом, на возвышении. Внизу находился огромный двор, с трех сторон окруженный вместо стены одноэтажными строениями. От того места, где остановились жрецы, спускались в виде амфитеатров пять широких площадок, по которым можно было прохаживаться вокруг двора и спуститься вниз, во двор. На самом дворе никого не было, но из строений выглядывали какие-то люди. Верховный жрец Мефрес, как старший саном на этом собрании, представил наследнику Пентуэра. После ужасов, совершавшихся в коридоре, лицо аскета странно поразило наследника своею кротостью. Чтобы сказать что-нибудь, он обратился к Пентуэру: - Мне кажется, что я уже где-то встречал тебя, благочестивый отец. - В прошлом году на маневрах под Пи-Баилосом. Я состоял там при достойнейшем Херихоре, - ответил жрец. Звучный, спокойный голос Пентуэра поразил Рамсеса. Ему показалось, что он уже слышал этот голос при каких-то необычайных обстоятельствах... Но где и когда? Жрец произвел на него приятное впечатление. Только бы забыть крики человека, обливаемого кипящей смолой! - Можно начинать, - объявил верховный жрец Мефрес. Пентуэр вышел на площадку перед амфитеатром и хлопнул в ладоши. Из одноэтажного павильона выпорхнула группа танцовщиц и вышли жрецы, неся музыкальные инструменты и небольшую статую богини Хатор. Музыканты шли впереди, за ними - танцовщицы, исполняя священный танец, а позади несли изваяние, окруженное дымом курений. Шествие обошло вокруг всего двора, останавливаясь через каждые несколько шагов и моля божество ниспослать свое благословение, а злых духов - покинуть место, где должно состояться религиозное торжество. Когда процессия вернулась к павильону, Пентуэр вышел вперед. Высшие жрецы окружили его. Их было человек двадцать или тридцать. - С соизволения его святейшества фараона, - начал Пентуэр, - и с согласия высшей жреческой власти мы должны посвятить наследника престола в некоторые подробности жизни египетского государства, известные только божествам, правителям страны и храмам. Я знаю, достойные отцы, что любой из вас лучше объяснил бы молодому царевичу все это, ибо вы преисполнены мудрости, и богиня Мут говорит вашими устами, но так как обязанность эта пала на меня, жалкого ученика, то разрешите мне исполнить ее под вашим высоким руководством и наблюдением. Шепот удовлетворения пронесся по рядам жрецов, которых он почтил этими словами. Пентуэр обратился к наследнику: - Вот уже несколько месяцев, слуга божий Рамсес, как ты, словно заблудившийся путник, что ищет дорогу в пустыне, ищешь ответа на вопрос, почему уменьшились и продолжают уменьшаться доходы святейшего фараона. Ты расспрашивал номархов, и, хотя они все объяснили тебе, как смогли, ответы их не удовлетворили тебя, несмотря на то, что эти вельможи наделены высшей человеческой мудростью. Ты обращался к великим писцам, и они запутались в поставленных тобой вопросах, как птицы в сетях, и не могли выпутаться, ибо ум человека, даже получившего образование в школе писцов, не в силах постигнуть необъятного. Наконец, утомленный бесплодными разъяснениями, ты стал приглядываться к земле номов, их людям и произведениям их рук, но ничего не увидел, ибо есть вещи, о которых люди молчат, как камни, но о которых расскажет тебе даже камень, если на него падет свет богов. Когда, таким образом, тебя обманули все земные умы и силы, ты обратился к богам. Босой, посыпав пеплом голову, ты пришел как кающийся в сей великий храм, где с помощью молитв и лишений очистил тело свое и укрепил дух. Боги, в особенности же могущественная Хатор, услышали твои мольбы и через мои недостойные уста дадут тебе ответ, который ты должен запечатлеть глубоко в своем сердце... "Откуда он знает, - думал, слушая Пентуэра, Рамсес, - что я расспрашивал писцов и номархов? А... ему сказали Мефрес и