сьма Ты говоришь, друг мой, что господь бог - лучший из драматургов, ибо всегда придумывает самые неожиданные развязки. Ты прав, и в подтверждение я расскажу тебе нижеследующую историю. Письмо Яся довольно долго провалялось в шкафчике с неоплаченной корреспонденцией, хотя было очень и очень срочным. На почту приходило много дам, для которых только и удовольствия на свете, что утолять печали страждущего человечества, и любая из них до того благочестива, что после смерти прямо с катафалка первого разряда попадает в собственный замок в царствии небесном. Но ни одна из них не удосужилась взглянуть на бедное письмецо, которое так и вопило: "Отправьте меня в Вольку!" Приходили панны, прелестные, как цветы, и такие добрые, невинные, милосердные и вообще столь совершенные, что при их появлении голодные почтовые чиновники забывали о работе, а почтальоны и письмоносцы осеняли себя крестным знамением, как перед чудотворными иконами... Но ни одна из них не заинтересовалась письмецом. Приходили туда господа, старые и молодые, в шубах и в пальто, в мелких и глубоких калошах. На одном были очки в золотой оправе, у другого трость с набалдашником из слоновой кости, третий угощал знакомых дорогими сигарами, у четвертого был каменный дом, а у пятого - самое доброе сердце на свете. Многие из них состояли членами благотворительного общества либо общества поощрения изящных искусств. Многие пеклись о паралитиках. Но никому из них не пришло в голову позаботиться о письме Яся, так давно лежавшем в шкафчике. Наконец и оно привлекло к себе внимание. Через почтовый двор ежедневно проходил худой лысый старик в длинном синем плаще. Это был злой и хитрый старик!.. Скольких богачей, некогда разъезжавших в экипажах, он пустил по миру; скольких купцов засадил в Лешно; сколько вдов и сирот погубил; скольким юнцам испортил карьеру, взимая с них огромные проценты, - мы об этом узнаем только в день Страшного суда. За свою долгую жизнь старичок отправил немало доплатных писем, поэтому, опасаясь, не забыл ли он в нужном случае наклеить марку и не задержала ли почта письмо, частенько заглядывал в шкафчик неоплаченной корреспонденции. И вот при одной из таких проверок он прочитал адрес: "В собственные руки уважаемого и дорогого пана Анзельма. В Вольке, пусть дойдет быстрей". Старик даже затрясся от гнева и, стукнув тростью о камень, проворчал: - Вот еще осел выискался!.. Хочет, чтобы письмо быстрей дошло, а марку не наклеивает!.. С этими словами он быстро зашагал к воротам; здесь он вдруг остановился и пробормотал: - Так ему и надо, пусть будет осмотрительней... Однако, не дойдя до конца Ново-Сенаторской улицы, старик снова остановился и, словно с кем-то споря, сердито сказал: - Еще что за новости?.. Я... я чтоб покупал марки для каких-то голодранцев... Черта с два тебе это удастся! Напрасно, однако, он увиливал, напрасно бранился и пытался идти вперед. Могучая десница божья ухватила его за загривок и от самой Театральной площади заставила повернуть в сторону почты. Но ростовщик все еще не сдавался и плаксивым голосом пытался убедить себя: - Наверно, и почта уже закрыта... Так и будут они там сидеть ради дурацкого письма! И какого черта дался мне тот каналья?.. И разве не мог бы то же самое сделать какой-нибудь богатый человек?.. Жалуясь и кряхтя, он все-таки шел назад и уже подходил к окошку, где продавали марки. Ах! как же трудно ему было найти мешочек с деньгами, как тряслись у него руки, как невыносимо жалко было платить гривенник!.. И все-таки он не мог не заплатить, и письмо ушло. Чудесные дела творишь ты, о господи, если, минуя столько благородных и изысканных особ, ты избрал исполнителем сиротской воли ростовщика в потертом и заляпанном грязью плаще! Но казалось, какое-то проклятие тяготеет над бедным письмецом. Отправили его из Варшавы, а оно попало не на ту станцию, снова вернулось и только после рождества было доставлено по назначению. Как раз в день святого Стефана, часов около десяти вечера, когда дети уже спали, пани читала новый роман, а пан Анзельм раздумывал, какие распоряжения отдать на завтра, в низкую его комнатку вошел Млынкевич, только что вернувшийся из местечка. - Ну что, привез газеты? - спросил пан Анзельм. - Привез, привез, и еще какое-то письмо, - ответил управляющий и положил на стол объемистый пакет. Шляхтич прежде всего взял в руки письмо и, прочитав адрес, расхохотался. - Ишь какой остряк нашелся! - воскликнул он. - А может быть, это наш Ясь? - заметил вполголоса управляющий. - Наверное, он!.. Похоже на его почерк, - проговорил шляхтич, быстро распечатывая конверт. А потом начал читать вслух: - "Дорогой пан! Мама хотела сама Вам написать, но она уже умерла..." - Какое несчастье! - пробормотал пан Анзельм. Он высморкался, быстро заморгал веками и приглушенным голосом продолжал: - "Под