жет обвенчать меня с нею, - сказал быстроглазый Володы"вский. - Я издали узнал, что епископ Парчевский едет с ксендзом Белозором, виленским архидьяконом. - Неужто они посещают князя? Ведь он кальвинист. - Что делать? Когда этого требуют державные дела, приходится заниматься дипломатией. - Ну и пропасть же народу, ну и шум! - весело сказал Заглоба. - Совсем я в деревне покрылся плесенью! Тряхну тут стариной. Не я буду, коль сегодня же не приволокнусь за какой-нибудь красоткой! Дальнейшие слова Заглобы прервали солдаты из стражи; выбежав из караульни, они выстроились в два ряда, отдавая воинские почести епископу; тот проехал мимо, благословляя на обе стороны солдат и собравшуюся шляхту. - Тонкий политик князь, - заметил Заглоба, - ишь какие почести оказывает епископу, а ведь сам не признает церковных властей. Дай-то бог, чтобы это был первый шаг к обращению в лоно истинной церкви. - Э, ничего из этого не получится. Уж как старалась его первая жена, а так ничего и не добилась, пока не умерла с горя. Но почему это шотландцы не уходят с поста? Видно, опять проследует кто-то из сановников. В отдалении показалась в это время целая свита вооруженных солдат. - Это драгуны Ганхофа, я узнаю их, - сказал Володы"вский. - Да, но посредине кареты едут! Тут раздалась барабанная дробь. - О, это, видно, кто-то поважнее жмудского епископа! - воскликнул Заглоба. - Погоди, пан, вон они уже едут. - Посредине две кареты. - Да. В первой пан Корф, воевода венденский. - Ба! - крикнул Ян. - Да это знакомец из Збаража. Воевода узнал рыцарей, прежде всего Володы"вского, с которым, видно, чаще встречался; проезжая мимо, он высунулся из кареты и крикнул: - Приветствую вас, старые товарищи! Вот гостей везем! В другой карете с гербами князя Януша, запряженной белым четвериком, сидели два осанистых господина, одетых по-иноземному, в широкополых шляпах, из-под которых на широкие кружевные воротники ниспадали светлые букли париков. Один, очень толстый, носил остроконечную белесоватую бородку и усы, кончики которых были расчесаны и закручены вверх; у другого, помоложе, во всем черном, осанка была менее рыцарская, зато чин, пожалуй, повыше, - на шее у него блестела золотая цепь с каким-то орденом. Оба они были, видно, иноземцы, так как с любопытством разглядывали замок, людей и одежды. - А это что еще за дьяволы? - спросил Заглоба. - Не знаю, отродясь не видел! - ответил Володы"вский. Но вот карста проехала мимо и стала огибать двор, чтобы подъехать к главному зданию замка; драгуны остались у ворот. Володы"вский узнал офицера, который командовал ими. - Токажевич! - крикнул он. - Здорово! - Здорово, пан полковник! - Что за бездельников вы привезли? - Это шведы. - Шведы? - Да, и, видно, важные птицы. Толстяк - это граф Левенгаупт, а тот, потоньше, Бенедикт Шитте, барон фон Дудергоф. - Дудергоф?! - воскликнул Заглоба. - А чего им тут надо? - спросил Володы"вский. - Бог их знает! - ответил офицер. - Мы их от Бирж сопровождаем. Наверно, к нашему князю на переговоры приехали; мы в Биржах слыхали, что великий князь собирает войско и хочет учинить набег на Лифляндию. - Что, шельмы, испугались! - закричал Заглоба. - То на Великую Польшу учиняете набег, короля изгоняете, а тут к Радзивиллу на поклон явились, чтобы не задал вам жару в Лифляндии. Погодите! Такого деру дадите к вашим Дудергофам, что чулки с ног свалятся! Мы сейчас крепко с вами поговорим! Да здравствует Радзивилл! - Да здравствует Радзивилл! - подхватили шляхтичи, стоявшие у ворот. - Defensor patriae!* Защита наша! На шведа, братья, на шведа! _______________ * Защитник родины (лат.). Образовался круг. Шляхта со двора валила к воротам; увидев это, Заглоба вскочил на выступающий цоколь ворот и стал кричать: - Слушайте, братья! Вот что скажу я тем, кто меня не знает: я старый герой Збаража, этой вот старой рукой я зарубил Бурлая, самого великого гетмана после Хмельницкого; кто не слыхал про Заглобу, тот в первую казацкую войну, верно, горох лущил, или кур щипал, или телят пас, чего такие достойные кавалеры, как вы, надеюсь, не делали. - Это великий рыцарь! - раздались многочисленные голоса. - Равного ему нет во всей Речи Посполитой! Слушайте!.. - Слушайте же! Пора бы моим старым костям на отдых; лучше б мне на печке лежать, творог есть со сметаной, в саду гулять да яблоки сбирать, над жнецами стоять да девок по спинам похлопывать. Пожалуй, и враг для своего же добра оставил бы меня в покое, ибо и шведы и казаки знают, что тяжелая у меня рука, и дай-то бог, чтобы имя мое было так же известно вам, братья, как известно оно hostibus*. _______________ * Врагам (лат.). - А что это за петух так тонко поет? - спросил вдруг чей-то голос. - Не мешай, чтоб тебя бог убил! - закричали другие. Но Заглоба расслышал. - Вы уж простите этому петушку! - крикнул старик. - Он еще не