Ментесуфис... Впрочем, они все знают". - Слушай, - продолжал Пентуэр. - С разрешения присутствующих здесь сановников храма, я открою тебе, чем был Египет четыреста лет назад, в царствование наиболее славной и благочестивой девятнадцатой Фиванской династии, и что он представляет собою теперь. Когда первый фараон той династии, Ра-Мен-Пехути-Рамсес, принял власть над страной, доходы государственной казны, получаемые зерном, скотом, пивом, шкурами, драгоценными и простыми металлами и всевозможными изделиями, составляли сто тридцать тысяч талантов. Если бы существовал народ, который мог бы нам обменять все эти товары на золото, фараон получал бы ежегодно сто тридцать три тысячи мин (*81) золота. А так как один солдат может нести на плечах груз в двадцать шесть мин, то для перенесения этого золота потребовалось бы пять тысяч солдат. Жрецы стали перешептываться между собой с нескрываемым изумлением. А Рамсес даже забыл про человека, замученного в подземелье. - Ныне же, - продолжал Пентуэр, - ежегодный доход царя от всех продуктов наших земель равен всего девяноста восьми тысячам талантов, и полученное за них золото перенесли бы четыре тысячи солдат. - Что государственные доходы значительно сократились, я знаю, - перебил Рамсес, - но почему? - Будь терпелив, слуга божий, - ответил Пентуэр. - Сократились не только доходы царя. При девятнадцатой династии в Египте количество вооруженных людей достигало ста восьмидесяти тысяч. Если бы боги сделали так, чтобы каждый тогдашний солдат превратился в камешек величиной с виноградину... - Это невозможно, - прошептал Рамсес. - Боги все могут, - строго промолвил верховный жрец Мефрес. - Или лучше, если бы каждый солдат положил на землю один камешек, то было бы сто восемьдесят тысяч камешков, и взгляните, достойные отцы, - эти камешки заняли бы вот столько места... - Пентуэр указал на красноватого цвета прямоугольник, лежавший на земле. - В этой фигуре поместились бы камешки, брошенные всеми до единого солдатами времен Рамсеса Первого. В ней девять шагов в длину и около пяти в ширину. Фигура - красноватого цвета, цвета тела египтян, ибо в те времена наши полки состояли только из египтян... Жрецы опять стали перешептываться между собой. Наследник нахмурился: ему показалось, что это сказано в укор ему за то, что он любит чужеземных солдат. - Нынче же, - продолжал Пентуэр, - с большим трудом набралось бы сто двадцать тысяч воинов, и если бы каждый из них бросил на землю камешек, получилась бы вот такая фигура... смотрите, достойнейшие. Рядом с первым лежал второй прямоугольник такой же ширины, но значительно меньшей длины. Он состоял из нескольких полос разного цвета. - В этой фигуре около пяти шагов в ширину, в длину же всего шесть шагов. Государство, таким образом, потеряло огромное количество солдат, треть того, что было у нас раньше. - Государству нужнее мудрость таких, как ты, пророк, чем солдаты, - вставил Мефрес. Пентуэр поклонился в сторону говорившего и продолжал: - В этой новой фигуре, представляющей нынешнюю армию фараона, вы видите, достойнейшие, наряду с красным цветом, означающим коренных египтян, еще три другие полосы: черную, желтую и белую. Они представляют собой наемные войска: эфиопов, азиатов, ливийцев и греков. Всех их около тридцати тысяч, но они стоят Египту столько же, сколько пятьдесят тысяч египтян. - Надо поскорее избавиться от чужеземных полков, - заявил Мефрес, - они дороги, ни к чему не пригодны и учат наш народ безбожию и неповиновению. Уже сейчас многие египтяне не падают ниц перед жрецами... Мало того, некоторые дошли до того, что грабят храмы и гробницы... Поэтому - долой наемников! - с жаром повторил Мефрес. - Стране они причиняют только вред, а соседи подозревают нас во враждебных замыслах... - Долой наемников! Разогнать