конец стало нам так худо, просто страх!.. А мама перед смертью все время вспоминала Вас. Теперь я у пана Кароля, он меня взял из милости. Мне здесь хорошо, но тоскливо, потому что не с кем слова сказать, хотя пить и есть дают вволю. Сначала я жил с мальчиками, но потом отвели мне отдельную комнатку, и к столу не всегда зовут, и мне очень грустно. С каникул мальчики стали учить меня, но все больше ругают и бьют по рукам, а ничего не объясняют. У них есть ружье и велосипед, но мне их даже тронуть не дают, а мне все равно, потому что лучше было бы учиться у кого-нибудь постарше. Мне только очень жалко, что они и их мама наговорили пану Каролю, что я лентяй и лодырь. Пан Кароль рассердился за это и оставил меня дома, хотя все уехали в деревню, и мне даже плакать хочется... Мой дорогой пан, не сердитесь на меня за такой гадкий почерк, но это не от лени и неаккуратности, а потому, что плохое перо... Мой дорогой пан, что мне с собой делать, если я остался один на свете? Нужно бы мне пойти работать, но я не смею сказать об этом пану Каролю, потому что он всегда как будто больной и все за голову хватается. Может быть, я там, в деревне, могу пригодиться, пускай уж и без ученья, только бы отсюда уйти. Целую руки и ноги у пана и пани, целую также Антосю, и Юзека, и Маню, и Казю; пану Млынкевичу кланяюсь и Войцеху, если он с вами, и напишите мне, как вы поживаете и все ли здоровы?" Следовала подпись - имя, фамилия, а также обратный адрес. Окончив читать, шляхтич подошел к Млынкевичу и спросил одним только словом: - Ну?! - Воля ваша, - с поклоном ответил седовласый слуга. - Парню там, должно быть, чертовски плохо... - Выручим его!.. - сказал словно про себя пан Анзельм и в раздумье принялся большими шагами ходить по комнате. - Потребуется рублей пятьсот... - прошептал он. - Мальчика нужно привезти сюда и после каникул отдать в школу. - Большие деньги! - буркнул управляющий. - Есть у нас ведь немного зерна для продажи? - спросил пан Анзельм. - О! Зерно есть, да покупателя-то найти нелегко, и еще при таком срочном случае... к тому же и Юзека пора бы в школу... - Тупой малый! - ответил шляхтич. - Он и за два года не подготовится. Снова наступило молчание, которое нарушил управляющий. - Если пожелаете, то деньги найдутся. Ведь неделю назад пан Адам за нашу упряжку давал аккурат пятьсот рублей с чем-то... На пана Анзельма как будто вылили ушат холодной воды. С минуту он еще колебался, наконец сказал совсем уже другим тоном: - Идите спать, Млынкевич. Проводив управляющего, он задумался: "Как мне ни жаль мальчика... эх! Ничего не поделаешь, и у меня есть обязанности... Правда, уже три месяца, как мы взяли в дом учителя для Юзека, мог бы и Ясь вместе с ним подучиться... но школа - нет, это трудное дело... Жаль мальчика!.." По правде говоря, пан Анзельм стыдился признаться даже себе самому, что ему не хотелось бы расстаться с парой упряжных - напоминанием о лучших временах. Долгов у него теперь не было, но для того, чтобы дать образование Ясю, пришлось бы несколько лет ограничивать себя в расходах. Нынешний год был исключительно удачным, пан Анзельм даже позволил себе купить жнейку, но разве всегда так будет?.. С другой стороны, пан Анзельм знал, что Ясь - ребенок с богатыми задатками, и опасался, что в дурных руках мальчик загубит свои способности. - Жаль мальчика! - взволнованно шептал он. - Но ведь и передо мной обязанности, и нелегкие... - Одолеешь их! - прозвучал чей-то голос. - Надеюсь! - ответил шляхтич. - Но ведь надо облегчить положение собственной семьи. Воспитание мальчика обойдется в несколько тысяч рублей, так лучше ведь отложить деньги для своих. - А что ты сделаешь для страны? - шепнул голос. Оторопевший шляхтич остановился посреди комнаты и, словно желая отогнать преследующие его мысли, осмотрелся вокруг. Тут взгляд его упал на три старинные портрета. На одном из них был изображен какой-то рыцарь в броне, на другом - старец, на третьем - почтенная матрона. И вот произошла неслыханная вещь. Портреты ожили и заговорили. - Я выигрывал битвы, а в последней из них сложил голову... - сказал рыцарь. - Я основала больницу и школу, в которой училось несколько поколений... - молвила матрона. - Я построил город и несколько деревень... - отозвался старец. - А вы что сделали?.. - спросил голос. - Твой отец, гоняясь за графским титулом, промотал в немецких трактирах почти все состояние, а ты - ты растерял и последнее!.. Капли пота выступили на лбу пана Анзельма. Он отвернулся от портретов и хотел сесть за письменный стол в старое железное кресло, обтянутое кожей. Вдруг он отступил - теперь, первый раз в жизни, ему пришло на ум, что он недостоин сидеть в кресле, которое когда-то занимали знаменитые граждане страны и благочестивые матроны. Тем временем портреты снова заговорили. - Мой дом был