знает, где хвост, где голова. Раздался взрыв хохота, и выскочка, смутившись, стал выбираться из толпы, чтобы уйти от насмешек, которые посыпались на него. - Вернемся к делу! - продолжал Заглоба. - Итак, repeto*, надо бы мне отдохнуть; но родина в беде, враг попирает нашу землю, и вот я здесь, чтобы вместе с вами дать отпор hostibus именем родины-матери, которая всех нас вскормила. Кто сегодня не встанет на ее защиту, кто не поднимется на ее спасение, тот не сын ей, а пасынок, тот недостоин ее любви. Я, старик, иду и, коли будет на то воля господня и придется мне погибать, из последних сил буду кричать: "На шведа, братья, на шведа!" Дадим же клятву не выпустить сабли из рук, покуда не прогоним врага из родного края! _______________ * Повторяю (лат). - Мы и без клятвы готовы! - раздались многочисленные голоса. - Пойдем, куда поведет нас гетман, учиним набег на врага, где понадобится. - Братья, видали, два немца приехали в раззолоченной карете! Они знают, что с Радзивиллом шутки плохи! Они будут ходить за ним по покоям, в локоток его целовать, чтобы он их не трогал. Но князь на совете, с которого я возвращаюсь, заверил меня от имени всей Литвы, что не будет никаких переговоров, никаких пергаментов, только война и война! - Война! Война! - как эхо повторили слушатели. - Но и полководец, - продолжал Заглоба, - действует смелее, когда он уверен в своих солдатах; так покажем же ему, что мы думаем. Нуте-ка! Пойдем к княжеским окнам да крикнем: "Эй, на шведа!" За мной! С этими словами он спрыгнул с цоколя и двинулся вперед, а за ним повалила шляхта; подойдя к самым окнам дворца, она шумела все громче, так что шум этот слился в конце концов в один общий оглушительный крик: - На шведа! На шведа! Через минуту из сеней выбежал в крайнем замешательстве Корф, воевода венденский, за ним Ганхоф, полковник княжеских рейтар; они вдвоем стали успокаивать, унимать шляхту, просили ее разойтись. - Ради всего святого! - говорил Корф. - Наверху прямо стекла дребезжат! Вы не знаете, как некстати собрались тут с вашими кликами. Как можно оскорблять послов, подавать пример неповиновения! Кто наустил вас? - Я! - ответил Заглоба. - Скажи, пан, ясновельможному князю от имени всех нас, что мы просим его быть твердым, что до последней капли крови мы готовы биться в его войске. - Спасибо вам всем от имени пана гетмана, спасибо, но только разойдитесь. Опомнитесь, Христом-богом молю, не то совсем погубите отчизну! Медвежью услугу оказывает тот отчизне, кто сегодня оскорбляет послов. - Что нам послы! Мы сражаться хотим, а не вести переговоры! - Меня радует ваш боевой дух! Придет пора и для битвы, и, бог даст, очень скоро. Отдохните теперь перед походом. Пора выпить горелки, закусить! Какой уж там бой на пустое брюхо! - Правда, ей-богу, правда! - первым закричал Заглоба. - Правда, в точку попал. Раз уж князь знает, что мы думаем, нечего нам тут делать! И толпа начала расходиться; большая часть шляхты направилась в боковые крылья дворца, где было уже накрыто много столов. Заглоба шел впереди, а Корф отправился с полковником Ганхофом к князю, который держал совет с шведскими послами, епископом Парчевским, ксендзом Белозором, Адамом Кемеровским и Александром Межеевским, придворным короля Яна Казимира, проводившим время в Кейданах. - Кто науститель всего этого шума? - спросил князь, на львином лице которого еще видны были следы гнева. - Да тот славный шляхтич, который недавно прибыл сюда, пан Заглоба! - ответил воевода венденский. - Рыцарь он храбрый, - ответил князь, - но что-то слишком рано начинает распоряжаться тут. С этими словами он поманил полковника Ганхофа и стал что-то шептать ему на ухо. Тем временем Заглоба, довольный собой, торжественным шагом направлялся в нижние залы, а рядом с ним шли оба Скшетуские и Володы"вский. - Что, amici*, - говорил он вполголоса рыцарям. - Не успел я показаться, а уже разбудил в этой шляхте любовь к отчизне. Теперь князю легче будет отправить послов ни с чем, надо только сослаться на наши suffragia. Думаю, дело не обойдется без награды, хотя главное для меня честь. Что это ты, пан Михал, стал, как истукан, и воззрился на карету у ворот? _______________ * Друзья (лат.). - Это она! - встопорщил пан Михал усики. - Клянусь богом, это она! - Кто такая? - Панна Биллевич. - Та, которая тебе отказала? - Да. Поглядите, друзья, поглядите! Ну как тут не пропасть от сожалений. - Погодите! - сказал Заглоба. - Надо посмотреть поближе. Коляска тем временем, обогнув двор, подъехала к собеседникам. В ней сидел осанистый шляхтич с седеющими усами, а рядом с ним панна Александра, как всегда, красивая, спокойная и строгая. Пан Михал, сокрушенно глядя на нее, отвесил низкий поклон, метя шляпой землю, но она не заметила его в толпе. А Заглоба, поглядев на тонкие, благородные ее черты, только сказал: - Панское это дитятко, пан Михал, слишком уж тонкая штучка для солдата. Что говорить, хороша, но, по мне, лучше такие, что сразу не признаешь: пушка это или баба? - Ты, пан, не знаешь, кто это приехал? - спросил Володы"вский у стоявшего рядом шляхтича. - Как не знать, знаю! - ответил шляхтич. - Это пан Томаш Биллевич, мечник россиенский. Все его тут знают, он старый слуга и друг Радзивиллов. ГЛАВА XIII Князь в тот день не показался шляхте до самого вечера; обедал он с послами и сановниками, с которыми у него был совет. Однако полковники получили приказ привести в боевую готовность надворные радзивилловские, особенно пехотные, полки под командой иноземных офицеров. В воздухе запахло порохом. Замок, хотя и не укрепленный, был окружен войсками, как будто у стен его собирались дать сражение. Похода ждали не позднее следующего утра, и были тому явные приметы: толпы княжеской челяди укладывали на повозки оружие, дорогую утварь и княжескую казну. Гарасимович рассказывал шляхте, что повозки направятся в Тыкоцин, на Подляшье, так как в неукрепленном кейданском замке казну оставлять опасно. Готовили и обоз со снаряжением, который должен был следовать за войском. Разнесся слух, будто гетман польный Госевский арестован по той причине, что он отказался соединить свои хоругви, стоящие в Троках, с радзивилловскими и тем самым подверг заведомой опасности все предприятие. Впрочем, приготовления к походу, движение войск, грохот пушек, которые выкатывали из замкового арсенала, и тот беспорядок, который всегда сопутствует первым минутам военных походов, отвлекли внимание от пана Госевского и кавалера Юдицкого и заставили забыть об их аресте. У шляхты, обедавшей в огромных нижних залах боковых крыльев дворца, только и разговору было что о войне, пожаре в Вильно, полыхавшем уже десять дней и разгоравшемся все больше, о вестях из Варшавы, о наступлении шведов и о самих шведах, против которых, как против вероломных предателей, напавших на соседа вопреки договору, имевшему силу еще шесть лет, негодовали сердца и умы и все больше ожесточались души. Вести о стремительном наступлении, о сдаче Уйстя, занятии Великой Польши со всеми городами, об угрозе нашествия на Мазовию и неизбежном падении Варшавы не только не возбуждали страха, напротив, они поднимали дух войска, и люди рвались в бой. Все объяснялось тем, что ясны стали причины удачи шведов. До сих пор враг еще ни разу не столкнулся ни с войском, ни с настоящим полководцем. Радзивилл был первым воителем по ремеслу, с которым шведам предстояло померяться силами и в военные способности которого собравшаяся шляхта верила непоколебимо, тем более что и полковники его ручались, что в открытом поле они побьют шведов. - Непременно побьем! - уверял Михал Станкевич, старый и искушенный воин. - Я помню прежние войны и знаю, что шведы всегда оборонялись в замках, в укрепленных станах, в окопах: никогда не осмеливались они сразиться с нами в открытом поле, они очень боялись конницы, ну а когда, поверив в свои силы, отваживались напасть на нас, мы давали им хороший урок. Не завоевали они Великую Польшу, а отдали им ее измена и слабость ополчения. - Да! - подтвердил Заглоба. - Квелый это народ, а все потому, что земля у них очень неурожайная и хлеба нет, одни сосновые шишки они мелют и пекут из такой муки лепешки, от которых воняет смолой. Иные по берегу моря ходят и жрут все, что только выбросит на берег волной, да и за эти лакомства дерутся друг с другом. Голь перекатная, потому и нет народа, который был бы так падок до чужого, как они; ведь даже у татар конины ad libitum*, а они иной раз год целый мяса не видят и с голоду мрут, если только рыбы не наловят много. - Тут Заглоба обратился к Станкевичу: - А когда ты, пан, со шведами встречался? _______________ * Сколько угодно (лат.). - Да когда служил под начальством князя Кшиштофа, отца нынешнего пана гетмана. - А я в войске пана Конецпольского, отца нынешнего хорунжего. В Пруссии мы несколько раз разбили наголову Густава Адольфа и пленных много взяли; с тех самых пор я их насквозь вижу и все ихние уловки знаю. Надивились же на них наши хлопцы! Надо вам сказать, что эти шведы вечно в воде болтаются и главный прибыток имеют от моря, ну, а ныряльщики они поэтому exquisitissimi*. Мы им состязаться велели, так что вы на это скажете? Бросишь подлеца в одну прорубь, а он вынырнет в другую, да еще с живой селедкой в зубах! _______________ * Отличнейшие (лат.). - Боже мой, что ты говоришь, пан?! - Чтоб мне с места не встать, коли я собственными глазами сто раз этого не видал да и других чудных ихних обычаев. Помню, так они на прусских хлебах разъелись, что потом не хотели домой ворочаться. Верно говорит пан Станкевич, солдаты из них никудышние. Пехота еще куда ни шло, но конница такая, что унеси ты мое горе! Ведь лошадей у