мятежных язычников! - поддержали жрецы. - Когда пройдут годы и ты, Рамсес, вступишь на престол, - продолжал Мефрес, - ты выполнишь этот святой долг по отношению к государству и богам. - Выполни это!.. Освободи народ свой от неверных! - взывали жрецы. Рамсес склонил голову и молчал. Вся кровь прихлынула у него к сердцу: ему казалось, что земля уходит из-под ног. Разогнать лучшую часть его войска? Ему, который хотел бы удвоить армию, а храбрых наемных полков иметь вчетверо больше. "Они безжалостны ко мне!" - подумал он. - Говори же, посланец неба! - обратился к Пентуэру Мефрес. - Я назову вам, святые мужи, - продолжал Пентуэр, - два бедствия, от которых страдает Египет: сократились доходы фараона и уменьшилась его армия. - Что там армия!.. - пробурчал верховный жрец, пренебрежительно махнув рукой. - А теперь, милостью богов и с вашего соизволения, я покажу вам, почему так случилось и почему это будет продолжаться и впредь. Наследник поднял голову и посмотрел на говорившего. Он давно уже позабыл о человеке, которого истязали в подземелье. Пентуэр сделал несколько шагов вдоль амфитеатра. За ним последовали и высокие духовные мужи. - Вы видите эту длинную узкую полосу земли, заканчивающуюся широким треугольником? По обеим сторонам полосы лежат известняки, песчаники и граниты, а за ними тянутся пески. Посредине течет струя, которая в треугольнике разветвляется на несколько рукавов. - Это Нил! Это Египет! - закричали жрецы. - Посмотрите, - воскликнул Мефрес, - вот я обнажаю руку: вы видите эти две синие жилы, идущие от локтя к ладони? Разве это не Нил с его каналами, который начинается против Алебастровых гор (*82) и тянется вплоть до Фаюма? Теперь посмотрите на тыльную часть моей кисти: здесь столько жил, на сколько рукавов разветвляется эта священная река за Мемфисом. А мои пальцы - не напоминают ли они число рукавов Нила, которые впадают в море? - Великая истина! - восклицали жрецы, осматривая свои руки. - Так вот я говорю вам, - продолжал с воодушевлением верховный жрец. - Египет - это след руки Осириса. На эту землю великий бог возложил свою руку: в Фивы упирался его божественный локоть, пальцы касались моря, а Нил - это его жилы. Нужно ли удивляться, что мы называем нашу страну благословенной. - Несомненно, - шептали жрецы, - Египет - это явный отпечаток руки Осириса. - А разве, - вмешался наследник, - у Осириса семь пальцев на руке? Ведь Нил впадает в море семью рукавами. Последовало молчание. Его прервал Мефрес, обратившийся к Рамсесу с благодушной иронией. - Неужели ты думаешь, юноша, - сказал он, - что у Осириса не могло быть семи пальцев, если б он того пожелал? - Разумеется, - поддакнули жрецы. - Продолжай, славный Пентуэр, - вмешался Ментесуфис. - Вы правы, святые мужи, - продолжал Пентуэр, - эта струя со своими разветвлениями представляет собою образ Нила, узкая полоса травы, окруженная камнями и песком, - это Верхний Египет, а треугольник, пересеченный жилками воды, - подобие Нижнего Египта, обширной и самой богатой части государства. Так вот, в начале царствования девятнадцатой династии весь Египет, от Нильских порогов до моря, насчитывал пятьсот тысяч мер земли. И на каждой мере земли жило до шестнадцати человек: мужчин, женщин и детей. Но в течение четырехсот последующих лет почти с каждым поколением у Египта убывала часть плодородной земли. Оратор подал знак. Десятка полтора молодых жрецов выбежали из строения и стали засыпать песком отдельные участки травы. - С каждым поколением, - продолжал жрец, - убывала плодородная земля, и узкая ее полоса суживалась еще больше. Сейчас, - тут оратор повысил голос, - наша страна вместо пятисот тысяч мер пользуется только четырьмястами тысячами мер... Другими словами, за время царствования двух династий Египет лишился