пристанищем для инвалидов... - прошептал воин. - За моим столом кормились сироты... - сказала матрона. - В плохие времена я спас несколько тысяч человек от голодной смерти и сохранил для страны немало ремесленников, - промолвил старец. - Твой отец воспитал на пользу обществу нескольких жокеев и псарей... а ты - кучера и повара, который обокрал тебя, - добавил голос. - Жокеев и псарей... кучера и повара!.. - с горечью повторил пан Анзельм. - Какой жалкий итог!.. Стоило для этого проматывать имение, гордиться родом героев и государственных деятелей, носить старинное имя и звание члена передового сословия?.. Однако же я был не хуже других, - прошептал шляхтич, словно оправдываясь перед предками, которые сейчас смотрели на него мертвыми глазами. В самом деле! Другие даже порядочных псарей не смогли воспитать!.. Мысли его снова обратились к сироте. - Хорошо, - сказал он. - Ну, продам я упряжных коней, ограничу свои потребности до крайности, смешаюсь с низшим сословием, но кто поручится, что весь мой труд не пропадет даром, что мальчик не умрет или не собьется с пути? - Выполняй то, что тебе предназначено, а об остальном не думай!.. - произнес голос. И шляхтич перестал колебаться. Он твердо решился увеличить свою семью еще на одного человека, зная, что именно с ним будут связаны наибольшие расходы. Сделал он это без фальшивого энтузиазма, в полном присутствии духа, чувствуя, что оплачивает долг, который оставался за ним с более счастливых времен. Если не будет ему с Ясем удачи, - его ждут разочарование, насмешки людей и, кто знает, быть может, даже упреки со стороны собственных детей. Ну, а если будет?.. Был это большой риск, но не он первый рисковал. Его прадед немало раз ставил на карту свою жизнь, и хотя в конце концов проиграл, зато сохранил свое доброе имя. Да и его отец, - что ж, он тоже поставил однажды на карту... две деревни! Пробило три часа, когда пан Анзельм со спокойной совестью сел в железное кресло, которое некогда занимали воины, знаменитые граждане и благочестивые матроны, и принялся писать письмо. Он чувствовал, что ни в чем не уступает своим предкам, хотя приносит в жертву только последнюю пару упряжных! Около четырех часов утра вошел Млынкевич. - Отошлите это письмо и коней пану Адаму, - распорядился шляхтич. - Воля ваша! - заметил управляющий. А потом спросил: - Значит, желаете ехать в Варшаву? - Послезавтра! - ответил пан Анзельм. Управляющий покачал головой и вышел. Когда шляхтич снова остался один, он смело посмотрел на портреты предков. Теперь и он тоже пожертвовал на общее благо часть своих скромных достатков, и он тоже приведет в свой дом сироту, чтобы воспитать для общества достойного гражданина. XI Покинутый Убежав от мастера, Ясь опомнился только на Театральной площади. Свежий воздух отрезвил его, усталость вынудила замедлить шаг. Он поглядел вокруг и увидел людей - задумавшихся, мирно беседующих, улыбающихся, - которые шли по своим делам, не выражая намерения схватить его и заковать в кандалы. Ему стало как-то легче и спокойней. Он чувствовал, что здесь, на виду у толпы таких вежливых, красивых и хорошо одетых людей, мастер не посмел бы его бить и называть вором. Да пусть бы и попробовал!.. Ясю вспомнилось, как однажды живодер преследовал собаку и прохожие ее спасли. Неужели эти прохожие с меньшим сочувствием отнеслись бы к нему?.. В Саксонском саду он совсем осмелел. Ну, кто вздумает его здесь ловить?.. Разве что этот седой и румяный господин с такими честными, голубыми глазами?.. Или та дама в бархатной накидке, чье прелестное лицо так и дышит добротой?.. Или, может быть, эти маленькие мальчики, которые смотрят на него так, словно приглашают поиграть вместе?.. Непохоже, чтобы кто-нибудь захотел его обидеть здесь - под ясным небом, среди покрытых инеем деревьев, вечно погруженных в раздумье памятников, и людей, по крайней мере с виду счастливых!.. Прогулявшись несколько раз по саду, Ясь вышел затем за железные ворота. Настроение у него изменилось. По мере того как он удалялся от богатых кварталов города, он все больше встречал людей в скромной, даже нищенской одежде. Лица у них были бледные и печальные, взгляд угрюмый. Яся стал одолевать голод и одновременно новый приступ какого-то страха. Ему чудилось, что каждый прохожий смотрит на него подозрительно и сердито, а многие оглядываются и указывают на него пальцем. Его опасения, в действительности неосновательные, сменились жгучей тревогой, паническим ужасом, отчаянием. Он прибавил шагу; сердце его усиленно колотилось, он уже не различал очертания предметов, а инстинкт подсказывал ему, что надо бежать. К счастью, последние проблески сознания сдерживали его; он шел медленно, как автомат, толкая людей и натыкаясь на стены домов. - Глядите! - воскликнула какая-то женщина. - Парень, должно быть, пьян или