них нет, и они не могут смолоду приучаться к верховой езде! - Похоже, - вмешался в разговор Щит, - мы сперва не на них пойдем, а мстить за Вильно? - Да. Я сам посоветовал это князю, когда он спросил, что я об этом думаю, - сказал Заглоба. - Но, покончив с одними врагами, мы тотчас двинемся на других. Эти ихние посланцы, верно, здорово там преют. - Радушно их принимают, - заметил Заленский, - но только ничего они, бедняги, не добьются, и лучшее тому доказательство - приказы, отданные войскам. - Боже, боже! - воскликнул Тварковский, россиенский судья. - Растет опасность, но и нас берет задор. С одним врагом имели дело и то чуть совсем не отчаялись, а теперь вот против двоих идем. - Что ж, это часто бывает, - заметил Станкевич. - Бьют тебя, бьют, пока тебе невмоготу станет, смотришь, откуда и силы взялись и отвага. Сколько мы терпели, сколько перенесли?! Понадеялись на короля да на коронное ополчение, не полагались на собственные силы, а теперь вот: либо чужую голову добыть, либо свою отдать, либо обоих врагов бить, либо всем погибать безвозвратно! - Бог нам поможет! Довольно уж медлить! - На горло нам наступают! - Мы им тоже наступим! Покажем коронным, какие у нас солдаты! Не бывать у нас Уйстю, как бог свят! И чем больше выпивала шляхта чар, тем больше разгорячалась кровь и поднимался боевой дух. Так на краю пропасти спасение часто зависит от последнего усилия. Поняли это и толпы солдат, и та самая шляхта, которую совсем недавно Ян Казимир отчаянными универсалами звал в Гродно в ряды ополчения. Теперь все сердца, все умы были обращены на Радзивилла, все уста повторяли грозное имя, которому до недавних пор всегда сопутствовала победа. Только он мог собрать распыленные и пробудить дремлющие силы страны и возглавить войско, которое могло бы победоносно кончить обе войны. После обеда к князю по очереди вызывали полковников: Мирского, поручика панцирной гетманской хоругви, а затем Станкевича, Ганхофа, Харлампа, Володы"вского и Соллогуба. Старые солдаты были удивлены, что их вызывают не всех вместе на совет, а по одиночке; но это было приятное удивление, ибо каждый уходил от князя с какой-нибудь наградой, с каким-нибудь вещественным знаком княжеской милости; взамен князь требовал только преданности и доверия, которые полковники и без того оказывали ему от всей души. Гетман все время спрашивал, не воротился ли Кмициц, и велел дать знать ему, когда хорунжий воротится. Кмициц воротился поздно вечером, когда залы были уже освещены и гости начали собираться на пир. В арсенале, куда он зашел переодеться, он встретил Володы"вского и познакомился с остальными рыцарями. - Я очень рад видеть тебя, пан Михал, и твоих знаменитых друзей, - сказал он, крепко пожимая маленькому рыцарю руку. - Все равно как родного брата увидел! Можешь мне верить, я не горазд притворяться. Правда, ты порядком изувечил мне башку, но потом поставил меня на ноги, чего я не забуду до гроба. При всех скажу: кабы не ты, сидеть бы мне сейчас за решеткой. Дай бог, чтоб такие люди множились, как голуби. Кто иначе думает, тот дурак, и пусть меня черт возьмет, коли я ему ушей не обрежу. - Э, полно! - Я за тебя в огонь и в воду, чтоб мне на месте умереть! Выходи, кто не верит! Тут пан Анджей с вызывающим видом оглядел офицеров; но никто не возражал, ибо все любили и уважали пана Михала. Один только Заглоба сказал: - Ну и бедовый же парень, черт побери! Вижу, крепко полюблю я тебя за пана Михала, ведь это у меня надо спрашивать, чего он стоит. - Больше всех нас! - ответил Кмициц со свойственной ему горячностью. Он посмотрел на Скшетуских, на Заглобу и прибавил: - Прошу прощенья, я никого не хотел обидеть, я знаю, вы достойные люди и великие рыцари. Не прогневайтесь, я от души желаю заслужить вашу дружбу. - Пустое! - промолвил Ян Скшетуский. - Что на уме, то на языке. - Дай-ка я тебя поцелую! - сказал Заглоба. - Мне не надо два раза повторять такие слова! И они упали друг другу в объятия. После этого Кмициц крикнул: - Не миновать нам выпить сегодня! - Мне не надо два раза повторять такие слова! - как эхо откликнулся Заглоба. - Убежим сегодня пораньше в арсенал, а об выпивке я позабочусь. Пан Михал свирепо встопорщил усики. "Не больно-то ты захочешь пораньше убегать, - подумал он про себя, глядя на Кмицица, - как дознаешься, кто нынче будет в княжеских покоях..." Он открыл было рот, чтобы сказать Кмицицу о том, что в Кейданы приехал мечник россиенский с Оленькой, но что-то так ему стало тоскливо, что он переменил разговор. - А где твоя хоругвь? - спросил он у Кмицица. - Здесь. Готовенькая! Был у меня Гарасимович, приказ принес от князя, чтобы в полночь люди были на конях. Спрашивал я у него: все ли двинемся в поход; говорит - нет! Не пойму, что бы это могло значить. Одни офицеры получили такой же приказ, другие - нет. Но иноземная