земли, которая прокармливала около двух миллионов человек! Среди присутствующих снова поднялся ропот изумления и ужаса. - А известно ли тебе, раб божий Рамсес, куда девались эти поля, на которых когда-то росла пшеница и ячмень или паслись стада? Ты знаешь, конечно, что их засыпало песком пустыни. Но говорили ли тебе, почему это случилось? Потому что не стало хватать крестьян, которые в прежние времена с помощью ведра и плуга с рассвета до ночи боролись с пустыней. А знаешь ли, почему не стало хватать этих божьих работников? Куда они девались? Что выгнало их из страны? Причиною были войны за пределами Египта, наши войска побеждали врагов, наши фараоны увековечивали свои славные имена даже на берегах Евфрата, а наши крестьяне, как вьючный скот, несли за ними довольствие, воду и другие тяжести и мерли тысячами в пути. И вот в отмщение за кости, развеянные по восточной пустыне, западные пески пожрали наши земли, и теперь потребуется невероятный труд многих поколений, чтобы снова извлечь из песчаной могилы египетский чернозем. - Слушайте, слушайте! - восклицал Мефрес. - Некий бог говорит устами этого человека. Да, наши победоносные войны были могилой Египта. Рамсес не мог собраться с мыслями: ему казалось, что эти горы песку обрушились на его голову. - Я сказал, - продолжал Пентуэр, - что необходим огромный труд, чтобы откопать Египет и вернуть ему прежнее богатство, которое поглотили войны. Но в силах ли мы это выполнить? Он сделал еще несколько шагов вдоль амфитеатра, за ним последовали взволнованные слушатели. С тех пор как существовал Египет, никто еще так ясно не изображал бедствия страны, хотя все о них знали. - В эпоху девятнадцатой династии в Египте было восемь миллионов населения. Если бы тогда каждый человек - женщина, старик и ребенок - бросил на эту площадку по зерну фасоли, эти зерна составили бы вот такую фигуру... Он указал рукою на то место двора, где в два ряда, друг подле друга, лежало восемь больших квадратов, выложенных из красной фасоли. - В этой фигуре шестьдесят шагов длины и тридцать ширины, и, как видите, благочестивые отцы, она сложена из одинаковых зерен, чтобы показать, что все тогдашнее население состояло из коренных египтян. А нынче - смотрите! Он прошел дальше и указал на другую группу квадратов разного цвета. - А вот эта фигура имеет те же тридцать шагов в ширину, но в длину только сорок пять? Почему же? Да потому, что в ней лишь шесть квадратов, ибо в нынешнем Египте уже не восемь, а только шесть миллионов жителей. Примите также во внимание, что, в то время как предыдущая фигура состояла исключительно из красной фасоли, в этой последней имеются части сплошь из черных, желтых и белых зерен, ибо как в нашей армии, так и в народе теперь много чужеземцев: черные эфиопы, желтые сирийцы и финикияне, белые греки и ливийцы... Ему не дали договорить. Слушавшие его жрецы стали обнимать его, у Мефреса текли из глаз слезы. - Не бывало еще подобного пророка! - раздавались возгласы. - Уму непостижимо, когда он мог произвести эти вычисления! - воскликнул лучший математик храма Хатор. - Отцы, - заявил Пентуэр, - не переоценивайте моих заслуг! В наших храмах в былые годы всегда таким образом изображали государственное хозяйство. Я только воскресил здесь то, о чем позабыли последующие поколения. - Но подсчеты? - спросил математик. - Подсчеты ведутся все время, во всех номах и храмах, - ответил Пентуэр, - а общие итоги хранятся в царском дворце. - А фигуры? - не унимался математик. - Фигуры - это те же поля, и наши землемеры чертят их еще в школе. - Неизвестно, чему больше удивляться в этом человеке: его уму или скромности! - говорил Мефрес. - О, не забыли нас боги, если есть у нас такой... Тут дозорный на башне храма призвал присутствующих к молитве. - Вечером я зако