ослеп... А Ясю, когда он слышал это, казалось, что кто-то сдавил ему горло; но он все-таки не прибавил шагу и спустя несколько минут очутился на менее людной улице. В воротах одного из домов он увидел худенькую девушку с ведром, полным воды, и сказал: - Пить!.. Девушка дала ему попить и с улыбкой что-то ответила, но он ее не понял. Когда она отошла, Ясь задумчиво поднял голову и увидел дощечку с надписью: Приют Это был дом для бедных детей, но не для таких бедняков, как он. Ясь знал об этом; скрепя сердце он отвернулся и побрел дальше. Куда?.. На Варецкой площади он остановился перед огромной больницей. Здесь находили убежище те, над которыми тяготела рука смерти. Но над Ясем тяготела лишь его сиротская доля и обвинение в краже, поэтому он опустил голову и пошел дальше. Резкий встречный ветер заставил мальчика свернуть налево, и он очутился в пустынном и тихом переулке. Он утратил нить своих мыслей, власть над собой и стал подобен листу, который порывами ветра бросает из стороны в сторону. В районе Нового Свята его заставил очнуться непривычный шум: какие-то люди гурьбой шли за двумя молодчиками, которые вели под руки жалкого оборвыша. - Что случилось? - спросил Ясь, не ожидая ответа. - Пьяного ведут в участок, - сказал кто-то из толпы. Мальчик подумал: бедные дети находят пристанище в приютах, больные в больницах, пьяные в участках... Но какое же уготовано место ему - несчастнейшему из всех детей на свете... Разве что тюрьма! Ясь очень устал: ноги у него дрожали, колени подгибались, руки больно ломило. Его тошнило от голода, клонило ко сну, тянуло отдохнуть хоть минутку, но где же? Места в приютах, больницах и участках были заняты другими, а идти в тюрьму он не хотел. И вот, уже в каком-то помрачении ума, боясь остановиться хоть на минуту, то и дело спотыкаясь на выбоинах тротуара, осиротелый ребенок обратил свой взор к мостовой, по которой вереницей неслись санки и экипажи, - и в свои всего-навсего одиннадцать лет внезапно подумал о самоубийстве. Тотчас он представил себе, как больно топчут его конские копыта, услышал глухой хруст собственных костей, но не испугался: так человек, мучаясь от зубной боли, скорей с облегчением, чем со страхом, думает о предстоящей операции. Экипажи и санки роились перед его глазами, как мухи в летний день. Ясь остановился. Какой-то прохожий мимоходом оттолкнул его на край тротуара, другой - с края на мостовую. Издалека быстро приближались большие сани, запряженные четверкой лошадей. Мальчик шагнул вперед, машинально повернул голову - и увидел над собой гигантскую фигуру Христа, который, склонившись к Ясю, протягивал руку, словно говоря: "Что ты делаешь?.." У ног страдальца, который так любил детей, Ясь заметил открытую дверь; он повернул от мостовой и вошел в подземную часть костела. Обитель мертвых дала приют измученному ребенку. Миновав узкий коридор, Ясь очутился в подвале: выискав там самый темный уголок, он присел на подножку поломанного катафалка и прислонился головой к стене. В подземелье находилось несколько гробов с покойниками разного пола и возраста. Рядом лежала какая-то женщина, чуть подальше - маленькая девочка. "Мать и Антося..." - подумал Ясь, но тут же отогнал эту мысль. Воспоминания тяготили его, у него не было теперь ни сил, ни желания предаваться им, он наслаждался тем, что сидит, что ему тепло. Вскоре он заснул. Проснувшись, Ясь нащупал пальцами лежавшей на подоле пальто руки какой-то маленький предмет - плоский и круглый. Кровь бросилась ему в лицо при мысли, что это может быть монетка. Действительно, оторвав подкладку от грубого сукна, он нашел пять грошей, которые бог знает с каких пор лежали там, чтобы объявиться именно тогда, когда он больше всего в них нуждался. На дворе уже смеркалось. Ясь купил три сайки, съел их, запил водой из крана и снова отправился в странствия. Передышка приободрила его. Он выспался, поел и теперь, чтобы развлечься, принялся рассматривать витрины магазинов. В одной он увидел красивые платья, в других - ювелирные изделия, фрукты, игрушки... Дольше всего он задержался перед магазином колониальных товаров, где за стеклом витрины сидел фарфоровый китаец, кивавший головой и высовывавший язык. Фигурка эта понравилась Ясю, и его заинтересовало: какой механизм запрятан там внутри? Вдруг он услышал смех... - Хе-хе-хе! Позади Яся стоял худой, изможденный рабочий; уставившись безумными глазами в лицо китайца, он смеялся, но так странно и так страшно, что Ясь кинулся прочь от окна. "Почему эта игрушка понравилась только ему и мне? - думал мальчик. - Почему он такой жалкий, а смех его так ужасен? Что он ел сегодня? Тоже только сайки?.. Где он будет спать?.. О, боже! А я?" И снова начались бесцельные скитания. Мало-помалу закрылись магазины, движение на улицах замирало, фонари гасли. Иногда, пройдя