пехота вся получила. - Может, часть войска пойдет сегодня в ночь, а часть завтра, - сказал Ян Скшетуский. - Так или иначе, я здесь с вами выпью, а хоругвь пусть себе отправляется. Я ее потом за какой-нибудь час догоню. В эту минуту вбежал Гарасимович. - Ясновельможный хорунжий оршанский! - крикнул он, кланяясь в дверях. - В чем дело? Пожар, что ли? Здесь я! - ответил Кмициц. - К князю! К князю! - Сию минуту, вот только оденусь. Эй, парень! Кунтуш и пояс, не то голову оторву! Слуга вмиг подал и всю остальную одежду, и через несколько минут Кмициц, разодетый, как на свадьбу, отправился к князю. Так хорош был молодой рыцарь, что все кругом озарял своею красотой. Жупан серебряной парчи, затканной звездами, от которых блеск шел на всю фигуру, был застегнут у шеи крупным сапфиром. На жупан накинул Кмициц кунтуш голубого бархата и повязал его белым драгоценным поясом, который был так тонок, что его можно было продернуть сквозь перстень. Сабля, отливавшая серебром, вся усеянная сапфирами, висела сбоку на шелковой перевязи, а за пояс заткнул рыцарь и знак отличия, ротмистровский свой буздыган. Удивительно, как красил его этот наряд, и трудно было, пожалуй, сыскать рыцаря краше во всей огромной толпе их, собравшейся в Кейданах. Вздохнул пан Михал, глядя на него, а когда Кмициц исчез за дверью арсенала, сказал Заглобе: - Попробуй-ка при нем сунься к девушке!. - Отними мне только тридцать лет! - ответил Заглоба. Когда Кмициц вошел к князю, тот тоже был одет, и придворный, убиравший его с двумя арапами, уже успел выйти из покоя. Они остались одни. - Дай бог тебе здоровья за то, что ты поторопился! - молвил Радзивилл. - Готов к услугам, ясновельможный князь. - А хоругвь? - Как было приказано. - Народ надежный? - В огонь пойдут, в пекло! - Это хорошо! Мне такие люди нужны... И такие, как ты вот, готовые на все... Еще раз повторяю, ни на кого я так не надеюсь, как на тебя. - Ясновельможный князь, где уж мне при моих-то заслугах со старыми солдатами равняться, но коли надо двинуться на врагов отчизны, я не отстану. - Я не умаляю заслуг старых солдат, - сказал князь, - хотя могут прийти такие pericula*, такие черные дни, что поколеблются и самые верные. _______________ * Испытания, опасности (лат.). - Пусть погибнет напрасною смертью тот, кто в опасности отступится от тебя, ясновельможный князь. Радзивилл бросил на Кмицица быстрый взгляд. - А ты... не отступишься? Молодой рыцарь вспыхнул. - Ясновельможный князь! - Что ты хочешь сказать? - Я покаялся тебе, ясновельможный князь, во всех моих грехах, и такое их множество, что только отцовской твоей доброте я обязан прощением. Но во всех этих грехах нет одного: неблагодарности. - И вероломства!.. Ты покаялся мне во всех своих грехах, а я не только простил тебя, как отец, но и полюбил тебя, как сына, которого бог не дал мне и без которого мне порою тяжко жить на свете. Будь же мне другом! С этими словами князь протянул руку, а молодой рыцарь схватил ее и, не колеблясь, прижал к губам. Они долго молчали; внезапно князь вперил в Кмицица взгляд. - Панна Биллевич здесь! - промолвил он. Кмициц побледнел и пробормотал что-то невнятное. - Я нарочно послал за нею, чтобы кончился раздор между вами. Ты увидишь ее сейчас, траур после смерти деда у нее уже кончился. Голова у меня пухнет от работы, но я все-таки сегодня поговорил с мечником россиенским. Кмициц схватился за голову. - Чем отплачу я тебе, ясновельможный князь, чем отплачу?.. - Я ясно дал понять пану мечнику, что моя это воля, чтобы вы поскорей поженились, и он не станет противиться. Я велел ему исподволь подготовить девушку. Время есть. Все зависит от тебя, а я буду счастлив, коли ты получишь награду из моих рук, и дай тебе бог дождаться и многих других наград, ибо ты далеко пойдешь. Грешил ты по молодости лет, но и славу на поле битвы снискал немалую... и все молодые готовы следовать за тобой. Клянусь богом, ты далеко пойдешь. Не для такого это рода, как твой, править в повете. Ты, верно, знаешь, что ты в родстве с Кишками, а моя мать была из рода Кишков. Тебе нужно только остепениться, а женитьба для этого наилучшее средство. Бери же девушку, коли она тебе по сердцу, и помни, кто дает ее тебе. - Ясновельможный князь, я обезумею! Жизнь моя, кровь моя принадлежат тебе! Что должен я сделать, чтобы отблагодарить тебя, что? Говори, ясновельможный князь! Приказывай! - За добро отплати мне добром. Верь мне и знай: все, что я совершу, я совершу для общего блага. Не отступайся от меня, когда будешь видеть измену и предательство других, когда будет кипеть злоба, когда меня самого... Тут князь оборвал речь. - Клянусь! - с жаром воскликнул Кмициц. - Слово рыцаря даю до последнего вздоха стоять за тебя, моего вождя, отца и благодетеля. При этих словах Кмициц устремил полные огня глаза на князя и ужаснулся, увидев, как изменилось вдруг его лицо. Оно побагровело, жилы вздулись на нем, на высоком лбу выступили капли пота, и взор сверкал необычайно. - Что с тобой, ясновельможный князь? - с тревогой спросил рыцарь. - Ничего, ничего! Радзивилл встал, торопливо подошел к аналойчику и, схватив распятие, заговорил отрывистым, сдавленным голосом: - На этом кресте поклянись, что не покинешь меня до самой смерти. Невзирая на весь свой пыл и готовность служить князю, Кмициц минуту смотрел на него с изумлением. - Поклянись... на этом распятии! - настаивал гетман. - Клянусь... на этом распятии! - произнес Кмициц, кладя пальцы на крест. - Аминь! - торжественно произнес князь. Где-то под сводом высокого покоя отзвучием раздалось: "Аминь!" - и воцарилось долгое молчание. Слышно было только дыхание могучей груди Радзивилла. Кмициц не сводил с гетмана изумленных глаз. - Теперь ты мой! - воскликнул наконец князь. - Я всегда был твоим, ясновельможный князь, - торопливо ответил молодой рыцарь, - но объясни мне, что сталось? Почему ты в этом усомнился? Или твоей достойной особе грозит опасность? Открыта чья-нибудь измена, чьи-то козни? - Близится година испытаний, - угрюмо молвил князь, - что до врагов, то разве тебе не ведомо, что пан Госевский, пан Юдицкий и пан воевода витебский рады столкнуть меня в пропасть? Да! Усиливаются враги моего дома, ширится измена, и нависла опасность народного бедствия. Потому я и говорю тебе: близится година испытаний... Кмициц молчал, однако последние слова князя не рассеяли мрака, которым был объят его ум, и тщетно вопрошал он себя, что в эту минуту может грозить могущественному Радзивиллу. Ведь он возглавил теперь силы гораздо большие, нежели когда-либо раньше. В одних только Кейданах и окрестностях города стояло столько войска, что, будь у князя такие силы, когда он двинулся под Шклов, исход всей войны был бы совершенно иным. Это верно, что Госевский и Юдицкий питали к князю неприязнь; но оба они были у него в руках, оба были заключены под стражу, что ж до воеводы витебского, то это был слишком достойный человек, слишком честный гражданин, чтобы в канун нового похода против врагов можно было опасаться с его стороны каких-либо препон и козней. - Видит бог, ничего не понимаю! - воскликнул Кмициц, который вообще не умел скрывать своих мыслей. - Ты все поймешь еще сегодня, - спокойно ответил ему Радзивилл. - А теперь пойдем в залу. И, взяв молодого полковника под руку, он направился с ним к двери. Они миновали несколько покоев. Издали, из огромной залы, долетали звуки капеллы, которой управлял француз, нарочно привезенный князем Богуславом. Капелла играла менуэт, который тогда танцевали при французском дворе. Мягкие звуки смешивались с шумным говором гостей. Князь Радзивилл приостановился и стал слушать. - Дай бог, - промолвил он через минуту, - чтобы все эти гости, которых я принимаю под своим кровом, не перешли завтра в стан моих врагов. - Ясновельможный князь, - заметил Кмициц, - я надеюсь, среди них нет шведских приспешников. Радзивилл вздрогнул и остановился. - Что ты хочешь этим сказать? - Ничего, ясновельможный князь, я хотел только сказать, что там веселятся достойные воители. - Пойдем! Время покажет и бог рассудит, кто из них достойный воитель... Пойдем! У самой двери стояло двенадцать пажей, прелестных мальчиков в перьях и бархате. Увидев гетмана, они выстроились в два ряда; князь, подойдя к двери, спросил: - Ясновельможная княгиня уже в зале? - Да, ясновельможный князь, - ответили мальчики. - А паны послы? - Тоже. - Откройте! Обе створки дверей распахнулись в мгновение ока, поток света хлынул на гетмана и осветил его мощную фигуру; в сопровождении Кмицица и пажей Радзивилл взошел на возвышение, где стояли кресла для почетных гостей. В зале тотчас поднялось движение, все взоры обратились на князя, и клик вырвался из сотен рыцарских грудей. - Да здравствует Радзивилл! Да здравствует Радзивилл, наш гетман! Да здравствует Радзивилл! Князь кивал головою и махал рукой, затем стал приветствовать гостей, собравшихся на возвышении, которые встали со своих мест, когда он поднимался. В толпе знати, кроме самой княгини, были два шведских посла, посол московский, воевода венденский, епископ Парчевский, ксендз Белозор, Коморовский, Межеевский, Глебович, староста жмудский и шурин гетмана, молодой Пац, полковники Ганхоф и Мирский, посол герцога курляндского, Вейсенгоф и несколько дам из свиты княгини. Гетман, как и приличествовало радушному хозяину, сперва приветствовал послов, обменявшись с ними любезностями, потом уже поздоровался с прочими; опустившись после этого в кресло с горностаевым балдахином, он стал глядеть на залу, где все еще раздавались клики: - Да здравствует Радзивилл, наш гетман! Да здравствует Радзивилл! Кмициц, укрывшись за балдахином, тоже глядел на толпу. Взор