несколько кварталов, можно было услышать только торопливые шаги одинокого прохожего да протяжные зевки сторожа. Стук извозчичьих дрожек долетал совсем издалека. Наконец все затихло. На далекой башне часы пробили один раз, на всей улице светилось только два окна. - Что же делать? - шептал Ясь. - Что же делать?.. Он поглядел на небо; с одной его стороны еще сверкали звезды, а другая покрылась густыми тучами. Неужели это те самые звезды, которые он когда-то видел?.. Ночь в большом и шумном городе возбуждает особого рода страх. Ясь так сильно поддался этому страху, что не смел сдвинуться с места; собственные шаги пугали его. Он прислонился к столбу газового фонаря и, заломив ручонки, простонал: - Я один!.. Он преувеличивал: в тот же самый момент до него донесся какой-то шорох. Шорох этот становился все слышнее, иногда почему-то затихал... Ясь напряг зрение и увидел собаку, бежавшую по мостовой. Следом за этой собакой, искавшей еды в ночном мраке, Ясь прошел еще несколько улиц. Было совершенно темно, и мальчика клонило ко сну. Его страдания, физические и моральные, достигли наивысшей точки; страшнее всего было чувство полнейшего одиночества. Ясь знал, что он одинок, и более того - что на всем свете, наверно, нет еще другого столь же несчастного существа. Но он ошибся и на этот раз. Пройдя еще несколько шагов, он различил в мерцающем свете фонаря тень, прислонившуюся к каменной стене. Он осторожно приблизился и увидел женщину, сидевшую на ступеньках у входа в магазин. - Кто здесь? - спросил Ясь. - Это я, с ребенком!.. - испуганно ответила женщина. - Я не собираюсь делать ничего дурного... - Ночуете здесь? - Да... отдыхаем. До дому далеко. Ясь сел рядом с ней. - Вы из этого дома? - спросила теперь женщина. - Нет, - тихим голосом сказал смущенный Ясь. - Вы, может быть, опоздали на поезд?.. Мальчик промолчал. - Тепло сегодня, - сказала женщина, а потом оперлась головой о стену и закрыла глаза. Ребенок спал. Ясь прикоснулся к его голой ручке и вздрогнул. Она была сморщенная и холодная, как тот птенец, который когда-то по его вине лишился жизни. Тотчас ему пришло в голову, что бог наказал его за смерть птички. Он вспомнил прекрасное, круглое гнездышко и невольно сравнил его с этим жалким гнездом из тряпок, на которых лежал человеческий птенец. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вскоре на одной из улиц города милосердный сон, врачеватель страждущих, убаюкал трех бездомных бедняков, прикорнувших на грязных, обледенелых ступеньках. И у Него также нет над головой крыши, У Того, кто собой заполняет бесконечность... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Действие происходит на следующий день в полдень. Близ Вислы, среди лепящихся друг к другу деревянных домов, на большом дворе мы видим две фигуры: некой пани Вероники и некоего Антека. По заверениям пани Вероники, бог создал ее светской дамой, но злой рок низверг с высоты салонов до скромного положения мусорщицы. В соответствии с ее нынешним званием, пятидесятилетняя Вероника таскала на спине мешок из грубой холстины, а рука ее опиралась на деревянную кочергу с изогнутой железкой на конце, представлявшей собой крючок в форме семерки. Добавим к этому высокий рост при сутулой фигуре, лицо, запечатлевшее следы борьбы с превратностями судьбы, несколько прядей седеющих волос, наряд, от разрушительного действия времени превратившийся в лохмотья, и мы получим точный портрет дамы, которая в настоящий момент выкрикивает во дворе звонким сопрано, напоминающим итальянскую оперу: - Костьи!.. костьи покупаю!.. Антек, который стоит шагах в пятнадцати от нее, - это молодой человек неопределенных лет - так между шестью и двадцатью. Он является обладателем побывавшего в употреблении военного мундира, которому можно поставить в упрек лишнее количество дыр в местах, свободных от пятен, а также отсутствие пуговиц, воротника и одной полы. Его голову изящно украшает фантастическая гарибальдийская шляпа, левую ногу - башмак, правую - высокий сапог. Кроме того, Антек очень мал ростом, худ, лицо у него желтоватое, волосы редкие, нос как вишня и репутация законченного негодяя. Когда-то он был на добром пути и разносил по домам газеты; однако, с тех пор как он продал несколько экземпляров в свою пользу, выбросив остальные в сточную канаву, литература лишилась в его лице полезного деятеля. Вот уже несколько часов, как любезный Антек скучал: во-первых, у него что-то "свербило внутрях", а во-вторых - недоставало приятного общества. Поскольку рослая мусорщица обладала некоторой притягательностью, Антек подошел к ней и затянул плаксивым голосом: - Моя пани!.. Моя золотая пани!.. Издавая эти жалобные стоны, он держал руки в дырках, выполняющих роль карманов, и терся плечом о бедро нашей светской дамы. - Чего тебе надо, оборвыш? - добродушно спросила