его пробегал по лицам, ища среди них милые черты той, которая в эту минуту владела сердцем и душою рыцаря. Сердце колотилось у него в груди. "Она здесь! Через минуту я увяжу ее, поговорю с нею!" - повторял он в душе. И искал, искал жадно, тревожно. Вон там, поверх перьев веера видны чьи-то черные брови, белое чело и светлые волосы. Это она! Кмициц затаил дыхание, словно боясь спугнуть видение; но вот дама обмахивается веером, лицо открывается - нет, не Оленька, не она, милая, желанная! Взор его стремится дальше, окидывает прелестные фигуры, скользит по перьям, атласам, по лицам, подобным распустившимся цветкам, и обманывается каждое мгновенье. Не она, нет, не она! Но вот наконец в глубине залы, под окном промелькнуло что-то белое, и у рыцаря помутилось в глазах - это Оленька, она, милая, желанная!.. Капелла снова начинает играть, толпа движется мимо, кружатся дамы, мелькают нарядные кавалеры, а он, точно ослепнув и оглохнув, ничего не видит, кроме нее, и смотрит так жадно, словно в первый раз ее увидал. Как будто это та же Оленька из Водоктов, и все же не та. В этой огромной зале, в этой толпе она кажется ему меньше, и личико у нее маленькое, совсем какое-то детское. Так бы вот взял ее на руки и прижал к сердцу! И все-таки она все та же, хоть и иная; те же черты, те же сладостные уста, те же ресницы, от которых на щечки падает тень, то же ясное чело, спокойное, милое! Воспоминания молнией проносятся в голове пана Анджея: людская в Водоктах, где он впервые ее увидал, тихие покойчики, где они сидели вместе. Какое наслаждение даже только вспоминать об этом! А эта прогулка на санях в Митруны, когда он ее целовал!.. Потом уж люди разлучили их, восстановили ее против него. "О, чтоб их гром убил! - воскликнул в душе Кмициц. - Чем владел я и что потерял! Какой близкой была она и как теперь далека!" Сидит в отдалении, как чужая, и даже не подозревает, что он здесь! Гнев, но вместе с тем и безграничное сожаление охватили пана Анджея, сожаление, которое он излил в душе в одном только возгласе, так и не слетевшем с его уст: "Эх, Оленька, Оленька!" Много раз пан Анджей упрекал себя за старые свои проступки, порою готов был собственным людям приказать, чтобы растянули его на лавке да всыпали сотню плетей; но никогда не душил его такой гнев, как теперь, когда он снова увидел ее после долгой разлуки, еще более прекрасную, чем всегда, еще более прекрасную, чем он представлял себе. В эту минуту он готов был растерзать себя, но он был на людях, в толпе знати, а потому только стискивал зубы и, словно желая еще сильней уязвить свою душу, повторял про себя: "Так тебе и надо, глупец! Так тебе и надо!" Тем временем звуки капеллы снова смолкли, и пан Анджей услышал голос гетмана: - Следуй за мной! Юноша словно пробудился ото сна. Князь спустился с возвышения и вмешался в толпу гостей. На лице его играла мягкая, добродушная улыбка, которая, казалось, придавала его фигуре еще больше величественности. Это был тот самый надменный властитель, который в свое время, принимая в Непоренте королеву Марию Людвику, удивил, изумил и подавил французских придворных не только роскошью, но и светскостью своего двора; тот самый властитель, о котором с таким восторгом писал Жан Лабуре в отчете о своем путешествии. Теперь он то и дело останавливался около почтенных матрон, степенных шляхтичей и полковников и для каждого находил ласковое слово, удивляя гостей своей памятью и мгновенно покоряя сердца. Взоры присутствующих обращались на него всюду, где только он появлялся. Медленно приблизясь к мечнику россиенскому, князь обратился к старику со следующими словами: - Спасибо тебе, мой старый друг, за то, что ты приехал, хоть я и вправе сердиться на тебя. Не за сотни миль Биллевичи от Кейдан, а ты в моем доме rara avis*. _______________ * Редкая птица (лат.). - Ясновельможный князь, - с низким поклоном ответил мечник, - ущерб наносит отчизне тот, кто отнимает у тебя время. - А я уж замыслил отомстить тебе и учинить наезд на Биллевичи; надеюсь, ты бы радушно принял старого боевого друга. Услышав такие речи, мечник покраснел от счастья, а князь между тем продолжал: - Да вот времени, времени все не хватает! Но когда станешь выдавать свою родичку, внучку покойного пана Гераклиуша, на свадебку непременно прикачу, это уж долг мой перед вами обоими. - Пошли бог счастья девке поскорей! - воскликнул мечник. - А пока представляю тебе пана Кмицица, хорунжего оршанского, из тех Кмицицев, которые Кишкам, а через Кишков и Радзивиллам сродни. Верно, ты слыхал эту фамилию от Гераклиуша, он ведь Кмицицев любил, как братьев... - Здравствуй, здравствуй, пан Кмициц! - дважды повторил мечник, который, узнав из уст князя о том, сколь знатен род Кмицицев, проникся уважением к молодому рыцарю. - Приветствует тебя, пан мечник, твой покорный слуга, - смело и не без кичливости промолвил пан Анджей. - Пан полковник Гераклиуш был мне отцом и благодетелем, и хоть позже разладилось дело, начатое им, однако же я не перестал любить всех Биллевичей так, как если бы в жилах их текла моя собственная кровь. - Особенно, - подхватил князь, запросто положив руку на плечо юноши, - не перестал он любить некую панну Биллевич, в чем давно мне открылся. - И всякому это скажу, не таясь! - с жаром воскликнул Кмициц. - Потише, потише! - остановил его князь. - Вот видишь, пан мечник, не кавалер это - огонь, потому и накуролесил; но молод он, да и под особым моим покровительством, потому-то питаю я надежду, что, когда мы вдвоем с ним начнем молить прелестный трибунал о прощении, с нас будет снят приговор. - Ясновельможный князь, ты можешь сделать все, что пожелаешь, - ответил мечник. - Несчастная принуждена будет воскликнуть, как языческая жрица Александру: "Кто противу тебя устоит?" - А мы, как Александр Македонский, будем довольны этим прорицанием, - засмеялся князь. - Но довольно об этом! Проведи же нас теперь к своей родичке, я тоже буду рад увидеть ее. Надо поправить дело пана Гераклиуша, которое было разладилось. - К твоим услугам, ясновельможный князь. Она вон там сидит под опекой пани Войниллович, нашей родички. Прошу только прощенья, ежели девушка смутится, - не было у меня времени упредить ее. Мечник оказался прав. По счастью, Оленька раньше увидела пана Анджея рядом с гетманом, она могла поэтому оправиться, но в первую минуту едва не лишилась чувств. Она побледнела как полотно, ноги у нее подкосились, она вперила взор в молодого рыцаря, как в призрак, явившийся с того света. Долго не хотела она верить своим глазам. Она-то думала, что этот несчастный скитается где-то по лесам, без крыши над головой, всеми покинутый, преследуемый законом, как дикий зверь, или в темнице с отчаянием во взоре глядит сквозь решетку на веселый мир божий. Бог один знает, какой жалостью к этому потерянному человеку терзалась порой ее грудь, бог один знает, сколько слез она пролила в одиночестве, оплакивая его долю, такую жестокую, но такую заслуженную, - а меж тем он здесь, в Кейданах, рядом с гетманом, свободный, кичливый, в парче и бархате, с полковничьим буздыганом за поясом, с поднятым челом, с надменным и властным молодым лицом, и сам великий гетман, сам Радзивилл запросто кладет ему руку на плечо. Странные, противоречивые чувства овладели вдруг сердцем девушки: и чувство огромного облегчения, точно гора свалилась с плеч, и как бы досады на то, что напрасны были все ее сожаления, все муки, и разочарование, которое испытывает всякая честная душа при виде полной безнаказанности за столь тяжкие грехи и провинности, и радости, и собственной слабости, и граничащего со страхом удивления перед этим юношей, который сумел выбраться из такой пучины. Тем временем князь, мечник и Кмициц кончили разговор и направились к ней. Девушка закрыла глаза и подняла плечи, словно птица, которая хочет спрятать голову под крыло. Она была уверена, что они идут к ней. Не глядя, она видела их, слышала, что они приближаются, что уже подошли к ней, что остановились. Она так была в этом уверена, что, не поднимая глаз, встала вдруг и низко поклонилась князю. Он и в самом деле стоял уже перед ней. - О, боже! - воскликнул он. - Не дивлюсь я теперь молодцу, ибо чудный это расцвел цветок... Приветствую тебя, моя панна, приветствую от всей души и сердца дорогую внучку моего Биллевича. Узнаешь ли ты меня? - Узнаю, ясновельможный князь! - ответила девушка. - А я бы тебя не узнал, я ведь в последний раз видел тебя девочкой еще не расцветшей и не в таком наряде, как нынче. Подними же эти занавески с глаз! Клянусь богом, счастлив тот ловец, который выловит такую жемчужину, несчастен, кто владел ею и потерял ее. Вот стоит перед тобою такой несчастливец. Узнаешь ли ты и этого кавалера? - Узнаю, - прошептала Оленька, не поднимая глаз. - Великий он грешник, и я привел его к тебе на покаяние. Наложи на него какую хочешь епитимью, но не отказывай ему в отпущении грехов, дабы в отчаянии не совершил он еще более тяжких. - Тут князь обратился к мечнику и пани Войниллович: - Оставим молодых, не годится присутствовать при исповеди, а мне это и моя вера запрещает. Через минуту пан Анджей и Оленька остались одни. Сердце колотилось у нее в груди, как у голубя, над которым повис ястреб; но и он был взволнован. Его оставила обычная смелость, горячность и самоуверенность. Долгое время они оба молчали. Наконец он первый заговорил низким, сдавленным голосом: - Ты не ждала увидеть меня здесь, Оленька? - Нет, - прошептала девушка. - Клянусь богом, если б татарин стоял около тебя, ты не была бы так испугана. Не бойся! Погляди, сколько здесь народу. Никакой обиды я тебе не нанесу. Да когда б и одни мы были, тебе не