дама. - И говори в левое ухо, потому что на правое я не слышу! Когда она нагнулась, Антек заорал во всю глотку: - Дайте же мне табачку!.. Моя пани, золотом одетая! - А зачем тебе табак?.. - А затем, моя пани, что я как посмотрю на "семерку", так у меня начинает щипать в носу, а чихнуть не могу! - крикнул парень и еще развязнее прижался к ее бедру. От такой дерзости пани Вероника вскипела гневом и, взмахнув крючком, воскликнула: - Чтобы тебя переехали! Чтоб тебе сдохнуть, мерзавец!.. Вешалка для шляпы! - Иги-и! - пронзительно взвизгнул сорванец, отступая в сторону и не вынимая рук из карманов. - У тебя от "семерки" в носу щиплет? - негодовала дама. - Да валяйся ты сам в мусорной куче, я бы тебя не подобрала, рвань ты этакая!.. - Ишь какая барыня!.. - заметил парень, презрительно сплюнув сквозь зубы. Увидев это, дама крикнула в величайшем гневе: - О, боже милосредный! Да разве есть справедливость на этом свете, если этакий отброс задирает честных людей на улице да еще плюется!.. Погоди, я еще увижу, как тебя в Старом Мясте клеймом припечатают, если только раньше собаки не сожрут... Оскорбленная дама, отругиваясь, направилась к помойке. Антек же, увидев глыбу песчаника, сел на нее и принялся точить нож с выражением такого равнодушия и скуки, какому могли бы позавидовать самые высокородные господа. В этот момент во двор вошел Ясь. Боязливо поглядев вокруг и заметив мусорщицу, он подошел к ней и тихим голосом сказал несколько слов. - А ну-ка, убирайся отсюда!.. - рявкнула все еще взволнованная дама, накинувшись на сироту. - Я тебе такого задам табака, что башка у тебя отлетит прочь, даже "Полицейская газета" не сыщет!.. Перепуганный Ясь пустился наутек; видя это, Антек крикнул: - Эй ты... балда!.. Поди сюда! Ясь неуверенным шагом приблизился к уличному мальчишке и остановился на некотором расстоянии. - Чего тебе надо от этой побирушки, которая приходится родней всем мусорным ямам в Варшаве? - спросил его Антек. - Я хотел узнать, нет ли у нее для меня какой-нибудь работы, - поколебавшись, ответил Ясь. - А откуда ты взялся? - допытывался Антек, подозрительно оглядывая довольно приличное платье Яся. - Из города. Ответ, видимо, удовлетворил мальчишку, так как он продолжал допрос: - Зачем тебе работа? - Мне хочется есть. - Фью! Фью! - свистнул шалопай, а потом добавил: - Если бы ты продал свой лапсердак, так нам бы обоим хватило еды на неделю. - Лучше бы работать, - прошептал Ясь. Антек сунул нож в карман и задумался. - Может, ко мне пойдешь на службу? - вдруг сказал Антек, пронзительно глядя на Яся. При этом он задрал голову вверх, так как был ниже Яся. - А что же ты за птица? - спросил удивленный Ясь, улыбнувшись, хотя ему хотелось плакать. Вопрос этот, видимо, задел бродягу; почесав место, где положено быть воротничку, он с достоинством заметил: - А ты знаешь, слюнтяй, что через мои руки прошло уже с десяток таких дураков, как ты? Ты что думаешь?.. Наймись ко мне и получишь еду и такое место для спанья, что в трескучий мороз вспотеешь! - Хм! Попробую... - сказал Ясь после недолгого размышления. - Ну что ж, ударим по рукам! - воскликнул Антек и, изо всей силы хлопнув Яся по ладони, добавил: - Иди за мной и тогда узнаешь, что я за птица!.. Они вышли вдвоем и, миновав несколько незастроенных уличек, добрались до землянки, окруженной полуразрушенным забором. Здесь Антек велел Ясю подождать, а сам вошел во двор. Во дворе стояла тележка, высилась изрядная куча песку, а рядом с ней, как солдат на часах, прогуливался коренастый рыжеволосый мужчина в полушубке, с выражением философического спокойствия на лице, впрочем, не отличавшемся одухотворенностью. Антек ступал неслышно, как волк, имея, видимо, основания опасаться этого крепко сложенного мужчины. Не слишком отдалившись от калитки, он остановился и крикнул: - Пан Мартин!.. Бонжюр!.. Детина медленно повернулся, внимательно поглядел на мальчишку и, сдвинув шапку с затылка на лоб, ответил: - Проходи стороной!.. - А что, не вернул вам Валек мешочки, ворюга этакий? - спросил Антек. - Ты сам вор! Ты ему эти мешки продал за рюмку водки, хотя они были не твои. Ответ этот немного успокоил мальчика, и он осторожно стал выходить на середину двора, говоря: - Врет, как собака!.. Разрази меня матерь божия... Сам у меня мешки вырвал, да еще так в глаз стукнул, что пришлось идти к доктору... Чтоб мне провалиться! По слабости умственного развития пан Мартин не мог решить, верить этой странной истории или нет. Тем временем Антек подошел к куче песка и, ткнув в нее ногой, сказал с воодушевлением: - Будь у меня мешки... Эх! Я бы в один миг продал всю эту кучку. - Дай залог, тогда одолжу мешки. - Угу! Вы, я вижу, тоже шутник, пан Мартин! - говорил Антек, топчась на месте и засовывая руки в рукава. - У меня рубахи нет, а вы залог требуете! - А куда же ты ее девал? - с любопытством спросил Мартин. - Потерял на Краковском Предместье. Не поверите, снимаю я свой балахон - и вдруг эта стерва рубаха сваливается с меня на землю, и будь здоров. Черт бы ее побрал! Пан Мартин, почесав голову, сказал: - Фу!.. И мешки я тебе дал бы, и песок отпустил бы в долг, если бы знал, что ты меня не обворуешь... - А моя честь что - собака? - крикнул обиженный Антек. - Разве не имел я дела с порядочными людьми? О! И еще с какими! - Ну! Ну!.. - проворчал Мартин и пошел в землянку. - И веревку прихватите тоже, потому что я в зубах не потащу ведь... - Так у тебя, болвана, даже веревки нет? - удивлялся Мартин, качая головой. - А откуда ей у меня быть?.. - возразил мошенник. - Ведь в ломбарде еще не было аукциона. Несколько минут спустя пан Мартин, наполнив песком два мешка, подвязал их Антеку на спину, напутствуя его следующими словами: - Только попробуй потерять что-нибудь или покупать у другого кого песок, а не у меня, я тебя так поблагодарю, что зубов не досчитаешься!.. - И-и-и-и-и! - взвизгнул Антек на прощание, одновременно давая сигнал Ясю. Когда Ясь подбежал на призыв, Антек перевалил мешки на него, говоря: - Ну как, заметано?.. Сам черт не отнимет у тебя того, что у меня заработаешь! - Что же мне с этим делать? - удивленно спросил Ясь, с беспокойством оглянувшись на свою навьюченную спину. - Как это что?.. Ты будешь носить песок, а я буду кричать и еще... не бойся, я о тебе позабочусь. Вскоре во дворах домов в районе Нового Свята и Иерусалимской Аллеи можно было услышать пронзительный голос Антека: - Хо-пее!.. пе-лого!.. вислянского! И несмелый голос Яся: - Песку белого!.. Таковы были плоды воспитания милосердного пана Кароля. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Час спустя после ухода Антека к Мартину во двор вбежал какой-то запыхавшийся, разгоряченный человек и сдавленным от волнения голосом стал его выспрашивать: - А не видели вы, человече, парнишку в черном пальто и в шапке с козырьком? - Не видел! - ответил Мартин, вылупив на него глаза. - Красивый такой мальчик, скажу я вам, тихий... Ой, как у меня дыхание сперло... Ясем его звать... - Да мне такой и не снился! - недружелюбно пробормотал Мартин. - Как это может быть?.. - с мольбой в голосе продолжал незнакомец. - Люди ведь видели его... Он бродил в этом районе... Да разве я знаю, может и в Вислу провалился! - Как это он мог провалиться! Ведь Висла замерзла. - Верно! - согласился незнакомец. - Разрешите мне тут немножко передохнуть. Как же случилось, что вы его не видели?.. Ведь он такой заметный мальчик... Мастер сказал, что он его обокрал, а Ясь у него даже лоскутка не взял бы... Ох, как же я устал!.. Если он сюда придет, вы спросите: ты кто - Ясь? и скажите, что украл Ендрек... а я его по всей Варшаве ищу. "Должно быть, у него в голове не все в порядке!" - подумал Мартин, который сам, впрочем, не отличался выдающимся умом. - Передайте ему это, и бог вам воздаст... С этими словами он вскочил и снова пустился бежать, как пес в поисках пропавшего хозяина. Очутившись на улице, он остановился и еще раз крикнул через забор: - Не забудьте же, что я вам сказал... Его зовут Ясь!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Под вечер, накричавшись до хрипоты и продав безмерное количество песку, Антек и его служащий Ясь купили бутылку пива, полфунта колбасы, набили карманы булками и, удалившись на безлюдную уличку, приступили к ужину. Справедливость требует признать, что, несмотря на малый рост, Антек взял себе значительно большую долю, предоставив Ясю объедки. На закуску же Антек принялся дурачить сироту: - Слушай, балда! А ведь если Мартин проведает, что мы у других песок брали, так он нам этого не спустит... Но ты не бойся, я тебя в обиду не дам!.. Хо-хо!.. Скажу я тебе - если я только возьмусь за него, он и оглянуться не успеет, как на земле валяться будет. Хо-хо! В драке я огонь, все равно как еврей в танцах, и такая, скажу тебе, у меня сила, что могу одолеть солдата с ружьем и шашкой. - Почему же ты сам песок не таскаешь? - спросил Ясь. - Эх!.. Потому что я только в драке такой. А впрочем, намотай себе на ус, балда, за какую попало работу я браться не люблю. Когда я разносил газеты, мне не раз говорили: "Если бы ты, Антек, не был таким ворюгой, из тебя бы путный человек вышел!" - но я расплевался с газетами!.. Это отнимает время. Ладно, пойдем гулять! И они пошли слоняться по городу. Вдруг Антек остановился перед меняльной конторой и, указывая на горстку золота за окном, сказал: - Ты знаешь, балда, что все это мое? - Ишь ты! - с усмешкой заметил Ясь. - Здоров же ты на выдумки. - А вот и мое, потому что, если захочу, так не дам тебе глядеть. И, сказав это, Антек оттолкнул своего служащего от окна. Ясь вспыхнул и так крепко ухватил своего хозяина за загривок, что тот прямо в клубок свернулся; с трудом высвободившись, он сердито закричал: - Ого!.. Вот ты какой удалец?.. Посмей-ка еще хоть раз, и я сообщу о тебе в участок, сукин сын! Услышав это, Ясь струсил. Он чувствовал, что этот хлипкий парень побил его дипломатией и что рядом с ним и пан Петр, и пан Кароль, и даже мастер Дурский ни черта не стоят... Часов около десяти вечера мальчики вернулись в приречный район. Там они пролезли через дыру в заборе и в нескольких шагах от нее увидели большую опрокинутую бочку из-под сахара. - А что?.. Вот тебе и постель!.. - шепнул Антек, первый влезая в этот своеобразный будуар. - Побойся бога! - дрожащим голосом заметил Ясь. - А если нас тут поймают? - Ну и что же?.. Я ничего не украл, никого не убил, - что мне могут сделать? - возразил Антек. С тяжелым сердцем Ясь полез вслед за ним и утонул в лежалой, полусгнившей соломе, смешанной с множеством инородных тел, в общежитии именуемых мусором. Вскоре усталость взяла верх над отвращением, и Ясь заснул в этой берлоге так же спокойно, как некогда в раскладной кроватке, убаюканный шепотом материнской молитвы. На другой день, еще до рассвета, мальчики вылезли через то самое отверстие в заборе, которое послужило им входом. Проходя пустыми улицами, Ясь твердил молитву и под первой же водокачкой умылся; Антек довольствовался чистотой... души. Потом, так же как вчера, Ясь таскал песок, а предприниматель Антек покупал товар либо брал его в кредит со складов, обходя, однако, землянку плечистого Мартина. - Не хочу ссориться с Мартином, - объяснил Антек. После вечерней закуски, состоявшей из хлеба, копченой грудинки и двух бутылок пятигрошового "шляхетского" пива, бродяжки столкнулись с парнем по имени Валек, который, увидев их, закричал: - Ты!.. Антек!.. Если бы ты знал, как на тебя Мартин злится!.. Говорит, ты вчера выманил у него веревку и мешки, а песок берешь у других и он так тебе морду набьет, что дух из тебя вон. - Чего он лает! - презрительно буркнул Антек, поежившись, словно по нему мурашки пробежали. Потом они слонялись втроем, а когда наступила ночь, Антек, к которому вернулось хорошее настроение, предложил: - Вот что, божьи коровки, пошли-ка в клуб на бал! - Какой бал? - спросил Ясь. - Ой, боже!.. - подхватил Валек. - Ну, и дурень же!.. С виду хрант, а не знает, что сегодня канун Нового года. Когда они остановились у клуба, Антек, прислушиваясь к звукам музыки, глубокомысленно заметил: - Это в нашу честь так танцуют! Если бы не мы, в Варшаве не было бы ни одного бала. Высказавшись, он схватил Валека за плечи и под мелодию кадрили начал откалывать коленца. Возник переполох, ибо мальчики толкнули какую-то старушку, сами едва не попали под лошадь. Получив кулаком от постового и кнутом от извозчика, они отправились вместе с Ясем на обычный ночлег. По дороге Антек упрекнул Валека, что он танцует, как медведь, в результате чего парни вцепились друг другу в волосы. Ясю пришлось их разнимать. Когда они пробрались в свой двор, Антек первый сунул голову в бочку и с возмущением обнаружил там пару грязных сапог. Это привело мальчишку в такое негодование, что, забыв об осторожности, он заорал: - Что за новости такие?.. Вылазь отсюда, негодяй!.. - Тише ты! помалкивай! - остерег его Валек. - Почему помалкивай?! - кричал Антек. - Откуда он взялся?.. Я вот рассержусь да схожу за полицией, чтобы отвели этого жулика в участок. Сапоги лениво пошевелились, и в глубине бочки раздался голос: - Не приставай, пока я добрый... - Он пьяный!.. - прошептал Валек. - Подумаешь, пьяный!.. Пусть не лезет на чужое место, ворюга! - не унимался Антек, дергая захватчика за ноги. Тут один из этих огромных сапог, очертив в воздухе дугу, так энергично прошелся по истрепанному сюртуку Антека, что парень зашатался. - Ну и перекрестил, господи Иисусе!.. - пробормотал Валек. Из бочки по-прежнему раздавался храп. Антек отвел Валека в сторону и что-то пошептал ему на ухо. Потом оба осторожно подошли к бочке и, ухватившись за края, с усилием поставили ее на дно. Голова спящего захватчика очутилась в позиции, которую обычно занимают ноги. - Ббожже! - донесся из бочки стон, и одновременно оба сорванца заорали во всю глотку: - Вор!.. вор!.. Из бочки им вторил грубый голос: - Ббожже! Спасите!.. Все три мальчика немедленно убежали за забор. В землянке зажегся свет, на двор выбежали люди с дубинками и устремились к бочке, из которой по-прежнему неслись крики и грохот. Ночь эту, полную впечатлений, Ясь и его товарищи провели под каким-то навесом, на бревнах. - Тут лежать - все равно как в карете! - сказал Антек. Наступило утро Нового года. Антек, ровно с рассветом позабыв о бессоннице и невзгодах минувшей ночи, созвал военный совет. - Сегодняшним днем надо попользоваться, - сказал он. - Будем ходить с поздравлениями. Ты, Валек, со мной, а ты, Ясек, дай-ка